Косталь-индеец

Глава IX. ДОН РАФАЭЛЬ НА ГАСИЕНДЕ ЛАС-ПАЛЬМАС

Взятие острова Ла-Рокета через несколько месяцев повлекло за собой сдачу крепости Акапулько, вследствие чего вся южная часть провинции Мексико от Тихого океана почти до самой столицы подчинилась мексиканскому генералу.

Перенесемся в провинцию Оахака, куда Морелос собирался теперь перейти с оружием, и займемся другими событиями, происшедшими в том же 1812 году.

Стояло знойное июньское утро; дождливое время года еще не начиналось, и солнце палило немилосердно пыльную равнину Гуахуапана, представлявшую теперь печальную картину разрушения и опустошения. В передней части равнины развевалось испанское знамя над палатками лагеря королевской армии, дальше у подошвы темно-голубой цепи холмов возвышались дома и полуразрушенные ядрами церкви городка Гуахуапан. Пространство между испанским лагерем и городом было усеяно трупами людей и лошадей, над которыми лениво носились стаи черных коршунов.

Полуразрушенные дома Гуахуапана были соединены наскоро сделанными земляными брустверами; перед ними, против испанского лагеря, находилась еще линия незначительных укреплений. Эти укрепления уже в течение ста дней успешно защищал полковник Валерио с тремя сотнями человек против полуторатысячной испанской армии.

Читатели еще со времени наводнения знают Валерио как благочестивого человека; без сомнения, он и здесь сумел передать свое благочестивое настроение соратникам, поскольку время от времени до королевского лагеря доносилось из осажденного города пение псалмов.

Прежде всего посмотрим, что делается в лагере.

Рано утром в лагере появился всадник в костюме вакеро. Он вел за узду прекрасную карую9 лошадь и говорил, что имеет поручение к полковнику Рафаэлю. Двое драгун получили приказание проводить его к полковнику; они привели его к большой палатке и передали слуге полковника.

— Как вас зовут? — спросил слуга у вакеро.

— Юлиан, — отвечал незнакомец. — Я служу на гасиенде Дель-Валле и имею важное поручение к ее теперешнему владельцу — дону Рафаэлю.

— Я доложу полковнику, — сказал слуга и вошел в палатку.

Он нашел своего господина надевавшим парадный мундир, так как полковник собирался отправиться на военный совет.

— Хорошо, — отвечал полковник, выслушав доклад слуги, — я знаю этого человека и ручаюсь за него; пусть его освободят. Через десять минут введи его сюда.

Слуга вышел, чтобы сообщить об этом приказании; оба драгуна удалились, и вакеро стал дожидаться, когда ему можно будет передать свое поручение. Мы воспользуемся этим временем, для того чтобы рассказать историю дона Рафаэля с того момента, когда он, оставив могилу убитого отца, отправился в Оахаку, до настоящей минуты. Прибыв в город, он тотчас просил губернатора дать ему отряд для преследования мятежников и убийц его отца. Губернатор, располагавший немногочисленными силами, выразил сожаление, что не может исполнить этой просьбы, но указал просителю на одного испанского капитана по имени Кальделас, собиравшего в окрестностях Оахаки отряд сторонников Испании. Дон Рафаэль, подстрекаемый жаждой мести, немедленно присоединился к капитану Кальделасу, когда тот выступил против банды Антонио Вальдеса; они настигли бандита на вершине холма Чакухуа, где Антонио Вальдес устроил укрепление, и несмотря на отчаянное сопротивление выбили его с занятой позиции.

Вальдес спасался бегством, когда услышал позади себя хриплое дыхание коня, мчавшегося за ним во весь опор. Это был жеребец дона Рафаэля, который скоро догнал бандита. Они сразились, вакеро не смог увернуться от лассо дона Рафаэля. В следующую минуту, выброшенный из седла злодей ощутил себя стянутым веревкой, и волочился по земле за лошадью своего врага. Через несколько минут Вальдес был мертв, и никто бы не мог узнать его изуродованного лица, если бы чья-то рука не надписала над его головой, пригвожденной к воротам гасиенды Дель-Валле, его имени, равно как и имени его судьи.

Но еще оставались в живых двое убийц, Арройо и Бокардо, которым какое-то время удавалось спасаться от упорного преследования. Наконец, спустя более двух месяцев после гибели Вальдеса, распространился слух, что они покинули провинцию, чтобы с остатками своей шайки присоединиться к армии восставших.

Мы должны упомянуть еще о том, что оба капитана превратили гасиенду Дель-Валле в настоящую крепость. Она была снабжена пушками и могла оказать сопротивление всем местным революционным силам.

В это время Рафаэль получил приказание главнокомандующего армией, вице-короля, снова занять свой пост в драгунском полку.

Однако, прежде чем исполнить приказание, он решил посвятить один день своим сердечным делам и отправиться в Лас-Пальмас, чтобы объяснить там свой образ действий.

В течение долгого времени законная гордость не позволяла ему оправдываться; да и мог ли сын, мстивший за отца, просить извинения в том, что исполнял эту святую обязанность? Но когда он вспоминал, как горячо высказывался некогда в доме дона Сильвы в пользу восставших, то не мог не сознаться, что хотя его переход на сторону испанцев мог быть оправдан в глазах дорогой ему семьи убийством отца, но совершенно неизвинительно то, что он не только лично не сообщил о причинах этого перехода, но даже не счел нужным послать объяснительное письмо. Семейство Сильва теперь навсегда отреклось от него, — а если Гертруда и не сделала этого, то должна была скрывать свои слезы от старого отца.

Так как Рафаэль был известен в стране как один из самых ожесточенных врагов восстания, то на всякий случай захватил с собой человек шесть солдат. Как мы скоро увидим, эта предосторожность оказалась совсем не лишней. Подъехав к гасиенде, он нашел ее ворота закрытыми, и лишь только хотел крикнуть, чтобы его впустили, как внезапно из боковой двери выскочили человек десять всадников и бросились на его маленький отряд.

— Смерть изменникам! Смерть трусливым шакалам! — кричали нападающие.

Рафаэля сбили с лошади сильным ударом, и он, без сомнения, погиб бы, если бы не сумел быстро освободиться из стремян и вскочить на коня одного из своих солдат, убитого в то же мгновение. Затем с оставшимися пятью солдатами он проложил себе дорогу к холмам, куда мятежники не осмелились за ним следовать, и поскакал к гасиенде Дель-Валле.

Чувство горечи и печали наполняло его грудь. Гасиенда Лас-Пальмас, в которой он прежде был почетным гостем, укрывала теперь только врагов, жаждавших его крови.

— Странно, — сказал один из всадников, следовавший в некотором отдалении за предводителем, — говорили, будто Арройо и Бокардо оставили страну; однако или я сильно ошибаюсь, или я узнал в одном из нападавших бездельника Арройо.

— Как, Арройо находился там, и вы ничего не сказали мне! — воскликнул капитан, который услыхал слова неосторожного солдата и повернулся к нему с багровым от гнева лицом.

— Я не знал… я не уверен, что не ошибаюсь… — пробормотал всадник.

Капитан овладел собою и после короткого размышления приказал одному из всадников отправиться в Дель-Валле и тотчас же привести пятьдесят хорошо вооруженных всадников.

Теперь в душе Рафаэля началась ожесточенная борьба между чувством долга и страстью. Борьба эта еще не кончилась, когда явился отряд и дал новое направление его мыслям.

Небольшой отряд появился перед гасиендой; трубач выступил вперед и потребовал, от имени дона Рафаэля, капитана королевской армии, чтобы владелец гасиенды дон Сильва выдал живыми или мертвыми двух бандитов, Арройо и Бокардо.

После этого дон Рафаэль стал ждать ответа, неподвижно сидя в седле, с бледным лицом и бьющимся сердцем; но ответом было глубокое молчание.

Мы легко поймем причину этого молчания, если заглянем в гасиенду.

В знакомой уже нам гостиной находились дон Сильва с младшей дочерью Гертрудой и двое бандитов — Арройо и Бокардо, которые, стоя у дверей с кинжалами в руках, объяснили хозяину дома, как он должен поступить.

— Послушайте, дон Сильва, — говорил Арройо суровым тоном, — я полагаю, что ваша честность не позволит вам выдать своих гостей.

— Я тоже так думаю, — отвечал владелец гасиенды просто.

— Я знаю, что вы не захотите нас выдать, но этот проклятый капитан прикажет выломать ворота и захватить нас несмотря на ваше сопротивление.

— Знаете вы какое-нибудь средство помешать ему?

— Без сомнения! Есть одно очень простое: капитан ваш друг и потому примет во внимание опасность, которой вы подвергаетесь.

— Я вас не понимаю…

— Сейчас поймете. Вы скажете капитану, что если он выломает двери, то хотя и возьмет нас живыми, но вас и вашу дочь найдут уже мертвыми. Теперь вы понимаете меня?

Свирепое лицо бандита говорило яснее всяких слов, и Гертруда в ужасе бросилась в объятия отца.

В эту минуту снова зазвучала труба, и угрожающий голос солдата достиг слуха обитателей гасиенды.

— Caramba! — воскликнул бандит. — К чему даром терять время! Покажитесь у окна и предайте этому бешеному капитану то, что я вам сказал.

Трубач, в третий раз передававший требование дона Рафаэля, перебил бандита.

— Разоряйте дом врага Испании! — крикнул тотчас вслед за тем мужской голос, который дрожащая Гертруда тотчас узнала — то был голос дона Рафаэля.

— Подождите минуту! — крикнул дон Сильва, появляясь на галерее над крыльцом. — Мне нужно сказать несколько слов капитану. Где он?

— Здесь! — отвечал дон Рафаэль. — Разве вы меня не видите?

— А, виноват, — сказал владелец гасиенды с горькой усмешкой, — до сих пор я знал дона Рафаэля только как друга и не узнаю его в человеке, который угрожает разрушением моему дому.

При этом упреке, от которого дон Сильва не мог удержаться, краска бросилась в лицо капитана.

— И я, — возразил он, — вижу в вас только сторонника безбожного восстания, которое я поклялся раздавить, и владельца дома, в котором гости — бандиты. Слышали ли вы, что я требую выдачи негодяев?

— Это не в моей власти, — сказал владелец гасиенды, — и мне поручено передать вам от имени тех, кого вы преследуете, что они прикончат меня и Гертруду, прежде чем попадутся в ваши руки. Теперь поступайте, как вам велит долг, капитан.

Эти последние слова были произнесены с печальной и спокойной твердостью, которая болезненно отозвалась в сердце офицера.

Лицо капитана омрачилось при мысли о Гертруде, которой угрожали бандиты, способные, как он знал, без колебаний осуществить свою угрозу.

Он решился поступить так, как требовало человеколюбие.

— Передайте бандиту, которого зовут Арройо, — сказал он после непродолжительного молчания, — что я торжественно обещаю не сделать ему никакого вреда, если он выйдет сюда.

— О, я не нуждаюсь в вашем обещании! — нахально воскликнул бандит, появляясь рядом с хозяином дома. — Разве у меня нет заложников, которые отвечают за мою жизнь? Что вам угодно от Арройо, господин капитан?

Жилы на лбу Рафаэля налились кровью, глаза загорелись страшным огнем, когда он увидел убийцу своего отца, которого он так долго и тщетно преследовал, которого ему легко было бы захватить живьем теперь, и все-таки приходилось отпустить восвояси; он должен был сделать страшное усилие, чтобы подавить бешенство, кипевшее в его груди.

Сам не сознавая, что делает, он судорожно дернул узду и вонзил шпоры в бока лошади; животное поднялось на дыбы и в один прыжок очутилось у ворот гасиенды.

Свирепый бандит невольно отскочил назад; несмотря на то что крепкая дверь находилась между ним и его смертельным врагом, он не мог подавить невольного испуга.

— Знай, трусливое животное! — воскликнул, наконец, капитан и поднял руку. — Знай, что эта рука рано или поздно привяжет тебя к хвосту моего коня, и ты получишь такое же возмездие, как гнусный Вальдес.

Капитан повернул лошадь, труба снова прозвучала, и отряд тронулся в обратный путь.

Дон Рафаэль вынес из этой встречи бесконечно горькое сознание изменившихся отношений семейства Сильва к нему; кроме того, его мучило беспокойство об участи этого семейства, оставшегося в руках бесчеловечного Арройо. К счастью, его опасения не сбылись, так как через два дня он узнал от одного из своих лазутчиков, что Арройо и Бокардо на этот раз действительно покинули провинцию.

После этого дон Рафаэль, согласно полученному предписанию, вернулся к своему корпусу; капитан Кальделос тоже получил назначение, так что они отравились вместе, поручив начальство над гарнизоном Дель-Валле одному каталонскому поручику.

С тех пор дон Рафаэль сражался в различных провинциях Мексики. В январе 1812 года он вернулся на корабль, плывший из Сан-Блаза в Оахаку, и, как мы уже знаем, был узнан Косталем, когда корабль находился у острова Ла-Рокета.

По прибытии в Оахаку он получил приказание участвовать в осаде Гуахуапана. Среди осаждающих находился и его прежний собрат по оружию Кальделас, уже получивший чин генерал-майора, тогда как не столь удачливый дон Рафаэль дослужился только до полковника.

Вернемся теперь к Юлиану, который по приказанию полковника был введен в палатку.

— Ну, мой друг, что вы хотите мне сообщить? — спросил дон Рафаэль. — Не овладели ли мятежники крепостью Дель-Валле?

— О нет, ваша милость, — отвечал Юлиан, — наш гарнизон скорее может жаловаться на бездействие. Не это привело меня к вам. Я привел вам коня Ронкадора…

— Ронкадора?

— Да, коня, которого ваша милость потеряли возле Лас-Пальмаса. Кажется, его держали в гасиенде и ухаживали за ним очень заботливо, прежде чем отослали в Дель-Валле.

— Кто его отослал? — воскликнул дон Рафаэль.

— Кто же мог сделать это, кроме дона Сильвы! Один из его слуг привел коня три дня назад и сказал, что вашей милости может быть будет приятно снова увидеть Ронкадора. У слуги было с собой также письмо от дона Сильвы. Вот оно.

— Отлично! — сказал дон Рафаэль взволнованным голосом, откладывая письмо в сторону, чтобы потом прочесть его наедине. — Хотите еще что-нибудь сообщить?

— Арройо и Бокардо со своей разбойничьей шайкой опять появились в провинции, — отвечал Юлиан, — и наш поручик посылает меня…

— Арройо, Бокардо! — перебил капитан, возвращаясь к мыслям о мести. — Скажите поручику, что через несколько дней я приеду к нему и возглавлю поход против бандитов. Мы намерены еще раз штурмовать Гуахуапан и либо возьмем его на этот раз, либо снимем осаду. Я попрошу у генерала отпуск, и мы наконец изловим мерзавцев, хотя бы для этого пришлось запалить всю провинцию с четырех концов. Теперь ступайте, Юлиан.

Когда посланец удалился, дон Рафаэль взял письмо и разломал печать. Содержание письма несколько разочаровало его, так как оно было так же кратко, как и неопределенно, и сообщало, что обитатели Лас-Пальмас не забыли, что они в долгу у дона Рафаэля, и думают, что, быть может, господин полковник будет рад получить коня, которого бывший капитан так любил.

«В долгу! — с горечью подумал дон Рафаэль. — Какая неблагодарность! Выходит, будто я оказал им всего лишь простую любезность, когда нарушил ради них клятву, произнесенную над телом убитого! Ну да ладно, не станем думать о тех, кто забыл обо мне!»

Вскоре полковник вышел из палатки и отправился на военный совет, на котором было решено сделать завтра последнюю попытку овладеть Гуахуапаном.

Генерал еще не кончил речи, завершающей военный совет, как из осажденного города послышался неопределенный и отдаленный шум. Вскоре шум перешел в многоголосное пение хвалебного гимна.

Это громкое изъявление радости было сочтено за дурное предзнаменование в испанском лагере.