Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы

1. Хлеб насущный

Осенью 1930 года по Москве прокатилась серия ограблений, смешно сказать, булочных. Пустяк, фыркнет обыватель, переживший революцию и гражданскую, сражающийся с чистками на службе и уплотниловкой. Но сотрудникам угрозыска было не до смеха. Хлеб, голова всему, приносил неплохую выручку, но не в социалистическую кассу, а бандитам. К тому же вооруженные грабители действовали жестоко, уже случились и раненые. Брали не только кассы булочных, пострадали и пара галантерейных магазинов на окраинах, и даже одно ателье.

Свежую газету с заметкой об очередном налете налепили на доску у высоких дверей магазина. Бумага влажная с потеками клея, «пузырь» вылез как раз на подробностях. Пробежав заметку, я отвлекся от дел земных на интереснейшую статью об испытательных полетах «Сталь‐2», советского пассажирского самолета новой конструкции. Ее теснила широкая, в полосу, статья о развернутом строительстве метро, по образцу лондонского, но с несказанно большим размахом. Из-под шелухи старых газет еле читались затертые строки об очередной годовщине самоубийства поэта, трубача революции: «Мы осуждаем его за дезертирство из жизни»…

В те годы были крайне редки дерзкие налеты, такие как выходки Сабана, который, узнав, что его будут брать, застрелил 16 постовых, или нападения банды Кошелька, короля ночной Москвы, знаменитого тем, что остановил машину Ленина и, не узнав того, отпустил, отобрав автомобиль [1]. Но и спокойной обстановку назвать было нельзя. То тут, то там вспыхивали грабежи, хулиганье шастало по улицам, да и крупные дела – убийства, нападения на кассиров, перевозящих мешки с выручкой, – никуда не делись.

Но все же Москва, как и вся страна, возвращалась к мирной жизни. Склеивались сломанные позвонки столетий, жизнь в новом веке в молодом государстве кипела. По плану первых пятилеток строились и модернизировались заводы. Силами заключенных трудовых лагерей в рекордные сроки возводился Беломорканал. Китобойные флотилии шли из Ленинграда во Владивосток – добывать огромное количество рыбьего жира для здоровья каждого гражданина. Человек стремился все дальше, он был готов прыгнуть в большое «ничто» – космос. И советские писатели уже планировали заселение Венеры [2].

На московском же перекрестке регулировщик в белоснежном тропическом шлеме и таких же перчатках парадно гудел в свисток. Привычные ко всему извозчичьи лошади не пугались, а послушно разворачивались в нужную сторону. Трамваи ходили по расписанию и даже в вечернее время. Шумели центральные улицы. Сверкали витрины магазинов, хотя некоторые продукты до сих пор отпускали по карточкам. Летом скверы, бульвары и дворики заполоняла оголтелая счастливая детвора. В театрах давали премьеры. Заговорил синематограф – на экраны вышли первые советские звуковые фильмы.

Грабежи булочных на этом масштабном фоне смотрелись неказисто. Но меня криминальная хроника все же интересовала больше, чем достижения промышленности. Этот новый для страны этап знаменовался и моими, не масштабными на фоне столетия, но все же важными личными переменами. Уже больше месяца я – слушатель курсов повышения квалификации для криминалистов (судмедэкспертов) в столице СССР. Тут, кстати, все поголовно говорят, а некоторые и грабят – «булоШные». А не булочные, как на юге. Смягчающая шипящие, оглушающая звонкие согласные и немного акающая речь москвичей поначалу казалась многим слушателям курсов непривычной, с акцентом, как у иностранцев…

Курсы в Москве созданы при Центральном институте усовершенствования врачей. Обучают здесь судебных медиков из всех советских республик. Курсы для нас стали чем-то вроде премии за содействие в возвращении скифского клада [3]. Для нас, потому что вместе со мной направили и Васю Репина. О кладе взахлеб писали районные и краевые газеты. Да что там краевые, даже из «Ленинградской правды» приезжал товарищ.

Знаменитую прозектуру, где проходили наши лекции, возглавлял не менее известный, хотя и в узких кругах, профессор Симаков. Своим моргом он хвалился, как хозяин гостеприимным домом, утверждая, что «к нам везут любопытные случаи со всей Москвы!».

Профессор-светило заведовал кафедрой судебной медицины еще до 17-го года. Он успевал вести исследования по мумификации трупов, преподавать на рабфаке и читать курсы нам, докторам из провинции. В студенчестве я изучил его докторскую «О волосах в судебно-медицинском отношении». В ней встречались парадоксальные цитаты, типа «большинство безбородых воры, бродяги и убийцы», но в остальном это была совершенно необходимая для судебного эксперта научная работа, иллюстрированная превосходно выполненным атласом волос. Кстати, уже на лекциях я убедился, что у самого профессора Симакова вполне ухоженная красивая борода.

Профессор чаще всего был беспросветно занят. Но если его удавалось поймать! Он блистательно давал практикум, сыпал резкими репликами, не удивлялся часто беспомощным вопросам слушателей курсов и лишь однажды презрительно хмыкнул, когда труп на столе внезапно сел из-за спазма воздуха, скопившегося в гортани, и Вася Репин, ошалев, выскочил «подышать».

Бывало, поздним вечером неутомимый и бодрый профессор Симаков ловко, как на вскрытии, управляясь щипцами, раскалывал на кусочки сахар, макал его в чашку с горячим чаем и рассуждал о красоте чисто сделанного среза фрагмента кожи. Или, загасив сигарету на блюдечке, принимался обсуждать смерть того самого поэта, трубача революции. Вскрытие делали в присутствии товарищей с Лубянки, но профессор успел осмотреть череп поэта и вписать его в свою теорию об особой анатомии самоубийц. Мимоходом он делился ценнейшими рекомендациями. Я записывал их на ходу на каких-то обрывках, в этих своих дневниках и вообще где придется.

Слушатели курсов, «молодые» специалисты, все были разного возраста, в основном далекие от студенческой скамьи. Они должны были знать особенности обследования трупов при различных видах смерти. Уметь провести осмотр тела на месте, определить разницу между прижизненными и посмертными повреждениями. И много чего еще. Заняты мы были сутками, возвращались в свое общежитие за полночь, а нередко и ночевали в институте. Так же, как и в провинции, в столице душегубы и бандиты не отличались изобретательностью. Нашей рутиной была поножовщина, бессмысленные тупые и зверские убийства из-за семейных или соседских склок, ради мелких сумм и просто в пылу пьяных потасовок. Львиная доля «часов» отводилась на дежурства с бригадой «неотложки». От этих обязанностей я не отлынивал. Признаюсь, серьезным резоном поначалу была и смешливая сестричка. Но некстати у барышни обнаружился мрачноватый жених с рабочей окраины…

Санитарная машина выезжала на все несчастные случаи, на фабрики и заводы, улицы. Вызывали ее и рядовые граждане, и постовые милиционеры. Зачастую прибывала она на место происшествия одновременно с сотрудниками МУРа. За один вечер, сливающийся с ночью, мы, бывало, свидетельствовали труп в Москве-реке, «ловили» с допившимся до горячки товарищем чертей и кошек, чтобы убедить его миром пройти в санмашину. Осматривали и утешали жену, покалеченную мужем. Обсуждали поразительного гражданина с железным гвоздем в темечке, который, ничуть не обеспокоенный этим фактом, с аппетитом закусывал яичницей и отказывался ехать в хирургию. А раз как-то и мы, и потрепанная на тряских рессорах «полуторка» санпомощи отчаянно пропахли парфюмерией! Служащий одной из фабрик, видно, от духоты, потерял сознание и неудачно упал в чан с мылом, захлебнувшись насмерть. Словом, практики я набрал, а заодно знакомился с Москвой, ее переулками и улицами.