Коварный заговор

4.

Только поздним утром Элинор освободилась, чтобы встретиться с Джеффри, которому было приказано лежать на походной койке и отдыхать, пока она не найдет времени для него. Он умолял Иэна взять его с собой, уверяя еще и еще раз, что здоров. Однако от огорчения и отчаянной борьбы со слезами он так разгорячился, что Иэн, увидев раскрасневшееся лицо и прикоснувшись к его лбу, остался непреклонен. Мальчику не могло повредить полежать денек в постели, хотя он и здоров, а если в нем зарождалась какая-то болезнь, отдых мог бы предотвратить ее.

Элинор обнаружила Джеффри лежавшим лицом к стене. Поначалу она решила, что он спит, поскольку тот не мог не слышать ее прихода. И тут ее озарила одна идея. Джоанна могла быть расстроена не только ее браком с Иэном. Она придвинула к кровати низкий стул, села на него и положила руку на затылок мальчика. Он не спал. Она почувствовала, как напряглись его мышцы, но температуры у него не было.

— Повернись, Джеффри.

Мальчик неохотно, скованно повернулся на другой бок. Лицо его было белым, словно маска, глаза, почти черные, уставились в никуда и были едва видны под полуопущенными веками. Элинор ослабила шнуровку его рубашки и пощупала пульс на горле. Пульс был ровным и твердым, ни слабым, ни лихорадочным.

— Я не верю, что ты болен, Джеффри, — спокойно сказала Элинор.

— Я так и говорил, мадам.

— Тогда сядь. Так будет легче разговаривать. — Она подождала, пока он сядет, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене. — Ты ведь любишь лорда Иэна, не так ли, Джеффри?

— Да, мадам. Элинор улыбнулась.

— И не слишком доволен, что у него будет жена? На лице мальчика не отразилось никаких эмоций, но глаза быстро заморгали.

— Я должен быть рад всему, что делает мой господин. Разумеется, я доволен.

Сдержав порыв смеха, который, безусловно, ранил бы чувствительную душу юноши, Элинор погладила крепко сжатые руки Джеффри.

— Это очень благородно с твоей стороны, поскольку ты мог бы опасаться, что отныне лорд Иэн станет тратить много времени на другие дела и не сможет уделять должного внимания твоему обучению и продвижению. Но это не так. Во-первых, лорд Иэн никогда не забудет о своей ответственности перед тобой. Во-вторых, я бы ему не позволила этого. Для меня очень важно, чтобы ты стал сильным и умелым в исполнении своих обязанностей. Часто жизнь лорда Иэна будет зависеть от тебя, так что я должна настаивать, чтобы он научил тебя всему, что умеет сам, как можно скорее.

Что-то шевельнулось под застывшей маской юного лица. Элинор ждала, держа ладонь на руках Джеффри. Юноша уставился на нее, любуясь белой кожей, полным благородным ртом, точеным профилем, большими зеленовато-карими глазами, затененными черными-черными ресницами. Джеффри был молод, но не настолько, чтобы не понимать, что красоту создает гармония души, а не отдельных черт. Это была красота, отличная от красоты королевы, и все-таки красота — ненавистная и пугающая. В доме его деда жили не такие красивые женщины, но они любили Джеффри, а прекрасная королева только ненавидела.

— Вы так прекрасны! — выпалил он.

— Что ж, благодарю тебя, Джеффри, — серьезно ответила Элинор. Она была поражена. Его восклицание не выглядело комплиментом — в голосе мальчика явственно звучал страх. — Я могу уверить тебя, что лорд Иэн не был околдован мною и не потерял разум. Мы знакомы с ним очень давно, он знал меня еще до того, как ты появился на свет, и совершенно привык к моей внешности.

Джеффри впервые поднял глаза и дерзко встретил ее прямой взгляд. Они немного просветлели и стали золотисто-карими.

— Вы знаете, что я незаконнорожденный, мадам? Элинор засмеялась вслух.

— Да, я знаю. И что из того? Мой прадед и прапрадед тоже были такими. Дед, правда, не был, но только потому, что священник достаточно быстро провел церемонию, необходимую моей прабабушке. Я считаю, что это не имеет значения.

— Вы находите это забавным? — Глаза Джеффри снова потемнели, и в уголках их начали собираться слезы.

— Я нахожу это несущественным, — почти торжественно, как клятву, произнесла Элинор, упрекая себя за легкомыслие. Юноша такой ранимый. — Человек создает себя сам. Он может быть грязным животным, даже если по родителям очень родовит, а может быть, как мой Саймон, низкого происхождения, но более благородным, чем короли, которым он служил.

Элинор прикусила губу. Как быстро всплыло в ней имя Саймона. С Джеффри ей следует говорить только об Иэне или об его отце.

— Может быть, — продолжала она, — твоим отцу и матери следовало быть осмотрительнее, но бывает очень трудно успевать думать обо всем. Джеффри, дорогой мой, ты никогда не услышишь от меня ни слова оскорбления в твой адрес или в адрес твоих родителей, потому что ты, мой мальчик, ни в чем не виноват. Неужели ты думал, что меня будет беспокоить твое происхождение?

— Но ведь вы так красивы!

Эта повторенная фраза вкупе с тем, что Элинор услышала от Иэна, прояснила для нее хотя бы часть проблемы Джеффри. Королева Изабелла была одной из красивейших живущих на земле женщин. Элинор опустилась на колени и обняла Джеффри.

. — Дитя ты мое, — прошептала она, — не всякая красивая женщина жестока — по крайней мере к детям. — Она отрывисто рассмеялась. — А тебе нужно еще несколько лет, прежде чем ты начнешь страдать от женской жестокости.

Она отпустила его, снова села на стул и взяла его за руку.

— Не следует слишком винить красивых леди. Ты должен помнить, что они — бедные, слабые существа, и красота — это единственная власть, которой они обладают. Следовательно, им ничего другого не остается, как пользоваться ею — хотя порой и неразумно.

— У… у королевы много власти, — вырвалось у Джеффри.

— Не так много, как кажется… И у королевы Изабеллы хватает личных невзгод, которые… делают ее такой вспыльчивой и… ревнивой, хотя, по правде, часто необоснованно. Но хватит о ней, Джеффри. Теперь ты принадлежишь лорду Иэну и немножко, насколько ты сам пожелаешь, мне. Лорд Иэн не позволит никому, даже королеве, обижать тебя. И если ты согласишься, я тоже буду любить тебя. Тебе не нужно отвечать на это. Просто имей в виду. А теперь, раз ты не болен, может быть, сделаешь кое-что для меня?

— Охотно, мадам.

— Хорошо. — Элинор решила, что нужно как следует занять его чем-нибудь, пока душа его не успокоится. — Мне нужны мой старший егерь и старший сокольничий. Они где-то в районе замка, но где точно — не знаю. Не беспокойся, если сразу не найдешь их. Ты просто должен передать им, чтобы они обязательно пришли на обед в зале сегодня. Ах, да, и старшего конюха тоже поищи, но я не уверена, что он в замке. Если его поблизости нет, не выезжай верхом на поиски.

— Я не упаду с лошади, мадам, — гордо произнес Джеффри и тут же затаил дыхание, сообразив, что проявил дерзость.

Элинор усмехнулась.

— Ну конечно, нет, но лорд Иэн может рассердиться, если после того, как он, беспокоясь о твоем здоровье, приказал тебе остаться, я позволю тебе разъезжать по окрестностям.

Она размышляла, стоит ли ей ненароком упомянуть имя Джоанны. То, что она обнаружила один источник беспокойства Джеффри, не означало, что нет других. Наверное, не стоит. Пусть лучше дети встретятся в зале перед обедом под ее присмотром, и тогда она увидит, есть ли причины для опасений.

Элинор легко поднялась на ноги, и Джеффри тут же вскочил и направился к выходу. Элинор пришлось остановить его, чтобы он захватил свой плащ, заметив при этом, что ему не мешало бы быть поспокойнее. Он застыл встре-воженно, выслушивая ее замечания. И тем не менее начало было положено. Приказ надеть плащ завоевал застенчивую улыбку. Теперь ее ждало очередное испытание, более трудное. Она механически поправила постель и осмотрела комнату. Разобраться с Джоанной будет куда сложнее.

Она нашла дочь, без особого энтузиазма читавшую жития святых с отцом Френсисом. «Иэн, возможно, прав насчет желания Джоанны быть хорошей, — подумала Элинор, — но если и так, то это желание явно не примет форму горячей религиозности, да и слава Богу». Она позвала дочь и повела на женскую половину, несмотря на тяжкие вздохи Джоанны. Еще меньше энтузиазма, чем к жизни святых, Джоанна испытывала к шитью, ткачеству и вязанию. «В ней от меня больше, чем от Саймона: от него только эти рыжие волосы и голубые глаза», — напомнила себе Элинор.

Но она не собиралась усаживать дочь за вызывавшую в ней отвращение работу, которая предоставила бы ее мыслям блуждать вольготно целый день. В предстоящую неделю-две Джоанна будет заниматься только теми вопросами подготовки к свадьбе, которые ей интересны и увлекут ее. И тогда, как надеялась Элинор, все это дело с предстоящим браком будет восприниматься Джоанной как форма развлечения, пока она привыкнет к этой мысли. Но прежде чем Элинор успела приступить к осуществлению своего плана, решив для начала поручить дочери разворошить ящики с дорогой парчой и бархатом, дабы выбрать подходящий материал для свадебных нарядов, Джоанна заговорила:

— Мама, почему так важно быть целомудренной?

— О Боже, сегодня у меня день трудных вопросов! — воскликнула Элинор и жестом велела дочери сесть. — Что навело тебя на эту мысль?

— Святая Агата, — лаконично ответила Джоанна.

— Ого! — Элинор сокрушенно покачала головой. Почему ей всегда так не везло на капелланов, которые были столь же добродетельны, сколь неземны, неумны и непрактичны? Невозможно было объяснить отцу Френсису, что еще не время давать девятилетней девочке читать истории о мученическом сохранении девственности. Прежде всего, было не похоже, что мозг отца Френсиса ухватил тот факт, что Элинор собирается выходить замуж во второй раз всего лишь через пять месяцев после смерти мужа. И даже если бы ухватил, то все равно не увидел бы никакой связи. Целомудрие было, безусловно, святостью, но, как сказал апостол Павел, «лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Брак для тех, кто недостаточно крепок для полного воздержания, не является нарушением целомудрия.

— Что ж. — Элинор тянула время. — Святая Агата посвятила свое тело Богу. Она хотела сохранить его незапятнанным для него.

— Но разве не было бы лучше посвятить его какому-нибудь доброму делу, скажем, обратить человека, который желал ее, в свою веру, чем просто умирать?

Элинор боролась с собой и, как обычно, проиграла. Она усмехнулась.

— Дорогая моя, боюсь, что я думаю так же, как и ты, но это потому, что я простая и земная женщина. А для святых чистота важнее жизни. Этот вопрос не должен возникать для тебя. Будущей леди Роузлинд не пристало накрываться вуалью. Ты должна выйти замуж и вырастить наследников.

— А ты целомудренная, мама?

— Да, Джоанна. Я не знала мужчин, пока не вышла замуж за твоего отца, и никогда не прикасалась к другим мужчинам за все годы, пока мы были мужем и женой, — прикасалась в смысле любви, я имею в виду.

Элинор ничего не сказала о том, как в свое время ей хотелось согрешить с Саймоном — хоть бы и вне брака. Она не лгала своим детям, но опустить тот факт, который, по ее мнению, был вне понимания девятилетнего ребенка, не было ложью.

— Почему? Потому что грешно быть нецеломудренной?

— Нет. Боюсь, что нет, — ответила Элинор, по-прежнему честно, но голос ее уже не был таким же ровным и спокойным, как раньше. — Боюсь, что, будучи девочкой, я не слишком задумывалась о грехе. Просто до того, как я познакомилась с твоим отцом, я не встречала мужчины, которого оценила бы достаточно высоко, чтобы отдать ему не только свое тело, но и сердце, что самое главное. А после замужества я была целомудренной потому, что любила твоего отца, и его бы очень расстроило, если бы я отдала кому-то другому то, что он считал своим.

— Значит, ты больше не любишь папу? — прошептала Джоанна.

Хоть Элинор и знала, каким будет следующий вопрос, она невольно вздрогнула. Готовность к боли не уменьшает силу удара. Она глубоко вздохнула, потом еще раз.

— Ну конечно, я люблю твоего отца, Джоанна. И всегда буду любить его, вечно. — Она остановилась, борясь со слезами, но и это сражение она проиграла тоже. Они медленно покатились из уголков ее глаз по щекам.

— Ты думаешь, что папу больше не будет беспокоить, если ты отдашь Иэну то, что раньше принадлежало ему?

Элинор вытерла лицо. Джоанна, казалось, не обратила внимания на ее слезы, но это было неудивительно. Она так часто видела заплаканное лицо матери за последние полтора года, что это для нее стало привычным делом.

— Именно так, — ответила Элинор. — Папа по-прежнему любит нас всех, но ему больше не нужно мое тело, Джоанна, а он не такой человек, чтобы упорно хранить то, что ему не нужно, только за тем, чтобы кто-то другой не воспользовался. Папу мое замужество не будет волновать. Его волнует только, чтобы не забыли о нем, а я никогда не забуду и никогда не перестану любить его.

Ответ вроде бы удовлетворил Джоанну, и она уже наклонилась вперед, чтобы слезть со стула. Но тут внезапно нахмурилась. Очевидно, в ее голову пришла еще одна мысль.

— Но тогда как же быть с Иэном? Если ты любишь папу и выходишь замуж за Иэна — разве ты не потеряешь целомудрие, став его женой, но не боясь его расстроить.

— А кто сказал, что я не люблю Иэна, Джоанна? — с ударением произнесла Элинор. — Знаешь ли, очень возможно любить нескольких людей одновременно. Я люблю тебя. Разве это означает, что в моем сердце нет места для Адама, ведь он тоже мой ребенок. Почему я не могу также любить и Иэна, продолжая любить твоего папу? А если я люблю Иэна, то ничего такого не сделаю, что расстроило бы его. Уверяю тебя, я буду такой же целомудренной женой для Иэна, какой была для твоего отца.

На этот раз Джоанна уже спрыгнула на пол, прежде чем вспомнила еще один вопрос:

— Джеффри заболел, мама?

Элинор не вздохнула с облегчением, но произнесла про себя благодарственную молитву. Какой долгий путь ей с Иэном придется пройти, пока в душе этого ребенка не воцарится покой.

— Нет, — начала она, и тут ей пришло в голову, что упоминание имени Джеффри может сослужить хорошую службу. Она притянула Джоанну к себе поближе, чтобы иметь возможность говорить тихонько, не боясь, что их могут услышать служанки. — Ты спросила меня, почему необходимо быть целомудренной. Джеффри — хороший пример. Его мама не была целомудренной и не была женой его папы — я не знаю почему, так что не спрашивай меня об этом. Конечно, это совсем не вина Джеффри, но многие жестокие и глупые люди издеваются над ним за это и называют его ублюдком, словно он виноват в своем рождении. Джеффри не заболел. Он просто испугался, что, раз он перестает быть гостем и остается жить в нашем доме, ты, Адам и я можем быть недобры к нему. Если ты не будешь целомудренной, у тебя может появиться ребенок, и этот ребенок будет страдать из-за того, что ты сделала. Это, конечно, несправедливо.

— Почему же его мама и папа не защищают его? — спросила Джоанна, пренебрегая вопросом целомудрия ради более интересной темы.

— Его мама умерла. А папа очень любит его, но не в состоянии защитить Джеффри от всего мира. Он не может постоянно держать Джеффри при себе. Ты же знаешь, что и Адам через несколько лет уйдет в другой дом на воспитание. Мы с Иэном постараемся найти людей, которые будут любить его и будут добры к нему, но ошибки возможны. Кто-то оказался очень недобр с Джеффри до того, как он попал под опеку Иэна. Ты не можешь представить себе, как ему было тяжело! Поэтому так же, как ты не должна трогать раны на спине Иэна, ты не должна называть Джеффри байстрюком или ублюдком даже в гневе. — Элинор улыбнулась. — Называй вошью, или слабоумным червяком, или придурком, если очень захочется, но не теми словами.

— Приличные дамы не употребляют таких слов, — торжественно заявила Джоанна.

— Что ж, я никогда и не говорила, что ты приличная дама — я только пытаюсь сделать тебя такой, — едко ответила мать. — И если учесть ссору с Адамом, прямо в этой комнате, которую я нечаянно подслушала, я не слишком преуспела в своих попытках, — поддразнила она дочку и улыбнулась, когда Джоанна начала горячо возражать, почему это братьям, особенно младшим, дозволено использовать слова, которые не годятся для приличной дамы.

— Не будем об этом сейчас, — оборвала ее Элинор. — Мы и так потратили много времени на болтовню.

Но даже выслушивать лекции было лучше, чем вязать.

— Но, мама… — завела опять Джоанна.

— На свадьбе мы должны выглядеть красивыми и богато одетыми, — искушающе остановила ее Элинор, — и новая одежда должна быть самой лучшей, чтобы мы не опозорились перед гостями. Что бы лучше тебе подошло, как ты думаешь? Давай пересмотрим сундуки.

Когда слуга доложил Элинор, что отряд, отправившийся на поимку разбойников, вернулся, она отложила иголку и подошла к окну, выходившему во внутренний двор замка. Она сняла с окна шкуру, которая хоть немного защищала от холода, и увидела, как Иэн нежно будит Адама, который потягивался и зевал у него на руках. Элинор покачала головой, увидев на плече Иэна его щит, но понимала, что ей нечего возразить. Объяснение было очевидным. Они отсутствовали слишком долго, Адам устал, а Иэн не мог уязвить гордость мальчика, передав щит кому-то другому.

К ней вернулся страх. В замке Иэна ждал гонец от графа Солсбери, а сцена во дворе лишь усиливала беспокойство. Веселые голоса и смех солдат показывали, что они рады молодому хозяину. Когда они выезжали с Бьорном, то возвращались угрюмые, разочарованные повторяющимися неудачами рейдов. Даже Бьорн выглядел приободрившимся. Его походка пружинила, словно он сбросил с себя огромный груз. Оуэн, гораздо более подходящий компаньон для ее сына, нежели огрубевшие солдаты, проводил сонного Адама в дом. Элинор почувствовала глубокую признательность Иэну и уже не хотела потерять его.

Иэн вошел в зал вслед за Оуэном и пошатывающимся Адамом. Шел он легко, несмотря на тяжесть снаряжения. Щита на нем уже не было, отметила Элинор и, обратившись к Джоанне, велела ей отвести брата в женскую половину и проследить, чтобы его хорошенько вымыли. Джеффри, игравший с Джоанной в шахматы, вскочил на ноги. Элинор приказала ему привести посланца графа Солсбери к своему господину.

— Он сказал, откуда приехал? — спросил Иэн.

— Из Франции.

— Черт! Значит, Солсбери еще не вернулся, и это как-то связано с королем. — Для дальнейших догадок времени не оставалось, так как в этот момент вернулся Джеффри с гонцом. Иэн взял письмо, которое тот протянул ему. — Это моя нареченная жена, Элинор, — сказал он посланцу. — То, что тебе велено передать, можешь говорить при ней.

— Никакого устного послания нет, милорд.

Иэн опустил глаза на письмо и тихонько простонал.

— Собственноручное, — сказал он Элинор, жестом отпустив гонца.

— Значит, новости плохие?

— Да, похоже, — ответил Иэн с угрюмой улыбкой, — но хуже всего то, что я могу и не узнать, о чем в нем говорится. Я уже говорил тебе, что Солсбери не похож на других анжуйцев. Что бы о них ни говорили, в школярстве они все чувствуют себя, как рыба в воде. Все без исключения, даже дочери, пишут прекрасным почерком. — Он взломал печать, развернул письмо и, покачав головой, протянул свиток Элинор. — Солсбери же, спаси и сохрани его Господь, единственный из сыновей Генриха, который, кажется, абсолютно не способен к чистописанию.

Несмотря на беспокойство, Элинор не смогла не рассмеяться, просмотрев страницу. Судя по всему, Иэн скорее даже преуменьшал, чем преувеличивал. Слова перемежались чернильными кляксами и брызгами, располагаясь на бумаге под всевозможными углами. Порой было невозможно определить, принадлежит слово верхней или нижней строчке. В некоторых местах слова вообще не образовывали строчек, задираясь вверх или загибаясь по кругу у полей листа. Эли-нор не могла понять, то ли Солсбери не умел чинить перья, то ли он просто вырвал перо из хвоста незадачливой птицы и использовал его в натуральном виде. Толстые линии сливались — буквы «а», «о», «е» и «с» отличить друг от друга было просто невозможно, так же как «н», «м», «и», «п». Иэн нахмурился:

— По правде говоря, я не нахожу это забавным. Чтобы расшифровать все это, понадобится несколько часов, а нам после обеда следует отправляться снова, если мы хотим поймать грабителей. Однако я должен знать, что он сообщает.

— Если ты доверишься мне, — предложила Элинор, — я составлю тебе аккуратную копию.

— Ну конечно! — обрадовался Иэн и щелкнул пальцами. — Какой же я осел! Я же знаю, что ты умеешь читать и писать — я сам видел тебя за составлением счетов, — но это такое неподходящее для женщины занятие, что у меня совершенно выскочило из головы. Но ты уверена, что сумеешь справиться с этим? Книга или письмо, написанные писарем, — это совсем другое дело…

Элинор усмехнулась:

— Я справлюсь гораздо быстрее, чем ты, полагаю. Мое сердце теплеет по отношению к Вильяму Солсбери. Это письмо так похоже на каракули моего деда, что я должна любить Солсбери уже за одно это. Иди разоружайся, Иэн, а я потороплю с обедом и потом примусь за твое письмо.

За неделю до того, как письмо Солсбери было доставлено в замок Роузлинд, Солсбери сам читал письмо от своей жены. Закончив, он некоторое время смотрел в пространство. Постепенно довольная и нежная улыбка смягчила обеспокоенное выражение его лица. Он вздрогнул и встал. Он сделал все, что мог, и снова потерпел неудачу, а Джон окончательно впал в апатию. Раз он не мог сделать больше ничего полезного, то следовало бы возвращаться домой. Продолжая улыбаться, он, захватив письмо с собой, отправился просить аудиенции у брата.

— Леди Эла больна серьезнее, чем обычно, — сообщил он королю.

Джон поднял на него скучные глаза. Было известно, что королева вынашивает ребенка, и Джон с законным оправданием, что не смеет касаться своей жены из страха навредить своему долгожданному наследнику, веселился с дюжиной леди одновременно. К чему бы то ни было другому у него не осталось ни интереса, ни сил. Тем более он хорошо знал леди Элу и не сомневался, что трехмесячное отсутствие супруга заметно ухудшило ее слабое здоровье. Он лениво улыбнулся, жестом разрешив Солсбери ехать.

— Я не знаю, брат, почему ты не задушишь ее, — сказал на прощание Джон. — Уверяю тебя, не найдется ни одного человека, который не назовет это оправданным убийством. Во всяком случае, именно я буду твоим судьей.

— Я привык, — ответил Солсбери, ухмыляясь. — С мужчиной случаются вещи куда худшие, чем жена, жаждущая его общества. Она чувствует себя лучше, когда я с ней.

— Тогда поезжай. Даже я уже получил письма.

— Мне очень жаль, Джон. Я скажу ей больше так не делать. Мигрень Элы не должна тебе докучать.

— Не ругай ее, — безразлично произнес Джон. — Уверяю тебя, ее письма совсем не беспокоили меня.

«Конечно, — подумал Солсбери, поклонившись в дверях, — сейчас-то тебя ничто не беспокоит». В другое время он мог бы попытаться расшевелить брата, но в данный момент был доволен сонливостью Джона. Когда король очнется от своей меланхолии, он начнет проявлять лихорадочную деятельность, и Солсбери беспокоился, к каким последствиям эта лихорадка сможет привести.

Для начала король вернется в Англию — окрыленный успехами во Франции, он уже решился на новый виток налогов. Далее он, без сомнения, начнет давить на папу, чтобы тот утвердил епископа Норвичского архиепископом Кентерберийским. Меньшим по масштабу, но важным для вовлеченных в него людей делом со вдовой, на которой хочет жениться Иэн де Випон, король, безусловно, займется в числе первых.

Солсбери вздохнул. Он понимал, что этой женщине уже когда-то было сделано предложение, и она отвергла авансы Джона. Солсбери от всего сердца сожалел о привычке своего брата вмешиваться в дела вдов и дочерей крупных землевладельцев. Одно дело — затащить дочку какого-то мелкого рыцаря в свою постель. Тут отец обычно бывал только польщен, потому что либо он получал за девушку небольшое имение, либо ее выдавали замуж за другого мелкого рыцаря, который тоже только рад был получить милость короля за небольшую цену лишения девственности его жены. Однако совсем другое дело снова пытаться играть с женой такого человека, как Саймон Лемань.

Что ж, думал Солсбери, он сделал все, что мог, — то есть ничего. Ему было жаль эту женщину, но де Випон мог удовлетвориться какой-то другой богатой наследницей. Тут он остановился как вкопанный. Чепуха! Иэна не интересовали земли вдовы. Он говорил в основном о детях, а если Джон отдаст эту женщину кому-то из предполагаемых им людей…

По коже Солсбери пробежал холодок. Мальчик не проживет и недели, а судьба девочки может оказаться и того хуже. Он вдруг ясно представил себе лицо Иэна, когда тот говорил о детях, и столь же ясно вспомнил милость Иэна по отношению к Джеффри. Иэн был лояльным вассалом короля, но всякой лояльности есть предел. У Леманя были и другие друзья — Пемброк и Лестер, — и лорд Ллевелин Уэль-ский тесно связан с де Випоном.

Солсбери чуть было не вернулся попытаться урезонить Джона. Вкупе с новыми налогами подобный шаг — насильственный брак богатой и влиятельной леди с одним из своих фаворитов низкого происхождения — мог стать маленькой искрой, которая разожжет большой пожар восстания. Но Солсбери понимал, что сейчас уговаривать Джона бессмысленно. Джон будет только улыбаться и говорить, что это все неважно, или даже пообещает сделать то, чего требует Солсбери, однако ни видимое безразличие, ни подобное обещание не остановят его от мести, когда он вновь обретет свою необузданную энергию.