Кровавая графиня

14. Раскрытая тайна незнакомца

А что же происходило тем временем на Долгой улице? Вскоре после ухода из дворца чахтицкой госпожи и его невесты граф Иштван Няри также поспешил удалиться. Надо было избежать укоров обиженных любовниц и вырваться из кольца любопытствующих.

На прешпорокских улицах еще царила ночная тьма. Но граф не отправился ни домой, ни к одной из своих возлюбленных. Гонимый беспокойством, он бесцельно бродил по улицам.

Проходя мимо заезжего двора «У дикаря», он посетовал, что слишком стар для того, чтобы, точно уличный озорник, выбить у Алжбеты Батори все окна.

Чем непостижимей была тайна этого навязанного ему брака с Эржикой, тем большую ненависть он испытывал к графине. Что она замышляет в связи с этой свадьбой? Зная это, он бы смог, наверное, освободиться из ее тенет.

Когда граф Няри очутился у Михальских ворот, возле своего дворца, уже рассветало.

Тщетно пытался он успокоиться, уснуть. Время шло, часы на Михальских воротах пробили уже десять, но сон не приходил. Наконец граф вскочил с постели, быстро оделся.

— Заложить карету! — крикнул он слугам, уже ожидавшим его пробуждения и дальнейших приказов.

В настойчивых поисках разгадки происходящего он решил проехаться вдоль Дуная, собраться с мыслями, а потом навестить чахтицкую графиню и навязанную ему невесту. Он считал, что даже если и не получит прямого или хотя бы уклончивого ответа на мучившие его вопросы, то все же сумеет уловить истинные намерения Алжбеты Батори.

Хозяин заезжего двора «У дикаря» с глубоким поклоном полюбопытствовал, кого он изволит навестить.

— Чахтицкая графиня дома? — спросил граф, искоса взглянув на него.

— Да, ваше сиятельство, сейчас ей в столовую принесли завтрак. Если угодно, я провожу вас.

Решительным жестом граф отстранил любезного хозяина постоялого двора. Когда он услышал, что госпожа завтракает, у него мелькнула мысль, радостно возбудившая его.

Расположившись в гостиной рядом со столовой, он приглушенным, но резким тоном сказал служанке, впустившей его:

— Пусть госпожа не знает, что я здесь. Не хотелось бы, чтобы ее отвлекали во время завтрака. Даже себе я не позволил бы этого. Я терпеливо подожду. Ступай прочь!

Граф остался в гостиной один, лицо его осветилось радостью. Удача! Он легко подслушает разговор Алжбеты Батори и ее молодой приятельницы.

«О чем могут беседовать дамы после ночи, проведенной на балу? — подумал Няри. — Только о своих впечатлениях».

Он тешил себя надеждой, что наконец найдет ответ на вопросы, не дававшие ему сегодня уснуть. И склонился к замочной скважине.

За небольшим круглым столом, предназначенным для интимной пары, сидела Алжбета Батори.

Почему она здесь одна?

Нет, вот вошла и Эржика, с пожеланием доброго утра. Лицо Батори прояснилось, она встала, обняла Эржику. Они перемолвились о незначительных пустяках, о том, как провели ночь и тому подобных глупостях. Обе сели. Что это? Губы Алжбеты шевелятся, но он не слышит ни единого слова. Она говорит шепотом, или слух отказывает ему? Они обе в явном смущении. Словно между ними возникло что-то неприятное, чего они не желают коснуться.

— Что тебе снилось, Эржика? Неужели жених? — донеслось наконец до ушей графа Няри.

— Нет, благодарение Богу, нет. Прости, я кажется, проговорилась. Но пусть так, я должна признаться, что хоть и выполняю твое желание, но не могу восторгаться предназначенным мне женихом.

— Он что, не очень тебе приятен?

— Более того. Он мне, откровенно говоря, противен, даже пугает меня. Безобразен, стар, руки точно льдышки, губы тонкие, как ножи, лицо белое, как стена. Это вероломный, фальшивый человек!

— Ты права, Эржика. Этот отвратительный старый лис со своими неведомо почему воспетыми дипломатическими талантами и мужскими прелестями, заметными разве что его увядшим любовницам, действительно не достоин тебя. Поражаюсь, что находятся женщины, которым по вкусу такая тварь, которые отваживаются считать его мужчиной!

Эржика смотрела на мать округлившимися глазами. Граф Няри, смертельно оскорбленный, сжал челюсти.

— Я просто потрясена, — в изумлении проговорила девушка. — Если это так, зачем же ты выбрала его мне в мужья?

— Когда-нибудь поймешь. Сделай лишь то, что я тебе приказываю. Клянусь тебе, ты будешь счастлива. Твое счастье так важно для меня, что на пути к нему я не должна быть и не буду разборчива.

— Но с графом Няри я и впрямь никогда не буду счастлива.

— Не с ним, так без него, но будешь, ха-ха-ха!

Ее смех был настолько зловещим, исполненным такого презрения, такой насмешки и злорадства, что Эржика затрепетала от ужаса. Подслушивавший граф был потрясен, он с трудом сдерживал себя. Не отнимая уха от замочной скважины, он все еще надеялся найти ответ на множество загадок. Но теперь загадок все прибывало, а вместо ответов на них он должен был выслушивать неслыханные оскорбления.

— Как это понять?

— Это тайна. Ты будешь его женой, но, однако, и не будешь ею!

Таинственность сказанного ошеломила и графа Няри.

— Уверяю тебя, — продолжала Алжбета Батори с загадочной улыбкой, — что это дипломатическое чудище никогда тебя не обнимет и его высохшие губы никогда не коснутся твоих свежих уст. Я сама шлепнулась бы в обморок, если бы этот жалкий урод предъявил тебе права супруга.

В графе все кипело, но он душил в себе искушение нажать ручку двери и ворваться в столовую.

Вдруг он отскочил от двери: госпожа встала. Ему показалось, что она направилась к гостиной. Но дверь не открылась, и он с облегчением вздохнул. Сел в кресло и постарался придать своему лицу выражение спокойное и равнодушное. Слышно было, как госпожа звала служанок.

Он не смог удержаться: снова прильнул к замочной скважине.

Алжбета Батори встала к самой двери, повернувшись к ней спиной. А между нею и столом, за которым сидела Эржика, выстраивались девушки. Эржика была явно удивлена, зачем это мать созвала всех служанок? Удивлялся и граф Няри. Из предыдущего разговора нельзя было понять, почему именно сейчас госпожа, продлив завтрак, созвала прислугу.

— Девушки, вы все собрались? Одна, две, три, пять, десять, да, все двенадцать. Вы служите у меня лишь пару дней, и я еще не успела научить вас, как вести себя и, главное, чего избегать.

Граф Няри был разочарован. Что за дикие причуды: встать из-за завтрака и поучать прислугу! Эта лекция его отнюдь не занимала. Однако он продолжал стоять, склонившись к замочной скважине. Внешность Эржики очаровывала его. Она была бы прекрасной любовницей!

— Я позвала вас, — строго говорила между тем графиня, — чтобы упредить вас от мерзкой привычки, свойственной лишь людям низким и подлым. Я не хочу, чтобы вы предавались этой привычке под моей крышей. Понятно?

— Нет, не понятно, — проговорила самая смелая из них.

— Я так и думала, — рассмеялась Алжбета Батори. — Тогда скажу вам яснее. Будьте внимательны!

Внезапно повернувшись, она молниеносно открыла дверь, ведшую в гостиную. Служанки вытаращили глаза. Удивлением озарилось и лицо Эржики. Граф Няри, склоненный у двери, казалось, окаменел: целая минута прошла, пока он опомнился и, выпрямившись, осознал, что, собственно, произошло. Он готов был провалиться сквозь землю.

Застигнутый врасплох за своим постыдным занятием, он выглядел так потешно, что все громко захохотали.

— То-то же, девушки, — заметила, задыхаясь от смеха, Алжбета Батори, — это и есть та самая дурная привычка, которую я не прощаю. А теперь — ступайте и принимайтесь за работу!

Граф Няри стоял в дверях столовой точно каменное изваяние. Пожалуй, ни разу в жизни он не оказывался еще в таком непристойном положении, худшем даже, чем приключение в Чахтицах, когда его застигли в любовном угаре. И ужаснее всего было то, что Эржика тоже смеялась. Да, она уже не боится его, она смеется над ним, как над каким-нибудь шутом…

Служанки, разбежавшиеся по соседним комнатам, все еще продолжали смеяться. Невыносимо. Прислуга смеется над ним, а он должен все это терпеть!

Граф топтался на пороге столовой, не зная, куда девать руки. Наконец он вошел в столовую, сел в кресло и отдался на волю судьбы.

— Как вы догадались, мой сиятельный друг, — заговорил он, спустя минуту, пытаясь хотя бы чему-нибудь найти объяснение, — что я в гостиной?

— Точнее сказать, что вы там подслушиваете? — Она бросила на него брезгливый взгляд. — За это вы должны поблагодарить лишь то обстоятельство, что я обожаю утренний воздух. В Чахтицах почти не бывает дня, чтобы я не уносилась на своем дорогом Вихре надышаться вволю. Здесь у меня нет такой возможности — остается только окно. И сегодня я открыла его и была приятно поражена, увидев внизу коляску с вашим гербом и услышав ваш разговор с содержателем трактира у ворот. Излишне напоминать, что случилось это непроизвольно. Минутой позже я убедилась, что вы решили подождать в гостиной, пока я позавтракаю. Сказала я об этом и вашей милой невесте, как только она вошла в столовую. Совместными силами мы подвергли разгрому вашу гордость и мужские достоинства… Вы заслуживаете восхищения, что в ответ не выломали дверь, как сделал бы любой заурядный мужчина. Ха-ха-ха! Весьма похвально, что, едва отдохнув от танцев и развлечений, вы тотчас поспешили ко мне, чтобы поговорить со мной о подробностях близкой свадьбы.

К графу Няри постепенно возвращалось самообладание. Он счел за благо сделать вид, что ничего не случилось.

— Да, сиятельный друг, — заговорил он своим обычным сладким голосом, — именно такова цель моего визита.

— Вы хотите жениться в ближайшее же время?

— Именно! В самое ближайшее, — ответил он и бросил на свою невесту влюбленный взгляд. У графини этот взгляд вызвал раздражение, у Эржики — страх перед женихом, который слишком легко меняет обличье. С матерью он — сплошная любезность, с ней — отвергающее высокомерие. И все же второе ей куда милее.

— Это меня в самом деле радует, дорогой друг!

— Но прежде, чем мы займемся свадьбой и делами, с нею связанными, я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

— В столь малой просьбе я действительно не могу вам отказать, — ответила она, подмигнув Эржике.

— Так что же у вас на сердце, дорогой друг? — благосклонно спросила Алжбета Батори, когда Эржика вышла.

— Сущий пустяк, ваша светлость. Я готов исполнить ваше желание, но просил бы объяснить, отчего вы хотите выдать за меня свою любимую подругу, если вы такого низкого обо мне мнения?

— Ошибаетесь, граф. Я о вас гораздо лучшего мнения, чем о многих других господах, которых я могла бы принять в расчет в качестве мужа для Эржики. Вот вам и объяснение того, отчего я считаю вас подходящим супругом.

Кроме того, вы обладаете одним свойством, которое я ценю более всего. Вы — один из богатейших людей страны.

Резким жестом граф выразил свое несогласие.

— Не скромничайте, я это знаю. Похвальнее всего, однако, то, что полученное состояние вы сумели сохранить и умножить.

— Разрешите узнать, — оборвал он ее, — когда вы соизволите вернуть мне то письмо?

— Вы имеете в виду подтверждение, которое вы столь неосмотрительно дали паше из Новых Замков?

— Я не по своей воле дал его, — он сразу отверг подозрение, что способен быть столь неосторожным, — паша подло, вымогательски вынудил меня к этому. Когда мои люди привели к нему двенадцать девушек, он не заплатил обычной суммы. Велел передать мне, чтобы за деньгами явился я сам и как можно быстрее. Как только я предстал перед ним, он предложил мне подписать это самое подтверждение, в противном случае грозился уведомить палатина о моих торговых сделках. Мне ничего не оставалось, как подписать. Но это было еще не все. Сумму, на которую было выписано подтверждение, он мне не выплатил, а потребовал, чтобы я послал ему еще двенадцать девушек, как вознаграждение за то, что письмо с моей драгоценной подписью он сохранит среди самых любимых сувениров…

— Здорово обхитрил вас паша, — рассмеялась Алжбета Батори. — Однако вам повезло. Подтверждение попало в мои руки, стало быть, в надежное место. Я вам верну его, чтобы вы его уничтожили.

Граф Няри выразил непритворную радость.

— Ваша радость несколько преждевременна, — охладила она его пыл. — Подтверждение вы получите только после свадьбы. В качестве свадебного подарка, и весьма ценного. И хотя считается неприличным называть стоимость подарков, я это сделаю ради того, чтобы вы знали, во что обошлось мне спасение вашей чести. Оно стоило четыре тысячи золотых. Правда, не наличными. Слуге моему Фицко турецкий паша не заплатил денег за девушек, но вашу бумагу отдал, присоветовав предъявить ее вам для оценки. Я теперь это и делаю.

Алжбета Батори смеялась, принуждая к тому же и графа Няри.

— Значит, мы оба занимались одной и той же торговлей, и паша нас одинаково одурачил.

— Положим, не совсем так. Одурачил он только вас, поскольку мне вы заплатите, причем своей свободой.

— Не такая уж это плохая сделка, ведь за свою свободу я обрету вашу прелестную молодую приятельницу. — Он пытался улыбнуться, но она знала, что граф с радостью стер бы ее в порошок.

— Оставим пустые разговоры, — сказала она, вновь становясь серьезной и властной. — Нам надо договориться о важных вещах. Я хочу, чтобы свадьба была в мае, это самый прекрасный месяц.

— Я отложил бы свадьбу до осени! — Он пытался отодвинуть срок подальше.

— Чтобы ваша свобода умирала на фоне осенних красок? Нет, друг. Поженитесь в мае. Согласны?

— Хорошо.

— И вам уже не нужно ни о чем беспокоиться, просто приезжайте в Чахтицы, как только пожалует за вами мой посол.

— Вы в самом деле очень любезны, я даже не знаю, смогу ли я отблагодарить вас за такое отношение, вовсе мной не заслуженное.

Он хотел изобразить умиление и благодарность, однако переполнявшая его злость столь явно проступала сквозь маску, что на лице вместо благодарности обозначилась угроза.

— Не стоит утруждаться, друг, — ответила графиня холодно, — я никогда не ожидаю награды. Там, где я ее заслужила, я всегда беру ее своими руками. И теперь тоже.

Он видел, что из этой женщины ему не вытянуть ничего, что могло бы бросить хоть луч света на тучи обуревавших его загадок. Вдруг у него мелькнула новая надежда.

— Позвольте мне, сиятельный друг, поговорить с невестой, — взмолился он.

— О, весьма рада, — улыбнулась она.

— С глазу на глаз…

— Как вам угодно. Я знаю, что возлюбленные не терпят свидетелей, когда воркуют.

Граф Няри нашел Эржику в небольшой комнате. Она стояла у окна и задумчиво смотрела на улицу. Когда граф окликнул ее, она вздрогнула, словно испугалась, что Няри заглянул в ее мысли.

— Эржика, я пришел сообщить тебе…

Эржика, переставшая бояться новоявленного жениха после той постыдной истории в присутствии служанок, строго посмотрела на него:

— Сударь, наши предыдущие отношения не дают вам основания для столь вольного тона. Возможно, вы привыкли обращаться на «ты» к дамам, с которыми познакомились накануне. Но в отношении меня, прошу вас, сделайте исключение.

Он удивленно уставился на нее и тотчас обнаружил, что перед ним стоит уже не робкая девица, какой она была вчера, а «самоуверенная бесстрашная девушка, испытывающая одно лишь отвращение. Это открытие вызвало у него раздражение, желание сломать ее гордость. Как бы это сделать, чтобы она вновь смешалась и оробела?

— Прошу простить, благородное создание, — хитро улыбнулся он, — что я пытаюсь хотя бы на словах создать отношения, подобающие обрученным. Ведь недели через две будет свадьба!

— Недели через две? — переспросила она с деланным равнодушием.

— Именно, в мае. Только день еще не определен.

Граф Няри протянул руки, словно хотел ее обнять, — он был вполне доволен произведенным впечатлением. Испуганный взгляд больших девичьих глаз говорил ему, что она упирается тщетно, все равно нет у нее достаточно сил, чтобы держать себя с ним так самостоятельно.

— Ты только не тревожься, Эржика, — заговорил он вновь доверительным тоном, убежденный, что на сей раз она его уже не одернет, — того, что могло случиться, не будет, тем более что у тебя обо мне, как я слышал за дверью, самое нелестное мнение. Из нашей свадьбы ничего не получится. Назови мне имя своего возлюбленного!

Вся кровь в ней вскипала от той надменности, какой дышало каждое его слово. И оттого появилось непреодолимое желание огорошить его именем, которое еще вчера не решалась назвать.

— Так кто же он, твой возлюбленный?

— Разбойник Андрей Дрозд.

На мгновение улыбка исчезла с его лица. Он испытующе уставился на нее, не шутит ли она над ним.

Она улыбалась. Было ясно, что он ошеломлен.

— Итак, вы знаете, кто мой любимый. Я убеждена, что как к моей радости, так и в ваших собственных интересах вы постараетесь отделаться от роли, навязанной вам. Не хотела бы я оказаться на вашем месте, если Андрей Дрозд узнает об этой истории.

Смех девушки хлестал его, точно кнут. Вскоре, однако, он оборвался. Граф Няри смотрел на нее холодно и решительно.

— Чтобы покончить с этой комедией, высокородная барышня, скажу вам, что уже вчера я точно решил жениться на вас. И теперь никакими россказнями о женихе-разбойнике ты не напугаешь меня, Эржика!

Он улыбался мечтательно и сладко, и ее обуяла тревога, словно она вдруг внезапно очутилась перед грозой в чистом поле. Тревога переросла в ужас, когда он стал приближаться к ней с протянутыми руками.

— Надеюсь, на сей раз ты не откажешь мне в поцелуе, на который я как твой жених имею право. Не сделаешь этого добровольно — возьму сам то, что принадлежит мне.

— Ничего вы не получите и сами ничего не возьмете! — воскликнула она, зардевшись от злости. — Я никогда не полюблю вас!

— А вот поглядим…

Протянутыми руками граф попытался коснуться ее, но она увернулась, и он обнял воздух. Распаленный неудачей, Няри бросился за ней. Она увертывалась от него, петляя между столом и стульями, он ловил ее, но все безрезультатно.

Шум в комнате Эржики услыхала Алжбета Батори. Мгновенье спустя она появилась в беззвучно открывшейся двери. С одного взгляда ей стало ясно, что происходит.

Графу удалось схватить Эржику за руку. Несмотря на то что она упиралась изо всех сил, он притянул ее к себе. Сухими губами он уже коснулся ее лба. Но он хотел, хотя бы вскользь, коснуться ее губ. А она не давалась. Размахнувшись свободной рукой, ударила его по щеке. Раздался звучный шлепок, и граф состроил такую смешную, удивленную гримасу, что гнев Алжбеты Батори улетучился, и она рассмеялась, как будто увидела самую развеселую сцену.

— Как ни странно, — возмущенно отозвался граф Няри, — благородная госпожа сама склонна к привычкам, запретным для ее служанок.

— За это вы, сударь, вполне заслуживаете, чтобы я последовала примеру Эржики и ради симметрии шлепнула вас по другой щеке. Вы же видите: я не подслушиваю, а стою в дверном проеме. А вот вы в плену страсти ослепли и оглохли, забыли обо всем на свете и сделали меня свидетелем вашего вульгарного поведения.

Граф Няри опять застыл в чрезвычайном смущении — он предпочел бы исчезнуть, испариться.

— Вы все больше меня удивляете, почтенный друг, — сказала графиня, наслаждаясь его замешательством. — Боюсь, придется изменить мое благоприятное мнение о ваших прославленных изысканных манерах. За один час вы сегодня оказались в столь достойных осуждения ситуациях, что я уже не нахожу и слов для этого.

Он вытаращил глаза, увидев, что она отошла от двери и выразительным жестом указывает ему дорогу.

— Ваше сегодняшнее поведение, — продолжала она, — отнимает всякую уверенность, что в будущем вы будете достойно вести себя под моей крышей, как подобает человеку благовоспитанному. А потому призываю вам тотчас же исчезнуть и не показываться на глаза до тех пор, пока я не призову вас. Ступайте!

Когда дверь за графом закрылась, Эржика заплакала.

— Успокойся, — уговаривала ее графиня, — этот человек никогда не поцелует тебя, ему для этого не представится случая.

Однако она так и не смогла успокоить Эржику. В воображении девушки возникало столько ликов графа Няри, что она не знала, какой из них истинный. Не могла она разобраться и в отношении матери. Ведь было очевидно, что она презирает графа, унижает его, даже указывает ему на дверь, а вот же — принуждает ее выйти за него замуж.

— Эржика, — молвила снова Алжбета Батори, — все, что я говорила в столовой шепотом, предупреждая не называть меня матерью, поскольку за дверью подслушивал человек, недостойный знать нашу тайну, шло от чистого сердца. Клянусь тебе, что думаю только о твоем счастье. Ты станешь женой этого уродца, но не будешь ею. Не спрашивай, что я имею в виду. Эту тайну я не могу тебе раскрыть…

Только ушел граф Иштван Няри, перед Алжбетой Батори предстал лекарь, в целительском искусстве которого не сомневалась Майорова, — во всяком случае, она так говорила. Лекарь уже в четвертый раз приходил осмотреть ожог. При первом визите он уверил графиню, что шрам великолепно затягивается и вскоре бесследно исчезнет. При втором визите он слегка засомневался. При третьем — больше. А теперь, в последний, четвертый визит, без околичностей заявил, что нет на свете врачевателя, который мог бы без следа вылечить такой ожог и рваную рану. Алжбета Батори улыбнулась:

— Мне говорили о вас, господин доктор, как о чудодейственном целителе, на самом же деле я вижу, что знаниями и способностями вы не превосходите даже миявскую знахарку. Но пусть так, вознаграждение вы заслужили, вот оно… И еще скажу: то, что не удалось вам, сделаю я. Найду лекарство, которое устранит шрам от раны!

Обиженный лекарь удалился, и Алжбета Батори тут же села за стол и написала письмо. Затем позвала гайдука:

— Срочно возьми это письмо и отдай его в собственные руки секретаря палатина, господина Юрая Заводского.

Потом она пошла к Эржике и сказала ей:

— Сегодня днем ко мне пожалует твой отец.

— А могу я увидеть его, встретиться с ним? — спросила Эржика, и сердце у нее забилось.

— Нет, пока нет. После обеда отправишься к господину Медери, опекуну и наставнику моего младшего сына. Я не хочу, чтобы вы встретились, поскольку не намерена пока что говорить ему о том, что восемнадцать лет назад у него родилась дочка… Оставлю это до более подходящего часа.

Эржика исполнила желание матери. Сразу же после обеда села в карету и покинула заезжий двор «У дикаря». У самых ворот ее настиг гайдук графа Няри и вручил ей письмо. Чего добивается от нее этот страшный человек? Письмо жгло ей руки и казалось тяжелым, словно было из чугуна.

— Поезжай к Дунаю! — велела она кучеру, уверенная, что там неприметно прочтет послание жениха.

На улицах было мало народу, лишь кое-где проезжал экипаж. Иной раз из кареты улыбалось приветливое лицо, и девушка смущенно отвечала на учтивые приветствия. То были знакомые господа, с которыми она вчера танцевала на балу у Эстерхази, чувствовалось, что они с радостью заговорили бы с ней. Но весь вид ее выражал такое безразличие, что они не осмеливались обратиться к ней.

На площади было пусто. Лишь на одной лавочке сидел старик. Он грелся на солнышке и задумчиво смотрел на волны Дуная, словно прощался со своей уплывающей жизнью.

Вся зардевшись, Эржика вскрыла письмо.

«Моя единственная, — прочла она и возмущенно поморщилась, — поскольку неожиданный случай сегодня утром помешал мне высказать Вам мои чувства устно, делаю это письменно. Я люблю Вас, моя дорогая, и сожалею, что был способен хоть на единую минуту заронить в Вас подозрение, что не хочу стать Вашим мужем. Жажду, чтобы Вы стали моей женой как можно скорее, и чем быстрее Ваша драгоценная приятельница назначит день нашей свадьбы, тем счастливее я буду, тем больше будет моя радость. Пусть наши дни стремительно бегут. Каждый из них приближает исполнение самой прекрасной моей мечты. Целую Ваш прекрасный лоб, Ваши розовые щечки, Ваши губы, обнимаю Ваше восхитительное тело — по крайней мере мысленно — и счастлив, столь же безгранично счастлив, сколь безгранично люблю Вас!

Преданный Вам, обожающий вас Иштван».

Письмо так возмутило ее, что она разорвала его на мелкие клочья, движения ее были столь стремительны и резки, что даже гайдук оглянулся. Какая наглость, какая подлость! Более того, гнусное письмо он даже не писал собственной рукой. Прекрасно оформленные, округлые буквы и ровные упорядоченные строчки свидетельствовали о пере человека, для которого писание — ежедневный заработок. Он диктовал его писарю, как и все прочие любовные письма, дабы покинутые им любовницы, жаждущие мести, не могли использовать их против него.

Обрывки письма вылетели из кареты, и ветер разбросал их по набережной. Но с ними сомнения и опасения Эржики относительно намерений графа не рассеялись. Неужели он действительно хочет жениться на ней? Сколько в его строках правды?

Она подняла глаза к тучам, мчавшимся над Прешпорком.

Ведь у нее нет никого, кому она могла бы довериться, у кого искать защиты. Разве что тучам пожаловаться?

А тучи тянулись прямо в сторону Врбового и Чахтиц. Думают ли о ней Приборские, вспоминает ли ее Андрей Дрозд? И откликнется ли кто-нибудь из них, если она будет нуждаться в помощи?

Меж тем Алжбета Батори готовилась к встрече с желанным незнакомцем.

Двенадцать девушек сновали по комнатам, исполняя ее приказ. Все блестело чистотой, порядком, и множество цветов в вазах наполняло комнаты заезжего двора ароматами уютного домашнего очага. Девушки нарядили госпожу в розовый шелк. Прилежно подготовившись к встрече, она возбужденно ходила из комнаты в комнату, то и дело выглядывая в окно, не подъехала ли к заезжему двору долгожданная карета.

Желанная минута наступила.

Из кареты с гербом палатина Дёрдя Турзо важно вышел Юрай Заводский и вскоре уже стоял перед чахтицкой госпожой. Она смотрела на него с пылающим лицом, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться ему на шею.

Лицо Юрая Заводского было холодно, лишь по временам его оживляло выражение приветливости, предписанное бонтоном[49].

— Вы пригласили меня, ваша светлость, — поклонился он. — Я счел своим долгом принять приглашение.

— Значит, вы приехали только из чувства долга? — улыбнулась она с мягким укором.

— Долга весьма приятного, — уточнил он с улыбкой, — однако я так и не узнал, чему обязан вашим приглашением.

Она бросила на него испытующий взгляд.

— Цель вашего приезда я обозначила в письме достаточно туманно, но надеялась, что вы догадаетесь…

— Нет, не догадался, ваша светлость. — Он растерянно взглянул на нее.

— В самом деле? — Голос ее дрогнул, на мгновение она испугалась, что ее обмануло зрение и чувство и что Юрай Заводский в самом деле не имеет ничего общего с ее таинственным незнакомцем, что он лишь похож на него.

— Вы писали, милостивая госпожа, — говорил он между тем спокойным тоном, — что с радостью ждете свидания с человеком, который много лет тому назад вошел в вашу жизнь, а потом исчез и которого после тщетных поисков привела к вам чистая случайность. Вы просили, чтобы я встретился с вами и помог вам оживить воспоминания о событии, которое, возможно, остается лишь в вашей памяти столь свежим, словно произошло только вчера…

— Да, я именно это писала, — сказала она, впиваясь глазами в своего собеседника, стремясь уловить малейшее движение его мысли, даже самой затаенной.

— Меня весьма удивило, — ответил он, избегая настойчивого взгляда графини, — что вы одариваете меня, человека, увиденного вами впервые, столь великим доверием, что хотите посвятить меня в свои самые сокровенные переживания и воспоминания.

— А вы уверены, что это так, сударь? — Она подошла к нему, схватила за плечи и в упор заглянула ему в глаза. — А может быть, мы вчера встретились в третий раз?

Ее глаза обжигали Юрая Заводского, опаляли жарким пламенем. А он с трудом постигал смысл ее слов, не знал, как вести себя.

— Это же ты, да-да, ты, мой долгожданный возлюбленный! — вырвалось у графини, и она в восторге стала целовать его.

Заводский воспринимал это буйное проявление любви словно в полусне.

— Скажи мне, что ты тот рыцарь, который в один прекрасный майский день на берегу Вага привлек фею в свои объятия! — молила она, приблизив к нему пылающее, почти девичье нежное лицо.

— Да, я тот, кто привлек в свои объятия фею, но рыцарем я не был! — с горькой улыбкой признался он, приходя в себя. — Вел я себя далеко не по-рыцарски, мое поведение заслуживало сурового наказания. И хотя я избежал кары, совесть мучает меня по сей день! Я страшился той минуты, когда встречусь с вами. И она, эта минута, пришла, когда я менее всего этого ожидал. Поверьте, ваша светлость, я вовсе не из трусости сделал только что вид, что встретился с вами впервые. Я не хотел бесцеремонно напоминать вам о событии, в котором я давно раскаялся, и потом — у меня была слабая надежда, что во мне, с годами изменившемся до неузнаваемости, вы не узнаете того подлеца, который столь корыстолюбиво вторгся в ваши девичьи мечты. Здесь, перед вами, я не отрицаю того, что совершил, и отдаю себя на ваш суд!

— Я накажу тебя своей любовью! — Она снова обняла его.

Он не переставал удивляться. Возможно ли, чтобы надменная чахтицкая властительница столь безоговорочно предлагала ему свою любовь?

— Я хочу, чтобы ты знал, — говорила она, словно читала его мысли, — что я благодарна тебе за самые прекрасные минуты моей жизни. Я полюбила тебя с первого взгляда, когда увидела на берегу Вага, и с тех пор никогда не переставала мечтать о тебе. Моя жизнь без тебя пуста. Отвратительно пуста. Скажи мне, почему ты разжег во мне любовь, а потом исчез?

— Ваша светлость…

— Нет, называй меня как тогда, называй меня своей феей, говори мне «ты», шепчи мне горячие слова любви. И целуй меня, чтобы захватило дыхание, чтобы сердце перестало биться, чтобы я забыла обо всем на свете и умирала от любви, которую я не изведала никогда в жизни. Умирала от любви, как тогда, когда ты возник из тихих лесных сумерек, словно сон, и сказочным рыцарем вошел в мою судьбу. Верни мне все, вознагради за то, чего лишили меня годы разлуки с тобой.

Он был в сильнейшем смущении. Перед ним оживала самая невероятная тайна его жизни.

— Мне кажется, что я попал в мир сновидений, — проговорил он, когда Алжбета Батори усадила его возле себя на диван. — Прошлое возвращается, чувства воскресают… Я пришел к вам, ваша милость, готовый принять кару за то, что голос крови, которую вы взволновали, ослепил и оглушил меня. А оказалось, меня ждет здесь не кара, а самая большая неожиданность в жизни. Дивные причуды судьбы! Я убил в себе любовь и искал забвения, а ты любила меня! Мы оба умирали от любви, но наши жизненные пути разошлись… Я смотрю на тебя, как в бреду, словно ты — манящий призрак. Я вижу тебя трепещущей от любви, желанной, преданной. Ты именно такая, какой я мечтал видеть тебя восемнадцать лет назад. Но возможно ли вообразить, что любовь до сих пор не угасла в тебе?

— Я безмерно люблю тебя. Моя любовь росла из года в год, потому что ты был недостижим. Каждого, кто добивался моего расположения, затенял твой сказочный образ. А если случалось, что тоска и мечта о счастье и любви все же бросали меня в чужие объятия, то это была и месть тебе, моему незнакомому любовнику. Но мстила на самом деле я только себе, отвращение и неприязнь леденили распаленное святотатственной любовью тело, и твоих соперников, о которых ты не имел и понятия, я презрительно отбрасывала, как ненужную ветошь.

Он слушал, точно пьяный, ее признания. И прошлое вновь ожило в нем, проснулись мечты и чувства, погребенные на дне души.

— Говори, мой рыцарь, говори голосом, который я впервые услышала там, на берегу Вага, и отзвуки которого раздаются в моей душе до сих пор. — Она обнимала его, глядя в глаза ему, словно желала навсегда утонуть в них.

— Бесценная моя, — и он обнял ее, — так я когда-то хотел тебя называть, исполненный горячей, страстной мечтой о тебе. Почти на каждом балу в чахтицком замке я старался быть рядом с тобой, но ты даже взглядом ни разу не коснулась меня. Ночи напролет я, как вор, бродил под твоими окнами. Заглядывал в них вожделенным взглядом, пытаясь угадать, за каким из них снятся тебе твои девичьи сны. Одно утешение мне оставалось — мечтать, как было бы прекрасно, посмей я однажды войти в твою белую комнату, встать перед тобой на колени, признаться тебе в любви и уловить в твоем чудесном лице хоть проблеск ответного чувства.

— Почему ты не открылся мне? Почему не вторгся неотвратимой судьбой в мою комнату?

— Нас разделяла непреодолимая пропасть. Потомок обедневших земанов, пробавляющийся ремеслом писаря у графа Дёрдя Турзо, мог ли я приблизиться к дочери вельможи? Не трусость — гордость мне не дозволяла. Я не хотел, чтобы ты отвергла меня или высмеяла… Я боялся пригласить тебя на танец, одна мысль о презрительном отказе доводила меня до безумия. В муках несчастной любви я наконец нашел выход без риска быть отвергнутым. Я долго обдумывал, как застигнуть тебя врасплох, как преодолеть твое упорство силой, чтобы добытые таким путем поцелуи остались воспоминанием на всю жизнь. Счастье улыбнулось мне. После долгого ожидания я настиг тебя! Я был тогда в исступлении, совершенно вне себя! Воспоминание об этом любовном безумии лежало на моем прошлом, как мрачная тень. Я считал себя бесчестным человеком, недостойным успеха в жизни, принимая награды и знаки уважения, которыми удостаивают порядочных людей, считал себя заядлым прохвостом. И более всего я боялся встретить тебя. Я не вынес бы укоров и осуждения в твоих глазах. Теперь тяжкий камень спадает с плеч, тень исчезает из моей жизни. Но я не чувствую облегчения, поскольку меня вновь терзает сожаление, что счастье было так близко, а я от него убежал!

— Ты убежал, но мы встретились снова!

— Встретились… и мне начинает казаться, что только вчера ускакал от тебя на коне… Ты такая же, какой была тогда, словно восемнадцать лет были одним днем: твое свежее лицо обращено ко мне, как тогда, твоя талия такая же стройная и руки твои в полутьме так же волшебно белеют. И мной опять овладевает давнее безумие…

Хотя бы еще раз встретиться!

В воспоминаниях и поцелуях убегали часы.

На Прешпорок уже опускались сумерки, вползая в комнаты заезжего двора. Гайдук на козлах кареты, которую он, по совету содержателя, ввел во двор, дабы не привлекать внимания и не давать повода для лишних разговоров, устал от долго сидения и нетерпеливо озирался, не возвращается ли наконец его господин.

В комнате, насыщенной ароматом цветов и духов, горели свечи, волшебная, дурманящая сила держала Юрая Заводского в плену. Вдруг в зеркале он узрел свое отражение. Усталые глаза, побледневшее лицо, лысина, вытеснившая некогда буйную шевелюру. Но, обратив взор на Алжбету Батори, он и вовсе ужаснулся.

Нет, это уже совсем не та девушка, которую он обнимал когда-то на берегу Вага, совсем не та фея, о которой он грезил. Годы оставили на ее лице и фигуре заметные следы. В иссиня-черные волосы они вплели серебряные нити, розовое лицо избороздили тонкими морщинами. Не та уже и стройная талия, хрупкая как стебелек розы, не та легкая, как луч, фигура. Перед ним стояла совсем чужая женщина. Он встал.

— Не уходи! — воскликнула она, словно почувствовав его разочарование. — Тебе уже от меня не уйти! Я хочу твоей любви, я хочу любить тебя!

Он наморщил лоб, холодно замер.

— Я должен уйти. Навсегда.

— Ты не посмеешь уйти! — Она подскочила к нему, заключила его в объятия.

Он попытался освободиться.

— Сердце мое кровоточит и душа наполняется давней печалью. Такой же, как и тогда, когда я впервые покинул тебя. Наши пути тогда разошлись, и им уже никогда не сойтись.

Ее руки бессильно повисли, вид Юрая Заводского сковал ее холодом.

— Ваша милость, — страшно чужим и холодным прозвучал для нее его голос, — забудьте все, как постараюсь забыть и я, и позвольте на прощание поцеловать вашу руку в знак того, что прошу у вас прощения и выражаю вам мое искреннее уважение.

Он был потрясен тем, как подействовали на нее эти слова. Ее черные глаза стали еще темнее, бледные щеки залил румянец, руки задрожали. Отвергнутая любовница! По комнате разнесся смех, полный горечи, но одновременно презрения и вызова.

— Мы поздно встретились, — попытался он объясниться, но она оборвала его язвительной насмешкой, хлестнувшей его, как хлыстом.

— Ты хочешь сказать, что дома ждет истосковавшаяся жена, куча детей и что честь не позволяет тебе быть коварным супругом, забывать в чужих объятиях о матери своих детей?

— Да, я это хотел сказать, — ответил он растерянно, удивленный этой быстрой переменой в ее настроении.

— И тут же следом начнешь попрекать меня, становясь в позу охранителя нравов, что я совращаю тебя. Ты очень изменился, мой дорогой!

Столько надменности и презрения было в ее насмешках, что он весь вскипел, однако сдержался.

Но тут выражение ее лица опять переменилось. Строгая холодность уступила место улыбке, надменность и презрение сменились приветливостью.

— Вот вам моя рука, почтенный господин… Отпускаю вас не гневаясь, несмотря на свое разочарование, несмотря на то, что расстаемся мы без всякой надежды на встречу в близком будущем. Я хочу понять ваши чувства и уважать ваш супружеский и отцовский долг, хотя подобный долг — и с более давнего времени — вы могли бы испытывать и по отношению ко мне. Вы были бы очень удивлены, узнав однажды, что я мать вашего сына или дочери? Но ступайте своей дорогой, лишь обещайте мне, что моего посла, если когда-нибудь я отправлю его к вам с просьбой навестить меня в моем чахтицком уединении, вы не отошлете назад с отрицательным ответом. Приедете, хорошо?

— Приеду, — твердо, уверенно пообещал он. Просьбу, высказанную при таких обстоятельствах и таким тоном, он не мог не удовлетворить.

— Однако, сударь — проговорила она, когда он склонился к ее руке, — вы пока еще не уйдете. Я простилась с вами лишь как с дорогим другом, но сейчас задержу вас ненадолго как официальное лицо. У меня к вам просьба. Мне нужна помощь!

— Нет такой вещи, в которой мы бы отказали вам!

— В Чахтицах мятежники мутят парод, сеют семена непокорности, — начала Алжбета Батори. — Я не чувствую себя в безопасности. Недавно я получила доказательство того, что горожане поддерживают этих опасных бунтарей.

I ем более что их возглавил воспитанник высшей школы в Виттенберге, Ян Калина, который так отплатил нам за то, что мой покойный муж и я помогли ему получить образование.

— О какой помощи идет речь, всемилостивая госпожа?

— О ратной! Надо защитить подорванное право и безопасность папства, усмирить мятежников и отбить у них охоту водиться с разбойниками. Я с тем и приехала в Прешпорок: пожаловаться и попросить у палатина помощи. К сожалению, явилась в неудачное время: земские обязанности позвали палатина в Вену. Я хотела подождать его возвращения, по здесь тоскливо и челядь дома без присмотра.

— Сколько ратников вам нужно?

— Две-три сотни, лучше три! За счет города и его жителей!

— Завтра утром я вернусь в Вену. Передам вашу просьбу палатину без промедления и с самыми искренними рекомендациями.

— Ка к быстро может быть удовлетворена моя просьба?

— Быстрее, чем вы предполагаете, ваша светлость! Не позднее чем через неделю войско пожалует в Чахтицы.

— Примите мою благодарность!

Алжбета Батори проводила гостя к дверям, что выходили во двор. Там она остановилась, глядя вослед уходящему.

Уже стемнело.

Из кареты у ворот вышла девушка, — то Эржика Приборская возвращалась от Медери. Она удивленно посмотрела на господина, стоявшего возле экипажа, в который тот собирался сесть. Он смотрел на нее пристальным изучающим взглядом. Сердце у нее бешено забилось. Неужели это ее отец?

Взволнованная этой мыслью, она ускорила шаг и влетела в объятия матери.

— Этой твой отец, Эржика! — шепнула графиня.

Между тем Юрай Заводский поднялся в экипаж. Он был в не меньшем замешательстве: казалось ему, что он только что увидел Алжбету Батори в восемнадцатилетнем возрасте. Он вспомнил ее намек о дочери или о сыне, хотя поначалу не придал ему особого значения.

Лицо его было спокойным, но в душе бушевала буря.

Что, если и впрямь это его дочь?