Красный опричник

Глава 6

Долгий, увлекательный и утомительный разговор подходил к концу. Самым тяжелым он стал, как ни странно, для Ивана Михайловича Кречко. Лаврентий Павлович обладал поистине чудовищной работоспособностью — что ему просидеть пять часов под интересную беседу и заваренный турецким способом кофе. О Волкове и говорить нечего: Андрей Константинович отдыхал, работая. Поэтому Кречко изо всех сил сдерживал зевоту, но за окном был уже третий час ночи — предрассветное время для деревенских петухов. На улице трещали от мороза деревья, бродили закутанные в тулупы караульные, негромко перекликаясь и приплясывая для сугреву.

— Хорошо! — растягивая на восточный манер, произнес Берия, — человек вы очень интересный, и если все то, о чем вы нам рассказали — правда… то будем считать, что Господь Бог нам предоставил гандикап.

При слове «Бог» проснулся Кречко и с упреком посмотрел на наркома. Тот только отмахнулся:

— Все равно, как «это» назвать. Рок, фатум, судьба! Смысл в ином: грядут великие события, предугадав ход которых, можно получить для страны немалую выгоду. Только выгода ли в том, чтобы выйти из катаклизма с наименьшими потерями? Выгода, товарищи, однозначно, выгода!

— Несомненно! — кивнул сонным лицом Иван Михайлович.

— Я постараюсь как можно скорее переговорить с Иосифом Виссарионовичем относительно вас, Андрей Константинович, — сказал Берия, подытоживая, — надеюсь, вы не обидитесь за нас за некоторую изоляцию…

— Ни в коей мере! — помотал головой Волков, — только есть несколько просьб…

— Все о чем пожелаете! — окончательно проснулся Кречко, — в разумных пределах.

Андрей Константинович протянул руку к столику и взял с блюдца кусок швейцарского сыра.

— Свежие газеты, возможность гулять по территории усадьбы и… верните мне мой ноутбук. Я должен подумать над тем, что из арсенала потомков возможно производить в современных условиях. А так же не составит труда для освоения бойцами Красной Армии. Надеюсь, это не слишком…

Берия снял пенсне и протер его мягкой салфеткой.

— Да полно вам, товарищ Волков! Но, надеюсь, и вы понимаете, как хочется лично мне ознакомиться со всеми тайнами этого, как вы его называете, ноутбука?

Волков задумчиво показал глазами в сторону опять начинающего впадать в дрему Кречко. Берия мельком бросил взгляд, усмехнулся:

— Ну, что же, товарищи! Полагаю, что на этом мы можем и закруглиться. Пока. Время уже позднее, а на службу я опаздывать не привык. Безо всяких там «вокруг да около» скажу, что весьма рад нашему знакомству. Надеюсь, это взаимно.

Погасив жестом невысказанные восторги Волкова, нарком продолжал:

— Я сейчас распоряжусь относительно прессы и прогулок, а чемоданчик вам доставят после обеда. Думаю, никаких проблем с энергией не будет — дача питается от специального правительственного кабеля. Иван Михайлович, голубчик, мы отбываем!

Попрощавшись с Андреем Константиновичем, гости отбыли, попросив их не провожать. Волков допил свой холодный кофе и принялся раздеваться, попутно размышляя и анализируя события сегодняшнего вечера.

Берия с Кречко приехали около девяти вечера и привезли с собой гостинцы: коньяк «Двин», банку черной икры, два килограмма сыра и увесистый кусок балыка. На даче у Берии, само собой разумеется, также был холодильник. И тоже — американский. Вместительный. Не «Электролюкс», конечно, но для своего время смотрелся чудом инженерной мысли. Андрей Константинович не питал иллюзий относительно наркома. Он будет стараться всеми силами узнать начинку «черного ящика». Это нужно даже не ему, это нужно стране. Даже то, что производить пока нет ни денег, ни возможности — загрести под предлогом будущей безопасности. А у Волкова рука не поднимется стереть кое-какие файлы, разве что в разделе «бактериологическое оружие». Ну, и еще пару подразделов, существование которых не оправдывается никакой моралью. Даже самой извращенной. Хорошо, что всегда можно поменять у файлов атрибуты — для дилетанта сойдет. Это потом умный человек может задуматься: почему свободное место на жестком диске не соответствует ручному подсчету. Однако, еще нужно сообразить относительно ручного подсчета… и всегда можно сказать, что в килобайте больше, чем в километре…

Засыпая, Волков внезапно вспомнил, что так ничего и не узнал о планах Лаврентия Павловича. Берия был корректен и вежлив, внимательно выслушал историю Андрея Константиновича, задавал наводящие вопросы, но ни словом не обмолвился о его будущем. Возможно, он так поступил из-за присутствия Кречко, а возможно оттого, что четкие планы у него попросту отсутствовали. Еще Андрей Константинович удостоверился, что политический портрет Берии конца двадцатого века был выполнен… мягко говоря, в искаженной манере. Пока что Лаврентий Павлович ни словом ни поступком не напомнил Волкову того человека, чье имя стало нарицательным и синонимом слов «тиран» и «самодур». Однако, для подобных выводов пока маловато данных.

…Берия появился на «объекте» на следующий день в три часа дня. Он лично доставил Волкову ноутбук и дал понять, что сгорает от любопытства. Кречко в этот раз с ним не было, а на вопрос Андрея Константиновича нарком прищурился и сказал голосом доброго дядюшки:

— Разве я ошибся, и вы, товарищ Волков, не желали пообщаться тет-а-тет? Вот видите! Товарищу Кречко пришлось утром отправиться в командировку. Недалеко, в Петрозаводск. На две недели. Этого должно хватить, чтобы мы с вами определились относительно дальнейших планов.

— Разумеется, Лаврентий Павлович, — кивнул Волков, — я прошу прощения за некоторые свои негативные ассоциации…

Берия вопросительно посмотрел на него. Андрей Константинович попытался объяснить.

— Дело в том, товарищ Берия, что я родился и вырос в эпоху, когда все, что было связано с этим историческим периодом, поливалось грязью. Наши правители старались убедить население страны, что при Сталине и Берии было все плохо. Жить было страшно, жить было тяжело… для обычного человека жизнь была страданием. Поэтому, когда вы мне сказали, что Кречко отбыл в командировку, у меня внутри оборвалось: пустили в расход. Такие уж у нас, потомков, стереотипы.

Берия хмыкнул.

— Любопытно! Для того, чтобы пустить, как вы выразились, «в расход» работника на такой должности должны быть веские обоснования. Вы хотя бы отдаленно представляете, какой у нас кадровый голод? Причем, везде. И на производстве, и в Красной Армии, и даже… во внутренних органах.

Он встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Пошевелил кочергой угли, подкинул два полена в камин. Видно было, что слова Волкова задели его за живое.

— Во многом ваши правители правы. Жить сейчас трудно. Чрезвычайно трудно. Но вы хотя бы представляете, что за страна в наследство нам досталась? Огромная, инертная масса… как будто огромная капля смолы, катящаяся непонятно куда. Катящаяся не спеша, никуда не торопясь. Россия была, как зажиревшая гусеница. Все вокруг давно превратились в бабочек и порхают, а наша гусеница все жрет и жрет. Ей и так неплохо! Понимаете, Андрей Константинович?

Волков с нескрываемым интересом слушал наркома, открывшегося ему сейчас в совершенно новом свете. Наркома-романтика, если так можно выразиться. Плохо только, что ассоциации у него со словом нарком были плохие. Нарком-наркомат-наркоман. Ну, привязалось к языку.

— Понимаю, Лаврентий Павлович, — сказал он, — хуже всего, что превратившись в бабочку, наша страна не потеряет инертности. В бабочку она превратится, но летать не сможет. Завалится в спячку, точно обожравшийся медведь. Что поделать, национальная черта гипербореев.

Берия подошел к окну и глянул сквозь замерзшее стекло наружу.

— А мне ведь до сих пор не верится, что вы — наш потомок.

— А мне до сих пор не верится, что вы — не тот головорез, о котором написано несколько книг и сотни публикаций в газетах и журналах.

Плечи наркома на мгновение опустились. Он как-то осунулся и превратился в очень уставшего человека. Похлопал по карманам в поисках сигарет, затем вспомнил, что давно не курит. Прокашлялся.

— И что, ни одной положительной? — Андрей Константинович присел на кожаный диван и задумчиво проговорил:

— Да нет! Вроде бы, нет! Я лично просматривал две книги, в которых вы показаны на удивление хорошим человеком. Это так контрастировало с общим фоном, что удивлению моему не было предела. Одну из книг написал некто Серго Берия.

— Мой сын? — обернулся к нему Лаврентий Павлович, — и ее издали?

— Издали. Но очень поздно. В конце столетия.

— Все равно! Лучше поздно, чем никогда. А вторая книга?

Волков хмыкнул.

— Один из скандально-популярных писателей издаст в начале следующего столетия дилогию, в котором попытается пересмотреть традиционные взгляды на нынешнюю эпоху. Я не любитель подобного чтения, но вам было бы интересно. В таком стиле пока не пишут.

Берия подошел ближе и присел рядом.

— Жаль, что это невозможно. Я бы с удовольствием прочел то, что напишет обо мне мой сын…

— Ну, почему же невозможно? Эта книга есть на ноутбуке. Жаль, что нет принтера… пардон, печатающего устройства. Но это даже к лучшему. Не нужно, чтобы подобная информация просочилась наружу. Вы мне дадите слово, что никому и никогда не расскажете…

— Конечно! — взволнованно перебил Волкова нарком, — как только выдастся свободная минутка, я обязательно прочитаю книгу Серго. Но сейчас хотелось бы конкретики. Какая именно информация содержится в вашем… приборе, что ли?

— Это называется — компьютер. «Машина для приема, переработки, хранения и выдачи информации в электронном виде, которая может воспринимать и выполнять сложные последовательности вычислительных операций по заданной инструкции — программе». Такое определение дает компьютеру энциклопедический словарь. Словарь двадцать первого века, разумеется. На самом деле, это устройство — универсальный помощник для делового человека с многими дополнительными функциями. У меня здесь помимо различной полезной документации находятся несколько моих любимых фильмов, очень много музыки, несколько игрушек.

— Игрушек? — удивился Берия.

— Конечно! — рассмеялся Волков, — компьютерные игры — одна из форма проведения досуга людьми будущего. Их производство — гигантская индустрия, объединяющая миллионы специалистов и множество компаний в разных частях света. Но об этом позже. Сейчас я вам вкратце расскажу, что такое операционная система и с чем ее едят, а затем продемонстрирую некоторые возможности этого… компьютера.

Сказать, что машина из будущего заинтересовала Лаврентия Павловича, значит, не сказать ничего. Он буквально влюбился в это гениальное творение рук человеческих. Берия прослушал краткую получасовую инструкцию о поколениях ЭВМ, о роли операционной системы Windows, о миллиардах Билла Гейтса. Получил представление о емкости жесткого диска в сто гигабайт при размере в два с половиной дюйма, поразился тому, что на этот винчестер можно скинуть все знания планеты в упакованном виде и еще останется место для «тетриса». Но больше всего его поразила энциклопедия «Кирилла и Мефодия» — ее полный вариант. Волков на свой выбор показал ему несколько статей на нейтральную тему, а затем закрыл программу и вышел на рабочий стол.

— Но хватит о добром, — сурово сказал он, — пора и шоковую терапию вводить. Мы, Лаврентий Павлович, на пороге величайшей войны за все время, что существует наша цивилизация. И наша задача на данный момент — сделать так, чтобы Страна Советов вышла из нее с наименьшими потерями.

Лаврентий Павлович вернулся домой в двенадцатом часу. Извинился перед водителем своего служебного «Паккарда» за то, что так задержал его и попросил заехать за ним в восемь утра. Нино еще не спала — ждала его. Он поцеловал жену в прохладный лоб и стал рассеянно раздеваться.

— На совещании был? — спросила супруга, — устал?

— Сил нет, — честно ответил Берия, — очень тяжелый выдался день.

Разговор между двумя грузинами, само собой, велся на грузинском языке. Она очень беспокоилась за его утомленность и прибавила со вздохом:

— Не щадишь ты себя. А кто это ценит?

— Товарищ Сталин ценит. Видишь, какую квартиру нам выделили!

В новый дом семья Берия вселилась буквально на днях. Сперва они ютились в огромном правительственном здании. Но приехал вездесущий Коба, окинул соколиным глазом их жилище, фыркнул:

— Ну и муравейник. Переезжайте лучше в Кремль — и работа рядом, и куда спокойнее.

— Мрачновато в Кремле! — отшутился Лаврентий Павлович, — мы, грузины, дети солнца.

— Это правильно! — сказал Сталин.

И дал задание Поскребышеву подыскать семье тогда еще заместителя наркома приличное жилье. Нино Теймуразовна была в восторге от особняка на Малой Никитской и долго после переселения наводила в нем порядок. В этом здании как нельзя лучше разместилась их семья и немногочисленная прислуга вместе с охраной. Больше всего было проблем с молодым поваром, которого приставили к семейству Берия сразу после окончания курсов шеф-поваров. Бедный паренек постоянно стеснялся и, плюс ко всему, толком не умел готовить. Пришлось супруге Лаврентия Павловича учить незадачливого кулинара самой.

…Нарком долго не мог уснуть. Уже вовсю свистела носом Нино, за окном несколько раз прошел неторопливой походкой охранник, а сна все не было. Берия никак не мог смириться с тем, что Волкову известна его биография не только до сих пор, но и всех последующих лет. Жгучее любопытство овладело им, но вместе с тем в душу прокрались непонятные сомнения. В конце-концов, в четвертый раз перевернувшись на «рабочий» правый бок, он решил поговорить с Андреем Константиновичем относительно своей смерти. Ведь это не в человеческих силах — жить, зная о том, что кому-то известна твоя судьба. Приняв это мучительное решение, он тотчас же уснул.

Как это ни странно, но встретившись в следующий раз с Волковым и поведав ему историю своих мучений, Берия не получил исчерпывающего ответа. Нет, ответ он получил, но не совсем такой, на который надеялся. Можно даже утверждать, что после слов Волкова все окончательно перепуталось в душе Лаврентия Павловича.

— Мой дорогой нарком! — сказал путешественник между мирами, — мне от вас скрывать нечего. Я вам расскажу все, что случилось с Лаврентием Павловичем Берия, народным комиссаром внутренних дел и членом Центрального Комитета Коммунистической партии. Только это вам ничуть не поможет. Вот если бы вы не встретили в своей жизни некоего Волкова, то тогда бы… но вместе с тем, если бы вы не встретили меня, то… понимаете, насколько причудливы линии судьбы?

Берия пожевал губами и сказал:

— Сформулируем вопрос проще. Что случилось с тем Лаврентием Берия, о котором вы слышали так много негатива?

Волков пристально посмотрел сквозь линзы пенсне в карие глаза. Его оппонент не отвел взгляда.

— Темная история. Знаю точно, что Берия был расстрелян в 1954 году. Он был обвинен в антипартийной и антигосударственной деятельности, шпионаже (а также в ряде изнасилований, в том числе несовершеннолетних). Да вот, я вам продемонстрирую выдержку из энциклопедии две тысячи пятого года (какова инерция, а, товарищ нарком)!

Лаврентий Павлович молча подвинул стул к сидящему за раскрытым ноутбуком Волкову. Тот быстро запустил энциклопедию, набрал в строке поиска «Берия» и слегка отодвинулся, давая возможность наркому прочитать о себе самом. Тот же, цепенея от ужаса, читал холодные информативные строчки «Книги Судей» из будущего:

— БЕРИЯ Лаврентий Павлович [17(29) марта 1899, село Мерхеули, близ Сухуми — 23 декабря 1953, Москва], советский государственный деятель, руководитель органов госбезопасности, с именем которого связаны массовые репрессии в конце 1930-х — начале 1950-х годов. В 1938–1945 нарком, в 1953 министр внутренних дел СССР. В 1941–1953 заместитель председателя Совета Народных Комиссаров (Совет министров) СССР. С 1941 член, с 1944 заместитель председателя Государственного Комитета Обороны. Член ЦК партии в 1934–1953, член Политбюро (Президиума) ЦК в 1946–53 (кандидат с 1939).

— Дальше читайте! — проворчал Волков, переворачивая виртуальную страницу. Берия послушно продолжил чтение, но уже не вслух, а про себя. Окончив читать, он ощутил, как по всему телу струится холодный пот.

— Это… это же чудовищно! Какие, к черту изнасилования! Какой, к такой-то матери, шпионаж! Что за бред!

Волков, отвернувшись, смотрел в замерзшее окно на матовый закат.

— Этому бреду в течение пятидесяти лет верило триста миллионов человек. Вы, Лаврентий Павлович, для советских людей являлись аватарой Люцифера. Думаю, за это стоит благодарить не Иосифа Виссарионовича, а кое-кого другого. Вернее, других. Тех, кому вы будете опасны просто фактом своего существования. Или нет, не так. Тех, кто не сможет жить из-за факта вашего существования. Это же простейший закон: от нашей жизни зависит чья-то смерть. И наоборот.

Лаврентий Павлович налил в стакан холодной воды и с омерзением отпил из него. Затем позвонил и потребовал чаю. Хлопнул рукой по столешнице, так что ноутбук слегка подпрыгнул. Позвонил еще раз и потребовал бутылку коньяка.

— Надеюсь, вы составите мне компанию? — спросил он у Волкова, — я вообще лишь хорошее грузинское вино употребляю, но здесь… о, боги, какой бред! Ведь я не щадя живота своего работаю… а что вместо благодарности, что??? Что, я вас спрашиваю?

Волков печально смотрел на него. На человека, возглавлявшего самую совершенную карательную структуру в мире и очень тяготившегося этой должностью. Нынешний Берия был почти на двадцать лет моложе самого Андрея Константиновича, ему было всего тридцать девять лет. Смешной возраст для управленца и младенческий — для партаппаратчика эпохи Брежнева. Берия был во всех отношениях моложе Волкова, однако его поразительная работоспособность заставляла относиться к ему с уважением. Таких людей немного во все времена: будь то конец девятнадцатого века, или середина двадцатого, а то и вовсе — начало двадцать первого. Возможно, это характерная особенность России: когда не возьми — всегда работы непочатый край. Зато интересно. Но иногда страшно. Эпоха второй половины тридцатых годов двадцатого века — самая страшная в истории СССР. Самая страшная в памяти людей, потому что живы очевидцы. Вполне возможно, что трехлетний голод 1601–03 годов был не менее ужасен, но с тех пор большинству памятны лишь скупые строки «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех».

Очевидцы всегда являются сильным козырем. Даже, если нелады с памятью, даже если беззастенчиво врут, приукрашивая, и с каждым разом добавляя жертв на языческий алтарь. Берия это знал, потому что сам творил историю, превращая достижения империи в тяжкое наследие царского режима и обзывая лентяев бедняками. Но верил, что творит во благо. И все верили, что творят во благо. Даже расстреливая тысячами и отправляя на каторгу, пардон, в лагеря.

— Ваше недоверие видно невооруженным глазом! — напряженно сказал Волков, всматриваясь в линзы пенсне.

— А вы бы сразу поверили? — огрызнулся Берия, — не будь с вами этой штуковины…

— Ага! Готовый клиент психбольницы! Или нет… ваши психи работают на благо страны. Я не ошибаюсь?

— А что им — прохлаждаться на курортах?

— В этом что-то есть, — кивнул Андрей Константинович, — однако, со мной оказалась эта чертова штуковина. Которая ну никак не может являться продуктом этой эпохи!

— Не может! — согласился Берия, — но жить как теперь? Как теперь жить, товарищ Волков, зная, что за все свои старания получишь пулю в затылок!?! За весь свой труд получить лишь звание палача — для потомков! Черт! Черт!! Черт!!!

Андрей Константинович уселся в кресло и закинул ногу за ногу. Берия залпом опрокинул в себя чай. Нужно было его подбодрить, поэтому Волков добродушно рассмеялся:

— Как пел один товарищ, «не стоит прогибаться под изменчивый мир — пусть лучше он прогнется под нас»…

— Кто такой? — удивился Лаврентий Павлович.

Волков молча врубил Winamp и загнал в плейлист вышеупомянутую песню Андрея Макаревича. Берия внимательно прослушал, затем некоторое время размышлял. Внезапно лицо его прояснилось.

— А! Понял! Эта песня ничего общего с вашими словами не имеет — просто контекст…

Волков молча поразился тому, как легко Берия ухватил суть. Все же не зря товарищ нарком ел свой хлеб с маслом, и не зря пил наркомовский коньячок под лимон с икоркой. Личность оказалась и впрямь, замечательная и достойная. Во всех отношениях.

— Так вы утверждаете, что ход Истории можно изменить?

Андрей Константинович мрачно кивнул. Он не в первый раз уже менял ход Истории. И не такое уж это увлекательное занятие, как кажется дилетанту. Он не помнил, где читал следующее утверждение: «если бы не открытие Америки, то в двадцать первый век мир вступил бы с паровозами и дирижаблями». И это вовсе не повод для гордости современным американцам — это законы развития мира. Берия уловил, что его собеседник внезапно помрачнел, налил ему и себе коньяка, пригласил выпить.

— Что, я снова сморозил глупость?

— Да нет! — Волков выцедил коньяк, точно воду, — просто… ход Истории отлично символизирует такой простой предмет, как весы. Стоит одной чаше весов опуститься, как другая — поднимается. Лишь одна надежда есть у меня…

— На то, что не заметят? — скептически хмыкнул нарком, — вряд ли? Не такие уж Там дураки сидят — я отлично помню ваше повествование о петровской Эпохе. Слушайте, Андрей Константинович, а может — ну его? Я не последний, кому вместо благодарности влепят пулю…

— Да погодите вы! — поморщился Волков, — ведь не дослушали. Надежда не на то, что не заметят…

— А на что? — подался вперед нарком. С его вспотевшего лба упала тяжелая капля пота прямо на лакированную столешницу.

Андрей Константинович прикрыл глаза.

— А на то, что чаши изначально находятся в разных положениях. Тогда приведение Системы в равновесие не вызовет никаких побочных эффектов… тьфу, ты! Эффекты, конечно, будут, но не столь фатальные, как в моем предыдущем случае. Можно рискнуть.

Берия шумно выдохнул и вновь наполнил рюмки.

— А как узнать, что наша чаша ниже?

Волков хмыкнул:

— Выше! Ниже! Какая, к дьяволу, разница? Если ниже, то гирьку снимем; выше — добавим. Главное в нашем безнадежном деле, мой дорогой Лаврентий Павлович, не переборщить с гирьками. Если в их качестве использовать ядерное оружие, то и весы сломать можно. Надеюсь, я понятно излагаю?

— Нечто вроде Пирровой победы? — спросил Берия.

— Нечто вроде конца света. И, самое обидное, только нашего. Нашего дурацкого света. Человек, конечно, наделен разумом. Но не настолько, чтобы совершать разумные поступки. По большому счету, люди всего лишь разумные млекопитающие, и от факта наличия разума животными быть не перестают. Вот это — самая горькая правда нашей жизни.

— А как же душа? — осторожно спросил Берия.

— Вы ведь коммунист! Какая душа? Или вы — тайный агностик?

Берия сухо рассмеялся.

— Если рассматривать агностицизм как учение о недостижимости истины, то да: я — агностик. Даже Владимир Ильич Ленин никогда не утверждал, что человек в состоянии объять необъятное. Он лишь подчеркивал, что к этому нужно стремиться. В этом стремлении и есть соль жизнь. Таково мое мнение.

Волков кивнул, соглашаясь.

— Владимир Ульянов был умнейшим человеком своего времени. Даже несмотря на то, что являлся потомственным дворянином и помещиком.

Берия усмехнулся, давая понять, что тайный умысел слов собеседника узрел.

— Об этом мы предпочли забыть. У нас и сейчас живут и даже работают бывшие дворяне: графья — хотя бы графа Алексея Толстого взять для примера; того же графа Алексея Игнатьева… они душой, понимаете, душой приняли революцию!

Он едва не сорвался на крик — сказывалось нервное напряжение последних нескольких дней. Волков поспешил разрядить обстановку.

— Вот и относительно души решили. Давайте, выпьем за это.

По странному стечению обстоятельств, Берия назвал фамилии тех, кто закончит свои дни пусть и не в достатке, но в почете. Тех, на ком не будет стоять несколько десятилетий штамп «репрессирован», чья судьба была более удачливой. Граф Толстой нужен был советскому правительству в виде прижизненного экспоната-легенды, этакого перековавшегося барина, мужицкого графа. А Алексей Игнатьев своей добровольной помощью в сохранении для России 225 миллионов рублей золотом обеспечил себе неприкосновенность. Какой вид бы имели большевики на мировой арене, пустив бескорыстного до фанатизма графа Игнатьева в расход? Будущего генерал-лейтенанта и автора труда «Пятьдесят лет в строю».

Конечно, Волков ни словом не обмолвился о том, что стало с военспецами Троцкого, когда в них отпала нужда. Что стало с прочими специалистами «из дворян». Как спасала и будет спасать графа «происхождение». Не стоит давить человеку на и без того больную мозоль. Рано или поздно любой режим надевает белые одежды. Если, конечно, не хочет белого савана.

— Что же вы замолчали? — блеснуло пенсне в напряженной тишине комнаты, — у вас вид врача, который ну никак не желает сообщить пациенту о его болезни.

— Да если бы один пациент был! — вздохнул Андрей Константинович, — а ведь еще и врач без права практики! Вижу, что вы понимаете, в каком я положении. Попробуй отрезать больную кисть питекантропу, когда в другой его руке — дубина.

Берия, несмотря на нервное напряжение, расслабленно засмеялся:

— Емкий образ у вас получился с питекантропом. И очень хорошо, что вы сами осознаете свое положение. Да-с! Не будь у вас ноутбука, все могло сложиться иначе. Это… это просто супердоказательство какое-то. С этим предметом можно уже и о лечении поговорить, как вы считаете?

Товарищу Сталину в последнее время стал сниться один и тот же сон. Будто бы входит в его кабинет странный посетитель — ростом выше двух метров, косая сажень в плечах, мужественное усталое лицо. Совершенно незапоминающееся. Чисто выбритое. Поскребышев закрывает за странным гостем дверь, а тот и говорит:

— Ну, здравствуй, Сосо! Не признал?

И лицо незнакомца, такое незапоминающееся, вдруг начинает что-то напоминать. Не то давно умершего отца, не то не столь давно почившего Ильича-Ленина, не то ритора из Тифлисской духовной семинарии, откуда он был исключен в 1899 году — почти сорок лет назад. Посетитель внезапно трогает Иосифа Виссарионовича за плечо.

— Вижу, не признаешь меня!

Над головою его вспыхивает электрическая дуга, точно у троллейбуса при подключении роликов; точно такой же дугой осеняет Вождя.

— Г… господи? Ты ли это?

— Наконец-то!

Господь Бог присаживается на краешек массивного стола, берет личную трубку Иосифа и насыпает из кисета табак. На кончике указательного пальца его появляется огонек, Господь Бог прикуривает и выпускает несколько роскошных колец.

— Сына своего к вам отправлял, — с укоризной напомнил он.

— Не к нам, — уточняет Сталин.

— Точно! — в бездонных глазах появляются черные кристаллики, — вы бы его не распяли! Это — факт. Расстреляли… да?

Вождь молча пожал плечами.

— Понимаю… работа такая. Строим демократию, а кто против нее — тех расстрелять… с чего вы взяли, что русскому народу нужна демократия?

Сталин при этих словах оживился.

— Вот и я так считаю!

Господь насмешливо выпустил струю дыма, точно цельный паровоз.

— Ага! Только некоторые товарищи по партии не согласны. Ладно… хватит демагогии. Не время и не место. Прислал на этот раз я в мир не молодого мальчика, но взрослого мужа. Можно сказать, пожилого почти человека. Вы уж проявите уважение к его сединам. Душевно вас прошу!

Сталину на миг стало нехорошо от этой просьбы, однако он собрался и спросил:

— Так… а как же нам узнать этого посланника?

Господь на миг изменился в лице и стал похож на Андрея Константиновича Волкова.

— По глазам! — сказал он и улыбнулся, начиная таять в воздухе, — в тот день, когда старое считается новым, он попадется тебе на глаза, Сосо!

Если бы довелось в сон Вождя Народов проникнуть Волкову, то он бы с радостным удивлением узнал в прощальной улыбке характерный оскал Хранителя.

Когда странный сон повторился в третий раз, Иосиф Виссарионович почувствовал, что вскоре должно произойти что-то очень важное. Вопреки обыкновению, он встал с постели в девятом часу, попросил, чтобы ему подали стакан кефира и залпом опорожнил его. Взгляд его упал на настольный календарь — 13 января 1939 года. В этот день все прогрессивное человечество отмечало канун Старого Нового года, а особенно прогрессивные славяне праздновали праздник Коляд. Как не боролась церковь с языческими пережитками — память народа оказалась сильнее. Нынче советская власть с тем же успехом боролась с пережитками в виде православной религии. Хотя вполне возможно, большевики так мстили Церкви за то, что не захотела объявить их новой Мессией.

Совсем некстати Сталину вспомнился навязчивый сон, и внезапно он принялся вспоминать годы, проведенные в Горийском духовном училище, а так же кружок самообразования из таких же зеленых сорванцов-грузин, что учились в Тифлисской семинарии. В отличие от Ульянова-Ленина, у него не было отца в чине действительного статского советника. И структуры образования не спешили распахивать свои двери, когда к ним подходил алчущий познаний Иосиф. От отца ему передалось это обостренное чувство жажды, но Виссарион предпочитал книгам грузинское вино. Не брезговал и чачей. С детских лет Иосиф не любил поговорку: пьет, как сапожник. Ибо была в ней сермяжная правда.

После обеда он появился в своем кабинете и долго сидел, упершись локтями в столешницу. Он понял, что сегодня именно тот день, когда старое считается новым — сегодня именно тот день, когда ему доведется повстречаться с мессией.

— Чертовщина какая-то! — произнес он по-русски, — плотника ведь тоже Иосифом звали. И Евангелие утверждает, что плотник поверил. Доверчивый, кретин, был! А как империалисты проклятые оружие новое придумали — чтобы сны насылать прелестные. Тьфу ты! Это ведь до чего удуматься можно!

На всякий случай вызвал Власика и учинил ему подробный допрос: не случалось ли чего в последние несколько суток. На недоуменные взгляды своего «волкодава» пояснил, что последние несколько ночей плохо спал. Вроде бы слышал шум работающего автомобиля. Власик подумал, что шеф попросту переработался, но вслух этого говорить не стал.

— Полнолуние, Иосиф Виссарионович! — вместо этого произнес он, — некоторые люди плохо спят в полнолуние.

Сталин едва не вспылил и не ответил резкостью. Мол, старому революционеру не пристало обращать внимание на фазы луны, а ему и вовсе — всегда было на них начхать. Затем вспомнилось, что в этом году ему исполняется шестьдесят лет, а время — это такой фактор, которому также на все чихать. Даже на товарища Сталина — лидера самой передовой страны в мире. Увидав кислую мину на лице вождя, Власик испросил разрешения удалиться. Сталин же продолжал философствовать. За окном уже начало смеркаться, а он никак не мог заставить себя вернуться к сиюминутным делам. Карусель времени кружила его, выхватывая из тьмы прожитых лет лица былых соратников и врагов, бледные портреты обоих покойных жен, сцены ограбления Тифлисского банка и похороны Ленина.

От горестных воспоминаний Сталина отвлек Александр Поскребышев — его личный секретарь.

— Берия просится, — произнес он, — с каким-то штатским.

— Наконец-то! — едва слышно произнес Иосиф Виссарионович, — пусть Лаврентий войдет.

— А штатский? Некто Волков Андрей Константинович…

— Пускай подождет!

Вошел Берия. Поздоровался с вождем на грузинском языке. Обменялись рукопожатиями. Сталин жестом пригласил Лаврентия Павловича присесть на кожаный диван.

— Как там империалисты? — полушутливо спросил он, — небось, не додумались до того, чтобы отметить старый новый год?

— Считаю, что не додумались, товарищ Сталин, — ответил Берия, не понимая, к чему клонит вождь.

— Вот-вот! Только наши люди могут замечать подобные парадоксы. Память народа тяжеловесна — несмотря на то, что мы уже двадцать лет живем по григорианскому календарю. Вы, товарищ Берия, помните, почему календарь называется григорианским?

— По-моему, оттого, что он был введен римским папой по имени Григорий… не помню, которым именно — я не силен в вопросах религии…

— Тринадцатым, товарищ Берия, тринадцатым! Григорием Тринадцатым в одна тысяча пятьсот восемьдесят втором году. Представляете, даже в те годы люди задумывались о том, что принятая система измерения времени несовершенна. Вполне возможно, что спустя триста лет наши с вами потомки будут удивляться, как мы с вами могли жить в столь несовершенное время.

Сталин замолчал. Берия искоса посмотрел на него, недоумевая, к чему вождь затеял эту беседу. Он решил подождать, пока Сталин сам не поинтересуется целью его визита. Но тот не торопился: смотрел в темное окно на усыпанное звездами небо, отстукивал пальцами по подоконнику неслышный ритм лезгинки, что-то промычал себе в усы.

— Вы что-то сказали, товарищ Сталин?

— Нет. Я подумал. Подумал, что хорошо было бы править нашей страной через три сотни лет. При условии, что социализм победит во всем мире, и над миром воссияет солнце свободы. И наши с вами преемники, товарищ Берия, станут думать лишь о том, как разнообразить жизнь людей в своей стране. И не будут проводить бессонных ночей, оттого, что вокруг враги. Внешние… внутренние.

Вождь вернулся к дивану и устало опустился на него.

— Что у вас там? Выкладывайте.

Берия не к месту вспомнил анекдот, который ему буквально вчера рассказал Волков. На приеме у врача мужик на аналогичное предложение расстегнул ширинку и выложил свое хозяйство на стол. «Жалуетесь?» — оторопел врач. «Хвастаюсь!» — буркнул пациент.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Сталин, пытливо посмотрев ему в глаза.

— Извините, — смутился Берия, — просто… тот человек, который ждет в приемной, намедни рассказал мне один забавный анекдот.

— Так расскажите! — попросил Сталин, — я тоже люблю анекдоты.