Кривой домишко

Глава 22

Из-за живой изгороди навстречу нам вышли Роджер и Клеменси. Просторный твидовый костюм шел Роджеру куда больше строгих туалетов делового мужчины.

— Привет! — сказал великан. — Ну наконец-то! Я уже начал думать, что они никогда не арестуют эту мерзавку. Чего они выжидали, непонятно. Ну что ж, теперь она и ее жалкий воздыхатель очутились за решеткой — и, надеюсь, их ждет виселица.

Клеменси нахмурилась.

— Не будь таким жестоким, Роджер.

— Жестоким? Чепуха! Совершено хладнокровное убийство доверчивого беспомощного старика — а когда я выражаю законную радость по поводу поимки преступников, меня называют жестоким. Говорю тебе, я с удовольствием задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда инспектор Тавернер пришел по ее душу? Ну и как она вела себя?

— Это было ужасно, — тихо ответила София. — Бренда чуть с ума не сошла от страха.

— Так ей и надо.

— Не будь таким мстительным, Роджер, — сказала Клеменси.

— У тебя совершенно нет воображения, — полушутя ответил ей муж. — Представь себе, что отравили меня…

Я заметил, как дрогнули веки Клеменси и руки судорожно сжались в кулаки.

— Не смей говорить такие вещи даже в шутку, — отчеканила она.

— Успокойся, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы направились к дому. Роджер и София шли впереди, мы с Клеменси чуть отстали.

— Полагаю, теперь… нам позволяет уехать? — спросила она.

— Вам так не терпится уехать?

— У меня больше нет никаких сил.

Я удивленно взглянул на нее. Она горько улыбнулась мне и легко кивнула:

— Разве вы не понимаете, Чарлз, что все это время я боролась? Отчаянно боролась за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что родственники убедят его остаться в Англии и нам придется вечно жить среди них, задыхаясь в плену тесных и прочных семейных уз. Я боялась, что София предложит Роджеру часть дохода и он согласится, так как это означало бы комфорт и покой для меня. Беда с Роджером заключается в том, что он никого не слушает. У него в голове постоянно возникают новые идеи — и всегда абсолютно несостоятельные. Роджер ничего не понимает в жизни. И при этом по природе своей он достаточно Леонидис, чтобы считать: счастье женщины заключается в богатстве и комфорте. Но я буду бороться за свое счастье — буду! Я увезу мужа отсюда и научу его вести ту жизнь, для которой он создан и в которой он никогда не почувствует себя неудачником. Я хочу, чтобы Роджер принадлежал мне безраздельно… вдали от всей его родни…

Клеменси говорила торопливо, приглушенным голосом, в котором звучали горечь и отчаяние, поразившее меня. До сих пор я не догадывался, что она находится практически на грани нервного срыва. И не догадывался, насколько страстным и собственническим было ее чувство к мужу.

Я вспомнил слова Эдит де Хэвилэнд, произнесенные со странной интонацией: «Это чувство граничит с идолопоклонством». Не Клеменси ли она имела в виду?

«Больше всех на свете Роджер любил своего отца, — подумал я. — Даже больше своей жены, хоть он и предан ей всей душой».

Я впервые понял, насколько сильно желала Клеменси владеть Роджером безраздельно. Он был ее ребенком, кроме того, что был ее мужем и возлюбленным.

К дому подъехала машина.

— Привет! — сказал я. — А вот и Джозефина!

Из машины вышли Джозефина и Магда. У девочки была забинтована голова, но в остальном она выглядела прекрасно.

— Как там мои золотые рыбки? — сразу же спросила она и двинулась навстречу нам по направлению к декоративному садику с прудом.

— Дорогая моя! — вскричала Магда.

— Не суетись, мама, — сказала Джозефина. — Со мной все в порядке. И я терпеть не могу излишней опеки.

Магда заколебалась. Я знал, что в действительности Джозефина была готова к выписке уже несколько дней назад и ее держали в госпитале только по просьбе инспектора Тавернера, который не мог гарантировать безопасность девочки до тех пор, пока подозреваемые не окажутся за решеткой.

— Смею предположить, свежий воздух пойдет Джозефине только на пользу, — сказал я Магде. — Я присмотрю за ней.

Я догнал Джозефину по дороге к пруду.

— Тут много чего произошло, пока ты лежала в госпитале, — сообщил я. Джозефина не ответила. Близоруко щурясь, она смотрела в пруд.

— Я не вижу Фердинанда, — сказала девочка.

— Фердинанд это который?

— С четырьмя хвостами.

— Забавная порода. Мне нравится вон та, ярко-золотистая.

— Самая заурядная рыбешка.

— Я вон от той белой, изъеденной молью, не в восторге.

Джозефина одарила меня презрительным взглядом.

— Это шебункин. Такая рыбка стоит намного… Гораздо больше простой золотой.

— Тебе не интересно узнать, что тут происходило в твое отсутствие, Джозефина?

— А я и так все знаю.

— Ты знаешь, что обнаружилось второе завещание, по которому все деньги достались Софии?

Джозефина скучающе кивнула.

— Мама мне сказала. Вообще-то я и без нее это знала.

— То есть ты слышала какие-то разговоры в госпитале?

— Нет. Я просто знала, что дедушка оставил все деньги Софии. Я собственными ушами слышала, как он ей говорил это.

— Ты опять подслушивала?

— Ага. Я люблю подслушивать.

— Подслушивать некрасиво. И запомни, тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе никогда не услышит.

Джозефина как-то странно взглянула на меня:

— А я слышала, что дедушка сказал Софии обо мне, если вы об этом. — И добавила: — Нэнни приходит в страшную ярость, когда застает меня за подслушиванием. Она говорит, что подобные занятия не к лицу юным леди.

— И она абсолютно права.

— Фи, — Джозефина презрительно сморщила нос. — В наше время юные леди давно перевелись.

Я переменил тему разговора.

— Ты немножко опоздала к интересному событию, — сказал я. Главный инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоуренса.

Я ожидал, что Джозефину как юного сыщика страшно заинтересует это сообщение, но она только повторила тем же скучающим тоном:

— Ага. Я знаю.

— Ты не можешь этого знать. Это произошло только что.

— Нам навстречу ехала машина, в которой сидели инспектор Тавернер, сыщик в замшевых ботинках и Бренда с Лоуренсом, — и я сразу поняла, что их арестовали. Надеюсь, инспектор Тавернер предъявил им ордер на арест. Это обязательно, сами знаете.

Я заверил девочку, что Тавернер действовал в строгом соответствии с законом.

— Я должен был рассказать им о письмах, — сказал я извиняющимся тоном. — Я нашел их за котлом на чердаке. Конечно, я должен был оставить за тобой право сообщить о письмах полиции, но тебя вывели из строя.

Джозефина осторожно потрогала голову.

— Меня могли ведь и убить, — самодовольно сказала она. — Я же говорила — настало время для второго убийства. Прятать письма за котлом, конечно, глупо. Я сразу обо всем догадалась, когда увидела Лоуренса выходящим из котельной. Понятное дело, он там что-то прятал — чем еще можно заниматься на чердаке?

— Но я думал… — начал я и смолк, заслышав повелительный голос Эдит де Хэвилэнд.

— Джозефина! Джозефина! Сейчас же иди сюда!

Джозефина вздохнула.

— Начинается. Я пойду, пожалуй. С тетей Эдит опасно спорить.

И она побежала через лужайку. Я неторопливо последовал за ней.

Обменявшись несколькими словами с тетей Эдит, Джозефина прошла в дом, а я присоединился к сидящей на террасе в плетеном кресле старой леди. Сегодня утром она выглядела полностью на свой возраст, и меня потрясло выражение усталости и страдания на ее старом больном лице. Заметив мой встревоженный взгляд, мисс де Хэвилэнд попыталась улыбнуться.

— Ребенок как будто полностью оправился, — сказала она. — За ней нужно получше присматривать. Впрочем… полагаю, теперь в этом не будет необходимости? — Тетя Эдит вздохнула. — Я рада, что все кончилось. Но какой позор! Если уж вас арестовывают по обвинению в убийстве, нужно, по крайней мере, сохранять чувство собственного достоинства. Терпеть не могу таких людей, как Бренда, которые впадают в истерику и визжат от страха. Никакой силы воли. Лоуренс Браун был похож на затравленного кролика.

Я испытал неясное чувство жалости.

— Бедняги!

— Да… Бедняги. Надеюсь, у нее хватит ума позаботиться о себе? Я имею в виду приличного адвоката… И все такое прочее.

Странно, как сочеталось в них всех, с одной стороны, острая неприязнь к Бренде и, с другой — благородная забота о ее защите в суде.

Эдит де Хэвилэнд продолжала:

— Интересно, как долго все это протянется?

Я ответил, что дело будет сначала рассмотрено в полиции, потом передано в суд. Три-четыре месяца, вероятно. А по вынесении приговора еще можно будет подать апелляцию.

— Вы думаете, их осудят?

— Трудно сказать. Неизвестно, какими доказательствами располагает полиция. Эти письма…

— Любовные письма?.. Значит, они все-таки были любовниками?

— Да, они любили друг друга.

Лицо тети Эдит помрачнело.

— Не нравится мне все это, Чарлз. Я не люблю Бренду. Я всегда очень не любила ее и отзывалась о ней крайне резко. Но сейчас… Я хочу, чтобы Бренда воспользовалась каждым шансом — каждым возможным шансом. Аристид тоже хотел бы этого. Я чувствую себя обязанной обеспечить Бренде хорошую защиту.

— А как же Лоуренс?

— О, Лоуренс! — Старая леди раздраженно пожала плечами. — Мужчины должны сами заботиться о себе. Но Аристид никогда не простил бы нас, если… — Она оставила фразу незаконченной, помолчала и сказала: — Время ленча. Пойдемте в дом.

— Я должен ехать в Лондон.

— Вы на своей машине?

— Да.

— Хм. Может быть, вы меня подвезете? Полагаю, теперь нам уже можно выехать в город?

— Конечно, подвезу. Но кажется, Магда с Софией тоже собирались в Лондон после ленча. Может, вам будет удобней поехать с нами? У меня двухместный автомобиль.

— Я не хочу ехать с ними. Возьмите меня с собой и не распространяйтесь, пожалуйста, на эту тему.

Я удивился, но выполнил ее просьбу. По дороге в город мы не разговаривали. Я спросил старую леди, где ее высадить.

— На Харлей-стрит[7].

В моем уме забрезжила некая смутная догадка, но мне не хотелось ни о чем спрашивать.

— Впрочем, нет, еще слишком рано, — сказала тетя Эдит. — Высадите меня у «Дебенкама». Я перекушу там и потом пройдусь пешком до Харлей-стрит.

— Надеюсь… — начал было я и остановился.

— Именно поэтому я и не хотела ехать с Магдой. Она всегда драматизирует ситуацию. Поднимает страшный шум по любому поводу.

— Мне очень жаль, — сказал я.

— Это лишнее. Я прожила хорошую жизнь. Очень хорошую. — Неожиданно старая леди усмехнулась: — И она еще не кончилась.