Край без Короля или Могу копать, могу не копать

ГЛАВА СЕДЬМАЯ в которой встречаются мастера редких ремёсел

Фонси открыл глаза. Он лежал возле стены на деревянной лавке, укрытый одеялом, пахшим так, как будто его не проветривали лет этак пять. Одеяло чуть не насквозь промокло от пота.

«Когда ж это я успел раздеться и лечь?» — спросил Фонси у одеяла, садясь на лавке и свешивая ноги на мол, — «и вообще, где это я? А главное — где здесь можно... ну, того...»

«Ну, того» обнаружилось под лавкой в виде вместительного пустого горшка с крышкой. Сделав всё, что нужно, Фонси поглядел по сторонам куда более осмысленно.

Он находился в продолговатой комнате, не в комнате даже — в отнорке, длиной шага в четыре и шириной шага в два. Откуда-то снаружи пробивался неяркий синеватый свет. И отнорок, и видимая от того места, где стоял Фонси, часть прохода выглядели поразительно знакомо.

«Клянусь олифаном, я в норе! В самой настоящей хоббитской норе!» — хоббит подпрыгнул от радости, но зашатался и чуть не упал — так вдруг закружилась голова. Пришлось снова сесть на скамейку и подождать, пока пройдёт.

«Неужели я в Шире?» — начал рассуждать Фонси, обращаясь, верно, к ночному горшку — больше рядом никого подходящего не было, не с одеялом же болтать, в самом деле, горшок вроде поважнее будет. — «Но каким образом? Шельмец меня разыскал? Или Элрохир со своим отрядом решил догнать и вернуть домой?»

Резко свело желудок, Фонси охнул и схватился за живот.

«Нет. Если бы я был дома в Шире, меня непременно накормили бы, не посмотрели бы, что я без сознания валяюсь».

Он снова осторожно встал, опираясь о лавку, набросил себе на плечи тяжеленное одеяло, чтобы не так мёрзнуть, и, шаркая ногами по усыпанному резаным камышом полу, побрёл к выходу из отнорка. Пройдя по узкому проходу, хоббит попал в небольшой кольцевидный зал с земляными стенами. В серединном столбе зала была устроена печь, а вокруг него насыпан вал, выложенный сверху плоскими камнями — разделочный прилавок, он же, если придётся, обеденный стол.

«Вот те на!» — обрадовался Фонси. — «Да это же самым настоящий смиал!»

«Если это самый настоящий смиал», — продолжил рассуждать Фонси, — «то значит, тут живут самые настоящие хоббиты. А это, в свою очередь, значит то, что где-то здесь должна быть какая-нибудь самая настоящая еда».

Он повернул направо и пошёл вдоль наружной степы зала, заглядывая в каждый отнорок. Первые три были такими же спальнями, как та, где он очнулся, а четвёртым оказался-таки кладовкой — там в несколько рядов стояли большие корзины.

«Пусто», — сказал Фонси, заглядывая в каждую из них по очереди, — «опять пусто. Совсем пусто. Пустее не бывает. А, нет, бывает! Пусто. А вот тут что-то есть!»

В одной из корзин оказалось несколько твердокаменных буханок хлеба. Другая до половины была наполнена проросшей сморщенной картошкой. Ещё в одной оказалась какая-то крупа. Но самой радостной находкой был стоявший в самом углу кладовки маленький глиняный горшочек — в нём оказалась твёрдая жёлтая гуща, и от одного её запаха у Фонси потекли слюнки.

«Мёд!» — заурчал хоббит. — «Вот теперь-то и впрямь настала пора подкрепиться!»

За свои годы Хильдифонс Тук побывал, верно, не менее чем на тригрошии званых обедов в лучших домах Шира, где работали лучшие широкие повара и стряпухи. Да что там говорить, в Больших Смиалах обеды готовил сам Боффо Тук, четвероюродный племянник Геронтия, прославленный на всё Тукборо своими мясными пирогами, так что вкусно поесть Фонси было не привыкать, но вкуснее обломка каменного хлеба с кое-как размазанным по нему куском затвердевшего мёда не едал он ничего в жизни.

Подкрепившись, хоббит почувствовал себя гораздо лучше и пошёл осматривать смиал как следует. Судя по количеству спален с лавками и просто выемками в стенах, здесь жило хоббитов восемнадцать-двадцать. В спальнях нашлось несколько старых одеял с подушками и щербатых ночных горшков. Ни занавесок, ни покрывал, ни ковриков, так любимых в Шире, Фонси не увидел.

Кроме спален и кладовки в смиале была стряпная, где Фонси обнаружил ещё кое-какие припасы — немного муки и сушёной рыбы.

«С голоду не помру, на первых порах хотя бы», — ободрил себя хоббит, — «а там можно будет и поохотиться попробовать».

В подземном жилище царил синеватый сумрак от непонятно откуда пробивающегося света. Было тихо, очень тихо. Подвёрнутая давеча нога дала о себе знать, и Фонси присел на трёхногий стульчик посреди стряпной — перевести дух.

«Всё это замечательно», — сказал он, обращаясь к стенам смиала, — «но откуда здесь всё это взялось? Сколько лет здесь стоит эта дверь с шелухой-большухой?»

Шелуха-большуха? Нет, погодите. Шельмец же говорил «шишел-мышел». Но сейчас Фонси совершенно точно знал, что этот способ закрывать двери называется «шелуха-большуха», что значит «великая крышка», а звучит, как «шишел-мышел». Знать-то он знал, но вот откуда — это оставалось загадкой.

Фонси встал и начал ходить по стряпной кругами, продолжая беседу со стенами.

— Шельмец говорил про погреба на слове, что там молоко может месяц стоять и не скиснуть. А здесь всё совсем ветхое. Значит, жили здесь очень давно. Тем более что про целые смиалы на слове даже Шельмец не слышал. Так?

Стены молчали.

— Так, — ответил за них Фонси, — значит, здесь жили очень, очень давно. В те времена, когда Шира не было, а хоббиты скитались по всему северу Эриадора. Возможно, какие-то скитались именно здесь, а когда надоело скитаться, вырыли смиал... хм, а это многое объясняет. Например, почему здесь всё так грубо сделано, начиная от стульев и кончая посудой. Словно на скорую руку лепили, без украшений, без резьбы, без глазури. Ни занавесок нету, ни ковров. Не умели ещё. Чему там научишься, в скитаньях-то.

Хоббит несколько раз задумчиво покивал.

— Значит, я в самой первой стране, где жили хоббиты, — сказал он. — Вот здорово!

И он продолжил обход.

Один из проходов оказался длинным и тёмным, и Фонси решил туда пока не ходить. Зато в соседней каморке он отыскал небольшую поленницу, что немало его порадовало. Захватив самую большую из пустых корзин, он пошёл обратно к выходу из смиала. В отнорке его вдруг прошибло страхом — а вдруг дверь больше не откроется, и он останется навсегда в этом кургане? Вдруг он действительно уже умер, и это — его удел мёртвых?

Но дверь открылась, и снаружи дохнуло стужей, хорошо Фонси памятной. Узкий проход снаружи весь сиял синеватым светом — хоббит никогда и нигде не видел ничего подобного. Сделав несколько шагов, Фонси понял, что перед ним — снежная стена, пропускающая снаружи дневной свет, только почему-то синий.

«Вот здорово!» — восхищённо поделился хоббит с корзиной и принялся собирать в неё снег.

Синий сумрак уступил место обычному ночному мраку, но в старом смиале в печи весело трещал огонь. Напротив печи сушилась на перевёрнутой лавке постиранная одежда Фонси, а сам Фонси, чисто вымытый, уплетал из котелка рыбную похлёбку.

«Не знаю, кто вы, предки и родичи, и как давно вы здесь жили,» — сказал хоббит, приветственно помахивая огню облизанной ложкой, — «но за приют и стол вам спасибо».

Родичи ничего не ответили, только где-то что-то ше- лестнуло. Фонси решил, что это они говорят ему «кушай на здоровье».

Прошло несколько дней, и Фонси совсем прижился в заброшенном смиале. Несколько раз хоббит выбирался на поверхность, благо нога совсем прошла, и возвращался с добычей — либо с большим белым северным кроликом, либо с белой птицей, на вид и на вкус напоминавшей куропатку. Самой ценной добычей, впрочем, оказались потерянные давеча батог и плащ — они нашлись совсем рядом со смиалом, а Фонси казалось, что он полз тогда очень долго.

Хоббит постирал и высушил всю свою одежду, перебрал вещи в заплечном мешке. Найдя среди вещей несколько промокших листов бумаги, Фонси тщательно высушил их, а потом, когда делать стало нечего, сел и долго писал — обо всём, что с ним приключилось после Пустограда.

Описывая место, где находился сейчас, он вспомнил про оставшийся неисследованным проход и решил, что сейчас самая пора туда заглянуть.

Пройдя по тёмному, узкому проходу, Фонси оказался в норе, вырытой, должно быть, с другой стороны холма. Когда-то здесь тоже было несколько спален, но они с тех пор обвалились и осталась только пара кладовок. Хоббит вошёл в одну из них, освещая себе путь огарком свечи.

В стену кладовки был вбит ряд колышков, и на трёх из них висели безрукавки из плотной кожи с приклёпанными железными пластинами, а сверху были надеты кожаные же шапки с железными обручами. В углу стояло несколько копий, а у стены — три окованных щита. Фонси покачнулся. Он вспомнил сначала свой давний сон, а потом — то, как он добрался в смиал во время снегопада.

— A-а, так вот вы кто, родичи! — хоббит хлопнул себя по лбу ладонью. — Далеко же вы забрались от Шира!

Доспех, висящий на стене, качнулся и скрипнул.

— Балт... Дикиней... Хисарна... Фритигерн... — проговорил Фонси имена из полузабытого сна. Они звучали странно и непривычно, очень по-древнему — похожие имена встречались только в самых старых ширских родословных.

— Так вот почему здесь всё так грубо сколочено! — Фонси подошёл к доспеху и хлопнул по пустому наплечнику. — Вы здесь просто задержались на несколько месяцев, вырыли себе тут смиал и накопали нор вокруг. Налепили посуды, наплели корзин... хотели, чтобы у вас был хоть какой-то, да дом.

Хоббит обвёл кладовку взглядом, заметил, что доспехи кое-где пробиты, а обручи на шлемах — погнуты. Ненужные вещи, которые не хочется тащить с собой.

— Вы ушли отсюда, родичи, — сказал Фонси, — вот только куда? Домой? Хорошо бы...

«Но если вы ушли насовсем», — сказал он про себя, — «то почему оставили столько? Доспехи хоть и попорчены, но кожа-то может ещё пригодиться. Нет, вы ушли не насовсем, вы собирались вернуться. Где вы сгинули, родичи, в каких Мерлочьих горах и Смертвенных болотах?..»

Где-то в отдалении послышался стук и чей-то голос. Фонси даже присел от неожиданности. Огляделся ещё раз по сторонам, нахлобучил на голову дырявый шлем, схватил из угла копьё и пошёл туда, откуда раздавались звуки, стараясь не погасить по дороге свечу.

Короткая прихожая заканчивалась такой же дверью-крышкой из обожжённой глины, как и в смиале. И снаружи за этой крышкой кто-то копошился, постукивал, произносил какие-то непонятные слова, то громко и быстро, то мягко и неторопливо.

Фонси торопливо задул огарок и встал напротив входа в прихожую, держа наготове копьё и привыкая к темноте. За дверью прозвучало ещё несколько невнятных слов, а потом — громкое и несколько раздражённое «Шаккл-маккл!», и дверь выпала внутрь. Видимо, ей было всё равно, с каким именно выговором произносится «шишел-мышел».

Тот, кто был за дверью, роста был небольшого — ему почти не пришлось нагибаться, чтобы войти в дверной проём, — но в плечах был широк. Он шагнул вперёд, уверенно двигаясь в темноте, и остановился, как вкопанный, увидев перед собой хоббита в шлеме и с копьём. Подняв над головой руку с каким-то значком на цепочке, пришелец торжественно и грозно рассказал какой-то непонятный стишок.

— Форнай-мену! — пришелец потряс в сторону Фонси значком. — Таркунай-мену!

Фонси хотел было ткнуть его копьём, но в последний миг передумал бить остриём насмерть — чужак ничего плохого пока не делал, хоть и выглядел страшно. Хоббит перехватил уже пошедшее вперёд копьё батожной ухваткой и треснул пришельца по лбу. Тот вскрикнул, отшатнулся, выхватывая из-за пояса топорик на длинной рукояти, но получил сначала по руке, потом под дых, потом ещё раз по голове, упал на пол и остался лежать.

— То-то, — мстительно сказал Фонси, втыкая копьё в земляной пол, — не одному мне тут по башке получать. А не будешь лазить, куда не надо.

Фонси смочил тряпку в ледяной воде, ещё недавно бывшей снегом, отжал и положил на лоб лежащему на лавке пришельцу — на лбу зрела недурственная шишка.

— Кто же ты, приятель, такой? — спросил Фонси у бесчувственного тела.

Пришелец ростом был чуть повыше Фонси, но в плечах шире раза в полтора, да и в поясе поуже, хоть Фонси за месяцы, проведённые в пути, изрядно похудел. Чёрные волосы пришельца были заплетены в длинную косу, и точно такая же коса свисала у него с подбородка. Присмотревшись, Фонси понял, что передняя коса сплетена из длинной узкой бороды и неправдоподобно густых усов. Лицо незнакомца было тоже узкое, смуглое, с хищным горбатым носом.

— Что не хоббит, это ясно, — продолжал рассуждать Фонси, — для большеца ростом не вышел, для эльфа и подавно. Я так полагаю, что гном, но на гнома тоже не очень похож.

Незнакомец застонал, заворочался, открыл глаза и попытался сесть.

— Льжискъйно! — сказал Фонси на северном наречии, успокаивающе помахивая ладонями. — Съхършо!

Гном-не-гном что-то пробормотал в ответ — Фонси его не понял, — но лёг обратно, озираясь по сторонам беспокойно блестящими глазами.

Хоббит поменял ему примочку на шишке и гном блаженно замычал.

— Нравится? — улыбнулся Фонси. — Так ты кто такой, приятель?

— Сам кто такой? — спросил в ответ незнакомец на Западном Всеобщем. Такого выговора, как у него, Фонси никогда раньше не слышал.

— Э, нет, — возразил хоббит, — ты ко мне домой пришёл, причём без разрешения, тебе и представляться первому.

— Это что, дом? — помолчав, спросил незнакомец.

— Я здесь живу, — ответил Фонси, — а раньше жили мои родичи. По-моему получается, что дом.

— Э-э-э... — огорчённо проскрипел усач, словно у него что-то болело, — вот ведь позор...

— Это кому позор? — нахмурился хоббит. — С каких это пор позорно жить в оставленном доме предков?

— Мне позор, — усач безразлично покосился на Фонси. — Я как вор в дом залез. А я взломщик.

— Взломщик? — переспросил Фонси. — А какая, прости, разница, взломщик или вор?

— Так и скажут, — пробурчал гном, тяжело вздыхая, — нет разницы между вором и взломщиком, и сосрыква тому примером!

— Погоди, а!? — взмолился хоббит. — Объясни мне как следует, кто ты такой, откуда ты взялся, кто такая сосрыква и какая разница между вором и взломщиком. Я правда не знаю. Я думал, взломщик — это такой вор, который замок ломает, прежде чем в дом забраться. На вот водички попей и расскажи всё как есть по порядку.

Глотнув воды, незнакомец взбодрился.

— Взломщик — почтенная работа. В ничьи города ходим, в пустые замки лазим, в забытые подвалы, поискать на предмет жальтишка. У кого добро украли — помоги, взломщик! но в дома не лазим, чужого не берём! Я думал — брошенный курган, давно заглянуть хотел. А мстительный дух... — тут он замолчал и почесал в затылке, — ай, подожди, как я сюда попал, почему всё болит?

Фонси смутился.

— Ну... понимаешь, я увидел, что ко мне в дом лезут без спроса, а у меня как раз оказалось старое копьё под рукой. Я тебя сначала проткнуть хотел, а потом решил, что лучше просто по лбу дам. Вот, шишка.

Фонси отодвинулся на стуле и незаметно скосил глаз на копьё, до сих пор бывшее под рукой. Мало ли что придёт в голову этому самому взломщику.

— Ай... — покивал головой взломщик, — а я тебя хотел словом заветным отогнать. Смотрю — шлем, копьё...

Он засмеялся было, но схватился за голову и охнул.

— Я думал, ты мстительный дух кургана. Можно отогнать, если слова знать. Я знаю.

— Ты и шишел-мышел знаешь, как я погляжу.

— Шаккл-маккл? Старое, старое слово двери-крышки открывать. Сейчас уже не говорят, разучились.

— Понятно, — Фонси не стал осведомлять собеседника о том, где этим словом до сих пор пользуются, — а как тебя зовут, и какого ты рода, и откуда ты?

— Зовут меня Сосрыква из бинонты Уармаза.

«Ну и имечко», — подумал Фонси, едва удерживаясь от смеха.

— Ты что — Камненог, что ли? — спросил он, чтобы хоть что-то сказать и не рассмеяться Сосрыкве в бородато-усатую рожу.

— Ай! — взломщик отшатнулся. — Как узнал?

— Что, правда Камненог?

— Сосрыква из бинонты Уармаза, что в Снежных горах, Камненогий гном.

— А я — Хильдифонс из смиала Туков, что в Зелёных холмах, хоббит из Шира, — раскланялся Фонси, — к услугам твоим и твоих родичей. Будь, Сосрыква, моим гостем в доме моих предков, покуда не покинешь его.

Изловчился и сунул гному в рот кусочек сушёной рыбы. Гном прожевал и проглотил.

— Вот и ладненько, вот и добро пожаловать, — сказал Фонси. — Дай-ка, гость дорогой, я тебе ноги от скамейки-то отвяжу.

— Ай, гостеприимен, — скрипнул Сосрыква, вставая и оглядываясь, — снаружи метель, ещё дня три-четыре будет. Я поживу у тебя, раз ты пустил, мешать не буду. Покажи вещи сложить.

Фонси обвёл гнома вокруг срединного зала и показал отходящие от него по кругу спальни и кладовки.

— Ты где спишь? — спросил гном, заглянув во все спальни и ничем не обнаружив, понравилось ему или нет.

Фонси указал на облюбованную им ещё вчера спальню прямо напротив отверстия печи. Сосрыква молча кивнул и направился к противоположной комнате, где и скрылся. Хоббит ещё постоял на месте, ожидая, что гном обустроится в новой спальне и выйдет поболтать, но Сосрыква так и не вышел, и Фонси вернулся к себе.

На следующий день Фонси нашёл на столе возле печки два мешочка, один с грубой мукой, а второй с сушёным горохом, а также птичью тушку, уже ощипанную. Хоббит вслух поблагодарил Сосрыкву, ответа не дождался и принялся разделывать тушку своим верным ножом.

— Варишь мяса кусок, бросай в крутой кипяток, — припомнил Фонси старинную поговорку, — варишь мясной отвар, ставь на медленный жар.

Прислушался к ветру, шумящему снаружи, и решил, что огонь разжечь можно — всё равно дым снесёт ветром.

Побросав куски мяса и горох в горшок с водой, хоббит добавил туда рыбку для соли и вдвинул горшок в печь, между разгорающихся поленьев. Потом принёс два стульчика, поставил возле печи и сел на один — погреться и отдохнуть. «Жалко», — подумал Фонси», — «что нет ни трубки, ни табака, а то бы трубочка сейчас пришлась в самый раз».

Когда вода в горшке закипела и забулькала, Фонси всыпал туда муки для густоты и хорошенько размешал.

Муку, разумеется, неплохо бы сначала прокалить, но ни достаточно плоской посудины, ни противня в хозяйстве нет. Ну да ничего, сойдёт и так.

Сосрыква присоединиться к нему так и не пожелал, и когда Фонси закончил готовить варево и разлил его по мискам, вышел из своего отнорка, сказал «спасибо» и унёс миску к себе. Фонси посмотрел ему вслед и ушёл в свой собственный отнорок.

«Гость называется», — пробурчал хоббит, обращаясь к лавке, — «Гости за столом сидят, с хозяевами беседу ведут, а этот хуже осла, честное слово».

День прошёл скучно. Фонси высунулся было наружу, но тут же забрался назад — пуржило так, что снег застилал небо, хорошо ещё, что вход в смиал не засыпало. О том, чтобы поохотиться, и речи не шло, но у Фонси в дальней кладовой, самой холодной, лежали три крупных северных кролика и пара диких кур, подбитых на второй день; должно было хватить надолго. На ужин Фонси разогрел утреннее варево да испёк в угольях полкурицы.

— А мне не так про Камненогов говорили, — сказал хоббит, когда Сосрыква пришёл за своей долей ужина, — говорили, что они мастера страшные сказки рассказывать, и вообще у них язык неплохо подвешен.

Гном остановился на полпути к своему отнорку.

— Где это ты слыхал про Камненогов? — подозрительно спросил он.

— Пришлось мне однажды коротать вечер у костра с тремя Долгобородами в дружеской беседе, — Фонси многозначительно поглядел на стульчик и даже подвинул его поближе к Сосрыкве, — так они мне рассказывали про Камненогов и сказку их пересказывали, как Бадыноко озёрный дух сожрал.

— Какого такого Бадыноко? — ещё сильней нахмурился Сосрыква и сел на стульчик. — Нет у нас такой сказки.

— А это и не сказка вовсе, — хлопнул себя по лбу Фонси, — а быль. Я и забыл совсем. Этот Бадыноко с войны возвращался, ну и заглянул в один подземный город на предмет золотишка.

— Стой, стой, — Сосрыква вбуравил в хоббита взгляд блестящих чёрных глаз из-под косматых бровей. — Какой Бадыноко, я тебя спрашиваю? У нас их не меньше четырёх было, двое из моей бинонты, Бадыноко Большой и Бадыноко Водопад.

— Откуда же я знаю, какой это был из Бадыноков? — расстроился Фонси. — Я же не сам с твоими сородичами беседовал. Хотя, впрочем... как остальных-то Бадыноков прозывали?

— Бадыноко Бородач из бинонты Уастырджи, — нахмурился Сосрыква, припоминая, — и Бадыноко Дватопора из бинонты Фалвары. И, кажется, ещё Бадыноко Ваятель из той же бинонты, только не припомню, Бадыноко он, или всё-таки не Бадыноко.

— Бадыноко Бородач, — печально вздохнул Фонси, — про него говорили, что у него борода была такая, что иной Долгобород позавидует.

— Ай, — сказал Сосрыква, — это Бадыноко Дватопора. У Бородача всей бороды три волоса, он на войну-то пошёл, потому что жениться не мог — кто за безбородца дочку отдаст? А у Дватопора до колен борода, это точно. Значит, озёрный дух съел? А расскажи мне эту быль сначала...

Выслушав рассказ о гибели Бадыноко, Сосрыква призадумался.

— Говорили, бороде прилично до пояса, ниже — скверно, — вздохнул он. — Поплатился.

— А кто его съел, как ты думаешь? — спросил Фонси.

— Никто не ел, — ответил гном, — свои прикончили. Жальтишко не поделили, видать. За бороду да в воду, сказку потом придумали. Чтобы невидимый дух сожрал — не бывает.

— А почему не бывает?

— Пуза нет у духа, — объяснил Сосрыква.

— А кроме духов, кто бывает?

— Из нечисти? Черволюды, варги, летучая чушь, исхлюпы. Их всех видно.

— А духов не видно?

— Духов, болотной хмари, бродячего ужаса не видно. Они губят, не жрут.

— Значит, кого видно — тот и жрёт? — спросил Фонси.

— Нет, — сказал Сосрыква, — кто жрёт, того видно. Курганника видно, но он не жрёт.

— Понял, — кивнул Фонси, — а может, там какая-нибудь новая нечисть завелась, о какой ты не слыхал ещё?

— Может, — пожал плечами гном, — но на войну наши самые дикие пошли, отчаянные, терять нечего. Гундабад не взяли — озлобиться могли. Прикончили сгоряча, сознаться стыдно.

— А расскажи, Сосрыква, как там воевали. Я только слышал, что вы Гундабад осадили, а как да что там случилось, не знаю. Я даже не знаю, из-за чего гномы с орками воевали. За рудники какие-то, я слышал?

Сосрыква недобро прищурился на Фонси из-под густых бровей.

— За рудники! — воскликнул он. — Ай, наземники, что вы знаете. Рудники!

Фонси встретился с Сосрыквой взглядом и не опустил глаз.

— Я же сказал, что не знаю, — спокойно ответил хоббит, — поэтому и хочу, чтобы ты рассказал. И не называй меня наземником, я всю жизнь под холмом прожил, вот в такой вот норе.

— Ну, будь по-твоему, — проскрипел Сосрыква.Сейчас, погоди немного, — сказал Фонси, — я кое-что принесу.

Он шмыгнул в кладовку, где стоял горшочек с остатками мёда, найденный ещё в самый первый день, когда Фонси очнулся в смиале, плеснул туда воды из большого горшка и поставил горшочек в угли — пускай мёд растворяется в тёплой воде.

— Да, так что там у вас случилось? — спросил он Сосрыкву, снова сев на своё место у печки.

— Гномы, — сказал Сосрыква, — самый древний народ. Все горы — наши. Эльфы, орки, человеки — все потом пришли. Раньше одни гномы были.

Он сурово посмотрел на Фонси, словно ожидая возражений. Фонси возражать не стал — Гэндальф или Белладонна, возможно, стали бы, но Фонси было всё равно, какой народ самый древний. Пусть будут гномы.

— Долгобороды самый старый ирыстон, — продолжал Сосрыква, — Дюрин был первый Долгобород. В Гундабаде проснулся. Потом детей в Гундабаде оставил, сам на юг ушёл, в Казад-Дум.

«А-а,» — подумал Фонси, — «вот что такое коза дум, теперь ясно».

— Казад-Дум, — Сосрыква развёл руками, словно хотел показать что-то огромное, — дворцы, залы, своды! Колонны! Малахит, мрамор, яшма, базальт, гранит! Золото, лалы, яхонты!

Гном сыпал словами, половины которых Фонси не понимал. Усы и борода Сосрыквы взъерошились, глаза сверкали.

— Я, — вздохнул он, — Казад-Дума не видел. Орки захватили, много лет. И Гундабад, Царь-пещеру, захватили. Долгобороды отвоевать хотели, всех позвали. Мы пришли. Половина с Ахсартагом в Казад-Дум спустилась, половина с Нарджхоу в Гундабад поднялась.

Он отхлебнул из кружки, куда Фонси плеснул ему тёплой медовой воды, и отшатнулся.

— Это что, мёд?

— Мёд, — кивнул Фонси, — с водой. Жалко, пряностей нет никаких и травок тоже, а то я бы настоящий сбитень сварил.

— Нет, мёд, это нет, — не слишком связно сказал Сосрыква, наклоняя голову и отодвигая кружку, — кардунский обычай едой делиться, мёд не еда, лакомство.

— А что мне кардунские обычаи? — пожал плечами Фонси, придвигая кружку обратно к гному. — Я, чай, не кардунец, а ширский хоббит. Кого решу мёдом угостить, того и угощу. Вот тебя, к примеру. Пей давай. Ты мёда-то, верно, сто лет не пробовал?

Сосрыква втянул в рот с усов каплю медовой воды, снова взял кружку и шумно внюхался в медовый запах.

— Восемьдесят шесть лет, — сказал он, отпивая глоток и вытягивая ноги ближе к огню. — Мёд я в последний раз дома пробовал.

Метель бушевала снаружи ещё два дня. За это время Сосрыква стал гораздо более дружелюбен. Осмотрев плащ и прочую одежду Фонси, гном объявил, что Фонси по дороге в Кардун непременно замёрзнет, и отправил его сдирать шкуры с кроликов, которых называл смешным словом «зайц». Греясь у печи, хоббит и гном сшивали эти недублёные, кое-как размятые шкуры вместе, делая из них меховую накидку — надеть под плащ.

— Мы сперва в Гундабад по подземному ходу поднялись, — рассказывал Сосрыква, — орки нас камнями завалили, потом в проход тролль залез, загородил, как пробка кувшин. В осаду сели, ходы-выходы стережём. День сидим, неделю, две, поймали орка лазутчика, у него письмо по-орчьи. Пишет Азог Гьлгару: «Ещё ты мало держись, я тебе сына Болга пришлю, с тысячей бойцов. А головы Траина, Торина, Наина и Дайна я над воротами в Казад-Дум за бороды привязал». Тогда Нарджхоу сказал: «Казад-Дум потеряли, зачем Гундабад?!» Осаду снимали, на юг бежали — месть вершить. Думали так.

— А ты? — спросил Фонси.

— Наш отряд оставили Гундабад смотреть, у Волга бойцов считать, потом к остальным бежать. Но нас в ловушку поймали.

Сосрыква покачал головой и съел ещё ложку варева.

— Орков в Казад-Думе, — продолжил он, — без нас побили. Болг сам-тысяча в Гундабад приходил, да в тысяче пятьсот баб, да триста раненых. Из Казад-Дума уходили, шкуру спасали. Письмо нарочно Болг написал, а настоящие вести летучие мыши носили. Как Нарджхоу ушёл, нас в клещи брали, всех рубили. Я один живой остался, меня как труп бросили, потом я в Кардун попадал. Ну да это другой рассказ.

— А почему ты домой не вернулся? — спросил Фонси. — Столько же лет прошло.

— Ай, — махнул рукой Сосрыква, — дома не ждёт никто, мне и Кардун хорош.

Но потом гном замолчал и заговорил снова не скоро и совсем о другом — о том, какие племена живут вокруг Кардуна, в болотах и холмах.

— Скажи мне, Сосрыква, — спросил Фонси, — а где живёт Владыка Севера, Душитель? Он правит Гундабадом? Или ещё дальше на севере?

— Дальше на север скрефены живут, — ответил гном, — а Гундабадом правят старый Гългар и молодой Болг. Ты про какого владыку говоришь?

— Подожди, — сказал Фонси, морщась от неожиданной головной боли, — ну Владыка Севера, Душитель. Он ещё в стародавниие времена воевал с эльфами. Я ищу его.

— Да когда ж это было! — Сосрыква облизал ложку и отодвинул миску. — Это сказки старые. Того Владыку Севера победили эльфы и боги давным-давно, он и сгинул. Туда ему и дорога, я слышал, ему старый хозяин Чёрной Земли первый друг был.

— Как сгинул? — Фонси вскочил из-за стола, стены смиала пошатнулись и пошли кругом. — А как же камни, а корона, а Лилия, а нож по железу... а как же я?..

— Ай, ты что? — голос Сосрыквы донёсся как будто издалека или через слой одеял. — Тебе что, жалко, что он сгинул? Какая корона? Ай, Фонси, Фонси, стой не падай!

— Ай, гостеприимец, — проговорил гном медленно и раскатисто где-то высоко под потолком, — никак у тебя клещовица...

— Ты жил здесь, родич? Ты и другие, я не помню, как их всех звали... Это вас боялись здешние жители, про вас написали на камне. Когда это было?

— Тысячу лет назад. Когда Старика Зиму прогнали с Севера.

— Куда вы ушли? Я знаю, вы собирались вернуться.

— Ты хочешь узнать, куда мы ушли. Я знаю тебя, Тук. Ты не успокоишься, пока не узнаешь.

— Да, родич. Ты прав.Так найди нас тогда! Я спас тебе жизнь, там на болоте и здесь, в холмах. Я послужил тебе, послужи и ты мне. Найди нас!

— Но куда вы ушли, куда вы подевались из этих смиалов?

— Я не знаю, родич. Я погиб здесь недалеко. Они пришли к нам, спасаясь от врагов, они попросили помощи — мы согласились защитить их и встретили на рассвете полсотни чариаров.

— Кто? Кого вы спасали? Кто такие чариары?

— Паршивые воины. Против джаравов мы действовали бы иначе. Но когда последние убегали, один из них кинул топор. Я умер сразу. И не смог уйти, не смог откликнуться на зов.

— Какой зов, родич?

— Зов из-за моря. Зов, которому нужно следовать. Но я обещал вернуть их в Шир, клялся солнцем и луной. Я не послушался зова и остался здесь, но меня чуть не схватили курганники, и я скрылся в Аннуминасе, спрятался в каменного хоббита... Найди их, найди, и тогда я смогу уйти.

— Где же я найду их? Ведь они уже много лет как померли?

— Найди их. Узнай, что с ними сталось. Ты должен.

— Я даже не знаю, куда мне теперь идти, родич. Мне теперь нечего делать на севере. Я не знаю, как быть.

— Ты узнаешь. Скоро узнаешь.

— Ты будешь со мной, как прежде? Ты поможешь мне? Научишь, что делать?

— Нет, родич. Я останусь здесь, здесь моё место. Но когда я и вправду понадоблюсь тебе — я приду. В нас одна кровь, родич.

— Не оставляй меня! Ветерих Ток из Токовища, не оставляй меня!

— Прощай, родич. Надеюсь, что мы ещё увидимся. Прощай.

— Суставы болят? — нахмурился Сосрыква. — Головой если вертишь, болит? ну точно, клещовица. В Гундабад надо, там могут вылечить. Кроме орков и эльфов клещовицу никто не лечит.

— Как же я в Гундабад? — слабо спросил Фонси. Он лежал на лавке, укрытый одеялом, а гном сидел рядом.

— Не в Гундабад, так в Кардунское Зимовье. Хочешь, вместе идём. Тут зимний путь рядом, ворсъкайны ездят — к ним пристанем. Только отдыхай сначала, день, два отдыхай. Ты два дня без памяти был. Потом идём.

— Только, Сосрыква, — серьёзно сказал Фонси, — когда мы уйдём отсюда, здесь появится мстительный дух. Так что лучше тебе без меня сюда не возвращаться — мне этот дух родня и меня не тронет, а насчёт тебя — не уверен.

— Ай, зачем мне сюда обратно? — усмехнулся в усы взломщик. — Я сюда не за жальтишком, за поглядом ходил. Пусть этот дух тут песни поёт, пляски пляшет, я слова не скажу.

— А эти ворсакайны, про которых ты говорил — это кто? Народ здешний?

— Нет. Ворсъкайны — они троллей ловят.

Фонси не сразу смог закрыть рот от удивления.

— Как это!?

— Ай, потом. Сейчас собирать вещи надо. Снегоступы из корзины делать. Я тебя научу.

Если мы идём в Кардун», — подумал хоббит, — «нужно одеться подходяще». Фонси снял со стены твёрдый кожаный нагрудник, приладил его к себе, попытался затянуть ремни, но у него не вышло. Надев на голову круглый шлем из такой же твёрдой кожи с белесым налётом воска, он отправился искать Сосрыкву, чтобы тот помог ему с нагрудником.

Сосрыква как раз заканчивал увязывать в две вязанки, одну побольше, другую поменьше, оставшиеся дрова.

— Не бери ни доспех, ни шлем, — покачал он головой, увидев Фонси.

— Почему? Ты ведь говорил, что в Кардунском Зимовье крутые нравы. Как увидят, что я в доспехе, так и не полезут.

— Ай, Фонси, про Ангмар, про эльфов всё знаешь, такую простую вещь не знаешь! Ты в доспехе не ходил никогда. Каждый глядит — видит, ай, первый день доспех носишь, значит, молодой-глупый. Без доспеха ходишь, батог носишь — все видят, хорошо батог держишь, зачем ссориться?

Фонси вздохнул — с такой стороны он на это дело не смотрел. Наверное, это как если бы к Тукам на званый обед пришёл какой-нибудь Джиб Пескохват, добыв где-то дорогой ладно сшитый наряд. Или наоборот — если бы сам Фонси переоделся в посконину и решил бы сойти за Пескохвата или Кучкороя. Быстренько разоблачили бы по поведению.

— Ну тогда пойдём, — сказал хоббит. — А почему темно так? Вроде бы день давно должен был наступить.

— Был уже день, — пожал плечами Сосрыква, — да кончился. Зимой на севере день короткий.

— Мышел-шишел, — шепнул Фонси, закрывая за собой дверь, — прощай, родич.

Несколько дней Фонси и Сосрыква шли по холмистой стране, чьи обитатели когда-то боялись маленького народа. Шли они, когда поднимаясь на холмы, когда обходя их вокруг, пробирались сквозь заросли ломкого от мороза тростника. В низинах между холмами лежал глубокий снег — приходилось привязывать к ногам изготовленные из корзин башмаки-снегоступы. Ночевали в узком глубоком овраге, где Сосрыква уже побывал по дороге сюда — Фонси углубил выемку в стене оврага, так, чтобы им обоим туда поместиться. На следующую ночёвку хоббит выкопал нору в большом сугробе.

Потом холмы кончились, и началась плоская равнина, где порою встречались редкие кривоватые деревца.

— Теперь на север идем, — сказал гном. Белый пар вырывался изо рта его облаками и оседал инеем на пышных усах.

Холодно. Несмотря на грубо сшитую накидку из кроличьих шкурок, надетую у Фонси под плащом, — очень холодно.

— Главное, ворсъкайнов не пропустить, — кивнул Сосрыква. — Тут близко башня есть — наверх залезем, смотреть будем. Авось и высмотрим.

— Высокая башня? — спросил хоббит, припомнив Пустоград.

— Да уж не маленькая, — ответил гном.

— А живет там кто-нибудь?

— Нет. В Кардуне говорят, дурное место. Прежде город был, Туонела, люди жили, да в старину, говорят, пришел к тем людям старый старикашка-нищий, пить просил. А они скупые, жадные: нет, говорят, воды во всем городе. Пошел старичок прочь, встретил по дороге Ронда, вождя эльфов. Тот его спрашивает: «Откуда идёшь, старик, что дорогой видал?» А старик Ронду отвечает: «Видал город, всем хорош, да нет воды страннику напиться». «Этому горю помочь можно», — говорит Ронд. Подъехал под стены, кольцо волшебное повертел на пальце — тут вода пришла, — Сосрыква всхохотнул, — много воды. Мне с головой будет.

— И что, тот город так в воде и стоит?

— Куда там, — махнул рукой Сосрыква. — Поразмыло всё, а что не поразмыло, льдом попортило. Башня осталась. Оттуда дорогу хорошо видно. Огонь сразу заметим.

— А если наш огонь кто заметит? — забеспокоился Фонси.

— Никто туда не пойдет, — покачал головой Сосрыква. — Подумают на исхлюпов.

По спине Фонси пробежал холодок, ничего общего с окружающим ночным морозом не имевший.

До развалин брели недолго — хотя Фонси не то что часы — давно и дни перестал считать в этой темноте. Но вот что-то впереди закрыло собой звезды.

— Пришли, — сказал Сосрыква. — Я эти развалины давно знаю, еще как впервые из Кардуна выбрался. Походил, нашел кой-какого жальтишка, да башенку поприметил. Тут и переночевать можно.

Полуобвалившиеся стены и здания неведомого северного поселения были трудноразличимы в темноте, но даже в темноте Фонси заметил, насколько этот город не похож на Пустоград. Очертания стен и дверных проёмов здесь были очень прямые, угловатые. Здешние стены даже обваливались не так, как пустоградские, словно здешний камень не ломался, а крошился.

— Ай, Фонси, хватит стены разглядывать, — позвал его гном. — Пошли наверх.

Они вошли в дверной проем и поднялись по лестнице, прижимаясь к стенам в тех местах, где лестница наполовину обвалилась, и выбрались на верхний уровень. Северная башня оказалась сильно ниже пустоградской, но ветер наверху дул столь же ощутимо. Фонси подошёл к оскалившемуся обломками каменного ограждения краю и посмотрел вокруг.

Снежная равнина тускло белела под лунным светом везде, докуда хватало глаз. Только на востоке виднелись очертания далеких гор.

— Там Кардун, — показал Сосрыква на северо- восток, — а вон там, к востоку от него — Гундабад. Туда тебе и надо.

— А ты не пойдешь со мной? — спросил гнома Фонси.

— В Гундабад не пойду. Не люблю гундабадских, а они меня. А дорогу покажу. И если кто из гостей соберется — сможешь с ними пойти.

Фонси помолчал и повернулся лицом на юго-запад. В Шире сейчас тоже зима, но добрая, ширская.

Зима — это пора рукоделия. Всякий Тук ремеслу учён. Кто режет по дереву, достав набор хитроумных желобчатых ножиков, кто пропадает целыми вечерами в стеклодувной мастерской — вот уж где тепло! — кто вяжет безрукавку или душегрейку из теплой козьей или тонкой овечьей шерсти.

Зима — пора песен и сказок, когда все собираются вечером в самом большом зале, и братец Грим читает что-нибудь вслух, а батюшка слушает, кивает и порой дополняет рассказ замечаниями из собственного опыта. Хлимми и Сумбо расставили тавлеи и позабыли все на свете, склонившись над клетчатою доской. Здесь и Белладонна — ей скучно обсуждать женихов и петь длинные и жалостливые баллады, на это мастерица Доннамира, а Белладонна лучше послушает старших да обыграет Сумбо в тавлеи, когда тот останется победителем.

А порой и сам Геронтий Большой Тук решит, что пора бы смахнуть пыль с собрания маттомов, снимет с полки затейливо изогнутый рог или чудную чашу — неужто и впрямь золотая? — и заботливо вытирая диковину мягкою тряпочкой, заведет рассказ о том, как она попала в Большой Смиал, да о том, как живут в тех землях, где такие диковины водятся — и тут уж заслушаются все, от Исенгрима до маленького Гарри.

Зима — это пора игр и веселья. Если повезёт и снега выпадет много, детвора затеет рыть в сугробах норы и прятаться в них потом во время игры в снежки. Фонси сам в детстве, бывало, копал такие отличные снежные смиалы, что до слёз потом жалел, когда снег таял и они пропадали.

Хоббиты постарше нор в сугробах не роют и снежками друг в друга не швыряют, разве что иногда, самую малость. Но съехать с горки на половине старой бочки — это и девушке из приличной семьи не зазорно. Щёки у Лилии разрумянятся, глаза заблестят, чёрная коса чуть растреплется — не девушка, загляденье! Потом она убежит от подружек, встретит Фонси да как кинется ему на шею — оба полетят кубарем в снег и будут там барахтаться, не в силах подняться от хохота. Нет, в губы на морозе целовать нельзя! Нельзя, я сказала! Фу, сорванец, мальчишка!

— Всё это — болото, — сказал над самым ухом Фонси Сосрыква, и хоббит встрепенулся, — большое болото, на много-много лиг. Сейчас замёрзло, ездить можно, а летом — непроходимая топь. Вроде рва крепостного.

— Это как? — безразлично произнёс Фонси, в воображении всё еще слышавший голос Лилии.

— Таркров знаешь? — спросил гном и продолжил, не дожидаясь ответа. — Таркры на юге живут, с эльфами дружбу водят.

Фонси кивнул.

— Таркры северян не любят, вроде как я гундабадцев, — ухмыльнулся гном, — и северяне их не жалуют. Когда война бывает, воюют так: весной северяне к краю болота подходят и гати строят, летом из болот выползают, у таркров скот режут и баб-детей воруют. А потом назад, и гати за собой разбирают. А таркры осенью урожай соберут, дождутся, пока болото замёрзнет, и скачут на север: кого встретят — порубят, поселок найдут — запалят. Да только до Кардуна не добраться — долгие ночи, а в долгие ночи Гългар троллей из Гундабада выпустит. Северяне против таркров — никуда бойцы, а с троллями в темноте воевать нельзя.

— Понятно, — согласился хоббит и продолжил смотреть вниз, на равнину.

Внизу на равнине что-то двигалось по направлению к башне. Что-то большое и громоздкое темнело на белом снегу.

— Сосрыква! Что это?

Сосрыква непонятно выругался.

— Теперь костер разводить нельзя. Верно говорят, помяни тролля, тут и тролль!

— Что-то не похоже, — не поверил Фонси, пытаясь рассмотреть неясные очертания внизу.

— Тролль это, — повторил гном, — дерево тащит. На растопку, что ли? Тихо!

Теперь Фонси мог различить — внизу действительно был тролль, волочащий за собой сломанное дерево, положив комлем на плечо. Тролль был не похож на того, что Фонси видел тогда в лесу.

— Почему он одетый? — шёпотом спросил хоббит, — и в сапогах?

— Тихо! — также шёпотом ответил Сосрыква. — Заметит — сожрёт. Сиди здесь. Если что — ты гостеприимец Сосрыквы Взломщика, так всем и говори. Я сейчас.

Гном скинул заплечный мешок и исчез в чёрном проёме лестницы. Фонси ничего не оставалось, как сидеть на краю башни и смотреть туда, где копошился тролль, подошедший уже довольно близко.

Этот тролль двигался совсем не так стремительно и плавно, как тот, в лесу. Его движения были более отрывистыми, дёргаными. Остановившись и повозившись с чем-то у себя на поясе, он присел на корточки возле своего дерева и начал дёргать руками, точно хлопая в ладоши. До хоббита донесся стук камня о камень.

«Да он костёр разводит!» — понял Фонси. — «Вот так тролль. Сейчас ещё, глядишь, тесто замесит и станет торт печь».

Но тролль этого делать не стал. Пристроившись на корточках возле загоревшихся веток дерева, он протянул к огню ладони и стал их греть — точь-в-точь, как Фонси поступил бы на его месте. В свете костра Фонси увидел чудовищное лицо — низкий лоб, вывернутые ноздри, глубоко посаженные глаза. Одет тролль был в длинную рубаху из шкур, подпоясанную толстой верёвкой.

На краю освещённого костром круга появился Сосрыква. Что-то блестело в его руке, должно быть, нож. Выставив руку с ножом вперёд, пригнувшись, гном начал подкрадываться к сидящему на корточках троллю, и так естественно он выглядел, что Фонси сильно засомневался, настолько ли мирная и безобидная работа у взломщиков, как Сосрыква ему рассказывал.

Тролль шумно засопел — даже с башни было слышно — и начал зыркать глазами по сторонам. Фонси заметил, что шея у него настолько короткая и толстая, а горбатые плечи настолько мощные и тяжёлые, что повернуть голову и посмотреть не то что назад, а и вбок он не сумел бы, даже если бы очень захотел, пришлось бы поворачиваться всем телом.

«Сейчас всё-таки повернётся», — подумал Фонси, — «и останусь я снова один в полуразрушенной башне посреди невесть когда опустевших развалин». Рука сама собой зашарила по раскрошенному ограждению и нащупала увесистый обломок.

— Эй! — крикнул Фонси, поднимаясь на ноги. — Эй, тролль! Я здесь!

Брошенный камень описал в воздухе красивую дугу и угодил прямо в огонь. Горящие ветки вздрогнули от неожиданного удара и взметнули над собой ворох искр. Ошарашенный тролль отшатнулся от костра, сел задом в снег — и продолжил заваливаться назад и вбок, и лёг на снег, и застыл.

— Казаааад! — раздался в ночи радостный крик Сосрыквы. Гном проплясал вокруг тролля какую-то странную, но явно весёлую пляску и помахал рукой хоббиту.

— Ай, Фонси, молодец! Спускайся — костёр жечь будем, мясо жарить будем!

— Я тролля есть не буду! — заявил Фонси, спустившись. — Ты его, Сосрыква, сам ешь. Я тебе, Сосрыква, свою долю тролля с радостью уступаю.

— Тролля не будем, — рассмеялся гном. — Медведя будем. У тролля с собой был. Оголодал, разрыл берлогу.

Фонси покосился на огромную, больше его самого, бурую заднюю лапу, судя по виду — оторванную... Фонси очень надеялся, что не от живого медведя.

— Доставай нож, Фонси! — позвал Сосрыква. — Будем шкуру снимать, мясо строгать.

Он подошёл к мёртвому телу тролля, нагнулся и с заметным усилием выдернул из затылка вбитый туда по самую рукоять трёхгранный кинжал, обтёр клинок сначала о снег, потом о рубаху тролля, потом снова о снег, полюбовался на чистое лезвие и спрятал кинжал, куда именно — Фонси не уловил.

— Я уже подкрался, — объяснил гном, вытирая усы, — как ветер переменился, он меня учуял. Ай, думаю, бежать надо, а потом что? — только по развалинам прятаться, а тролли упорные, по камешку всё разберёт. Как вдруг смотрю — ты его отвлёк! И камень в костёр кинул — ай, здорово придумал!

Фонси хотел сказать, что метил троллю в лоб, но решил с полным ртом не разговаривать и только покивал головой. Строганая и слегка обжаренная медвежатина получилась очень вкусная.

— Тут я ему кинжал в затылок и всадил, — Сосрыква насадил на прутик ещё кусок тёмно-красного мяса и сунул его в пламя.

— Это был не дикий тролль, — объяснил гном после окончания обеда, — а беглый, именованный. Они опаснее диких, но их и убить проще.

— А как это — именованный?

— Пойдём обратно на башню, обоз высматривать надо. С дерева сучья наверх отнесём, погреемся.

Застучали два топора. Работалось при свете куда веселей, чем в темноте.

Перед тем, как подняться назад на башню, хоббит зажёг одну из срубленных с дерева веток и при её свете побродил в развалинах, рассматривая странную кладку — она, казалось, была всё сплошная, без отдельных камней, словно и не кладка вовсе, а просто глина — и торчащие прямо из стен, как кости из мяса, насквозь проржавевшие железные палки. Незнакомым и чужим веяло от этих развалин, и печальным.

— Тролли, — продолжил Сосрыква, когда они снова уселись на верхнем ярусе башни, — тролль дикий, он себя от леса, где живёт, не отличает. Не думает «я иду», думает «идти», «идётся». Его и заметить трудно, и услышать непросто.

А тролля ловят, первым делом имя дают. И говорить учат. Тогда тролль диким быть перестаёт и становится просто как большой глупый орк. Кстати, как обоз придет, можешь заработать — ворсъкайны имена троллям покупают у чужеземцев. Троллей одинаково звать нельзя. Если два тролля с одним именем встречаются, они с ума сходят. Называется «двухголовый тролль». И просто Фу-Фу или Ай-яй-яй их тоже звать нельзя — не приручатся.

— Так может, ты захочешь им какое-нибудь имя продать? — уступил Фонси. — Ты ведь тоже чужеземец.

— Я тут много лет живу, — ответил Сосрыква. — Все знакомые имена, что мне на троллях слышать не противно, кончились. Ай, вон, видишь, огонёк вдали? Ворсъкайны едут. Идём встречать.

Огни медленно приближались. Фонси и Сосрыква стояли на равнине с горящими ветками в руках — ворсъкайны, по словам Сосрыквы, были большецами — оркам освещение надобно еще меньше, чем хоббитам и гномам, а большецы в темноте скверно видят, поэтому свет с собою нужно иметь из вежества.

Из всех странных животных, что Фонси повидал за время своих странствий, те, что тянули повозку вор- съкайнов, были, пожалуй, страннее всех.

Косматые, приземистые, горбатые, поперёк себя шире быки, чьи рога натянули ниже ушей, как шапку на глаза. На обоих зверях была надета хитроумная кожаная упряжь, а впряжены они были в чудную повозку без колёс, но на низких плоских досках, позволяющих ей катиться по снегу. На повозке стояла грубо сколоченная и укрепленная железными скобами деревянная клеть, а рядом с повозкой шёл высокий молодой большей с длинной палкой в руке.

— Ай! — Сосрыква вышел на дорогу и помахал рукой. — Хороший путь, Бохънь, смирный улов!

— Хороший путь, Созырка! — крикнул в ответ большей. — Мы тебя как раз вспоминали.

— К чему это вы? — спросил Сосрыква.

— А тут, говорят, тролль беглый в округе озорует, — ответил Бохънь, — вот мы и думаем, что ты бы нам здорово пригодился.

Лёгким прикосновением палки большец остановил быков. Три его спутника, шедшие следом за повозкой, подошли ближе и встали рядом с начальником. Один из спутников был явно орк — коротконогий и длиннорукий, в плечах ещё шире Сосрыквы, выражением плоского лида напоминающий одного из быков. Двое остальных были скорее всего большецы, хотя и не вышли ростом — самый высокий из них был всего на полголовы выше гнома.

— Нет больше того тролля! — гном довольно огладил усы. — Мы с моим гостеприимцем выследили, поймали и убили. Фонси загонял — я убивал.

На северном наречии имя Фонси звучало как «Хъньша».

Охотники на троллей поглядели на Фонси с уважением. Хоббит поклонился.

— Будем знакомиться, — сказал Бохънь.

Он повернулся к Фонси спиной, распахнул шубу, повозился с завязками на поясе[24] и начал мочиться на снег. Хоббит хотел было возмутиться неприличным поведением северянина, но тяжёлая рука Сосрыквы легла ему на плечо, и он замолчал.

Закончив свои дела, охотник снова завязался и застегнулся, потом повернулся к Фонси и серьёзно сказал:

— Хъньша, гостеприимец Съзырки, я тебе доверяю.

— То же делай, — шёпотом велел Сосрыква, и Фонси, чувствуя себя нелепее некуда, отвернулся, стянул рукавицы — сам их сделал из запасных носков, ещё в смиале, — развязал шнурок на штанах и оросил белый снег. Стоя спиной к четверым чужакам, хоббит резко ощутил собственную уязвимость — кто угодно мог схватить или ударить его сзади, совершенно беспомощного. Казалось, прошло с четверть часа.

— Бохънь Ворсъкайн, — повернувшись обратно, совершенно искренне сказал Фонси, — я тебе доверяю. Я и вам доверяю, достопочтенные, — обратился он к остальным охотникам, — только меня не хватит вам по отдельности доверять.

— Бохънь главный, — объяснил ему орк, — мы с ним, — из чего Фонси с облегчением понял, что в качестве старшего Бохънь расписался в доверии за весь отряд, и больше обряд повторять не придётся.

Орка звали Гършаг, малорослых большецов — Изилисъд и Изилидън из народа жарвов. Это название показалось Фонси знакомым, словно он его где-то слышал или читал, но где точно, он так и не вспомнил.

Бохънь велел помощникам распрягать быков и устраивать привал, а сам сходил вместе с Сосрыквой посмотреть на тролля и вернулся с троллевой рубахой и сапогами. Орк и жарвы начали было расспрашивать Фонси о последних новостях, но узнав, что он никаких торговцев не знает (о знакомстве с покойным Кърмахъном хоббит благоразумно умолчал), о ценах на троллей не имеет ни малейшего понятия, а в Кардуне и вовсе никогда не был, несколько охладели.

— Отличные три щенка, — Бохънь указал на клетку, где ничего внутри разглядеть было нельзя — так, лежит что-то на дне, вроде кучи тряпок, — молодые совсем. Мамку мы перед рассветом в силок поймали — окаменела, а этих на закате прямо в логове взяли. Скоро говорить буду учить, да только имена у меня все вышли, не подкинешь ли пару-тройку по старой дружбе?

— Я тебе про имена говорил уже, — отвечал гном, гладя усы, — а вон Хъньша издалека прибыл, у него имён много, да таких, что ты и не слышал никогда. Он тебе три штуки продаст.

— Почём возьмёшь за имя, Хъньша? — спросил охотник.

— Недорого, — ответил Фонси, — вот тут Изилисъд говорил, вы в Гундабад ближе к весне собираетесь? Так возьмите меня с собой.

— Это можно, — оживился Бохънь, — доставим на полном довольствии. Давай имена.

— Том, — сказал Фонси, поразмыслив о том, имена каких его знакомых ему было бы не противно слышать на троллях, — Барт. И Билл Хаггинс.

— Отличные имена! — закивал охотник. — Звучные, и в Кардунской Книге Троллей я таких не помню. Изилидън?

— Нет таких, — отозвался Изилидън. — Есть Вахърт, Махърт, Духъм, Тръм, и Гъртагън, это самое близкое. Этих куда угодно можно продать.

Солнце ещё несколько раз дразнило снежную равнину, подкрадываясь к самому краю неба, но так ни разу и не выглянуло оттуда. Путешествовать вшестером — ввосьмером, если считать быков, и водиннадцатером, если считать троллей, — было куда удобнее и приятнее, чем вдвоём или в одиночку. Фонси ещё лучше овладел северным наречием и не без успеха переводил на него старые ширские байки и шутки — здесь их никогда не слышали, и как-то раз, отхохотавшись, Бохънь сказал, что за имена он расплатится как-нибудь по-другому, а в Гундабад Фонси возьмёт с собой просто так, чтобы не скучать в дороге. Изилисъд и Изилидън оказались отличными игроками в загадки — Фонси узнал от них много новых. И даже орк Гършаг оказался совсем не страшным и громко хохотал, когда Фонси рассказывал смешные байки, правда, не всегда в смешных местах.

В дороге путников застала метель, которую они переждали, спрятавшись между быками, как в очень тёплое, но очень пахучее шерстяное одеяло. А потом Фонси свалил очередной приступ клещовицы, и ему пришлось весь следующий день лежать в санях — так называлась снежная повозка ворсъкайнов — и отдыхать.

Горы на севере становились всё ближе и ближе, и когда они стали занимать изрядную долю неба, вдруг потеплело. Снега стало меньше, и начали встречаться проталины. От земли кое-где поднимался пар, словно она дышала. И вот когда быки с трудом втащили сани на пологий холм, с другой стороны холма Фонси увидел окружённое кольцом скал озеро, а вокруг озера — множество шатров, палаток, шалашей и просто навесов. Везде горели костры и светильники, и даже отсюда слышался гул множества голосов — такой и на ярмарке в Хоббитоне услышишь не часто.

— Кардун, — сказал Сосрыква, хотя Фонси догадался и так.