Красная трава

ГЛАВА VII

— Гм-м-м… прекрасный удар! — оценил сенатор.

Шар взлетел очень высоко, и в небе повис прочерченный им кильватерный след из рыжего дымка. Вольф опустил клюшку, и они отправились дальше.

— Да, — равнодушно сказал Вольф, — я прогрессирую. Если бы я тренировался регулярно…

— Никто вам в этом не мешает, — сказал сенатор Дюпон.

— Как ни верти, — ответил Вольф, — всегда найдется кто-нибудь, кто играет лучше тебя. И что тогда? Чего ради?

— Ну и что, — сказал сенатор. — Это же игра.

— Именно потому, — сказал Вольф, — что это игра, нужно быть первым. Иначе все это глупости и только. Да! К тому же вот уже пятнадцать лет, как я играю в пентюх… ты что, думаешь, это меня еще возбуждает…

Тележка разболтанно вихляла из стороны в сторону позади сенатора и при первой же возможности воспользовалась легкой покатостью, чтобы подкатиться и исподтишка стукнуть его под зад. Сенатор запричитал.

— О горе! — простонал он. — У меня до поры будет плешь на заду!..

— Не будь таким неженкой, — сказал Вольф.

— И это, — сказал сенатор, — в моем-то возрасте! Унизительно!

— Немного прогуляться тебе на пользу, — сказал Вольф, — уверяю тебя.

— Какую пользу может принести то, что досаждает? — спросил сенатор.

— Но досаждает все, — сказал Вольф, — и что-то все же делается…

— О! — сказал сенатор. — Под тем предлогом, что вас ничто не привлекает, вы считаете, что всем все опротивело.

— Ну хорошо, — сказал Вольф, — вот сию минуту чего ты хочешь?

— Ну а если бы этот же вопрос задали вам, — проворчал сенатор, — вам ведь было бы трудно на него ответить, не так ли?

Действительно, Вольф сразу не ответил. Он размахивал клюшкой и забавы ради обезглавливал стебли распердунчиков кривляющихся, росших там и сям на площадке для пентюха. Из каждого отрубленного стебля извергалась клейкая струя черного сока, которая надувалась в небольшой черный воздушный шарик, украшенный золотой монограммой.

— Трудно бы мне не было, — сказал Вольф. — Просто сообщил бы тебе, что ничто больше не вызывает во мне желания.

— Что-то новенькое, — захохотал сенатор, — ну а как же тогда машина?

— Это скорее от отчаяния, — в свою очередь усмехнулся Вольф.

— Возможно, — сказал сенатор, — но ведь вы же не все перепробовали.

— Верно, — сказал Вольф. — Еще не все. Но это дело наживное. Прежде всего, необходимо ясное понимание вещей. Ну да ладно, этак я не догадаюсь, чего же ты хочешь.

Сенатор посерьезнел.

— А вы не будете надо мной смеяться? — спросил он.

Уголки его пасти были влажны и подергивались.

— Отнюдь, — сказал Вольф. — Узнай я, что кто-то действительно чего-то хочет, у меня бы поднялось настроение.

— Мне только-только стукнуло три месяца, — сказал сенатор доверительным тоном, — а я уже хотел гав… гав… гав-виана.

— Гавиана, — рассеянно поправил Вольф.

И тут же спохватился:

— Гавиана!..

Сенатор вновь осмелел. Его голос окреп.

— По крайней мере, — объяснил он, — это четкое и точно сформулированное желание. Гавиан, он такой зелененький, у него такие остренькие кругляжки, а когда его бросаешь в воду, он хлюпает. В общем… для меня… гавиан таков.

— Так ты хочешь именно его?

— Да, — гордо сказал сенатор. — У меня в жизни есть цель, и поэтому я счастлив. Я хочу сказать, был бы счастлив без этой мерзкой тележки.

Вольф, принюхиваясь, сделал несколько шагов и перестал сшибать головки распердунчиков. Он остановился.

— Хорошо, — сказал он. — Я выпрягу тебя из тележки, и мы пойдем искать гавиана. Увидишь, меняется ли что-нибудь, когда имеешь то, что хочешь.

Сенатор остановился и оторопело заржал.

— Как? — сказал он. — Вы это сделаете?

— Я же сказал…

— Только без шуток, — у сенатора перехватило дыхание. — Не нужно подавать такую надежду старому, усталому псу…

— Тебе везет, ты чего-то хочешь, — сказал Вольф, — ну а я собираюсь тебе помочь, это так естественно…

— Блин! — сказал сенатор. — В богословии это называется забавной метафизикой.

Во второй раз Вольф наклонился и высвободил сенатора из постромок. Оставив себе одну из пентюклюшек, он сложил остальные на тележку. Никто ее не тронет, ибо моральный кодекс пентюха особо строг.

— В дорогу, — сказал он. — За гавианом нужно идти на восток и пригнувшись.

— Даже пригнувшись, — сказал Дюпон, — вы все равно выше меня. Так что я останусь как есть.

И они отправились, тщательно обнюхивая почву. Ветерок колыхал небо, посеребренное и подвижное брюшко которого опускалось иногда приласкать огромные голубые зонтики майских кардамошек, они все еще были в цветах, и их перечный запах подрагивал в теплом воздухе.