Красно солнышко

Глава первая ПИСЬМО

Венька Захаров, одетый в темные отглаженные брюки и белую рубашку, на которой алел пионерский галстук, вышагивал по деревенской улице. За ним, мелко перебирая короткими лапами, бежал Индус, щенок непонятной породы, лопоухий, с отвислым круглым животиком, верный Венькин друг. Индус крепко провинился перед хозяином — придушил соседского цыпленка, — получил по заслугам, а потому бежал вначале с опаской, то и дело останавливаясь, но, видя, что Венька не обращает на него внимания, а быть может, уже и простил, затрусил, как и обычно, уверенно и преданно, шаг в шаг хозяину.

Было жарко. Спасаясь от жары, лежали под плетнями куры, зарывшись в густую пыль. Ему бы, Веньке, мчаться теперь на речку, барахтаться в прохладной воде, а он шел по улице Студеной — так называлась деревня — с серьезным деловым видом, в белоснежной рубашке, в надраенных ботинках и с пионерским галстуком на груди. И не удивительно, что участковый старший лейтенант милиции Вахрамеев Мирон Евсеич, заметив парнишку, остановился.

— Здравствуйте, Мирон Евсеич, — вежливо сказал Венька.

— Здравствуй, — не сразу ответил участковый и проводил мальчика долгим взглядом. — Слышь, Трофимовна, — обратился он к пожилой женщине, стоявшей у колодца. — Сынок-то Анюткин… Глянь-ко!

— Да уж и то смотрю, — откликнулась Трофимовна.

— При галстуке… Сбор у них, что ли?

— Не должно. Мой никуда не собирался. Да и каникулы!

— Каникулы, — повторил Мирон Евсеич, все еще глядя вслед мальчику.

Трофимовна взялась за ведро. Заскрипев, повалился журавль, одним махом перечеркнув солнце и часть неба. Мирон Евсеич отвел глаза от паренька и пошел дальше, через минуту обернулся, но Веньки уже не было.

Проходя мимо поскотины, на которой играли в футбол, Венька не выдержал, приостановился. Вел мяч Валька Чебыкин, высокий, веснушчатый паренек с копной густых медных волос на голове, закадычный Венькин дружок. Он ловко обыграл одного мальчишку, второго, а третий подставил ему ногу, и Валька кубарем покатился по зеленой траве, успев, однако, каким-то чудом ударить мяч головой. Мяч попал в «штангу» — два кирпича, поставленные друг на друга, — и откатился за «ворота».

— Пенальти! — закричал Валька, схватил мяч и начал отсчитывать одиннадцать шагов.

— А вот и нет! — возразила Галинка Стрепетова. — Ты упал здесь, а штрафная кончается здесь!

— «Здесь, здесь», — пробурчал Валька, устанавливая мяч. — Вставай в ворота!

— Близко очень, — сказал один из мальчишек.

— А ты в прошлый раз откуда бил? Отсюда! Вставай!

Галинка отсчитала одиннадцать шагов, делая их как можно большими, взяла мяч и поставила его на новое место.

— Да здесь все двадцать! — закричал Валька и переставил мяч поближе.

Спор разгорелся не на шутку, и, конечно, громче всех кричала Галинка Стрепетова. Она была хоть и худенькая, тоненькая, но горластая и такая упрямая, что еще не было случая, чтобы ее кто-то переспорил, а потому Валька махнул рукой и согласился бить с «Галинкиного» места. В «ворота» встал мальчишка, тот самый, что подставил Вальке ногу. Валька не спеша отошел, посмотрел на вратаря, на мяч и уже совсем приготовился бить, но, машинально кинув взгляд в сторону, увидел Веньку и удивленно присвистнул.

— Эй, Венька! — крикнул он. — Куда это ты вырядился?!

Венька не удостоил друга ответом и зашагал дальше.

— Смотри ты! — протянул Валька. — Идет, как пишет… Куда это он, ребята?

— Галстук нацепил, — сказал кто-то.

— При полной парадной.

— Может, в город?

— Пешком? Автобус-то тю-тю! Давно ушел!

— А я знаю! — крикнула Галинка. — Знаю, знаю, знаю! — запела она. — Знаю, да не скажу!

Валька разбежался, ударил, мяч пролетел далеко-далеко вправо от «ворот» и звучно шлепнулся в круглое болотце.

— Эх, Валька, — вздохнул один из мальчишек, — я бы в жизнь не промазал!

— Нечего было спорить! — закричала Галинка.

Валька, потеряв всякий интерес к игре, подошел к годовалой сестренке, которая сидела поодаль, играла куклой, поднял ее на руки и зашагал прочь. Играть без Вальки, лучшего форварда, стало неинтересно.

— Галинка, — спросил один из мальчишек, — а правда, куда Венька такой… Нафуфыренный?

— Не знаю.

— А болтаешь…

Кто-то предложил искупаться, и мальчишки с криками понеслись к речке. Галинка постояла немного, потом побежала следом.

Тем временем Венька уже поднимался на широкое крыльцо избы Настасьи Башариной, костистой угрюмой старухи, прозванной на деревне за свой высокий рост «Верстой». Венька тщательно вытер ноги о цветастый половик и зашел в сени. Индус улегся возле крыльца, терпеливо готовясь ждать хозяина. Венька постучал. Ответа не последовало, и он открыл дверь. Настасья доставала из печки чугунки.

— Здравствуйте, тетка Настасья! — громко поздоровался Венька.

Верста оглянулась, недобро, сверху осмотрела паренька, на приветствие не ответила.

— Я к вам по делу, — продолжал Венька и покашлял в кулак.

— А ну пошел отсюда, — хмуро приказала Верста.

— Я это… По важному делу, — опешил мальчик.

— Галстук носишь! Не стыдно? А? Пионе-ер…

— Чего вы, тетя…

— «Те-етя»! — передразнила Верста. — Оглажу ухватом, тогда будет тебе тетя! Не успела чугун на плетень вывесить, на-ко, свистнули!

— Кто свистнул-то? — озлился Венька.

— Ваш брат. Пионер. Не ты, так другой такой же. И чугун-то совсем новехонький, а они его в утиль! Пошел, пошел!

— Надо сначала узнать, кто свистнул! — крикнул Венька, опасливо косясь на ухват и на всякий случай приоткрывая дверь.

Настасья резво с ухватом побежала на паренька. Венька мигом очутился на воле, скатился с крыльца, подождал немного, готовый в любой момент дать стрекача, но Верста не вышла.

— Во, Индус, я к ней по важному делу, а она… — пожаловался он своему четвероногому другу, вытащил из кармана твердый белый конверт и вздохнул.

Индус повилял хвостом, потерся о ноги хозяина и тоненько тявкнул: мол, шагай, не бойся, я с тобой. Венька вернулся, приоткрыл дверь в избу и сказал:

— Я насчет мужа вашего. Степана Ивановича.

Настасья медленно обернулась и каким-то испуганным, не своим голосом спросила:

— Што? — Потом торопливо поставила ухват и быстро заговорила: — Да ты заходи, Веня, заходи! Заходи, милок, в избу-то.

И когда Венька зашел, она вопросительно и ждуще, сложив узловатые крупные руки на фартуке, уставилась на него.

— Красный следопыт я, — строго сказал Венька.

— Это как понимать? — осторожно задала вопрос Настасья.

— Неужели не слыхали? О них и по радио говорят, и в газетах пишут, и по телевизору показывают.

— Не слыхала. Некогда мне в телевизор глядеть. То в поле, то по хозяйству. Сам знаешь.

— Красные следопыты — это, значит, мы, пионеры то есть. Разыскиваем героев войны, — несколько сумбурно пояснил Венька.

— Героев, — безнадежно повторила Настасья.

— И без вести которые пропали — тоже.

— И находят?

— А как же! — Венька вытащил конверт и протянул старухе. — Из Министерства обороны.

Настасья вытерла руки о фартук, взяла конверт, осмотрела со всех сторон и отдала мальчику.

— Читай, Веня. Чего-то руки дрожат…

Венька достал из конверта лист бумаги, развернул и прочел:

— «Уважаемый тов. Захаров! По поводу Вашего запроса сообщаем, что старший сержант Башарин С. И. был призван в ряды Красной Армии 23 июня 1941 года. В списках погибших не числится. Управляющий делами майор…» — Венька поднял глаза на старуху. — Дальше закорючка.

Настасья взяла у мальчика письмо, шевеля губами, перечитала его, вздохнула.

— Захаров-то кто такой?

— Вы даете, тетка Настасья… Я! Кто же?

— И правда закорючка… Ой, Степан, Степан… Теперь опять ночь не спать. Растревожил ты меня, парень. Ох, господи… Не числится. Пропал. Без вести пропал мой Стена. Ни слуху ни духу… Писала я, парень, везде писала. Так вот и отвечали. Не числится, мол…

— Будем искать, — сказал Венька.

— Мне бы на могилке Степановой побывать. Поплакать бы, пожалобиться…

Настасья всхлипнула и стала тереть фартуком вмиг набрякшие глаза.

— А вы «чугун», — хмуро произнес Венька. — Нужен мне ваш чугун…

— Ладно, ладно, — торопливо ответила Настасья. — Я ведь так. Бог с ним, с чугуном-то…

— Значит, так, — решительно сказал Венька. — Мне нужны материалы.

— Какие материалы?

— Письма, фотографии. И вообще…

Настасья встала, подошла к красному углу и вытащила из-за иконы газетный сверток, туго обернутый пожелтевшим от времени бинтом.

— Всё тут, — сказала она, выкладывая на стол небольшую стопку писем-треугольников. — Двенадцать штук. Не любил расписывать Степан Иванович. Он у меня, Веня, был мужчина строгий. Молчун. Бывало, и день молчит, и два, а уж если скажет, как обрежет. А письма писал душевные. Фотографий, Веня, нету. Не присылал их Степан Иванович…

Венька сел к столу, придвинул письма, вытащил авторучку, блокнот и развернул первый треугольник. Вид у паренька был до того сосредоточенный и серьезный, что Настасья тихонько отошла в сторону, вытащила из печки сковороду, а когда ненароком стукнула ухватом, оглянулась — не помешала ли? Потом она присела у окна и стала смотреть на Веньку, который, читая письма, нет-нет да что-то и записывал себе в блокнот.

— Читай, Веня, читай, — поднимаясь, сказала Настасья. — Я мешать не буду.

Она вышла на улицу и села на ступеньку крыльца. Индус приподнялся, равнодушно глянул на старуху и снова улегся.

Да-а, растревожил Настасью Башарину красный следопыт Венька Захаров… Давно миновали те времена, когда Настасья, уткнувшись в подушку, неслышно плакала по ночам, стараясь не разбудить детей своих, четырнадцатилетнего Мишку и маленькую Зину, давно… Но вот заявился Венька, и припомнился Настасье Степан, живой. Много похоронок пришло за время войны в Студеную, а она, Настасья, ничего не получила. Пропал человек, словно в воду канул. В первые послевоенные годы все еще надеялась Настасья, что придет Степан, на каждый стук в калитку вскакивала и бежала к окну. И радовалась, и боялась Настасья Степанова прихода, боялась потому, что не уберегла старшего, Мишку: утонул Мишка в августе сорок пятого года. И хотя не было никакой материнской вины в смерти сына, все равно Настасья считала себя в чем-то виноватой. Сколько слез она выплакала, сколько горя приняла, знает лишь она одна. Зря радовалась Настасья, зря боялась — не пришел Степан…

У калитки остановилась худенькая старушка, долго смотрела на Настасью, потом спросила:

— Ты что, Настасья, сидишь?

— Зятя жду на обед.

Старушка постояла-постояла и пошла дальше. Огненнорыжий петух вдруг ни с того ни с сего издал громкий воинственный крик. Задремавший Индус испуганно вскочил, поджал хвост и пулей шмыгнул в подворотню. И лишь там, разобравшись, в чем дело, сердито и часто залаял. Возле дома с визгом затормозил мотоцикл. С сиденья лихо соскочил Настасьин зять Павел, ногой открыл калитку и весело спросил:

— Зинаида дома?

— Не бывала.

Павел сразу похмурел и, громко стуча сапогами, поднялся на крыльцо.

— Потихоньку, Паша, — попросила Настасья.

— Чего это?

— Анюткин паренек в избе сидит.

— Ну?

— Работает.

Павел и Настасья зашли в избу. Венька дочитывал последнее письмо. Павел не спеша вымыл руки, сел за стол, начал есть, то и дело поглядывая на мальчика.

— Красный следопыт, — сказала Настасья.

— Гляди ты! — буркнул зять.

— Надо еще один запрос сделать, — аккуратно складывая письмо, сказал Венька.

— Сделай, Веня, сделай.

— Толку-то, — усмехнулся Павел.

— Степан Иванович упоминает о каком-то Савраскине. — Венька открыл блокнот. — Вот: «Наипервейший мой друг Петруха Савраскин. Петр Васильевич. Родом из-под Пскова. Деревня его родная сейчас под немцем. И не знает Петруха ничего о своих родных-знакомых». — Венька помолчал, серьезно посмотрел на Павла. — И еще: «Петруха успел стрельнуть, а то бы каюк. Так что, Настасья, благодари дружка моего Петю Савраскина. Спас он меня от верной смерти».

— Ишь ты, — удивился Павел. — Следопыт! Этот… Как его? Шерлок Холмс! Да ты знаешь, сколько Савраскиных на белом свете!

— Может, и много, да в отделении Степана Ивановича наверняка один был, — ответил Венька и встал. — Пошел я, тетка Настасья.

— Спасибо, Веня, — завертывая письма в газету, сказала Верста. — Так ты отпиши.

— Обязательно, — пообещал Венька и вышел.

— А у него котелок варит, — сказал Павел. — Шерлок Холмс!

— Он с добром пришел, Паша.

— А я что? Я ничего. — Павел отодвинул тарелку. — Вот жены на обеде нет — это непорядок!

— Теперь такое время. Сенокос. Самая работа агроному.

— Начальство. Днем в поле, вечером совещанья, заседанья… Разве это жизнь?!

Залпом выпив кружку молока, Павел встал, вышел на улицу, сел на мотоцикл и с ревом полетел по деревне, обдав пылью бегущих к речке Веньку и Индуса.

— Эге-гей! — крикнул Павел. — Шерло-ок Холмс! Молодец!

Венька переждал, пока уляжется пыль, снял галстук и, размахивая им, помчался по зеленой высокой траве. За ним с веселым лаем короткими прыжками несся Индус.