Косталь-индеец

Глава II. ОХОТНИК НА ТИГРОВ

В это самое время, то есть примерно за час до заката солнца, когда Корнелио решился остановиться в уединенной деревушке, двое людей появились на берегу маленькой речки, протекавшей по узкой долине почти в двух милях от того места, где драгун расстался со студентом. Низкие берега речки заросли ясенями и ивами, ветки которых перевивали цветущие лианы. Впрочем, такая мирная картина представлялась только в том месте, где находились двое упомянутых людей; немного далее река, пробиваясь между высокими крутыми, покрытыми роскошной растительностью горами, приобретала бурный характер. Еще далее слышался величественный гул водопада. Один из людей, судя по цвету кожи и внешнему виду, был типичным индейцем: две густые черные косы свешивались с головы на рубашку, подобную тунике, из серой шерсти с черными полосами, не закрывавшую сильных рук медно-красного цвета; кожаный пояс перепоясывал рубашку, поддерживая и короткие, доходившие до колен, штаны из оленьей кожи; ноги были обуты в кожаные ботинки, а голову покрывало сплетенное из камыша сомбреро.

Индеец был высокого для своего племени роста, а его энергичное лицо не имело свойственного покоренным краснокожим рабского выражения.

Его спутником был негр, одетый в лохмотья и не представлявший ничего замечательного, кроме разве выражения неоправданного легкомыслия, с которым он слушал индейца. Время от времени лицо его обнаруживало плохо скрываемый страх.

Пока наши читатели знакомятся с индейцем и негром, первый наклонился над участком берега, почти сплошь покрытым белой глиной.

— Смотри, Брут! — воскликнул он. — Я обещал через полчаса отыскать следы, и вот они тут как тут!

С этими словами индеец с торжеством указал своему черному приятелю на несколько свежих следов, отпечатавшихся на мягкой почве; впрочем, это открытие, по-видимому, вовсе не произвело радостного впечатления на негра.

— Они прошли здесь не более получаса назад, — продолжал индеец, — потому что вода в этой луже еще мутна и желтовата. Попробуй-ка сосчитать, сколько их тут было.

— Мне было бы приятнее уйти отсюда, — возразил негр, тщетно стараясь последовать совету индейца, которого звали Косталем, и сосчитать следы. — Jesus Maria! — воскликнул он вдруг. — Да тут прошло целое стадо тигров.

— Дурак! Ты преувеличиваешь! Сосчитаем вместе. Раз, два, три, четыре; самец, самка и двое молодых. Вот отрадное зрелище для тигреро!3

— Для меня вовсе не отрадное! — сказал негр жалобным тоном.

— Не бойся, я сегодня не стану охотиться за ними; у нас есть дело поважнее.

— Нельзя ли нам отложить его до другого дня и возвратиться в гасиенду? Хотя мне и очень любопытно увидеть те удивительные вещи, которые ты обещал показать, но…

— Далее откладывать это дело невозможно; иначе нам придется ждать еще месяц, а через месяц мы будем далеко отсюда! Сядем.

Косталь сделал несколько шагов в сопровождении негра и посадил его рядом с собой на мягкий дерн; но, по-видимому, негр, озиравшийся кругом с явным страхом, следовал за ним только по принуждению, так что индеец еще раз попытался успокоить его.

— Уверяю тебя, — сказал он, — бояться нечего. Так как тигры имеют доступ к воде по всему течению реки, то им не придет в голову прийти сюда, чтобы напиться снова именно в этом месте!

— Я слыхал, что они очень любят мясо негров, — сообщил Брут, пугливо осматриваясь.

— А я тебе говорю, что это вздор. Во всей Мексике не найдется ни одного тигра, который был бы так глуп, чтобы предпочесть твою толстую черную кожу мясу молодого оленя или жеребенка, которых ему ничего не стоит добыть. Притом я уже сказал тебе, что буду охотиться, и убью этих кошек завтра; ведь тигр, логовище которого я отыскал, — мертвый тигр. Сегодня же у меня есть дело поважнее. Сегодня новолуние и такой день, в который на зеркальной поверхности вод появляются сирены с вьющимися волосами и показываются тем, кто с мужественным сердцем, и решится их вызвать.

— Сирены с вьющимися волосами? — повторил Брут недоверчиво.

— Которые в равнинах и горах указывают, где находится золото, у морских берегов — мели с жемчужными раковинами.

— Ты это точно знаешь? Кто тебе сказал? — спросил негр тоном, в котором легковерие боролось с сомнением.

— Мои родители передали мне эту тайну, — отвечал индеец торжественно, — а Косталь больше доверяет своим родителям, чем христианским священникам, хотя и притворяется, что принадлежит к религии, которой они учат. Почему Талок и Матлакуце, боги вод и гор, не могут быть столь же могущественны, как Бог белых людей?

— Ради Христа, будь осторожен с такими речами! — поспешно сказал Брут, открещиваясь от столь явного богохульства. — Христианские священники повсюду имеют уши, а у святой инквизиции достаточно прочных темниц.

При слове «инквизиция», этом пугале тогдашних времен, индеец невольно понизил голос.

— Мои родители, — начал он снова, — говорили мне, что водяные божества никогда не являются одному человеку; двое людей должны заклинать их; двое людей одинаково храбрых, потому что иногда гнев богов бывает ужасен. Хочешь стать моим товарищем в этом деле?

— Гм! — покачал головой Брут. — Я не боюсь людей. Тигров я стараюсь избегать; ну а с твоими богами, которые, чего доброго, сами черти, я ни за что на свете не хочу иметь дел.

— Ни люди, ни тигры, ни черти не испугают того, у кого храброе сердце, — возразил Косталь. — В особенности если наградой за мужество будет золото, которое сделает из бедного индейца знатного сеньора!

— И из негра тоже?

— Без сомнения!

— Ты забываешь, что ни индеец, ни негр не могут воспользоваться золотом или серебром, потому что дон Сильва, у которого мы оба находимся в рабстве, отнимет у нас наши богатства, — уныло проговорил Брут.

— Я это знаю, но рабству приходит конец. Разве ты не слыхал, что внутри страны простой сельский священник Идальго провозгласил свободу всех племен и ручается за нее, если сумеет одержать победу?

— Нет, — покачал головой Брут с глуповатым удивлением, обнаруживавшим его полное невежество в политических вопросах.

— Так знай, близок час, когда индеец станет равен белому, креол — испанцу, и когда такой индеец, как я, возвысится над ними, — гордо прибавил Косталь. — Слава моих предков снова оживет, и потому мне необходимо получить богатство.

Брут с удивлением смотрел на своего товарища. Выражение дикого величия на лице тигреро, раба из гасиенды Лас-Пальмас, поражало его так же, как и дерзкое намерение индейца возродить былую славу своих предков.

Косталь, видимо, наслаждался удивлением Брута.

— Друг Брут, — сказал он, — выслушай тайну, которую я сохранил, прожив до пятидесяти лет в том униженном состоянии, в каком ты меня видишь, и которую тебе подтвердит в случае надобности любой мой соплеменник!

— До пятидесяти лет! — повторил изумленный негр, внимательно рассматривая индейца, которому, судя по лицу и великолепно развитому телу, нельзя было дать более тридцати.

— Не полных, — улыбнулся Косталь, — но около того, и я проживу еще пятьдесят, ибо боги предсказали мне, что я достигну столетнего возраста.

И, когда подстрекаемый любопытством Брут приготовился внимательно слушать, Косталь продолжал:

— Вся страна, между восходом и закатом солнца, в течение долгих столетий, еще прежде чем корабли белых пристали к нашим берегам, принадлежала касикам сапотеков4. Единственными границами их владений были моря, омывающие берега перешейка Тегуантепек, им принадлежали все жемчужные мели и золотые россыпи от северного до южного океана. Что же сталось теперь с могущественными касиками Тегуантепека? Их подданные истреблены белыми или погибли в рудниках, и последний потомок вождей зарабатывает свой хлеб как раб. Ежедневно он должен подвергать свою жизнь опасности, истребляя ягуаров, опустошающих сада в горах и на равнинах, которые были прежде владением его предков и в которых ему принадлежит теперь только клочок земли, занимаемое его хижиной.

Индеец мог бы говорить еще долго, и негру не пришло бы в голову перебить его. Изумление и нечто вроде бессознательного благоговения словно заставляли его хранить молчание. Быть может, он никогда не слыхал, что могущественное племя исконных жителей погибло вследствие завоевания испанцев, и во всяком случае был далек от того, чтобы видеть его представителя в полуязычнике-полухристианине тигреро, который старался приобщить к своим индейским суевериям потомка прежних властителей страны.

Что касается самого Косталя, то воспоминание о славе предков погрузило его в глубокую задумчивость. Устремив глаза в землю, он уже не думал следить за впечатлением, которое его рассказ производил на негра.

Солнце готово было спуститься за горизонт, когда в отдаленных кустах на берегу реки вдруг послышалось продолжительное мяуканье. Сначала пронзительное, оно затем окончилось глухим ревом и заставило негра перейти от удивления к величайшему ужасу.

— Jesus Maria! Тигр! — воскликнул он и вскочил на ноги, тогда как индеец продолжал сидеть неподвижно.

— Ну и что из того? — спросил он спокойно.

— Тигр! — повторил Брут.

— Ты ошибаешься.

— Дай Бог! — сказал негр, не смея надеяться, что ошибся.

— Я думаю, что ты ошибаешься в количестве зверей; я уже сказал тебе, что здесь четыре тигра, считая молодых.

При таком пояснении Брут, вне себя от страха, хотел было мчаться на гасиенду.

— Берегись! — сказал Косталь, который, казалось, подшучивал над испугом своего товарища. — Я часто замечал, что когда самец и самка тигров находятся вместе, то очень редко ревут в таком близком расстоянии от людей; поэтому почти наверное можно сказать, что теперь они в разных местах. Таким образом, ты можешь попасть меж двух опасностей; или, может быть, ты хочешь доставить им удовольствие поохотиться за тобой?

— Сохрани меня Бог!

— Ну, так самое лучшее для тебя — оставаться подле человека, который нисколько не боится этой дряни.

Негр еще стоял в нерешительности, когда новый рев, раздавшийся в противоположном направлении, подтвердил догадку тигреро.

— Слышишь, они вышли на охоту и перекликаются друг с другом, — сказал Косталь, подзывая к себе негра.

Убедившись, что бегство в настоящую минуту опаснее, Брут подошел к своему неустрашимому товарищу, который даже не протянул руки к ружью, лежавшему подле него на траве.

«Этот дурак еще к тому же и трус, — подумал индеец, — но я должен покамест удовольствоваться им, пока не найду мужественного человека».

— Итак, я предлагаю тебе, — прибавил он вслух, — завтра или после завтра оставить службу у нашего господина и отправиться на запад к восставшим крестьянам.

— Может быть, дон Сильва скорее отпустит нас, если ты сначала избавишь его от этих зверей? — спросил хитрый негр, желая безопасным для себя образом отплатить за ужас, который в нем возбуждали ягуары.

Едва он кончил, раздался как бы в насмешку над терпением тигреро третий, более громкий и продолжительный рев в верховьях реки.

При этих пугающих звуках, в которых слышался как бы вызов индейцу, зрачки Косталя расширились, и непреодолимая жажда охоты, казалось, овладела им.

— Клянусь душою моего отца! — воскликнул он. — Это значит злоупотреблять человеческим терпением; и я хочу успокоить этих обоих зверей. Идем, Брут.

— Но у меня нет никакого оружия, — воскликнул негр, ужаснувшись при мысли о том, что он сам должен охотиться на тигра. — Я обещал сопровождать тебя к этой речке в надежде на добычу золота, а не на тигровую охоту.

— Послушай, Брут, — сказал Косталь, не обращая ни малейшего внимания на тревогу своего спутника, — животное, которое мы слышали раньше, самец, он зовет самку. Он должен быть довольно далеко отсюда, а так как в окрестностях гасиенды нет ни одной речонки, на которой бы у меня не было пироги, то…

— И здесь у тебя есть пирога? — перебил его Брут, которому это обстоятельство придало бодрости.

— Конечно; мы отправимся на ней вверх по реке. На воде ты окажешься вне всякой опасности.

— Говорят, что тигры плавают, как выдры, — пробормотал негр, снова начиная трусить.

— Не могу отрицать этого. Но пойдем скорее.

С этими словами тигреро поспешил к тому месту, где у него был привязан челнок; за ним побрел и Брут, предпочитая подвергнуться опасности вместе с охотником, чем встречать ее в одиночку.

Несколько минут спустя индеец отвязывал лодку от корня дерева. Это была пирога, выдолбленная из ствола акации, но достаточно широкая для того, чтобы в случае нужды вместить двух человек. Косталь сел на носу, негр поместился у кормы и, взяв короткое весло, начал грести против течения.

Сначала пирога плыла вдоль изгибов берега, которые мешали нашим пловцам видеть окрестность; чтобы поскорее миновать их, Косталь взялся за другое весло.

— Ради моей бедной души! — сказал дрожащий от страха негр, когда пирога проплывала мимо группы деревьев, наклонившихся над водой. — Не плыви так близко к берегу, кто знает, не подстерегают ли нас чудовища за этими деревьями.

— Будь спокоен, у меня есть план, — отвечал Косталь.

Индеец продолжал уверенно двигать вперед пирогу, по-видимому, не обращая даже внимания на опасность, которая могла скрываться в чаще ив.

— В чем заключается твой план? — спросил наконец Брут.

— Он очень прост, и ты его, конечно же, одобришь.

— Ну так расскажи!

— Нам приходится иметь дело с двумя тиграми, не считая молодых. Ты безоружен, поэтому расправься с молодыми; ты схватишь их за загривки и разобьешь им черепа, ударив их друг о друга. Нет ничего проще.

— Мне это кажется, напротив, довольно затруднительным; да и как мне их поймать?

— Ловить и не придется: они сами бросятся на тебя; через четверть часа нам, без сомнения, придется иметь дело со всеми четырьмя.

— Со всеми четырьмя! — воскликнул негр, сделав от испуга такое сильное движение, что пирога едва не перевернулась.

— Разумеется, — заметил Косталь, быстро наклоняясь, чтобы восстановить равновесие. — Но теперь будь внимательнее! — продолжал он. — Мы сейчас обогнем вон тот выступ, который мешает нам видеть равнину; ты меня предупредишь, если заметишь зверя.

В самом деле, только сидевший у кормы негр мог видеть окрестность, не изменяя своего положения, тогда как индеец должен был время от времени оборачиваться. Впрочем, лицо негра служило ему зеркалом, отражавшим все, что ему следовало знать в любое время.

До сих пор глаза негра выражали только неопределенный страх; но в ту минуту, когда пирога оставила за собою последний изгиб реки, внезапный испуг отразился на его лице.

Внимательный индеец быстро повернул голову. Бесконечная равнина расстилалась направо и налево от реки; ничто не мешало осматривать ее. Довольно далеко от плывущих река изгибалась под острым углом, образуя таким образом треугольник, мимо вершины которого проходила дорога в гасиенду Лас-Пальмас.

Пурпуровые, еще освещенные лучами закатившегося солнца облака наполняли равнину золотистым сумраком, и в этом сумраке глазам восхищенного индейца предстало странное зрелище.

— Посмотри, Брут, — сказал он, передавая весло негру и с ружьем в руке становясь на колени на дне лодки, — видал ли ты когда-нибудь что-нибудь прекраснее?

Один из тигров, и именно тот, голос которого призывал самку, медленно плыл по течению, взобравшись на убитого буйвола.

Хриплое рычание вырвалось из его груди. Он увидел врагов и вызывал их на бой.

— Это самец, — сказал Косталь дрожащим от радостного волнения голосом.

— Стреляй! — воскликнул негр, которому ужас развязал язык.

— Нет, — отвечал Косталь, — мое ружье не бьет так далеко; притом, если я выстрелю, самка убежит от нас, а если мы подождем еще минуту, она явится сюда с обоими тигрятами.

Слова индейца оказались верными, поскольку отдаленный рев возвестил о приближении тигрицы: огромными скачками неслась она по саванне. Шагов за двести от берега и пироги самка остановилась, нюхая воздух. Оба тигренка стояли рядом с ней по правую и по левую сторону. Тем временем челнок медленно плыл по течению, поскольку растерявшийся негр перестал грести, вследствие чего расстояние между ним и тигром оставалось все одно и то же.

— Тысяча чертей! — нетерпеливо воскликнул индеец. — Греби же против течения, иначе я никогда не доберусь до этого тигра. Так… хорошо, так я расправлюсь с ним, только сиди смирно. Необходимо убить зверя с первого выстрела, иначе кто-нибудь из нас погибнет, так как придется иметь дело разом с раненым тигром и его самкой.

Ягуар медленно плыл на своей добыче, и расстояние между ним и лодкой мало-помалу сокращалось. Уже можно было видеть блеск его глаз и движение хвоста, которым он помахивал, точно играя. Индеец прицелился ему в морду и хотел было спустить курок, как неожиданно пирога начала колыхаться, точно на бурном море.

— Кой черт ты там делаешь, болван? — воскликнул индеец гневно. — Ведь невозможно прицелиться!

Но, должно быть, у негра от страха помутился разум, потому что челнок от судорожных движений веслами колебался все сильнее и сильнее.

— Проклятье! — воскликнул индеец с бешенством. — Я только было прицелился между глаз. — С этими словами он положил ружье и вырвал весло из рук негра. Но было уже поздно. Тигр испустил страшное рычание, сделал мощный скачок и, в то время как буйвол, вследствие сильного толчка, крутясь, исчез под водою и всплыл на десять шагов дальше, тигр в один прыжок очутился на берегу.

Напрасно индеец послал ему вдогонку громкие проклятья, они явно запоздали: в несколько прыжков тигр очутился вне выстрела рядом со своей самкой.

Свирепая чета, казалось, с минуту находилась в нерешительности, затем раздался двойной рев, которому вторили оба тигренка, и все четверо стали удаляться от берега огромными прыжками.

— Бегите, бегите, я вас скоро опять найду! — крикнул Косталь, но, несмотря на свои несбывшиеся надежды, не мог оторвать глаз от этих обитателей леса, которые в своем быстром беге, казалось, едва касались степной травы. Потом он схватил весло и погнал пирогу к тому месту, где они сели в нее.

Река еще несла в своих потемневших водах труп убитого буйвола, а тигры давно исчезли в сгущающемся вечернем сумраке.