Красно солнышко

Глава шестая ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Целое утро крутились Галинка и Валька возле Венькиного дома, но Венька не появлялся, да и вообще никто не выходил из избы Захаровых — ни Венькин отец, ни мать, и даже Индуса нигде не было видно. Галинка приказала Вальке ждать, сама убежала куда-то, вернулась быстро и сообщила, что Венька вместе с отцом и матерью уехал на Красный остров за сеном.

— Кто сказал? — спросил Валька.

— Верста. И еще, Валька, она знаешь чего сказала?

— Ну?

— Вы, говорит, хулиганье. Чугун у меня сперли, а Веня парень хороший. Красный следопыт.

— Чугун, — хмыкнул Валька. — Он и весил-то всего ничего.

— Ага! Проговорился!

— Жарко, — заметно смутившись, сказал Валька. — Искупаться бы!

— Стыдно стало?

— Чего стыдно, чего стыдно! — забормотал Валька. — И чугун-то был с дыркой.

— А Верста говорит, новый.

— Она наговорит. Только слушай. Идешь на Стригу?

— Идем, — согласилась девочка.

Задами миновав деревню, они вышли к речке, спустились к воде, Валька уже стянул рубашку, как вдруг откуда-то издалека послышался лай.

— Индус! — крикнула Галинка. — Точно! Значит, и Венька с ним. — Она на секунду задумалась. — Валька! Ныряй в воду и притворись, что тонешь!

— Зачем?

— А я тем временем фотографию цапну.

— В карман полезешь? — хмуро спросил Валька.

— Тогда я притворюсь!

— Так он и поверит! Не дурак какой-нибудь.

— Поверит! — Галинка сделала несколько шагов к речке. — Ныряю!

— Я в карман не могу. Я лучше притворюсь.

— Кричи громче, — наставляла Галинка. — «Тону! Топу! Спасите!»

— Учи ученого, — буркнул Валька, решительно зашагал в воду и нырнул.

Пройдя под водой несколько метров, он встал, но глубина была небольшая, всего по грудь, и он снова нырнул и поплыл под водой. Возле коряги неподвижно стояло темпов живое полено. «Налим!» — ахнул про себя Валька, хотел приглядеться получше, но не хватило воздуха. Ряби на реке не было, и налим хорошо различался. Здоровенный, с широкой спиной, он лениво шевелил плавниками, поднимая мелкие песчинки. Валька посмотрел на берег, увидел Веньку и закричал:

— Венька-а-а! Нали-им! Здоровенный! Плыви!

— Вре-ошь?!

— Рядом стоит! Шевелится!

Оглянувшись, Венька вытащил из-под рубашки фотографию Савраскина, положил ее на песок, быстро разделся и побежал к другу.

— Где? Где он?

— Тихо, — зашипел Валька. — Как его взять? Острогу бы надо или вилку…

Валька совершенно забыл про Галинку, зато Галинка знала свое дело. Как только Венька забежал в речку, она выскочила из ивняка, где до этого времени хоронилась, схватила фотографию и убежала. Даже на Индуса, который при виде девочки радостно закрутил хвостом, не обратила никакого внимания.

Мальчики приступались к налиму и так и этак, Валька подводил руку к жабрам, но, чувствуя прикосновение, налим делал рывок, отплывал немного и снова останавливался, темный, таинственный, похожий на живое полено.

— Так нам его не взять, — сказал Валька. — Только зря напугаем. Надо за острогой бежать.

— У меня ножик есть, — припомнил Венька.

— А молчишь! Давай быстрее!

Венька побежал на берег. Он поднял рубашку, брюки, вытащил нож из кармана, бросил одежду обратно на песок и уже побежал в воду, но на полпути остановился. Вернувшись, он перебрал и перещупал вещи. Фотографии не было. Забыв про налима, Венька побрел по песку, думая, что, роясь в одежде, выронил фотографию.

— Эге-гей-гей! — закричал Валька.

Венька даже не посмотрел в сторону друга.

— Индус! — позвал он. — Ищи, Индус!

Индус, громко взлаивая, забегал по песку. Снова закричал Валька, не выдержав, вышел на берег и, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо друга, спросил:

— Потерял чего-то?

— Нет, — ответил Венька и свистнул. — Пошли, Индус!

— Венька! — окликнул его Валька. — Фотографию потерял, да?

Венька вздрогнул, глянул на друга, и Вальке показалось, что он сейчас бросится на него драться, но Венька взял себя в руки и усмехнулся:

— Я ничего не терял.

Он еще раз свистнул щенка и пошел прочь. Валька подобрал одежду и побежал следом.

— Слышь, Венька, думаешь, я ничего не вижу? — бубнил он. — Мы тоже кое-что знаем, не протреплемся. Между прочим, кто первый тебе ход подземный показал? Я. А Ваське кто в ухо дал? Опять же я. За кого? За тебя. Они меня поймали, излупить хотели. А я ничего, не испугался. Я за друга в огонь и в воду…

Венька шагал молча.

— Я знаю, у кого фотография солдатика, — сказал Валька.

Венька резко остановился.

— У кого?

— А говоришь, не терял…

— У кого? — повторил Венька.

— У Галинки.

— Следили? Шпионили?

— Ну и следили! Ты тоже, друг… Я от тебя никогда, ничего. Знаешь, как обидно?

Венька долго смотрел на друга, потом сказал:

— Пошли.

Он привел Веньку на сеновал, достал из-под постели белый узелок.

— Поклянись, Валька, что никому не расскажешь.

— Землю есть? Кровью? — спросил Валька, загибая рукав рубашки. — Давай ножик!

Венька подумал немного.

— Кровью не надо, — сказал он. — И землю есть ни к чему. Ты просто поклянись.

— Клянусь.

Венька развязал узелок, вытащил дневник и подал его Вальке.

— Читай.

И пока Валька читал дневник Мишки Башарина, он лишь изредка посматривал в его сторону, чистил краем шерстяного одеяла медали и орден Савраскина.

Прочитав дневник, Валька долго молчал, потом спросил:

— Папке моему показывал?

— Нет. — Венька посмотрел на друга и уверенно заговорил: — Василий Васильевич не такой! Он никогда! Что ты! Он до Берлина дошел! И орденов полная грудь!

— Мишка всем показывал. Даже Мирону Евсеичу. Герою! Как же так, Венька? Свой, деревенский, и наших, пленных, беззащитных?

— Мне Верста говорила, что и не купался уже никто. Холодно было. А мамка моя до сих пор не верит, что Мишка утонул.

— Эх, Венька, — с горечью произнес Валька. — Не поверил. Да меня хоть на костре жги, хоть на кресте распинай — ничего не скажу.

— Из-за отца я твоего молчал.

— А что отец? Если он… — Валька не договорил, Венька перебил его:

— Брось ты, Валька! Говорю, Василий Васильевич не такой. Не мог он! Я всех фронтовиков переписал. Два брата Савельевых. Николай и Петр. Оба на Камчатке.

— Далеко. Не добраться.

— Надо будет — доберемся.

— Если надо, то конечно…

— Шаров Федор Федорович. Генерал!

— Может, он и есть?

— Ты скажешь!..

— А что? Вон я в кино видел: полковник, а тоже этот… шпион.

— В Ленинграде живет.

— И адрес знаешь?

— Узнаем.

— Он письмо деду Григорию послал. Сулится приехать. Жди, мол, дедушка, не умирай.

— Тимофей Сергеевич Аржаков.

— Этот часто бывает. И все на «Волге».

— И двое в районе живут. Один директор райпотребсоюза, а другой на заводе работает. Дядя Никаша.

— Седой, хроменький и добрый такой, — припомнил Валька.

— А теперь Галинку надо искать. У нее язык долгий. Проговорится или покажет кому фотографию — и пиши пропало.

— Она на колокольне. Меня ждет.

— Пошли.

Ребята вышли на улицу и побежали к церкви. Увязался за ними и верный Индус. Впрочем, какой же он верный?

Галинка действительно стояла на колокольне и ждала Вальку. Фотография показалась ей неинтересной. Ну, солдатик и солдатик. Но, припомнив слова Коли Однорукого о том, что он где-то уже видел эту фотографию, она пригляделась к ней повнимательнее. Смешливый, круглолицый, молодой, в гимнастерке. Нет, ничего интересного. Снизу послышался свист. Галинка выглянула в проем колокольни, увидела Вальку и закричала:

— Давай быстрее!

Валька поднялся на колокольню.

— Целый час жду… — начала было девочка, но в это время донесся лай Индуса. — Венька, — шепнула она. — Бежим!

— Фотографию давай, — грубовато сказал Валька.

Галинка посмотрела на него, и что-то, видимо, не понравилось ей в выражении лица ее сообщника.

— Сейчас, — ответила она, полезла за ворот платьица, глянула вниз и увидела бегущего к церкви Веньку. — Ага, — догадалась она. — Сговорились?

Валька решительно шагнул к девочке. Вид его ничего хорошего не предвещал. Галинка вдруг метнулась к лестнице и побежала.

— Венька-а! — заорал Валька. — Держи ее!

Галинка забежала в полутемную большую камору и прислонилась к стене.

— Она здесь! Здесь! — азартно кричал Валька. — Гляди не пропусти! Она хитрая! Все ходы-выходы знает!

Послышалось частое Валькино дыхание, шаги. Галинка приникла к стене, затаилась. Валька зашел в камору и, конечно же, сразу приметил девочку.

— Попалась? — злорадно спросил он. — Давай фотографию!

— А я ее выбросила, — отходя от стены, спокойно сказала Галинка.

В дверях каморы показался запыхавшийся Венька.

— Говорит, выбросила, — усмехнулся Валька. — Врет.

— Отдай, Галинка. Хуже будет.

Мальчишки медленно придвигались к девочке.

— Двое на одну, да? — отступая, спросила Галинка.

— За пазухой она, — хмуро сказал Валька.

— Только попробуй, только попробуй! Предатель! Закричу!

И Галинка действительно закричала, да так пронзительно, так громко, что мальчишки в нерешительности остановились. Потом Валька, для чего-то поплевав на ладони, двинулся вперед. Галинка снова закричала, но Валька, обхватив одной рукой девочку, второй полез за ворот платьица.

— Здесь она, Венька! Здесь! Ой! — вдруг заорал он, хватаясь за плечо. — Укусила.

Галинка рванулась к двери, успела показать мальчишкам язык и побежала вниз по лестнице, часто-часто перебирая ногами.

— Врешь, не уйдешь, — шипел Валька, прыгая сразу через две-три ступеньки.

Догнал он Галинку лишь на улице, возле тополя, обхватил девочку за талию и вместе с ней повалился на траву. Подоспел Венька. Галинка закричала.

— Теперь кричи не кричи — все равно отберу, — пыхтел Валька. — Кусаться вздумала? Я тебе покусаюсь…

И в это время поблизости раздался милицейский свисток. Ребята разом оглянулись. К ним легко, как молодой, бежал участковый Мирон Евсеич Вахрамеев.

— Тикай! — крикнул Венька.

Мальчишки бросились наутек. Мирон Евсеич еще раз свистнул, подошел к девочке, покачал головой.

— С таких лет и уже по запазухам? А? Это что же делается-то на белом свете… Ничего, Галинка. Вечером шкуру-то мать с отцом с них спустят.

— Не надо, — застегивая платьице, попросила Галинка.

— Что? — не понял участковый.

— Не надо никому ничего говорить.

— Вот те и раз! — удивился Мирон Евсеич. — Это почему же?

— Так.

Вахрамеев подумал немного и решительно сказал:

— Не могу, милая. Я кто?

— Милиционер.

— Участковый уполномоченный я. И, между прочим, старший лейтенант. Какая, значит, моя первая обязанность?

— На мотоцикле кататься.

— Порядок! Порядок — моя первая обязанность. Понятно?

— Ага.

— А с тобой, понимаешь, можно сказать, полный беспорядок получился.

Мирон Евсеич посмотрел на девочку, строго покашлял и не спеша зашагал по дороге.

— Дядя Мирон! — бросаясь следом, крикнула Галинка. — Не говорите!

Участковый остановился, посмотрел на девочку и начал закуривать.

— Да-а, времена-моменты, — протянул он. — Это что же получается? Черт те что получается! Хулиганство налицо, а я, значит, должен молчать?

— Они не хулиганы.

— А это уж мне позволь решать. Да ты, Галинка, не бойся. Не тронут. А если тронут, у меня разговор короток!

— Дядя Мирон, а если я вам что-то скажу? Секретное!

— Секретное? Говори.

— Дайте слово, что никому не расскажете?

— Ладно, — внимательно посмотрев на девочку, решился участковый. — Даю.

— Они фотографию хотели отобрать.

— Какую фотографию?

— Отвернитесь.

— А?

— Отвернитесь, говорю!

— Ага, — дошло до Мирона Евсеича. Он отвернулся, подождал. — Готово?

— Готово, — ответила Галинка, протягивая фотографию.

Вахрамеев долго смотрел на фотографию, хмыкал, покачивал головой, курил, часто и глубоко затягиваясь.

— Занятная карточка. Они для чего у тебя ее отнимали-то? Да ты говори, коли уж начала. Видел я этого солдатика. Давно, правда, было…

— Вот и Коля Однорукий видел!

— Да ты-то откуда знаешь?

— Я Веньку выследила. Он ему фотографию показывал. А Коля и говорит: «Видел я эту фотографию». А вот когда — так и не вспомнил.

— А я помню, — сказал Мирон Евсеич, но сразу же перевел разговор. — Рассказывай, Галинка, рассказывай. Он как показывал — тайно или открыто?

— Тайком. Подложил на траву, спрятался и ждет. Дядя Коля поднял, долго удивлялся, позвал тетю Настю и говорит: мол, жениха Танькиного нашел! В кармане лежит.

— В каком кармане? — не понял Мирон Евсеич.

— Коля в карман фотографию-то положил, а пиджак повесил на поленницу.

— Ну-ну, дальше что было?

— А и правда, дядя Мирон, Танька с солдатом гуляет. Сама на танцах видела.

— Молодец, — похвалил девочку участковый. — Тебя бы ко мне в разведку, понимаешь.

— Венька, пока Коля за тетей Настей ходил, и вытащил фотографию. Тетя Настя и заругалась. «Из ума, говорит, выжил, старый дурак, иди, говорит, лечись! Небось, говорит, выпил, вот тебе и кажется!..» — начала придумывать Галинка. — Ушла она, тут Коля и припомнил, что он видел где-то фотографию.

— Дело ясное, что дело темное, — задумчиво произнес Мирон Евсеич. — Ну, что Венька красный следопыт и что все вы красные следопыты, это я знаю. И что Венька письмо из Москвы получил, тоже известно. В город ездил. За учебниками. Погодь, погодь… Хм… За учебниками… А я его где видел? Точно! В больнице. — Мирон Евсеич снова пригляделся к фотографии. — Занятная карточка… Значит, так, Галинка. Никому ни гугу! Молчок! Тут дело нечисто. Я, Галинка, старый разведчик. Ста-арый… Да и тебя на мякине не проведешь. Мы посмотрим, кто кого! Карточку эту я у тебя возьму, а ты скажи, потеряла, мол.

— Не поверят.

— Ничего. А ты все равно скажи.

— Дядя Мирон, а где вы видели солдатика?

— Потом, Галинка, потом. Договорились? Ни гугу!

Мирон Евсеич спрятал фотографию Савраскина в бумажник и прямым ходом направился к Венькиной матери.

Анна Дмитриевна поливала огород. Заметив участкового, она спросила:

— Мой не натворил ли чего, Евсеич?

— Да нет, Анюта, наоборот. Хвалить иду. — Мирон Евсеич прислонился к забору. — Каковы огурчики?

— Грех жаловаться, Евсеич. Один к одному, как солдатики.

— Солдатики, — повторил участковый. — Купил Венька учебники?

— Какое! — вытирая руки о фартук и подходя, заговорила Анна Дмитриевна. — Прямо беда. Скоро в школу, а учебников нет. О чем только учителя думают?

— Учителя здесь ни при чем, — резонно заметил Мирон Евсеич. — Ты пораскинь, сколько миллионов ребятишек в школу пойдет? То-то и оно. Десятки! А каждому, понимаешь, новенькие учебники… Твой Вениамин вроде ездил за ними в город?

— Ездил, — помолчав, ответила Анна Дмитриевна. — За что хвалить его собираешься?

— Хвалить-то? — задумался участковый. — Красный следопыт ведь он у тебя. Письма, говорят, из самой Москвы получает… Это большое дело — быть следопытом. Вот за это самое, что не хулиганит, добрым делом занимается, и хочу похвалить. — Мирон Евсеич помолчал, покурил. — Он моего дружка разыскивает.

Участковый, не зная, кого именно разыскивает Венька, умолк, ожидая, что Анна Дмитриевна сама скажет, и не ошибся.

— Пришла ему бумага на Степана Ивановича, пришла. Сообщили, что пропал без вести. Ходил он к тетке Настасье. Чего уж она ему рассказала — не знаю, только видела, как они письмо с Валькой сочиняли.

— Слышал я, будто и второе письмо он получил.

— Спрашивала. А он… — Анна Дмитриевна задумалась. — Что же он ответил? Да ничего не ответил. Получил, мол. Все то же. Без вести. Чудной он стал в последнее время, Венька-то мой. Все больше молчит. С утра уходит на рыбалку, а рыбы не приносит…

— Не приносит? — повторил Мирон Евсеич.

— И еще один разговор у меня из ума не выходит, — продолжала Анна Дмитриевна. — Рассказала я ему о Мишке Башарине. Нас женихом и невестой дразнили. Ты должен помнить.

— Помню, помню… Как же! Жених да невеста. Хорошо помню.

— Вот, значит, я возьми да и скажи: мол, до сих пор не верю, что Мишка своей смертью умер…

— Ты чего такое несешь, Анюта? — перебил участковый. — Ты подумай, чего несешь-то!

— А я думала, хорошо думала. Я и следователю говорила, и тебе, Евсеич. Да вы после войны будто ошалелые были. Очерствели душой. Да и понятно. Столько смертей наглядеться! Поневоле очерствеешь.

— Да, да, — произнес Мирон Евсеич, — Припоминается мне такой разговорчик…

— Да еще узелок этот…

— Какой такой узелок? — чуть не закричал участковый.

— Беленький…

— Пойдем-ка, Анюта, в избу. Чайку попьем да и поговорим ладком. И про узелок, и про август месяц сорок пятого…

И, шагая к крыльцу, вдруг припомнил Мирон Евсеич вечер, как играл он на гармони, как плясали бабы и кричали частушки, как появилась перед ним фотография солдатика и как сказал он Мишке, чтобы он поднял ее. И Мишка поднял. А куда же он девал ту фотографию? «Ах, разведчик, разведчик, — сердцем чувствуя неладное, ругал себя участковый. — Герой липовый! Права Анютка, очерствели душой после войны…»

Ничего не утаила от Мирона Евсеича Венькина мать, все рассказала. И про узелок, и про мужчину в церкви, и про то, как шел Мишка на руках к березе, и что Венька обманул ее, не ездил он за учебниками, а где был, ей неизвестно.

— Так, так, — приговаривал Мирон Евсеич, слушая рассказ Анны Дмитриевны. — Все?

— Как на духу, Евсеич. Все высказала. С моим, сам знаешь, много не поговоришь, а молчать тоже не могу. Вижу, скрутило мальчонку.

— Ты вот что, Анюта, — сказал Мирон Евсеич. — Не ругай его. И ни о чем не беспокойся.

— Неужто есть, Евсеич, о чем беспокоиться?

— И пусть он на рыбалку ходит. Не ругай. Рыбы, я слыхал, и впрямь не стало. Выдра балует. И опять же говорю, ни о чем таком не думай. Не сомневайся. Теперь-то уж…

И участковый крепко сжал кулак. Потом он попрощался и ушел. По пути к избе Башариных он сопоставлял известные ему факты и все больше уверялся, что дело нечистое. Конечно, Мишка подложил ему фотографию. Больше некому. Для чего? Венька, разыскав где-то фотографию, снова подкладывает, и не кому-нибудь, а фронтовику, Коле Однорукому. Откуда у Веньки фотография? Где нашел? В узелке? Как же тогда-то, в сорок пятом, не обратил он внимания на Анюткины слова о каком-то дяденьке в церкви. Говорила она. Помнится, в избе Коли Однорукого и говорила. Или у Григория Мартынова? Нет. У Коли. Кто был в избе? Все были. Все фронтовики.

А что за дяденька был в церкви? Надо полагать, что Мишка показывал фотографию сразу же по приезде фронтовиков. К примеру ему, Мирону Евсеичу, он показал сразу. Утонул Мишка в августе. Кто в августе пришел? Коля Однорукий, Василий Чебыкин, Тимоха Аржаков… Трое. Значит, кто-то из троих. Ну, с Колей и Василием разобраться можно хоть сейчас, а вот с Тимохой… Далеко живет Тимофей Аржаков. Кто-то из троих молился и в церкви, если предположить, что предатель и неизвестный в церкви — одно и то же лицо. Для чего он пришел в церковь, какие грехи отмаливал?

Настасья была дома не одна, с зятем. На вопрос Мирона Евсеича о Веньке она охотно ответила:

— Был у меня Веня. Хороший парень. Все у него по-серьезному, по-деловому.

Павел сидел за столом, обедал.

— Чем недоволен? — спросил его участковый.

— Известно чем, — сказала Настасья. — Зины дома нет.

— Ей дохнуть некогда, — защитил Настасьину дочь Мирон Евсеич.

— Непорядок, — хмуро произнес Павел. — Жена есть жена.

— Венька-то для чего к вам приходил? — равнодушным тоном спросил участковый.

— Письма Степановы читал. Писал чего-то. Про какого-то Петруху. Так, что ли, Павел?

— Вроде.

— Петруха-то кто такой?

— Вычитал про него Вениамин в письмах. Он красный следопыт, Веня-то.

— Петруха Савраскин, — оживляясь, сказал Павел. — Венька и на него запрос сделал. Шерлок Холмс! Да вот только ничего путного ему не сообщили.

— Савраскин, — словно бы запоминая, проговорил Мирон Евсеич. — Нашла чугун-то, Настасья?

— Где найдешь? Сдали. Да я не в обиде.

Мирон Евсеич посидел немного, пожурил Павла за то, что тот быстро ездит по деревне, попрощался и вышел. «Ну, что же, Мирон, — шагая по улице, подумал он. — Надо ехать в город. В больницу. У Веньки ты ничего не узнаешь».

Подойдя к своему дому, он вывел из небольшого гаражика служебный мотоцикл, посмотрел на часы, решил, что до вечера обернется, и сел в седло.

Он, конечно, не мог знать, что с колокольни смотрели на него Валька и Венька.

— Уехал, — сказал Валька.

— Уехал. О чем он с мамкой разговаривал? Вот что интересно…

— Если она ему рассказала… — Валька не договорил, посмотрел на Веньку и шепотом произнес: — Папка…

По деревне, с удочкой на плече, шел Валькин отец, Василий Васильевич Чебыкин, высокий, худой, такой же рыжий, как и Валька. Остановился возле забора Григория Мартынова, крикнул что-то и свернул к речке.

— Ты можешь не ходить, — не глядя на друга, сказал Венька. — Я один. Он куда?

— Под Ивановскую мельницу. Вчера говорил, щуки там прыгали.

— Ну, я пошел, — помолчав, сказал Венька и начал спускаться вниз.

Валька молча пошел следом.

Василий Васильевич тем временем уже забросил удочку на живца и неторопливо закурил. Недалеко полоскали белье женщины, переговаривались, и Василий Васильевич с неудовольствием подумал, что рыбалки не будет.

Венька и Валька стояли в густом ивняке.

— Иди, — глухо произнес Валька.

— Народ, — кивнул Венька на женщин. — Да и по подойдешь незаметно.

Василий Васильевич терпеливо смотрел на поплавок, однако, когда женщины уж слишком громко разговорились, а одна из них с силой стала хлопать по воде мокрым полотенцем, он не выдержал и закричал:

— Какой леший приволок вас сюда!

Смотав удочку, он направился вдоль берега. Венька вдруг бросился в глубину ивняка, забежал вперед и как ни в чем не бывало пошел навстречу Василию Васильевичу.

— Здравствуйте, дядя Вася! — беззаботно поздоровался он. — Поймали чего?

— Тут поймаешь…

— А на Заячьих перекатах хариусо-ов… Кишит!

— Кишит, — недовольно повторил Василий Васильевич, но все-таки приостановился. — Ловил сам-то?

— Вчера десяток принес! Во!

— Раньше там они водились, — задумчиво произнес Василий Васильевич. — Далеко…

— Рядом!

— А то я не знаю, где перекаты… Точно принес?

— Один взвесил — полкило потянул! Могу и место показать.

— Может, сходить? — вслух сказал Валькин отец. — Идем.

Валька видел, как подошел Венька к отцу, неясно различал слова. Ему тоже хотелось легко и беззаботно, как Венька, говорить с отцом, но он знал, что не сможет этого сделать: выдаст его голос, или глаза выдадут, или просто-напросто разревется он. В глубине души Валька был убежден, что не может быть отец предателем, но Мишка ни слова не написал о фронтовике, а значит, надо проверить. Спотыкаясь о коряги, хоронясь в кустах, торопился следом за Венькой и отцом Валька Чебыкин.

— Скоро ли? — спросил Василий Васильевич.

— Два переката пройдем, а на третьем их… Кишит, — повторил Венька.

— Поглядим, поглядим, — недоверчиво пробормотал Валькин отец.

Миновали два переката, подошли к третьему. Погода была тихая. Где-то часто и беспокойно крякала утка. Катилась, позвенивала прозрачная вода.

— Здесь, — сказал Венька. — Закидывайте сюда.

Разматывая удочку, Василий Васильевич, внимательно оглядывая место, размышлял вслух:

— Должна быть здесь рыбешка. Должна. Место хорошее…

Он закинул удочку и присел на корягу.

— Эх, под Сталинградом я повидал рыбы-то! — припомнил он. — На Волге-матушке. Ползешь, бывало, за водичкой, налетят они и давай бухать. Штучки такие всплывают, что те баржи! И все брюхом кверху. Оглушенные. Плывут по течению, не шевелятся. И взять нельзя. Убьют. Вот уж рыба так рыба! Белуга называется.

— Дядя Вася, а вы, говорят, до Берлина дошли? — спросил Венька, незаметно кладя фотографию на песок рядом с корягой.

— Дошел. А вот Победу так и не встретил. Дружки мои на рейхстаге фамилии писали, а меня как звездануло седьмого мая, так только девятого и пришел в себя. Очнулся и первым делом спрашиваю, как дела на фронте. Ребята смеются. «Какой фронт! — говорят. — Победа! По двести граммов водки тяпнули и твою долю разделили». И так-то мне больно стало, так-то обидно… — Василий Васильевич засмеялся и покачал головой. — «Эх, говорю, ребята, ребята! Разве я не заслужил? Я и под Москвой кровушку лил, и под Сталинградом, и здесь, говорю, в Берлине, звездануло, а вы? Эх!» Отвернулся и чуть не заревел. Не водки жалко — обидно, что не отпраздновал Победу. Ребята видят такое дело, загоношились. Закостылял один. Вернулся скоро, протягивает стакан: пей, мол, празднуй. «Чья водка?» — спрашиваю. А он: «Не сомневайся. Все в полном ажуре». — «Тогда, говорю, поздравляю, дорогие товарищи, с Победой». Ну и выпил, значит. — Василий Васильевич помолчал, потом, глядя на неподвижный поплавок, с сердцем произнес: — Хариусы! Полкило! Самое дрянное дело место менять. Надо бы уж там оставаться…

И в этот момент поплавок резко повело вниз. Василий Васильевич подсек, потянул удилище на себя. Из глубины, двигая плавниками, голубоватый, большой и прохладный, стремительно взметнулся в воздух хариус.

— Ну, Венька! Ну, молодец! И в самом деле хариус… Осторожно сняв с крючка рыбину, Василий Васильевич потянулся за ведерком, увидел фотографию, но сразу не стал поднимать ее, а вначале положил хариуса в ведерко, плеснул воды и, обтерев руки, взял фотографию. Венька не отрывал взгляда от Валькиного отца. Смотрел на отца и Валька. Он смотрел из кустов ивняка, весь напряженный, готовый в любой момент прийти на помощь другу.

— Что за чудеса? — проговорил Василий Васильевич. — Вроде как фронтовик? Глянь, Венька!

— Танькин ухажер это.

— Какой Таньки? Фронтовик. Пехота-матушка. И эмблемы по-старому прикреплены. Откуда?

— Выронил кто-то.

— Да уж не сама выпала. Я таких и не видывал. Похож маленько на Егорку с Плеса, но не он. Нет. Не он. Ладно, — решил он, пряча фотографию в карман. — Разберемся. Ну, ты молодец, Венька! Теперь только закидывай. Хариус поодиночке не ходит. Ну, молодец…

— Я пойду, дядя Вася.

— А то порыбачь. Леска у меня есть.

— Пойду, — решил Венька.

— Иди, иди, — забрасывая удочку, сказал Василий Васильевич.

А Валька стоял в ивняке и плакал. Подошел к нему Венька, толкнул в бок.

— Фотографию надо забрать, — сказал он. — Говорил тебе, что Василий Васильевич никогда…

— Фотографию мы заберем… Это ерунда, — улыбаясь сквозь слезы, ответил Валька. — Это, Венька, ерунда…