Корпорации (февраль 2009)

Несколько лет назад в США была выпущена книга I hate the office - о пятистах причинах, по которым следует ненавидеть корпорацию. За необходимость надевать костюм и навешивать галстук, а также за все прочее, превращающее вас из свободного гражданина свободной страны в раба. Рабский труд - нельзя не отдать должное эволюционному процессу - неплохо оплачивается: четырехзначные месячные зарплаты и внушительные бонусы, соцпакеты и стоматологи, - но эти блага цивилизации делают его едва ли не более рабским, ибо вне корпорации ты погибаешь, оставаясь без зубов, средства передвижения, партнеров по игре в кегельбан, а твоя жена, обнаружив, что ей не с кем ездить на барбекю, бросает тебя, немедля хватаясь за другой спасительный соцпакет.

Система прогрессивного налога, весьма и весьма высокого во всех цивилизованных странах, соединенная с системой корпоративных скидок, и превращает любого индивидуалиста в страстного радетеля коллективного процветания. Он чувствует себя частью целого, чего-то большого, как ребенок чувствует себя частью семьи, которая защитит, не бросит, спасет. Корпоративная этика, уподобляющая корпорацию семье, пестует инфантилизм, а инфантилизм он и есть инфантилизм: американцы, у которых отбирают дома, за которые они не сумели расплатиться, гадят мимо тубзика, срывают обои и высаживают стекла: «Нате, буржуи, вот вам!» Бедолаг, конечно, можно штрафовать, только они все равно не расплатятся - денег нет. Кроме того, гуманный американский суд непременно учтет смягчающие обстоятельства: нервы сдали. Вся система дала сбой. Да что там сбой, она просто рухнула, ее нет больше.

Топ- менеджеры банков не получат компенсаций, президент Обама запретил другим топ-менеджерам получать более полумиллиона в год, эпоха золотых парашютов закончилась, рыба гниет с головы. Распределение кредитов зависло, как автомобиль в блокбастере над бездной, и работники корпораций Ford и GM ждут и надеются, что к ним отнесутся в соответствии с корпоративной этикой, дадут побыть членами семей, вытянут из долговой ямы, не позволят умереть с голоду. А ведь они совсем не топ-менеджеры с золотыми парашютами, а простые рабочие в клетчатых синих рубахах и желтых бейсболках.

Конец жизни в долг, наступивший с кризисом, означает, кроме всех прочих неприятностей, также и то, что из-под корпоративной культуры выбили стул: незачем надевать пиджак и навешивать галстук, если божество, которому вы приносите эти жертвы, уже не в состоянии обеспечить вас ни домом, ни автомобилем, ни даже видеоприставкой. Незачем улыбаться коллегам со словами Have a nice day, если медицинская страховка перестала покрывать расходы на стоматолога. Нет никакого смысла в фитнес-клубе и солярии, если здоровый цвет лица и бронзовый загар более не учитывается во время собеседования на должность аналитика.

Все те блага, которые преподносились вам якобы в ваших собственных интересах, принадлежали не вам, а вашим нанимателям, и вот теперь наниматели перестали в вас нуждаться, человеческий потенциал, провозглашаемый корпорацией как главная ценность, оказался на деле самой мелкой разменной монетой, людей, будто пакеты с мусором, вышвыривают на улицу, все оптимизируют расходы, и как долго это продлится, не знает никто, а если кто и догадывается, то боится сказать: большинство экспертов преисполнены скепсиса по поводу восьмисот миллиардов долларов, которые якобы должны спасти мир.

Запад охвачен липким ужасом: в 2001 году, через десять лет после победоносной «Бури в пустыне», символы западной цивилизации были повержены другими ее символами; немецкий композитор Штокхаузен сентиментально восхитился тогда красотой этого жеста: «Эти творцы достигли одним своим поступком того, чего мы, музыканты, никогда не смогли бы достигнуть. Эти люди фанатично репетировали в течение десяти лет, как безумные, ради единственного исполнения, а затем погибли… Я не смог бы такого добиться. Композиторам нечего этому противопоставить». После этих слов Штокхаузен был подвергнут чудовищному остракизму; в лучших традициях тоталитарного общества его музыка исчезла из оркестровых репертуаров, с радио и даже CD. Буш сказал тогда: «Можно потрясти основы любых зданий, но нельзя потрясти основы Америки». 2008 год показал, что он был неправ. Основы Америки потрясены, и потрясены значительно, Америка осталась без экономики, и экономический кризис грозит не сегодня завтра обернуться кризисом идентичности: на символ американского духа и гордость GM, автомобиль Hummer, претендуют китайские инвесторы, это, конечно же, самый что ни на есть глобализм, только вот отцам глобализма от этого совсем не сладко, а те, кто не понимают, в чем дело, снимают с полки и перечитывают роман Мэри Шелли про Франкенштейна.

Крупный авторитетный финансовый аналитик, ежегодный посетитель Давоса, заметил мне в личной беседе, что диву дается, как все изменилось: слушаешь давосские выступления китайского премьера и немецкого канцлера и понимаешь, что Китай - страна скорее капиталистическая, а Германия - скорее социалистическая. Канцлер призывает помнить о социальной ответственности бизнеса, Китай требует равноправия в доступе к мировым рынкам. Уже это одно свидетельствует, что никакой евроатлантической глобальной экономики нет как нет. Осталась лишь ее модель, или даже портрет, с которого, как с шедевра, сделано множество копий разными скорыми на руку и малопрофессиональными мазилками, и теперь эти портреты, подобно портретам умерших родственников, висят еще в каких-то закрытых обществах, служа примером и ориентиром, но больше - предметом мебели, частью интерьера. Висят, например, они и у нас в России. Там, где книга I hate the office никогда не имела бы успеха. Потому что нельзя ненавидеть игру, нельзя презирать жизнь понарошку. Корпоративная культура для современного русского обывателя - примерно то же самое, чем была для него тридцать лет назад марксистско-ленинская философия: бла-бла-бла, которое все слушали, но никто не слышал.

Все вокруг ложь и построено на вранье - русский человек знает это лучше любого другого, и поэтому без особой рефлексии затягивает галстук и берет потребительский кредит. И все эти тимбилдинги ложь, и эти игры в семью и единство, в человеческий фактор и растущий потенциал. Прошедший через социалистическое соревнование и субботники, русский клерк рядом с западным - что доктор наук рядом с абитуриентом. Конец кредитной системы кажется ему вовсе не концом света, а лишь незначительной сменой обстоятельств, которая потребует - на время ли, навсегда ли - вернуться к привычным и еще не успевшим забыться схемам зарабатывания денег.

Только и всего.