Кровавая графиня

16. Все готово к свадьбе

Быстро бежало время для Эржики Приборской в Прешпорке. Мать вверила ее заботам овдовевшей графини, давней приятельницы, нанятые наставники учили ее языкам, изысканным светским манерам — всему тому, что нужно вельможной даме для того, чтобы блистать в обществе. Стараясь забыть свои горести, она прилежно учила все, что ей преподавали. И все же чувствовала себя как в тюрьме. Она мечтала о Врбовом, о полях, о горах и лесах и ужасалась при мысли о встрече с графом Няри, который часто писал ей письма, причем во все более доверительном тоне. Он навещал ее, с восторгом следил за ее успехами в изучении языков и всякий раз рассыпался в любезностях. Он уверял Эржику и графиню, которая во время его визитов ни на минуту не покидала свою подопечную, что неимоверно рад приближению дня свадьбы, самого счастливого дня в его жизни.

Как же возрадовалось сердце Эржики, когда прошел май, а о свадьбе никто не заикнулся — позднее граф Няри с опечаленным лицом сообщил ей, что непреодолимые препятствия принуждают его отложить церемонию. Прошел июнь, пробежал и август. Правда, в августе начались новые страдания, ибо из письма матери и сообщения графа она уже знала, что свадьбу назначили на двадцать пятое сентября.

По мере приближения этого дня Эржика становилась все печальнее, и графиня была сама не своя, видя, как увядает ее подопечная. В глазах у нее прочно поселилась печаль, улыбка больше не озаряла лица. Однажды она застала девушку на балконе: она смотрела на мчавшиеся тучи, и глаза ее были полны слез.

В начале сентября Алжбета Батори накупила множество тканей, и десять портних днем и ночью шили для Эржики приданое. Она искала редкие пряности и фрукты для свадебного пира и как бы не замечала, что Эржика на глазах тает. На девушке лица не было — словно она последние денечки доживала.

Все чаще вспоминался ей Андрей Дрозд. Во сие видела его могучую стать, добродушное лицо и сильные руки, вырывающие ее из объятий графа Няри. Не раз, пробудившись после такого сна, она испытывала желание мчаться очертя голову к предводителю вольницы. Но сердце ее сжималось от боли: кто знает, как он ее встретит, кто знает, любит ли он ее?

— Эржика, — время от времени напоминала о себе мать, заметив подавленное состояние дочери, — выше голову, положись на меня! Увидишь, я сделаю тебя счастливой!

— Без графа Няри я и так была бы самой счастливой. Я ненавижу его, и он мне день ото дня противнее, — говорила Эржика, не скрывая своих чувств.

— Можешь ненавидеть его сколько душе угодно, и пусть он станет тебе еще противнее, — шептала мать, гладя ее по лицу.

— Не выйду я за него! — восклицала Эржика. Но то был уже не крик решительного непокорства, а лишь отчаянная просьба.

— Выйдешь, Эржика, так нужно!

Эржика обливалась слезами, мать успокаивала ее.

Вечером перед отъездом в Чахтицы, тронутая страдальческим выражением лица дочери, она поддалась давнему искушению посвятить ее в свои планы, чтобы хотя бы так вызвать у нее на лице улыбку.

— Я разве не говорила тебе, Эржика, чтобы ты не огорчалась, не терзала себя понапрасну? Как раз наоборот, ты должна радоваться, что в твоей жизни после свадьбы настанет великая, благостная перемена!

— Я не хочу такой перемены!

— Тебе будут завидовать, что ты жена известного ловеласа. Ты будешь носить славное имя, которое обеспечит тебе всеобщее уважение и восторг, ты станешь так богата, что превзойдешь даже меня. Во всей стране ни у кого нет столько золота, драгоценных украшений и каменьев, как у твоего будущего супруга.

— Я не мечтаю ни о золоте, ни о богатстве, матушка, — сказала девушка со слезами на глазах. — И не мечтала бы даже в том случае, если бы не должна была платить за это собственным счастьем.

— Ты еще ничего не знаешь ни о жизни, ни о людях, Эржика. Будь благодарна, что я сделаю тебя известной и богатой.

— И женой графа Няри! — вырвалось у несчастной девушки.

— Да, и женой графа Няри. Ты станешь ею, но он не станет твоим мужем! Не понимаешь? Ну так послушай, я открою тебе глаза, успокою твое сердечко, истерзанное напрасными страхами.

Однако это вступление еще больше растревожило Эржику. Подозрение, давно возникшее у нее, но все время подавляемое, снова проснулось.

— Верь мне, Эржика, ты упала бы в моих глазах, если бы запылала искренней любовью к этому юбочнику. Я тоже презираю и ненавижу его. Именно поэтому я выбрала его: он даст тебе все, что я считаю для тебя необходимым. Я выбрала его потому, что смогу легчайшим образом убрать его, как только он сделает то, что я от него ожидаю.

Эржика в страхе уставилась на графиню.

— Как ты хочешь его убрать?

— Он поведет тебя к алтарю, перед Богом и перед светом ты станешь его женой. И у меня в руках будет завещание, неподвластное никаким случайным обстоятельствам, завещание, которым он сделает тебя наследницей всего своего движимого и недвижимого состояния. От алтаря он приведет тебя домой, в мой замок, к пышно накрытым столам, к веселым свадебным гостям, съехавшимся со всей страны.

Девушка слушала мать с затаенным дыханием.

— Но из-за того стола он уже не поднимется.

— Ты хочешь его отравить?! — побледнела дочь.

Мать рассмеялась сухим смехом, вызвавшим ужас у Эржики.

— Отравить, убить? — ответила она, смеясь. — Что ты, Эржика! Человек, у которого столько друзей и знакомых, жизнь которого столь важна для палатина и короля — он же просто незаменим, твой будущий супруг! — такого человека нельзя убрать просто, как любого смертного.

— Что же с ним произойдет? — спросила Эржика, совсем сбитая с толку.

— Граф Няри на свадебном пиршестве сам отравится… Можешь на это полностью рассчитывать. В день свадьбы он не доживет до вечера!

— Но как ты можешь знать, что сделает граф Няри двадцать пятого сентября? — спросила Эржика, и сердце у пес наполнилось трепетом при виде лица матери.

Из ее искрящихся глаз словно взвивались зеленоватые язычки пламени. Она нахмурилась, будто изрекая смертельный приговор, и тонкие губы ее совсем сузились в презрительной улыбке.

— Больше ни о чем не спрашивай, Эржика, — сказала она мрачно. — Хватит с тебя моего уверения, что уже в свадебную ночь будешь вдовой, как и я, только богаче меня.

Она оставила дочь, объятую смятением. Не по нраву пришелся ей страх, увиденный в глазах девушки, явный укор и осуждение на ее испуганном лице.

Вскоре после этого разговора явился граф Няри, весь сияющий и улыбающийся, и вручил Алжбете Батори и своей нареченной цветы. Вел он себя как счастливый жених. Алжбета Батори соревновалась с ним в любезностях. Даже в самом малом не обнаруживала она своего презрения и насмешки.

— Ах, как я жалею, что вы уже уезжаете, ваша светлость, — говорил он жалостливым голосом.

— Не вы, дорогой друг, а мы должны сожалеть. Как нам будет не хватать вашего милого общества, и, признаюсь вам откровенно, я буду ждать вашего приезда в Чахтицы, пожалуй, с еще большим нетерпением, чем ваша влюбленная невеста.

— Я не заставлю себя долго ждать, ваша милость. Если позволят дела, которые завершаю одно за другим, я приеду уже двадцатого сентября, поскольку моя жизнь в Прешпорке или в Вене без невесты и без вас пуста, скучна и невыносима.

В таком тоне проходил их разговор, и Эржика приходила в ужас, наблюдая, как они притворствуют, проявляя друг к другу такое расположение и дружбу, в то время как в их сердцах кипит ненависть, способная даже на преступление.

— Прошу вас, сударь, — отозвалась Эржика, как только Алжбета Батори оставила их наедине, — не разыгрывайте комедию по крайней мере со мной. Я знаю, что вы не любите меня, так же как и я не люблю вас.

— Я люблю вас, — ответил он с улыбкой, которую считал обольстительной, но Эржике она представлялась фальшивой и отвратительной ухмылкой, — и уверяю вас, что моя любовь не мимолетное чувство, а пламя, которое обожгло мое сердце на всю жизнь. Жалею, что мне не удалось пробудить в вас, дорогая невеста, подобные чувства. Но мою печаль смягчает сладкая надежда: однажды голос моего сердца найдет у вас отклик.

Эржика горько улыбнулась:

— А вот мою печаль о том, что не могу говорить с вами столь же откровенно, как тогда на вечере у Эстерхази, ничто не смягчает. Между тем лишь откровенность могла бы помочь и вам и мне.

Он посмотрел на нее испытующим взглядом.

— И уж вам гораздо больше, чем мне, — присовокупила она.

— Мне же кажется, — ответил он с сомнением, нахмурившись и как бы выходя из своей роли, — что откровенность — как раз то, что могло бы помочь менее всего. Но почему бы вам не быть со мной откровенной? Я вынесу и самую жестокую правду и последую вашему примеру.

Она оглянулась, посмотрела, закрыта ли дверь, и вплотную приблизилась к нему. Лицо горело от возбуждения, глаза пылали.

— Сударь, я считаю своим долгом предупредить вас, — прошептала она. — Спасите себя! Исчезните до свадьбы. Речь о вашей жизни. Уверяю вас, в той же мере, в какой не хочу стать вашей женой, я не стремлюсь и к тому, чтобы стать вдовой, наследницей вашего состояния.

— Что это значит? — ужаснулся он.

— Скажу вам без околичностей. Если вы женитесь на мне, вы не доживете в день нашей свадьбы до вечера. Я предупреждаю вас, так как хочу предотвратить преступление.

Граф Няри побледнел.

— С какой стороны грозит мне опасность, о которой вы меня предупреждаете?

— Я сказала вам все, что знаю, для того чтобы вы подумали, как вести себя. Надеюсь, этого достаточно, чтобы вы без колебаний расторгли наше обручение.

Он смотрел на нее словно на призрак. Выражение ужаса на его лице вдруг сменилось удивлением и восторгом. Она вновь увидела перед собою актера, неисправимого в своем лицедействе.

— Расторгнуть наше обручение? Ни за что! Именно теперь отречься от вас, милая моя невеста, когда вы доказали, что в вашем сердце тлеет, по крайней мере, искорка расположения ко мне?

— Я ничего не доказывала! — запротестовала она.

— Вы дали мне понять, что боитесь за мою жизнь.

— Боюсь и за других, и за себя!

Граф Няри озорно рассмеялся, но затем заставил себя перейти на серьезный тон:

— Я восторгаюсь вами и не могу не дивиться тому, как вы изменились с той минуты, когда я видел вас в последний раз. Тогда вы не были способны на такую хитрость.

— Не понимаю, о какой хитрости вы говорите.

— О хитрости, о совсем маленькой хитрости, с помощью которой пытаетесь отговорить от свадьбы ослепленного обожателя.

— Уверяю вас, — оскорбилась Эржика, — что касается хитрости, я никогда бы не отважилась с вами соперничать. Мое предостережение вполне обоснованно.

Его лицо приняло серьезное выражение.

— Мой долг верить вашим словами, милая невеста, и я им верю.

Она обрадовалась, что граф Няри наконец навсегда распрощается с ней, поэтому она подала ему руку необыкновенно приветливо:

— Надеюсь, после моего предостережения вы станете вести себя так, как вам прикажут рассудок и осторожность.

Он поцеловал ее руку с вежливым поклоном.

— Я заслужил бы только ваше презрение, если бы следовал голосу разума. Я прощаюсь с вами, милая моя невеста, но не навсегда, как вы ожидали. Двадцатого сентября я обязательно приеду. Настоящая любовь не боится никакой опасности, никакого препятствия. Пусть же осуществится моя самая горячая мечта, даже если во исполнение ее мне придется заплатить жизнью!

Уходил он гордо выпрямившись, словно никак не мог расстаться с облюбованной им позой героя. А Эржика обессиленно сидела в кресле, словно на нее обрушился целый мир.

Ничего не помогло, ничего, она станет его женой и — вдовой…

Алжбета Батори меж тем за закрытой дверью разговаривала с Дорой и с другой пожилой женщиной, одежда и пышные формы которой свидетельствовали о том, что это кухарка.

— Как тебя звать? — спросила Алжбета Батори.

— Анна Рачкова, — ответила кухарка.

— Как долго ты служишь у своих господ?

— Да лет пятнадцать.

— Как живут твои господа совместно?

— В большом согласии и любви. Столько любви нигде, где бы я ни служила, я еще не видала.

Кухарка и не заметила, как нахмурилась госпожа. Но от Доры это не ускользнуло.

— Никогда не случалось между ними недоразумений?

— Нет. Хотя, — быстро поправилась кухарка, — в последнее время случается. Господин иной раз смотрит бирюком. Однажды, этак месяц тому, они о чем-то долго разговаривали, и с тех пор госпожа часто плачет. Не при господине. Только когда одна. Что-то, видать, произошло между ними.

— Хорошо, ступай! — сказала госпожа кухарке, и Дора заметила, что лицо ее снова прояснилось. — Дора, — обратилась к ней графиня, когда за кухаркой закрылась дверь. — Позаботься, чтобы кухарка все время следила за всем, что творится в доме секретаря палатина, и чтобы тебе обо всем докладывала. Вот тебе для этой цели деньги, не жалей их. Новости, касающиеся Юрая Заводского и его супруги, для меня чрезвычайно важны. А вот письмо для господина секретаря. Сейчас он в Вене, но письмо отнеси к нему домой, поговори с женой. Скажи, что письмо от меня, и этак нерешительно отдай его ей в руки, присовокупив, чтобы вручила мужу по возвращении.

Вернувшись в Чахтицы, Эржика Приборская потеряла всякую надежду на спасение. Не согревала ее и вера в любовь Андрея Дрозда, надежда, что он когда-нибудь явится и освободит ее.

О побеге она не могла и помыслить. На окнах были толстые решетки, а если она и выходила на несколько шагов из замка, всегда за ней следили чьи-то неотступные глаза. Не иначе, как мать приказала служанкам шпионить за каждым ее шагом. В чахтицком замке она чувствовала себя пленницей.

Обитатели замка изменили свое поведение. Они уже не обращались к ней с той приветливостью, к которой она привыкла в прошлом. Словно получили на это строгие указания. Вокруг нее были бесстрастные лица, среди которых только рожа горбуна была куда как выразительна. При каждой встрече он исходил лютой ненавистью, и Эржике казалось, что она слышит его зубовный скрежет. Изменилась и мать. Ее слова и поступки утратили прежнюю нежность. Когда она разговаривала с дочкой, то была где-то далеко от нее, а не рядом. Девушка постоянно чувствовала, что мать избегает ее и встречается с ней только по необходимости.

Из этой угнетающей обстановки она вырвалась лишь на два дня. После долгих просьб мать отпустила ее в Врбовое. Не одну — поручила ее присмотру Доры. И даже в Врбовом ей не стало легче. С тех нор как она оставила врбовский дом, он стал ей совершенно чужим. Но печаль, царившая в нем, затронула и ее душу. Невольно в ней проснулись угрызения совести: конечно, Михал исчез из-за нее. Узнав, что она вовсе не сестра ему, он, наверное, влюбился в нее, о чем она не раз догадывалась.

— Если с Михалом и случилось неведомо что, — успокаивал себя Приборский, — так хоть ты, Эржика, будешь счастлива…

— Счастлива… — горестно шептала девушка.

Она чувствовала, что и здесь ей некому пожаловаться, не могла же она огорчить и без того опечаленных родителей. Да и все равно это не помогло бы. Они знай нахваливали бы жениха, графа Няри, ослепленные его титулами и богатством.

Пока Эржика находилась в Врбовом, Фицко обдумывал планы мщения.

«Не выйдешь, не выйдешь замуж!» — твердил он ночами, оглядывая в своем логове на руке следы раны, полученной от Эржики.

Когда горбун вспоминал свое поражение и позор, лицо его искажалось от гнева, он лихорадочно обдумывал, как помешать браку Эржики Приборской.

Павла Ледерера он встретил изрядно повеселевший.

— Для нас наступают иные времена, Павел! — хлопнул Фицко его по плечу.

— Что-нибудь происходит?

— Пока нет, но обязательно произойдет! — радостно сообщил горбун. — До сих пор я просто подыхал со скуки. Недели и месяцы проходили в полном бездействии. Я был всего лишь слугой, а не хозяином своих поступков. Но час мой близок. Я выведал, где скрывается Магдула Калинова, ее мать и твой отец. И ублюдок Цербер с ними, и Мариша Шутовская. Собственно, их выследила Илона — не стану умалять ее заслуг. Только мы двое и знаем, где они скрываются.

— Где, где? — лихорадочно выспрашивал Павел.

Фицко расхохотался.

— Этого, приятель, я тебе не скажу, боюсь, как бы ты не пошел спасать своего отца и все бы не напортил. Но за отца ты не беспокойся. Его шкуру ты уже выкупил, с ним ничего не случится.

— Тогда почему же ты сразу не действуешь?.

— Поспешишь — людей насмешишь, — самоуверенно ухмыльнулся Фицко. — Не хочу торопиться, потому и госпоже не сказал про обнаруженное логово. Боюсь, сорвет мои планы.

— Сестра и мать Яна Калины, — старался раздразнить Павел Ледерер горбуна, — почуют опасность и скроются так, что тебе их и не найти.

— Ха-ха-ха! Не скроются! Их днем и ночью сторожит баба похитрей лисы.

Но Павлу Ледереру надо было узнать побольше, в том числе и по какой причине Фицко откладывает на более удобное время облаву на беглецов. Горбун, довольный тем, как он превосходно все задумал, стал понемногу раскрывать свои планы.

— Конечно, я бы не откладывал облаву на Магдулу кабы тем самым не лил воду на свою мельницу. Пусть она и ее мать, твой отец и Мариша Шутовская еще немного погуляют на свободе, — зато я расправлюсь со своими недругами, с которыми должен расквитаться. До этого не могу скрыться с Магдулой.

— Не понимаю, Фицко!

— Не понимаешь, ха-ха! А ведь это так просто. Это бабье — самая лучшая приманка для разбойников, которые будто сквозь землю провалились, черт бы их взял. Не будь этого, кто знает, как бы мы напали на их след.

Павел Ледерер прекрасно понимал, в чем замысел Фицко, но делал вид, будто ничего не соображает.

— Ты еще не смекнул, Павел? И куда это подевалась твоя сметка! Скажу тебе пояснее. Ты же знаешь, что Мариша — невеста Калины, а в его сестру влюбился пандурский капитан. Ты можешь представить, чтобы влюбленные долго жили вдали друг от друга?

— Этого я и вправду не могу представить.

— И я тоже, братец. Вот и жду терпеливо, когда они объявятся и разом попадут ко мне в лапы. Клянусь, ни один из них от меня не ускользнет. Вот тогда-то у тебя и появится возможность скрепить пашу дружбу. Капитана Кендерешши я отдам в твои руки.

— Ну тогда пора точить нож. — Павел принудил себя улыбнуться.

— Хорошенько наточи, ха-ха! Но возможность засвидетельствовать свою дружбу я предоставлю тебе раньше!

— Каким образом?

— Говорил же я тебе, что хочу расквитаться с Эржикой Приборской. Если не отплачу ей за ее выстрел сейчас, до того как она станет женой графа Няри, то потом такого случая никогда не будет. Хочу свадьбу ее расстроить, но этого мало. Вряд ли это станет для нее особой карой — ведь ясно: эта свадьба нужна больше госпоже, а не ей.

— Как же ты собираешься с ней расквитаться и чего ты ждешь от меня?

— В канун свадьбы, — ответил горбун, — подкрадусь в ее комнату ночью, точно призрак, заткну ей рот, свяжу, заверну в простыню и вынесу из замка. Ты будешь сторожить снаружи, кинешься на меня, и я замертво свалюсь наземь. Потом ты развяжешь ее, только рот оставишь заткнутым. Покажешь ей, как ты отделал меня, и уговоришь довериться тебе и последовать за тобой в безопасное место… Потом уж можешь освободить ей рот, кричать не станет, доверчиво пойдет за тобой. В Вишневом вас будет ждать повозка. Поедете прямо в Новые Замки.

— Почему в Новые Замки?

— Ох же и непонятливый ты, приятель! Поедете в Новые Замки к турецкому паше, которому ты продашь ее от имени госпожи. Эта врбовская вертячка доставит ему радость, старому турку такие нравятся!

— Потрясающе ты все это закрутил, Фицко! — расплылся в улыбке Павел Ледерер, причем вполне искренне, потому как при этом усматривал множество возможностей спасти девушку. — Отомстишь и еще заработаешь на этом!

— И ты тоже, Павел! — ухмыльнулся довольно Фицко. — Половина денег турецкого паши будет твоя.

— Сколько же я должен просить?

— Ничего не проси. Он сам уже знает, сколько тебе дать. Примерно столько, сколько нужно, чтобы купить десяток коней: такие девушки — слабость паши. Сам увидишь, как у него потекут слюнки, только он увидит Эржику Приборскую!

Граф Няри сдержал слово.

Двадцатого сентября он в сумерки пожаловал в чахтицкий замок с большой свитой. Гость сиял радостью, так же как и госпожа, которой он с величайшим почтением целовал руку и в изысканных выражениях говорил любезности. У Эржики Приборской дрожала рука, когда она с вынужденной улыбкой приветствовала его, стараясь скрыть сумятицу чувств.

— Так вы все-таки приехали? — укорила она его шепотом.

— Приехал, как и обещал, — улыбнулся он с выражением счастливого жениха, — и поверьте мне, милая невеста, что я без устали торопил время — пусть побыстрее бежит. А сейчас дни, оставшиеся до нашей свадьбы — даже обратись они в годы — я бы с радостью вычел из своей жизни.

— Все-таки будьте внимательны, а то как бы эти дни не стали последними, — вновь упредила она его.

— И тогда бы я не сожалел. Двадцать пятого сентября будет мой самый счастливый день. Пусть даже заплачу за него жизнью!

Кто наблюдал за ними, но не слушал их тихого разговора, мог бы предположить, что счастливые брачующиеся блаженно нашептывают друг другу доверительные нежные слова.

По приезде графа между ним и Алжбетой Батори случилось небольшое недоразумение.

— Пойдемте, мой друг, — пригласила она его после того, как он освежил себя коротким отдыхом, — я покажу вам часовню, где вы проститесь со своей холостяцкой свободой ради того, чтобы добровольно принять узы самого сладкого рабства.

Часовня была недавно окрашена, в ней все сияло чистотой. Он воздал должное вкусу госпожи, однако решительно объявил:

— Простите, драгоценная графиня, но я все же настаиваю, чтобы свадьба состоялась в храме.

— Почему? — удивленно спросила она.

— Если бы мое первоначальное отвращение не сменилось настоящим расположением и любовью к Эржике, я приветствовал бы свадьбу в таком милом, тихом закутке, в каком любопытные глаза не зрят лица печального жениха. Я же буду сиять радостью и счастьем, которые хочу выставить на обозрение всему свету.

Она не переставала удивляться. Пытливо изучала его — искренен ли он.

— Не могу не пойти вам навстречу, — сказала она с улыбкой, — но и в церкви свадебный обряд совершит пастор Фабрициус из Зелениц, которого дружба связывала с моим покойным мужем.

— Мне безразлично, — ответил граф, — чьи руки благословят меня на всю жизнь.

Однако позже оказалось, что это ему не так уж и безразлично. Навестив чахтицкого пастора, он призвал его отстаивать свои права и не допустить, чтобы другой служитель слова Божия благословлял браки в его приходе. Ян Поницен последовал его совету, и госпоже ничего не оставалось, как смириться с сомнительным удовольствием увидеть приглашенного пастора лишь среди гостей.

Последующие дни проходили в завидном согласии между графом Няри и Алжбетой Батори.

Они вместе ходили на прогулки, сияя улыбками, навещали окрестных господ и приглашали их на свадьбу. Алжбета Батори с таким восторгом расписывала графа Няри, что хозяева не могли сдержать лукавой улыбки.

У некоторых родилось даже подозрение, что она и он… Уж лучше бы присутствовать на их свадьбе.

Граф Няри силился во всем следовать ее примеру. Больше всего беспокоили его разбойники.

— Мое счастье будет полным лишь тогда, — сказал он ей на второй день по приезде, — когда я вас, драгоценный друг, избавлю от всех ваших недругов.

Он созвал прислугу, порасспросил о чем-то Фицко и гайдуков, потом, рассвирепев, отругал их, что они ни малейшего понятия не имеют о том, где скрывается дружина разбойников.

— Я покажу вам, как надо искать и ловить разбойников! — И он стал нахваливать одного из своих гайдуков. — Этот человек находит на ощупь иголку в стоге сена, и уж разбойников, разбредшихся по горам, он непременно выследит, даже превратись они все в муравьев.

И кудесник-гайдук, переодевшись в подмастерья пекаря, отправился в дорогу.

— Не думай возвращаться, покуда не обнаружишь разбойничьего притона! — кричал ему вслед граф Няри.

За день до свадьбы стали съезжаться первые гости. Алжбета Батори не позволяла себе ни минуты отдыха. Подгоняла прислугу — каждый казался ей ленивцем. Обо всем заботилась, исключая портних. За ними приглядывала Эржика. Не из опасения, что они испортят шитье. В сущности, ей было безразлично, как оно получится. Она рада была возможности укрыться от графа Няри, который своим неутомимым обожанием приводил ее в отчаяние.

Вечером, когда граф Няри проходил по двору, где мельтешили слуги, а солдаты с гайдуками, сбившиеся в большие или меньшие кучки, ликовали вокруг котлов, к нему подошла Дора и передала, что его зовет госпожа.

— Я должна с вами, друг мой, еще коротенько переговорить об одном важном деле, — серьезно сообщила она.

— Надо ли сейчас еще о чем-то говорить? — улыбнулся граф Иштван Няри. — У нас будет достаточно времени и после свадьбы.

— Дело минутное, если вы согласитесь.

— Сегодня вечером я не способен ни в чем отказать вам, драгоценный друг. — С его лица не сходила улыбка. — Заранее объявляю, что исполню все, о чем бы вы ни попросили.

— То, о чем пойдет речь, — теперь уже и она улыбнулась, — касается не меня, а вашей невесты. Я хочу, чтобы ваша будущая супруга была навсегда застрахована от искусов, которые могли бы вас, дорогой друг, оторвать от нее, привязать к другой женщине и таким образом лишить ее мужа. Я хочу, чтобы вы были с ней до последнего часа, даже если когда-нибудь перестали бы ее любить…

— Я сомневаюсь, что мои чувства когда-нибудь изменятся. Но если вы убеждены, что я могу помочь своей жене каким-то образом обрести уверенность, я сделаю все.

Они беседовали в библиотеке, в любимой комнате графа Надашди. Со дня его смерти здесь ничто не изменилось, разве что во время генеральных уборок избавлялись от накопившейся ныли.

— Меня радует ваша готовность, дорогой друг, — торжественно сказала Алжбета Батори. — Сядьте, прошу вас, за письменный стол и напишите свое завещание. Я продиктую вам его.

— Завещание? — Он побледнел, от улыбки не осталось и следа.

— Вы, надеюсь, не испугались, мой друг? — рассмеялась чахтицкая госпожа.

— Отнюдь нет. — Улыбка снова скривила его губы. — Завещание, однако, напоминает о смерти, и это смутило меня, особенно теперь, когда я начинаю постигать цену жизни и собираюсь вволю насладиться ею.

— А вы не рассматривайте завещание как напоминание о смерти. Речь всего лишь о небольшой формальности для моего успокоения и уверенности в будущем Эржики Приборской. Садитесь за стол и пишите!

— Я напишу и подпишу даже свой смертный приговор, — равнодушно сказал граф Няри, и Алжбета Батори с ужасом подумала, до чего же может любовь ослепить даже такого прожженного волокиту. Граф — не иначе — на старости лет лишился рассудка, — решила она.

Он сел за стол, обмакнул перо в чернильницу и стал писать под диктовку завещание, которое никогда и ни при каких обстоятельствах не подлежало пересмотру. В нем значилось, что все свое движимое и недвижимое имущество он завещает жене, урожденной Эржике Приборской, вне зависимости от того, в каких отношениях он будет с ней до самого момента смерти.

Когда он подписал завещание, Алжбета Батори позвала Беньямина Приборского, как раз приехавшего незадолго до этого, и дала ему прочесть документ. Он подписал его в качестве первого свидетеля, она — второго.

Беньямин Приборский тотчас ушел, и госпожа объявила с явным удовлетворением:

— Итак, дело сделано, досточтимый друг. Желаю вам хорошего сна и приятных сновидений!

И со свернутым в руке завещанием она собралась было удалиться.

— Сделано, но не до конца, — смущенно задержал ее Няри, — За свою уступчивость и готовность я хотел бы попросить о небольшом вознаграждении.

— Что бы вы хотели? — спросила она удивленно.

— Верните мне подтверждение, данное паше.

— Вы получите его, но только завтра после церемонии в качестве тайного свадебного подарка, — сказала она с улыбкой, но и с упорством, на которое он не рассчитывал. — Мы ведь так договорились.

— Что ж, пожалуйста, пусть будет так, как мы условились, однако после нашей встречи у Эстерхази в Прешпорке многое изменилось. Тогда подтверждение было оружием в ваших руках. Сегодня же вы не должны принуждать меня к женитьбе, ибо я так люблю Эржику, что женился бы на ней даже против вашей воли. И я до смерти буду вам признателен, что вы выбрали для меня восхитительнейшее создание и сделали меня самым счастливым человеком на свете!

Алжбета Батори после минутного колебания подошла к тяжелому ларцу с различными документами, подняла тяжелую крышку и из кипы пожелтевших бумаг извлекла свиток пергамента.

— Хорошо, верну вам подтверждение, — сказала она, приближаясь к нему, но, заподозрив что-то, внезапно остановилась. Она явно изменила свое решение. Заметив, с какой жадностью стремится граф овладеть пергаментом, она засомневалась, не затеял ли он эту игру лишь ради того, чтобы заполучить в руки опасный документ.

И она снова двинулась к ларцу.

— Завтра я вам верну его, только завтра!

Но она и оглянуться не успела, как граф Няри бесшумно подскочил к ней и вырвал свиток из рук.

Это совершенно ошеломило ее.

Лицо у графа Няри было точь-в-точь таким же, как и месяц назад у Эстерхази, когда он впервые попытался завладеть пергаментным свитком. Но сейчас оно пылало еще большей ненавистью и отчаянной отвагой. Прежде чем она опомнилась, он развернул свиток над пламенем свечи на письменном столе. Когда пламя вгрызлось в него, она подскочила и, не боясь обжечься, попыталась выхватить уничтожаемый документ. Но граф схватил ее за руку и прошипел:

— Двинетесь — так этот нож…

На столе блестел нож для заточки перьев, длинный, остроконечный и тонкий, как бритва. Она не сомневалась: стоит ей двинуться, граф Няри осуществит свою угрозу. И потому она, уже не трогаясь с места, наблюдала, как неумолимое пламя пожирает это мощное оружие.

Красноречивый документ опал на стол черными обугленными комками. Граф Няри, взяв их на ладонь, стал растирать в пепел. Лицо у него при этом смягчалось все более и более, а когда он сдул с ладони последние хлопья пепла, он уже улыбался, как прежде. Снова перед графиней он стоял воплощенной учтивостью и любезностью.

— Разрешите мне, сиятельный друг, — заговорил он как можно более сокрушенно, — поцеловать вашу руку, которую я сжал так, что вам стало даже больно, разрешите мне попросить у вас прощения, что я так напугал вас угрозой, осуществить которую я никогда бы не смог. Мне надо было уничтожить документ, который вам не нужен, поскольку он уже выполнил свою задачу, и воспоминание о нем разве что омрачало бы мне минуты наивысшего блаженства.

Чахтицкая госпожа была в замешательстве.

Ее трясло от злости. С каким удовольствием накинулась бы графиня на него и выцарапала бы ему глаза, нагло улыбавшиеся на его любезнейшем лице. Однако дразнить его было бы опасно: она превозмогла гнев, придала своему лицу выражение всепрощения и постаралась быть как можно более приветливой.

— Вы в самом деле напугали меня, мой друг, — сказала она в замешательстве. — Оказывается, вы великолепный актер.

— О, я обладаю еще многими качествами, о которых вы не имеете понятия, сиятельная графиня. Надеюсь, вам еще представится случай узнать их.

Хотя он смотрел на нее улыбчиво, маленькие, блестящие глаза его пылали зловещим огнем.

Тревога, страх охватили ее. С той минуты, как он уничтожил роковой документ, она ощущала свою беспомощность перед ним. Было ясно, что они поменялись ролями Теперь уже она игрушка в его руках.

— На прощание я позволил бы себе выразить еще одно маленькое пожелание, сиятельная графиня, — сказал он просительно.

— Я с удовольствием исполню его, если это в моей власти, — ответила она с притворной готовностью и любезностью.

— Меня трогает ваша готовность, но я не злоупотреблю ею. И прошу-то я о пустяке. Я заслужил и ваш гнев, дорогой друг, и ваше наказание. Я опасаюсь, что вы за мое дерзкое поведение могли бы мне отомстить способом, который глубоко бы меня ранил. Я не хочу, проснувшись в день свадьбы, услышать, что к свадьбе все приготовлено, а невесты нет.

— Вы напрасно беспокоитесь…

— Я не до такой степени ослеплен любовью, чтобы не видеть: Эржика не любит меня и ее расположение мне еще предстоит завоевать. Не хочу поэтому подвергать себя опасности. Под вашим влиянием или по собственной воле она может перед свадьбой вдруг исчезнуть.

— И как бы вы хотели застраховать себя от подобной опасности?

— Самым простым способом. С вашего позволения я поставил бы перед дверью моей суженой стражу. Пятерых надежных гайдуков.

— Я предоставлю вам их.

— Благодарю, дорогой друг, но я рассчитываю только на своих гайдуков.

Она и с этим согласилась. Попрощались они дружески, но оба чувствовали, что нет уже ни слов, ни масок, из-под которых не выставляла бы рожки взаимная ненависть. И они уже провидели минуту роковой схватки и окончательного расчета.

Дора, должно быть, ждала ухода графа; едва он вышел, как она примчалась к госпоже.

— У тебя все готово, Дора? — спросила графиня, ожидавшая ее вечернего сообщения.

— Готово, ваша милость. Майорова мне сказала, что это самый сильный яд, который ей известен. Растворенный в жидкости, он действует мгновенно. Человек, выпивший его, рухнет, будто его хватил удар.

— Я довольна и тобой и Майоровой, Дора. Но полное удовлетворение я получу лишь завтра, когда наше дело выгорит.

В эту минуту у нее вдруг родилось подозрение, не собирается ли граф сам сделать с Эржикой то, от чего он предостерегал ее.

— Дора, — сказал она взволнованно, — всю ночь глаз не смыкай, даже на миг не вздумай вздремнуть. Собери десять гайдуков. Пятерых поставь в коридоре около комнаты графа Няри, а с остальными сторожи под его окнами.

— Уж не собрался ли он бежать?

— Не знаю. Но мы должны быть к этому готовы.

Так и получилось: сторожили и невесту и жениха.

Едва в замке все стихло и в окнах погас свет, Фицко покинул свою каморку и прокрался через двор к жилищу слесаря, опьяненный картиной, как он наконец отомстит Эржике Приборской. Как он вырвет ее из постели, заткнет рот, завернет в простыню и отошлет с помощью приятеля к турецкому паше. Он точно ослеп. Не заметил даже гайдуков, спрятавшихся вместе с Дорой в засаде под окнами графа Няри. И потому весь передернулся, когда Дора, углядев его, бурно рассмеялась:

— С каких это пор ты стал лунатиком, Фицко?

— А с каких это пор ты спишь с гайдуками на дворе? — напустился он на нее.

— С тех пор, как приходится сторожить сон жениха, чтобы он не очухался от своей любви и не взял ноги в руки.

Фицко смеялся до той минуты, пока не узнал, что сторожат и Эржику Приборскую, причем гайдуки графа Няри. Тут он, заскрипев от злости зубами, повернулся и, не проронив ни слова, вышел и постучал в темное окно Павла Ледерера.

— Спи спокойно, спи, Павел, — сказал он приятелю, уже готовому в дорогу, — ничего у нас не получится. Невесту сторожат гайдуки. Ничего, то, чего не смогли сделать сегодня, сделаем завтра. Моя месть только откладывается на день…

На следующий день, как только стало светать, чахтицкий замок ожил.

Отовсюду несся крик и топот. Войско с гамом собралось во дворе. Дым валил из труб и из-под котлов на треногах — для солдат варили гуляш. Госпожа решила угостить их за верную службу. Пусть наедятся и напьются вдосталь. Пить уже начали. Гайдуки выкатывали из подвалов бочки, вино наливали в чаши, настроение у всех было приподнятое.

Стали съезжаться гости. Окрестные господа не хотели упустить возможность быть свидетелями необычного брака — дочери неприметного земана с магнатом, который годился ей скорее в отцы, нежели в мужья. Чахтицкая госпожа приветствовала гостей самым сердечным образом. Вскоре рядом с ней появился граф Няри, изысканно одетый, свежий, словно помолодевший за ночь на несколько лет. Для каждого у него находилось приятное слово, для любой дамы — утонченный комплимент. Он сиял от нахлынувших чувств.

— Мне крайне любопытно знать, друг мой, как вы отблагодарите меня за то, что я так позаботилась о вашем счастье, — шутила графиня.

— Я ни перед кем не оставался в долгу за оказанную услугу. Отблагодарю я и вас, притом раньше, чем вы предполагаете.

Обещание прозвучало как угроза, таким же был и тон ответа:

— Однако поторопитесь, чтобы не опоздать!

И хотя он устремил на нее испытующий взгляд, она не удержалась, чтобы не ответить ему едким смехом:

— Не забывайте, что вы написали завещание. А смерть особенно любит людей, уже распорядившихся своими мирскими делами и обративших взор к небесам!

— Надеюсь, для меня смерть сделает исключение. А если и нет, я все равно успею отблагодарить вас за материнскую заботу. У меня такое ощущение, словно я ваш сын, и сердце мое переполнено сыновней благодарностью.

Алжбета Батори лишь с великим усилием превозмогла искушение ударить его по губам. Этот нахал становится в сыновнюю позу, дабы намекнуть на ее годы.

Он наслаждался ее видом: пущенная им стрела точно попала в цель.

— Прежде всего я обезврежу всех разбойников, — сказал он. — Мой гайдук еще не вернулся, но я уверен, что он найдет убежище грабительской ватаги. Я действительно мечтаю встретиться с ними, главным образом с Андреем Дроздом.

Услышав эти слова, Эржика побледнела. Она пытливо вперила глаза в лицо графа, пытаясь по его лукавому выражению определить, что же он замышляет против Андрея Дрозда.

— Ах, милая невеста! — воскликнул он, словно только сейчас заметил ее. — Вам сделалось нехорошо? Вы так бледны!

Она промолчала. Граф подошел к ней так близко, что она чувствовала на лице его дыхание, и стал тихонько, с улыбчивым лицом что-то говорить ей, словно нашептывал доверительные, нежные слова.

— Признайтесь, что вы его еще любите?

— Через несколько часов я стану вашей женой и знаю свой долг, — ответила она уклончиво.

— На прямой вопрос, — он схватил ее за дрожащую руку, я жду прямого ответа: вы любите его?

Она ответила измученным взглядом.

— Люблю! — Слово прозвучало так громко, что это услыхала Алжбета Батори, стоявшая чуть поодаль.

— Они так влюблены друг в друга, что без конца признаются в этом, — заметила она растерянно, не поняв Эржику.

— Если вы его так любите, почему вы не последовали голосу своего сердца и не убежали по крайней мере в последнюю минуту, ночью перед свадьбой? — полюбопытствовал граф Няри.

— Вы же сами знаете, что я не могла этого сделать. До вчерашнего дня меня стерегли гайдуки чахтицкой госпожи, а сегодня ночью — ваши.

— Ох, простите, милая невеста, я укорил вас в том, в чем, собственно, сам виноват.

— Но, помешав мне бежать, вы, сударь, лишили меня возможности спасти вашу жизнь.

— Я знаю, — сказал он растроганно, и Эржика тщетно пыталась угадать, искренне ли он взволнован или лжет, — и благодарю вас за это. Надеюсь, что прежде, чем ваша милая приятельница прикажет меня отравить, у меня еще будет время вознаградить вас.

— Для вас вознаграждение означает только мщение!

— Не всегда, — улыбнулся граф Няри, надев опять привычную маску.

— Последний раз предупреждаю вас, сударь. Не тратьте времени ни на мщение, ни на расплату. Свадьба — это ваша смерть!

— В таком случае вы не должны были бы меня предупреждать, а, напротив, торопиться со свадьбой, чтобы как можно скорее получить свободу.

— Мне милее рабство, чем свобода, купленная смертью другого человека!

— Вы в самом деле, милая моя невеста, обо мне такого нелицеприятного мнения? Вы думаете — меня можно отравить, когда я об этом знаю?

— Если вам и удастся спастись при первой попытке, кто знает, повезет ли вам при второй. Пусть даже сто раз вероломная смерть обойдет — в сто первый она все же настигнет вас!

— К счастью, я не трус. Несмотря на то что вы так убедительно стращаете меня, я не бегу! И не делайте этого и вы, прошу вас, даже если бы вам подвернулась возможность, во что я не очень верю. Я люблю вас и обещаю сделать вас счастливой.

Она посмотрела на него с изумлением. До чего это необычный человек! Ему угрожает верная смерть, ведь и он, должно, в этом убежден, и несмотря на все он хочет пойти с ней под венец, и вид у него при этом самый счастливый.

Разговор их показался Алжбете Батори подозрительным — она подошла к ним в сопровождении нескольких гостей. Жених озорно смеялся, невеста была мрачна и печальна.

— Мы немного повздорили, — объяснял граф Няри. — В самом деле, тут мы немного поторопились, но разве это не предвестие счастливого брака?

Гости рассмеялись, с ними и Алжбета Батори, которая тотчас спросила:

— А почему вы повздорили?

— Из-за пустяка. А точнее — из-за детей.

Эржика смотрела на него во все глаза.

— Из-за каких детей? — прозвучал нетерпеливый вопрос.

— Из-за наших, — рассмеялся граф Няри. — Эржика хочет девочку, а я — сына.

Эржика вспыхнула румянцем. Ей бы сквозь землю провалиться — только не чувствовать на себе эти смеющиеся взгляды, наслаждавшиеся ее стыдливостью.

— Но мы договоримся! — воскликнул граф Няри лукаво. — Пусть это будут двойняшки, мальчик и девочка!

Гости ответили громким хохотом.

Эржика в мучительном смущении спрятала пылающее лицо в ладони и бросилась наутек, словно этот веселый смех мог ее осквернить.

Она заперлась в своей комнате, легла на кровать и разрыдалась, будто хотела выплакать всю боль, все страдания.

Часы между тем спешили. Уже кончилось богослужение, за которым должно было последовать венчание.

В замке царило лихорадочное оживление. Рой портных одевал невесту. Она совсем пала духом, словно собиралась не на свадьбу, а на похороны. Зато граф пребывал в прекрасном настроении, дружески похлопывал по плечам своих гайдуков и шутил даже с Фицко.

— Если бы Бог сотворил тебя в таком настроении, как у меня сейчас, Фицко, ты был бы покрасивее! — крикнул он ему, и весь двор расхохотался.

Горбун покосился на графа и исчез в замке.

На дворе появилась нарядная карета чахтицкой властительницы. Солдаты приветствовали ее восторженным ревом.

Поначалу намеревались идти в храм пешком, но Эржика решительно воспротивилась. Дорога от замка до церкви, длиной примерно в три сотни шагов, была окаймлена толпами горожан, высыпавших из храма, чтобы поглазеть на свадебный кортеж. У Эржики закружилась голова, когда она представила себе, какое множество любопытных глаз вопьется в нее, пытаясь проникнуть в самые затаенные ее мысли и чувства. Ни за что на свете она не отдаст себя во власть этих глаз, она спрячется в углу кареты.

Девушки забрасывали цветами дорогу от замка к храму. Цветов было столько, что казалось, будто обобрали все сады и уже пустеющие с приближением осени леса, луга и поля.

На дворе усердные руки украшали и увенчивали карету, и граф Няри сам вплетал в колеса свежую хвою.

— Беги к священнику, — приказал он гайдуку. — Почему он еще не приказал звонить в колокола? Пусть благовестят все колокола и возгласят миру, что граф Няри женится!

Вскоре над Чахтицами поплыл колокольный звон, он еще больше подогревал свадебное настроение.

Ратники отошли от кареты, теперь вокруг ее замельтешили свадебные гости. Нарядный гайдук с цветистым кнутом в руке взошел на козлы.

Вдруг по двору прошелестел вздох восторга. К карете приближалась Алжбета Батори. Она вела за руку Эржику Приборскую. Все зачарованно впились в них взглядами. Женщины были так прекрасны, что трудно было решить, кому из них отдать предпочтение. Графиня, сознавая впечатление, вызванное ее величавостью и великолепно подобранным нарядом, победоносно оглядывалась по сторонам. Невеста, пылавшая от возбуждения, была хороша, как роза, не ведающая о своем очаровании. Ее весенний облик, обворожительная молодость выразительно оттенялась осенней, зрелой красотой графини.

При виде невесты у всех просияли лица, один Фицко, стоявший в стороне, помрачнел.

— Вот такой должен был бы видеть ее турецкий паша, — толкнул он Павла Ледерера, оказавшегося рядом. — Да и плата была бы соответственная. Ничего, похитим ее в свадебном платье, в нем мы ее и представим паше!

Граф Няри был в восторге.

Он пожирал глазами пленительную свою нареченную, с истинно поэтическим пылом выражал восхищение и благоговейно целовал ей руку. Алжбету Батори он словно не замечал. Эржика выслушивала поток восторгов без слов, и лишь по временам на ее лице мелькала вымученная улыбка.

Разница в их настроении каждому бросалась в глаза: жених сиял от счастья, излучал веселье, а невеста между тем была печальна, невыразимо грустна.

В тот миг, когда граф Няри сел в карету к невесте, в ворота влетел на коне гайдук, посланный графом на поиски разбойников. Солдаты и свадебные гости испуганно отскакивали при его приближении. Подъехав к карете, он сполз с коня и распластался на земле.

Граф Няри тотчас выскочил из кареты, приказал, чтобы принесли воды, и, улыбаясь Алжбете Батори, самонадеянно проговорил:

— Убежден, что мой гайдук нашел-таки логово разбойников!

На гонца вылили ведро воды. Он враз вскочил, оглядел лица, выражавшие величайшее напряжение, и радостно выкрикнул:

— Я выследил разбойников, ваша графская светлость!

— Где они, где? — спросил, подбежав к нему, Фицко. Он весь трясся от возбуждения. В этом состоянии он даже не заметил, что гайдук упал с коня подозрительно удачно и, облитый водой, вскочил так быстро и живо, словно вообще в этом не нуждался.

— Где они в эту минуту, я не знаю, — ответил гайдук, задыхаясь, — потому что я опрометью поскакал в Чахтицы — доложить, что выследил разбойников. Они были в роще между Новым Местом и Вагом. Теперь их там нет, когда я погнал в Чахтицы, они уже переправлялись через Ваг.

— Ты должен был пуститься вдогон! За Вагом они от нас скроются! — прорвало Фицко.

— Не скроются, — ответил гайдук, — и об этом позаботится пандур, с которым я их выслеживал.

— Ты молодец, что тотчас прискакал с известием, — сказал граф Няри. — Скажи, сколько разбойников вы с пандуром видели в той роще?

— Только одного, такого маленького, хромого…

— Вавро! — крикнула с ненавистью госпожа и схватилась за бедро, словно исцеленная рана снова стала жечь ее.

— Да, Вавро, ваша светлость! Выследили мы его в Новом Месте, а когда он стал оттуда уходить, таща тяжелый мешок, мы пустились за ним. В лесочке он скрылся в какой-то пещере. Мы с пандуром подошли ко входу и стали слушать, затаив дыхание. Вавро крикнул: «Я здесь, ребята, собирайтесь!.. Вот перекусим — и айда за Ваг!» Больше я уже не стал ждать. Велел пандуру не спускать глаз с разбойников, а сам помчался сюда!

— Превосходно, — отозвалась Алжбета Батори и тут же позвала ратного командира. — Не медля отправляйтесь в погоню за разбойниками! — распорядилась она.

Затрубил трубач, солдаты стали сбегаться, собирать коней и оружие, Фицко заторопил гайдуков, но госпожа остановила его:

— Сам присоединяйся к войску, а гайдуков с собой не бери. Нельзя оставлять замок без охраны и стражи!

— Пусть берет их с собой! — отозвался граф Няри. — У меня тут двадцать гайдуков. Чтобы охранять замок, и десяти хватит. Остальные тоже могут присоединиться к загонщикам. Чем их будет больше, тем лучше. Разбойничье логово надо крепко обложить, чтобы никто не спасся. А то, если хоть один останется на свободе, он станет семенем грядущего мятежа.

Алжбета Батори согласилась.

Ратники торопливо сели на лошадей, ожидая приказа о выступлении. Свадебная процессия, собравшаяся вокруг кареты, где сидела бледная, обессиленная Эржика, ждала отъезда загонщиков.

Наконец они с диким шумом высыпали со двора. Граф Няри снова подошел к Эржике Приборской.

— Я очень сожалею, милая моя невеста, но тотчас после свадьбы огорчу вас — срочно отъеду.

Она не смогла скрыть радости, охватившей ее.

— Я вижу, — лукаво улыбнулся граф Няри, — что вы не станете меня удерживать. За это я отблагодарю вас тем, что быстро вернусь и уже вечером мы будем вместе.

Казалось, резкий порыв бури разом сдул с лица ее радость.

— Мучительно сознавать, — горько улыбнулся он, — что мой отъезд так радует вас. Но тем более мучительна мысль, что вы сами просили бы меня остаться, знай вы, зачем и куда я еду тотчас после свадьбы.

— Вы испытываете мое любопытство, сударь.

— Сразу же и удовлетворю ваше любопытство. Я считаю своей обязанностью участвовать в облаве на разбойников прежде всего потому, что мечтаю уничтожить своего главного соперника.

— Вы имеете в виду Андрея Дрозда?

— Вы угадали. Но в чем дело? Вы плачете, дорогая невеста? Что ж, выплачьте свои слезы, успеете оплакать своего любимого еще до свадьбы.

Этот призыв был совершенно излишний. И без этих угроз она уже с трудом сдерживала слезы. Ведь минуты ее свободы были сочтены. Еще час, полчаса — и она станет женой ненавистного ей человека.

Лучше погибнуть, чем пережить эту свадьбу!

Все лицо ее было мокро от слез, когда она выходила из кареты и направлялась к храму.

Каждый, кто видел девушку, проникался жалостью к ней, хотя и не ведал причин ее слез и только что еще считал брак со столь знатным вельможей великим ее счастьем. Зато жених ликовал, словно всем видом своим старался возместить безрадостность невесты.

Свадебная процессия хлынула за женихом и невестой в храм, церковные двери закрылись. Эржика уже сидела на скамье патрона[50] Надашди по левую сторону от алтаря. Услыхав, как хлопнули двери, она содрогнулась. Ей представилось, будто за ней закрылись двери склепа…

Прихожане запели радостную песню, но она еще более опечалила измученную душу Эржики, словно погребальный псалом. Конец, всему конец… Когда отзвучит песня, священник навсегда свяжет ее с ничтожным ловеласом, которого она не любит и никогда не сможет полюбить.

Она расплакалась. Алжбета Батори сурово повернулась к ней.

— Эржика, — раздраженно процедила она, сжимая ее руку, — опомнись, сдержи себя! Положись на мое обещание. Ты станешь вдовой раньше, чем ты думаешь!

С другой стороны к ней наклонился граф Няри. Лицо его было чрезвычайно серьезно.

— Так пусть наступит конец притворству, Эржика, — зашептал он голосом, совершенно ему не свойственным, проникнутым нежностью и искренностью. — Я отомстил тебе за то, что там, в Прешпорке, ты так жестоко оскорбила мою гордость. Теперь я удовлетворен. Но месть мою увенчает и моя награда за твое мужество. Несмотря на неприязнь, ты предупредила меня об опасности, нависшей надо мной. Так вот: ты не станешь моей женой.

По мере того, как он говорил, Эржика явно оживала. Алжбета Батори напрягала слух, чтобы различить слова, осушившие слезы дочери и осветившие ее лицо, но тщетно. Графиня слышала лишь подозрительный шепот.

— Вы не женитесь на мне? — Эржика взволнованно схватила его за руку и сильно сжала в порыве радости.

— Нет, не женюсь, а отдам тебя любимому!

Девушка почувствовала, что может верить ему. Он и глазом не успел моргнуть, как она схватила обеими руками его голову, притянула к себе и на глазах у всех поцеловала.

Алжбета Батори побагровела от гнева, резко привлекла ее к себе. Обдав пылающим от ненависти взглядом графа, с удивлением обнаружила, что старый ловелас вспыхнул, будто юноша, от девичьего поцелуя.

Эржика стояла с высоко поднятой головой. Сердце в приливе счастья сильно колотилось. Вот она уже присоединила голос к радостной песне, лившейся из сердец ликующим потоком, точно сиянье солнца сквозь окна в полумрак церковных сводов.

— Положись на меня, Эржика, — зашептал снова граф Няри, не обращая внимания на злобные взгляды Алжбеты Батори, потрясенной странным поведением жениха и невесты. — Просчет возможен только в том случае, если Андрей Дрозд опоздает. Но он, я уверен, явится не слишком поздно. Если же задержится, упади в обморок и приди в себя, когда подам тебе знак. Упади на каменный пол, как мертвая. Не жалей свадебного платья!