Кот, который всегда со мной

ГЛАВА ШЕСТАЯ КОТ НА ПЕНСИИ

Я провожу в Европе совсем не столько времени, сколько хотел бы и сколько считаю необходимым для сохранения просвещенного и сосредоточенного состояния ума. И одна из причин, почему это так, — городок на Лонг-Айленде, который я считаю американским Гу. Этот городок Саг-Харбор.

Саг-Харбор расположен в северной части полуострова Саут-Форк на Лонг-Айленде в ста милях и двух часах езды на машине из Нью-Йорка, но только не в пятницу вечером летом, когда все рвутся на побережье, и тот же путь занимает часов двенадцать.

Саг-Харбор, как и все в мире, уже не тот, что был двадцать лет назад (не напоминает вам мой девиз: «Все перемены к худшему»?). Теперь там активное жилищное строительство и много машин. Он больше не такой старомодный, не такой тихий, многие торговые предприятия маленького городка заменили фешенебельные (то есть дорогие) рестораны и магазины для туристов. Появилось много людей голливудского типа, которые приезжают на восток провести летние месяцы, повсюду слоняются, сидят в ресторанах и, как правило, совершенно отвратительны. Саг-Харбор, можно сказать, «хэмптонизируется» благодаря соседству более гламурных (читай, дорогих) городов — Ист-Хэмптона, Бриджгемптона и Саутгемптона. Но несмотря на все сказанное, это по-прежнему восхитительное и уникальное место, сохранившее больше очарования, старомодности и ощущения маленького городка, чем любое другое в разумной досягаемости на машине от Манхэттена. У хозяйки магазина свежей рыбы Лиллиан я расписываюсь за только что пойманного тунца, омаров и морского окуня, а счет она мне выставляет, когда у нее дойдут до этого руки. Линда Сильвестер, чей отличный универсальный магазин назван с необыкновенной выдумкой: «У Сильвестеров», часто предлагает мне чашечку горячего кофе, если в промозглый зимний день я изрядно промок. На Рождество непременно устраивается хождение по двухсотлетним домам, где угощают яичным коктейлем с рождественским печеньем. В кинотеатре на Мэйн-стрит апельсиновый сок все еще продают из прозрачного сосуда, в котором устроено нечто вроде водопада, и кажется, что на всех афишах идущих здесь фильмов должно стоять имя актера Гленна Форда. Я люблю Саг-Харбор, моя любовь навсегда, и с этим ничего не поделаешь.

Нортон в большой степени повинен в том, что я перебрался в Саг-Харбор, и привязан к этому месту не меньше меня. Вообще, если сравнить наши жизни в родном городе вдали от другого родного города, обнаружится много параллелей.

Нортон, как правило, не слишком общительный кот, хотя научился терпеть и даже радоваться жизни на людях. В своем пространстве он очень дружелюбен и редко показывает норов, но пресытился и устал от обязанности добиваться симпатий людей или четвероногих. Он по большей части не обращает внимания на кошек, которые при случае начинают приставать к нему с дружбой. И отворачивается от вдруг возникшей в его жизни собаки. Он терпеть не может, если в его законный для сна час рядом прыгает и лает какая-нибудь маленькая шавка. Но в Саг-Харборе, когда ему перевалило за тринадцать лет, к нам во двор упорно приходила черная кошечка, искавшая компаньона для игр. Поначалу Нортон, любивший представлять себя этаким мачо, шипел на нее, давая понять, что игривые котята — это не то, что ему требуется в разумной, размеренной жизни. Но кошечка не пожелала принимать «нет» в качестве ответа. И после нескольких недель повторяющихся визитов шипение прекратилось. Нортон вступил в период «я тебя буду терпеть, только не слишком приставай». Кошечку это устраивало — она бегала вокруг него, а он сидел и смотрел на нее. Затем чернушка стала вовлекать Нортона в игры — заставляла немного побегать, повозиться, поохотиться на порхающую бабочку. Прошло еще несколько недель, и Нортона уже не приходилось ни к чему подталкивать. С кошечкой мой старикан вел себя словно котенок. Его черная как смоль подружка являлась каждый день (до сих пор не представляю откуда), чувствовала себя в нашем дворе как дома, носилась с Нортоном, а затем устраивалась у него под боком и нежилась на солнце. Я думаю, моему коту понравилось ее наставлять (раз он был лишен других потребностей), потому что я не раз заставал, как он вылизывал ее, чистил, увлекал в наш мощенный кирпичом дворик, где удобнее дремать. Я радовался этой картине, потому что не раз упрекал себя за то, что из-за собственного эгоизма не завел второго кота, чтобы Нортон мог с ним общаться. Всегда подумывал, что, когда мой вислоухий постареет, станет менее подвижным, будет меньше путешествовать и больше времени проводить дома, я приобрету ему компаньона. Тогда во время моих отъездов на несколько дней с ним будет оставаться товарищ. И возможно, Нортон перестанет на пятые сутки моего отсутствия гадить на кровать Дженис. (Хотя не исключена ужасная альтернатива: Дженис получит двух пачкающих ее постель кошек вместо одной, но об этом я даже думать не хотел.) Однако годы шли, а я никак не реализовывал свой первоначальный замысел. Если хотите знать, я настолько ценил свою дружбу с Нортоном, что не хотел, чтобы кто-то вмешивался в наши отношения. Признаю, может показаться идиотизмом ревновать Нортона к другому коту, но я ничего не мог с собой поделать. И еще я верил, что Нортон испытывает такие же чувства. Понимал, что не смогу путешествовать с двумя котами, и решил, что ему будет лучше ездить со мной, чем сидеть дома в обществе другого четвероногого. Что наша связь настолько крепка, что ему не нужны отношения с себе подобными. Наша маленькая черная соседка взяла на себя мою головную боль. Больше не требовалось приобретать другого кота, а Нортон получил партнера для игр, особенно таких, которые я обычно избегал, — ловлю мышей и бабочек, лазанье по деревьям.

Я и сам прошел в Саг-Харборе такой же процесс, когда подбирал товарищей для «игр в песочнице». После того как мы вернулись из Прованса, я на все лето с июня по сентябрь засел в своем убежище на Лонг-Айленде и выбирался в город только по крайней необходимости. На то было несколько причин. Во-первых, там замечательно работается. Окна моего кабинета выходят в наш красивый сад (целиком и полностью детище Дженис. Мой единственный ежегодный вклад — дикое нытье, когда от меня требуется возделать все наши «десятки акров пустоши за домом» — то есть в нашем случае это треть акра, куда надо посадить миллион луковиц тюльпанов, и посадка почему-то всегда происходит под проливным дождем). Зато я часами с удовольствием трудился за столом, сгорбившись над компьютером. Во-вторых, я могу находиться там один, точнее, без человеческого общества, и очень это ценю. Нью-Йорк — общественное место, а моя издательская работа требует постоянного общения.

Привлекательная сторона состоит в том, что я могу водить авторов, агентов и почти любого, кого сочту интересным человеком, в превосходные рестораны. Отрицательная — в том, что большинство авторов и агентов превращаются в настоящий геморрой, а те, кого я сначала принял за интересных людей, оказываются неимоверными занудами и большую часть времени рассказывают о себе. Моя писательская жизнь тоже вполне общественная, во всяком случае, в городе, поскольку приходится подлизываться к телевизионным и киношным начальникам, точнее, к нью-йоркским телевизионным и киношным начальникам, а они на эволюционной лестнице стоят гораздо ниже своих калифорнийских коллег, поскольку все, от кого есть хоть какой-то прок, давно в Лос-Анджелесе. Суть такова: если бы окончательный выбор был за мной, я бы сделался отшельником. И Саг-Харбор позволяет мне вообразить, что я хотя бы на часть года могу от всего отрешиться.

Первые несколько лет, когда я проводил там летние месяцы, мой обычный распорядок был таков: подъем, пробежка на одну-две мили, легкий завтрак, работа целый день, обед (частенько пицца и пиво). Когда появилось новое изобретение — спутниковое телевидение и я водрузил на крышу небольшую антенну, к перечисленному добавился новый пункт: просмотр спортивных программ или кинофильмов всю ночь. Мне не надо было разговаривать, дружески общаться, что-нибудь для кого-нибудь делать (кроме периода с вечера четверга до утра понедельника, когда приезжала Дженис и я с удовольствием окунался в цивилизацию). Выполнив работу, я мог есть, пить и жить растительной жизнью. А в тех случаях, когда Нортон снисходил до того, чтобы есть пиццу, мы становились по-настоящему родственными душами.

Со временем подобный распорядок стал нравиться мне все больше и больше. И вскоре я обнаружил, что не одинок. Оказалось, что много женщин вели такой же образ жизни (разве что без пива и пиццы). Мужья приезжали вечером в четверг или в пятницу днем, проводили выходные, а в понедельник утром жены отвозили их на железнодорожную станцию, целовали на прощание и возвращались к будничному существованию самодостаточности (только вместо кота заботились о детях — одном, двух, а то и трех). Каждый понедельник, провожая Дженис на станции Бриджгемптона, я стоял среди сотни прощавшихся с мужьями женщин. Когда поезд трогался, я оглядывался и замечал, что многие смотрят на меня. Мне казалось, что у них мелькает мысль: «Какой нежный муж. Взял на себя обязанности по хозяйству, воспитывает детей». Мне хотелось объяснить, что не такой уж я и нежный и воспитываю не ребенка, а кота, но всякий раз решал, что лучше промолчать.

По выходным я обсуждал эту ситуацию с друзьями, которые владели там домами, особенно с теми, кто находился в таком же положении, как и я. С тремя парами в летние месяцы мы виделись постоянно. Нэнси и Зигги уже препарировались в предыдущих книгах о Нортоне. (Возможно, вы помните, что Зигги известен на работе под многими именами. Некоторые знают его как Джона, другие как Джека. Кое-кто называет Элди. А теперь, в своей последней инкарнации на Уолл-стрит, он стал еще Джоном-старшим, поскольку у него появился новый помощник — Джон-младший.) Затем Эд и Кэролайн и Том и Энди. В эти летние месяцы Зигги, Эд и Том уезжали по понедельникам в город, ворча и сетуя на то, как некоторым (то есть мне) легко живется. А Нэнси, Кэролайн и Энди оставались и недоумевали, чем я занимаюсь в одиночестве в своем маленьком викторианском домике. Проходили недели, и наши разговоры развивались, подобно отношениям Нортона с молодой кошечкой. Сначала мы обсуждали, как нам повезло, что мы так подолгу можем жить на Лонг-Айленде. Затем — как приятно оставаться одним (с детьми или с котом). Потом кто-то сказал: «Слушайте, почему бы нам в среду не сходить всем вместе в кино?» Мы так и сделали, и за этим последовало новое предложение: «Почему бы нам каждую среду не ходить всем вместе в кино?» Дальше — больше: раз в неделю я попадал на девичник. Нэнси, Кэролайн, Энди и я (плюс разные дамы, которых в тот момент заносило в наши края) шли в киношку, обедали и обсуждали наши сугубо девичьи дела. Я выслушивал, как их детишки играют в футбол, и рассказывал, как недавно сойка клюнула Нортона в голову. Они старались приучить меня к белому вину, я — превратить их в ценителей мартини и мяса с морепродуктами. Сообщал, как сыграла бейсбольная команда «Нью-Йорк Метс», и они при этом старались не очень ерзать на стульях, а сам как мог терпел рассказы об особенностях функционирования женского организма. В итоге наши посиделки превратились в вечерний выход в город, которого все ждали.

Эти «девичники» (как мы их стали называть) нам так понравились, что мы стали практиковать их на следующий год, а потом и на следующий. Традиция настолько привилась, что мы обзавелись ламинированными членскими карточками, узаконили группу и утвердили правила вступления (каждый член группы в случае необходимости должен иметь возможность заплатить за обед). Все это вызвало некоторую ревность со стороны супругов: они не понимали, почему, когда мы встречаемся, их не приглашают на наши сборища. Мы пытались объяснить, что это девичники. При этом я замечал, что все поворачиваются в мою сторону. Мне оставалось улыбаться, пожимать плечами и надеяться, что никто, особенно Дженис, не станет заморачиваться этой проблемой.

Хотя признаю, что время от времени возникали неловкие ситуации.

Чарли, сын Нэнси и Зигги, тоже проводил лето в Саг-Харборе и без преувеличений был не по годам развит. От маленького хитреца ничего не ускользало, и он ничего не забывал. Мы были с ним приятелями. Чарли становился подростком, и ему начали разрешать ездить ко мне на велосипеде, что он время от времени и делал, чтобы потрепаться о спорте и о фильмах с Адамом Сэндлером [21]— и то и другое было нашим общим увлечением. Еще ему хотелось посмотреть какое-нибудь кино с голыми девицами, и это нас тоже роднило. Всякий раз, когда я заезжал за его матерью, чтобы отвезти на наше сборище, этот умник начинал меня с пристрастием допрашивать. Вот типичный пример нашего разговора:

Чарли:Привет, Пит. Куда собрались?

Я:Сегодня грандиозный вечер — ужин и кино.

Чарли:Девичник?

Я:Да.

Чарли (нахмурившись и сильно смущаясь):Можно задать вопрос?

Я:Конечно.

Чарли:Девичник — это разве не для девчонок?

Я:Естественно.

Чарли (помолчав и еще похмурившись):Желаю приятно провести время.

Как-то во время второго или третьего сезона девичников мы с Дженис обедали с друзьями Ореном и Бетси (в тот день я был вынужден приехать в город, ненадолго прервав свою летнюю изоляцию). Бетси что-то мямлила, не решаясь спросить, и наконец сказала:

— Несколько дней назад я говорила по телефону с Энди. Она была в самом приподнятом настроении — сказала, что вечером идет на девичник. Они ей очень нравятся. Приятельницы собираются поесть, выпить, потрепаться…

Она неловко замолчала, и Орену пришлось легонько подтолкнуть ее локтем, чтобы она продолжала.

— Я спросила, кто придет. Она сказала, Нэнси, Кэролайн, собиралась Эстер и… э-э-э… ты.

Я кивнул, не отрываясь от еды. Бетси деликатно выждала несколько секунд и тихо спросила:

— Не хочешь нам что-нибудь сказать?

Когда я ответил «нет», они с Ореном снова принялись за еду, и один только Бог знает, что при этом подумали.

Наши с Нортоном жизни были схожи не только в том, что летом в Саг-Харборе мы устанавливали стимулирующие, платонические отношения с представительницами противоположного пола.

И хотя я не большой любитель красться в высокой траве на заднем дворе, гоняясь за всякими маленькими тварями, зато мне нравится бродить по полю для гольфа и искать в траве потерянные маленькие белые мячики.

После тяжелого дня на солнцепеке Нортон больше всего любил пожевать кошачью мяту, растянуться на диване в уютной комнате и поспать. Я после тяжелого дня в кабинете наверху больше всего любил глотнуть пива «Питс уикед», рухнуть на тот же диван и смотреть по кабельному телевидению любой фильм, только чтобы в нем играла Грета Скакки. (Зафиксированное на бумаге обещание моему двенадцатилетнему дружку Чарли гласит: когда мама скажет, что ты достаточно вырос, приходи, посмотрим «Белое зло».)

Под вечер Нортон любил вскарабкиваться ко мне на стол, чтобы ему подольше почесали ушки и брюшко.

Я узнал, что есть возможность заказывать массажисток на дом, так что под вечер мог бы забираться на стол на заднем дворе и, слушая джаз в исполнении Майлза Дэвиса или Чета Бейкера, получать удовольствие от того, что мне растирают уши, живот и другие части тела.

Но мы с Нортоном не были тунеядцами, потому что изрядно трудились.

Я писал книги, сценарии телевизионных шоу и иногда кинофильмов.

А Нортон после нескольких лет, проведенных без всяких отношений с литературным сообществом, писал свою книгу.

Об этом подробнее.

Я благодарен всем, кто читает нортоновские книги (и особенно тем, кто их покупает, хотя читать — это тоже похвально). Считаю, что любого, кто прочел сотни страниц о приключениях вислоухого, четвероногого парня весом девять фунтов, можно по праву назвать сбрендившим на кошках. Да-да, именно сбрендившим. Утверждаю, опираясь на собственный опыт. Недавно мне позвонила мой агент Эстер Ньюберг, пребывавшая в легкой депрессии. Она только что получила подарок от друга — красивую рамку с фотографией ее кота Тейта. Эстер немного покоробил и показался странным выбор фотографического сюжета: он символизировал, что самые близкие отношения у нее сложились с кошками. Я был вынужден прервать поток излияний и заметил, что это всего лишь небольшой снимок ее кота. Я же последние десять лет писал целые книги об отношениях с моим котом. И рассказывал о нем, путешествуя по миру. «По-твоему, это странность? — спросил я ее. — Тогда не рассчитывай оставаться моим лучшим другом, и кот меня в этом поддерживает». Эстер согласилась, что по части странностей я ее обошел.

К тому времени у меня уже имелось анекдотическое доказательство, что любого кошатника следует считать и называть сбрендившим. Но мои поклонники подтвердили: это вовсе не предел. И когда мы с моим добрым приятелем Нормом Стайлзом выпустили самую забавную, по нашему мнению, книгу «Исторические кошки», указав на обложке в качестве автора Нортона, сильно подозреваю, что очень многие воскликнули: «Гениальный кот! Такой мог!» Не поверите, сколько раз нам во время рекламного тура задавали вопрос: «Каков конкретно вклад Нортона в работу?» Я как можно серьезнее отвечал, что идея была его, он провел исследования и отобрал для текста персонажей, а мы с Нормом помогли ему с шутками. Вы еще больше удивитесь тому, сколько людей кивнули головами, и по их глазам было видно, что они подумали: «Так я и знал!»

Итак, не хочу сказать, что Нортон не имел никакого отношения к написанию этой книги. Разумеется, имел. Идея «Исторических кошек» заключается в том, что, как известно всем сбрендившим на кошках, за каждым великим человеком стоит еще более великий кот. Поэтому мы выбрали несколько исторических личностей и придумали реалистические, как нам кажется, портреты их менее известных соратников из семейства кошачьих (а блестящий художник Уильям Брэмхолл их оживил). Например, в книге представлен кот великого американского патриота Натана Хейла, [22]который произносит такие бессмертные слова: «Я сожалею лишь о том, что могу отдать за родину только девять жизней». И конечно, есть кошка Марии-Антуанетты, которая бросает французским крестьянам знаменитую фразу: «Если у них нет хлеба, пусть едят сухой корм». Кот Джона Фицджеральда Кеннеди вдохновенно восклицает: «Не спрашивайте, что вы можете сделать для своего человека, спросите, что человек может сделать для вас!» Официально подтверждаю: Нортон ничего этого не писал, хотя помогал нам благодаря своему проницательному чутью. Сидел неподалеку, слушая, как мы с Нормом смешили друг друга, и вдруг, словно невзначай, переворачивал страницу исторической книги или энциклопедии, как будто хотел сказать: «Неплохо, ребята, но давайте-ка придумайте что-нибудь получше».

Не буду разрушать иллюзии почитателей Нортона: он в самом деле написал предисловие к книге, которое я привожу целиком:

Писать эту книгу было нелегко. А как вы думаете? Всякую книгу было бы трудно писать, если на лапах нет длинных пальцев.

Почти уйдя на покой после последнего рекламного тура, я думал, что меня устроит провести остаток моих девяти жизней, нежась в довольстве (я в буквальном смысле: мой человек всегда доволен, когда держит меня на коленях). Но во время многочисленных путешествий я не только ходил в роскошные рестораны и достойно вел себя в самолетах, что бы там ни напридумывал мой так называемый хозяин в двух своих книгах. В свободное время я не просто сворачивался на книгах — я устраивался с книгами. И от того, что в них прочитал, у меня шерсть становилась дыбом. С младых когтей, с тех самых пор, когда мой человек носил меня по городу в кармане, я полюбил историю. А потом, влекомый интересом ко всему кошачьему и научившись запрыгивать на книжные полки, обнаружил пустоту. Пустыню. Словно передо мной раскинулся бескрайний туалетный лоток с песком, в котором была похоронена история целого вида.

Стояли бесчисленные тома, посвященные Томасу Джефферсону. Но где хотя бы одна книга о его коте? Почему в имении Джефферсона в Монтиселло больше нет некогда славившихся кошачьей мятой великолепных садов. И вообще — от кого он почерпнул мысль о независимости? Если уж на то пошло, почему так мало известно о коте Сёрена Кьеркегора, разработавшего блестящую философскую теорию, согласно которой собаки — лишь вымысел воображения. Почему нет памятника коту Эрнеста Хемингуэя, написавшему свое знаменитое «Прощайте, мыши». Или коту Джозефа Димаджо, [23]который не только пятьдесят шесть дней подряд ел цыплят в собственном соку, но также был женат на кошке Мэрилин Монро. Ответ, мои друзья, таков — котизм.Но факт есть факт: кошки от начала века находились в центре исторических событий — вспомните кота Адама и Евы по кличке Ребро. Все это невозможно больше скрывать. И не должно.

Так появилась эта книга. Мы с соавторами попытались исправить исторические ошибки. Прошерстили весь мир в поисках редких рукописей, прочесали, что могли, провели сотни опросов, чтобы получить информацию. Приношу извинения за возможные упущения, и если в книге есть ошибки — это мяу кульпа. [24]Если правда, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, то еще более справедливо, что за каждым великим человеком стоит еще более великий кот. Надеюсь, благодаря нашему труду и энтузиазму этот факт станет достоянием мира.

Должен сказать, что, читая эти строки спустя несколько лет, я в который раз поразился тому, каким красноречивым мог быть мой кот, тем более что английский для него не родной язык. Представляете, как бы это звучало, если бы он писал на родном языке? Однако оставлю этот вопрос на суд ученых. Может, кота Владимира Набокова…

Окунувшись на короткое время в трудовой процесс, большую часть времени мы избегали публичного внимания. Разумеется, имея рядом с собой Нортона, невозможно было вовсе уйти с общественной сцены. Слишком он был востребован.

Он не только присутствовал на вечеринках, которые устраивали мы с Дженис, но его часто приглашали в гости, когда приглашали нас. Если мы шли на шествие во время Хэллоуина (в котором участвовали почти все дети восточной части Лонг-Айленда), он был с нами. Если ехали к друзьям покупаться или перекусить, Нортон с удовольствием нас сопровождал (правда, не купался, но что касается солнечных ванн и еды — этого никогда не упускал). Собирались приятели — он тут как тут и почти всегда получал от общения удовольствие. Я сказал «почти», вспомнив случай с Эдом, Кэролайн и их детьми, когда мы обменивались рождественскими подарками. Один из их подарков предназначался Нортону — костюм ангела. Мы прикрепили к коту маленький прозрачный венчик и крылышки и оценили вид, который, скажем прямо, был не очень, поскольку Эду и Кэролайн не сразу удалось меня убедить, что Нортона нарядили не северным оленем. Он тоже был не в восторге. И должен честно признаться: ту встречу вспоминал без удовольствия.

Одно из наших самых странных общественных обязательств возникло во время воскресного завтрака с Нэнси и Зигги. Мы уселись и уже хотели всецело заняться яичницей, когда Зигги объявил, что желает нам кое-что рассказать. И поведал, что случилось с ним накануне вечером. Они с Нэнси пошли на модную деловую вечеринку вроде тех, какие устраивают миллионеры в усадьбах на побережье, где ставят навес человек на двести и приглашают попеть популярных исполнителей. Нам всем приходится на таких бывать. Наши приятели пошли туда, поскольку в данном случае миллионер был одним из клиентов Зигги. Во время обеда Зигги обнаружил, что его соседкой по столу оказалась женщина, которую он до смерти боялся. В его описании это был самый страшный человек на Уолл-стрит: крутая нравом, грубая и, если дело касалось денег, беспощадная. Обычно неустрашимый Зигги перед ней робел. Но тем субботним вечером, поощряемый Нэнси, решился преодолеть страх и заговорить с ней.

Ну, так вот… Обед подали, и гости расселись по местам. Зигги раз сто то поднимал голову, то вновь опускал к тарелке и, улыбаясь, пытался придумать, с чего бы начать беседу, чтобы женщина не решила, что он безнадежный идиот. Они немного поговорили о деле, при этом Зигги умудрился не сморозить глупость. Затем за столом почему-то упомянули собак. Невеста Франкенштейна оживилась и спросила Зигги, есть ли у него собака? Он ответил, что нет. И неизвестно зачем добавил:

— Мой товарищ держит кота.

Женщина посмотрела на него как на ненормального, да Зигги и сам чувствовал, что сходит с ума. Уже собирался сказать: «Забудьте. Давайте вернемся к деньгам», — но почему-то продолжал гнуть свое, ускоряя процесс падения в пропасть безумия.

— Товарищ очень любит своего кота. — Он потел, и все за столом молча уставились на него. А Зигги, довершая дело, чтобы его признали неизлечимым психом, добавил: — Он даже написал о своем коте книгу.

Самая страшная в мире женщина встрепенулась, в упор посмотрела на Зигги и взволнованно, словно ей сообщили, что акции Ай-би-эм подскочили на сто пунктов, спросила:

— Этого кота зовут, случайно, не Нортон?

Мой приятель Зигги так и осел на стуле. А дела тем временем принимали совершенно сверхъестественный оборот. Победительница всеньюйоркского конкурса на звание «Мисс Злыдня» стала его умолять познакомить ее с моим котом.

Наша яичница остыла. Дженис изумленно качала головой, не в силах поверить, что такое бывает, а Зигги повернулся ко мне и спросил:

— Ммм… как ты считаешь… Нортон согласится сходить в гости к моей клиентке? — Он начал объяснять, насколько это важно для его карьеры, как поможет в будущем, что из всех его клиентов эта женщина самая важная, и так без конца.

Терпеть не могу раболепные причитания — и я согласился. Заверил, что вислоухие шотландцы не оставляют товарищей в беде. Когда посуду убрали, Зигги позвонил мисс Злыдне и сказал, что днем Нортон будет рад к ней заглянуть, а затем сообщил нам, что в жизни не слышал более взволнованного голоса.

Через несколько часов Зигги заехал за нами на машине. Нортон находился в своей лучшей воскресной форме, впрочем, ничем не отличающейся от понедельничной, вторничной и далее до субботней, но был как-то по-особенному щеголеват. Оказавшись в Бриджгемптоне, мы подъехали к очень большому, очень новому и немного пугающему дому на побережье. Весь путь я выслушивал предостережения:

— Помни, она очень страшная. Не позволяй себя запугать. Очень-очень страшная. Не поддавайся.

К тому времени, когда Нортон был помещен в наплечную сумку, и мы позвонили у двери клиентки Зигги, я буквально трясся, ожидая, что нам откроет нечто среднее между злой ведьмой с Запада из сказки Ф. Баума «Волшебник страны Оз» и Барброй Стрейзанд (времен, когда она ставила «Принца приливов»), И это чудище потащит нас в свою берлогу (если кого-то интересует, почему я специально оговорился, что представил Барбру именно в роли режиссера «Принца приливов», объясняю: она всегда меня пугает, а уж тот, кто поставил настолько пугающий фильм — тем более).

Но предстало нечто совершенно иное, чем я воображал.

Открыв дверь, Кошмар с Уолл-стрит коротко кивнула Зигги, на меня вообще не обратила внимания и, нагнувшись к висевшей у меня на плече сумке так, что ее голова оказалась на уровне головы Нортона, проговорила высоким девчоночьим голоском что-то очень напоминающее: «Кис-кис-кис, котеночек, как я тебе рада, мой маленький, детка моя, котик, о-о-о, сладкий мой…»

У Зигги глаза полезли на лоб. И не без причины. В следующее мгновение мы оказались в модном прибрежном доме, а его хозяйка — суровая, бесчувственная, напористая клиентка Зигги — плюхнувшись на пол, возилась и сюсюкала с Нортоном.

Мы оставались у нее больше часа, и за все это время она адресовала мне единственную фразу:

— Я всегда мечтала с ним познакомиться. Для меня это такая честь. Большое спасибо.

Зигги же, насколько помню, не удостоился ни слова. Мы изумленно наблюдали, как она кормит кота из рук, оглаживает — так что, кажется, ему даже надоело — и беспрестанно повторяет, что он самый симпатичный бесенок на свете.

Когда нам пришло время уходить, она пожала мне руку, сказала, что Нортон будет всегда желанным гостем в ее доме, и крепко поцеловала кота в голову.

В машине Зигги не поворачивался в мою сторону. Мы так и ехали молча, пока я не сказал:

— Не понимаю, чем она тебя так напугала. Почесывала тебя под подбородком и вот так ворковала в кабинете?

— Да заткнись ты! — огрызнулся он и больше не проронил ни слова, пока мы не свернули на подъездную дорожку. Только тогда Зигги взял Нортона за лапу и поблагодарил:

— Спасибо. — А мне добавил: — Уж этому точно никто из моих знакомых не поверит.

Я же ему и, кстати, Нортону тоже ответил:

— А вот мои знакомые поверят все.

Случались и другие встречи с богатыми и знаменитыми. И наверное, самая волнующая и неожиданная произошла, когда мы с Дженис взяли Нортона в городок Уотермилл, что в десяти минутах езды от Саг-Харбора, где ему предстояло в очередной раз выполнить приятельский долг.

Нам позвонила наша знакомая Сьюзен Бердон и сказала, что к ней из города приехали погостить родители, а ее мать слыла большой почитательницей Нортона. Сьюзен спрашивала, не мог бы я привезти кота, чтобы они с ним повидались.

Разумеется, я согласился. Всегда радовался, если Нортону выпадал случай повстречаться и поприветствовать своих истинных поклонников. Поэтому сказал Сьюзен, что через полчаса мы втроем будем у них.

Как и обещали, мы через пятнадцать минут после звонка нашей приятельницы выехали из дома, но забыли одну маленькую деталь. Именно в эти выходные в наши края приехал президент Клинтон с супругой — поддержать кампанию по сбору средств, встретиться и поболтать с друзьями, людей посмотреть, себя показать. Стоило мне повернуть направо на Скаттлхоул-роуд, которая ведет из Саг-Харбора в Уотермилл, как в сотне ярдов перед нами возникло скопление полицейских, барьеры и автомобили с проблесковыми огнями. Я сразу вспомнил сообщение в местной газете, что в этот день президент играет в гольф в Атлантик-кантри-клаб, который находится в миле впереди на улице, куда я повернул. Один из полицейских дал знак остановиться на обочине и сказал, что дальше ехать нельзя. Я попробовал возражать, объяснил, что нам всего-то и нужно одолеть одну-единственную жалкую милю, но он сочувственно покачал головой — ничего не выйдет. Я спросил, сколько придется ждать? Он пожал плечами, словно давая понять: «Кто ж его знает, старина, когда кончатся все восемнадцать лунок».

Мы прождали у бровки с полчаса и вдруг увидели направляющийся в нашу сторону кортеж машин. Вышли все втроем, и я поднял Нортона как можно выше, чтобы он мог своими глазами увидеть проносящуюся мимо историю. Я тешил себя надеждой, что, кроме людей, в машине находится кот Сокс — любимец семьи президента. Слушайте, не один же я путешествую с котом — вот бы был великий момент из кошачьей жизни!

К сожалению, Сокса мы не заметили. И я не дал бы голову на отсечение, что видели президента с женой — уж слишком быстро промелькнули лимузины. Но мне показалось, что я все же разглядел Билла Клинтона, который смотрел из окна на хорошо одетую, скучающую женщину, какого-то нетерпеливого, неряшливого хлыща в джинсах и майке и поднятого в воздух маленького серого кота, пытающегося понять, отчего на улице такая суета. И еще мне показалось, я уловил на лице президента знакомое выражение. Такое я уже однажды видел.

На лице Марчелло Мастроянни…

Как-то летом случилась и менее удачная встреча со знаменитостью. Для нас-то с Нортоном она стала развлечением. А вот у других вызвала разочарование.

ФСЖ — важная, хорошо отлаженная организация на Лонг-Айленде. Аббревиатура ФСЖ расшифровывается как Фонд спасения животных, который проделывает полезную для самых разных зверушек работу. На Лонг-Айленде имеется большой приют для бродячих кошек и собак. Есть сотрудники, которые ежедневно приходят и играют с животными. Есть трогательная до слез зона изоляции кошек, больных лейкемией, — кстати, с больными животными тоже каждый день играют. Для брошенных, потерявшихся и бездомных четвероногих постоянно подыскивают массу новых домов. Каждое лето фонд проводит кампанию по сбору средств. В тот год она приняла форму теннисного турнира знаменитостей. Играли актеры, журналисты, телеведущие, известные рестораторы и бизнесмены.

А еще я.

Да, эти игроки были не самыми знаменитыми людьми в обществе тех дней. Но даже по самым скромным стандартам я выбивался из их числа как лицо совершенно неизвестное. Зато для ФСЖ был богом. Однако фонд меня боготворил. Я участвовал во многих начинаниях ФСЖ, несколько раз подписывал книги, и Нортон был почитаемой фигурой в организации. Поэтому там решили, что моя репутация позволяет мне принять участие в матчах по сбору средств.

Мероприятие проходило так: десять-двенадцать щедрых и, главное, богатых любителей животных предоставляли свои великолепные саутгемптонские усадьбы (и, что самое важное, свои великолепные теннисные корты), где любой желающий раскошелиться мог сыграть один на один или в паре со знаменитостями. Затем знаменитости, работники фонда и жертвователи собирались на одной из вилл перекусить и потусоваться.

Мне достался грандиозный дом. Моих бы в один его холл вошло два или три. Деморализовало даже не то, что этот гостевой дом был больше и красивее моего (это уж ладно). Больше и красивее был даже теннисный домик — по их меркам хибара, где держали ракетки и мячи. В главном доме был бассейн, в гостевом тоже был бассейн. Хозяева владели личным пляжем на берегу лужи, которую я привык называть Атлантическим океаном. Для информации: через несколько месяцев после описываемых событий мы с Дженис узнали, что этот дом выставлен на продажу на «Сотбис». Запрашиваемая цена составляла шестнадцать миллионов зеленых! Не представляю, чем зарабатывал на жизнь его хозяин, но определил, что ему около шестидесяти лет, а его картинно-эффектной жене не перевалило и за тридцать. И помню: когда попросил у мадам разрешения позвонить, она поинтересовалась, это местный звонок или междугородний. Я подумал, не предложить ли ей четверть доллара, но, бормоча про себя самое крепкое ругательство, которое мог себе позволить, решил отложить разговор до возвращения домой. Вот как надо экономить: четверть доллара здесь, четверть доллара там — глядишь, и наберется на особняк стоимостью шестнадцать миллионов долларов.

Неловкие моменты этим не ограничились. Первый возник во время игры. Дженис и Нортон, разумеется, присутствовали: ФСЖ прислал моему коту отдельное приглашение. Но меня не предупредили, что будут зрители. Их пригласили в качестве гостей, и они явились. Человек тридцать-сорок сидели на открытой трибуне (да-да, этот домашний теннисный корт был оборудован трибуной), и их единственным занятием было смотреть игру.

Я собрался как мог. Сказал себе: ну и пусть смотрят. Тоже мне проблема. Я хороший теннисист, очень хороший теннисист. Только надо взять себя в руки. Впрыснуть в старые жилы ледяной водицы и успокоиться. Да и так ли хорош мой противник? Не намного лучше меня. Я вспомнил, как игравший за сан-францисских «Фортинайнерз» Джо Монтана на последней минуте пробежал девяносто ярдов и принес команде победный тачдаун. Вспомнил игру Мариано Риверы в последних иннингах и три его точных питча подряд. Майкла Джордана, чей бросок по кольцу с дальней дистанции принес команде победу в плей-офф, когда на табло уже почти не оставалось времени. Вот о чем я думал. Но играл, к сожалению, как Билл Бакнер, пропустивший легкий мяч в десятом иннинге шестой игры чемпионата США 1986 года. Я не мог противостоять противнику, который некогда выступал профессионально. Все происходило так: он подавал, я слышал звук — словно свист ракеты. Оборачивался и видел мяч, по которому собирался ударить, уже позади себя. Очередное очко не в мою пользу. Когда наставала очередь подавать мне, я либо бил в сетку, либо точно на заднюю линию и тогда — пс-с-с… — тот же звук, и мяч опять оказывался у меня за спиной. После первого сета противник был бодр и свеж, а я являл собой жалкое зрелище.

Но это было не самое худшее (хотя для Дженис и Нортона хуже и быть не могло. Дженис рассказала, что, посмотрев с трибуны несколько геймов, Нортон забрался в свою сумку и больше не вылезал — он был совершенно обескуражен тем, как я представлял его на турнире). Самый унизительный момент настал за ленчем, когда игра была окончена. Я немного справился со своим теннисным позором и сел с группой пожевать сандвичи. Нортон тоже, преодолев стыд, устроился с нами. За столом явно царило недовольство, и наконец я услышал, как одна из женщин заявила:

— Заплатили такие деньги и не получили никого из знаменитостей.

Сначала мне захотелось, не отвечая, по-тихому слинять. Но нет, потянуло открыть рот. Я побекал, помекал и, набравшись смелости, заявил:

— Так ведь это я знаменитость.

Но женщина не успокоилась и, окинув меня взглядом с ног до головы и убедившись, что ничего не пропустила, произнесла слова, которые будут вечно звучать в моих ушах:

— А кто, черт возьми, вы такой?

Я добросовестно рассказал о своих книгах, о чем пишу, о Нортоне. Даже попробовал вытолкнуть кота на середину, чтобы все увидели, какой он неотразимый. Напрасно — никто не обратил внимания. Им требовалась кинозвезда, а не чокнутый писатель с жалким на вид котом.

К этому моменту выражение на мордочке Нортона не оставляло сомнений: «Приплыли, — думал он. — Сначала мне пришлось смотреть, как молодой хлыщ размазывал тебя по теннисному корту, а сейчас терпеть еще и это!»

Взглянув на Дженис, я догадался, что ее мысли развиваются в том же направлении. В середине дня мы почувствовали, что можно изящно свалить, и, с радостью покинув мир миллионеров Саутгемптона, оказались в своем меньше теннисного домика жилище.

Нельзя сказать, чтобы нас пугали знаменитости. Вовсе нет. За свою жизнь Нортон повидал их достаточно. Мне вспоминается самая удачная комбинация: Нортон и знаменитый баскетболист Уилт Чемберлен. Я редактировал и издавал книгу Уилта, предваряя ваш вопрос, скажу: да, именно я поинтересовался, со сколькими женщинами он переспал, и попросил вставить это в текст. Уилт пару раз приходил ко мне в кабинет, и Нортон почти всегда бывал там. Черный человек выше двух метров ростом и светло-серый кот, чей рост чуть больше тридцати сантиметров, представляли собой на диване изумительное сочетание.

Вот еще одна оставившая глубокое впечатление связанная с Нортоном спортивная встреча. Все началось со звонка моей приятельницы по девичникам Энди, которая сказала, что они с муженьком Томом подружились с бейсболистом Сэнди Коуфаксом, игравшим за лос-анджелесских «Доджерсов». Я не только бейсбольный фанат, но рос в Лос-Анджелесе в середине шестидесятых годов и происхожу из крепкого еврейского рода, так что вы должны понимать: в моей жизни Коуфакс такая же важная историческая и культурная фигура, как Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн и Мартин Лютер Кинг. Поэтому, когда Энди позвала меня на обед, куда был приглашен величайший из живущих питчеров, я не только подпрыгнул от радости, но тут же обзвонил всех своих знакомых спортивных болельщиков и сообщил, какая мне выпала удача. Я знаю много пишущих о спорте и просто фанатов, и все предупреждали меня: Коуфакс терпеть не может, чтобы перед ним лебезили. Не любит говорить ни о себе, ни о бейсболе и особенно ненавидит, когда при нем произносят четыре мерзких слова: «Я ваш жуткий фанат». Всю неделю до обеда я закалял волю и учился не лебезить. Представлял, как пожму Коуфаксу руку, и тут же смотрел в зеркало — проверить, не выдает ли мое лицо хоть каплю обожания. Но больше всего времени я потратил, чтобы вытравить из своего словарного запаса фразу: «Я ваш фанат».

Долгожданный вечер настал, и за столом собралась небольшая компания, всего восемь человек. Коуфакс со своей девушкой появился последним. Пока его не было, я продолжал настраивать себя, чтобы, когда нас станут знакомить, казаться равнодушным. Наконец он вошел, и Энди, зная, как мне хотелось с ним встретиться, подтолкнула его ко мне. Я услышал ее слова:

— Питер, это Сэнди Коуфакс.

Я с усталым видом повернулся в его сторону, едва кивнул и вернулся к якобы занимавшему меня разговору. Я не просто остался к нему равнодушным — повел себя так, словно к нам, ошибившись дверью, завернула какая-то плешь на ровном месте. Но зато остался доволен своим поведением — сознавал, что моя миссия выполнена. Я не поставил человека в неловкое положение. Прошло около минуты, и я почувствовал, что меня слегка похлопывают по плечу. Обернулся — это был Сэнди. Он улыбнулся и сказал:

— Терпеть не могу это говорить, но должен признаться: я ваш фанат.

Вот это да. Оказалось, он читал о том, как Нортон ездил в Париж, и полюбил его. Более того, несколько лет назад, прочитав о приключениях Нортона, он с бывшей женой купил кошку шотландской вислоухой породы. Не стоит говорить, что я почувствовал себя законченным болваном. А чуть погодя — еще болванистее, когда вдруг зачем-то начал рассказывать, что меня беспокоит плечо, и мы стали сравнивать боль в руке у него и у меня. (Для сведения, если кто-то не понял, в чем тут болванистость: у меня обыкновенная рука, ничего в ней особенного, разве что с кистью на конце, которая может печатать 80 слов в минуту; а его — величайшее орудие в истории бейсбола, и когда она отказала, тысячи спортивных болельщиков часами проливали слезы.) Большую часть обеда мы говорили о Нортоне, но ближе к ночи Сэнди, как я его называл (ладно-ладно, я называл его мистер Коуфакс), безмерно меня порадовал и обменялся со мной несколькими словами о бейсболе.

Но наше самое волнующее столкновение со славой произошло в то же лето, что и теннисный позор.

Ему предшествовал довольно странный телефонный звонок. Была пятница — прекрасный жаркий день на Лонг-Айленде. Я находился на втором этаже нашего маленького домика, в своем маленьком кабинете и делал вид, что работаю за своим не таким уж маленьким компьютером. А на самом деле глядел на сад Дженис и недоумевал, как это люди умудряются запоминать названия цветов. Меня же хватало только на то, чтобы сказать «вон тот красный» или «вон тот оранжевый». А если решался на высший пилотаж, то «вон тот красновато-оранжевый». Одновременно поглаживал кота, который, вытянувшись, завалился на бок на клавиатуру и в этой позе очень напоминал персонаж из «Маппет-шоу». Он разлегся на столе, потому что, когда я работал, любил находиться поблизости от меня. А если честно, потому что на линейку клавиш от буквы d до буквы k падал жирный солнечный луч, и кот купался в тепле. Я гладил его и хвалил за то, какое он удачное выбрал место. И сам впитывал солнце, и мне давал повод не писать.

Я схватил трубку после первого звонка (как все литераторы, притворяющиеся, что работают на компьютере). Женский голос с режущим слух британским акцентом спросил меня по фамилии. Я своим американским, вовсе не режущим слух выговором ответил, что я у телефона.

— Говорит Сибил Кристофер, — сообщила женщина. — Как удачно, что я вас застала. Только что с ужасом обнаружила, что вы не идете на завтрашний просмотр.

Здесь требуется немного истории, чтобы вы еще более прониклись, узнав, кто мне позвонил. Сибил Кристофер некогда была замужем за Ричардом Бартоном (которого Элизабет Тейлор увела у нее во время съемок «Клеопатры»). Одновременно она владела и управляла несколькими ночными клубами — все под названием «Артур» — в разных злачных местах по всему миру. И занималась многими другими интересными вещами. Например, как мне было известно, организовала маленький местный театр, который недавно открылся в Саг-Харборе. Благодаря ее связям и силе убеждения театр привлек многих талантливых людей — как авторов, так и актеров, — которые в иной ситуации развивали бы творческие мускулы на более солидной сцене. Сибил объяснила цель своего звонка: она собиралась устроить сбор средств для театра, для чего организовала просмотр мировой кинопремьеры. И вдруг обнаружила, что меня нет в списке приглашенных.

Я немного удивился, что этот факт привел ее в такой ужас, тем более что в Гемптонах меня редко звали на подобные мероприятия. А когда приглашали, я не ходил, предпочитая оставаться дома и смотреть по телевизору спортивные передачи, чем тусоваться с незнакомыми богачами и знаменитостями. Если честно, по мне лучше, чтобы меня водили по раскаленным углям и разъяренные фундаменталисты тыкали мне палками в глаза, чем общаться с незнакомыми богатыми и знаменитыми. (Скажете, дешевая импровизация, но по сути — правда: хуже тусовки с незнакомыми знаменитостями для меня лишь общение со знаменитостями знакомыми.) Я стал вежливо отказываться, но она, выражаясь фигурально, принялась выкручивать мне руки. И, как оказалось, весьма в этом деле преуспела. К своему удивлению, вскоре я начал подумывать, что туда неплохо бы пойти. Она сообщила, что это благотворительное мероприятие, все билеты выкуплены, но она мне откуда-нибудь достанет. Конечно, не даром, за билет придется заплатить какую-нибудь сотню долларов. Игра стоит свеч, — уверяла она меня: картина замечательная, и там будут все-все. Деньги пойдут на такое полезное дело, как театр. И ей страшно неловко, что она не позвонила мне раньше…

Концовка была придумана умело — она упомянула нечто такое, чему я не мог сопротивляться.

— Не поверю, что вас не пригласили. И Тони в недоумении. Он очень хочет вас видеть. Интересовался вами и будет разочарован, если не придете.

— Вот как? — переспросил я. — Он этого хочет?

— Еще бы, — подтвердила она. — Невероятно расстроится, если вас не будет.

— Так уж и расстроится?

— Не сомневайтесь.

— В таком случае думаю, я приду, — сдался я и тут же добавил: — Только вам придется достать не один, а два билета. — Я понимал, что Дженис будет не в восторге, если в субботу я брошу ее одну, а сам уйду на модную кинопремьеру.

— Я вам перезвоню, — пообещала Сибил и сдержала слово. Через несколько минут она сообщила, что чудесным образом достала два билета, которые будут нас ждать в кассе кинотеатра Саг-Харбора, где намечался премьерный показ. А чек я могу выписать, когда мне будет удобно.

Я повесил трубку, размышляя над тем, как же податлив на уговоры. Пришло бы приглашение по почте — и я бы сэкономил две сотни баксов и не потерял бы двух часов, которые придется провести в старом кинотеатре, где пахнет странной смесью дешевого суррогатного масла и моющих жидкостей. Вздохнув, я спустился сказать Дженис, что мы собираемся в кино.

Когда я закончил краткий рассказ, она посмотрела на меня слегка смущенно.

— Не знала, что ты знаком с Сибил Кристофер.

— Не знаком, — ответил я. — Ни разу не встречались, ни разу не разговаривали.

— А кто такой Тони? — спросила она.

— Понятия не имею. — Заметив, что Дженис совершенно сбита с толку, я добавил: — Явно ошибка. Меня приняли за кого-то другого. Что ж, будет забавно. Пойдем посмотрим на их лица, когда вместо того, кого они ждали, явлюсь я.

На следующий вечер недоумевающая Дженис навела на себя субботний лоск — у нее поразительный дар прихорашиваться сообразно обстоятельствам, — я надел десятилетний, плохо сидящий на мне спортивный пиджак, который держал в Саг-Харборе на случай выходов в свет, и мы отправились в город.

Сначала пришлось отстоять очередь в кассу, чтобы получить билеты. Пока она двигалась, я достал чековую книжку и принялся выписывать чек на двести долларов. Мимо проходил довольно неприятного вида билетер и, заметив, что я делаю, остановился.

— Мы не принимаем чеки, — объявил он.

Видимо, решил, что мой чек настолько дутая фальшивка, что хоть, как мячом, в баскетбол играй. Я сразу пожалел, что пришел. Но билетеры меня всегда пугали — одетые в форму, они олицетворяли власть, как полицейские, судьи и те ребята, что являлись чинить кабельное телевидение. Я принялся вежливо объяснять: дескать, Сибил Кристофер сказала, что можно расплатиться чеком, что я только в последнюю минуту принял решение сюда прийти и…

— Как ваша фамилия? — устало спросил он.

— Питер Гитерс, — ответил я неуверенно, ожидая, что наш вечер кончится раньше, чем мы предполагали.

Но как бы неубедительно это ни прозвучало, он тут же встал по стойке «смирно», и в нем проснулась почтительность.

— Прошу прощения, мистер Гитерс. Вам нет необходимости стоять в очереди. Проходите в зал и скажите распорядительнице, чтобы усадила вас на место. Глубоко сожалею, что произошла ошибка. Разумеется, вы можете заплатить чеком. В любое удобное для вас время.

Я покосился на Дженис и самодовольно улыбнулся. Она в ответ покачала головой. Наверное, не сомневалась, что мы угодим в тюрьму как самозванцы.

Распорядительница в зале повела себя еще более обходительно.

— Конечно! — воскликнула она. — Спасибо, что пришли, мистер Гитерс. Ваши места в ряду важных персон рядом с Тони.

— Отлично, — кивнул я. — Было бы непростительно не пообщаться с Тони.

Она провела нас в сектор в середине зала, где три ряда были огорожены шнуром от тех, кого я уже начинал считать мелким планктоном. В этом месте сосредоточился обычный набор светил Гемптонов: актеры, актрисы, управляющие, журналисты, владельцы медиаконгломератов, парикмахеры, публицисты и Дик Каветт (я выделяю его особо, потому что точно не представляю, кто он теперь — то ли актер, то ли телеведущий. Знаю только, что не пропускает ни одного сборища местных знаменитостей). Распорядительница приподняла шнур и сказала, какой нам занять ряд. Мы в точности исполнили ее указания и, расположившись в креслах, наблюдали, как заполняется кинотеатр. То и дело приходили знакомые и, устраиваясь на убогих сиденьях по другую сторону веревки, удивлялись, заметив нас, восседающих посреди ряда славы. Когда мы встречались взглядами, я начинал делать что-то утонченное и очень взрослое, например, запускал палец в ухо и копался в нем.

Наконец зал заполнился до отказа — свободными остались только два места справа от нас. Пока я размышлял об этом, люди начали аплодировать. Оглянувшись, я понял, что прибыл основной герой картины с женой. Но даже не это было главным — их вели к креслам по правую руку от Дженис. Они сели, с любопытством покосились на Дженис и, как все, стали ждать, когда погаснет свет и начнется кино. Пару минут царило неловкое молчание, и Дженис наклонилась к жене звезды и проговорила:

— Привет, я Дженис Доннауд.

Жена улыбнулась и ответила:

— Я Дженни Хопкинс. А это мой муж Тони.

Тони?

Сокращение от Энтони.

То есть Энтони Хопкинс? Сэр Энтони Хопкинс, величайший из живущих актеров?

Да.

И тогда Дженис сказала:

— А это Питер Гитерс.

Ни единого звука — долгая, долгая пауза. Мистер и миссис Хопкинс повернули ко мне головы, смерили взглядом, присмотрелись и промолчали. Я для них ничего не значил.

— Сейчас нас отправят на балкон, — прошептал я Дженис.

Но произошло нечто иное. Энтони Хопкинс, обладатель премии «Оскар», исполнитель главных ролей в «Молчании ягнят» и «На исходе дня» — в той картине, которую мы пришли смотреть, — кашлянул и своим удивительным, гулким уэльским голосом спросил:

— Вы, случайно, не принесли с собой Нортона?

Поверьте, я чуть не упал со стула. А оправившись от шока, стал бормотать что-то вроде: «Да нет… знаете, я обычно не таскаю кота на кинопремьеры…»

Потом мы разговорились. Оказалось, что супруги Хопкинс — настоящие кошатники. Дженни прочитала «Историю любви», и ей очень понравился мой маленький паренек. Она заставила сэра Энтони — то есть прошу прощения, Тони, тоже прочитать книгу. Когда Сибил Кристофер, приятельница Хопкинсов еще по Уэльсу, пригласила их в Саг-Харбор поддержать театр, они в своей лондонской квартире стали размышлять: «Откуда нам известно это название — Саг-Харбор?» И, как рассказала Дженни, муж несколько дней расхаживал по комнатам, потом вдруг, остановившись как вкопанный с видом сделавшего великое открытие человека, с облегчением воскликнул: «Да это же то место, где живет Нортон!» Они тут же начали названивать Сибил и спросили, буду ли я на премьере. А та, решив, что Гитерс — человек, которого ей положено знать, тоже взялась за телефон и заставила меня раскошелиться на билеты.

Когда свет начал меркнуть, Тони перегнулся через Дженис и спросил:

— Можно как-нибудь повидаться с Нортоном?

— Конечно, — ответил я и понял, что они ждут, чтобы я сказал, каким образом. — Ммм… — и, глядя на Лоренса Оливье нашего поколения, предложил: — Не хотите зайти к нам завтра позавтракать? — При этом сразу представил, как буду рассказывать матери, что угощал каннибала-Ганнибала бубликами с копченой лососиной.

— Мы бы с удовольствием, — ответила Дженни. — Но наш рейс в Лондон вылетает в девять утра. Придется выезжать очень рано.

— Тогда приходите выпить после сеанса, — продолжил я.

— О нет, боюсь, это невозможно, — покачала головой Дженни. — После кино состоится небольшой прием. И мы там вроде как почетные гости.

Разочарованный, я не знал, что сказать. И в этот момент Тони предложил:

— Прием состоится в театре Сибил. Не сумел бы Нортон туда приехать?

— Не вижу никаких препятствий, — кивнул я. — Он животное общественное.

Я нисколько не обиделся, что пригласили не нас с Дженис — успел привыкнуть, что во мне видят человека на второстепенных ролях при моей четвероногой звезде. И когда кончилось кино и Дженис с Хопкинсами отправилась на прием, я поехал домой, достал любимую сумку Нортона и в сопровождении кота вернулся к началу вечеринки.

Во время людных мероприятий Нортон вел себя на удивление хорошо (часто гораздо лучше, чем его папочка). Но ему редко случалось бывать на приемах по случаю премьерных кинопоказов. Кот привык к тому, что на сборищах главный гость — он. Однако в данном случае все было по-другому. Так что несмотря на уверенное заявление Хопкинсам, у меня оставались сомнения в разумности этого небольшого путешествия.

И снова я был вынужден принести коту искренние извинения.

Потому что он снова оказался на высоте.

Я полагал, что выпускать Нортона бегать по полу не самая удачная мысль. (Ему-то, слов нет, такая прогулка пришлась бы по душе, но он был ростом в фут и ходил на четырех лапах, что не совсем подходит для вечернего коктейля. К тому же я не был уверен, что бармен знает, как смешивать мартини с кошачьей мятой, поэтому решил избегать неловких ситуаций.) Посадить Нортона на барную стойку тоже не выход. (Мне известно, как ведут себя люди на приемах: стоять на пути стремящихся к спиртному гостей — не для тех, кто жаждет тишины и спокойствия.) В итоге я решил: пусть сидит в первом ряду театральных кресел. Опустил сиденье первого от прохода места, поставил сумку и наблюдал, как кот вылез и, устроившись на ней, превратился в звезду вечера. По большей части он сидел спокойно, словно смотрел спектакль. Или точнее, словно был членом королевской фамилии и принимал гостей. Иногда поворачивал голову, оглядываясь по сторонам, будто ему казалось, что кто-то слишком громко разговаривает. Хопкинсы не отходили от него. Особенно Дженни — весь вечер оглаживала, говорила, какой он милый мальчик. Постепенно вся компания переместилась ближе к сцене, потому что там находились главные приглашенные — Тони и Дженни, а те были там, потому что хотели оставаться рядом с Нортоном. Люди по очереди подходили поздравить Тони с новой замечательной ролью и все как один спрашивали: «Вы познакомились с Нортоном?» И никто (вы правильно угадали) не спросил: «Вы познакомились с Питером?»

Прошло несколько минут, и я успокоился — решил, что за котом не требуется надзирать. Мы с Дженни выпили, поели и смешались с двумя сотнями людей, пришедших поддержать новое культурное начинание Саг-Харбора. Время от времени я возвращался к первому ряду проверить, как там мой вислоухий, а он, насколько я мог судить, был на верху блаженства оттого, что оказался в центре внимания. В какой-то момент я почувствовал, что кто-то тронул меня за плечо. Обернулся и увидел Лорен Бэколл.

— Можно задать вопрос? — поинтересовалась она.

У меня в глазах стояли кадры из фильмов с ее участием «Большой сон» и «Иметь и не иметь», и я как можно обходительнее ответил:

— Конечно.

— Вот что я хочу спросить. — Она положила мне руку на плечо, и ее улыбка стала еще шире и благосклоннее. — Не знаю, кто вы такой и как здесь очутились. Только почему, если мне хочется поговорить с моим старинным и очень-очень добрым другом Тони Хопкинсом, приходится стоять в очереди к вашему чертовому коту?

Я повернулся к сцене — там сгрудилось человек пятьдесят, и все старались пробиться поговорить с Хопкинсами. Дженни держала Нортона на руках, а Тони, повернувшись к людям спиной, поглаживал и почесывал кота. Хотя я и понимал, что среди шума это невозможно, но мне казалось, было слышно, как Нортон мурлычет, перекрывая гомон толпы. Я посмотрел на Лорен Бэколл.

— Долгая история, — сказал я ей. — Поверьте, очень долгая.