Красно солнышко

Глава вторая В ГОРОДЕ

Венька и Валька возвращались с утренней рыбалки. На плечах они несли удилища, а в руках у каждого покачивались связки крупных рыбин, да не голавлей, не подлещиков, а серебристых, нежных хариусов. Индус весело бежал впереди и, казалось, был не менее горд богатым уловом, чем сами рыбаки. Валька, остановившись у своей калитки, в который раз сказал:

— Смотри, Венька, никому ни слова о нашем месте.

— Могила, — успокоил друга Венька.

Одно время Валька Чебыкин не разговаривал с Венькой, обидевшись, что тот один ходил к Настасье: ведь Валька тоже считался красным следопытом, да и письмо в Министерство обороны по поводу Степана Ивановича они сочиняли вместе. Но обида сама собой забылась, тем более что второе письмо о Савраскине они тоже написали сообща, прямо на имя министра обороны. Написали — и не то чтобы забыли, но не вспоминали о нем: некогда было. С утра ни свет ни заря на рыбалку, а то в лес, где уже полным-полно было ягод — земляники, голубики, малины. А ночами гнали коней на заливные луга, за речку Стригу, и, когда смеркалось и на землю медленно опускалась тихая темнота, разжигали костер, заваривали чай и до утренней зорьки слушали рассказы бывалого человека, библиотекаря Сени, который хотя и не успел повоевать, молод был, но тоже повидал немало. Жил и в Средней Азии, в горячих песках, проводил газопровод, и в тундре, на далеком полуострове Ямал, гонял плоты по Енисею и ходил рыбаком в Атлантический океан. Рассказывал Сеня занятно — век бы слушал!

Летели и пропадали в темноте светлые искры, бродили по росной траве еле видимые кони, сторожко всхрапывали, заслышав протяжный крик болотной птицы выпи или далекое утробное уханье ночного разбойника филина. Смоля одну папиросу за другой, Сеня азартно рассказывал диковинные истории. Ребята верили и не верили ему, а когда речь шла о чем-нибудь страшном, к примеру как замерзал Сеня в белой безлюдной тундре, один-одинешенек, по спинам мальчишек пробегал мороз, словно там, в тундре, погибали они, а не библиотекарь Сеня. Засыпали ребята прямо на земле, у тлеющего костра, а с восходом будил их Сеня, и, еще сонные, ловили они арканами молодых жеребчиков, вскакивали на их спины и быстрым наметом гнали в луга, где паслись кони… Незаметно летело время.

Еще издали Венька заметил возле своего дома почтальоншу. И почтальонша, увидев паренька, остановилась, вытащила из сумки белый конверт и замахала.

— Опять из Москвы! — крикнула она.

Венька взял письмо, распечатал. «Уважаемый тов. Захаров! — сообщали Веньке. — На Ваш запрос о рядовом Савраскине П. В. отвечаем, что Савраскин П. В. скончался 8 мая 1945 года в госпитале города Двинска Архангельской области…»

— Что пишут? — заинтересованно спросила почтальонша.

— Так, — рассеянно ответил Венька. — Пишут…

Он зашел в дом и долго стоял посреди комнаты. Кот Барсик вначале осторожно, а потом все сильнее и сильнее начал тянуть одну из рыбин за хвост. Венька равнодушно глянул на кота, швырнул крупного хариуса на пол, и Барсик с урчанием поволок его в угол.

Значит, Савраскин умер в Двинске, в районном центре, совсем рядом со Студеной, в сорока километрах. Туда автобусы два раза на день ходят. Венька бывал в городе, он даже знал, где находится больница, в которой во время войны размещался госпиталь, — учительница говорила. И на кладбище бывал. Там, в низеньких молоденьких сосенках, возвышались зеленые аккуратные холмики с пятиконечными звездочками на серых обелисках, а на одном из них лежал пропеллер самолета. И теперь Венька старался припомнить, была ли выбита на обелисках фамилия Савраскина, и не мог припомнить, потому что много было фамилий на серых одинаковых памятниках.

Венька глянул на стенные часы-ходики, метнулся к комоду, вытряхнул из копилки несколько монет, быстро переоделся в белую рубашку и темные брюки, на ходу повязывая пионерский галстук, выбежал на улицу. Он знал, что вот-вот уйдет в город автобус, а следующий будет лишь вечером. Перемахнув невысокий забор, Венька напрямик через огороды помчался к остановке. Следом за ним молча бежал Индус. Венька вспомнил о Вальке Чебыкине, лишь когда автобус тронулся. Ему на минуту сделалось стыдно, что он забыл о друге, но он тут же простил себя: ведь если бы он побежал за Валькой, то наверняка опоздал бы. И так успел еле-еле. Хорошо, шофер понимающий оказался: увидел бегущего мальчика и подождал. В автобусе сидели женщины с корзинами на коленях — видать, везли на базар лесную малину — и участковый Мирон Евсеич.

— Садись, — указал на место рядом с собой участковый и пожаловался: — Зуб еду выдирать.

Автобус тряхнуло. Мирон Евсеич схватился за щеку и крикнул:

— Колька! Людей везешь! Не дрова!

Шофер сбавил скорость. Бабы соболезнующе поглядывали на участкового, и каждая считала своим долгом дать совет:

— Ты бы, Мирон Евсеич, шалфеем пополоскал.

— Полоскал…

— К Давыдихе сходи, Мирон Евсеич! К Давыдихе! Заговорит — и как рукой снимет!

— Ходил…

— Говорят, куриный помет помогает…

— Тьфу! — сплюнул Мирон Евсеич, обернулся к Веньке, смотревшему в окно, сквозь которое было видно, как бежал по обочине дороги верный Индус. — Куда едешь?

— В город.

— Зачем?

— Это… — Венька хотел сказать правду, но почему-то соврал. — Мамка послала. За учебниками.

— Доброе дело, — похвалил участковый и обратился к женщинам: — Слыхали? За учебниками. За книжками человек едет. Стало быть, за знаниями! А вы? На базар… Доберусь я до вас как-нибудь…

Неизвестно, сколько бы времени продолжал поучать Мирон Евсеич женщин, но автобус снова тряхнуло. Участковый сморщился, погрозил шоферу кулаком и схватился за щеку.

А Индус долго и терпеливо бежал за автобусом, то вырываясь из шлейфа пыли, то вновь пропадая в ней. Потом отстал.

По приезде в город Мирон Евсеич, не теряя времени, решительно зашагал к больнице. Венька проводил его взглядом, подождал, пока участковый скроется из виду, потом пошел следом. Еще по пути он решил обратиться сразу к главному врачу и теперь, пройдя широким коридором, поднялся на второй этаж и остановился перед высокой белой дверью кабинета главврача. Венька пригладил волосы, постучал и приоткрыл дверь. В глубине большой светлой комнаты стоял мужчина, смотрел в окно и курил. Красивая женщина сидела на стуле, уронив руки на белый халат, — видно, тоже была врач, — как-то странно смотрела на него. Увидев Веньку, она быстро поднялась.

— К тебе пришли, — сказала женщина и вышла из кабинета.

Венька посмотрел ей вслед, и ему почему-то вдруг стало жалко женщину.

— Что тебе? — сердито спросил мужчина.

— Мне нужен главный врач, — твердо сказал Венька.

— Ну, я главный.

Венька вытащил письмо и протянул его доктору. Прочитав, мужчина недоуменно поднял глаза на паренька.

— Я-то при чем?

— Савраскин здесь умер. В госпитале.

— Ну, брат… Мне в сорок пятом было поменьше, чем тебе. — Он снова перечитал письмо. — Н-да… Кто он тебе, Савраскин?

— Никто. Красный следопыт я.

Доктор глубоко затянулся сизым дымом, повертел письмо, долго смотрел на мальчика.

— В нашей больнице действительно располагался госпиталь, — проговорил он. — Но остались ли какие документы… Не знаю. Идем, — решительно затушив сигарету, сказал главный и первым направился к двери.

В коридоре его почти сразу же остановили два молодых врача и заговорили о чем-то, Веньке непонятном.

— Хорошо, хорошо, — согласился главный. — Только на минуту. — Он обернулся к Веньке: — Подожди здесь.

Главный и молодые врачи скрылись за дверью хирургического кабинета. Венька огляделся и сразу же увидел Мирона Евсеича. Участковый смирно сидел на краешке стула и со страхом прислушивался к утробному, глухому крику, доносившемуся из кабинета зубного врача. «А еще герой, — подумал Венька. — Разведчик…» Мирон Евсеич и в самом деле был Героем Советского Союза, всю войну прошел разведчиком, и его портреты висели и в местном колхозном музее, и в городском. На портретах Мирон Евсеич был молодым, с усами и крепко смахивал на Чапаева. Дверь зубного кабинета открылась. В коридор вышел мужчина и тяжело присел.

— Как? — слабым голосом осведомился у него участковый.

— Полный порядок, — прохрипел мужчина. — Коренной.

— У меня тоже. Коренной…

— Вахрамеев! — объявила сестра.

— Я! — по-военному ответил участковый и встал.

— Проходите.

— А может, тово… Подождать? Он у меня вроде прошел…

— Не задерживайте, гражданин, — строго сказала сестра.

Мирон Евсеич двинулся было к двери, машинально оглянулся, увидел Веньку, остановился и потянулся к нему.

— Гражданин! — прикрикнула сестра.

— Иду. Мальчонку встретил. Землячок мой…

— Землячок… — не поверила сестра. — Мужчины-ы…

Мирон Евсеич глубоко вздохнул и шагнул следом за сестрой в кабинет. Дверь захлопнулась.

В коридоре появился главный и знаком приказал Веньке следовать за ним.

— В архив пойдем, — пояснил он на ходу. — Если уж там нет никаких документов на твоего Савраскина… Не знаю чем и помочь. Сюда!

Они поднялись по железной лестнице и вошли в низкую продолговатую комнату, плотно заставленную стеллажами.

— Мы к вам, Елена Павловна, — обратился главный к пожилой женщине в очках, сидевшей за старинным широким столом. — Нельзя ли поднять историю Савраскина… Как его имя-отчество?

— Петр Васильевич, — быстро ответил Венька.

— Был на излечении? Выздоровел? Скончался? — привычно спросила женщина.

— Скончался. В сорок пятом. Восьмого мая сорок пятого года, — сказал главный и задумчиво произнес: — Перед самой победой…

Женщина пошла между рядами стеллажей, бормоча про себя:

— Савраскин… Петр Васильевич… Сорок пятый… Савраскин.

Главврач, глядя, как женщина, встав на приступку, вытащила большую стопку бумаг, подмигнул Веньке: мол, все в порядке.

— «Сабиров, Савин, Савушкин… — перебирая бумаги, питала женщина. — Савраскин. Петр Васильевич».

Она вернулась к столу, развернула папку.

— «Савраскин Петр Васильевич. Год рождения 1921. Место рождения: Псковская область, Гдовский район, деревня Пронино. Осколочные ранения в области груди и живота…»

— Я запишу, — присаживаясь к столу, сказал Венька, вытащил ручку, блокнот и под диктовку женщины начал записывать. — А где его похоронили?

— «Место погребения — местное кладбище», — прочла женщина.

— Все в порядке? — спросил главврач.

— В порядке, — медленно повторил Венька. — А вы не работали в то время в госпитале? — обратился он к женщине.

— Нет. Я воевала.

Главврач внимательно глянул на Елену Павловну и закурил.

— Вот как! Работаешь, работаешь, из больницы не вылазишь и ни черта толком ни о ком не знаешь, — проговорил он. — Значит, воевали, Елена Павловна?

— Пришлось.

— Медсестрой?

— Рядовой. Рядовой Семнадцатого стрелкового полка.

— Н-да, пробормотал главный. — У меня ваше заявление на квартиру лежит, — краснея, припомнил он.

— Лежит.

— Завтра зайдите. В четырнадцать ноль-ноль.

— Зайду, — спокойно ответила Елена Павловна.

— Пойдем, — обратился доктор к мальчику.

— Неужели никто не знает Савраскина? — спросил Венька.

— Сходи-ка ты, мальчик, к Агнюше, — помедлив, ответила Елена Павловна. — Она в госпитале санитаркой работала. Теперь, конечно, на пенсии. Может, и вспомнит.

— Точно! — обрадовался врач. — Спасибо, Елена Павловна! Пошли. Объясню. Агнюша рядом со мной живет. — В дверях он обернулся и объяснил женщине: — Красный следопыт.

Они вышли из комнаты, а Елена Павловна присела на стул и долго смотрела в тусклое маленькое окошко…

— Сабиров, Савин, Савушкин, Савраскин… — негромко проговорила она.

По пути главный рассказал Веньке, что бабка Агнюша живет на Кооперативной улице, в угловом домике, пешком идти минут десять. Он проводил мальчика до больничного крыльца.

— Улица Кооперативная. Запомнил?

— Запомнил.

— Мой дом в тополях, а где три березы, там домик бабушки Агнюши. Агнии Варфоломеевны. Шагай!

Он крепко пожал руку пареньку, подмигнул и похлопал его по плечу.

— Большое спасибо вам, — сказал Венька.

— Тебе спасибо, — задумчиво и серьезно ответил главный.

— А там, в кабинете, была ваша невеста? — внезапно спросил Венька.

— Невеста, — повторил доктор. — Откуда ты взял?

— Она красивая. И смотрела на вас жалостно-жалостно…

— Следопыт! — рассмеялся главный. — Много будешь знать, скоро состаришься. Беги!

Венька прыгнул с крыльца.

Доктор повернулся, чтобы идти в больницу, и наткнулся на Мирона Евсеича.

— Полный порядок, — криво улыбаясь и шепелявя, произнес участковый. — Коренной.

— Что? не понял главврач.

— Коренной, говорю!

И Мирон Евсеич, дружески хлопнув главврача, резво спустился с крыльца.

Дом бабки Агнюши Венька нашел быстро. Улица была тихая, зеленая, как в родной деревне. Венька толкнул калитку, поднялся на низенькое крылечко, постучал и, не услышав отклика, приоткрыл дверь и громко спросил:

— Есть кто?

В доме что-то со звоном упало на пол, покатилось, и мимо мальчика стрелой шмыгнул здоровенный рыжий кот. Со страху Венька метнулся обратно, наткнулся на кадушку с водой, упал, но, тут же вскочив, метнулся к калитке, схватился за железное кольцо и лишь здесь перевел дыхание. Котище преспокойно сидел на траве и смотрел на мальчика. Венька замахнулся на него. Кот лениво поднялся и уполз в дыру сарая.

Калитка отворилась, и во двор вошла невысокая, плотная старушка с добрыми голубыми глазками на широком лице. Она несла на коромысле полные ведра воды. На Венькино приветствие она ласково заговорила:

— Здравствуй, здравствуй, голуба душа. А я беру воду, вижу тебя и думаю: «Что за гостенек ко мне пожаловал?» Заходи, заходи…

Венька хотел помочь старушке, но та сама на удивление легко сняла ведра и вылила их в большую бочку.

— Чей будешь-то? — спросила старушка, пропуская мальчика вперед.

— Издалека. Вы бабушка Агнюша?

— Так люди кличут.

— Мне к вам посоветовали обратиться.

— Обращайся, — все так же ласково говорила Агнюша. — Обращайся, голуба душа.

Они зашли в комнату. На полу валялась алюминиевая миска.

— Кот уронил, — сказал Венька и усмехнулся. — Перепугал меня.

— Он смирный. У самого небось душа в пятках. Не переносит он мужского духу. Напротив сосед живет, так ни с того ни с сего схватил моего кота, бросил в мешок и давай хлестать ремнем. Чуть не убил, ирод. Обращайся, голуба душа.

— Вы помните Савраскина Петра Васильевича?

— Он откуда?

Венька торопливо вытащил блокнот.

— Из деревни Пронино, Псковской области.

— Таких не знаю. Псковских у меня не то что из родни, а и знакомых нету.

— Солдат он! В госпитале у вас лежал!

— Солдат… Савраскин? — задумалась бабушка Агнюша. — Фамилия знакомая. Как говоришь? Петр Васильевич? Петя, значит. Савраскин. Знакомая фамилия, знакомая… Да в то время, голуба душа, сотни лежали. И псковские были, и рязанские, и эти… С юга. Грузины. Лепечут, бывало, что-то, а не поймешь. Кто вылечится и опять на фронт, а кто и туда. На Два Брата. Кладбище так называется. — Бабка помолчала, пожевала губами и повторила: — Фамилия знакомая… Каков обличьем-то? Черненький, беленький или ни то ни се, шатен по-научному?

— Не знаю.

— Фотографии, значит, не имеется?

— Не имеется, — вздохнул Венька.

— Худо дело, — сказала старушка, помолчала и добавила: — А фамилия знакомая… Петя Савраскин… А не играл ли он, голуба душа, на гармони?

— Ничего я не знаю о нем, бабушка…

— Умер он али жив?

— Умер. Перед самой победой умер. — Венька вытащил блокнот. — Восьмого мая. «Осколочные ранения в области груди и живота…»

— Восьмого, — повторила Агнюша. — Господи, — вдруг ахнула она. — «Красно солнышко» умер! Так и есть. Петя Савраскин. Один он и не дождался победы. А уж как ждал-то… Господи… Савраскин и есть. «Красным солнышком» мы его звали. Веселый он был и весь рыженький. Все-то у него шуточки да прибауточки. Как же, как же… Петя Савраскин. Помню. В аккурат перед победой и умер. Не вынес операции. Тебе бы сразу сказать, что перед победой… «Красно солнышко»… Зайдешь, бывало, к нему в палату, а он весь и расплывается, улыбается, а уж шуточка какая-никакая припасена. Я ведь тогда нестарая была, вот он и шутил: выздоровлю, мол, и женюсь на тебе, Агнюша. Мне, говорит, такая жена, как ты, надобна, другой, говорит, не желаю… «Красно солнышко»… Тяжелый он был, не жилец…

Она еще говорила что-то о Савраскине, но Венька не прислушивался, он думал о своем: вот он и узнал все о Савраскине.

Да, это действительно он, друг Степана Башарина. Видно, фронтовая судьба забросила его в родные Степановы края, в госпиталь. Сколько он пролежал? Почему ничего не сообщил о себе тетке Настасье, он, лучший друг Степана Ивановича?

— Самоварчик с тобой, голуба душа, поставим, чайку попьем. Ты с чем любишь? С вареньем или с конфетками? — выставляя чашки, варенье, конфеты, ласково приговаривала Агнюша.

— И долго он пролежал? — спросил Венька.

— Да как тебе сказать… Недели две, пожалуй, лежал. Его к нам самолетом прислали. Там, в полевом лазарете, видать, не все осколочки вынули. Отправили к нам. У нас в те поры знатные доктора работали. Профессора! Уж на что Егор Петрович Сычев, можно сказать, волшебник, мертвых поднимал, а тут и он руки опустил. Да ты пей, голуба душа, пей чаек-то!

— Надо идти, — с сожалением сказал Венька, глядя на конфеты. — На автобус опоздаю.

— И далеко ехать?

— В Студеную.

Бабка внимательно пригляделась к мальчику и спросила:

— Не родственник ли тебе будет «Красно солнышко»?

— Нет.

— Ой ли? — хитровато улыбнулась она. — Слыхала я о Студеной. Паренек к Савраскину приезжал оттуда.

— Какой паренек?

— Хороший паренек. Волосы темные, кудрявенькие, носик прямой и глазенки смышленые такие и синие-синие, как небушко. Молоденький паренек.

— Не помните, как его звали?

— Как не помню? — даже обиделась бабка. — Михаилом. Я почему запомнила? Везу Савраскина на операцию, а он и говорит: ежели, мол, не выживу, отдайте, говорит, Агнюш, узелок Мише. Знаю, отвечаю, знаю. Приезжал этот самый Миша к Савраскину. В мае и приезжал. Я его в палату-то приводила. Да-а… Поговорить в тот раз им много не дали. Плох был «Красно солнышко». Все кашлял. Будь, говорю, спокоен, отдам твой узелок. Только, говорю, ты о смерти не думай, ты о жизни думай. Улыбнулся мне Савраскин, а глаза тоскливые. Пошутил, помню, да не вышла шуточка. Чуял он свою смертушку…

— И приезжал Миша? — дрогнувшим голосом спросил Венька.

— Утром и прикатил. В самую Победу. Савраскина оперировали восьмого, а он девятого приехал. Отдала я ему узелок, сказала, что умер «Красно солнышко». Да-а… Он губенки сжал, глаза аж посерели, но не заплакал. Нет. Взял узелок и пошел. Тяжеленький такой узелок был, гремело что-то в нем. Ордена да медали, поди. Солдат! Известное дело. Потом уж мне сказали, что родным приходился Савраскину этот самый Миша. — Агнюша вновь хитро посмотрела на мальчика. — И ты, видать, родственник, а?

— Фамилию Миши вы запомнили?

— Запамятовала, голуба душа, запамятовала. Говорил мне Савраскин, да я запамятовала. Столько лет прошло-прокатилось…

— Миша Башарин… — то ли спросил, то ли сказал утвердительно Венька.

— Вроде как Башарин.

Венька смотрел в угол комнаты, напряженно, мучительно размышляя. Он знал от своей матери, слышал от односельчан, что был у Версты сын, Мишка Башарин, утонул давно-давно, когда еще его, Веньки Захарова, не было на свете. Он даже припомнил могилу Мишки на деревенском кладбище, с большим крестом, на котором была прикреплена выцветшая фотография.

— Что с тобой, голуба душа? — встревоженно спросила бабка.

Венька пробормотал в ответ что-то нечленораздельное и вышел на улицу. Он шел по тихой зеленой улице, припоминал рассказ бабки Агнюши, и предчувствие какой-то неясной тайны внезапно охватило его.

А бабка Агнюша, вышедшая следом за Венькой, стояла у калитки, покачивала головой и повторяла:

— Родственник он «Красному солнышку». Так и есть родственник…