Кризис совести

ГЛАВА 5. ТРАДИЦИЯ И ЗАКОННИЧЕСТВО

Большинство Свидетелей Иеговы заседания Правления представляют встречами людей, которые значительную часть времени проводят в интенсивном изучении Слова Божьего, которые собираются для того, чтобы со смирением подумать и решить, как помочь своим братьям понять Писание, чтобы обсудить конструктивные способы взращивать братьев в вере и любви, т. е. в тех качествах, которые помогают осуществлять истинные христианские дела, — и все это происходит на заседаниях, где к Писанию обращаются как к единственному действенному, конечному и высшему авторитету.

Как уже говорилось, члены Правления лучше, чем кто–либо, знали, что статьи «Сторожевой башни», описывающие взаимоотношения Правления и корпораций, представляли картину, не соответствующую действительности[103]. Точно так же члены Правления лучше, чем другие, знают, что описание заседаний Правления в предыдущем абзаце значительно отличается от происходящего на самом деле.

Если просмотреть протоколы одного заседания за другим, мы увидим, что самыми частыми, постоянными и занимающими наибольшее количество времени вопросами для обсуждения были те, которые решали: «Нужно ли за это исключать члена из Общества»?

Я бы сравнил Правление (и мысленно часто сравнивал его) с кучкой людей, стоящих спиной к стене, в которых постоянно летят мячи и которые должны ловить их и кидать назад. Мячей чрезвычайно много и они летят очень часто. На самом деле, казалось, что каждое принятое и высланное постановление только вызывало дополнительные вопросы, летящие к нам с разных сторон и не оставляющие времени для истинно позитивного, конструктивного размышления, изучения, обсуждения и действия.

За годы работы в Правлении я присутствовал на многих заседаниях, где обсуждались вопросы, значительно влияющие на жизнь людей, но где Библия, не появлялась в руках и не звучала на устах ни одного из присутствовавших. На это был целый ряд причин.

Многие члены Правления признавались, что были так заняты самыми разными делами, что у них оставалось мало времени для изучения Библии. Не будет преувеличением сказать, что обычный член Правления уделял такому изучению не больше, а иногда и меньше времени, чем многие так называемые «рядовые» Свидетели. Особенно этим отличались некоторые члены Издательского комитета (в состав которого входили служащие и директора корпорации Пенсильвании), поскольку к ним поступал невероятный объем бумаг, а они считали, что не могут и не должны перекладывать на чьи–либо плечи обязанность по их рассмотрению и представлению выводов или рекомендаций.

В тех немногих случаях, когда на обсуждение выдвигался вопрос, касавшийся исключительно Писания, он заключался в том, чтобы рассмотреть написанную кем–либо статью (или статьи) для «Сторожевой башни», по поводу которых имелись какие–либо возражения. И тогда постоянно происходило так: несмотря на то, что об этом вопросе всех предупреждали за одну–две недели, Мильтон Хеншель, Грант Сыотер или какой–либо другой член этого комитета чувствовали себя обязанными заявить: «Я был очень занят и смог только бегло это просмотреть». Не было причины сомневаться в том, что они на самом деле были заняты. Однако возникал вопрос: как можно с чистой совестью голосовать, одобряя материал, если они не имели возможности над ним подумать, исследовать Писание, чтобы этот материал проверить? После опубликования этот материал станет «истиной» для миллионов людей. Какая работа с бумагами может но важности сравниться с этим?

И эти братья не были одиноки, поскольку сами обсуждения явно показывали, что подавляющее большинство членов Правления мало делало помимо прочтения подготовленного материала. Часто предмет статьи был продуктом замысла и рассуждений одного автора без согласования с Правлением, хотя и представлял собой какое–нибудь «новое» понимание Писания; нередко автор развивал свои аргументы и приводил материал в законченную форму, ни с кем этого не обсуждая, не подвергая свои мысли проверке в разговоре хотя бы еще с одним человеком[104]. Аргументы сплошь и рядом были такими сложными, что ловерхностного чтения было недостаточно для надлежащего анализа и проверки их истинности, для того, чтобы определить. на самом деле они основаны на Писании или представляют собой образец «акробатической логики», искусного жонглирования словами, в результате чего искажался смысл текста и люди выносили из него совсем не то, о чем в нем шла речь на самом деле. Те, кто просто прочитывал материал, обычно голосовали «за»; у тех же, кто дополнительно исследовал Писание, вполне могли возникнуть серьезные вопросы.

Таким образом, после одного подобного обсуждения статьи, в которой говорилось, что «праздник Седмиц», или «праздник Жатвы» (согласно Библии проводившийся к концу сбора урожая), отражал некое обстоятельство из истории Свидетелей Иеговы в начале сбора их духовного урожая, за одобрение статьи проголосовало количество членов Правления, достаточное для ее принятия[105]. Человек, в то время выполнявший обязанности координатора Писательского комитета, сказал: «Ну хорошо, если вы этого хотите, я отошлю ее в печать. Но это не значит, что я верю тому, что в ней написано. Это еще один камень на огромном памятнике свидетельства тому, что «Сторожевая башня» не является непогрешимой».

Вторая причина того, что на заседаниях Библия по–настоящему обсуждалась мало, как мне кажется, несомненно следует за первой и заключается в том, что большинство членов Правления на самом деле не так уж хорошо знало Писание, поскольку их «занятость» началась довольно давно. Например, я сам до 1965 года крутился как белка в колесе, и поэтому у меня было мало времени для настоящего, серьезного изучения Библии. Но, как мне кажется, проблема здесь еще более глубокая. Я думаю, что в Правлении преобладало мнение о том, что такое изучение и исследование Писания на самом деле не было необходимым, что политика и учения организации — сложившиеся за многие десятилетия — сами по себе являлись надежными руководителями, а значит, какое бы решение ни принимало Правление, если оно соответствовало такой традиционной политике, значит, все было в порядке.

Факты приводят нас к этому выводу. Иногда долгое обсуждение по какому–нибудь «вопросу об исключении» вдруг разрещалось, потому что один из членов находил положение, относяшееся к данному вопросу, в книге Общества «Организация» или, еще чаще, в книге «Помощь в ответах на письма в филиалы», представлявшей собой сборник положений, размещенных в алфавитном порядке, по самым разным вопросам — прием на работу, брак, развод, политика, война, профсоюзы, переливание крови и многие другие. Когда находили такое положение, пусть даже Писание в поддержку этой конкретной точки зрения не цитировалось, большинству членов Правления этого было достаточно, и оно обычно без сомнений голосовало за принятие любого решения, соответствовавшего напечатанному положению. Я несколько раз был этому свидетелем, и меня всегда поражало, как напечатанное положение влияло на такое внезапное преображение в процессе и результате обсуждения.

Последняя причина того, что Библия играла такую незначительную роль в обсуждениях, заключается в том, что очень часто вопрос касался того, о чем само Писание хранит молчание.

Например, можно было дискутировать о том, считать ли инъекцию плазмы эквивалентной переливанию крови или введение белых кровяных телец таким же неприемлемым, как введение в свое тело красных кровяных клеток. Или обсуждение могло вращаться вокруг положения о том, что жена, совершившая однажды акт прелюбодеяния, должна была признаться в этом мужу (даже если он был известен как чрезвычайно жестокий человек, а иначе ее раскаяние не является действительным и поэтому она подлежит исключению. Какие стихи Писания говорят об этом?

Вот какой вопрос был вынесен на обсуждение Правления для принятия решения. В маршрут поставок одного Свидетеля, работавшего водителем в компании «Кока–кола», входила большая военная база, куда он часто доставлял продукты. Мог ли он это делать, оставаясь честным членом организации, или он подлежал исключению (основной упор здесь делался на то, что дело касалось военной собственности и персонала)?

Опять же, какие стихи Писания рассматривают такие вопросы — рассматривают так, чтобы это было видно и понятно всем, таким образом, чтобы необходимость рассуждения и толкования была очевидной? Такие отрывки из Писания приведены не были, но, тем не менее, большинство членов Правления решило, что такая работа является неприемлемой и что этому водителю необходимо сменить маршрут для того, чтобы оставаться достойным членом организации. Подобный же случай касался Свидетеля–музыканта, игравшего в небольшом джазовом оркестре в офицерском клубе на военной базе. Большинство членов Правления признало это допустимым. Поскольку Писание ничего об этом не говорило, ответ явился результатом человеческих рассуждений.

Обычно в таких случаях, если те, кто стремился осудить тот или иной проступок, и обращались к Писанию, то цитировали очень общие положения, например, «вы не от мира» из Ин. 15:19. Если какой–либо член Правления испытывал личную неприязнь к обсуждаемому поступку или поведению и не мог привести против него никакого другого аргумента, он ссылался на этот текст, расширяя его и применяя к любым обстоятельствам. Потребность в том, чтобы все остальное Писание определило значение этого широкого утверждения и его применение, часто считалась ненужной или неважной.

Основным фактором решений Правления было правило о большинстве в две трети. Иногда это порождало странные результаты.

Правило гласило, что для принятия решения необходимо большинство голосов активных членов в две трети. Я лично приветствовал появлявшуюся при этом возможность для любого члена «воздержаться» без того, чтобы чувствовать, что он пользуется «правом вето». По незначительным вопросам Я (даже если не был полностью согласен) обычно голосовал вместе с большинством. Но, когда поднимались вопросы, понастоящему задевавшие мою совесть, я часто оказывался в меньшинстве — редко один, но чаще только с одним, двумя или тремя членами, по велению совести возражавшими против того или иного решения, не голосуя за него[106]. Это случалось не так часто в течение первых двух лет после значительных изменений в структуре власти (официально введенных в действие 1 января 1976 года). Однако в последние два года моей работы в Правлении сильный уклон к «жесткому» подходу побуждал меня воздерживаться намного чаще.

Но теперь представьте, что происходило, если Правление разделялось во мнениях (это было не такой редкостью, как можно подумать).

Предположим, обсуждался вопрос, касавшийся проступка, за который в прошлом люди подвергались исключению из Общества, например, инъекция того или иного элемента крови для лечения очень тяжелого заболевания; или, возможно, вопрос о жене, чей супруг, не являвшийся Свидетелем, находился на военной службе и которая работала в комиссариате на военной базе мужа.

Иногда мнения при подобных обсуждениях очень различались, иногда Правление разделялось точно на две половины, или образовывалось большинство, стремившееся вычеркнуть какой–то поступок, поведение или вид работы из разряда проступков, ведущих к исключению. Посмотрите, что могло случиться из–за правила о большинстве в две трети.

Если из четырнадцати присутствовавших членов девять голосовали за то, чтобы перестать считать тот или иной проступок причиной для исключения, и только пять человек желали сохранить прежнее положение, большинство было недостаточным для того, чтобы вывести этот поступок из разряда «причин для исключения». Будучи явным большинством, девять человек не являлись большинством в две трети (даже если десять человек голосовали за изменения, этого было недостаточно, потому что, хотя это и было большинством в две трети из всех присутствовавших, правило гласило, что это должно было быть большинство в две трети из всех активных членов, которых в то время было семнадцать или восемнадцать). Если кто–то из девяти, голосующих за снятие с того или иного поступка статуса «причины для исключения», выдвигал это предложение, оно неминуемо проваливалось, поскольку для его принятия было необходимо двенадцать голосов. Если кто–то из тех пяти, кто возражал против снятия этого статуса, выдвигал свое предложение о сохранении прежнего положения, его, конечно, тоже не принимали. Но даже то, что предложение о сохранении за проступком прежнего статуса не проходило, не означало того, что этот статус будет снят. Почему? Потому что положение гласило: для изменения прежней политики необходимо было принять какое–нибудь предложение. В одном из первых случаев, когда голоса подобным образом разделились, Мильтон Хеншель высказал мнение о том, что, когда большинства в две трети не достигнуто, «должен преобладать статус–кво», т. е. все должно остаться без изменений. В подобных случаях члены меняли свое решение по голосованию чрезвычайно редко, поэтому обычно этим дело и заканчивалось.

Это значило, что Свидетель, поступающий таким образом или выполняющий подобную работу, все равно подвергался исключению, даже если большинство членов Правления ясно высказалось против этого!

Не однажды, когда значительное по размерам меньшинство или даже большинство (но не в две трети) считало, что за тот или иной проступок исключать не следует, я высказывал мнение о том, что наше положение было неразумным, даже непостижимым. Как можно продолжать все прежним образом, если людей продолжают исключать, когда в самом Правлении несколько человек (иногда даже большинство) считают, что их проступки не заслуживают такого сурового наказания? Что подумают братья и сестры, если узнают о том, что их все–таки исключили[107]?

Для наглядности приведу такой пример. Если пятеро пресвитеров общины в составе «судебного комитета» присутствуют на слушании дела и трое из них считают, что поступок или поведение человека не заслуживает исключения, неужели тот факт, что это было большинство только в три пятых, а не в две трети, превратит их решение в недействительное[108]? Неужели этого человека исключат? Конечно, нет! Как же тогда мы можем позволить, чтобы простое правило о голосовании оставляло в силе прежнее положение о проступке, заслуживающем исключения, когда большинство членов Правления думает по–другому? Разве не должны мы, по крайней мере, принять решение о том, что во всех вопросах об исключении, даже если набирается меньшинство значительных размеров (тем более, большинство, пусть и незначительное), считающее, что для исключения нет достаточных оснований, положение об исключении должно быть пересмотрено?

Эти вопросы, заданные Правлению, не получили ответа, но снова и снова в подобных случаях в силе оставались установленные прежде, традиционные положения, и это происходило само собой, как нечто вполне обыкновенное. Влияние этого на человеческие судьбы почему–то было недостаточно веским аргументом для того, чтобы заставить членов Правления в таких случаях откладывать в сторону свою «стандартную» политику. Когда–то в прошлой истории организации были сформулированы положения об исключении (часто являвшиеся продуктом размышлений одного человека, который был до смешного далек от конкретных рассматриваемых обстоятельств), и эти положения обрели силу; было принято правило, действующее до тех пор, пока его не отменяло большинство в две трети.

Пожалуй, никакой другой случай не иллюстрирует так наглядно этот странный подход, как дело об альтернативной службе.

«Альтернативная служба» означает гражданскую службу, предлагаемую правительством в качестве замены для тех, кто по своим убеждениям не может служить в армии. Довольно много просвещенных стран предлагает своим гражданам такую альтернативу.

Официальное положение Общества Сторожевая башня, сформировавшееся во время Второй мировой войны, гласит, что, если Свидетель Иеговы принимает такую альтернативную службу, он вступил в «компромисс», нарушил свое единство с Богом. Рассуждения, стоящие за этим положением, заключаются в том, что поскольку эта служба заменяет военную, то она занимает место того, что заменяет, и (как утверждает этот аргумент), соответственно, является тем же самым. Поскольку эта служба предлагается вместо военной, а военная служба подразумевает (по крайней мере, потенциально) пролитие крови, то каждый, принявший эту замену, объявляется «повинным В кровопролитии». Это замечательное положение было сформировано до того, как Правление стало действительностью и, по всей видимости, было сформулировано Фредом Францем и Натаном Норром в то время, когда они принимали все основные вопросы политики организации.

Согласно этому положению, многие годы буквально тысячи Свидетелей Иеговы в разных странах готовы были скорее идти в тюрьму, чем принять предложение об альтернативной службе. И сейчас Свидетели находятся в тюрьмах по этой причине. Неподчинение политике Общества означает, что человек «прервал связи с Обществом», и к нему относятся как к исключенному.

В ноябре 1977 года Свидетель из Бельгии спрашивал в письме, на чем основано такое положение. Это привело к тому, что вопрос был рассмотрен на заседании Правления сначала 28 января 1978 года, затем 1 марта, 26 сентября, 11 и 18 октября и 15 ноября. Был проведен опрос мнений Свидетелей по всему миру, пришли письма приблизительно из 90 филиалов. Значительное их количество показало, что Свидетели в своих странах не могли понять, на каком основании из Писания основывалось это положение. Посмотрите, что произошло в Правлении.

На заседании 11 октября 1978 года из тринадцати присутствовавших девять проголосовали за изменение традиционной политики с тем, чтобы решение о принятии или отказе от альтернативной службы было делом совести каждого человека; четверо за это не голосовали. Каким же был результат? Поскольку в Правлении было шестнадцать человек, а девять из шестнадцати не составляли большинства в две трети, не было принято никаких изменений.

15 ноября на заседании присутствовали все шестнадцать членов, и одиннадцать из них проголосовали за изменение политики, чтобы Свидетель, убеждения которого позволяли принять альтернативную службу, не был автоматически причислен к разряду людей, неверных Богу, и исключен из общины верующих. Это было большинство в две трети. Произошли ли перемены?

Нет, после краткого перерыва один из членов Правления объявил, что передумал, и таким образом нарушилось большинство в две трети. Результаты последовавшего голосования были таковы: из пятнадцати присутствовавших девять голосовали за изменения, пятеро против, один воздержался[109].

Несмотря на то, что при этом явное большинство членов Правления голосовало за изменение существующей политики, эта политика осталась в силе. В результате ожидалось, что мужчины–Свидетели скорее подвергнутся риску тюремного заключения, нежели примут предложение об альтернативной службе — даже если они сами считали, что в глазах Бога такая служба была вполне приемлемой. Каким бы невероятным это ни казалось, таким было установленное положение, и большинство членов Правления, по–видимому, приняло его, как будто повода для беспокойства больше не было. В конце концов, они просто следовали существовавшим правилам.

Во всех этих противоречивых случаях «поступок, ведущий к исключению», не являлся тем, что Писание ясно называет грехом. Все это было результатом политики организации. Будучи однажды опубликовано, то или иное положение закреплялось для того, чтобы его придерживалось мировое сообщество братьев вместе с его последствиями. Буду ли я неправ, если скажу, что о подобных обстоятельствах говорят слова Иисуса: «Связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их»[110]? Пусть решит сам читатель. Я лишь знаю, что мне говорила совесть и какую позицию она побуждала меня занять.

Тем не менее, мне кажется, что члены Правления искренне считали, что поступают правильно. Какое же мышление заставило их сохранить положение об исключении даже несмотря на возражения значительного меньшинства, а может быть, и более половины их коллег — членов Правления?

В одном случае, когда после долгого обсуждения можно было предвидеть подобную ситуацию, Тед Ярач высказал мнение, которое вполне отражает мышление других членов Правления. Будучи славянского происхождения (а именно, польского), как и Дэн Сидлик, Ярач отличался от него и внешне, и по темпераменту. В то время, как Сидлик часто действовал по велению «внутреннего» чувства, которое подсказывало ему правильность или неправильность решения, Тед Ярач был натурой более бесстрастной. На том заседании он признал, что «существующее положение в какой–то мере подвергает некоторых людей в обсуждаемой нами ситуации серьезным испытаниям», и сказал:

Эта точка зрения — то, что хорошо для организации, хорошо для ее членов и интересами отдельного человека, в конечном счете, можно «поступиться», если этого требуют интересы всей организации, — по–видимому, принималась всерьез многими членами Правления.

К тому же некоторые высказывали такие соображения, что всякое смягчение политики может «открыть путь» волне беззакония. Если был известен один или несколько крайних случаев недостойного поведения, которые можно было соотнести с обсуждаемым делом, эти случаи преподносились как убедительное свидетельство потенциальной опасности. В тех случаях, когда было очевидно (даже до того, как выдвигалось предложение), что большинство Правления считало нужным внести изменения в политику организации, речь заходила о целом зловещем ряде таких опасностей. В одном таком случае Мильтон Хеншель высказал серьезное предостережение, говоря, что, «если мы позволим братьям это делать, неизвестно, как далеко они зайдут».

Мне кажется, что и он, и другие, высказывавшие подобные мысли; без сомнения искренне считали, что нужно было твердо придерживаться определенных устоявшихся положений, чтобы «держать людей в руках», не выпускать их за защитную «ограду», дабы они не свернули с прямого пути.

Если бы защитная «ограда» этих положений была действительно ясно и четко обозначена в Слове Божьем, мне пришлось бы с ней согласиться, что я сделал бы с великой радостью. Но часто этого не происходило, и об этом недвусмысленно говорил тот факт, что пресвитеры (часто члены комитетов филиалов), написавшие нам по этому вопросу, ничего не разыскали о нем в Писании, а также то, что сами члены Правления ничего об этом не нашли. Таким образом, члены Правления навязывали собственные рассуждения во время этих продолжительных дебатов.

В последнем упомянутом мной случае вслед за замечанием Мильтона Хеншеля я сказал, что, по–моему, не мы определяем, «позволять» ли братьям те или иные действия. Мне казалось, что только Бог «позволяет» им совершать определенные поступки либо потому, что Его Слово их одобряет, либо потому, что Писание ничего об этом не говорит; и что только Он один может запрещать какой–то поступок, когда Слово Его ясно осуждает это действие либо прямо, либо посредством четкого принципа. Мне казалось, что Бог не давал нам — несовершенным, склонным ошибаться людям —- права судить, что разрешено или что не разрешено другим. Мой вопрос к Правлению звучал так: «Когда вопрос четко не решается в Писании, почему мы пытаемся играть роль Бога? У нас это очень плохо получается. Почему в таких случаях не предоставить Ему Самому быть Судьей людям»? Я повторял эту точку зрения еще не один раз, когда выдвигались похожие аргументы, но мне кажется, что большинство членов Правления не увидело дела в таком свете, и об этом свидетельствовали принимаемые ими решения.

Я считал, что, рисуя зловещую картину потенциального разгульного беззакония со стороны братьев, которое произойдет только потому, что мы, как Правление, уберем некое существующее положение, мы подозревали братьев в том, что у них не было истинной любви к праведности, что они внутренне хотели грешить и что их сдерживали только дисциплинарные правила организации.

Я помню статью, опубликованную за несколько лет до того в журнале «Пробудись!», издаваемом Обществом. В ней рассказывалось о забастовке полиции в городе Монреаль в Канаде и говорилось, что отсутствие полицейских в течение одного дня (или около того) привело к самым различным незаконным действиям, совершенным обычно законопослушными гражданами.

В этой статье подчеркивалось, что истинным христианам не требуются строгие меры по поддержанию дисциплины и закона для того, чтобы вести себя достойно[112].

Почему же тогда, недоумевал я, Правление считало, что убирать традиционные правила опасно, полагая, что этим «откроется путь» ко всеобщей безнравственности и недостойному поведению со стороны братьев? Как же тогда мы относились к этим братьям, насколько доверяли им? Чем же тогда, по нашему мнению, эти братья отличались от тех, кто нарушал законы во время забастовки полицейских в Монреале, насколько глубокой и истинной мы считали их любовь к праведности? Иногда казалось, что преобладающим настроением в Правлении было: никому не доверяй, кроме себя. По–моему, это тоже не являлось похвальной скромностью.

Еще одна черта мышления членов Правления в подобных случаях заключалась в том, что часто подчеркивался долговременный характер того или иного положения. Это значит, что в течение многих лет тысячи людей повиновались этому постановлению Общества, даже если оно возлагало на них тяжкое бремя: возможно, иногда даже было причиной тюремного заключения или других страданий. Если сейчас это положение изменить, говорили некоторые члены Правления, люди могут подумать, что все, пережитое ими, было напрасно; что, поскольку до этого они находили личное удовлетворение в таких страданиях, считая их «страданиями ради праведности», теперь они почувствуют разочарование, может быть, даже скажут, что это нечестно, что они перенесли такие муки в то время, как другие могут их избежать.

Мне было трудно соотнести это с духом Писания. Мне казалось, что такие люди будут только радоваться, зная, что другим не придется нести это бремя, чтобы оставаться достойным членом организации. Если, к примеру, человек потерял ферму из–за непосильных налогов, разве он не будет радоваться за своих друзей, узнавших, что эти огромные налоги отменены? Разве шахтер, страдающий заболеванием легких, не обрадуется, узнав об улучшении условий в шахте, даже если ему самому нет в этом никакой выгоды? По–моему, истинный христианин будет чувствовать именно это.

Такие настроения, о которых очень серьезно беспокоилось Правление, отражали, скорее, состояние духа некоторых работников из притчи Иисуса о винограднике, трудившихся в жару в течение целого дня и посчитавших нечестным, что другим работникам, пришедшим только в одиннадцатом часу, не пришлось испытать того же, хотя плату и те и другие получили одинаковую. Или настроение старшего брата блудного сына, который сказал отцу: «Вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего», считавшего нечестным, что младшему сыну не надо было всего этого делать, чтобы заслужить милость отца[113]. Опять же, я подозреваю: полагая, что братья испытают другие чувства кроме радости, если кому–то придется страдать, как им, мы приписываем им неверные побуждения. Я думал, что нам нужно было бы спросить самих себя, насколько эта серьезность вытекала из заботы о том, что в случае признания своей ошибки пострадает собственная репутация Правления и ослабеет доверие к нему людей.

Результаты таких решений, принимаемых в случае разделения голосов, ни в коей мере не оставались без последствий. Если кто–то нарушал однажды опубликованные, всем известные постановления Правления, его могли — да так оно и получалось — исключить из организации, отделить от общины, семьи и друзей. С другой стороны, подчинение этим постановлениям могло потребовать отказа от определенной работы в то время, когда найти работу было чрезвычайно трудно, а обеспечение семьи требовало огромных расходов. Это могло вызвать желание противоречить супругу или супруге, что иногда приводило даже к разводу, разрушению брака, дома и семьи, к отлучению детей от отца или матери. Это могло потребовать отказа повиноваться тому или иному закону, что вело к аресту и тюремному заключению вдали от дома и семьи. Это могло означать даже потерю жизни или, что еще труднее пережить, смерть любимых и близких людей.

Чтобы яснее представить трудности, возникавшие при изменении прежнего положения, посмотрим на позицию организации по отношению к больным гемофилией и к использованию препаратов крови (а именно, фактора VIII, способствующего ее свертыванию), чтобы предотвратить смертельную потерю крови.

В течение многих лет на вопросы больных гемофилией, поступавшие в штаб–квартиру организации (или в ее филиалы), существовал один ответ, что однократный прием этого элемента крови был разрешен и рассматривался как «прием лекарства». Но введение его в организм более одного раза уже означало постоянную поддержку организма, его «питание» этим элементом и, следовательно, считалось нарушением заповеди Писания насчет «поедания крови»[114].

Спустя годы это положение изменилось. Сотрудники штабквартиры, работавшие в отделе писем, знали, что в прошлом они иначе отвечали на этот вопрос, что больные гемофилией, уже получившие свою «однократную» инъекцию, до сих пор считали, что сделать это еще раз будет означать нарушение Писания. Придерживаясь этой позиции, они могли истечь кровью.

Администрации не очень хотелось опубликовывать свою новую позицию; ее разъясняли только тем людям, которые об этом спрашивали. Для того, чтобы это напечатать, сначала нужно было объяснить, какова была прежняя политика, а потом — почему она устарела. Это, по всей видимости, было нежелательно. Поэтому сотрудники штаб–квартиры тщательно пересмотрели свои папки, пытаясь разыскать имена и адреса таких людей, и каждому из них было отправлено еще одно письмо, говорящее об изменениях. Сотрудники штаб–квартиры думали, что так будет лучше.

Потом они осознали, что множество подобных вопросов было задано по телефону, что записей телефонных разговоров у них не было, что совершенно невозможно было определить больных гемофилией, которые звонили, чтобы получить ответ на свой вопрос. Возможно, в течение времени между старым положением и новым кто–нибудь умер, — и это им было неизвестно. Возможно, кто–то из тех, с кем они не смогли связаться, еще умрет, подчиняясь старой политике, — и об этом они не имели понятия. Они знали только, что все время подчинялись указаниям, будучи преданными и послушными своим начальникам в организации.

Это изменение позиции было официально принято на заседании Правления 11 июня 1975 года (см. также Приложение). Но только в 1978 году оно, наконец, попало в печать, хотя форму" лировка его была довольно туманной. Как ни странно, оно появилось в номере «Сторожевой башни» от 15 июля 1978 года вместе с вопросом об инъекциях плазмы для лечения болезней (в то время, как гемофилия не является болезнью, это наследственная аномалия). Но и тут не было признано, что данное положение представляло собой изменения в прежней политике организации по отношению к многократному приему препаратов крови людьми, страдающими гемофилией.

Слушая аргументы, приводимые на заседаниях Правления, я вспоминал многие дела, представленные Свидетелями Иеговы Верховному суду Соединенных Штатов. Адвокаты противников использовали аргументы, во многом сходные с аргументами Правления, и подчеркивали потенциальные опасности. Они заявляли, что существует серьезная опасность, что посещения от «двери к двери» могут превратиться в значительное беспокойство для людей или в прикрытие для воровства и другой преступной деятельности и что эта опасность оправдывала необходимость ограничения свободы деятельности Свидетелей Иеговы. Они говорили, что разрешение Свидетелям Иеговы продолжать публичную деятельность, проповедовать в парках, расположенных в определенных районах города, может привести к массовому насилию из–за общего враждебного отношения к ним населения, а значит, такие ограничения ввести необходимо. Они настаивали, что разрешение Свидетелям Иеговы выражать свои взгляды на такие вопросы, как отдание чести флагу, или мнения о том, что мировые правительства являются «частью дьявольской организации», могло нанести ущерб интересам более обширного круга людей, породить широкое неподчинение властям и вызвать бунты против правительства, — таким образом, ограничения были необходимы.

Во многих случаях судьи в Верховном суде проявили замечательную проницательность и ясность ума и вскрыли истинную природу таких аргументов, на первый взгляд, весьма убедительных. Они не согласились с тем, что можно ограничивать права отдельного человека или непопулярного меньшинства только потому, что это желательно сделать из–за страха перед возможной или воображаемой опасностью или ради предполагаемых интересов большинства. Они заявили, что для установления любого законного ограничения таких свобод опасность должна представлять собой нечто большее, чем «страх», большее, чем что–то, что, по предположениям, могло бы случиться. Это должна быть «явная и настоящая опасность», существующая на самом деле[115].

Сколько решений в свою пользу получили бы Свидетели Иеговы, если бы верховные судьи не проявили такую судебную мудрость, такую способность увидеть истинную суть дела, такую заботу об отдельном человеке? Статьи Общества с восторгом одобряли эти решения. Однако, как это ни печально, эти благородные стандарты справедливости и такой подход к делам, касающимся человеческих эмоций, часто оказывались на уровне более высоком, нежели то, что проявлялось на многих заседаниях Правления. Я помню выражение одного из судей Верховного Суда на слушании дела о Свидетелях Иеговы. Он сказал:

Высказанная судьей уверенность в «существующем социальном порядке» и провозглашаемых им свободах, по–видимому, значительно превышала уверенность некоторых членов Правления в собратьях–Свидетелях и в том влиянии, которое оказала бы на существующий «теократический порядок» их свобода совести, будь она им предоставлена. Если бы верховные судьи прибегали к той логике, которой пользовались некоторые члены Правления, Свидетели Иеговы, наверное, проигрывали бы дело за делом.

Справедливость судебных решений докажет история. Писание говорит о том, что однажды, в день, который непременно настанет, каждый христианский наставник обязан будет «дать отчет» Верховному Судье о том, как он вел Божьих овец и как к ним относился. Для тех, кто обладает немалой властью среди христиан, это утверждение Писания должно стать серьезной причиной для того, чтобы тщательно взвесить все свои действия[116].

Из–за власти над своими членами, которой организация обладает через принимаемые решения, и из–за колоссального влияния, оказываемого этими решениями на жизнь людей, здесь необходимо рассмотреть то, что я считаю одним из величайших примеров несостоятельности, пережитой мной за девять лет работы в Правлении. Мне все еще трудно поверить, что люди, так неустанно заботившиеся о «бескомпромиссной позиции», о «сохранении чистоты организации», о том, чтобы избежать малейшего соприкосновения с «мирским», могли в то же время не придать значения или постараться скрыть обстоятельство, которое можно охарактеризовать как шокирующее. Насколько уместен этот термин, вы можете судить по тому, о чем сейчас пойдет речь.