Ковбои и индейцы

— Что случилось? Она не заболела? С ней все в порядке?

Мистер Патель обернулся к нему.

— Да, конечно, — улыбнулся он. — Не поймите меня превратно. С ней все в порядке. Безусловно. — Красивое лицо мистера Пателя озарилось улыбкой, он схватил Эдди за руки. — С ней все хорошо! — Он снова засмеялся. — Но неужели вы ничего не знаете?!!

Да нет же, повторил Эдди, он вправду ничего не знает.

— Она вышла замуж, Эдди! Наша малышка Марион замужем.

У Эдди перехватило дыхание, будто от резкого удара в живот.

— Она вернулась в Ирландию. Я был уверен, что вы знаете. Она говорила, что пыталась с вами связаться. Том Кланси. Парень из ее родного городка, учился на священника, но бросил учебу. Марион снова встретилась с ним вскоре после вашего исчезновения. Она была так расстроена, когда вы ушли, поэтому мы отправили ее домой, чтобы отдохнула недельку-другую. А потом она позвонила. Теперь она живет там и очень счастлива. Мы с миссис П. ездили на свадьбу. У ее мужа небольшой бизнес там, в городе. Закусочная. Мы познакомились с ее отцом. Какой персонаж!

— Да, — хрипло выговорил Эдди. — У него нет носа.

— Верно, — кивнул мистер Патель, — так и есть. Он очень хорошо отзывался о вас, Эдди. И вообще, все очень сожалели, что вы не смогли приехать на церемонию.

— Вы правда встречались с ее отцом? — спросил Эдди.

— Да, — подтвердил мистер Патель. — Конечно, в прошлом у них с Марион были кой-какие трения, печально, но факт, однако ж в принципе он человек хороший, и сейчас отношения у них налаживаются. Оба стараются понять друг друга. Марион живет на той же улице, и скоро у нее будет ребенок.

Ноги у Эдди стали вдруг как ватные.

— До чего же красивая страна, Эдди. Я никогда в жизни не видел таких закатов. Никогда. А эти величественные горы…

На Эдди накатила дурнота. Он оперся о стойку растопыренными пальцами, стараясь удержаться на ногах.

Мистер Патель перестал рассказывать о низеньких каменных стенках, об уютных домиках, о глубоких синих озерах и об огромном дружелюбии простых людей. Он заметил, что Эдди неважно выглядит, и предложил ему выпить. Эдди не мог вымолвить ни слова. Одним глотком осушил стакан — виски обожгло горло, из глаз брызнули слезы. Мистер Патель вызвался спеть ирландскую песню, чтобы взбодрить его, и затянул, дирижируя сам себе:

Мистер Патель умолк, прекрасные глаза подернулись мечтательностью.

— Красивая страна, — вздохнул он, печально качая головой, — и так жаль… История. До чего же все печально.

Тишину вновь разорвал телефонный звонок.

— Вы не согласны, Эдди? Вам не кажется, что это очень печально? Все, что там происходит?

— О чем вы? — с трудом выдавил Эдди.

— Ну, обо всем, что вы причиняете друг другу, — пояснил мистер Патель.

— Ах, вот вы о чем.

Да, сказал Эдди, это вправду очень печально, но мистер Патель уже снял телефонную трубку и потому пропустил слова Эдди мимо ушей. Потом с удивленным выражением лица протянул трубку Эдди.

— Эдди Вираго! — послышалось сквозь треск помех. — Я уже который месяц пытаюсь связаться с тобой, старый хитрый пес! Это Киеран Кейси… По поводу студенческого займа. Мне придется завести на тебя дело, Эдди, хе-хе-хе! Будь осторожен, Эдди, иначе я выйду на тропу войны и сниму с твоей башки скальп вместе с этим петушьим гребнем!

Когда мать открыла Эдди дверь, в первую минуту он ее не узнал.

На ней были модные джинсы «Ливайз» и теплая белая кофта с черно-белой аппликацией — фигуркой ковбоя. Волосы были изящно подстрижены и выкрашены в непривычный золотисто-рыжий цвет, отчего она казалась моложе и красивее, чем запомнилось Эдди (если ирландцу пристало говорить так о матери). С виду этакая певица кантри из Теннесси, а не бывшая жена дублинского банковского служащего. Судя по всему, она тоже удивилась, увидев Эдди, и в первые мгновения не могла произнести ни слова, поскольку, открывая дверь, что-то жевала, — только широко распахнула глаза и радостно всплеснула руками. А едва Эдди переступил порог, она расплакалась.

— Дай мне на тебя посмотреть, — сквозь слезы твердила она.

Прихожая маленького домика была чистенькая и белая, вдоль лестницы на серой стене висели прямоугольнички акварелей. Из кухни наплывал запах теплого хлеба и чеснока. Мать обняла Эдди, и он тоже заплакал, крепко обнял ее и отпустил, только когда в прихожую неторопливо вышел широкоплечий здоровяк. На лице у него читалось обеспокоенное любопытство. Эддина мать босиком на полу, выложенном мелкой черно-белой плиткой; ногти у нее на ногах розовели светлым лаком.

— Реймонд, — сказала она, не глядя на вошедшего, — это мой сын Эдди.

Здоровяку Реймонду было лет шестьдесят, а то и чуть больше, загорелое лицо, крепкая мускулатура, счастливая улыбка. Судя по выговору, коренной лондонец. Напомаженная серебристая шевелюра зачесана назад. На нем была зеленая клетчатая рубашка без воротника и вельветовые брюки, живот свешивался поверх ремня. Он напоминал строительного рабочего или, к примеру, водопроводчика, но не был ни тем, ни другим. Он занимался джакузи. По крайней мере, так он сказал, когда мать Эдди попросила его рассказать что-нибудь о себе. Реймонд вытер руки о штаны, потом крепко пожал Эдди руку и долго ее не отпускал. Он пришел из сарая, где колол дрова, и от него сладко пахло древесными щепками. Он угостил Эдди жвачкой. Даже пальцы у него поросли волосами. Эдди улыбнулся.

— Значит, джакузи занимаетесь? — спросил он.

— Верно. — Реймонд рассмеялся. — Все анекдоты на эту тему я уже слышал, и, если вы посмеетесь надо мной, Эдди, я не обижусь.

Эдди снова улыбнулся.

— Вы прямо копия своей матери, — сказал Реймонд. От улыбки его красное лицо собиралось в морщинки. Говорил он мягко и вежливо. — Мы так рады, что вы приехали, правда, Мэй?

— Нет, — сказала она. — Он весь в отца. Когда открыла дверь, я было подумала, что это он, честное слово.

Реймонд посмотрел на Эдди так, словно знал, как выглядит Фрэнк.

— Правда? — Он опять улыбнулся. — В самом деле? Вот забавно!

Над крышей дома пролетел самолет. Пол задрожал, стекла в окнах задребезжали. На улице в притворном ужасе завопили дети.

— Приготовь нам чайку, Реймонд, — сказала мать, взяла Эдди за руку и провела в гостиную. — Господи, если бы я знала, что ты придешь.

— Это уж точно, босс! — Реймонд деланно вздохнул и поправил картину на стене.

В углу маленькой комнаты стояло пианино, накрытое белой кружевной скатертью, на которой выстроились фарфоровые безделушки и хрустальная ваза. В гостиной было холодно, и мебель оттенка морской волны еще усиливала это ощущение. Узор на столешнице кофейного столика изображал карту мира. На стеллаже аккуратными стопками лежали журналы.

— Значит, это и есть Реймонд, — сказал Эдди, чтобы не молчать.

— Да, это он.

Мать долго смотрела в пустой камин, словно там пылал огонь.

— Мы вместе строим жизнь, — внезапно сказала она, прикуривая сигарету. Эдди барабанил пальцами по подлокотнику.

— Ясно, — обронил он. И опять настала тишина.

— Я теперь курю, — радостно сообщила она.

— Да, — кивнул Эдди, — я тоже.

— А еще немного рисую.

— Молодец! — с легким удивлением воскликнул Эдди. — Вот здорово.

— Умеренно, — угощая Эдди сигаретой, сказала она. — Не слишком увлекаюсь.

Эдди жевал жвачку.

— Я имею в виду сигареты, — пояснила мать. — А не рисование. — Она нервно засмеялась.

Эдди промолчал. Мать кивнула и выдохнула облачко дыма, медленно поплывшее по комнате.

— Вчера вечером я звонила твоему отцу, — серьезно сообщила она. — Реймонд по пятницам покупает мне «Айриш пресс». Мы так встревожились, когда прочли в газете эту страшную новость. Встревожились за тебя.

— Да, — кивнул Эдди, — я хотел туда съездить, но времени не было.

— Все-таки надо было поехать. На похороны.

Нет, сказал Эдди, похороны состоятся в Штатах. Все уже улажено. Родители Дина Боба прилетают на днях, чтобы забрать его.

— Ну, ты понимаешь, — прибавил он, — забрать его дурацкое тело, и все такое… — В глаза ему попал дым, Эдди сощурился и заморгал. — Его останки, кажется, так это называется.

— Н-да, — сказала мать с нервным смешком. — Странно, я так привыкла к бедняге Дину, он для меня стал почти как родной. Словно из нашего, ирландского племени.

Эдди ничего не сказал.

Ужасно, опять повторила мать, просто ужасно. Эдди согласно кивнул, мечтая, чтобы она переменила тему.

— Он часто о тебе спрашивал, — сказал Эдди. — Думаю, ты ему очень нравилась.

У матери дрогнули губы, казалось, она вот-вот опять заплачет. Приятно слышать, сказала она, Дин всегда был таким милым, таким красивым мальчиком; ах, какая потеря, поневоле задумаешься…

— Фрэнк и я, — начала она, поспешно кивнула и поправилась, словно Эдди не знал, о ком она говорит, — твой отец и я… Твой отец и я… — Она замолчала, так ничего и не сказав.

Вошел Реймонд с подносом, который аккуратно поставил прямо на украшенный картой столик. Даже язык высунул от усердия. Перевернутые чашки звякали о блюдца. Потом Реймонд хлопнул в ладоши и предложил немного погреться. В комнате стало, пожалуй, еще холоднее — вечерело, меркнущий свет наливался темной медью. Эдди сказал, что все и так хорошо, но Реймонд стоял на своем и в конце концов театральным жестом повернул ручку термостата на стене.

— Мы нечасто пользуемся отоплением, — сказал он, — включаем только по особым случаям.

Потом он посмотрел на мать Эдди и вопросительно поднял брови. Она кивнула. Реймонд опять хлопнул в ладоши, чуть слишком громко — маленькая комнатка откликнулась легким гулом фортепианных струн.

— Ладно, — сказал он, — у меня там осталась кое-какая работа, так что в случае чего я наверху.

Он ушел, и мать Эдди слегка виновато улыбнулась.

— Он хороший человек, — сказала она, — и заботится обо мне.

— Прекрасно, — ответил Эдди, — рад слышать.

— С некоторых пор мы с твоим отцом снова начали общаться, — внезапно сообщила она, — ты, наверное, знаешь.

Да, сказал Эдди, он знает.

— Он сказал, нам с тобой, — мать искоса взглянула на Эдди, — нужно потолковать.

В этом нет необходимости, сказал Эдди. Ей незачем что-то объяснять. Но, понимая, что матери все же необходим этот разговор, он откинулся в кресле, отхлебнул чаю и приготовился слушать. Мать откашлялась. Она снова смотрела в пустой камин, собираясь с мыслями.

— Тут нет виноватых. Так уж получилось, что мы с твоим отцом разошлись, — сказала она, словно давно репетировала эту фразу.

— Да, — смущенно пробормотал Эдди. — Это все видели.

— Конечно, я его не виню, но жизнь пошла не так, как мы думали. Это не преступление. Просто в один прекрасный день я вдруг осознала, что твой отец не тот человек, за которого я выходила замуж. Совершенно другой. Не хуже и не лучше, просто совсем другой. Усталый, Эдди. Вечерами постоянно впадал в депрессию. Я часто заставала его посреди ночи на кухне, он пил молоко. Даже не знаю, что тебе сказать. Твой отец никогда не был доволен, и, похоже, я не могла дать ему то, чего недоставало его жизни. Я не могу объяснить. Он работал, он всегда делал все, что нужно, но всегда был несчастлив. Целеустремленный, самоотверженный, может, чересчур самоотверженный.

— Да, — сказал Эдди, — я знаю.

— Он в тревоге просыпался среди ночи и, что бы я ни делала, не успокаивался. Он очень серьезно относился к своим обязанностям. Он желал нам добра. У него были такие планы… ну, то есть у нас… — Она замолчала, на глазах выступили слезы. — Мы никогда не думали, что все будет так скверно, — сказала она ломким высоким голосом. — Нам это в голову не приходило. В молодости об этом не думаешь. Если двое любят друг друга, им кажется, все уладится само собой.

По ее щеке медленно поползла черная влажная полоска туши. Мать заморгала. На секунду поднесла руки к лицу, потом посмотрела сыну в глаза. Губы ее дрожали.

— Ты поймешь, что я имею в виду, — сказала она, — когда станешь старше.

— Да, конечно.

Эдди протянул руку и крепко сжал пальцы матери. Она начала всхлипывать, согнувшись в кресле, пытаясь успокоиться.

— Нельзя сказать, что мы не пытались, — продолжала она, — особенно твой отец, особенно Фрэнк. — По ее щекам снова покатились слезы, она судорожно всхлипывала. — Просто любовь может завести не туда, Эдди, вот в чем дело. Это вовсе не означает, что любви не было. Ты не должен так думать. Я никогда и никого не полюблю так, как любила Фрэнка. Он был для меня всем, и я хочу, чтобы ты это знал. Не думай, что любви не было. Я любила твоего отца, и мы оба любили тебя. Это чистая правда. Когда ты женишься, Эдди, сам увидишь, как все происходит и как люди иной раз способны запутаться в таких вещах.

Эдди с трудом сглотнул, потом прижал плачущую мать к груди и погладил ее по волосам.

Он сказал, что прекрасно понимает, что она имеет в виду, и Патриция тоже понимает, он уверен. Мать выпрямилась и принялась вытирать глаза кончиками пальцев.

— Ты так думаешь? — спросила она.

Да, ответил Эдди; мать легонько кивнула и сказала, что это хорошо.

— Странно, но после смерти бабушки я решила, что не желаю всю свою жизнь провести в роли матери и жены. Только и всего. Подумала, что мир полон возможностей, и хотела воспользоваться хоть какими-то из них.

Рассказывая все это, мать играла со спичками: вертела их между пальцами, раскладывала на столе, обкусывала головки. А Эдди повторял, что все будет хорошо, пил чай и держал ее за руку.

— Ведь мне было почти пятьдесят семь! — Она засмеялась.

— Да, — сказал Эдди, — я знаю.

Он передал ей салфетку и гладил ее слабую обмякшую руку, пока она другой рукой вытирала глаза. Потом мать принялась рассказывать, как она познакомилась с Реймондом в консультативной группе, после смерти его жены. Однако Эдди сказал:

— Не обижайся, но объяснять незачем. Это ваше личное дело. Ты моя мать. И мне не хочется все это выслушивать. Я не намерен всю оставшуюся жизнь провести у психоаналитика. — Он повторил, что это ее личное дело, и рассмеялся: — Если ты понимаешь, о чем я.

Пробили часы.

— Да. — Она тоже рассмеялась. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Потом налила еще немного чая и принялась расспрашивать Эдди о его жизни. — Я так давно не видела тебя, Эдди. Папа говорил, у тебя появилась какая-то особенная знакомая, девушка из Донегола. Это правда?

Эдди скользнул взглядом по комнате, прислушиваясь к гудению труб.

— Не совсем, — улыбнулся он. — Мы просто дружили, но никогда не были близки.

— Вот как… Что ж, не скрою, отец сказал, эта девушка не для тебя. Такое у него сложилось впечатление. Иногда он весьма проницателен. По его словам, эта девушка тебе не пара.

— Я же сказал, мы просто дружили. Она связалась с каким-то типом, который в один прекрасный день бросил ее. Вышел как-то утром из дому, якобы на работу, и не вернулся. После она обнаружила, что он успел потихоньку вынести из квартиры все свои вещи. Просто ушел и не вернулся. Из-за этого у нее крыша малость съехала, а он узнал обо всем, когда уже было слишком поздно. Она устроила пожар на работе, в супермаркете, и твердила всем, что это несчастный случай; потом потеряла работу, но делала вид, что ходит туда каждый день. Где она бывала на самом деле, никто так и не знает.

— Бедная девочка, — вздохнула мать.

— Потом, когда он оставил ее, выяснилось, что она пыталась поджечь гостиницу, где они жили, а затем наглоталась снотворного. Сейчас она в больнице.

— Бедняжка, — повторила мать.

— Да, — сказал Эдди. — Тот парень хотел к ней вернуться, но сам не понимал этого. В конце концов он осознал, что любит ее, но было поздно. Все зашло слишком далеко. — Эдди пожал плечами. — Бывает. Ничего не поделаешь.

Мать сказала, что жизнь полна печалей и что Эдди успел кое-что повидать. Он снова пожал плечами.

— Все дело в ее семье, — сказал он, — в прошлом у нее были ужасные вещи. Тебе незачем про такое слушать.

— Как и в нашей семье. — Она неуверенно рассмеялась.

— Ну, — сказал Эдди, — вроде того. Вообще-то кое-что похуже. Не стоит об этом говорить.

— А почему она сюда приехала, Эдди? Работу искала?

— Нет, по другой причине. Не из-за работы. Она говорила, что ищет работу, но это неправда. Она и мне не говорила, но я все равно знал. Догадался. Есть другая причина, по которой девушки из Ирландии приезжают сюда. И она приехала именно поэтому. Нужно было разобраться с определенной проблемой.

Мать кивнула, глядя в чашку.

— Она, видишь ли, была родом из маленького городка. — Эдди засмеялся. — Она родом из маленького городка. Не знаю, почему я сказал «была».

— Да, должно быть, несладко ей пришлось.

— Кошмар, — согласился Эдди. — Беременная, совсем одна… что говорить… Ей было необходимо избавиться от ребенка. — Он посмотрел матери в глаза. — Тяжелая ситуация, но в жизни такое не редкость.

— Жизнь похожа на игру в домино, — вздохнула мать, — события и происшествия выстраиваются вот так. — Она пальцем прочертила на карте мира незримую линию. — Начинаешь в какой-то определенной точке, заканчиваешь в другой определенной точке, а что происходит между этими двумя точками, одному Богу известно. Люди думают, что могут выбирать, как им жить, но на самом деле ничего подобного.

— Я думаю, все же какие-то правила существуют.

— Да, существуют, но узнаешь их только задним числом. С ума сойти. Тут как в статистике, понимаешь? Ты не видишь этих правил, пока не отойдешь подальше. Они похожи на картину… такую, из маленьких точек… — Она помолчала. — Ты с ней видишься, с этой своей подругой?

— Нет, — ответил Эдди. — Больница далеко, где-то в Суррее. Да мне и не хочется видеть ее такой, как сейчас. — Он отхлебнул чаю. — Она не в лучшем состоянии и почти не принимает посетителей. Не может.

Потом мать начала рассказывать о своей подруге, которая однажды увидела, как ее маленькая дочь целует другую девочку, и заперла ее дома на несколько месяцев. Некоторое время Эдди слушал, радуясь смене темы, потом спросил, нельзя ли воспользоваться ванной.

Поднимаясь по лестнице, Эдди засмотрелся на одну из маленьких акварелей на серой стене. Мужчина и женщина, взявшись за руки, смотрели на ярко-розовое море. Две черные фигуры, стройные и молодые. С виду счастливые, если тени могут быть счастливыми. В правом нижнем углу мать написала свое имя. Мэй Вираго. Эдди перевернул рамку, но никакого названия не нашел.

В ванной он набрал в раковину воды и ополоснул разгоряченное лицо. За окном виднелся садик, свежий и зеленый, плющ оплетал старую шпалерную изгородь и каменную чашу с водой, в которой с криками возились чайки.

На лестничной площадке, напротив ванной, была маленькая комнатка, где Эдди разглядел две кровати с ночными столиками. Реймонд сидел за столом у окна, с калькулятором в руках, курил и что-то бормотал себе под нос.

— Все в порядке, Эдди? — спросил он.

— Конечно, Реймонд. У вас там обалденная джакузи!

— Да уж, размер будь здоров. — Реймонд засмеялся. — Иногда очень здорово помогает.

Эдди посмотрел на кровати, застланные одинаковыми стегаными покрывалами.

— Твоя мать — хорошая женщина, — внезапно сказал Реймонд, не глядя на Эдди. — Ты не думай, я люблю ее.

— Я знаю, — ответил Эдди. — Знаю.

— Ну да, конечно. — Реймонд покраснел.

— Я правда знаю, Реймонд, — повторил Эдди, — не волнуйтесь.

— Разные бывают ситуации… — Реймонд пожал плечами, глядя в окно.

— Да, жизнь — штука паршивая, — кивнул Эдди. — Ничего не попишешь. Это ни для кого не новость.

Когда Эдди спустился вниз, они с матерью заговорили о будущем. Эдди рассказал ей о Саломее и о планах, которые они строили.

— Как-как? — переспросила его мать. — Что это за имя?

Эдди объяснил, что она протестантка; мать смущенно кивнула, потом несколько раз повторила: «Саломея, Саломея…» словно это была строчка из стихотворения, а потом сказала, что Эдди надо как следует проверить себя и не терять голову, и засмеялась.

Эдди сказал ей, что они очень счастливы вместе и что она нашла ему место помощника режиссера в телепрограмме о религиозной музыке, которая будет выходить вечером в воскресенье начиная со следующего года. Они думают пожениться, как только накопят немного денег. Музыку он решил бросить. Их менеджер провалил все дело, наврал с три короба. А начинать все заново слишком тяжело и не стоит труда. Он займется новой работой, немного остепенится.

— Как видишь, мне пришлось расстаться с «ирокезом», — сказал он, проведя рукой по голове. Непривычно было чувствовать под ладонью отросший колючий ежик. — Ради новой работы.

— Что ж, — сказала мать Эдди. — Правильно сделал, ты уже староват для таких вещей.

В ее голосе сквозила легкая грусть.

— Точно, — рассмеялся Эдди, — староват.

— На телевидении публика поприличнее, — сказала она, — и с нормальными волосами ты прекрасно выглядишь, Эдди. Ты красивый.

— Правда? Ты так думаешь?

— Да, — улыбнулась она, — но ты и сам знаешь.

Они поговорили еще немного, в основном о Патриции и ее приятеле Роде, обо всех их соседях по Беккет-роуд. Но прежде чем мать позвала Реймонда вниз выпить пива, Эдди кое о чем спросил ее:

— Ты счастлива, мама? Как думаешь, теперь ты счастлива?

Она снова посмотрела в камин, приглаживая кофту на плече. Рассмеялась. Поднесла салфетку ко рту, прикусила уголок.

— Странный вопрос. — Она задумчиво посмотрела на Эдди. — Честно говоря, я не знаю, счастлива я или нет, но я довольна, как мне кажется. Я знаю, Эдди, это не одно и то же. Но все-таки кое-что, верно, сынок?

— Да, — улыбнулся он, — это уже кое-что.

Потом пришел Реймонд и, к ужасу Мэй, зубами открыл пивную бутылку. Они втроем сидели в гостиной, пока снаружи не стемнело и не загорелись уличные фонари. Реймонд держал Эддину мать за руку и смеялся до слез, когда Эдди рассказывал забавные истории из ее прошлого.

Когда Эдди собрался уходить и стоял в прихожей, мать сунула что-то ему в ладонь.

— Так, пустяк, — сказала она. — Навести свою подругу в больнице. Отвези ей гостинец.

He слушая Эддиных возражений, она заставила его сжать пальцы.

— Ты похож на меня, Эдди. На меня и на отца. Людям вроде нас нужны друзья. Мы слишком упорно цепляемся за прошлое. Давно пора забыть его, а мы не понимаем. Кто-нибудь должен нам подсказать.

В горячей ладони Эдди лежал мятый пятидесятифунтовый банкнот. Он поцеловал мать, она оставила на его щеке след розовой помады. Реймонд сказал, чтобы Эдди непременно зашел снова.

— Не пропадай так надолго, — сказал он.

Они стояли у калитки и махали Эдди рукой, пока он не исчез из виду.

Когда Эдди вернулся в город, было уже темно. Улицы Южного берега кишели народом, кругом веселые смеющиеся лица. В лужах отражались неоновые огни, воздух полнился соблазнительным запахом хот-догов, кебабов и жареного лука. Повсюду звучала музыка — из окон автомобилей, из домов, из открытых дверей пабов. Всхлипы хип-хопа, грохот тяжелого рока, вой саксофонов, барабанная дробь. Субботний вечер в Лондоне — улицы, полные искусительных обещаний. Вечер поцелуев и признаний. Нарядные люди, стройные девушки в выходных платьях, богачи в роскошных костюмах. Каждый из гуляющих по набережной походил на кинозвезду.

Эдди задумался о тех, кто встретит сегодня новую любовь, или расторгнет брак, или напьется, — обо всех тех, кто воскресным утром проснется с головной болью в чужой кровати, смутно припоминая поступки, каких никогда бы не совершил на трезвую голову, и в ужасе сознавая, что одной ночью это не кончится. И о тех, кто проснется с окровавленными руками, на полу, усыпанном битым стеклом. И о тех, кто вовсе не проснется. В жизни бывает что угодно. Мать права.

Шагая по мосту Ватерлоо, Эдди принял «колесо» и увидел, как весь город танцует, прозрачно-стеклянный, все комнаты как на ладони. Неоновые огни дрожали и переливались на стальных башнях кранов Собачьего острова. С купола собора Св. Петра рвались в небо лазерные лучи.

Из телефонной будки на Чаринг-Кросс-роуд Эдди позвонил отцу — просто чтобы узнать, как дела. Отец перезвонил ему, и они долго говорили о всяких странных вещах, которые случаются именно тогда, когда их меньше всего ждешь, о бедном Дине Бобе и обо всем прочем — о любви, о работе, о жизни. Отец сказал, чтобы он не тревожился из-за Саломеиной машины, полиция ее разыщет и Саломея в конце концов успокоится и поймет Эдди. А если даже и нет, Эдди найдет себе другую.

— Это зов природы, Эд, — сказал он. — Каждый человек когда-нибудь ощущает его. Природа — этим все сказано. Никакой «ситроен» ей не помеха.

Эдди сказал, что очень на это надеется.

— Радуйся, — засмеялся Фрэнк, — что это не «мерс».

Когда разговор закончился, «колесо» только-только начало действовать по-настоящему. Эдди не терпелось позвонить кому-нибудь еще, поэтому он вытащил из кармана записную книжку, полистал. У него полно знакомых по всему миру. Австралия. Америка. Новая Зеландия. Даже Никарагуа.

Пальцы словно сами собой нашли страницу, где мистер Патель записал новый номер Марион. Синие строчки поблескивали на бумаге. Чем дольше Эдди смотрел на них, тем явственней строчки двигались у него перед глазами, как полосы на экране неисправного телевизора.

Эдди оглянулся через плечо, будто опасаясь слежки, громко рассмеялся, потом опять сунул телефонную карточку в прорезь и набрал донеголский номер. Линия потрескивала и гудела.

— Алло, — отозвался мужской голос, — бар «Луна прерий», слушаю вас?

Голос звучал деловито. Эдди молчал.

— Алло? — повторил голос. — Том Кланси у телефона, слушаю вас, алло?

Эдди слушал протяжный голос Тома Кланси, слушал, как он говорит с кем-то в баре, слушал печальную, рыдающую песню «кантри».

— Алло? — снова сказал Том Кланси. — Говорите, вас не слышно.

Эдди вытащил телефонную карточку и заплакал. Наконец-то.

Когда он свернул на Странд, глаза у него болели, а все вокруг было расцвечено огнями: фиолетовыми, как мантия священника, красными, как давний Эддин «ирокез», желтыми, как пивная банка, и голубыми, как свет на кислотной вечеринке; огни играли, расплывались под дождем — вся улица казалась потоком света. Словно фотография, сделанная с большой выдержкой, — полосы огней текли вдаль и, казалось, жили собственной жизнью.

Мимо огромного супермаркета «Верджин», цокая копытами, шел по мокрой мостовой десяток белых коней, которых вели под уздцы люди в средневековой одежде. Отцы поднимали повыше своих детишек, чтобы те могли посмотреть на этот маленький парад. Кони ржали, фыркали и били копытами; конюхи с трудом их удерживали, натягивая поводья, смеясь и обмениваясь шутками. Дети вопили от радости. Кругом сверкали вспышки фотоаппаратов. В воздухе кричали птицы, роняя перья на мостовую.

Эдди прошел на Ковент-Гарден, напился и рассказал какой-то девушке историю своей жизни.

Еще только октябрь, а город уже украшен огнями к Рождеству. Похоже, с каждым годом Рождество наступает все раньше. И когда-нибудь весь год будет состоять из одного сплошного Рождества. Так думал Эдди, пока девушка ходила в дамскую комнату. Границы, отделяющие вещи друг от друга, просто исчезнут. Этого не избежать.

Год от года огни зажигают все раньше и не гасят все дольше, и в конце концов, рано или поздно, придет время, когда огни Рождества будут гореть круглый год. Вот так мысль!

Рождество круглый год. Господи, вот так мысль.

Эдди стал ждать, когда девушка вернется, чтобы рассказать ей об этом.