Кости. Навье царство (СИ)

Глава 16

Кирилл (с момента как они оказались в кабинете)

Зажимаю у стены, веду ладонью у кромки ее брюк, в которые заправлена блуза. Когда касаюсь голой кожи с тысячами мурашек, ловлю свой персональный кайф. Она дёргается в моих руках. Очередную ложь надумала выдать?

— Не строй из себя недотрогу, — рукой веду вверх, дурея от тепла и податливости ее тела. — тебе нравится то, что я делаю.

— Совершенно не понимаю тебя, — шепчет, кусая губы, — не отгадать, что будет в следующую секунду. Чего ты хочешь от меня?

Отчего бабам вечно надо что-то ПОНИМАТЬ, раскроить тебе черепок маникюрными ножницами, ковырять там медленно и дотошно, как хирург, выискивая причину поступков. Выспрашивать, выведывать. Неужели так сложно просто взять и… принять? Без условий и тысячи подпунктов.

Почему нужно обязательно что-то обещать, гарантировать и откладывать до лучшего момента?

Ладно бы не хотела меня, я ведь знаю, чувствую, что хочет. Ладонь ложиться под грудь и у меня сносит крышу от того, что слышу и вижу. Её сердце бьется под руками, неистово, словно она стометровку пробежала, дышит мне в шею, до, сука, мурашек по коже. Ловлю ее взгляд, затуманенный, с поволокой недвусмысленной. Зрачки расширяются на всю радужку, утонуть в его тьме можно… ее тело инструмент в моих руках, подается на встречу ласкам, обвожу большим пальцем сжавшийся в горошинку сосок, Яда ахает и мне сносит крышу. Свободной рукой наматываю ее волосы на кулак, впечатывая ее в себя. Наплевав, что это может быть больно, жадно до одури, впиваюсь в ее губы. Наши языки, сплетаются, лаская друг друга.

От нее пахнет по-особенному. Это именно та наркотическая тягучая нота — запах кожи и каких-то духов, что печатью садиться на подкорке, проникает мне под кожу, обволакивает и без зазрения совести рушит все границы. Отрава. Сладкий яд. Сегодня она станет моей.

Расстёгиваю ей штаны, рука ныряет ниже. Сегодня на ней кружевные трусики, в голове проноситься картинка из раздевалки, но я хочу большего — видеть ее полностью голой. Сжать ладонью ее попку, и увидеть, как на белой коже останутся следы. От представленной картины, бедра непроизвольно толкаются вперед. Пальцами делаю то, что хотел бы членом. Блядь, какая она горячая, там. Пара поцелуев и уже готова! Отзывчивая, жаркая, влажная.

— Кир, стой, — шепчет она, — стой. Погоди.

Собственное имя, произнесенное ее голосом, срывает башню. Хочу ее.

Будь проклято женское упрямство! Ну что опять? Теперь-то что?

— Ш-ш-ш, тебе будет хорошо, обещаю. Ты ведь уже доверилась мне, помнишь?

Уверенное касание пальцев, мазок по влажным складочкам. Охуенно.

— Кир… пожалуйста.

— Просто впусти меня, — ее дрожь передается и мне, — я могу быть нежным, сделаю все сам, тебе понравится.

— Нет, Кир.

Замираю, уткнувшись лбом сбоку от нее.

«Разве мало ты получила за сегодняшний вечер, Яда?»

Я ведь друга лучшего чуть за тебя не убил! И остановиться не мог. Ничего не слышал и не видел, только, как он наклоняется к тебе, чтобы поцеловать, и как ты улыбаешься при этом. Или привиделось?

Леший знает, я уже и глазам верить не берусь.

Ни во что уже не верю… Отравленный тобой, хуже аконита, сдуревший вконец. Ни мыслить не могу трезво, ни дышать, как человек.

Что еще ты хочешь?

Ворвалась в мою жизнь, разворотила здесь все, пробежала черной кошкой между мной и Светом, с невестой рассорила. Не то чтоб я так уж хотел именно на ней жениться, но факт остается!

Дразнишь вечно, как пса голодного шматом мяса. Поманишь перед рожей, дашь лизнуть пару раз и сапогом по носу, чтоб не смел, сука, обольщаться.

Смотрю на дрожащие губы. Шепчут одно, просят совсем другого. И ведь могу “не услышать”, сломать жалкое это сопротивление и уже через пару минут она забудет, о чем просила, а я получу, наконец, чего хочу давно уже.

Так просто. Но я …. не хочу. Не хочу так твою, мать!

Не хочу ни силой, ни хитростью! Никогда меня это не волновало, а теперь вдруг что? Злюсь на себя, на нее, бессовестно играющую на нервах.

От рождения их этому обучают что ли?! Всех до единой?

Сдерживаюсь, как могу, держу в узде и себя, и всколыхнувшуюся в сознании тьму. Получить глоток света — вот чего она хочет. Подземные чертоги вечной ночи, оледенелые, одичавшие, не знавшие тепла солнца. Властвовавшая там сила извечно к нему тянется и никогда не находит. Закон богов от разделения мира.

Какое еще “нет” Яда!

Ты издеваешься?!

Отстраняюсь только чтобы всмотреться в лицо. Серьезно? Нет, говоришь?

Начинаю понимать, что дело здесь вообще не в смущении. Стажерка моя, видать, еще не определилась, кого ей больше хочется. Меня или Горыныча. Попробовать двоих, чтобы выяснить, чей хер слаще? Такой был план?

Чертовы бабы, все одинаковы. И она, такая же, как остальные.

«Ищешь место подоходнее и потеплее?»

Мысль эта отрезвляет. Как рукой сняло и дурман любовный и даже желания все отбила разом, кроме разве что желания прибить ее. И Горыныча тоже до кучи.

Озвучиваю ей очевидное. Она просить не передергивать и не надевать маску.

Маску, говоришь? Хочется рассмеяться ей в лицо, но мускулы не слушаются, получается в самом деле маска. Злая, уродливая.

Кощей, как есть.

Не заслужила ты, Яда, ни честности, ни искренности.

Я пытался, Чернобог мне свидетель, пытался, твою мать! Но играть со мной, как с щенком бродячим не выйдет. Одного поманила, перед другим хвостом покрутила…

Нет, Ядвига. Я своим не делюсь.

Раз у тебя даже мысль такая возникла — то выдеру из себя, с корнями, как ядовитый сорняк.

Зло стискиваю кулаки, стараясь не прибить ее. Нет бы заткнулась и свалила, пытается извернутся, песни свои сладкие поет, как райская птица. Не она ли в самом деле? Вспоминаю, что так и не выяснил, кто она из наших. Не сказала…

ЕМУ сказала, не мне!

От горькой этой мысли сводит живот. Чернота застит глаза, в бессильной ярости впечатывыю кулак в стену. Лишь бы не ей в голову, хотя хочется. Отчаянно до одури хочется, чтобы вообще никому не досталась, раз моей быть не желает!

— Маленькая лгунья. На словах одно, а тело говорит другое. Прикинула уже хер к носу, да? — внутри что-то нестерпимо жжет, как блядской кислотой все полили. Хочется сказать ей что-то такое, чтобы проняло и задело. Пусть ей будет хоть десятую долю так же паршиво, как мне сейчас.

Ответом мне хлесткая пощечина.

Не сразу даже понимаю, что произошло, но потом начинаю смеяться.

«Проняло, да? Замечательно, Ядвига. Запомни это чувство».

Не желаю даже слышать, что она там бормочет. Да что бы ни говорила, все, что нужно уже услышал. Хватит. Не будь она растрепанная мною, уже бы выставил вот так, на полу слове! Впрочем, что меня остановит? Едва схватил за предплечье, намереваясь воплотить этот план в жизнь, как кто-то приперся.

«Твою мать, проходной двор, а не кабинет!»

Сам того не желая, противореча собственным мыслям, на чистых инстинктах встал так, чтобы прикрыть отраву собой от цепкого, все подмечающего взгляда Светослава.

Совсем не для того, чтобы скрыть, что тут происходило до его появления. Не хер пялиться на нее вот и все!

Сам же подчеркнуто принялся поправлять наряд, не таясь и назло Горынычу педантично приглаживая спутанные руками Яды волосы.

«Полюбуйся, друг, ради чего бодаемся. Стоит того?»

Хотел бы сам сказать, что нет. Что ничего на свете нет дороже мужской, проверенной годами дружбы, так ведь от мысли, что нужно отступиться и дать им двоим шанс, удавиться хочется. Не могу. Хотел бы, да не могу, сука!

В кабинете стало тихо, как в могиле.

«Молчишь, Свет? Правильно, от греха подальше молчи».

Чем бы закончилась эта немая сцена — одним богам ведомо, но притащенная Горынычем тяжелая артиллерия влетела в кабинет, протолкнув застрявших, как ком в горле, в дверях подругу стажерки и моего безопасника. Последние слова волкова долетели с запозданием:

— Девчонка в лесу, но искать за вас точно не стану, тем более когда вам-то и не до поисков…

— Не будешь, значит? — сорвав копившийся внутри гнев на борзого как никогда Серегу, взвился я.

Волковы всегда были бунтарями, как все в их роду. Никого не удивляло, что вечно идут по узкой грани между “можно” и “нельзя”, но сегодня оба вели себя слишком странно.

— Я тебе, Кир, по гроб жизни обязан, но псиной кусты обшаривать не стану. Не по погонам служба, — высокомерно, с привычным гонором, хмыкнул Серый. Может, ему тоже рожу натереть для профилактики? Давно, видно, не пробовал чистой силы. Так хотелось! Аж рвалась изнутри. Ели сдерживался.

— Да и хер с ней тогда, с человечкой, — решив проверить свою догадку, небрежно пожал плечами. Сегодня Серый уже сорвался почти в похожем разговоре. Неплохо бы повторить, чтобы убедиться в собственной правоте. Довести эксперимент до конца не дала подруга Ядвиги. Сама проблемная и друзья такие же.

— Как это не буду?! — взвилась она, переводя взгляд то на меня, то на Горыныча, то на Волкова. — Человек у вас пропал, а вы болт забить? Да что вы за люди такие! Мы с Ядой сейчас в полицию позвоним, пусть ищут и разбираются, да Яд? Машка всю вашу богадельню в прямом эфире светила, не отвертитесь!

Держался до последнего, но канарейка эта раскрашенная довела, сука. Еще не хватало, чтобы в моем доме, на моей земле соплячка какая-то бесправная мне угрожала расправой!

— Вы с Ядой значит, — тихо, медленно надвигаясь на девку, начал я. — В полицию? Если бы вы с Ядой не приперлись в МОЙ клуб, если бы вы с Ядой слушали, что вам велят и не велят делать. Если бы вы с Ядой думали хоть немного раскрашенными своими котелками, — постучал пальцем по виску, — всего этого бы не было!

Ничего бы не было… Шлюха эта столичная б не пропала. И я б тоже не пропал. И не рвался бы, как дурак между долгом и желанием.

Как вы все меня разом достали, сил нет! Глаза б не видели. Напиться до беспамятства и забыться в какой-нибудь сговорчивой бабе с умелыми руками и ртом.

Остановившись напротив девчонки, заметил, что Светослав и ее собой от меня прикрывает, как родное дитя от черта рогатого.

«Ты гарем решил собрать, брат? На каждую голову по бабе? Так это голов у тебя три, а хер один. Не сотрется?»

Столько бурлило внутри злобы, что не знал, как избавиться и куда спустить пар.

— Оставь ее! Сири не при чем! — вступилась Ядвига из-за спины. Зря. Очень зря. Резко развернулся:

— Правильно, не при чем. Во всей хуете, что тут произошла чья вина?

Отрава виновато опустила глаза.

— Только ты, Яда. И никто больше, — и в ссоре с другом, и в пропаже, и в том, что хочется залить зенки и пропасть на месяц, минимум, в пьяном угаре. Но это потом, сейчас надо избавиться от всех махом, в себя прийти, подумать. Отправить подальше ее, отраву, от себя, чтобы духу у нее не было приближаться ближайшее время. — За поступки свои надо отвечать. Так что вали в лес и ищи. Сама! Никто не должен твои косяки разгребать. Если узнаю, что кто-то помог, лично прибью. Я могу, ты знаешь, что могу.

Знаешь же? По глазам вижу, что знаешь. Правильно. Я такой, Ядвига. Чудовище, монстр. Запомни меня таким хорошенько. Гнева моего бойся. Ясно?

Добавляю силы в голос:

— Известности тебе хотелось? Так вали за своей известностью и без нее чтоб не возвращалась даже. Поняла?

Заметил, что подруга ее открыла рот, чтобы что-то возразить. Голова трещала, будто сейчас взорвется. Не могу. Видеть вас больше не могу и слышать тоже.

— А теперь, пошли вон из моего кабинета. Все! И чтоб без хороших новостей ни одна сука не вошла! — махнул рукой, двери открылись сами, всех четверых буквально вынесло из помещения, феерично хлопнув засовом за их спинами. Похер, что человечка сейчас офигеет. Прикажу потом память ей стереть. И пусть Яда только посмеет вступиться. Тоже к чертям сотру память. И о сегодняшнем вечере, и о Горыныче. Надо будет — родную мать заставлю забыть. Кстати… надо узнать, кто там мать ее… Навья, стало быть…