Красно солнышко

Глава пятая КОЛЯ ОДНОРУКИЙ

Да неужели Коля Однорукий предатель?! На деревне Николая Павловича Давыдова звали Одноруким не только взрослые, но и дети. Он не обижался. И вообще Коля был добрый человек. К примеру, однажды он собрал всех деревенских ребятишек, посадил в автобус и повез в городской музей. И за билеты из своего кармана выложил, туда и обратно. И умелец он был хороший, каких поискать: одной рукой лепил из глины, а потом расписывал диковинных зверей. И не торговал ими — нет, дарил. В каждой избе стоят на комодах его яркие поделки, радуют глаз. Не может быть! И все-таки именно о Коле Одноруком была последняя запись в Мишкином дневнике. Показал ли он фотографию Савраскина Коле?

Примерно так размышлял Венька Захаров, лежа на берегу Стриги. Уйдя далеко от деревни, в укромном месте под высокими соснами, где его не могла потревожить ни одна живая душа, он еще раз перечитал дневник, уже внимательно вглядываясь в ровный Мишкин почерк, раздумывая над каждой записью и словно переносясь в то далекое, неизвестное ему время. Что случилось с Мишкой? А если он не утонул? Если его утопили? Кто? Конечно же, тот, кому он показал фотографию! И быть может, предатель тот самый человек, что стоял в церкви и молился. Мать не узнала его, но Мишка-то, после того как он спустился с колокольни, наверняка узнал, а наутро показал ему фотографию. Неужели Коля Однорукий? Веньке сделалось жутко от такой мысли, он поднялся и пошел к деревне.

У околицы его встретил Индус и, радостно взлаивая, бросился к хозяину.

— Где ты был? — бормотал Венька, обнимая щенка. — Где был? С тобой бы они не подошли. Где ты был?

Под «ними» Венька подразумевал Вальку Чебыкина и Галинку, справедливо беспокоясь, как бы они что-нибудь не заподозрили. Теперь-то уж он не имел никакого права делиться тайной Мишки Башарина, теперь он, Венька Захаров, доведет дело, начатое Мишкой, до конца, он найдет предателя, чего бы это ему ни стоило, отомстит за расстрелянных под Лугой наших солдат, за Степана Ивановича, за Савраскина, за Мишку. И казалось Веньке, что он стал в этот день намного старше. Да так оно и было на самом деле.

Домой Венька сразу не пошел, а повернул к клубу, к Сене-библиотекарю. Он не видел, как из-за берез наблюдали за ним Валька и Галинка. Когда Венька скрылся за дверью, Валька вопросительно посмотрел на девочку.

— А теперь что будем делать?

— «Что, что»! — передразнила Галинка. — Надо подумать.

Индус, улегшийся было возле клубного крыльца, приподнялся и навострил уши.

— У тебя что-нибудь вкусное есть? — спросила Галинка.

— Откуда? — уныло ответил Валька. — Я бы и сам…

— Беги домой и принеси.

— Командирша какая! Сама беги.

— Ладно, — согласилась девочка. — Сбегаю. А ты следи. Не уходи.

Валька отвернулся, чтобы хоть чем-нибудь показать свое презрение к девчонке. Раскомандовалась! Беги туда, иди сюда. Целый день бегали, Веньку искали. Ноги как свинцовые. И где он пропадал? Только недавно приметили — шел из Ширинского бора. Что он там делал? Не хотелось Вальке связываться с девчонкой, но пришлось: грызла его обида на лучшего друга. Галинка знала все тайные места, даже в подземный ход повела, который, по мнению Вальки, знал он да Венька. Без Галинки Валька давно бы плюнул на всю эту историю: не хочет поделиться друг своей тайной — и не надо. Но Галинка уверила его в том, что Венька каким-то образом открыл секрет бесценного клада, который вот уже сотни лет лежит в земле у деревни Студеной.

Слух о кладе появился недавно, года два назад. Приехал из города седенький старичок, весь день пробродил возле церкви, бормотал что-то про себя, заглядывал в книжечку, и естественно, что им заинтересовался Мирон Евсеич. Старичок и рассказал, что он имеет данные, будто где-то здесь, у церкви, захоронен клад с драгоценностями. Захоронил клад предводитель польского отряда еще во времена Лжедимитриев. С награбленным добром поляки бежали на север. Многие погибли от холодов, многих перебили крестьяне, но вот он, старичок, будучи в этих местах еще в гражданскую войну, услышал историю о драгоценностях от беглого старика монаха и решил наконец-то приехать в Студеную. Мирон Евсеич спросил, почему, мол, так долго молчал старичок, но тот ответил, что как раз наоборот, он не молчал, несколько раз обращался к работникам городского музея и даже писал в Москву, но никто ему не поверил. Надо сказать, что и жители Студеной не поверили. Поверил старичку один Сеня-библиотекарь. Он подробно начал расспрашивать старичка и узнал, что клад лежит под большими кедрами, в пятистах шагах от церкви. Тут засомневался в истинности клада и Сеня, потому что кедров даже столетний дед Григорий не помнил. «Не было никаких кедров, — повторял дед. — Сосны были. Это верно. А о кедрах не слыхал». — «А сосны где?» — «Их еще при царе Николке спилили. В японскую. Ох и сосны были! Под небо! В два обхвата. Две лошади одно дерево везли». — «И в каком же месте они росли?» — не отставал Сеня. Дед Григорий указал место, где стояли сосны, и Сеня начал раскопки. Дня три покопал с ним и старичок, а потом уехал. Работал Сеня не покладая рук целое лето, мозоли набил такие, что, на удивление всем, тушил папиросы о ладонь и при этом даже посмеивался. Быть может, Сеня перевернул бы всю землю возле церкви, по его остановил председатель колхоза. «Эх, Семен, Семен, — сказал председатель, глядя на потного библиотекаря. — Сколько земли-то перепахал… Куда там бульдозеру! А у меня поля непаханые». Сеня застеснялся, и больше его за храмом не видели.

Кладом смутила Галинка Вальку Чебыкина. А вдруг Венька действительно что-то разузнал? Для чего он по церкви лазит, по камушкам стучит? Что ищет? А может, уже и нашел?

Вернулась Галинка, притащила два пирога с мясом.

— Корми, — кивнула она на Индуса. — Да смотри сам не съешь!

— А ты куда? — принюхиваясь к пирогам, спросил Валька.

— Корми, корми, — уклонилась от ответа девочка. — Я мигом.

Она нырнула в кусты акации. Валька проводил ее взглядом, глянул на Индуса, хотел позвать его, но рука с пирогом сама потянулась ко рту, и не успел Валька опомниться, как оба хрустящие, зажаренные, теплые пирожка исчезли.

— Ладно, — не глядя на щенка, сказал Валька. — Переживешь. У меня у самого с утра крошки во рту не было.

Индус, словно чувствуя, что его обманули, тихонько взвизгнул. Вальке сделалось стыдно.

— Командирша какая, — пробормотал он уже в адрес Галинки. — Мы и сами с усами. Знаем, что делать.

И он решительно направился в клуб.

Библиотекарь Сеня сидел за столом и читал толстую книгу. Увидев Вальку, он усмехнулся:

— Кина сегодня не будет.

— А Венька где?

— В музее.

— В музее? — удивился Валька. — Ну, тогда и я туда.

Сеня внимательно посмотрел на паренька и серьезно сказал:

— Правильно, Валентин. Кино есть кино, а музей, братец ты мой, это…

Не найдя подходящего слова, библиотекарь сжал кулак и потряс им.

— Тебя проводить?

— Не надо.

Однако Сеня встал, открыл дверь, обитую черным дерматином, и пропустил Вальку вперед.

— Музей — это не выдумка. Это правда, — закончил он свою мысль. — Иди.

Колхозный музей организовал именно он, Сеня. Ездил по деревням, доставал разную старинную рухлядь, сохи, бороны, деревянные ткацкие станки, по-северному — кросны, иконы. Музей занимал три комнаты. В первой находились старинные вещи и дореволюционные орудия труда, во второй — портреты первых руководителей колхоза, документы, фотографии селькора Протасова, которого кулаки повесили на качелях, прямо посреди деревни. Под стеклом лежали награды уроженца Студеной деда Григория, полного Георгиевского кавалера. Одному Сене известно, каких трудов стоило уговорить старика отдать в музей кровью заработанные кресты. Третья комната называлась «Комнатой славы». Висели там портреты солдат, живых и погибших, лежали на солдатском сукне ордена и медали, комсомольский билет Коли Однорукого со следами высохшей крови, письма, висели отглаженные гимнастерки и выцветшие шинели. Сеня очень гордился музеем. Был у него и небольшой сюрприз. Когда посетители, осмотрев музей, собирались уже уходить, он незаметно нажимал кнопку выключателя — и на темной стене красным загорались буквы: «Никто не забыт, и ничто не забыто».

Валька быстренько миновал две комнаты, хотел было зайти в «Комнату славы», но, увидев Веньку, остановился. Венька стоял перед портретами фронтовиков. На самом видном месте висел портрет Героя Советского Союза Мирона Евсеича Вахрамеева, рядом — Григория Мартынова, еще дальше — Дмитрия Дмитриевича Смирнова, Венькиного деда по матери, а следующим — портрет Валькиного отца. На него-то и смотрел Венька. Портреты живых были сделаны недавно, и потому глядели со стен пожилые мужчины, увешанные орденами и медалями, а на портреты погибших, увеличенные с домашних гражданских фотографий, смотреть было как-то странно: не верилось, что именно они, такие молоденькие, совсем свои, деревенские, воевали. А Васятка-конюх — тот и вовсе казался мальчишкой, с тонкой детской шеей и большими чистыми главами. Видно, Валька чем-то обнаружил себя или Венька почувствовал его взгляд, потому что он резко обернулся.

— Здорово, — усмехнулся Валька.

— Привет.

— Чего ты на папку моего уставился?

— Слушай, — начал было Венька, но в это время ил темной стене зажглись кровавые буквы: «Никто не забыт, и ничто не забыто».

Валька от неожиданности вздрогнул. Венька быстро выскользнул из комнаты. Когда Валька выбежал из музея, Веньки уже нигде не было. Вынырнула откуда-то Галинка и зашипела:

— Ты зачем в музей ходил? Я кому сказала Индуса кормить? А? Съел пироги, да? Съел?

— Иди ты, дура, — отмахнулся Валька.

— Я вас в окно видела, — не обиделась Галинка. — Ой, Валька, чего я видела-а…

— Чего?

— Будешь обзываться, ничего не скажу!

— Ладно тебе…

— Он в блокноте чего-то записывал. Смотрел и записывал.

— Куда смотрел-то?

— Туда, — показала глазами вверх Галинка.

— А говоришь, клад… Клады не в музее ищут.

— Он, может, для отвода глаз?

«На портреты он смотрел. Вот куда, — подумал Валька. — Клад…»

Он не спеша направился к своему дому.

— Валька, — не отставала от него Галинка. — Завтра с утречка пораньше к нему! Мы его выследим! Я ловкая, так запрячусь — век не найдет!

Закричал где-то петух, ему откликнулся второй, третий… С грохотом промчался мимо ребят на мотоцикле тракторист Павел, зять Настасьи Башариной.

Утром Венька выслушал очередную проповедь от матери о том, что он лентяй, каких свет не видывал, что она скоро переломает все его удочки, день-деньской на речке, а хоть бы завалящего пескаря принес, кота побаловал, что молоко он пить большой любитель, а вот корову в стаюшку загнать его нет. Выслушал все это Венька, поднялся из-за стола и молча вышел.

— Что с ним? — спросила Анна Дмитриевна мужа.

— А ты тоже… «Большой любитель»! Он растет. Ему надо, — ответил Венькин отец.

— Я ведь так. Для порядка.

— Пусть гуляет. Скоро в школу, — сказал отец.

— Неладно дело-то, Коля, — заговорила мать. — Будто подменили парня! Молчит. С утра уходит, вечером приходит. С лица спал. И задумчивый какой-то… Неладно. Хоккей не смотрит!

— Действительно, — подумав, ответил отец. — Не смотрит.

— В город ездил. За книжками, мол. Репинские сказали, что книжки привезли. Спрашивала я баб. Не ездили в город репинские. Скрывает он чего-то от нас, Коля!

— Большой стал. Мужик.

— Нехорошее чует мое сердце…

— Сразу уж и чует!

— С чего он про Мишку спросил?

— Про какого Мишку?

— Да это я так, — посмотрев на мужа, ответила Анна Дмитриевна, поднялась и вышла на улицу.

А Венька, свистнув Индуса, привычным путем, огородами, побежал к дому Коли Однорукого. Щенок хотя и заторопился, но как-то нехотя, то и дело оглядываясь. Венька не придал этому значения, а надо бы, потому что в кустах малинника, стараясь не дышать, лежала Галинка. Она успела накормить щенка конфетами, и, видать, очень понравилось угощение Индусу, если он бежал и оглядывался. Теперь-то уж он ни за что не залает, почуяв Галинку.

Дом Коли Однорукого резко отличался ото всех домов Студеной. В кружевных наличниках, с резным крылечком, выкрашенный в небесный цвет, он был похож на теремок. И хозяйственные постройки — небольшой сарайчик, банька, двор — тоже были сделаны крепко, ладно и красиво. И все это делал Коля своей единственной рукой.

Венька еще издали увидел хозяина. Коля стоял на крыльце, держал в руке медный ковш и смотрел в небо, восхищенно покачивая головой. Венька тоже глянул вверх и увидел две серебряные точки реактивных самолетов, которые, оставляя за собой широкие непропадающие шлейфы белых полос, стремительно неслись в глубокую синеву. Выбежала из дома Татьяна, девушка лет семнадцати, младшая Колина дочка, мельком глянула на самолеты и куда-то заторопилась.

— Танька! — крикнул Коля. — Женихи твои резвятся! Летуны! Какой твой-то?

Татьяна не ответила, а Коля неторопливо попил из ковша, остатки выплеснул на гряду и ушел в дом. Венька огляделся, обдумывая, куда бы положить фотографию Савраскина так, чтобы она сразу бросалась в глаза, но чтобы и не казалось специально подброшенной, гляделась так, будто ее кто-то случайно обронил. Во дворе стоял чурбак с воткнутым в него топором. Вокруг чурбака валялись поленья. Видимо, Коля колол березовые чурки, которых еще немало валялось во дворе. Венька сообразил, что Коля ушел отнести ковш и вот-вот вернется обратно. Он положил фотографию возле тропинки, ведущей в сарай, на желтеющую траву, изображением вниз, а сам залег в борозду, недалеко от забора. Так оно и случилось, как предполагал Венька.

Коля вышел и снова начал колоть чурки. Работал он на удивление ловко, с одного удара разлетались на две половины широкие чурки. Прошло немало времени, Венька начал уже отчаиваться, что Коля не заметит фотографии, но Коля все-таки приметил. Воткнув топор и аккуратно вытерев руку о подол рубахи, он подошел к фотографии, нагнулся и поднял.

Разглядывал он Савраскина долго, улыбался чему-то, неопределенно хмыкал, сунул фотографию в карман пиджака, висевшего на поленнице, снова начал работать, покачивал головой и усмехался. «Нет. Не он, — подумалось Веньке. — Разве предатель станет улыбаться?» К Венькиному счастью, Коля поработал недолго, отшвырнул топор и быстро зашагал в избу, крича на ходу:

— Настя! Настюха!

В одну секунду Венька оказался у поленницы, вытащил из кармана пиджака фотографию и только успел нырнуть в борозду, как на крыльце появился Коля, а следом за ним его жена Настя.

— Иди-ка, иди, — таинственно говорил Коля Однорукий. — Чего покажу-то…

Настя, всерьез заинтригованная таинственностью мужа, послушно шла.

— Глянь, — кивнул Коля на пиджак. — В кармане лежит.

— Да что там такое лежит?!

— Ты глянь, глянь!

Настя залезла в карман пиджака.

— Нет ничего.

— Значит, в другом. — Коля не спеша закурил. — К Татьяне-то нашей солдатик повадился!

— Да уж пора, — ответила Настасья, шаря в кармане. — Нету!

— Как это нету? — рассердился Коля. — Веселый такой солдатик! Танькин ухажер. Обронила, видать, она фотографию. Из этих, летунов, — кивнул он на небо. — Часть-то, сама знаешь, рядом стоит… Да где же она? — вскричал Коля, вывернув карманы пиджака.

— Уж не заболел ли ты, Николай? — серьезно спросила Настя.

— Веселый такой солдатик… Круглолицый, — растерянно говорил Коля. — Заболел… Только сейчас подобрал на этом самом месте, положил в карман…

Настя покачала головой и сердито сказала:

— Старик уж шутки-то шутить!

— Какие шутки! — закричал Коля. — Была она! Была!

Жена махнула рукой и ушла в избу. Коля, ощупывая пиджак, сел и задумался.

— Веселый… Круглолицый, — бормотал он. — А ведь видел я эту фотографию! Видел. Настя! — Коля вскочил, бросился к дому. — Настя!

В окошке показалась Настя.

— Слышь, Настя! Видел я эту фотографию! А когда видел, не помню. Вот так же она исчезла. Будто сквозь землю провалилась! Когда? Веселый такой, круглолицый… Солдат, понимаешь…

— То летун! Из этих, — посмотрела на небо Настя. — А то солдат. Ой, Николай, все-то у тебя, не как у людей…

— Чего ты, чего ты, — забормотал Коля Однорукий. — Тебе серьезно, а ты…

Он вернулся, снова начал было работать, но работа у него не клеилась, и он, присев на чурбак, закурил и обволок себя густым дымом. Венька неслышно пополз по борозде подальше от Коли, потом поднялся и побежал прочь.

Галинка лежала в кустах смородины и, конечно, все видела и все слышала. Теперь она быстро соображала, что за фотография солдатика находится у Веньки, почему она так взволновала Колю Однорукого, а главное, для чего Венька ее показывает. Впрочем, долго раздумывать Галинка не любила, она была человеком действия, а потому быстро отползла подальше, встала, огляделась, перепрыгнула плетень и как ни в чем не бывало пошла по улице Студеной. Решение она уже приняла: надо было срочно достать фотографию солдата. Проходя мимо дома Чебыкиных, она увидела Вальку, сидевшего на ступеньке крыльца с сестренкой на руках.

— Что же ты, Валька? — крикнула девочка. — Ведь договаривались!

— Да вот, — крепко тряхнул сестренку паренек.

По виду Галинки Валька сразу догадался, что она опять что-то разузнала.

— Заходи, — пригласил он.

Галинка открыла калитку, зашла во двор и присела на ступеньку крыльца.

— Мать ни свет ни заря на ферму убежала. Корова там у нее отелилась, а папка на Сиговом поле рожь убирает, — оправдывался Валька. — Куда ее деть? — снова тряхнул он счастливо засмеявшуюся сестренку. — Не выбросишь.

— Иди ко мне, Дашенька, иди, — позвала Галинка, протягивая руки. — Да она у тебя мокрая! Неси штаны!

Валька снял с забора штанишки, подал Галинке, и та, ласково приговаривая, переодела девочку.

— Узнала чего? — не выдержал Валька.

— Не ищет Венька никакого клада, — серьезно ответила Галинка. — Он фотографию какого-то солдата показывает…

И Галинка подробно рассказала обо всем, что она услышала и увидела во дворе Коли Однорукого.

— И что будем делать? — спросил Валька, выслушав рассказ.

— Надо фотографию достать, — сказала Галинка. — Ты меня слушай, не пропадешь! Мы его прижучим. Не отвертится.

Стыдно было Вальке выслушивать девчоночьи поучения, но жгла его обида на друга, и он молча согласно кивал головой.