Крид: ЗА ОРДУ!!!

Глава 6

Чертоги Архангела Михаила, выкованные не из камня, а из самой Тьмы, вздымались над Бездной подобно ледяным пикам, выросшим из чрева Ангабанда. Мрамор же был не мрамором, а скованной вечностью, пронизанной искрами небесного огня — бледными отблесками павших звёзд, призрачным сиянием потухших солнц, мерцающим светом погибших богов. Этот свет, благодать Архангела, не просто освещал, но пронзал саму суть камня, выжигая на нём призрачные образы павших легионов, их агонию и отчаяние, запечатлённые в каждой трещине, в каждой ледяной жиле, в каждом изломе мрачной породы. Холодный ветер, пронзительный, как стоны умерших, шептал забытые имена, проносясь сквозь бесконечные залы.

В этих бескрайних залах, подпираемых колоннами из обсидиана — чёрными, как сама Ночь, колодцами в бездонном провале, царила тишина, давящая, как вес миров. Тишина, пронизанная шепотом Ветра из Запределья, проникающего через невидимые порталы, раскрывающиеся в куполах, словно немигающие глаза великого зверя, наблюдающего из тьмы за суетой миров. Купола же были увенчаны символами, высеченными из самой сущности бытия, символами божественного гнева и вечного одиночества, и казались бесконечными, отражая в своём холодном блеске Анфаласс — расколотый зеркальный лик разрушенного неба. В этих отражениях можно было увидеть призраки Древних Войн, призраки погибших войск, и бесконечное одиночество Архангела.

На возвышении, посреди зала, стоял трон, высеченный из белого мрамора, ослепительно яркого на фоне окружающего мрака. Белоснежная чистота была испещрена тончайшими прожилками обсидиана, чёрными, как ночь, рисующими на его поверхности сложные, загадочные узоры, словно застывшие молнии. Этот огромный трон, работы неизвестных мастеров, казался одновременно хрупким и несокрушимым, символом и безупречной чистоты Архангела, и его вечной борьбы с тьмой. На нём, с горделивой осанкой, сидел Архангел Михаил, его фигура, освещённая небесным светом, казалась вырезанной из самого света, в резком контрасте с окружающей тьмой.

Перед троном, в центре зала, возвышался огромный мегалит, исписанный древними рунами, сияющими тусклым, зловещим светом. Руны рассказывали историю забытых богов и вечных войн. В самом сердце мегалита, пронзая камень насквозь, застыл Меч Судеб — клинок из адского огня и ледяного кристалла, когда-то принадлежавший поверженному богу войны. Клинок, приобретённый Архангелом Михаилом в бою, теперь служил вечным напоминанием о победе света над тьмой, о великой жертве и бесконечном одиночестве великого воина.

Стены чертогов не были украшены, они сами были историей — полотно вечности, испещрённое застывшими моментами божественных битв. Световые вихри, сгустки неизбывной энергии, призрачные тени павших богов, переливались на их поверхности, рассказывая безмолвную сагу о вечном противостоянии Эру и Моргота в далёких мирах, о борьбе света и тьмы. Тьма же не была пустотой — это была живая сущность, дышащая холодом и отчаянием, вечно накатывающаяся волна на несокрушимые, но измученные стены божественной твердыни. И в этом вечном противостоянии, в ледяном объятии света и тьмы, заключалась вечная боль и неизбежное одиночество Архангела Михаила. Каждый отблеск света на мраморе — это символ его непреклонной воли, его нерушимой веры, и его бесконечного одиночества в бескрайней тьме Армагеддона. Он стоял один, в своих ледяных чертогах, вечный страж на грани между светом и тьмой.

Мраморный трон Архангела Михаила, высеченный из белоснежного камня, пронизанного изящными прожилками обсидиана, то и дело вспыхивал непредсказуемыми всполохами света. Словно живое существо, он дышал, пульсируя волнами шартрезного и бирюзового сиянием, напоминающим о далёких, забытых эпохах божественных битв. Эти вспышки, краткие и яркие, пробегали по поверхности трона, озаряя резные узоры, выполненные с неземной точностью, и на мгновение превращая холодный мрамор в живой огонь. Казалось, сам трон не способен удержать в себе эту бурлящую энергию, и она вот-вот вырвется наружу, поглотив всё вокруг в сияющем вихре.

Однако это сияние было недолгим. В следующий миг, как только вспышка достигала своего пика, из глубины белого мрамора всходило сияние совершенно иного рода — могущественный, непреклонный свет, излучаемый самим Архангелом. Этот свет был безупречно чист, беспощадно ярок, и он мгновенно выжигал все прочие цвета, оставляя после себя только глубокие, чёрные, как бездна, линии обсидиановых прожилок. Они словно проступали из глубины камня, подчёркивая свою вечную, непоколебимую сущность. В этом мгновенном противостоянии двух сил — бурлящей, непредсказуемой энергии и спокойной, могучей грации Архангела — заключалась вся суть его вечной борьбы со старым противником. Свет трона словно признавал силу древнего оппонента, его вечное присутствие в самой сути божественного престола.

Бесконечность тяготила Михаила. Не вечная война, не бремя ответственности за судьбы миров — нет. Тяжелее всего была сама вечность, безбрежная и неизменная, словно застывшее море под мертвенно-серым небом. В ледяных чертогах, высеченных из антрацитового мрамора, царила не тишина, а глубокий, давящий шум времени — неумолимое тиканье веков, непрерывный поток событий, протекающих мимо, словно призраки. И в этом потоке он оставался один, вечный страж, обречённый на бесконечное служение.

Его мраморный трон, пронизанный прожилками обсидиана, пульсировал призрачными вспышками шартрезного и бирюзового, отражая бурлящую в нём энергию миллиардов жизней. Но Архангел не чувствовал этого сияния. Он погрузился в себя, в бескрайние чертоги своего ума, ища утешения в забытых воспоминаниях, в призрачном эхе прошедших битв.

Там, в глубине его бытия, он видел не только великие победы и торжества, но и бесконечные потери. Лица павших воинов, взгляды погибших богов, шёпот умерших миров — всё это наполняло его сердце глубокой, неизбывной тоской. Он видел бесконечный поток кровопролитий, безжалостный круговорот жизни и смерти, и в нём не было ни смысла, ни цели. Только вечный цикл войн и разрушения.

Усталость пронизывала его, эта глубокая, до костей усталость, казалось, была частью его самого. Он жаждал покоя, но не того пассивного бездействия, что приносит забвение, а глубокого, истинного покоя, что ждёт после конца всего. Не безмолвия в небытии, а спокойствия после величайшего торжества, после победы над самой тьмой. Архангел мечтал о грандиозном огненном финале, о миге, когда всё завершится, когда он сгорит в горниле войны и Рагнарёка, очистившись от бремени вечности. Тогда, и только тогда, он сможет наконец-то найти истинный покой. Но до этого ещё предстояло пройти бесконечно долгое путешествие по туманному морю времени. И это значительно усиливало и так невыносимую тяготу вечности.

Бесконечность давила не только весом времени, но и грузом воспоминаний. Они накатывали на Михаила волнами, каждая — удар бушующего моря в берег его исстрадавшейся в край души. Лица павших братьев и сестёр, любовь и печаль, смерть и надежда — всё это проносилось перед его внутренним взором, бесконечный калейдоскоп вечности. Но всегда в конце этого круговорота, словно горький привкус в конце трапезы, возникало лицо Виктора Крида.

Крид. Это имя ранило Архангела сильнее, чем меч. Бессмертный, что насмехался над самой сутью бытия и самим понятием смерти. Каждая потерянная битва, каждый павший друг, каждая пролитая слеза — всё это сводилось к одной навязчивой идее: найти и наказать Виктора Крида за его беспечность и проклятие вечной жизни. Но он ускользал, словно призрак, и его бессмертие казалось Михаилу оскорблением самой справедливости.

И вот тогда, среди призраков павших воинов, появлялось его лицо — лицо улыбающегося ублюдка, возвышающегося над горами трупов. И в этот миг Михаил не был Архангелом, хранителем всего святого. Он становился животным, одержимым яростью, поглощённым огнём ненависти. Вспышки на его мраморном троне становились сильнее, чаще, беспорядочнее, отражая бурю, разрушающую его душу. Он терял контроль, терял лицо, погружаясь в бездну собственных эмоций, в беспощадный вихрь гнева и отчаяния.

Но каждый раз, исчерпав свой запас ярости, он останавливался. Останавливался на грани безумия, оглядываясь в бесконечность своих чертогов. И тогда, в самом сердце бури, он улавливал тихий шёпот своего сознания. Шёпот самокопания. Шёпот, призывавший к самоанализу. Почему он позволяет себе опускаться до уровня своего врага? Разве это не победа Крида, если он заставляет Михаила унижаться до его низменных инстинктов?

Этот шёпот, это самокопание и было его истинным мучением. Вечная война и борьба с самим собой, попытка сохранить свою душу в бесконечном потоке крови и разрушения. И в этом одиночестве и вечной борьбе заключалась его истинная, неизбывная боль. Медитация становилась не бегством, а единственным средством сохранить себя, свою душу, саму свою суть перед лицом вечности.

Бесконечность чертогов Михаила сгустилась, словно самая густая краска ночи. Мраморный трон, до этого момента пульсировавший призрачными вспышками цвета, внезапно почернел. Не просто потемнел, а превратился в абсолютную тьму, в чернь, поглощающую свет, в бездну, из которой не может пробиться ни один лучик. Это было не просто изменение цвета, а метаморфоза, переход от живого сияния к мертвенной неподвижности. Белоснежный мрамор, пронизанный изящными прожилками обсидиана, исчез, поглощённый абсолютным чёрным цветом, и лишь лёгкие изгибы и линии напоминали о его былой красоте.

Воздух сгустился, задрожал, и из ближайшей тени, из самой глубины мрака, выступила фигура. Она была закутана в длинную, тяжёлую мантию цвета ночного неба, сшитую, по-видимому, из грубой, необработанной ткани. Эта мантия, похожая на одеяние затерявшегося в песках пустыни кочевника, словно впитала в себя мрак веков. Она не отражала, а поглощала свет, делаясь ещё более тёмной и таинственной в тусклом сиянии далёких звёзд, пробивающихся сквозь непроницаемый купол чертогов. Вокруг фигуры распространялась аура глубокого, насыщенного синего цвета — тёмно-синий, почти чёрный, словно самая глубокая ночь на бескрайнем море. Этот цвет буквально подавлял оставшийся свет.

Глубокий капюшон полностью скрывал лицо незнакомца. Лишь очертания фигуры, её поза выдавали скрытую в мантии мощь и величественность. Но даже поглощённый тьмой, он оставался олицетворением безмолвия и вечной ночи. Над головой незнакомца, пробиваясь сквозь плотный объём тёмно-синей ауры, сияло бледное, загадочное свечение, словно призрачный нимб, подчёркивая его сущность.

Однако появление незнакомца совпало с нарастающим хаосом в разуме Михаила. К давящей тяготе вечности прибавились безумные шёпоты и голоса. Это были голоса его павших братьев и сестёр, голоса тех, кого он любил и кого потерял. Они шептали его имя, взывали к нему из бездны, их голоса переплетались в безумный, неразборчивый хор, сводящий Архангела с ума. Каждый шёпот был осколком боли, каждый голос — ударом в сердце. Они не давали ему сосредоточиться, не позволяли понять, кто этот незнакомец и что он хочет. Михаил боролся с накатывающей волной безумия, стараясь проникнуть сквозь этот хор голосов, стремясь хотя бы на мгновение сосредоточиться на таинственном незнакомце, на его мрачном великолепии. В этом безмолвии, в этом молчаливом пребывании на грани между бытием и небытием, заключалась угроза. Угроза, которая не говорила, а была видна в каждой складке мантии, в каждом движении тени, в самом воздухе, сгустившемся вокруг незнакомца, и в безумном шёпоте мёртвых, терзавшем душу Михаила.

Шёпот мёртвых достиг своего апогея. Это была не просто звуковая какофония, а физическая боль, пронзающая мозг Михаила, раскалывающая череп, разрывающая душу на части. Архангел рухнул на колени, скрючившись от нестерпимой боли; его тело содрогалось в конвульсиях. Мир рассыпался на осколки, и единственное, что он чувствовал, — это невыносимая агония, искажающая реальность.

И в этот момент, в самый разгар мучительного безумия, произошло нечто невообразимое. Раздался оглушительный щелчок — резкий, чётко очерченный звук, словно разряд могущественной энергии, пронзивший весь чертог. Этот щелчок не был просто звуком, он был волной, волной абсолютной тишины, прошедшей сквозь все чертоги Михаила, словно проникая в самую глубину бытия.

В одно мгновение исчезли все голоса. Шёпот мёртвых прекратился. Безумный хор умолк, уступив место потрясающей, глубокой тишине. Эта тишина не была пустотой, она была наполнена совершенно новой, неизведанной энергией. Это была тишина, рождённая мощью, которая превосходила воображение.

Михаил, ещё несколько мгновений назад извивавшийся в муках, застыл. Боль исчезла как не бывало, сменившись глубоким, почти потрясающим удивлением. Он медленно поднял голову, его взгляд прикован к фигуре в тёмной мантии. Тёмно-синяя аура вокруг незнакомца сияла ещё ярче, подчёркивая его непостижимую мощь. Архангел был заворожён, очарован этой прекрасной, спокойной силой, подарившей ему спасение от безумия. Он был словно мышь, зачарованная флейтой крысолова, покорно ожидая неизвестности, но уже без прежнего ужаса. В безмолвной магии незнакомца скрывалась загадка, и Михаил, забыв о своих муках и своей бесконечной войне, полностью погрузился в созерцание этой удивительной красоты. Красоты абсолютной тишины. Красоты безмолвия.

Оглушительный смех разорвал безмолвие, словно гром среди ясного неба. Смех был звонким, пронзительным, и в нём не было ни капли добродушия. Это был смех триумфа, смех победителя, смех, заставляющий волосы вставать дыбом. Он исходил от фигуры в тёмной мантии, от того, кто всего несколько мгновений назад погрузил чертоги Михаила в безмолвие.

Затем, с лёгкостью, несоразмерной его внушительной ауре, незнакомец бросил к ногам Архангела громадный фолиант. Книга была огромной, тяжёлой, словно выкованной из самого мрака, и в её лаконичной надписи на древнем енохианском языке Михаил увидел словосочетание, пронзившее его насквозь: «Ангелы Виктора Крида».

Фолиант был совершенно чистым, белым, словно нетронутый лист бумаги. Но обложка была украшена сложной и непостижимой рунической печатью, излучающей мрачный блеск. Это была печать поглощения, знак бесконечного потока энергии, и Михаил мгновенно понял её суть. Он понял, как наполнить эту книгу, какую ужасающую мощь она несёт в себе. Понял, что это не просто книга, а живая сущность, способная поглощать души, собирать энергию павших воинов, превращая их в безжалостных служителей тьмы и её владельца.

И в тот же миг на него накатила новая волна ярости. Мысль о том, что проклятый Крид создал своих ангелов, своих бессмертных воинов, разрушила остатки его спокойствия. Это было не просто оскорбление, это было глубокое, пронзительное предательство. Все его мучения, вся его вечная война, вся его боль — всё это оказалось не напрасным, а частью плана его врага. И этот план был ужасающе прост и ужасающе эффективен. Ярость снова наполнила Архангела, затмив все прочие чувства, и он понял, что ему предстоит новая, ещё более жестокая борьба. Борьба, в которой он один, а против него — армия бессмертных воинов, созданных самим Кридом. И на лице Михаила проступило не только бешенство, но и отчаяние. Отчаяние, рождённое осознанием того, насколько глубоко и хитроумно был расставлен капкан его давним врагом.

Ярость Михаила, подобная неукротимому огню, пожирала его изнутри. Он не мог смириться с существованием Виктора Крида, с его клятым бессмертием и армией искусственных ангелов. Фолиант, брошенный незнакомцем, лежал у его ног — мёртвый символ живой угрозы, и в его сердце кипел план мести. Но прямое противостояние Криду казалось бесполезным. Бессмертный ублюдок всегда находил способ ускользнуть. Поэтому Михаил выбрал другой путь — путь тонкой, незаметной магии, путь влияния на души людей.

Архангел сосредоточился, погрузившись в глубины своего бытия. Он нашёл ключ к сердцам истинно верующих правителей земли, к тем, кто носил в своей душе искру божественного света. Он не навязывал им свою волю, не посылал прямых приказов. Он посылал видения, тонкие и незаметные для непосвящённого глаза. Эти видения не были приказами, а напоминаниями, пробуждающими забытые инстинкты.

В видениях он показывал им Крида — не как бессмертное существо, а как угрозу их власти, как источник разрушения их мира. Не как существо, превосходящее людей по своим способностям, а как просто предателя, нарушителя законов мира, угрозу их господству. Он обращался к их амбициям, к их страхам, к их жажде власти, показывая им, как победа над Кридом укрепит их позиции, как его уничтожение принесёт им славу и величие.

Цари и императоры, правители всей земли, видевшие эти видения, начали тайно готовить союз против Крида. Они не знали источника своих загадочных озарений, не подозревали о руке Архангела, но в их сердцах проросло семя ненависти к бессмертному ублюдку. Михаил не управлял ими напрямую, он лишь пробуждал в них то, что уже существовало в их душах — жажду власти, страх перед неизвестностью и глубокую веру в неизбежность справедливого возмездия. И в этом медленном, тонком, но неумолимом движении силы он видел свой шанс на победу. Шанс, который позволит ему наконец поставить точку в этой вечной войне.

После ухода таинственного незнакомца в чертогах Михаила повисла напряжённая тишина. Безмолвие, подаренное странным гостем, не принесло Архангелу облегчения. Напротив, в его душе царила тревога, смешанная с неуловимым чувством потери контроля. Он пытался сосредоточиться на своих планах мести Виктору Криду, но мысли расходились, словно испуганные птицы, не находя покоя.

Его взгляд упал на мраморный трон. Белоснежный мрамор, всегда бывший символом его непорочной чистоты и божественной грации, оставался упорно угольно-чёрным. Даже яркий свет, излучаемый самим Архангелом, не мог пробить эту тьму, словно она пропитала камень насквозь, став его неотъемлемой частью. Это было напоминанием о визите незнакомца, знаком того, что в самом сердце божественной твердыни произошли изменения.

Ещё более тревожным было изменение света, излучаемого самим Михаилом. Его архангельская благодать, всегда бывшая источником чистого, ясного сияния, теперь обрела ядовито-зелёные нотки. Этот цвет, не напоминающий ни о жизни, ни о смерти, а скорее о неизбывной боли и отчаянии, словно пропитался тяжёлой тьмой, оставленной ушедшим незнакомцем. Свет стал не источником надежды, а символом скрытой угрозы, предвестником близкой катастрофы.

Михаил осознал, что не только не избавился от тьмы, но и впустил её в самое сердце своего существования. Незнакомец не просто посетил его чертоги, он оставил глубокий след в душе Архангела, в его силе и даже в его сути. Теперь Михаилу предстояло не только сразиться с Виктором Кридом, но и одолеть тьму, которая скрывалась внутри него самого.

Он почувствовал на себе тень проклятия, но вместе с тем и осознание неизбежности борьбы. Божественный свет, который всё ещё преобладал над зелёными искрами, давал ему силу, и Михаил осознал, что никогда не отступит. Он будет сражаться до последнего вздоха, независимо от того, сколько тьмы ему придётся поглотить.

Этот ядовитый зелёный свет, отражённый в чёрном мраморе трона, стал новым символом его непрекращающейся борьбы. Он сражался не только против Крида, но и против самого себя, против тьмы, таившейся в его душе.

Тяжёлая тишина лежала на чертогах Михаила — тишина, пропитанная мраком и тревогой. Ядовито-зелёный отблеск архангельской благодати, отражаясь в почерневшем мраморе трона, подчёркивал тяготу наступившей эры неопределённости. Архангел стоял неподвижно, словно статуя, высеченная из самого мрака; его фигура была настолько величественна и трагична, что сама атмосфера чертогов казалась пропитанной печалью.

Хмуро кивнув сам себе, не произнеся ни слова, Михаил направился к Мечу Истины. Каждый его шаг отдавал глубоким, резонирующим эхом, словно самое сердце небесных чертогов вибрировало в ритме его медленной и величественной походки. Это было не просто движение, а шествие судьбы, неизбежное и трагичное. Каждый шаг отпечатывался в памяти вечности, становился частью бесконечной саги о борьбе света и тьмы.

Воздух сгустился по мере того, как он приближался к мечу. Он остановился перед огромным мегалитом, исписанным древними рунами, в самом сердце которого застыл меч, извлечённый из сердца поверженного бога войны. Этот меч не был просто оружием, он был символом праведного гнева и непоколебимой веры, и Михаил чувствовал его мощь, его сокрушительную энергию, пронзающую его насквозь.

Его рука, медленно поднимаясь, коснулась ледяного клинка. И в тот же миг произошло нечто необыкновенное. Глаза Архангела, всегда бывшие символом чистого, непоколебимого света, вспыхнули ярким, неистовым шартрезным светом. Это не было просто сияние, это было пробуждение древней, неукротимой силы, заключённой в нём самом, силы, которая вот-вот вырвется наружу и обрушится на всех его врагов. Этот свет был предвестником бури, прелюдией к грандиозной битве, в которой решится судьба миров. И в этом свете, в этом мгновении неизбежного противостояния, заключалась мрачная, но величественная эпичность момента.

Теперь Михаил был не просто Архангелом, он был воплощением праведного гнева, непобедимым воином, готовым к последней, решающей битве. Ну или же попросту существом, впустившим в свою душу всепожирающую и разлагающую скверну.

Только вот шартрезный свет, пронзивший Михаила, был не благодатью, а проклятием — древней, ненасытной скверной, пожиравшей его изнутри. Это было не просто решение, а настоящее преображение, полное изменение внутреннего мира, души и тела.

Его тело стало изменяться стремительно и неотвратимо. Свет проникал в плоть, словно расплавленное изумрудное стекло, прожигая её изнутри. Кожа побледнела, став почти прозрачной; сквозь неё проступали мерцающие изумрудные прожилки, словно под кожей текла живая, ядовитая река. Волосы, прежде являвшие собой символ непорочности, почернели, словно пропитанные ядом василиска. Мускулатура вздулась, придавая ему нечеловеческую силу, но движения стали резкими, дергаными, как у куклы, управляемой невидимыми нитями. Его крылья, олицетворявшие чистоту и божественную благодать, теперь отливали ядовитым шартрезом, подобно сплетению ледяных игл и огня Преисподней. Даже Меч Истины, символ праведного гнева, казался изменённым, отражая в холодном стальном блеске зловещую зелень скверны, изливающейся из души Архангела.

Но превращения души оказались ещё ужаснее. Ясный, проницательный ум Михаила погрузился в хаос; мысли метались в безумном вихре, не находя покоя. Спокойствие и расчётливость были сметены яростным бешенством и неконтролируемыми вспышками гнева. Милосердие и праведность померкли, уступив место ненасытной жажде мести. Он стал жестоким и беспощадным, как те самые люди, которых всегда презирал. Его вера не угасла, но исказилась, превратившись в одержимость тотальным разрушением, в бесконечную войну.

Он стал одержимым, оружием в руках разрушительной скверны, но всё ещё борющимся с ней и самим собой. Его сущность буквально раскололась надвое, превратившись в поле вечной битвы: борьба самого себя с пожирающей его скверной. В этой борьбе не было победителя, лишь вечная агония. Михаил, несмотря на то, что был одержим и искажён, оставался единственным, кто мог предотвратить полное поглощение света внутри своей души.

Михаил поднял взгляд к куполу чертогов, сквозь который проступали далёкие звёзды. Но звёзды эти теперь казались не белыми, не жёлтыми, а призрачно-зелёными, словно затонувшими в бескрайнем море ядовитого шартреза. Этот цвет, пронизывающий всё его существо, превращающий реальность в изменчивый кошмар, что раньше был для него символом ужаса и одержимости. Сейчас же он приносил лишь спокойствие.

Мир предстал перед ним в этом искажённом, зелёном свете. Не было больше чёрного и белого, была только неистовая, ядовитая зелень бескрайнего шартрезового океана, пожирающая всё на своём пути. Она поглощала далёкие звёзды, пронзала мрамор его трона, проникала в саму суть его бытия. И в этом потоке неистовой энергии он наконец-то обрёл столь долгожданный покой.

Впервые за бесконечные века он чувствовал себя свободным. Сброшенными оказались не только оковы его тела, изменённого шартрезовой скверной, но и оковы его души. Он сбросил бремя праведности, бремя милосердия, бремя ответственности за судьбы миров. Его больше не мучили воспоминания о павших воинах, его не грызла совесть. Все эмоции, что раньше разрывали его душу на части, теперь объединились в одно неистовое чувство — всепоглощающую ярость, лишённую всякого смысла и цели.

Он рассмеялся — резкий, пронзительный смех, разрезающий тишину его чертогов. Это был смех не безумия, а торжества. Торжества над собой, над своими прежними оковами, над вечной войной. Он принял свою новую сущность, свою зелёную вечность. Он больше не был Архангелом Михаилом, хранителем света и справедливости. Он стал чем-то другим, чем-то более могущественным, более разрушительным, более свободным. Он стал воплощением неистового шартреза, поглощающего всё на своём пути. И это было не ужасом, как он наивно думал в начале, а истинным покоем, что запечатывал все его раны. Покоем, рождённым из ярости и отчаяния, покоем, за который ему пришлось заплатить извечную цену. Но теперь он был свободен, и мир дрожал перед его могуществом. Долг перед мёртвым богом уплачен, и Архангел волен уничтожить его творение!

Михаил расправил крылья. Они были огромны, пронзительно красивы и отливали ядовитым изумрудным сиянием, словно ткани из застывшего огня и ледяного дождя. Каждое перо играло светом, переливаясь всеми оттенками шартреза, от бледного, призрачного до глубокого, насыщенного, словно в них сгустилась сама суть его изменённой души.

Направленный к звёздам Меч Истины, теперь отражающий зелёный свет скверны, казался продолжением его крыльев, продолжением его неистовой воли. Он был полон решимости уничтожить всё, что вставало на его пути, с гордым и жестоким принятием своей новой сущности. В этом моменте не было сомнений, не было колебаний, была только бесконечная мощь и уверенность в своей правоте.

И в следующий миг он исчез. Растворился во тьме космоса, словно призрак, оставив после себя лишь мерцание изумрудного света. Он переместился мгновенно, пронзив бескрайние просторы вселенной, как луч света.

В следующую секунду Архангел Михаил очутился в сердце живого, шумного Рима. Город был великолепен — бесконечный лабиринт улиц, храмов и палаццо, наполненный шумом толпы, звуком колёс и голосами людей. Свет солнца, отражаясь от мрамора и золота, озарял город ярким сиянием. Этот город, пульсирующий жизнью, был противоположен холодным, мрачным чертогам Михаила. Но на лицах людей не было удивления, не было страха, не было ничего, кроме обыденной суеты. Им было дело до своих забот, до своей жизни, до своих мелких страстей, и спустившийся с небес Архангел не вызвал у них никакого интереса. Их судьбы всегда были выше неба, и небеса их мало волновали. Михаил, взглянув на них, увидел в этом безразличии своеобразную красоту. Он понял, что жизнь идёт своим чередом, не обращая внимания на вмешательство высших сил. Красоту Рима, неподвластного ни небу, ни аду.

Михаил шёл по улочкам Рима, словно величественный айсберг, продвигающийся сквозь бурлящее море человеческих жизней. Его фигура, обведённая мерцающим шартрезным светом, приковывала внимание, но не вызывала ни страха, ни удивления. Люди продолжали свою жизнь, не замечая божественного присутствия среди них. Они были поглощены своими заботами, своими мелкими страстями, и Архангел был для них не более чем ещё одним прохожим.

И вот, в этот момент безмятежного безразличия, в самом сердце шумного города, произошло нечто, разорвавшее хрупкое равновесие в душе Михаила. Оскорбление. Грубое, пьяное оскорбление, вырвавшееся из уст какого-то сицилийского забулдыги. Слова, несущие в себе не только пренебрежение, но и глубокое неуважение к божественному началу, пронзили Архангела, словно острые кинжалы.

Ярость, та самая зеленоватая ярость, что жила в нём после прикосновения скверны, вспыхнула с новой, ужасающей силой. Всё его тело задрожало, излучая неистовый свет. Он остановился, его взгляд устремился на оскорбителя. В этом взгляде не было ни малейшего колебания, не было сомнений, была только безграничная мощь и неукротимый гнев. Это был взгляд не человека, а божества, оскорблённого в своей святости.

И в следующий миг сицилийский забулдыга превратился в прах. Не было крика, не было боли, было лишь мгновение яркого, шартрезного сияния и внезапное исчезновение тела оскорбителя. Осталась только горстка пепла, которую тут же подхватил ветер, рассеяв по улицам Рима, словно напоминая о мгновенности человеческой жизни и о неизбежности божественного возмездия. Михаил даже не пошевелился, его лицо оставалось невозмутимым. Он продолжил свой путь сквозь город, оставив после себя лишь слегка покачнувшиеся от ветра листья и тихий шепот о том, что по Риму прошёл Архангел Михаил.

Рим раскрывался перед Михаилом во всей своей противоречивой красоте. Величие древних храмов соседствовало с нищетой трущоб, пышность палаццо — с грязью переулков. И повсюду Архангел видел грех, человеческие пороки, разлагающие город изнутри. Лицемерие и корыстолюбие были повсюду. Но особенно поразила его сцена, развернувшаяся в тени старинного сквера.

Один из кардиналов, облачённый в пышные одеяния, с напускной серьёзностью отпускал грехи ломбардскому аристократу. За звонкую монету. Этот циничный обмен осквернял саму суть веры, превращая божественную благодать в товар. Ярость вновь накатила на Михаила с неистовой силой, но он сдержался. Он шёл к Папе, к наместнику воли Божьей на земле, надеясь на понимание, на поддержку в своей борьбе против Виктора Крида.

Достигнув Ватикана, он предстал перед Папой. Но наместник Божий, увидев изменённого Архангела, испугался. Вместо помощи он увидел угрозу. Не понимая природы напасти, он приказал Михаилу проваливать, изгнав его из стен Ватикана. Этот отказ, это бездействие перед лицом всепоглощающей тьмы, сломали последние остатки самоконтроля у Михаила.

Архангел молча поднял Меч Истины к небу. Изумрудный свет скверны сгустился в его руке, превратившись в могущественную волну ядовитой энергии. Он выпустил её, направив на Рим. Зелёная волна, похожая на живой огонь, пронеслась над городом, сжигая людей заживо. Крики и стоны были сметены всепоглощающим шартрезом. А души погибших были поглощены мечом, запечатаны в его ледяной стали, превращаясь в часть его мощи. Рим, покрытый грехом и лицемерием, стал жертвой праведного гнева. Теперь на месте великого города лежал лишь зелёный пепел, а над ним возвышался Михаил, изменившийся, одержимый, но, наконец, свободный и никому не подконтрольный.

Погружаясь в медитацию на какое-то время, Михаил почувствовал знакомую вонь магической ауры одного бессмертного ублюдка. Глаза Архангела тут же вспыхнули насыщенно-зелёным сиянием, а на устах появилась хищная улыбка охотника.

— Давно не виделись, Виктор! Кажется, будто целая вечность прошла. Удивительно, как быстро летит время! — произнёс он с улыбкой, которая была видна в его голосе, усиленном магией, что пронёсся по всему Риму ужасающим эхом.

Михаил, всё так же улыбаясь, удобнее перехватил Меч Истины, что спустя миг был угрожающе направлен на Крида.