Кот, который всегда со мной

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ КОТ ВЕСНОЙ

Когда наш рекламный тур завершился, я решил, что одному из нас пора на покой. И поскольку я мог зарабатывать деньги без Нортона, а он зависел от меня, если требовалось получить банку кошачьих консервов, выбор был простым. Самым разумным было, чтобы я продолжал участвовать в этой гонке, заниматься мышиной возней (уж простите мне это кошачье выражение) и добывал на жизнь. Но решение основывалось не только на финансовом расчете. Нортону прибавлялось лет — к тому времени стукнуло уже десять — и я хотел, чтобы он прожил остаток жизни с удобством и в довольстве. И voila [6]на этом закончилась его жизнь литературного льва (хорошо-хорошо, признаюсь, это преувеличение, я повысил Нортона в ранге в семействе кошачьих, но уж слишком оно красиво звучит, чтобы удержаться).

Однако это вовсе не означало, что закончились его путешествия. Никоим образом. Путешествия продолжались.

То, о чем я собираюсь рассказать, может показаться отступлением, но поверьте, это пусть и кружной, но законный путь вернуться к похождениям Нортона. А также хорошая возможность объяснить, как я понял, почему ценю проведенное с ним время.

Я человек не религиозный — ни по сути, ни по форме. Многие читатели об этом и сами догадались. Сужу по письмам, которые в прошлом получал от них тысячами. Большинство восторженных и теплых от тех, кто полюбил моего кота. Но приходили и другие, хотя их было меньше, зато они были резче — недоброжелательные, а некоторые откровенно мерзкие. С сожалением говорю, что эти письма были ответом на мои довольно безобидные замечания по поводу религии.

В из них утверждалось, что из-за моего легкомыслия и непочтительности в то время, как Нортон вознесется на небеса, сам я отправлюсь совершенно в противоположном направлении (авторы часто употребляли именно эту фразу: «в противоположном направлении» — боялись даже написать слово «ад»). Другие не обещали рая коту, а писали лишь затем, чтобы известить меня, что я проклят и осужден. Были и такие, которые присылали множество страниц, надеясь меня просветить или изменить мой образ мыслей. (Извещаю всех, кто собирается поступить подобным образом, — я эти опусы не читаю. И поскольку мне и так уже вечно гореть в геенне огненной, считаю, что не принесу себе большего вреда, если скомкаю их и выброшу. Иногда при этом я еще больше испытываю судьбу и думаю о чем-нибудь отнюдь не целомудренном.)

А авторы уверяли, что с удовольствием читали мои книги, но только до тех пор, пока не натыкались на шутку или ехидное высказывание о Боге, после чего меняли мнение и те же книги становились для них хламом. (Довожу до общего сведения: замечания в самом деле были ехидными. И если кто-то из обиженных купит эту книгу, самое время им сказать: я писал то, что думал. И теперь думаю также. Поэтому поспешите в книжный магазин и потребуйте назад свои деньги, чтобы не доводить себя до нового припадка истерического неистовства.)

Я получил письмо от мужа и жены, которые ежедневно по дороге на работу читали в машине вслух мою вторую книгу о Нортоне. Но чтение оборвалось, когда они дошли до каких-то языческих рассуждений и чуть не съехали с дороги в кювет. Недавно пришло письмо от женщины, обвинившей меня в том, что я растлеваю американскую молодежь. Она пришла к такому выводу, с ужасом прочитав, что мы с Дженис, не будучи женаты, спим в одной постели. Не хочу, чтобы Дженис зазнавалась, но должен заметить (опять-таки для информации), что эта потрясенная женщина не ведает, что теряет! И еще одна неприятная для нее новость: мы и с Нортоном много лет спали в одной постели, хотя тоже не были женаты. Мало того, он часто меня лизал. Случалось, что даже в губы!

Для тех, кто еще не отшвырнул с отвращением книгу, скажу, что, когда речь идет о религии, я не против чьих-то убеждений или веры в высшее существо или направляющую силу. Меня это вполне устраивает. Но слепая вера часто порождает фанатизм и лицемерие. Как всегда, нам следует учиться у кошек — самых нелицемерных тварей, а они, насколько мне известно, не посещают церквей, храмов или иных культовых мест, где не найти стоящей наготове миски с едой. Сделаем еще один шаг в аналогии: трудно представить, чтобы коты на протяжении истории уничтожали, подвергали гонениям, калечили, пытали, ненавидели или высмеивали миллионы себе подобных только потому, что те отказывались признавать существование некоего гипотетически обитающего на небе всезнающего, невидимого тигра.

Кошки никогда не позволяют символам затмевать реальность, что происходит, когда религию — или что-либо иное — наделяют статусом закона. Полагаю, что любой уважающий себя представитель кошачьих будет солидарен с моей нелюбовью ко всему, что снимает с нас ответственность за наши поступки или призвано помочь обрести воображаемое ощущение безопасности. Еще я не согласен с теми из моих двуногих, лишенных шерсти друзей, которые говорят, что ходят на религиозные церемонии, потому что те, мол, вызывают у них чувство единения. Благодарю покорно. Я предпочитаю подбирать собственный круг общения, основываясь на реальных взаимоотношениях и подлинных связях.

Что я действительно воспринимаю — не тревожьтесь, я не законченный болван-иконоборец, — так это идею ритуала. У меня множество ритуалов, я придерживаюсь их и люблю. Однако существует большое «но» (не стесняйтесь, зовите меня чудаком): я предпочитаю сам придумывать ритуалы и совершать их с друзьями, а не с незнакомцами, чьи, так уж случилось, далекие предки однажды обоготворили одного и того же человека, козла или огромного волосатого малого, который только и делал, что упивался нектаром на горе Олимп. Чем поститься в неизвестно почему выбранный день или исповедоваться раз в неделю, чтобы очиститься от грехов, я предпочитаю создавать собственные ритуалы из того, что мне приносит радость, имеет лично для меня значение и доставляет удовольствие, — духовное, интеллектуальное и физическое. Сюда относится ежегодный обед на День благодарения с одними и теми же близкими друзьями, традиционная поездка на Новый год в Прованс с другими, но не менее близкими друзьями, регулярное посещение баскетбольного четвертьфинала в Лас-Вегасе с приятелями, которые любят делать ставки и трепаться сутки напролет.

Понимаете, куда я клоню?

Думаю, что нет.

Дело в том, что каждый апрель мы с Дженис выполняем один и тот же любимый ритуал — едем в весеннее путешествие с группой из десяти-двенадцати близких приятелей. Выбираем место в Америке, где еще не многие из нас побывали, осматриваем достопримечательности, вкусно едим, с удовольствием пьем и радуемся обществу друг друга. Вот в чем состоит мое понимание истинного ритуала.

Он особенно приятен, если меня сопровождает мой любимый попутчик.

Первое весеннее путешествие состоялось в Новый Орлеан. Тогда мы не подозревали, что наши групповые выезды станут традицией, — думали ограничиться одним. Всю подготовку мы с Дженис взяли на себя, поскольку идея состояла в том, чтобы таким образом отпраздновать мой день рождения (впоследствии черновой работой по организации выездов занимались разные люди). Мы сняли «Ламот-Хаус», крохотную, изысканно-ветхую гостиничку во французском квартале. И примерно за неделю до отъезда я положил начало еще одному ритуалу — нескончаемым разговорам с менеджером отеля в попытке убедить, чтобы в гостиницу в качестве гостя пустили кота. В последующие годы я получал разные ответы от гостиничных работников на другом конце провода: «Пожалуйста, мы любим кошек» или: «Категорически нет. Мы не принимаем с животными. Это не обсуждается». Я настаивал, уверял, что оплачу любой нанесенный ущерб, включая счета за дополнительную уборку (хотя делать этого не приходилось, поскольку Нортон был чистоплотен и уважал чужую собственность). Я был готов платить за кота, как если бы он был полноценным гостем (хотя ему не требовались ни отдельная комната, ни кровать, ни полотенца, ни еда; он обходился двумя небольшими мисочками — одной для воды, другой для корма, которые можно держать в ванной). Если ничего из этого не действовало, я прибегал к тяжелой артиллерии — называл его имя. В девяноста девяти процентах это срабатывало, и я слышал голос на другом конце провода: «О, Нортон, это совсем иное дело».

В ту первую поездку в Новый Орлеан администрация отеля нехотя разрешила коту поселиться, но мне ясно дали понять, что это не приветствуется. Потребовались всего одни выходные, чтобы тон гостиничных работников изменился, — вот это победа! И изменился настолько, что когда через пару лет мы с Дженис решили снова съездить в Новый Орлеан и, позвонив в тот же отель, зарезервировали номер, менеджер сама попросила привезти Нортона.

— Мы до сих пор его вспоминаем, — призналась она. — И будем очень рады, если он удостоит нас своим посещением.

Все, кто тогда ездил с нами в Новый Орлеан, испытывали к Нортону такие же чувства. Выходные прошли очень весело, тем более что почти повсюду нас сопровождал мой мурлыкающий дружок. Нам так понравилось уплетать за обе щеки (особенно в «Эмирилз», где я испугался, как бы Нортон не потерял от восторга сознание, отведав лососевый чизкейк), осматривать плантации, основанные еще до Гражданской войны, потягивать кофе с ароматом цикория, глазеть на экспонаты Музея вуду, что мы решили повторить опыт на следующий год и отправиться в Чарльстон в Южной Каролине.

Перед выездом я снова долго спорил с кем-то из маленькой гостиницы, в которой мы хотели остановиться. Попался еще более непреклонный человек, который никак не хотел пускать Нортона. Наконец я все-таки его уломал. Но когда мы регистрировались, администрация отнеслась к нам с большой настороженностью, всячески выражала неодобрение и сурово предупредила, чтобы мы не выпускали кота из номера. Должен сказать, что мы все были в восторге от Чарльстона. Осматривали дома и сады, вкусно ели и наслаждались прогулками по одному из самых очаровательных городов мира. Но самым замечательным было то, что произошло в отеле. Во время нашего первого завтрака Нортон проскользнул вниз, намереваясь присоединиться к нам за утренней едой. Подскочивший менеджер хотел было его прогнать, но, увидев, как спокойно кот восседает на стуле, вместо этого погладил, решив, что он вполне достойный и благовоспитанный гость и может остаться за столом.

Тем же вечером, до ужина, все постояльцы гостиницы, включая одного представителя кошачьих, собрались выпить в холле. Когда настало время идти в ресторан, я хотел отнести Нортона в номер (кот устал, а в ресторане не горели желанием его пускать, хотя он и был гостем отеля). Но не успел я подняться на первую ступеньку, как меня остановил человек за конторкой и, смущаясь и запинаясь, пробормотал, что если я хочу оставить Нортона внизу, он с радостью на какое-то время составит ему компанию. Это «на какое-то время» растянулось на целый вечер. Вернувшись с ужина, мы застали кота сидящим на конторке, где его обхаживали клерк и несколько гостиничных служащих и гостей. Клерк объяснил: ему чрезвычайно понравилось общество Нортона, и он решил, что не надо запирать его наверху. И служащие дружно постановили — пусть побудет с ними, пока мы не вернемся. В третий и последний день нашего пребывания в Чарльстоне Нортон не ходил с нами на экскурсии, а провел время за конторкой в обществе персонала гостиницы, вместе с ними приветствуя гостей. Подозреваю, была пролита не одна слеза, когда мы стали собирать чемоданы, чтобы возвратиться на север.

В течение нескольких последующих лет та же группа, правда, с добавлениями и исключениями — кто-то откололся, кто-то женился и выбыл, а у кого-то просто не хватало времени для лишнего ритуала — совершила путешествия в Сан-Франциско и в страну виноделия Напу, в долину реки Брендивайн в штате Пенсильвания, на Восточное побережье Мэриленда, в город Саванну в штате Джорджия, в Ки-Уэст. Нортон сопровождал нас почти всюду, отчего поездки становились приятнее не только нам, — он приносил радость всем, с кем встречался и знакомился в пути.

Одни из лучших — для людей и кота — выходных мы провели на реке Брендивайн в Пенсильвании, где поселились на замечательной ферме Суитуотер, предоставившей нам приют и завтрак.

Мы с Дженис решили поехать туда на автомобиле, поскольку эта небольшая гостиница находилась всего в полутора часах езды от Нью-Йорка. Нас в машине было пятеро: я, Дженис, моя мать, ее старшая сестра Белль (обе ездили с нами в Новый Орлеан на мой день рождения и с тех пор стали любимыми участницами группы) и Нортон.

Белль в ту пору исполнилось восемьдесят лет. Она была интересным, исключительным человеком — живая, с чувством юмора, по-озорному язвительная, необыкновенно широкая натура, очень-очень несдержанная и удивительно правдивая. (Однажды мы обсуждали знакомую матери, и я, стараясь не выходить за рамки светской беседы, заметил, что она — приятный человек. На что Белль ответила: «Приятный, если тебе нравятся глупые, ленивые и страшные». Я вытаращился на нее, слегка ошарашенный, хотя характеристика на сто процентов соответствовала обсуждаемой персоне. А Белль тем временем продолжила: «Я слишком стара, чтобы ходить вокруг да около».) Она беспрестанно курила и обладала характерным для курильщиков низким, хриплым голосом. Казалось, в ее горле перекатывалась тонна гальки, а поскольку она не запоминала имен, то приветствовала всех скрипучим: «Привет, дорогуша!» В моем описании она немного напоминает актера Уильяма Демареста в парике, и, задумываясь об этом, я прихожу к выводу: в этом что-то есть. В первую поездку в Новый Орлеан во время субботнего ужина за столом пустили по кругу салфетку, и каждый написал что-то остроумное, поздравляя меня с днем рождения. Белль подписалась под следующими словами: «Рада, что я здесь. В моем возрасте надо радоваться, что ты вообще где-нибудь есть». Выражение моментально превратилось в девиз как той новоорлеанской, так и всех наших последующих поездок. Для второй мы даже сделали значки с изображением Белль и ее словами.

Когда новоорлеанские выходные подошли к концу, мать вернулась домой в Лос-Анджелес. Белль жила в Нью-Йорке, но, продлевая праздник, поехала с сестрой. Через пару дней после возвращения я позвонил матери и рассказал, что мои друзья познакомились с Белль во время нашей поездки, и в восторге от того, что они обе в ней участвовали. На них произвело впечатление, что Белль держалась, как все, засиживалась допоздна, ходила вместе со всеми, делала то же, что вся группа, и, самое потрясающее, пила, что и все остальные. (Белль, которая жила ради дневного стаканчика — или стаканчиков — виски, могла перепить любого из нас, что и происходило на самом деле. Фирменный орлеанский напиток «Ураган» — смертельная смесь фруктовых соков, рома и Бог знает чего. В одном из баров Белль решила, что именно это ей необходимо попробовать, но попросила «Ураган» не с ромом, а с виски. Бармен явно колебался, но выполнил ее желание. Белль объявила, что смесь получилась на славу, и выпила две порции.) Мать повернулась к сестре, чтобы передать ей восторги с Восточного побережья, но я услышал где-то в глубине комнаты скорее возмущенный, чем довольный комплиментами голос Белль, которая с досадой проворчала:

— Подумаешь, большое дело. Они, наверное, считают, что мне девяносто?

Из всех родственников Белль была самым близким матери человеком. И хотя маме в ту пору было под семьдесят, она так и осталась младшей сестренкой, и Белль постоянно ее опекала. Она вообще опекала всех родных и была тем связующим звеном, которое их объединяло. Отчасти это объяснялось ее положением в семье. Она была дитя Великой депрессии — четвертым ребенком из шестерых братьев и сестер, и ей всегда чего-то не доставалось. У нее был старший брат, к которому относились лучше просто из-за того, что он мальчик. Еще две старшие сестры. Одна была красавицей, и ей все сходило с рук. Другая была хитрюгой, и поэтому ей много чего перепадало. Разразилась Великая депрессия, и Белль оказалась единственной из детей в семье, кому не пришлось учиться в колледже. Она рано начала работать и трудилась всю жизнь. Когда после перерыва в несколько лет в семье появились последыши — мать и ее младший брат, — непростой период завершился, страна зажила нормальной жизнью, и им не пришлось испытать трудностей, которые выпали на долю Белль. Благодаря времени, эпохе и своему выбору к восьмидесяти годам Белль стала несгибаемой, независимой, глубоко циничной и почти бесстрашной.

Я сказал «почти», потому что она до смерти боялась одного — всего лишь одного.

Да, вы правильно угадали.

Кошек.

Белль пришла в ужас, узнав, что ей придется не просто ехать рядом со стоящим у нее в ногах кошачьим туалетом. Нет, еще и кот будет лежать, свернувшись в нескольких дюймах от нее. Белль уже приходилось встречаться с Нортоном, но только на расстоянии. И никогда так близко.

Мы тронулись в путь. Белль и мать расположились на заднем сиденье, я вел машину, Дженис сидела рядом, а Нортон устроился у нее на коленях. Коту бы радоваться, что ехал впереди. (Обычно это не разрешалось. Такое условие поставила Дженис — она считала, что это опасно. А я, разумеется, предпочитал, чтобы Нортон находился как можно ближе ко мне. Он это знал и, когда Дженис засыпала, тайком перебирался на переднее сиденье и усаживался у меня на коленях или на своем излюбленном месте — на моем плече.) Но на сей раз он ощущал в машине исходящую откуда-то враждебность — вызов, с которым никогда не желал мириться. И все время норовил перебраться на заднее сиденье, чтобы, устроившись на полке у заднего окна, попытаться обратить Белль из недруга в друга.

Первые полчаса пути прошли в постоянной борьбе: Нортон ждал, когда Дженис успокоится и ослабит хватку, и перескакивал на заднее сиденье. Белль приходила в ужас. Мать ловила кота, возвращала вперед, а Дженис уговаривала его сидеть смирно.

Следующие полчаса Нортон провел на полке за задним сиденьем. Белль, сдавшись настойчивости вислоухого, разрешила ему лечь рядом, но только так, чтобы его не касаться. Мать не спускала с Нортона глаз — сделав коту поблажку, она следила, чтобы он не подобрался к сестре слишком близко.

После часа езды мы остановились на ленч в таверне «Черный окунь» в округе Бакс — одном из самых замечательных мест на Восточном побережье. Таверна построена в восемнадцатом веке и сохранилась в первозданном виде, за исключением столовой, где сделали огромные панорамные окна, ставшие дизайнерским просчетом. А в остальном в ней продолжал царить дух таверны времен Войны за независимость. «Черный окунь» стоит у самого канала, по которому зимой закутанная в шарфы ребятня бегает на коньках в соседний город.

Мы впятером зашли поесть. Я почувствовал, что дела могут пойти на поправку, когда Белль заявила, что Нортон может сесть на соседний с ней стул. Она смущенно кашлянула — ни в коем случае не хотела, чтобы кто-нибудь подумал, будто она идет на попятную, — и пробормотала что-то вроде:

— Он очень хорошо воспитан, так какая разница, где ему сидеть?

Ленч прошел почти без происшествий, если не считать, что к концу трапезы Белль тайком сунула Нортону маленький кусочек куриной грудки.

В последние полчаса пути кот растянулся рядом с Белль, заняв треть заднего сиденья. Мать, я думаю, немного потеснили, но она понимала, что жаловаться бесполезно.

На ферме Суитуотер в городе Глен-Милс, штат Пенсильвания, мы провели замечательные выходные. Фермой управляли супруги Рик и Грейс. Они купили участок, на нем стоял великолепный фермерский дом 1734 года постройки и флигели, превратив их в дополнительные комнаты и номера-люкс. Рик был из тех славных малых, которые всегда на высоте, что бы ни требовалось: поохотиться, поиграть в поло или приготовить постояльцам первоклассный завтрак. Признаюсь, настораживающее сочетание способностей. Грейс — великолепная хозяйка: радушная, доброжелательная, не говоря уже о том, что красивая. Она немного напоминала известную актрису Грейс Келли, и оказалось, не без причины. В первый же вечер на ферме некоторые из нас — включая Нортона — бродили по главному дому и набрели на помещение с бильярдным столом и бутылками с виски. Мой приятель Зигги (он с женой Нэнси не пропустил ни одной поездки и стал автором правила «Путешествуем без детей», и их сын Чарлз оставался дома, предоставленный самому себе) решил, что мы просто обязаны пропустить по стаканчику и погонять шары. Так мы и поступили, а Нортон уютно расположился у камина в большом удобном кресле. Между ударами я невольно обратил внимание на развешенные по всей комнате фотографии Грейс Келли в серебряных рамках — домашние снимки, а не кадры из фильмов. На следующее утро я спросил Рика, откуда они, и тот объяснил, что Грейс Келли была тетей его жены. Это еще больше сблизило нас, поскольку я всегда считал, что мог бы быть отменным принцем Монако.

Нортон, который был бы отменным котом Монако, за свою жизнь успел познакомиться со многими животными: кошками, собаками разнообразной наружности и размеров, маленькой вьетнамской свинкой, верблюдом и даже диким кабаном. Но козла и лошадь увидел только в этой поездке. Знакомство с лошадью прошло относительно безболезненно. Нортон принюхался и рванул прочь, решив, что существует множество способов гораздо лучше проводить время, чем околачиваться рядом с существом в сотню раз больше его и в десяток раз глупее. Столкновение с козлом получилось драматичнее.

Оказалось, что Белль боится не только кошек Она была не в восторге от всех прочих животных и, прогуливаясь по территории фермы, всеми силами старалась не обращать внимания на косматого, серого с белыми пятнами козла. В восемьдесят лет спастись от животного бегством нереально. И когда козел подошел к ней и стал тыкаться мордой, Белль поступила единственно возможным способом: вытянула вперед руки, пытаясь удержать бородатую тварь на расстоянии. Я услышал, как она спокойно, но твердо говорит:

— Может, кто-нибудь выйдет сюда. Пожалуйста, поскорее. — А дальше произошло вот что: козел опустил голову, Белль уперлась вытянутыми руками в козлиный лоб, а животное медленно, но упорно стало подталкивать миниатюрную пожилую даму в другую сторону лужайки. Знаете, как бывает, когда кончается бензин? Переключаешь коробку на нейтраль и, сгорбившись, пытаешься толкать машину по улице. Примерно такую картину я и увидел. Только в данном случае в роли машины выступала Белль.

Прийти ей на выручку было проще простого, но должен признаться, что первым к ней подскочил не человек, а четвероногое — не кто иной, как Нортон (это случилось несколько лет назад, я был моложе, но и тогда не обладал кошачьим проворством). Не буду заходить настолько далеко и утверждать, что кот бросился спасать Белль. Выдающийся — это бы я о нем сказал. Бесстрашный? Безусловно — по обычным кошачьим меркам. Но чтобы обладать инстинктом спасателя и бросаться на помощь людям по первому зову?.. Он скорее был увлечен зрелищем (да и многим из нас стоило больших усилий не расхохотаться при виде, как козел перемещает Белль по лужайке). Увидев Нортона, козел повернул голову, и у Белль появилась передышка. Не могу представить, что подумал козел, увидев, что по территории фермы прямо на него несется кот. И какие мысли роились в голове моего вислоухого шотландца, когда перед ним возникла картина: его пожилая спутница по путешествию один на один с рогатым созданием. Однако знаю, что налет кота разрешил кризис. Нам вдвоем удалось отвлечь на себя внимание парнокопытного, а Белль тем временем поспешно, как только позволял ей возраст, удалилась в свою комнату, где утешилась глотком виски из спрятанной в сумке с ночными принадлежностями бутылки.

В ту пару дней состоялось много мероприятий: посещение Музея Хагли в Уилмингтоне на противоположном берегу реки, где сохранился подлинный завод Дюпона, его усадьба и сады, осмотр музея-усадьбы Уинтертур (непременного места для туристов в Америке) — еще одного детища Дюпона, где в величественных галереях собраны образцы декоративного искусства и раннеамериканской мебели. Там же находится замечательный садово-парковый комплекс (а Дженис ни за что в жизни не пропустит ни одного парка). Поход в пользующийся неизменной популярностью Музей грибов (пусть и не такой обязательный для посещения). Туда нас повела Нэнси Элдерман, которая в других поездках настояла, чтобы мы сходили в Музей карандашей и Музей кофе и чая. А теперь на Кеннет-сквер в Пенсильвании ее потянуло в место, где рассказывалось об истории грибов. В проспекте говорилось, что «посетители могут увидеть развитие грибов на всех стадиях их роста» и «откроют для себя завораживающий мир шиитаке, портабелло, кримини и вешенки». Они «также получат множество идей, что подарить друзьям, и исключительно — с грибными мотивами». Не верите? Задайте себе вопрос: можно ли такое выдумать? Но самое замечательное зрелище ожидало нас на обратном пути в Нью-Йорк. После проведенной с Нортоном недели и уцелев в страшной стычке с козлом, Белль с удовольствием пустила кота себе на колени, где он ехал, уютно устроившись и мурлыкая.

Реальное доказательство того, что ни старой собаке, ни человеку, ни коту учиться никогда не поздно.

Подготовку к поездке в винный край Северной Калифорнии вызвались взять в свои руки наши друзья Пол и Лори Игл. Они проделали прекрасную работу, сняв три каменных коттеджа на территории, принадлежащей одному из винзаводов. Было ощущение, словно мы ночевали посреди виноградника в Тоскане. Но каким бы приятным и забавным ни показалось это путешествие, Нортона с нами не было (ему понравилась бы жизнь посреди виноградника, но не понравились бы грязевые ванны Сарасоты). Что касается поездок Нортона, у меня было строгое правило, которого я старался придерживаться. Перелеты тяжелы для кота. Особенно перелеты через всю страну. Попробуйте-ка провести восемь-десять часов, включая поездку на такси в аэропорт и из аэропорта, — и это все без туалета. Поэтому, если мне предстояло провести в Калифорнии меньше недели, Нортон оставался на родном побережье. Но если набиралось семь дней, чтобы он мог отдохнуть и восстановить силы после перелета в одну сторону, я тащил его с собой в самолет. Однако даже ради удовольствия от его общества брать кота на два-три дня за три тысячи миль было бы неправильно.

Обычно, если я уезжал по делам на срок меньше недели, Дженис оставалась дома и могла присмотреть за своим приемным котом. Как уже было сказано, Нортон ее обожал, и никто бы лучше ее о нем не позаботился. Но как мне не нравилось расставаться с ним, так и он не любил оставаться вдали от меня. Ему было удобно в квартире Дженис — его ласкали, с ним дружески разговаривали. Там было место, где он мог с относительным комфортом переночевать. (На моей стороне кровати. Или — пишу специально для той женщины, которая обвинила меня в моральной деградации, на тот случай, если она будет читать эту книгу, — в гостиной, на диване, где спят мужчины, если остаются в квартире на ночь.)

Но если я звонил издалека, то, как правило, получал один и тот же отчет.

День первый. Дженис сообщала, что все в порядке. Нортон спал с ней и рано разбудил, чтобы его накормили (чего никогда не проделывал со мной. Ей же в шесть утра клал лапу на лицо и пытался осторожно поднять веки). Затем он мирно провел день, бродя по комнатам ее занимающей целый этаж квартиры.

День второй. Все прекрасно, но Нортон мало двигается — в основном дремлет в прихожей.

День третий. Нортон не смотрит на Дженис, явно считает, что она виновата в моем отсутствии. С ней не спит (спать с предательницей — непозволительная близость). Он больше не спокоен и не доволен. Угрюм и почти не сходит с середины прихожей. Дженис делает все возможное, чтобы зазвать его в комнату, но он отказывается.

День четвертый. Нортон пребывает в мрачном настроении. Дженис называет это «клинической депрессией».

День пятый. Свершилось. Нортон разозлился, что я без него приятно провожу время. Когда Дженис уходит в свой офис, он проникает в ее спальню и оставляет мерзкий подарочек. Прямо посреди ее кровати. Поверх льняного постельного белья «под старину» и лоскутного одеяла. Дженис возвращается домой и — будьте уверены — тут же мне звонит, сердится. Но я чувствую, что она огорчена. Говорит: «Я так хорошо за ним ухаживала. Он не должен был гадить мне на кровать».

Я уверяю Дженис, что кот не имел ничего против нее и что я строго выговорю ему, когда вернусь. Но в глубине души испытываю что-то вроде радости. Разумеется, я не желаю, чтобы Нортон кому-то марал одеяло, тем более женщине, которую люблю больше всех на свете. Но когда меня удручает расставание с котом, приносит утешение сознание, что и его разлука огорчает не меньше, чем меня.

Во время той поездки в Сан-Франциско Нортон не остался с Дженис, поскольку она была в числе других членов нашей группы. На три дня, что мы уезжали, его взяла к себе некая Энн Кинг. Странно, но я эту Энн почти не знал. Она была подругой моего приятеля, и до меня дошло, что ей очень нравится Нортон. А еще: если когда-нибудь возникнет необходимость, она с удовольствием о нем позаботиться (к вашему сведению, мне ни разу не сказали: «Если потребуется, чтобы кто-нибудь о васпозаботился, вам стоит только позвонить»), И вот необходимость возникла, и я ей позвонил. Спросил, не захочет ли она приютить у себя кота на длинные выходные, и она с радостью ухватилась за эту возможность. Когда я привез Нортона в ее квартиру в районе Челси, он, как всегда, был принят по-королевски. Энн заранее приготовила ему специальные мисочки для еды и, пока я стоял, почти не замечаемый, провела по всему дому. Когда я уходил, Нортон с довольным видом обследовал все углы и закоулки. А по возвращении после выходных я получил полный отчет: никаких депрессий, никакого уныния и никаких неприятных неожиданностей на пуховом одеяле. Выходные удались на славу на обоих побережьях. Вот только Дженис расстроилась — в глубине души она так надеялась, что наконец-то нашелся человек, который поймет, что ей приходится терпеть.

Следующей весной целью нашей поездки стало Восточное побережье Мэриленда. Перелета через всю страну не требовалось, поэтому Нортон с распростертыми объятиями был снова принят в состав группы. Ну-ка, оцените — ведь, правда, впечатляет: после стольких лет с котом я не повторяю в каждом абзаце «с распростертыми лапами». Более того, я никак не предполагал, что эти книги станут рассказами о путешествиях, но иногда географические описания вполне уместны. И еще: такой уж я человек — если мне что-нибудь сильно нравится, я хочу, чтобы это понравилось другим, поэтому восторгаюсь и разглагольствую. А мы с Нортоном любим эту часть Мэриленда.

Весной в Мэриленде можно отведать любых крабов, каких только душе угодно. И моей душе было угодно съесть их как можно больше. А если кому-то не повезло хоть раз досыта наесться этими тварями, мой совет — отправляйтесь в одну из тех забегаловок с длинными деревянными столами. Столы, как правило, застелены листами толстой бурой бумаги. Пока клиент потягивает пиво (или, если он человек более утонченный, белое вино), выносят подносы с крабами. Вместе с крабами предлагают небольшие деревянные молотки (вилки и ножи там не в ходу — они совершенно бесполезны). Крабы покрыты острейшим соусом, красным и настолько наперченным, что я не завидую тем, у кого оцарапаны пальцы или кто имеет привычку кусать ногти — ощущение такое, что ранки обжигает огнем. Перед тем как приступить к еде и попытаться проникнуть внутрь краба, надо выслушать наставления. Без объяснений вас ждут неудача и разочарование, и, потратив кучу денег, вы получите не больше пол-унции мяса. Но если последуете наставлениям, которые учат, как правильно откручивать разные части краба, осторожно колоть панцирь надвое, отделять одно от другого, а затем изо всей силы бить молотком, доберетесь до нежнейшей плоти и будете вознаграждены прекрасным обедом. Я заметил, что в тех краях в большинстве мест, где подают крабов, пренебрегают овощами в качестве гарнира (еще одна причина, почему мне нравится Мэриленд). Зато во многих угощают на десерт шоколадными пирожными с орехами, мороженым и горячей сливочной помадкой. Божественный вкус, особенно если вы кот. В ресторане, куда мы ходили, расположенном почти на воде и знаменитом своим сходством с притоном, Нортон не орудовал молотком, но зато всегда был тут как тут, когда я давал ему пожевать краба (если вы решите проделать то же самое дома, пожалуйста, поступайте, как я: прежде чем угостить своего кота, сотрите с краба острый соус и избавьтесь от мелких косточек).

Мы решили остановиться в Честертауне. Таких городов в Америке осталось немного. Население едва превышает три тысячи человек, и когда идешь по улице, кажется, возвратились семидесятые годы. Только не семидесятые годы двадцатого века. Нет ни обуви на платформе, ни музыки в стиле диско. Я говорю о восемнадцатом веке. В городке сильно ощущается колониальное и викторианское влияние. Если поздно вечером или рано утром, когда нет машин, выйти на середину моста через реку Честер и оглянуться на Честертаун, не удастся обнаружить никаких примет современного мира. Полное впечатление, что сейчас по Хай-стрит на собрание прошествует Томас Джефферсон (или, если смотреть глазами Нортона, — его кот пробежит к кошке Бетси Росс). [7]

Мы остановились в маленьком, очаровательном отеле, что было совсем не сложно, поскольку в Честертауне все маленькое и очаровательное. Нортон, в который раз завоевав симпатии гостиничных служащих, провел много времени за регистрационной конторкой. Мы организовали всего одну большую экскурсию, посетив Аннаполис — великолепный южный портовый город с рядами красивых домов, достаточно зажиточный, чтобы все это сохранить, и достаточно рабочий для современной жизни. В нем находится один из самых больших университетов страны — университет Святого Иоанна, в котором самая интересная программа, какую только можно представить. В течение четырех лет студенты читают и изучают сотни величайших из когда-либо написанных книг. Начинают с основ — Плутарха, Аристотеля и Архимеда — и продвигаются к двадцатому столетию. Блестящая идея заключается в том, что, читая и обсуждая прочитанное, человек приобретает неплохое представление о том, почему мир стал таким, каков он есть.

Иногда — а с годами все чаще и чаще — мне начинает казаться, что кошки гораздо лучше нас понимают, как устроен мир. Они едят, спят, выбирают, кого им любить, и остаются верными. Неплохо для начала. Прибавьте к этому: они не боятся своей беззащитности и готовы радовать и радоваться, не задавая вопросов. Кошки самодостаточны. Они не бредят желанием понравиться и редко, если вообще такое случается, лезут вон из кожи, чтобы кого-нибудь уколоть или причинить боль. Они уверены в себе, но не напоказ. Они добры и не хотят за это другой награды, кроме доброты к себе.

Иногда я задаю вопрос: каким бы стал мир, если бы у Плутарха, Аристотеля и Архимеда были кошки?

По-моему, совсем иным.

Намного лучше.