Космопорт, 2014 № 04 (5)

Сергей Булыга[7] Заклятая корчма

Как и отчего она у нас вдруг появилась, этого никто не знает. Да и у кого спрашивать? Кто может это объяснить, с тем лучше не встречаться, а все остальные повторяют одно и то же: не было её, не было, не было, а потом она вдруг есть, и всё. Да и ничего в ней приметного не замечалось, с виду корчма как корчма: коновязь, крыльцо, сбоку колодец, на крыше фонарь, чтобы ночью издалека было видно. Но так и во всех других корчмах устроено. Поэтому никто и думать не думал, гадать не гадал…

Да и когда было гадать, если эта заклятая, все её так называли, корчма каждый раз появлялась тогда, когда уже стемнеет, ничего кругом толком не видно, виден один только фонарь на крыше, а тут дождь хлещет, или воет вьюга, или за вами волки гонятся, или злодеи, и вдруг — о! фонарь! корчма! Добрый человек, без всякой дурной мысли, слезает с седла, передаёт поводья служке, а сам заходит в дверь, снимает шапку, утирается…

И уже не может выйти обратно! Потому что входная дверь пропала! Но человек этого пока ещё не замечает, он же продрог в дороге и проголодался, да ему и келих кинуть хочется — и он зовёт корчмаря, говорит, что ему надо, садится к столу, ест и пьёт, а тут откуда ни возьмись к нему подсаживаются девки, девки прямо как огонь, все как на подбор бесстыжие, начинают лапать человека, тискать, пить с ним на брудершафт, заглядывать ему в глаза, расшпиливать ему…

Ну, или, если человек больше охоч до денег, то к нему с шумом садится пьяная весёлая компания — и они начинают его угощать, и тоже пить на брудершафт, а девкам велят плясать, да и сами уже начинают покрикивать, гикать, а после снова вдруг откуда ни возьмись объявляются карты и кости, и вот уже пошла игра, девки пляшут, собутыльники гогочут, а тут ещё подвернётся корчмарь, сунет человеку трубку, трубка уже раскурена, человек её берет и смокчет, а там не табак, а…

Ну, и дальше дело ясное — у человека всё плывёт перед глазами и он падает под стол. А наутро просыпается на голой земле без денег, без сапог, без шапки, без сабли, без коня… А после, когда он приходит в ближайшую деревню, ему ещё говорят, что здесь никогда и близко никакой корчмы не было. И человек пешком, босой, без шапки и без сабли идёт дальше. И это, все говорят ему, ещё его счастье, что он ни с кем в той корчме не посварился, а то его там и вовсе бы убили. Так ведь тоже иногда случалось, когда рано утром находили при дороге, обычно на куче золы, на ещё тёплом кострище, человека с распоротым брюхом, или с отрезанной головой, и тоже без денег, без сапог, без сабли и без шапки. Так что, говорилось между нами, если ты попал в эту заклятую корчму, то уже пей, гуляй и всё прочее, только за саблю не хватайся — и тогда хоть жив останешься, и после будет о чём рассказать, а иначе ничего уже и никому никогда не расскажешь. И так мы и делали, если вдруг входили в ту корчму, и, может, до сих пор входили бы, но тут слух о нашей заклятой корчме дошёл до столицы.

А там никого, кроме себя, терпеть не станут! А у нас вдруг такое самоуправство. И к нам приехал от них проверяющий — пан Змицер Штых, главный крайский выездной судья. На вид он был пан как пан — кунтуш, сабля, чуб, и конь под ним не сильно дорогой. Только когда пан судья сходил с коня, становилось видно, что через плечо у него торба с золотым шитьём, а в ней Статут, как говорили, а за поясом серебряная булавешка, знак его судейской власти. Он же, когда вёл расследование, стучал ею по столу, если становилось шумно. Ну а если становилось совсем шумно, он тогда…

Понятно. И вот он приехал до нас, мы его с почётом встретили и рассказали всё, что знали. Потом он ещё расспросил тех, кого посчитал нужным расспросить, и уже назавтра выехал искать ту заклятую корчму. С паном выехал его пахолок Янка. Янка тоже был пахолок как пахолок, сказать о нём особо нечего.

Когда они выезжали из города, мы стояли на Соборной площади, смотрели им вслед и гадали, удастся или не удастся пану Змицеру это его, прямо скажем, непростое предприятие. И многие, нет, даже мы почти все единогласно сходились на том, что пан Змицер поездит туда-сюда, поблукает по нашей пуще, по нашим гнилым дорогам, помокнет под нашими дождями, ничего, конечно, не найдёт, плюнет, развернётся и уедет к себе в Глебск, проклиная нас последними словами.

Но, как мы вскоре узнали, всё сложилось немного не так. Правда, сперва пан Змицер и в самом деле несколько вечеров и ночей ездил по нашим болотам без всякой удачи, заезжал во все корчмы и выезжал из них обратно, ехал дальше, месил грязь, а сверху дождь лил и лил, а ветер был уже осенний — холодный и сильный, поэтому очень скоро эти поездки повернулись так, что когда впереди появлялся огонь, пан Змицер сперва радовался тому, что он сейчас сможет хоть немного передохнуть и согреться, а уже только после, и то не сразу, прикидывал, что там за корчма такая — доброчинная или заклятая. И так, с каждым днём, правильнее, с каждой ночью, потому что днём он отдыхал, пан Змицер всё больше и больше думал о доброчинных корчмах и всё меньше о заклятых.

Но как только он совсем забыл о том, зачем сюда приехал, ему сразу встретилась ещё одна корчма. А уже настала ночь, шёл дождь. Пан Змицер продрог до костей и проголодался очень сильно, когда Янка, его пахолок, вдруг сказал, что видит впереди фонарь. Пан Змицер велел поспешать. Они подъехали к корчме, пан Змицер соскочил с коня, поднялся на крыльцо и вошёл в дверь. А Янка отдал коней служке и тоже вошёл вслед за паном.

Корчма была как корчма, даже ещё хуже, чем обычно — зала оказалась маленькая, грязная, свету в ней было мало, а посетителей совсем ни одного. Только корчмарь сидел на своём месте и смотрел на пана Змицера.

— Чего сидишь? — строго сказал пан Змицер. — Не видишь, что ли, пан приехал?!

Корчмарь сразу встал, быстро подошёл к столу и поклонился. Пан Змицер сел. Корчмарь спросил, чего пану желательно, пан Змицер ответил. Корчмарь начал накрывать на стол. Пан Змицер снял плащ, корчмарь развесил его над огнём просушиться. Пан Змицер спохватился, посмотрел на дверь. Дверь была на месте. Пан Змицер успокоился и велел Янке сходить на конюшню проверить коней. Потому что, подумал пан Змицер, это не та корчма, которую он ищет, и нечего здесь задерживаться. Вот сейчас, думал пан Змицер, он передохнёт, обогреется, и они поедут дальше. Корчмарь подал ему полный келих горелки и добрый шмат хлеба. Пан Змицер осенил келих святым знамением и выпил. И тоже самое проделал с хлебом. На всякий случай, от порчи. После утёр губы…

И вдруг увидел, что за другим столом, напротив, сидит какой-то человек. Откуда он взялся, подумал пан Змицер, обернулся, посмотрел на дверь…

И увидел, что она исчезла! Там теперь была просто стена. А Янка уже успел выйти, подумал пан Змицер, дурень Янка, куда он спешил?! Вот как тогда разгневался пан Змицер, но виду не подал, отвернулся от двери… правильнее, от того места, где раньше она была, и увидел, что на столе перед ним стоит ещё один келих горелки. Пан Змицер осенил его — уже просто так, по привычке — и выпил.

Сразу же из боковой двери в залу стали входить девки. Их было не меньше десятка. Тут же кто-то заиграл на скрипке — очень быстро, громко-громко. Девки кинулись плясать.

— Гэй! Яшчэ! Гэй! Яшчэ! — стал выкрикивать тот человек из-за соседнего стола. И ещё начал стучать кружкой. И топать ногами.

С другого бока тоже закричали: «Гэй!» и тоже стали топать, очень громко. Пан Змицер оглянулся и увидел, что это за ещё одним столом, которого он раньше не заметил, сидит шумная компания каких-то непотребных личностей, пьяных, конечно. Но пана Змицера они как будто и не замечают, они кричат девкам, кричат, конечно, сальности, а девки знай себе пляшут посреди корчмы и при этом задирают ноги так, что просто удивление и срам. Но и они на пана Змицера не смотрят. А скрипки визжат как коты! А бубен бьёт так, что сейчас уши лопнут. А девки пляшут, а корчма в дыму, накурено, что хоть оглоблю вешай, а народу столько, что не протолкаться! Откуда их набилось, думает пан Змицер, а сам опустил одну руку на саблю, во второй держит пустой келих и думает — сейчас к нему подсядут девки, и что делать? Гнать их? Будут же смеяться, скажут: девок наполохался! А если к нему сядут играть в карты, тогда что, неужели тоже не играть, сказать, что денег нет? Но по-сарматски ли это? А если…

Вот такой чмур вдруг на него нашёл! Но он тут же мотнул головой, ещё раз посмотрел по сторонам и думает: нет, не возьмёте, собаки! Я вас…

А что «Я вас»? К нему же никто не подходит, никто не подсаживается, как будто его тут и нет. И вот время идёт, пан Змицер сидит за столом, смотрит по сторонам, на ту гульбу, и думает, что так всегда — если к чему-то крепко приготовишься, то этого как раз не будет, а случится то, чего совсем не ожидаешь. А чего он не ожидает?

И только он так подумал, как сразу видит — из той толпы вдруг вышел человек, развёл руки, чтобы его не толкали, чтобы не забегали вперёд, не крутились под ногами, и пошёл прямо на пана Змицера, к его столу. Это был высокий, крепкий человек в чёрной мохнатой шапке и в чёрном просмоленном плаще, очень широком, и борода, усы и брови у него были чёрные, да и лицо будто прокопчённое или всё в саже, может, даже в порохе. И руки тоже оказались чёрные, когда тот человек положил их на стол, или упёрся ими, и замер. И он не садился за стол, а стоял возле него и сверху вниз молча смотрел на пана Змицера. В корчме орали, топали, плясали, выли, свистели, гундосили и даже брехали по-собачьи. И всё это было в дыму и в чаду! А тот человек смотрел на пана Змицера. А пан Змицер смотрел на него — снизу вверх. И одну руку по-прежнему держал на сабле, а во второй пустой келих.

Тут сбоку выскочил корчмарь, плеснул в келих горелки и пропал. Тот человек прищурился — но не по-людски, а только одним нижним веком, по-змеиному. Вот кто это был! Сам Цмок! Хозяин Пущи!

Но пан Змицер и тогда не дрогнул, не сморгнул, а поднял полный келих и, не сводя глаз с Цмока, начал пить. Пил не спеша, смотрел на Цмока. А Цмок на него. Когда пан Змицер выпил и поставил келих, Цмок сказал:

— Доброго здоровья, пан судья.

— Доброго, — сказал в ответ пан Змицер, но не прибавил, кому.

Цмок на это усмехнулся и сказал:

— Позволь, я к тебе присяду.

— С твоей ласки, — ответил пан Змицер.

— Га! — только и воскликнул Цмок и сел. Поднял руку, щёлкнул пальцами — и в корчме сразу стало тихо, все враз будто бы окаменели. Даже дыму стало меньше. И также сразу стало слышно, как на огне скворчит сало.

— Эй! — громко сказал Цмок. — Корчма! А ну дай и мне горелки!

Из толпы выскочил корчмарь и протянул ему келих. Цмок взял тот келих, дунул на него — и горелка загорелась.

— Добрая горелка! — сказал Цмок и начал её пить, горящую. И выпил всю. После перевернул келих вверх дном и ткнул его в столешницу. Келих так в неё и вбился, торчало только его донце. Пан Змицер хмыкнул. Но свой келих забивать не стал. Тогда Цмок его взял и забил. После усмехнулся и сказал:

— Слыхал я, пан Змицер, что ты до нас издалека приехал. Так ли это?

Пан Змицер помолчал, посмотрел по сторонам — а вокруг было полно народу, но теперь все стояли тихо — и сказал:

— Да, я из Глебска приехал.

— Для чего?

— Творить суд.

— А тут что, без тебя, его творить немому, что ли? — строго спросил Цмок.

— Получается, что некому, — ответил пан Змицер.

— А знаешь, кто я такой?

— Знаю. Ты Цмок. Хозяин Пущи.

— Нет, — сказал Цмок и усмехнулся.

— Не Пущи, а всего Края. Не будь меня, и всех вас, панов и хлопов, судей, стрельцов, рек и озёр, болот — ничего и никого бы не было. Вы все мои. Всё здесь моё. А ты куда лезешь?! Одну ноздрю прикрою, второй дуну — и дух из тебя вон. Вот и весь суд!

Тут Цмок как ляснет кулаком об стол! Так, что вся корчма заколотилась! А пан Змицер на это только засмеялся — негромко, но очень насмешливо.

— Что, не веришь?! — рыкнул Цмок и аж глазами засверкал.

— Верю, верю, — ответил пан Змицер.

— Да не вижу, чем здесь выхваляться. Потому что это не настоящая сила, а только обман и колдовство.

— А что тогда настоящая сила? — спросил Цмок.

— Это когда без колдовства, — сказал пан Змицер. — Когда только сам по себе. Вот так ты и со мной, сам по себе, померяйся. На саблях!

— У меня нет сабли, — сказал Цмок. — Зачем мне она? Надо мне кого убить — и так убью.

— Га! — сказал пан Змицер. — Колдовством! — и засмеялся.

Тут Цмока взяла злость, он аж почернел от злости. Говорит:

— Ладно, давай без колдовства. Но и без сабли! Давай просто на руках померимся. Кто перемерит, тот и победил.

— И что, — говорит пан Змицер, — кто победил, тот другого убьёт?

— Нет, — отвечает Цмок. — Меня убить нельзя. Я неубиваемый. А вот тебя убить легко. Но я не стану тебя убивать. У нас с тобой будет вот как: если я тебя перемерю, будешь у меня служить, как все эти служат, — и он показал на толпу.

— А если я перемерю, тогда что? — спросил пан Змицер.

— Тогда я тебя отсюда отпущу. Живым. Согласен?

Пан Змицер подумал и сказал:

— Согласен.

— Вот и добро! — засмеялся Цмок. Обернулся и позвал: — Корчма! А ну иди сюда! Прибери со стола!

Корчмарь через толпу протиснулся, сгрёб со стола всё лишнее, сверху рукавом протёр и говорит:

— Готово.

Пан Змицер и Цмок пододвинулись, сели один ровно напротив другого, локти на стол поставили, руками сцепились, изо всей силы, конечно, корчмарь проверил, чтобы было ровно, Цмок велел:

— Считай!

Корчмарь начал считать. И как досчитал до трёх, пан Змицер и Цмок стали мериться. Пан Змицер крепко упирался! Напружился изо всех сил! И также и Цмок напружился, стиснул зубы, давит, а все вокруг кричат:

— Цмок! Пуща! Пуща!

И опять все они начали скакать, визжать, орать, выть по-волчьи, брехать по-собачьи! Опять в корчме всё в дыму, не продыхнуть, пан Змицер тужится, сил больше нет, из-под ногтей кровь выступает, а Цмоку хоть бы хны, Цмок усмехается, скалится, у Цмока пот на лбу, глаза стали красные, веки дрожат и, как у змеи, дрыг-дрыг. И так же и руки дрожат. Пан Змицер чует — начал Цмок сдавать! Но и пан Змицер тоже. Ох, чует пан Змицер, сейчас сердце в груди порвётся, рука вся почернела, из-под ногтей кровь брызжет — и на стол. Уже весь стол в крови! А Цмок оскалился, хрипит. Вот как оно ему без колдовства, пан Змицер думает. И ещё думает: подохну, так подохну! И как рванёт, как навалился весь — и придавил Цмоков кулак к столешнице! И держит!

Тут все сразу замолчали. В корчме стало тихо-претихо. Цмок смотрит на пана Змицера и не моргает. Эх, думает пан Змицер, сейчас он меня заколдует. И спалит меня. Ну, и пусть палит! А я его переборол, все это видели!

И вдруг Цмок говорит:

— Что было, то было, пан Змицер. Сегодня твой верх.

И кулаком пошевелил. Пан Змицер отпустил его. Цмок сел ровно, говорит:

— Ну, что ж…

И замолчал. Пан Змицер думает: сейчас он меня убьёт. А Цмок на толпу оборотился. Все они тоже молчат. Он тогда опять поворотился к пану Змицеру и дальше говорит:

— Ну, что ж, как и было оговорено. Отпускаю я тебя. Живым. Иди!

Пан Змицер встал из-за стола и повернулся в ту сторону, где раньше была дверь. А там толпа стоит. Пан Змицер шагнул к толпе. Толпа стала понемногу расступаться. Расступилась — и пан Змицер видит — там стена. Нет там никакой двери. Пан Змицер усмехнулся, повернулся к Цмоку и сказал:

— Я так и думал. Опять колдовство.

Цмок руку поднял, щёлкнул пальцами…

И опять дверь в стене появилась! Цмок громко хмыкнул и прибавил:

— Иногда колдовство помогает. Иди, пан Змицер, до своих, я не держу тебя.

И пан Змицер пошёл. Подошёл, открыл дверь…

А там, в пуще, уже утро!

Пан Змицер вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь и видит — стоит рядом с ним, на крыльце, его пахолок Янка — белый-белый — и говорит:

— Пане судья! Не гневайся. Не мог я к тебе войти. Дверь куда-то потерялась.

— А теперь нашлась, — сказал пан Змицер и пошёл с крыльца.

Янка кинулся вперёд него, забежал на конюшню, вывел коней, они посели в сёдла и поехали.

Пан Змицер ехал и молчал. Только иногда поправит шапку, хмыкнет и опять молчит. Или смотрел себе на руки: на свои ладони смотрит, смотрит, а после опять дальше едет. Янка тоже смотрит на них, видит — одна рука, правая, у пана чёрная, а вторая, левая, как и должно быть, белая. И ещё: чёрная рука в крови. Янке очень хочется спросить, что это с паном такое случилось, но он молчит, потому что знает — пан очень не любит, когда он у него о чём-нибудь спрашивает, пан тогда сразу говорит: «Кто из нас судья, ты или я?!». И вот Янка молчит, и они дальше едут. Птички в пуще чирикают, солнышко светит. А пан Змицер чёрный как туча, или как правая его рука — такой же. Да и, видит Янка, уже и левая у пана начала чернеть. Чернеет и чернеет, чернеет и чернеет! Пан на неё поглядывает, но молчит.

Потом вдруг говорит:

— Стоять!

Они остановились. Пан Змицер сошёл с коня, сел прямо на землю, на кочку, достал из торбы Статут, раскрыл его, вырвал первый лист, насыпал на лист табаку, свернул здоровенную цыгару и начал её курить. Цыгара сама по себе загорелась, Янка после говорил: сам это видел!

А тогда молчал. И пан Змицер цыгару тоже курил молча. Потом вдруг начал говорить о том, что с ним в корчме приключилось. Рассказывал будто о ком-то другом. А рассказал, поднялся, бросил цыгару под ноги и затоптал. После повернулся к Янке и сказал:

— За мной не ходи. Не надо.

Развернулся, и пошёл в дрыгву. И не проваливался в ней, а шёл как будто по невидимым мосткам. Шёл, руки расставивши, а руки были чёрные-пречёрные, и так же и лицо у него стало чёрное, и волосы, и шапка, и жупан. Шёл, пока не скрылся за рогозом. Рогоз там растёт высоченный, ого!

Так и пропал пан Змицер, никто никогда его больше не видел. Правда, болтают люди, будто у Цмока появился новый помогатый, на пана Змицера похожий, только чёрный, он с Цмоком всегда ходит рядом и водит свору злобных, на людей нацкуванных собак. Да только какие собаки у Цмока? Брехня! У Цмока только волки-перевертни, волколаки, и пан Змицер у них за старшего. Но, может, и это брехня, люди брехать любят, что и говорить.

А вот про заклятую корчму — всё это правда. Добрые люди и по эту пору туда нет-нет да попадают. Но все ведут там себя смирно и на всё согласны. Потому что, все мы говорим, если уже так случилось и ты вдруг туда попал, то пусть тебя уже напоят и облапают, и обыграют, и всё такое остальное прочее, в этом нет большой беды, чем вдруг к тебе подсядет Цмок и скажет: давай на руках бороться!