Короткий триллер

Роульд Даль Джеки, Колд и мистер Фиси

Тот день был особенным, и поэтому мы оба проснулись рано. Я отправился на кухню бриться, а Клод сразу же оделся и вышел из дома, чтобы позаботиться о соломе. Кухня помещалась рядом со входом, и из окна видно было, как солнце поднимается из-за деревьев, растущих на вершине горного хребта.

Каждый раз, когда Клод, неся охапку соломы, проходил мимо окна, я глядел на него поверх зеркала и видел запыхавшуюся напряженную физиономию, большую, конусообразную, наклонившуюся вперед голову и наморщенный глубокими, бегущими за линию волос складками лоб. Подобное выражение раньше я видел у него лишь раз — в тот вечер, когда он делал предложение Клариссе. Но сегодня он волновался до такой степени, что даже ходил как-то странно, ступая чересчур мягко, будто бетон вокруг заправочной станции был горячее, чем выдерживали подошвы. Одну за другой он укладывал в заднюю часть автофургона охапки соломы, устраивая удобное местечко для Джеки.

Затем Клод пришел на кухню, и я смотрел, как он ставит на плиту котелок с супом и начинает его помешивать. У него была длинная металлическая ложка, которой он непрерывно помешивал, едва лишь жидкость собиралась закипать. Чуть не каждые полминуты он наклонялся и совал нос в противный, сладковатый парок, поднимавшийся над варившейся в котелке кониной. Вот он принялся опускать в котел приправу — три очищенные луковицы, несколько молодых морковок, горсть жгучих крапивных макушек, ложечку мясного соуса, двенадцать капель масла тресковой печени… И все это проделывалось очень нежно, лишь кончиками больших и толстых пальцев, будто имеющих дело с венецианским стеклом. Взяв из холодильника немного фарша из конины, он отмерил одну порцию в миску Джеки и три порции в другую и, как только суп сварился, поделил его между мисками, наливая поверх фарша.

Именно эту процедуру я наблюдал каждое утро в течение последних пяти месяцев, но никогда она не проделывалась столь напряженно и сосредоточенно. Ни слова, ни единого взгляда в мою сторону, а когда он повернулся и вышел за собаками, казалось, что даже затылком и плечами он шепчет: «О Господи, пусть все обойдется — не допусти, чтобы именно сегодня я сделал что-то не так, как нужно».

Я слышал, как он тихо разговаривал с собаками в закутке, надевая на них поводки. На кухне псы запрыгали, натягивая ремешки и стараясь поскорее добраться до завтрака, перебирали лапами и размахивали здоровенными, будто плети, хвостами.

— Порядок, — произнес, наконец, Клод. — Говори, который?

Обычно по утрам он предлагал пари на пачку сигарет, но сегодня на карту ставилось слишком многое, и я знал, что сейчас ему нужна лишь капелька дополнительной уверенности.

Он смотрел, как я обхожу двоих прекрасных, одинаково высоких, с бархатистой шерстью псов, затем шагнул в сторону, держа поводки на вытянутой руке и давая мне лучший обзор.

— Джеки! — сказал я, применяя старый трюк, который никогда не срабатывал. — Эй, Джеки!

Две идентичные, с одинаковым выражением морды рывком обернулись ко мне и уставились четырьмя яркими, темно-желтыми, одинаковыми глазами. Было время, когда мне казалось, что у одного из псов глаза чуточку темнее по оттенку, чем у другого. А еще было время, когда я считал, будто могу угадать Джеки по более впалой грудине и более мускулистым ляжкам. Но это не оправдалось.

— Ну! — скомандовал Клод. Он надеялся, что именно сегодня я обязательно не угадаю.

— Вот этот. Это Джеки.

— Который?

— Тот, что слева.

— Ага! — вскричал он сияя. — Ты снова ошибся!

— Не думаю, что ошибся.

— Ошибся — да так, что дальше некуда. И послушай-ка, Гордон, я тебе кое-что скажу: все эти последние недели, каждое утро, когда ты пытаешься угадать его… знаешь что?

— Что?

— Я вел этому счет. И результат таков, что ты даже в половине случаев не был прав! С большей удачей ты мог бы подбрасывать монету!

Он хотел сказать, что если даже я, видя их рядышком каждый день, не мог различить собак, то какого же черта мы должны бояться мистера Фиси? Клод знал, что мистер Фиси славится умением распознавать двойника, но знал и то, что невозможно определить разницу между собаками, когда ее просто нет.

Он поставил миски на пол, давая Джеки ту, где мяса было меньше, потому что Джеки сегодня побежит. Отступив, он наблюдал, как они едят, — на лицо вновь легла тень озабоченности, и его большие, светлые глаза смотрели на Джеки тем восторженным, тающим взглядом, который раньше принадлежал только Клариссе.

— Знаешь, Гордон, — произнес он. — Ведь я всегда тебе говорил: за последнюю сотню лет попадались какие угодно двойники — хорошие и плохие, но за всю историю собачьих бегов никогда не было именно таких.

— Надеюсь, ты прав, — ответил я, уносясь воспоминаниями в прошлое, в тот морозный предрождественский день четыре месяца назад, когда Клод попросил на время фургон и, не сказав, куда едет, отправился в сторону Эйлсбери. Я предположил, что он поехал повидать Клариссу, но он возвратился в тот же день, попозже, привез с собой этого пса и объявил, что приобрел его у одного человека за тридцать пять шиллингов.

— Он что, быстро бегает? — спросил я, в то время как Клод глядел на пса, держа его на поводке; мы стояли на площадке, а вокруг падали снежинки, оседая на спину собаки. Двигатель фургона все еще работал.

— Быстро? — произнес Клод. — Да это же самый медленный пес, которого я когда-либо встречал!

— Тогда зачем было его покупать?

— Ну, — буркнул он, сострив хитрую и загадочную мину на грубоватом лице, — мне сдается, что он, пожалуй, немножко похож на Джеки. Как ты думаешь?

— Вроде бы похож, в самом деле…

Он отдал мне поводок, и я повел нового пса в дом обсушиться, а Клод, обогнув дом, зашел в сарай за своим любимцем. Когда он вернулся, и мы в первый раз поставили их рядом, то, помню, он отступил и выпалил «Господи Иисусе!», замерев, будто перед ним встал призрак. Дальше он действовал быстро и спокойно — опустился на колени и принялся сравнивать собак, осторожно и методично. С каждой секундой в нем нарастало волнение, и от этого казалось, что в комнате становится все теплее и теплее. Он продолжал осмотр долго и молчаливо и при этом сличил по масти все пальцы на лапах, включая рудиментарные, а таковых у каждой собаки — восемнадцать.

Наконец он поднялся:

— Послушай, прогуляй-ка их несколько раз туда-сюда по комнате, ладно? — и Клод простоял пять-шесть минут, прислонясь к плите и наблюдал за ними, склонив набок голову, покусывая губы и хмурясь. Потом, будто не веря собственным глазам, опять опустился на колени — проверить еще раз, но посреди осмотра вдруг вскочил и уставился на меня. Лицо у него напряженно застыло, а вокруг глаз и носа кожа странно побелела.

— Ну ладно, — произнес он дрогнувшим голосом. — Знаешь что? Порядок. Мы разбогатели…

А потом начались долгие тайные совещания на нашей кухне; план был разработан во всех деталях, и мы выбрали наиболее подходящий беговой трек. Каждую вторую субботу, два раза в месяц, мы закрывали мою бензоколонку и, невзирая на потерю дневной клиентуры, везли двойника в Оксфорд. Там на поле, неподалеку от Хеддингтона, имелся небольшой паршивенький трек — ничего особенного, лишь цепочка стареньких столбиков со шнурами, обозначавшими дорожки, перевернутый вверх тормашками велосипед, тянущий ложного зайца, и загородка с шестью дверцами. Миновало шестнадцать недель: восемь раз мы привозили туда двойника и зарегистрировали его у мистера Фиси. Сколько же пришлось простаивать в толпе, под леденящим дождем, ожидая, когда на грифельной доске мелом напишут имя нашего пса. Мы назвали его Черная Пантера. Когда наступал его черед, Клод всегда вел его к дверцам — я же ожидал на финише, чтобы не дать добраться до него файтерам — собакам, которых втихомолку приводили на бега цыгане, чтобы разорвать на куски какого-либо пса по окончании состязаний.

Но было, пожалуй, во всем этом и нечто грустное: если призадуматься о том, сколько раз нам пришлось возить пса в такую даль, а потом смотреть и молиться, чтобы он пришел последним — невзирая ни на какие случайности. Конечно, молиться при этом было необязательно, а если говорить всерьез, мы и на минуту не поддавались беспокойству — ведь старина просто-напросто не мог бежать галопом. Он бежал точь-в-точь как краб. И не был последним лишь раз — когда желтовато-коричневый пес по кличке Янтарная молния попал лапой в ямку, получил перелом и финишировал на трех ногах. Но даже и тогда наш побил его еле-еле. Вот таким-то образом мы и добились того, что он расценивался как совершенно безнадежный, а в тот день, когда мы привезли его туда последний раз, все букмекеры, выкрикивая его кличку, упрашивали игроков ставить на него, обещая выплату от двадцати до тридцати к одному.

И вот пришел этот солнечный апрельский день, и настал черед подменить его на Джеки. Клод сказал, что двойника гонять больше не следует, потому что мистеру Фиси это может надоесть и тогда он просто вышвырнет его с состязаний. Клод считал, что наступил точный психологический момент и Джеки должен победить где-то на тридцать-пятьдесят корпусов.

Джеки он получил еще щенком, и сейчас псу было лишь пятнадцать месяцев, но бегун он был хороший, быстрый. В бегах он никогда не участвовал, но мы знали, что скорость у него есть, потому что с семимесячного возраста Клод каждое воскресенье возил его на маленький частный трек в Эксбридж, где и гонял на время, — Джеки пропустил гонки только раз из-за положенных прививок. Клод сказал, что, может быть, ему и не хватит скорости, чтобы победить собак, идущих у мистера Фиси по первому разряду, но в той компании, где он числится сейчас, он сможет выиграть двадцать или минимум десять-пятнадцать корпусов, даже кувыркнувшись разок через голову.

Итак, нынешним утром мне следовало сходить в местный банк и снять со счета пятьдесят фунтов для себя и пятьдесят для Клода — их я ссужу ему под аванс к зарплате. Затем в двенадцать часов нужно будет закрыть бензоколонку и повесить на одну из помп уведомление «Закрыто на весь день». Тем временем Клод запрет двойника в заднем сарайчике, посадит в автофургон Джеки, и мы тронемся в путь. Не могу сказать, будто я волновался так же, как Клод, но ведь для меня-то не решались такие серьезные задачи, как покупка дома и возможность жениться. Да и нельзя сравнивать меня с Клодом — ведь тот чуть ли не в конуре родился, рядом с борзыми, и ни о чем ином целыми днями не думал, кроме домика, разве что по вечерам о Клариссе. У меня же было свое занятие — карьера владельца бензоколонки, не говоря о торговле подержанными автомобилями; но если Клоду захотелось повалять дурака с собаками, я ничуть не против, особенно в таком деле, как сегодняшнее — если оно выгорит. Но, по правде, каждый раз, когда я думал о том, сколько денег мы ставим на это и сколько можем выиграть, у меня в животе что-то вздрагивало…

Наконец псы позавтракали, и Клод вывел их на короткую прогулку в поле неподалеку, а я оделся и поджарил яичницу. Потом отправился в банк и взял все деньги однофунтовыми банкнотами; оставшееся до полудня время пролетело за работой по обслуживанию клиентов.

Ровно в двенадцать я закрылся и повесил на помпу объявление. Из-за дома показался Клод, он вел Джеки и нес красновато-рыжий чемодан.

— Зачем это?

— Для денег, — ответил Клод. — Ты сам говорил, что никто не в состоянии унести в карманах две тысячи фунтов.

Стоял прекрасный весенний день, все было окрашено в желтые тона, живые изгороди взрывались почками, а солнце сияло сквозь бледно-зеленые листья старого бука, растущего напротив, через дорогу. Джеки выглядел отлично, шкура у него блестела, как черный бархат, а мускулистые ляжки выпирали, будто дыни. Пока Клод укладывал в фургон чемодан, пес продемонстрировал короткий танец на задних лапах, затем взглянул на меня снизу вверх и улыбнулся, будто знал, что отправляется на бега, чтобы выиграть две тысячи фунтов и покрыть себя славой. Джеки обладал самой широкой и очеловеченной ухмылкой из всех, какие мне довелось видеть: он не только приподнимал верхнюю губу, но и ухитрялся растягивать пасть так, что виден был каждый зуб, кроме, может, одного-двух коренников. Каждый раз, когда он улыбался, я невольно прислушивался, словно ожидал, что он ко всему прочему еще рассмеется.

Мы влезли в фургон и отправились: я сел за руль, Клод рядом, а Джеки стоял сзади на соломе и поверх наших плеч глядел сквозь ветровое стекло. Клод то и дело оборачивался, пытаясь заставить пса лечь, иначе его могло выбросить на крутом вираже, но тот был слишком возбужден и лишь скалил зубы в ухмылке и размахивал огромным хвостом.

— Ты получил деньги, Гордон? — Клод курил сигареты одну за другой и никак не мог усидеть на месте.

— Да.

— Мои тоже?

— Всего у меня сто пять фунтов: пять, как ты говорил, для заводилы — чтобы он не остановил зайца и не вышло фальстарта.

— Годится, — и Клод жестко, как на сильном морозе, потер ладони. — Годится, годится, годится…

Мы проехали по узенькой Хай Стрит посреди поселка Грэйт Мисенден и заметили старика Рамминса, бредущего в пивную «Конская голова» за своей утренней пинтой; на выезде из деревни мы свернули влево и перевалили через холмистый Читтерс в направлении Принсес Рисборо, а уж оттуда до Оксфорда оставалось миль двадцать с небольшим.

Наступила тишина, и тут оба мы вдруг оказались под воздействием какого-то внутреннего напряжения: мы продолжали спокойно сидеть и молчать, но каждый переживал в душе свои сомнения и опасения, не давая им выхода наружу. Клод продолжал курить, выбрасывая недокуренные сигареты в оконце. Обычно в подобных поездках он болтал как заведенный и всю дорогу в оба конца трепался о собаках — какие штуки он с ними проделывал, что за работенки ему подворачивались, какие места он повидал и сколько денег выиграл. При этом выплывали всякие разности о людских ухищрениях с собаками, о воровстве и жестокостях на собачьих бегах. Но сегодня, как мне показалось, он был не в состоянии болтать, то же происходило и со мной. Я следил за дорогой и пытался не думать о ближайшем будущем, вспоминая разные байки, поведанные Клодом из его практики собачьих бегов.

Клянусь, нет ныне человека, знающего об этом больше, чем Клод, ну а поскольку мы приобрели двойника и решили провернуть это дело, Клод посчитал своей задачей просветить и меня в этом бизнесе. Поэтому к тому времени, по крайней мере теоретически, я знал почти столько же, сколько он.

Начало было положено на первой же нашей «стратегической конференции», проходившей на кухне. Помню, случилось это на следующий день после того, как привезли двойника; мы сидели и поглядывали в окно, ожидая клиентов, тут же Клод растолковывал мне свой план, а я пытался как можно внимательнее следить за ходом его рассуждений. Наконец, мне пришла в голову мысль, которую я и высказал Клоду:

— Не понимаю, зачем вообще использовать двойника. Разве не безопаснее сразу же выставлять Джеки — только приостанавливать его на первой полудюжине бегов, чтобы он приходил последним? И тогда, подготовившись как следует, мы даем ему возможность бежать. Конечный результат тот же, если все проделать с умом, ведь так? И нечего бояться, что нас поймают…

Похоже, то, что я сказал, здорово достало Клода. Он сердито посмотрел на меня:

— Э, ни в коем случае! Я, знаешь ли, против того, чтобы останавливать собаку. И что на тебя нашло, Гордон?

Видно было, что его искренне огорчили мои слова.

— Не вижу в этом ничего плохого.

— Послушай, Гордон: останавливая хорошего бегуна, ты разбиваешь ему сердце. Хороший бегун знает свою скорость — и когда он видит остальных впереди и не имеет возможности их догнать, его сердце разбито. И больше того: ты не предлагал бы подобное, если б знал, какие трюки проделывают некоторые ребята, чтобы остановить своих бегунов.

— Скажи к примеру, какие именно? — попросил я.

— Да любые, какие могут прийти в голову, лишь бы приостановить собаку. А хорошую борзую притормозить не так уж просто: они чертовски храбры и страшно бесятся — нельзя даже позволить им смотреть на бега, чтобы не вырвали из рук повод. Много раз я видел, как пес пытается финишировать со сломанной ногой.

Он помолчал, задумчиво поглядывая на меня большими, светлыми глазами. Видно было, что он дьявольски серьезен и погружен в глубокие раздумья.

— Пожалуй, — продолжал он, — на тот случай, если мы соберемся проделать эту работу как следует, мне нужно тебе кое-что рассказать — тогда ты лучше поймешь, во что мы с тобой ввязываемся…

— Давай, валяй. Я хочу это знать.

С минуту он молча и пристально глядел в окно.

— Главное, о чем следует помнить, — мрачно изрек он, — это то, что все парни, участвующие в бегах, очень изобретательны. Даже больше, чем ты можешь себе представить. — Он запнулся, подыскивая подходящие слова.

— Возьмем, к примеру, различные способы придерживания бегуна: первый и самый обычный — стрэппинг.

— Стрэппинг?

— Да, то есть стяжка. Это самое простое — затягивают, понимаешь, ошейник так, что пес еле дышит. Умник точно знает ту дырочку в ремне, которой следует воспользоваться и на сколько именно корпусов она притормозит собаку. Обычно, пара лишних дырок годится для пяти-шести корпусов. Затяни как следует — и пес придет последним. Я знавал многих бегунов, околевших в жаркий день прямо на треке из-за сильной стяжки. Это мерзость — настоящее удушение. Ну и еще: некоторые владельцы просто увязывают черной лентой два пальца на собачьей лапе. После этого она уже не бежит как следует — это мешает ее балансу.

— Звучит не так уж страшно.

— Есть и такие, что прилепляют им под хвост, поближе к тому месту, где он переходит в туловище, жевательную резинку. Тут уж совсем невесело, — слова Клода звучали возмущенно. — У бегущей собаки хвост чуть движется вверх-вниз, а жвачка держит волоски в самом нежном месте. Нет пса, которому бы это понравилось… Еще применяют снотворные таблетки, сейчас это в ходу. Ориентируются по весу, будто врачи, и отмеривают порошок, исходя из того, на сколько корпусов хотят замедлить собаку — на пять, десять или пятнадцать… Но это лишь самые обычные уловки, в общем-то ерунда. Абсолютная ерунда в сравнении с другими штуками, особенно, если говорить о цыганах. О том, что творят они, противно даже рассказывать — такого злейшему врагу не пожелаешь.

И он рассказал мне об этом, и это действительно страшно, так как связано с насилием и болью… Затем Клод перешел к тому, что делается, когда от собаки требуется выигрыш.

— Чтобы подхлестнуть бегуна, существуют не менее страшные способы, — тихо сказал Клод, и лицо его стало загадочным. — И, быть может, самое простое из этих средств — травка зимолюбка. Если увидишь когда-нибудь собаку с голой спиной или плешинами по всему телу — это и есть зимолюбка. Перед самыми бегами ее сильно втирают в кожу. Иногда пользуются мазью Слоуна, но чаще берут зимолюбку — жжет она ужасно. То есть так сильно, что пес из всей мочи стремится бежать и бежать, лишь бы избавиться от боли… Бывают и особые составы, вводимые через иглу. Возьми на заметку — этот способ новейший, и большинство жуликов на треке им не пользуется из-за собственного невежества. Зато уж парни из Лондона, которые приезжают в больших лимузинах и привозят отборных бегунов, взятых у тренера на денек за наличные, — они-то и пользуются иглой.

Как сейчас вижу Клода — сидящим за кухонным столом, со свисающей с губ сигаретой и сощуренными, чтобы уберечься от дыма, глазами. Он поглядывал на меня и продолжал:

— Тебе необходимо помнить следующее, Гордон: когда им надо заставить пса выиграть, они не остановятся ни перед чем. С другой стороны — ни одна собака не в состоянии бежать быстрее, чем позволяет ее сложение, — что бы с ней ни делали. И если нам удастся записать Джеки в безнадежные, то наше дело выгорит. Ни один бегун из этого списка никогда его не догонит — даже с травкой или с иголками. Хоть бы и с имбирем…

— Имбирь?

— Ну да. С этим самым имбирем все просто, делают они вот что: берут кусочек сырого имбиря величиной примерно с каштан и минут за пять до старта запихивают в собаку.

— В пасть? И пес его съедает?

— Нет… Не в пасть.

Вот так оно и продолжалось. Поочередно мы совершили восемь долгих поездок на трек с двойником, и я все больше узнавал об этом «очаровательном» виде спорта, особенно о том, как замедлить или подстегнуть собаку и о способах применения различных препаратов. Я услышал о «крысиной обработке» — это делалось, чтобы заставить небеговую собаку преследовать ложного зайца, для чего на шею ей привязывали консервную банку с крысой внутри. В крышке банки имеется дырка, по размеру достаточная, чтобы крыса могла просунуть голову и покусывать собаку. Но та не в состоянии ухватить крысу и, естественно, носится будто безумная и получает крысиные укусы — тем чаще, чем больше трясется привязанная банка. Наконец, крысу выпускают, и пес, ранее совершенно послушный и не обидевший даже мышки, в ярости набрасывается на крысу и рвет ее в клочья.

— Проделаешь это несколько раз, — объяснял Клод, — хотя, заметь, я не сторонник этого, — и пес станет настоящим убийцей и погонится за чем угодно, хотя бы и за фальшивым зайцем…

Мы уже миновали Чилтерс и понеслись под уклон, выезжая из буковой рощи на поросшую вязами и дубами равнину, к югу от Оксфорда. Клод сидел рядышком, покуривая и с головой погрузившись в воспоминания; каждые две-три минуты он оглядывался, проверяя, в порядке ли Джеки. Пес, наконец, улегся и, как бы в ответ на то, что нашептывал ему, оборачиваясь, Клод, тихонько шуршал хвостом по соломе, будто понимал слова хозяина.

Скоро мы въедем в деревню Тэйм, с ее широкой Хай Стрит, где в рыночные дни размещают коров и свиней, а когда раз в году в деревне открывается ярмарка, то здесь, в центре, появляются качели, карусели со спаренными автомобильчиками и цыганские фургоны. Клод родился в Тэйме и упоминал этот факт буквально каждый раз, как мы его проезжали.

— Так, — заметил он, едва показались первые дома, — это Тэйм. Я здесь родился и вырос, Гордон, да будет тебе известно.

— Ты уже рассказывал.

— Ух и забавные штуки мы тут проделывали, когда были мальцами, — в голосе его проскользнули ностальгические нотки.

— Ну еще бы.

Он помолчал, потом заговорил о своем детстве, скорее всего, чтобы снять избыток внутреннего нервного напряжения.

— Был у соседей мальчишка, по имени Гилберт Гомм: остренькое личико, как у хорька, да одна нога чуть короче другой. Дикие вещи мы с ним творили, когда собирались вместе. Знаешь, что мы делали, Гордон?

— Что?

— По субботам, когда папаша с мамашей были в пивной, мы отправлялись на кухню и отсоединяли трубу от газовой плиты. Потом забулькивали газ в наполненную водой молочную бутылку, садились и пили ее из чайных чашек.

— Это что, вкусно, что ли?

— Вкусно! Абсолютная гадость! Но мы подбрасывали сахарку, и тогда это казалось не столь противным.

— А зачем вы это пили?

Клод повернулся и недоверчиво уставился на меня:

— Ты хочешь сказать, будто сам ни разу не пил змеиную воду?

— Не могу сказать, что пил…

— Я-то думал, все мальчишки делали это! Это опьяняет совсем как вино, даже хуже — зависит от того, как долго пропускаешь через воду газ. Мы вдвоем по субботам так напивались на кухне, что чуть с ног не валились, и это было восхитительно!.. Пока однажды папаша не поймал нас, придя домой пораньше. Ту ночь я, пока жив, не забуду. Держу я, эдак, молочную бутыль с булькающим газом — красота; а Гилберт уперся в пол коленками и ждет моей команды, чтобы выключить газ. И тут входит отец.

— И что он говорит?

— Господи, Гордон, это было ужасно. Он ни слова не вымолвил: встал возле двери и начал нащупывать поясной ремень. Очень медленно расстегнул пряжку и постепенно потянул его из брюк, при этом не сводит с меня глаз. Был он здоровяком: ручищи, как паровой молот, черные усы, а щеки в лиловатых жилках… Так вот: хватает он меня за курточку и выдает на всю катушку, как только может, используя конец с пряжкой, и честно, Гордон, как перед Господом, я думал, он собирается меня убить. Но он все-таки останавливается и снова медленно и тщательно надевает и застегивает ремень и заправляет рубаху, при этом от него сильно пахнет пивом. А потом, так и не сказав ни слова, выходит прочь и снова направляется в пивную… Самая зверская порка в моей жизни.

— Сколько тебе тогда было?

— Да около восьми, пожалуй, — ответил Клод.

Мы приближались к Оксфорду, и он опять затих, но часто крутил головой, проверяя — как там Джеки, то касаясь, то гладя его по голове, а один раз обернулся и оперся коленями о сиденье, чтобы подгрести к собаке побольше соломы, при этом бормоча что-то насчет сквозняка. Мы миновали окраины Оксфорда, въехали на одну из многих узеньких сельских дорог и вскоре свернули на ухабистую улочку, по которой и устремились, обгоняя немногочисленный ручеек бредущих пешком и едущих на велосипедах мужчин и женщин. Некоторые из мужчин вели с собой борзых. Перед нами ехал большой лимузин, в заднем окне его виднелась собака, помещавшаяся между двумя пассажирами.

— Приезжают отовсюду, — мрачно заметил Клод. — Вот эта скорее всего из самого Лондона — наверное, стащили ее на денек из конуры какого-нибудь большого стадиона. Можно даже предположить, что она с Дерби.

— Надеюсь, она не побежит против Джеки.

— Не беспокойся: все новенькие автоматически включаются в высшую категорию. Именно это правило мистер Фиси соблюдает с особой щепетильностью.

Перед самым полем находились открытые ворота, и жена мистера Фиси выступила вперед, чтобы принять от нас входную плату раньше, чем мы въедем.

— Он бы и чертовы педали заставил ее крутить, если б у нее сил хватило, — сказал Клод. — Старина Фиси не держит ни одного лишнего работника.

Я проехал вдоль поля и остановился в конце цепочки автомобилей, разместившихся вдоль высокой изгороди.

Мы оба вылезли из фургона, и Клод побыстрее обошел машину, чтобы извлечь из него Джеки. Поле для рэйсинга было очень просторным и шло под уклон; мы находились на вершине, и вдали можно было различить шесть стартовых загородок и ряды деревянных колышков, обозначающие беговые дорожки. Трек тянулся по низине, затем круто, под прямым углом, поворачивал и поднимался вверх по склону — туда, где толпился народ и виднелся финиш. В тридцати ярдах за линией финиша стоял перевернутый велосипед для перемещения зайца. Для этой цели обычный велосипед очень удобен, поэтому его и применяют на собачьих бегах. Устройство представляет собой непрочную деревянную платформу футов восьми высотой, опирающуюся на четыре вбитых в землю столбика. На платформе, колесами вверх, закреплен старый велосипед. Заднее колесо находится впереди и направлено в сторону трека: шина с него снята и оставлен лишь металлический обод, к которому крепится один конец шнура, к которому прикреплен заяц. Сзади, как бы верхом на велосипеде, стоит «заводила» и крутит педали руками — колесо вращается и наматывает шнур на обод. Благодаря этому заводила может двигать чучело зайца к себе с любой желаемой скоростью, вплоть до сорока миль в час. После каждого забега кто-нибудь относит зайца вместе с прикрепленным шнуром вниз по склону, к стартовым загородкам, — шнур разматывается с обода, и все готово к новому старту. Заводила, со своей высокой платформы может наблюдать за гонками и регулировать скорость зайца, держа его чуть впереди лидирующей собаки; кроме того, он может в любой момент остановить зайца, сделать фальстарт в том случае, если ему покажется, что побеждает не та собака. Для этого нужно крутануть педали назад и шнур намотается на втулку колеса. То же самое можно сделать и по-другому: внезапно, хоть на секунду приостановить зайца — лидер чуть тормознет, чтобы не потерять «добычу», и тогда его смогут догнать другие собаки… Все-таки важная фигура этот заводила.

Я увидел его уже стоящим на платформе; мощное тело обтягивал синий свитер — опираясь на велосипед, он поглядывал вниз, на толпу, дымя сигаретой.

В Англии существует некий странный закон: подобные состязания можно устраивать на одном и том же участке земли лишь семь раз в год, вот почему все оборудование у мистера Фиси было передвижным. После седьмого раза хозяин просто переходил на очередное поле. Закон его совершенно не тревожил…

Тем временем уже собралась приличная толпа, и справа, в одну линию, начали устанавливать свои будки букмекеры. Клод вытащил Джеки из фургона и повел к группе людей, окруживших невысокого плотного человека, одетого в бриджи для верховой езды. Это и был сам мистер Фиси. Каждый из находящихся рядом с ним людей держал на поводке собаку, и мистер Фиси, не отрываясь, заносил имена бегунов в записную книжку, держа ее в сложенном виде левой рукой; делая вид, будто прогуливаюсь, я подошел поближе.

— Кто у тебя тут? — спросил мистер Фиси, нацеливаясь в записную книжку карандашом.

— Полночь, — ответил мужчина, державший черную собаку.

Мистер Фиси отошел на шаг и внимательнейшим образом оглядел пса.

— Так. Полночь. Я записал.

— Джейн, — произнес следующий владелец.

— Дай-ка глянуть. Джейн… Джейн… да, порядок.

— Солдат. — Этого пса привел долговязый парень с длинными зубами, одетый в темно-синий, лоснящийся от носки костюм. Едва назвав кличку бегуна, он принялся неторопливо почесываться прямо сквозь брюки свободной от поводка рукой.

Мистер Фиси нагнулся, чтобы осмотреть собаку. Долговязый уставился в небо.

— Убери его, — сказал мистер Фиси.

Парень мигом опустил глаза и перестал чесаться.

— Живо убери его.

— Послушайте, мистер Фиси, — чуть шепелявя сквозь длинные зубы, сказал парень. — Уж вы бы не говорили мне эдакие глупости… пожалуйста.

— Отваливай отсюда побыстрее, Ларри, и не отнимай у меня время. Ты все прекрасно понимаешь — я тоже. У Солдата на правой передней лапе два белых пальца.

— Послушайте, мистер Фиси, — повторил владелец. — Вы уже добрых полгода не видели Солдата.

— Хватит, Ларри, перестань. Мне с тобой спорить некогда. — Казалось, мистер Фиси ничуть не сердится. — Следующий! — произнес он.

Я увидел, как держа Джеки на поводке, вперед выступил Клод. Его массивное туповатое лицо будто окаменело, а глаза впились в какую-то точку, эдак ярдом повыше головы мистера Фиси, рука же так вцепилась в повод, что костяшки пальцев напоминали ряд маленьких белых луковиц. Я и сам в ту минуту чувствовал себя не лучше, а тут еще мистер Фиси принялся смеяться.

— Эй! — вскричал он. — Вот и Черная Пантера, вот и чемпион!

— Верно, мистер Фиси, — проговорил Клод.

— Вот что я тебе скажу, — все еще улыбаясь, изрек мистер Фиси. — Можешь забирать его домой, откуда и притащил, мне он не нужен.

— Но послушайте, мистер Фиси…

— Я позволил тебе прогнать его раз шесть или восемь, не меньше — этого достаточно. Слушай — почему бы тебе не пристрелить его, и делу конец, а?

— Но мистер Фиси, пожалуйста… Еще один разок, и больше я никогда вас не попрошу.

— Никакого последнего раза! Сегодня и так слишком много собак, мне с ними не справиться. Для таких крабов у меня места нет.

Мне казалось, что Клод заплачет.

— По чести говоря, мистер Фиси, — сказал он, — я эти последние две недели вставал по утрам в шесть часов, делал ему пробежку, массаж и покупал бифштексы — поверьте, сейчас это абсолютно другой пес, нежели тот, что бежал здесь в последний раз.

Услышав «другой пес», мистер Фиси подпрыгнул, будто в него всадили шляпную булавку.

— Что такое! — закричал он. — Другой пес!

Могу поручиться, что Клод и здесь не потерял головы.

— Да нет же, мистер Фиси, я уж вам благодарен, что ни в чем таком меня не обвиняете. Вы прекрасно знаете, что я имел в виду совсем не это!

— Ну ладно, ладно. Но все равно ты можешь его забирать. Никакого смысла гонять таких медленных собак — забери его, будь добр, и не задерживай наше мероприятие.

Я, не отрываясь, глядел на Клода, Клод не сводил глаз с мистера Фиси, а тот уже оглядывался в ожидании следующей собаки. Из-под коричневой твидовой куртки у него виднелся желтый пуловер, и эта желтая полоска на груди, в сочетании с тощими, в крагах, ногами и манерой посматривать по сторонам, подергивая головой, делали его похожим на какую-то задорную птаху, к примеру на щегла.

Клод шагнул вперед. От такой вопиющей несправедливости лицо его начало помаленьку приобретать лиловый оттенок, а на шее заметно подергивался вверх-вниз кадык.

— Вот что я скажу, мистер Фиси: я абсолютно уверен, что этот пес стал лучше, и даю фунт против вашего, что он не придет последним. Вот так-то.

Мистер Фиси обернулся и неторопливо оглядел Клода.

— Ты чокнулся? — спросил он.

— Пари на фунт, ага… просто, чтобы доказать, что я прав.

Этот ход был опасен, он наверняка мог вызвать подозрения, но Клод знал, что это единственное, что оставалось делать. Последовало молчание, и мистер Фиси, нагнувшись, осмотрел собаку. Я заметил, как он неспешно обшаривал взглядом каждую пядь тела животного. Можно было лишь восхищаться его скрупулезностью и памятью, ведь этот самонадеянный коротышка и плут держал в голове характерные приметы нескольких сотен собак; и разных и похожих — но что-то в этом вызывало и страх: ему никогда не требовалось более одной маленькой наметки: небольшой шрам, плоский палец на лапе, впадинка под коленом чуть темнее по цвету… мистер Фиси ничего не забывал.

Итак, я наблюдал за тем, как он, наклонясь, осматривал Джеки. Лицо у него розовое и мясистое, рот маленький и сжат так плотно, будто не способен растянуться в улыбке, а глаза — словно два фотоаппаратика, резко сфокусированных на собаке.

— Что ж, — произнес он, выпрямляясь. — Пес, по крайней мере, тот же самый.

— Да уж я-то не сомневаюсь! — закричал Клод. — Вы меня Бог знает за кого принимаете, мистер Фиси…

— Принимаю за чокнутого, вот за кого. Но такой способ сделать лишний фунт меня привлекает. Верно ты уже забыл, как Янтарная молния в прошлый раз чуть не побил его, хотя и бежал на трех ногах?

— Тогда он еще был не в форме. Не получал бифштексов и массажа с тренировкой, это я делаю не так давно. Но послушайте, мистер Фиси, вы не должны впихнуть его в первую категорию только для того, чтобы выиграть пари. Сами знаете — это пес низшей категории.

Мистер Фиси рассмеялся, приоткрыв крошечный рот-пуговку, и вместе с ним развеселилась окружающая толпа.

— Послушай, — и он положил волосатую лапу на плечо Клоду. — Я своих собак знаю. Мне никаких махинаций и не нужно, чтобы выиграть этот фунт. Пес пойдет по низовой.

— Правильно, — сказал Клод. — Вот это пари! — Он отошел вместе с Джеки, и я присоединился к нему.

— Господи, Гордон, ну и досталось же мне!

— Еще бы.

— Но в список-то мы попали.

С трудом переведя дух, он принялся расхаживать туда-сюда быстрыми шажками, будто ему припекало подошвы.

Люди все еще проходили через ворота в поле, где к этому времени набралось не менее трехсот человек. Это были малоприятные личности: остроносые мужчины и женщины с грязноватыми лицами, бегающими глазами и плохими зубами — словно отбросы большого города, просочившиеся из прохудившейся канализации, образовали вонючую «лужицу» в верхней части поля. Там собрались все — жучки, мошенники, цыгане и прочая накипь и отребье. Некоторые с собаками, прочие без них. Собак этих держали на поводках из бечевки — жалких, с унылыми мордами псов, тощих и паршивых, с болячками на ляжках от спанья на досках, поседевших от старости, одурманенных или напиханных кашей, чтобы не выиграли ненароком. Некоторые ходили на негнущихся ногах — особенно один белый пес.

— Клод, почему вон тот, белый, так ходит?

— Который?

— Глянь вон туда…

— А, вижу, как же. Очень возможно, что он висел.

— Висел?

— Именно. Подвешивался на ремнях с болтающимися лапами на двадцать четыре часа.

— Боже правый, но зачем?

— Разумеется, чтобы бежал помедленнее. Кое-кто не признает порошки и стрэппинг, вот и подвешивают собак.

— Понятно.

— Или это, или же их обрабатывают наждачной бумагой, — добавил Клод. — Стирают кожу на лапах жестким наждаком, чтобы было больно во время бега.

— Да, все ясно.

…Были на поле и собаки побойчее, в лучшей форме, — те, что каждый день получают конину, а не свиные помои или сухари с капустной водой. Шерсть у них лоснилась, и поводок они тянули сильно, поскольку не были напичканы порошками, но, быть может, судьба у них еще хуже, ведь их ошейники будут стянуты на четыре лишних дырочки. «Только смотри, чтобы он мог дышать, Джок. Не задуши его совсем, не позволь ему свалиться посреди дистанции. Затягивай понемногу, по одной дырке за раз, пока не услышишь, что он похрипывает. Как увидишь, что рот у него откроется и дыхание потяжелеет — тогда в самый раз. Не жди, когда он выпучит глаза. Ты этого не допускай — ладно?»

— Отойдем-ка от толпы, Гордон. Здесь много собак, и Джеки волнуется, это не пойдет ему на пользу.

Мы поднялись вверх по склону, туда, где стояли автомобили, и принялись расхаживать взад-вперед, прогуливая Джеки. В некоторых авто сидели мужчины с собаками и угрюмо поглядывали на нас.

— Будь начеку, Гордон, нам не нужны неприятности.

— Хорошо, не беспокойся.

Те собаки, что находились в автомобилях, были лучшими: их придерживали там, подальше от посторонних глаз, и в нужный момент быстренько извлекали оттуда, чтобы под вымышленной кличкой занести в список и сразу же упрятать обратно — и так до последней минуты. Затем — прямо к дверцам, ведущим на дорожки, а после бегов снова в автомобили. Тогда ни один любопытный ублюдок не сможет подобраться к ним поближе. Можно представить себе слова некоего тренера, сказанные на большом стадионе: «Ладно, можешь взять, но не дай Бог, чтобы кто-то узнал его. Этого пса знают тысячи, поэтому тебе следует поостеречься. И это обойдется тебе в пятьдесят фунтов».

Эти собаки — очень быстрые бегуны, но их природная скорость не имеет значения, они все равно «получают иголку» — просто так, на всякий случай. Полтора кубика эфира подкожно, прямо в автомобиле, укол делается очень медленно. Это дает любому псу девять корпусов. Иногда берут кофеин в масляном растворе, это тоже подстегивает собак. Люди, сидящие в автомобилях, в этом деле доки, а некоторые из них знают и о том, как обращаться с виски. Но это внутривенно и потому не так просто, можно не попасть в вену. Упустишь вену, фокус не сработает — и что тогда?.. Так что вернее будет эфир, кофеин или камфора. «Не перехвати с дозой, Джок. Сколько она весит? Пятьдесят восемь фунтов? Ну ладно. Ты помнишь, о чем сказал нам тот парень? Минутку, я записал это на бумажку, вот она. Одна десятая кубического сантиметра на десять фунтов веса дает пять корпусов на трехстах ярдах. Погоди-ка, сейчас я прикину… О Господи, Джок, лучше уж ты сам. Увидишь — все будет нормально, никаких неприятностей, потому что я сам подбирал собак для этого забега. Это обошлось в десятку на карман старины Фиси. Выложил я ему эту поганую десятку и при этом говорю: это вам на день рождения, от чистого сердца. А Фиси в ответ: большое тебе спасибо, мой верный и добрый друг…»

Если же этим ребятам в авто понадобится придержать собаку, то в ход пойдет хлорбутал. Это штука удобная, поскольку можно дать ее предыдущим вечером, особенно чьей-то чужой собаке. Или же петидин. Может сгодиться и смесь петидина с гайоцином.

— Сегодня здесь полно господ определенной породы из доброй старой Англии, — заметил Клод.

— Это точно.

— Береги карманы, Гордон. Ты хорошо запрятал деньги?

Мы обошли сзади ряд автомобилей и направились между ними и изгородью, и тут я заметил, что Джеки насторожился и, натягивая повод и приседая на задних лапах, устремился вперед. Ярдах в тридцати от нас стояли двое; один из них держал желто-коричневую борзую, находящуюся в таком же волнении, как и Джеки. В руках у второго был мешок.

— Смотри, — прошептал Клод, — собаке дают потраву.

Из мешка на траву выкатился маленький белый кролик, пушистый и ручной: он встал на лапки и замер, будто нахохлившись, как это делают все кролики, при этом нос его очутился у самой земли. Испуганный кролик — надо же так внезапно шлепнуться на белый свет. Собака уже бесилась от возбуждения, она рвала поводок, рыла землю и, скуля, бросалась вперед. Кролик увидел собаку, втянул голову и застыл, будто парализованный страхом. Мужчина перехватил пса рукой за ошейник и тот, изгибаясь и подпрыгивая, попытался вырваться на свободу. Другой парень пнул кролика ногой, но того будто сковало на месте. Следующий пинок башмаком поддел кролика как футбольный мяч, он полетел кувырком, потом вскочил и запрыгал по траве прямо к собаке. Первый мужчина отпустил пса, и тот одним гигантским прыжком покрыл расстояние до кролика — послышался визг, негромкий, но долгий и мучительно пронзительный.

— Пожалуйте, — сказал Клод. — Это и есть потрава.

— Не уверен, что мне это понравилось.

— Мне тоже. Но это делают все, даже тренеры на больших стадионах. Я называю это варварством.

Мы пошли прочь, а внизу, у подножья холма, толпа все густела, и позади нее появился длинный ряд стендов, на которых красным, золотым и синим были написаны имена. Возле каждого стенда уже находился букмекер; все они стояли на перевернутых ящиках — в одной руке пачка нумерованных карточек, в другой — кусок мела, а позади разместились клерки с тетрадками и карандашами. Вскоре мы заметили, как к школьной доске, приколоченной ко вкопанному в землю столбу, подходит мистер Фиси.

— Записывают участников первого забега, — заметил Клод. — Живо, пошли!

Мы быстренько спустились с холма и присоединились к толпе. Мистер Фиси, сверяясь со своей мягкой записной книжкой, записывал на доску бегунов; толпа приумолкла и напряженно наблюдала за ним.

— Порядок, — прошептал Клод. — Первый забег! Четвертые воротца. Теперь слушай, Гордон: быстро дай мне пятерку — показать заводиле. — Клод чуть задыхался от волнения, вокруг носа и глаз у него вновь появилась знакомая беловатость, а подавая ему пятифунтовую бумажку, я заметил, что у него дрожит рука. Человек, работающий на педальном устройстве, все еще стоял в своем синем свитере на платформе и покуривал. Клод приблизился к платформе и встал под ней, глядя снизу вверх.

— Видишь пятерку? — тихонько спросил он, держа ее сложенной несколько раз в ладони.

Парень, скосив глаза, глянул на бумажку.

— Если будешь крутить в этом забеге как следует, приятель… Никакого фальстарта или торможений и крутить быстрее. Идет?

Заводила не шевельнулся, но едва заметно приподнял брови. Клод отвернулся.

— Теперь вот что, Гордон: деньги доставай понемножку, маленькими суммами, как я тебе говорил. Иди вдоль всего ряда и ставь везде помаленьку, чтобы не сбить цену. А я поведу Джеки на старт очень медленно, уж постараюсь — лишь бы дать тебе побольше времени, понял?

— Понял.

— И не забудь встать наготове у финиша, чтобы поймать пса. Оттащи его от остальных подальше, когда начнется свара из-за зайца. Держи его покрепче и не выпускай, пока я не прибегу с поводком и ошейником. Этот Виски — цыганский пес, он любому, кто подвернется, может лапу оторвать и что угодно.

— Хорошо. Пора идти.

Я увидел, как Клод подвел Джеки к финишному столбику и получил желтую курточку, на которой стояла крупная четверка. И еще намордник. Остальные пять бегунов находились тут же, а рядом суетились, надевая нумерованные куртки и прилаживая псам намордники, владельцы. Распоряжался всем этим мистер Фиси, он вприпрыжку бегал меж ними, смахивающий со своими тесными бриджами на задорную птаху: один раз я заметил, как он со смехом сказал что-то Клоду, но тот не обратил никакого внимания. Скоро все поведут собак далеко вниз, по треку, на противоположный конец поля, к стартовым воротцам. Я напомнил себе, что имею самое меньшее десять минут, и начал пробиваться сквозь толпу, в шесть-семь рядов преграждавшую путь к стендам букмекеров.

— Деньги поровну на Виски! Поровну на Виски! Пять к двум на Салли! Поровну на Виски! Четыре к одному на Улитку! Шевелитесь! Поторапливайтесь, живее! На которого?

На всех досках вдоль всей линии Черная Пантера оценивалась двадцать пять к одному. Я протиснулся к ближайшему буки.

— Три фунта, Черная Пантера, — сказал я, протягивая деньги.

У стоящего на ящике человека было багровое лицо со следами какого-то белого порошка вокруг рта. Он схватил деньги и бросил их в свой мешок.

— Семьдесят пять фунтов к трем, Черная пантера, — повторил он. — Номер сорок два. — Он подал мне билет, а его помощник записал номер.

Я отступил, быстро пометил на обратной стороне билета 75:3 и положил его во внутренний карман куртки.

До тех пор, пока я буду ставить наличные понемногу, все должно обойтись. Во всяком случае я и раньше, по совету Клода, ставил на нашего пса по нескольку фунтов каждый раз, как тот собирался бежать, — чтобы не возбудить подозрений в этот важнейший день. Поэтому, направляясь вдоль стендов и оставляя у каждого букмекера по три фунта, я чувствовал себя довольно уверенно. Я не торопился, но и не терял времени даром и после каждой ставки, перед тем как сунуть карточку в карман, помечал на обратной стороне сумму. Всего букмекеров было семнадцать. Я получил семнадцать билетов и выложил пятьдесят один фунт, ни на грош не нарушив соотношения ставок. Остается еще сорок девять фунтов. Я быстро глянул на подножье холма: один из владельцев уже подошел со своей собакой к воротцам, остальные отставали лишь на двадцать-тридцать ярдов. Все — кроме Клода: он и Джеки добрались до середины пути. Видно было, как он, не торопясь, вышагивает в своем старом, цвета хаки, пальто, а Джеки довольно сильно тянет за поводок вперед; я заметил, как один раз он совсем остановился и притворился, будто поднимает что-то с земли. Тронувшись дальше, он вдобавок ко всему начал прихрамывать и еще более замедлил ход. Я поспешил к противоположному концу цепочки букмекеров, чтобы начать все сначала.

— Три фунта, Черная пантера.

Букмекер, тот самый, с багровым лицом и чем-то белым вокруг рта, коротко глянул на меня, припоминая прошлую ставку, и одним быстрым, почти артистическим движением лизнув пальцы, подчистую стер с доски цифру двадцать пять. От влажных пальцев напротив слов «Черная пантера» осталось маленькое темное пятно.

— Ладно, у тебя еще одна ставка — семьдесят пять к трем, но на этом точка, — заметил он и громко выкрикнул: — Пятнадцать к одному на Черную пантеру! Пятнадцать на Пантеру!

По всей цепочке стендов цифры двадцать пять были стерты, и теперь Пантера шла пятнадцать к одному. Я быстро сделал остальные ставки, но, обойдя всех букмекеров, понял, что им этого достаточно и больше ставок на пса не предвидится. Они приняли всего по шесть фунтов на брата, но рисковали потерять по сто пятьдесят, а для букмекеров их невысокой категории, работающих на мелких сельских бегах, такая потеря на одном забеге была бы весьма внушительной. Я радовался, что выполнил все задуманное, — билетов у меня вполне хватало. Я вытащил их из карманов и пересчитал: они напоминали лежащую на ладони тонкую колоду карт, всего тридцать три билета. И сколько же мы должны выиграть? Минутку… где-то больше двух тысяч фунтов. Клод сказал, что победит на тридцать корпусов. Но где же Клод?

Далеко внизу я различил воротца и рядом — пальто хаки и большого черного пса. Остальные собаки уже приготовились к забегу, и владельцы покидали место старта. Вот Клод нагнулся, уговаривая Джеки занять место в четвертых воротцах, затем закрыл дверцу и, повернувшись, бросился в своем длинном, хлопающем на ветру пальто вниз, к толпе у подножья холма. На бегу он то и дело оглядывался через плечо.

Возле старта, помахивая зажатым в поднятой руке платком, встал напарник заводилы. На другом конце трека, неподалеку от меня, парень в синем свитере оседлал перевернутый велосипед на платформе, уловил сигнал, махнул в ответ и принялся крутить руками педали. Далекая, крошечная белая точка — чучело зайца, на самом деле представляющее собой футбольный мяч, обтянутый куском кроличьей шкурки, быстро набирая скорость, побежала от воротцев. Задвижки поднялись, и собаки вылетели на дорожки. Мчались они все вместе, одной темной массой, словно один пес, а вовсе не шесть, и тут же я заметил, как вперед вырывается Джеки — я узнал его по окрасу. Черных псов в забеге больше не было, это наверняка был он. Не шевелись и не дрогни! — приказал я себе — ни мускулом и ни кончиком пальца. Наблюдай за его бегом. Давай, жми, Джексон, парнишка!.. Нет, не кричи — это может сглазить. Через двадцать секунд все кончится, не крути головой, а наблюдай за ним краешком глаза: смотри, как шпарит этот Джексон! Ну и скорость он задал. Он уже победил! Проиграть теперь просто невозможно…

Когда я подбежал к нему, пес сражался с кроличьей шкурой, пытаясь ухватить ее зубами, но мешал намордник, а остальные собаки примчались следом и внезапно навалились на него все разом, пытаясь достать приманку: тут я вцепился в его ошейник и выволок на открытое место, как приказывал Клод. Потом опустился на травку коленями и удерживал пса на месте, крепко обхватив обеими руками. Прочим владельцам пришлось порядком потрудиться, вытаскивая из свары своих подопечных.

Клод очутился рядом со мной: тяжело дыша и от волнения не бросив ни слова, он снял с Джеки намордник и надел ошейник с поводком… Тут же появился и мистер Фиси — он встал подбоченясь, с плотно сжатым ртом-пуговкой, не сводя с Клода глаз-фотоаппаратиков.

— Так вот что ты удумал… — произнес мистер Фиси.

Клод, будто не слыша, продолжал заниматься своим делом.

— После сегодняшнего я тебя не желаю здесь видеть, понял?

Клод продолжал возиться с ошейником Джеки.

Я услышал, как сзади кто-то сказал:

— Этот тип с плоской рожей здорово нагрел в этот раз мистера Фиси… — и послышался чей-то смех.

Мистер Фиси пошел прочь, а Клод разогнулся и вместе с псом подошел к парню в синем джерси, слезавшему со своей платформы.

— Угощайся, — произнес Клод, протягивая пачку сигарет.

Тот вытащил сигарету, прихватив заодно и сложенную как следует пятифунтовую бумажку.

— Спасибо, — сказал Клод. — Весьма благодарен.

— Не за что, — ответил парень.

Клод отошел ко мне.

— У тебя все в порядке, Гордон? — спросил он, подпрыгивая и потирая руки. Губы у него подрагивали, а ладонями он похлопывал по туловищу Джеки.

— Да. Половина по двадцать, вторая по пятнадцать.

— Эх, господи, Гордон, это просто чудесно. Подожди здесь, я схожу за чемоданом.

— Забери Джеки, — посоветовал я, — и отправляйтесь в фургон, там обождете меня. До скорого.

Вокруг букмекеров уже никого не было. Я оказался единственным, кому было что собирать, и поэтому медленно, чуть пружинящей походкой я направился к первому в цепочке букмекеру, тому самому, с багровым лицом и беловатой присыпкой вокруг рта. Грудь у меня просто распирало от радости. Я встал перед ним и совершенно не торопясь отыскал в пачке билетов те два, что он мне продал. Звали его Сид Прэчетт, имя крупно значилось вдоль доски золотыми буквами по алому полю: «Сид Прэчетт. Самые выгодные ставки в Мидлэнде. Быстрая выплата».

Я подал ему первый билет и сказал:

— Причитается семьдесят восемь фунтов.

Это прозвучало так здорово, что я повторил фразу, будто спев нежную песенку. Я вовсе не торжествовал над мистером Прэчеттом, фактически он даже начинал мне нравиться. Мне как-то жаль стало, что ему придется отслюнить мне такую большую сумму. Я надеялся, что его жене и детям не придется туго.

— Номер сорок два, — произнес Прэчетт, поворачиваясь к помощнику, державшему большой журнал. — Сорок второй желает семьдесят восемь фунтов…

Последовала пауза — клерк пробежал пальцем по столбику занесенных ставок. Он проделал это дважды, потом поднял глаза на шефа и покачал головой.

— Нет, — проговорил он. — Не выплачивается. Этот билет поставлен на Леди Улитку.

Стоя на своем ящике, мистер Прэчетт наклонился к нему и уставился в журнал. Казалось, что он обеспокоен словами помощника: крупная багровая физиономия выразила искреннее сожаление.

Клерк просто болван, подумал я, и мистер Прэчетт сейчас ему это выскажет.

Но когда букмекер вновь повернулся ко мне, глаза у него сузились и стали враждебными:

— Послушай, парнишка, — тихо произнес он. — Давай уж без этих. Ты прекрасно знаешь, что ставил на Леди Улитку. Что за шутки?

— Я ставил на Черную пантеру… Две ставки, каждая по три фунта, обе по двадцать пять к одному. Вот второй билет.

На этот раз он даже не потрудился заглянуть в журнал:

— Ты ставил на Улитку, парень. Я помню, как ты подходил.

Он отвернулся и принялся стирать мокрой тряпкой имена собак — участников последнего забега.

За его спиной помощник закрыл журнал и взялся раскуривать сигарету. Я стоял, смотрел на них и чувствовал, как из всех пор моего тела выступает пот.

— Дайте посмотреть журнал.

Мистер Прэчетт высморкался во влажную тряпку и бросил ее наземь.

— Послушай, почему бы тебе не уйти отсюда и перестать мне надоедать?

Шутка была вот в чем: на билете букмекера, в отличие от билета тотализатора, не пишется ничего, имеющего отношение к твоей ставке. Это обычная практика на всех рэйсингах страны, будь то Силвер Ринг в Ньюмаркете, Роял Инкложен в Эскоте или маленькое поле неподалеку от Оксфорда. Все, что ты получаешь, — это карточка с именем букмекера и порядковый номер. Ставка записывается, то есть должна занестись в особый журнал помощником букмекера вместе с номером билета, и кроме этого — никаких доказательств твоей ставки нет.

— Ну, давай, чеши отсюда, — приговаривал мистер Прэчетт.

Я отступил и глянул вдоль всего длинного ряда букмекерских стендов: никто из них не смотрел в мою сторону. Все они неподвижно стояли на деревянных ящиках, возле досок-стендов, и глядели прямо перед собой, на толпу. Я подошел к следующему и предъявил билет.

— У меня поставлено на Черную пантеру три фунта, один к двадцати пяти, — твердо сказал я. — Причитается семьдесят восемь фунтов.

Новый букмекер, с кротким, обветренным лицом, проделал этот же ритуал, что и мистер Прэчетт: задал вопросы клерку, вгляделся в журнал и выдал мне смахивающий на предыдущий ответ.

— Что с тобой случилось? — мягко спросил он, будто у восьмилетнего малыша. — Играешь в такие глупые игрушки…

На этот раз я отошел чуть подальше.

— Грязные ублюдки, воры! Все вы заодно, — крикнул я.

Все головы в ряду автоматически, будто кукольные, качнулись и повернулись в мою сторону. Выражение их лиц не изменилось, я видел лишь семнадцать повернутых голов и уставившихся на меня сверху вниз столько же пар холодных стеклянных глаз. Ни в одном не наблюдалось ни малейших признаков заинтересованности. Все их поведение будто говорило: дескать, кто-то там высказался, но мы этого не слышали. Сегодня отличный денек…

Почуяв некую напряженность ситуации, вокруг меня начала собираться толпа. Я снова подбежал к мистеру Прэчетту, чуть не вплотную и уперся пальцем ему в живот:

— Ты вор! Паршивый воришка! — бросил я.

Самое удивительное заключалось в том, что Прэчетт с этим вроде бы и не спорил.

— Ишь ты, — произнес он. — Было бы от кого слышать…

Его крупное лицо внезапно расплылось в широкой ухмылке, он оглядел толпу и крикнул:

— Было бы от кого слышать!

И тут же все принялись смеяться. Вдоль всей цепочки ожили фигуры букмекеров, они оборачивались друг к другу, посмеивались и, тыча в меня пальцами, орали:

— Было бы от кого слышать!

Толпа тоже подхватила эту прибаутку, а я все стоял на травке рядом с мистером Прэчеттом, держа толстую, как колода карт, пачку билетов, слушал всех их и потихоньку впадал в истерику. Через головы людей видно было, как мистер Фиси уже вписывает на свою школьную доску собак на следующий забег; а далеко-далеко выше по склону, в конце поля, Клод стоял рядом с фургоном. С чемоданом в руке он ожидал меня…