Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

Глава 9. ТРЕВОГА НА НИКОПОЛЬСКОМ ПЛАЦДАРМЕ

Следующие десять дней (9-19 ноября) мы остаемся в Днепровке в ожидании приказа о контрнаступлении. Нам известно, что главная полоса обороны проходит в нескольких километрах к югу от деревни и что позиции слева занимают подразделения 3-й горно-стрелковой дивизии. Справа тянутся траншеи отдельных подразделений 258-й пехотной дивизии. В обеих дивизиях ощущается серьезная нехватка личного состава, вызванная сильными потерями во время ожесточенных летних боев. Им приходится довольно скудными силами оборонять широкий участок фронта, и они вынуждены противостоять хорошо вооруженному противнику, имеющему значительный численный перевес. Солдаты моей части сочувствуют тем нашим пехотинцам, которые так долго живут в окопах в таких суровых условиях на этом участке передовой и вынуждены отбивать бесконечные атаки врага.

Из нас, имеющих больше оружия и снаряжения, будут делать элитную часть, пополняя личным составом и используя только в тех случаях, когда требуется отбить атаки неприятеля, ворвавшегося на наши позиции. Поскольку нам разрешено — в отличие от других солдат, постоянно находящихся на передовой, — после успешных боевых операций возвращаться на наши зимние квартиры, то к нам относятся с уважением и завистью.

За последнее время наши потери настолько велики, что ни одна из трех стрелковых рот до конца не укомплектована личным составом, несмотря на постоянное пополнение.

После того, как заканчиваются бои на Никопольском плацдарме, мы имеем за плечами два полных месяца тяжелых сражений.

Мы остались без командира, и поэтому ветеранов Вольдемара Крекеля и Фрица Кошински назначают командирами отделений и выдают им автоматы. Моим вторым номером становится ефрейтор Вилли Краузе. Мой прежний второй номер, Фриц Хаманн, получает тяжелый пулемет, поскольку обер-ефрейтор Гейнц Барч тяжело ранен. Вторым номером у Фрица теперь панцергренадер Биттнер, молодой парень. Реорганизация коснулась и наших минометчиков. Унтер-офицер Фендер теперь занимает пост вахмистра Гаука, получившего серьезное ранение. Двух наших подносчиков патронов заменяют одним добровольцем и панцергренадером по фамилии Мерш. В числе моих старых знакомых, кроме Вариаса, имеются еще два ефрейтора — Эрих Шустер и Гюнтер Пфайфер. Их поселили в соседних домах, и они иногда втроем приходят к нам поиграть в карты. Остальных я не знаю, это главным образом новобранцы. Отто Крупка теперь приписан к нашему взводу.

Наш непосредственный начальник, гауптвахмистр, которого мы называем за глаза Spiess, являет собой прекрасный образчик фронтовика. Это опытный ветеран, который не любит ненужного риска и всегда проявляет разумную осторожность. Мы, пулеметчики, особенно ценим это качество, потому что нам приходится поддерживать огнем действия стрелковых взводов и нас не используют в рукопашных схватках.

На непродолжительное время команду над нашим эскадроном берет вместо риттмейстера один обер-лейтенант. Находясь под его началом, несколько наиболее предприимчивых солдат устраивают в заброшенном доме баню. Неплохая идея. Мы с удовольствием пользуемся представившейся возможностью хорошо помыться.

Мы с Вейхертом с самых первых дней устанавливаем хорошие отношения с Катей, уже упоминавшейся дочерью хозяйки дома, в котором нас поселили. Обе работают на полевой кухне горных стрелков, дочь — полдня, ее мать — целый день. Катя — стройная белокурая девушка, таких здесь зовут «паненками». Ее волосы заплетены в косы, замысловато уложенные на голове. Она носит просторное русское платье, некогда голубое, но теперь блекло-серое от долгих стирок. Каждое утро она тщательно моется, и когда приближается к нам, от нее пахнет армейским мылом. Увидев нас, девушка произносит: «Здравствуйте» и улыбается. Мне кажется, что, будь на ней современное модное платье, она выглядела бы очень красиво и элегантно.

Хотя у нас есть приказ избегать близких контактов с местным населением, — начальство опасается шпионажа и партизанских действий, — мы все равно вынуждены общаться с этой девушкой и ее матерью. Миша, доброволец и наш помощник, родом с Украины, он часто выступает в роли переводчика. Позднее я выучиваю несколько русских слов и добиваюсь того, что меня уже немного понимают в тех случаях, когда мне что-то требуется. Вейхерт тоже нередко использует к своему благу скудное знание русского языка и иногда приходит домой с раздобытой где-то курицей, которую тут же поручает заботам хозяйки и ее дочери. Наши солдаты даже немного заигрывают с Катей, и она очень довольна, когда мы коверкаем русские слова или когда сама пытается сказать что-то по-немецки. Однако никто из нас не думает вступать с девушкой в более серьезные отношения: об этом не могло быть и речи.

Проходит несколько недель, и Катя становится для нас кем-то вроде ангела-хранителя. Все это началось в тот день, когда мы вернулись из боя, усталые и замерзшие. К своему удивлению, мы обнаружили, что в нашей комнате тепло и идеально чисто, на кроватях охапки свежего сена. После этого она каждый день присматривает за нашим бытом, и в знак благодарности за ее заботы мы делимся с ней шоколадом из наших пайков. Как-то раз она просит пару носков для своей матери и в ответ на нашу просьбу получает сразу несколько пар. Мы также дарим ей форменную рубашку летнего тропического образца. Она примеряет ее и с забавным видом разглядывает себя в осколке зеркала, висящего на стене ее комнаты. Когда мы уходим на очередное боевое задание, она провожает нас тревожным взглядом, и я часто замечаю в такие минуты слезы на ее глазах.

Когда мы занимаем места в грузовиках, она всегда выходит проводить нас, и машет до тех пор, пока мы не скроемся из вида. Нередко она провожает нас в последнюю минуту перед выездом, потому что в тот момент, когда звучит сигнал тревоги, она все еще чистит картошку на кухне.

22 ноября. Ночью заморозки, а на рассвете начинается дождь. От дождя земля снова раскисает, и мы по щиколотку увязаем в грязи. Впереди, вдоль главной полосы обороны, кипит жаркий бой. Проходит час, и мы узнаем, что противнику пришлось отступить на юг. Командир 2-й роты убит. Противник также несет потери — примерно 50 убитых, нами также подбито несколько танков «Т-34», уничтожено 16 противотанковых орудий и несколько полевых орудий.

Мы все еще находимся в прежнем районе сосредоточения, ожидая нового приказа начать наступление.

Ночью было достаточно спокойно. Мы с моим вторым номером Вилли Краузе углубляем окоп и укрепляем бруствер дощечками от коробок с патронами. Наше настроение немного улучшается. Пытаемся заснуть в нашем окопе двухметровой глубины.

23 ноября. На рассвете просыпаемся от грохота пушек — противник предпринимает обстрел позиций нашей пехоты на правом фланге. Под разрывы вражеских снарядов думаем только об одном — как бы выдержать натиск русских. Наши мысли неожиданно прерывает гул моторов, заглушающий даже гром канонады. Я чувствую, что дрожат даже стенки окопа. Такое ощущение, будто мы стали свидетеля настоящего землетрясения. Гул с каждой минутой становится все громче и громче.

По дну оврагу движется какая-то машина чудовищных размеров. Она кажется такой же огромной, как дом, но у нее имеется орудийный ствол. Насчитываю четыре таких стальных монстра. Ничего подобного я раньше не видел. Они двигаются на огромных гусеницах; скорость небольшая, прогулочная.

Мы выглядываем из окопов, стараясь получше разглядеть невиданных механических гигантов. Даже у наших ветеранов нет никаких объяснений на этот счет. Затем по траншеям быстро, как лесной огонь, распространятся слух: это «фердинанды», новые 75-тонные самоходные противотанковые орудия с 88-мм пушкой и специальным прицелом, позволяющим уничтожать вражеские танки на неслыханных расстояниях. Какой-то унтер-офицер сообщает нам, что эти громадины управляются двумя огромными дизельными двигателями и двумя электрическими моторами. Они передвигаются на необычайно широких гусеницах, но, несмотря на это, все равно проваливаются в здешнюю грязь. Дождь и грязь — худшие враги «фердинандов», способные совершенно обездвижить эти грандиозные машины. Таким образом, «фердинанды» лучше подходят для позиционных и оборонительных сражений. На какое-то время пять таких грозных боевых машин направлены на наш участок передовой для испытания их технических качеств.

В связи с «Фердинандами» я хотел бы рассказать об одном случае, произошедшем несколько дней спустя и подтверждающем их боевую мощь. Мы отбили атаку врага, и перешли в контрнаступление. Нас поддержали своим огнем четыре штурмовых орудия и четыре «Фердинанда». Когда противник скрылся в поле подсолнухов, и мы ворвались на позиции советских войск, на нас двинулись 22 танка «Т-34». Штурмовые орудия и «Фердинанды» откатились в овраг позади нас и скрылись из вида. Они дождались той минуты, когда «тридцатьчетверки» подошли на благоприятное расстояние, и обстреляли их, сразу же уничтожив шесть вражеских бронемашин. Остальные советские танки остановились и открыли ответный огонь. Когда противотанковые орудия, располагавшиеся у нас за спиной, снова дали залп, в воздух взлетели башни еще трех танков «Т-34» и загорелись еще две боевых машины. Оставшаяся часть советских танков развернулась и, держась на почтительном расстоянии, двинулась на нас. Одиннадцать «тридцатьчетверок» теперь располагались, как им казалось, на безопасном расстоянии. Однако они ошиблись в своих предположениях, и то, что случилось через несколько минут, было просто невероятно. «Фердинанды» немного выехали из оврага, чтобы лучше разглядеть цели. Советские танки тем временем выстроились шеренгой на гребне небольшой высотки, чтобы, в свою очередь, лучше видеть нас, пехотинцев. Четыре «фердинанда» выстрелили практически одновременно. Два танка «Т-34» сразу же охватило пламя. Два удачных попадания! Вражеские танки отступают, но «фердинанды» продолжают вести огонь. Загорается еще одна «тридцатьчетверка», остальные отступают и скрываются за гребнем холма.

По всей видимости, русские недоумевают по поводу того, что за новое оружие применили против него части вермахта. Мы все уверены в том, что «фердинанд» станет настоящей немезидой для советской «тридцатьчетверки». Когда вражеская пехота залегает в поле среди подсолнухов примерно в 300 метрах от нас, мы решаем остаться на ночь на наших старых позициях.

Для пущей безопасности мы время от времени стреляем осветительными ракетами. В полночь над нами неожиданно нависает зловещая черная тень, закидывающая нас гранатами. Полетав кругами у нас над головой, две советские «швейные машинки» не дают нам возможности и далее освещать участок фронта впереди нас. Как только русские летчики замечают хотя бы крошечный лучик света, они начинают забрасывать нас бомбами. Мы не осмеливаемся закурить, даже накрывшись с головой.

Вглядываемся в темноту впереди. Вилли Краузе кажется, будто он услышал какой-то шум. Я ничего не вижу, потому что «швейные машинки» не дают нам возможности осветить местность. Какое-то время сохраняется тишина, однако в следующее мгновение мы слышим пулеметную очередь. В небо взлетают осветительные ракеты, и мы поднимаемся в атаку. Раздается треск пулеметных очередей и винтовочных выстрелов. Темнота снова освещается светом ракет. Фигурки впереди нас пускаются в бегство. Кто-то падает на землю, кто-то, подняв руки, сдается в плен. Мы захватываем шестерых пленных. Стрелковое подразделение на правом фланге берет в плен одиннадцать человек. Отводим их на сборный пункт. Вид пленных удивляет нас — это пожилые люди, самому младшему около пятидесяти лет. Мы узнаем от них, что примерно тридцать красноармейцев под предводительством комиссара получили приказ прорваться на наши позиции и взять «языка». Советское командование желает узнать, какое новое оружие было применено против частей Красной Армии. Пленные также сообщают, что призвали их совсем недавно и после короткой стрелковой подготовки, только вчера получив винтовки, они оказались на линии фронта.

Нас чрезвычайно удивляет то, что красноармейцы проявили удивительную осторожность и почти четыре часа ползли по полю подсолнечника, чтобы преодолеть расстояние в 300 метров. Появление «швейных машинок» было призвано отвлечь наше внимание от этой разведывательной операции. Однако мы серьезно нарушили планы противника, и ему остается лишь догадываться о том, какое таинственное оружие теперь уничтожает его танки.

Следующие недели новое самоходное орудие «фердинанд» часто используется на нашем плацдарме. Скоро все мы оцениваем по достоинству его технические качества, однако понимаем и недостатки — огромная масса ограничивает подвижность и проходимость, самоходное орудие часто вязнет в грязи бескрайних украинских степей. Именно по этой причине нашим саперам приходится взорвать их, чтобы они не достались врагу, при эвакуации наших частей с плацдарма и отступлении от Днепра к Бугу.

24 ноября. Ночью было холодно. Мы по-прежнему занимаем наши старые оборонительные позиции между Днепровкой и Стахановом. Прибытие «фердинандов» поднимает наш боевой дух, даже несмотря на то, что ночью их отводят на другой участок передовой. Утром погода меняется и начинается дождь. Тщетно стараемся укрыться от него плащ-палатками. Промокшие до нитки, мы идем вперед по жидкой грязи. Впереди слышатся звуки боя, грохот выстрелов из танковых орудий. Через пару часов гул затихает.

До нас доходит слух о том, что наши «фердинанды» уничтожили на переднем крае 40 вражеских танков и 15 самоходных орудий. Наши «Хуммели» и «Хорниссы» — штурмовые орудия и самоходные противотанковые орудия уничтожили еще 15 танков. На западном фланге другие подразделения нашей дивизии смогли отбросить части противника обратно к главной полосе обороны.

Становится тихо. По-прежнему идет сильный дождь, и наши окопы все больше и больше наполняются жидкой грязью. Вражеская пехота находится в таких же трудных условиях. Мы слышали, что у русских возникли серьезные проблемы с прибытием пополнения, доставкой продовольствия, вооружения и боеприпасов.

25–28 ноября. Вот уже четыре дня остаемся в раскисших от грязи окопах. Погода часто меняется, но постоянно стоит холод и сохраняется высокая влажность. Часто идет дождь. Наше снаряжение покрыто липкой грязью. Ночью подмораживает, и оружие из-за низких температур приходит в негодность. Из-за постоянного бездорожья пищу привозят нерегулярно. Однажды машина с едой добиралась к нам из тыла долго: восемь километров она ехала целых два часа.

29 ноября — 1 декабря. Противник силами батальона трижды атаковал нас. Ему удалось в нескольких местах прорвать нашу линию обороны, но мы каждый раз отбрасывали его при помощи штурмовых орудий и пулеметов. Русские понесли большие потери, и им придется бросать в бой резервные части.

2 декабря. Нас, наконец, сменяют горные стрелки. Когда они приезжают на грузовиках, идет сильный дождь. Похоже, что русские догадываются, что происходит, и обрушивают на нас огонь своей тяжелой артиллерии. Мы снова несем потери, у нас много убитых и раненых. Уничтожены два наших грузовика. Остальные машины снова вязнут в грязи, и нам без конца приходится подталкивать их. Расстояние, которое водитель обычно преодолевает за 15–20 минут, теперь отнимает не менее двух часов.

Смертельно усталые и потрясенные гибелью боевых товарищей, мы медленно плетемся к своим хатам. Первый, кто встречает нас, это, конечно же, Катя. Она устраивает для каждого из нас сюрприз — на наших койках лежат маленькие подарки — пара сигарет, несколько листов писчей бумаги пакетик папиросной бумаги и тому подобные милые безделицы. Все это она, скорее всего, выпросила у горных стрелков. Три койки остаются пустыми — те, кто их занимает, ранены — таких двое, или убиты — один человек, пехотинец Мерш. Катя положила на его койку маленький крестик, сделанный из двух веточек. Интересно, откуда она узнала о его гибели?

3 декабря. Многие из наших товарищей убиты. Каждый день на кладбище появляется все больше крестов. Среди них много моих знакомых пехотинцев. Я помню, каким веселыми и жизнерадостными были эти парни в те дни, когда мы находились во Франции и позднее в Италии. Теперь их больше с нами нет. С особой грустью узнаем о том, что всего несколько часов назад во время артиллерийского обстрела осколком убит ефрейтор Рудник. Хочется поскорее уснуть, чтобы хотя бы ненадолго забыть об этом.

4 декабря. Вчера у нас было что-то вроде праздника. Мы смогли помыться, побриться и переодеться в чистые подштанники. Еда была превосходной. Нам привезли гуляш с лапшой, а на десерт был пудинг из манной каши. Мы также смогли постирать форму и вычистить оружие.

Нам также удалось немного поспать днем, пока снаружи шел снег. Правда, шел он недолго и лишь немного прикрыл раскисшую от дождей землю. Еще одно наше достижение — мы выложили досками путь в уборную.

Поскольку мы понесли серьезные потери, некоторые взводы и отделения формируются заново. У меня теперь новый второй номер, опытный солдат по имени Пауль Адам. Вилли Краузе теперь второй номер у Фрица Хаманна. Наших помощников-добровольцев переводят в обоз, и вместо них мы получаем нескольких солдат из минометного отделения. Подобные перемещения обычно воспринимаются нами без особого восторга, но это не так уж и важно, потому что мы все равно остаемся крепкой и спаянной боевой группой. Для меня самое важное это то, что со мной остается мой пулемет, потому что без него я чувствую себя голым и беззащитным.

5–9 декабря. У нас новый командир эскадрона. Подобные офицерские назначения в последнее время происходят довольно часто, поскольку наши потери довольно высоки. Наш новый командир — мы зовем его за глаза Стариком — очевидно, еще не воевал на передовой, хотя он это всячески скрывает. Говорят, что он время от времени вызывает к себе подчиненных и читает им лекции о военных операциях, которые, видимо, сам прослушал в военном училище. Отто, официант по профессии, назначенный вестовым командира, рассказывает нам о том, что Старик обожает использовать в речи иностранные слова. Он читает свои лекции на так называемом академическом немецком языке, содержащем массу слов иностранного происхождения. Отто признается, что еле сдерживается от смеха, когда вахмистру и другим унтер-офицерам задается вопрос о том, понятно ли им сказанное, и те отвечают: «Так точно, герр обер-лейтенант!» После этого они просят у Репы разъяснений. Репа — это унтер-офицер с высшим образованием, очень знающий и толковый парень. Свое прозвище он получил в Италии, где мясу всегда предпочитал вегетарианские блюда.

Поэтому Репе приходится объяснять унтерам, что Старик имел в виду под выражениями «превентивная атака», «симметричный боевой ответ», «отклонение от демаркации». Старик почему-то считает, что солдаты должны понимать его витиеватую речь — по всей видимости, он так долго жил среди себе подобных, что давно разучился высказываться просто и ясно.

Как-то раз он перед строем спросил прибывшего к нам три дня назад панцергренадера, удалось ли ему «интегрироваться». Молодой солдат, уроженец Верхней Силезии, говоривший по-немецки с забавным акцентом, недоуменно посмотрел на него и ответил: «Пока не знаю, герр обер-лейтенант!»

Нам становится понятно, что Старик не ожидал подобного ответа. Он спрашивает:

— Почему? Ведь вы уже три дня как в нашем подразделении, верно?

— Так точно, герр обер-лейтенант! — отвечает силезец. — Но я получил черную таблетку от поноса только два часа назад!

Мы разражаемся хохотом. Солдат подумал, что Старик поинтересовался у него, помогли ли ему таблетки.

Командир посмеялся вместе с нами, но, видимо, так и не понял, что мы смеялись также и над ним.

После этого случая силезец — его имя Йозеф Шпиттка — становится объектом наших шуток. Мы даем ему прозвище Перонье — он часто употребляет это слово в отношении самых разных вещей, но что оно на самом деле значит, он и сам не знает. Он вскоре становится моим другом. Перонье — надежный парень и очень смелый солдат, на передовой он порой ведет себя так опрометчиво, что нам приходится удерживать его, чтобы он по неосторожности не попал под вражескую пулю.

14 декабря. Минувшей ночью происходит один случай. Был слышен громкий смех, как будто кто-то рассказывал анекдоты. Во многих домах всю ночь звучали песни и звуки губной гармошки. Это напомнило мне об унтер-офицере Деринге и боях на плацдарме близ Рычова. Деринг исполнял такие же солдатские песни — веселые и грустные. Все затихают и погружаются в воспоминания. Чтобы развеять невеселые мысли, кто-то извлекает и пускает по кругу бутылку шнапса. Любители выпивки предаются возлияниям до тех пор, пока не валятся без чувств на койки и не засыпают мертвым сном.

Вольдемар Крекель и обер-ефрейтор Кошински были в числе тех, кто участвовал в попойке. Где же они раздобыли выпивку? Судя по всему, у них бездонный запас спиртного. Времени от времени один из них вставал, выходил из блиндажа и возвращался с новой бутылкой. Запах, исходящий из стопок, кажется мне ужасно тошнотворным. Фриц Хаманн объясняет мне, что это самогонка — самодельный русский шнапс, его гонят из кукурузы и свеклы. Ее можно купить у русских добровольцев, работающих на полевой кухне. Так вот, значит, где ее добывают. Запас самогонки спрятан где-то в траншеях. Любители выпивки знают, что во время боев приобрести ее очень трудно.

15 декабря. Вот уже несколько дней стоят сильные морозы, и дороги снова сделались удобными для проезда. Вчера даже шел снег. Чувствуется скорое приближение Рождества. Это мое второе Рождество в России. Может быть, нам повезет, и мы отпразднуем его здесь, на наших зимних квартирах, а не на передовой.

16 декабря. Сегодня мы обмазываем все машины мелом, чтобы замаскировать их, сделав белыми как снег. Перед будущим боем выворачиваем на другую, белую сторону наши маскировочные халаты. На несколько минут отправляюсь вместе с Паулем Адамом и Вейхертом в переформированное минометное отделение. Вариас сообщает нам, что к ним пришли три новых солдата из соседнего эскадрона. Мы не успеваем зайти в дом, в котором они остановились, как в нос ударяет приятный запах вареной курятины. Это удивляет меня, ведь приказом командования реквизиции домашнего скота и птицы у местного населения строго запрещены. Тем не менее в хате варится куриный суп. Замечаю, что Вейхерт украдкой облизывается.

Шагнув через порог, видим, что сидящие или лежащие на койках солдаты с удовольствием поглощают горячий суп. Некоторые с аппетитом обгладывают куриные кости.

После короткого приветствия Вейхерт с любопытством спрашивает:

— Скажи, Вариас, откуда доносится этот божественный запах?

Вместо Вариаса отзывается другой человек, представляющийся обер-ефрейтором Бернхардом Кубатом. Он перестает жевать и отвечает Вейхерту:

— Откуда? К нам в окно случайно залетели три прелестные индейки и уселись прямо на хозяйкину сковородку, а потом не смогли улететь прочь.

Вейхерт изумленно смотрит на него, и мы все дружно начинаем хохотать.

— Ты знаешь, местные пернатые жители — очень домашние, — продолжает обер-ефрейтор, все так же обрабатывая куриную ножку. — Нам стало искренне жаль их, бедняжек. Мы подумали, что они замерзнут на улице. Мы очень обрадовались, когда они залетели в наш дом, чтобы согреться.

Присутствующие одобрительно улыбаются, многие из них начинают хихикать.

Обер-ефрейтор указывает куриной ножкой на окно и продолжает:

— На улице было слишком холодно и полно снега.

Кубат пожимает плечами. Вейхерт, который тайно надеется заполучить кусок курятины, подыгрывает ему и спрашивает:

— Так, понятно, а что же было дальше? Обер-ефрейтор чешет раскрасневшийся лоб и медленно произносит:

— А дальше я, естественно, разрешил им погреться и просто… — он делает такой жест, будто сворачивает курам головы — …потому что я, разумеется, не мог допустить, чтобы эти несчастные птички жили в кастрюле. Теперь тебе все понятно?

Вейхерт ухмыляется и говорит:

— Понятно. Мы тоже откроем окошко в нашем доме, и тогда к нам тоже, может быть, залетят несколько замерзших курочек. Я всегда с нежностью относился к нашим пернатым друзьям. Они как только увидят меня, так сразу вытягивают шейки, хотят чтобы я их пощекотал.

Кубат догрызает куриную ножку, затем смотрит на Вейхерта и решительно произносит:

— Даже не думай об этом, куриный щекотун. Ты же знаешь, какой мы получили приказ. Если тебя, проказника, поймают за этим делом, то ты получишь по полной программе! — Сделав короткую паузу, он продолжает: — Впрочем, посиди у нас и погрызи пару косточек, если желаешь.

Вейхерт ничего не отвечает и лишь улыбается, демонстрируя обер-ефрейтору крупные зубы с золотой коронкой на верхней челюсти. После этого мы получаем изрядный кусок курятины и половину котелка жирного куриного бульона. Мы замечаем, что Кубат не только старший по званию среди этих ребят, но и пользуется несомненным авторитетом у них и последнее слово всегда остается за ним. Вариас позднее рассказывает нам, что друзья прозвали этого парня Хапугой, признавая тем самым его непревзойденный талант добывать еду при любых обстоятельствах. Кстати, «хапуга» звучит все-таки благообразнее, чем «ворюга».

Из последующих разговоров с недавно прибывшими в наше подразделение солдатами мы узнаем об унтер-офицере Хайстерманне, которого хорошо знаем по тренировочному лагерю в Инстербурге. Он добился того, что его определили в обоз, и теперь занимается снабжением и тем самым избегает передовой. То, что нам рассказывает о нем Кубат, вызывает у нас нескрываемое отвращение. Когда его часть находилась на переднем крае, унтер-офицер заманил в дом двух русских женщин под тем предлогом, что нужно сделать какую-то работу. Горные стрелки обвинили его в том, что он зверски изнасиловал двух молодых русских девушек, выполнявших какие-то его приказы. Однажды вечером он посадил их в машину, а затем изнасиловал. Меня это не удивляет — такое вполне в духе Хайстерманна.

Хотя Хайстерманн все отрицал, по словам Кубата, его делом заинтересовалось высокое начальство и потребовало расследования. Однако оно еще не закончено. Между тем насильник неожиданно исчез — отправился в тыл по каким-то служебным делам, связанным с ремонтом техники, и не вернулся. Мы предполагаем, что где-то на Днепровской низменности на него напали партизаны, которые охотятся за немецкими солдатами, передвигающимися в одиночку. Никто точно ничего не знает, но дело Хайстерманна якобы уже закрыто. Вспоминая об этом случае, могу сказать, что с подобными отвратительными типами мне еще не раз приходилось сталкиваться во время войны, но ни один из них не был так омерзителен, как Хайстерманн.

17 декабря. Сегодня у многих из нас особый день. Поскольку мы постоянно вели себя осторожно и на этом основании все еще числим себя среди живых, то получаем Железные кресты 2-го класса и бронзовые заколки за рукопашные бои. В нашем подразделении этих наград удостаиваются Фриц Хаманн, Вариас и я. Не стану отрицать, что я горжусь этим, потому что Железный крест 2-го класса дает нам право неофициально называться «фронтшвайне», «фронтовыми свиньями», то есть ветеранами. Вообще, награды присваиваются достаточно странно. Во-первых, награждают командиров. Это само собой разумеется: разве такое допустимо — солдат имеет Железный крест, а его командир — нет?

Мы, солдаты, знаем, как это делается. Один за всех, говорят командиры, и этот самый «один» всегда начальник, старший по званию. Когда воздали должное начальникам, можно слегка обласкать и нас, серую скотинку. Если Железным крестом награждают солдата, то он обязательно рисковал собственной головой. Мы, фронтовики, без особого почтения относимся к наградам командиров. Тыловикам они еще могут показаться героями, нам — никогда. Офицерские награды вручаются, так сказать, по совокупности деяний подчиненных, то есть нас, простых солдат. В целом против такой системы никто не возражает, хотя ее несправедливость известна всем. Разве тут поспоришь? Бывают, конечно, исключения, иные офицеры по-настоящему умеют командовать и воевать. К сожалению, я чаще встречал таких офицеров, которые не заслуживали своих наград.

Я не очень высоко ценю награду, которую мне вручат лишь через несколько месяцев. Награждение во многом зависит от случая, и некоторые по-настоящему храбрые солдаты не получают орденов или медалей. Это относится главным образом к нашим погибшим товарищам. Я знал многих отважных парней, сражавшихся в рукопашных боях под Рычовом, а также участвовавших в других сражениях в конце войны. Они были вполне достойны наград, но не получили их, потому что командиры понесли большие потери личного состава или потому, что в их подразделениях командиры менялись так часто, что не смогли вовремя аттестовать геройские действия своих подчиненных. Порой мне встречались офицеры, которые специально не отмечали подвиги своих солдат, чтобы их заслуги приписать себе. Такова солдатская доля: ты всегда зависишь от мнения о тебе командира, и тебе повезет лишь в том случае, если совершишь выдающийся подвиг и попадешь при этом на глаза высокому начальству. Такое случилось с одним из моих друзей: он удостоился Рыцарского креста. Я сделал в дневнике записи об этом случае весной 1944 года, в дни нашего отступления, когда мы шли по таким глубоким болотам, какие я больше никогда в жизни не встречал. Мы тогда отступали к Бугу, с берегов которого нас позднее перебросили в Румынию. Отступление продолжалось несколько месяцев, и за это время погибло много моих товарищей. С некоторыми из них мне надолго пришлось расстаться, потому что они получили ранения и, слава богу, были отправлены в тыл.

Сегодня, получив известие о награде, я впервые выпил спиртного. У всех поднялось настроение, мы долго болтали на самые разные темы и, как следствие, поздно легли спать.

18 декабря. Ночью снова шел снег. Мы обтираемся свежим снегом и затеваем игру в снежки. Утро очень красивое, солнечное. Погода просто сказочная. Вокруг необычно тихо, лишь вдали слышатся приглушенные редкие взрывы артиллерийских снарядов. Настроение у нас прекрасное. Вчера в деревне показывали фильм. Часть нашего эскадрона смотрела его вчера, сегодня — наша очередь.

Когда мы возвращаемся после сеанса в нашу хату, то с порога ощущаем какой-то необычайно вкусный запах. Это хозяйка вместе с Катей приготовила для нас сюрприз — овощной суп под названием борщ. В его состав входит капуста, помидоры и, конечно, консервированная говядина. Вкус у борща бесподобный.

Пауль Адам так и увивается за Катей. Им явно приятно находиться в обществе друг друга, они часто смеются. Я подхожу к ним и вижу, что Катя показывает ему какие-то фотографии. Среди них два рисунка карандашом.

— Кто это? — спрашиваю я, и лицо Кати тут же принимает серьезное выражение. Она что-то отвечает мне, но я ее не понимаю. Пауль уже неплохо научился говорить по-русски и поэтому объясняет мне, что это портреты ее братьев. Они сейчас на войне. Один из них нарисовал автопортрет и портрет брата, он считается неплохим художником.

Затем Катя неожиданно начинает плакать. Она проклинает войну, вскидывает вверх руки и повторяет:

— Война капут!

Бедняжка! Мы тоже хотим, чтобы эта война поскорее закончилась, но кто знает, сколько придется ждать до ее конца?

19 декабря. Сегодня все по-другому, не так, как вчера. Мирная жизнь кончилась. Я просыпаюсь, и вскоре противник открывает подвижный заградительный огонь. Взрывы с каждой минутой становятся все громче и громче. Этого наступления противника мы уже давно ожидали. Сумеют ли наши товарищи, сидящие в окопах на главной полосе обороны, сдержать натиск врага? Нет! Враг врывается на наши позиции, и сразу же после этого звучит сигнал тревоги. Когда мы садимся в грузовики, чтобы отправиться на передовую, Катя выходит проводить нас. Я вижу в ее глазах слезы. Какие чувства она сейчас испытывает? Мне кажется, что предстоящий бой будет очень тяжелым, с огромными потерями. Хорошо, что человеку не дано знать свое будущее.

Катя проходит какое-то расстояние вслед за нами и машет рукой. Мы видим ее фигурку до тех пор, пока наша машина не скрывается за поворотом. Грузовики выезжают из деревни и останавливаются в естественном укрытии, в неглубокой низине. Звуки боя становятся громче. Мы спрыгиваем на землю и ждем дальнейших указаний.

Перед нами неожиданно появляются несколько танков «Т-34». Они всего в нескольких сотнях метров от нас, въехали на гребень холма и ведут оттуда огонь по деревне. Стремительно, как лесной пожар, до нас доносится новость о том, что враг прорвал линию обороны наших пехотных и горнострелковых подразделений и накрыл наши артиллерийские расчеты на высотке в нескольких километрах от деревни. Советские войска устремились в образовавшиеся бреши нашей линии обороны и в данный момент, наверное, берут в плен немецких солдат.

Наши штурмовые орудия и танки появляются у нас за спиной. Начинается бой с советскими бронемашинами. Танки «Т-34» становятся удобными мишенями. Вскоре мы подбиваем двадцать «тридцатьчетверок», потеряв при этом всего два своих танка. Остальные русские танки торопливо отступают.

Ближе к полудню в бой вступают панцергренадеры. Нам приходится пересекать участок открытой местности. Враг уже ожидает этого и встречает нас яростным огнем артиллерии и пулеметов. Мы оказываемся в настоящем аду. В дополнение ко всему нас начинает утюжить вражеская штурмовая авиация. Наши танки быстро устраивают дымовую завесу. Мы же лежим на земле без какого-либо прикрытия, мечтая о том, чтобы хотя бы куда-нибудь зарыться или уползти в безопасное место.

Земля дрожит от бесконечных взрывов. Отовсюду слышатся мучительные стоны и крики раненых, призывающих на помощь медиков. Устремляемся вперед с одной-единственной мыслью: поскорее бы найти какое-нибудь убежище в этом кромешном аду. Хотя нам удается избежать перекрестного артиллерийского огня, мы понимаем, что смерть подстерегает нас повсюду. В любую секунду мы можем стать жертвами пулеметной очереди или выстрела из противотанкового орудия.

Пули свищут у меня над головой, а на снегу с шипением остывают осколки снарядов. Кожей лица ощущаю волну жара и снова бросаюсь на землю. К несчастью, ударяюсь подбородком о стальной кожух пулемета, который при падении соскальзывает с моего плеча. На несколько секунд теряю сознание, но затем быстро вскакиваю на ноги и, повернув направо, бегу туда, где заметил небольшой бугорок с плоской вершиной, засыпанный снегом. Пули с противным свистом впиваются в землю у меня под ногами. Судорожно пытаюсь вспомнить, сколько раз за последние недели я бегал вот так, под дождем вражеских пуль. До сих пор мне везло, и с божьей помощью я оставался жив и невредим. Повезет ли мне на этот раз?

Поступаю так, как обычно: бегу, согнувшись в три погибели, движимый страхом в любой момент получить пулю или осколок. Мне кажется, будто мое тело заряжено электричеством. Чувствую, как по спине пробегают волны тепла. Пот струится по лбу и заливает глаза. Время от времени я бросаюсь на землю и прижимаюсь к ней, втягивая голову в плечи, как черепаха. Понимая, что так будет безопаснее, оставшееся расстояние преодолеваю ползком. Затем снова вскакиваю и бегу дальше, закинув пулемет на плечо. Мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем я достигаю цели — заснеженного бугорка. Здесь я нахожу некое подобие укрытия.

Со всех сторон по-прежнему слышатся крики раненых, не способных передвигаться самостоятельно. Они лежат на распаханной взрывами земле, истекая кровью.

Большинство из них умирают от переохлаждения, так и не получив медицинской помощи. Замечаю Вилли Краузе, лежащего в луже крови в десяти шагах от меня. Он уже мертв. К его спине привязан станок пулемета Фрица Хаманна. Неподалеку умирает от смертельной раны юный панцергренадер из отделения Дрейера. Из головы у него течет кровь, он тщетно пытается дотянуться до станка своего пулемета. Я своими глазами видел, как этого парня скосила вражеская пулеметная очередь. Его изрешеченное пулями тело содрогается в мучительной агонии. Пауль Адам, также видевший это, лежит рядом со мной и заходится в приступе безумного кашля. Он на бегу успел отвязать от спины станок и нес его в правой руке. Позади нас солдаты пытаются погрузить раненых в бронетранспортер.

Впереди в окопах вдоль гребня высотки залегли русские солдаты. Наши пулеметчики поливают их очередями с флангов. Наступление продолжается. Немецкие танки и штурмовые орудия наступают по всему участку фронта, обрушивая залпы огня на позиции советских войск. Снова открывает огонь советская дальнобойная артиллерия. На этот раз снаряды падают между нами и красноармейцами. Русские поспешно выпускают зеленые сигнальные ракеты, и теперь снаряды ложатся ближе к нам.

— Быстро! Зелеными трассирующими снарядами, пли! — кричит кто-то, и небо тут же освещают цепочки зеленых огней. Уловка сработала! Следующие снаряды летят дальше и взрываются далеко в тылу.

При поддержке танков мы закрепляем успех наступления. Взводы, идущие правее нас, уже забрасывают вражеские окопы ручными гранатами. Заряжаю пулемет и бросаюсь вперед. Противник деморализован. Некоторые красноармейцы выскакивают из траншей и, бросив винтовки, пускаются в бегство. Однако двое залегли за станковым пулеметом и ведут огонь. Прямо на бегу выпускаю в них очередь. Потом, поскользнувшись на ледяной корке на краю окопа, падаю в него.

Краем глаза улавливаю прямо перед собой блеск металла. Чувствую, как что-то острое вспарывает мне щеку. Я держу пулемет в правой руке и собираюсь встать, когда замечаю русского солдата, который пытается проткнуть меня штыком. В следующее мгновение он падает, прошитый пулеметной очередью. На краю окопа стоит Фриц Кошински с пулеметом в руках. Он явно собирается прыгнуть ко мне в траншею, но неожиданно падает на землю. Я хватаю его за маскировочный халат и с помощью какого-то солдата затаскиваю в окоп. Фриц стонет и морщится от боли. Солдат, оказавшийся рядом со мной, — санитар. У него белое как мел лицо. Он произносит что-то невнятное, и мы оба как загипнотизированные смотрим, как на белом маскировочном халате Фрица расползается кровавое пятно. Санитар хочет перевернуть его на бок, но Фриц прижимает руки к животу и стонет:

— Оставьте меня в покое! Мне больно!

Я хочу немного ободрить товарища и уверяю, что врачи скоро поставят его на ноги. После этого я пожимаю ему руку и говорю:

— До встречи, Фриц! Пора в бой. Поправляйся. Мой товарищ кивает и пытается улыбнуться. Получается так, что Фриц Кошински спас мне жизнь.

В следующий раз меня спасет кто-нибудь другой, и при случае я тоже выручу кого-нибудь. На фронте именно так и полагается поступать. Все пытаются изо всех сил сохранить себе жизнь, а также жизнь товарищей. Об этом не говорят, на передовой это в порядке вещей.

Наступление тем временем продолжается. В окопах все еще кипит бой. Я бегу вслед за другими солдатами и вскоре догоняю Пауля Адама. Он оборачивается и произносит:

— О, господи! Да ты весь в крови! Что с тобой?

Я впервые обращаю внимание на то, что по моей щеке струится кровь, стекая вниз по шее. Однако я не чувствую никакой боли. Вольдемар Крекель затаскивает меня в траншею и вытирает бинтом кровь с моего лица.

— Тебе повезло, это лишь скользящее ранение, — говорит он и заклеивает рану пластырем.

Когда я говорю ему, что у Фрица ранение в живот, Вольдемар говорит:

— Плохи его дела. Остается надеяться, что у Фрица в тот момент был не полный желудок.

Мы все понимаем, что он имеет в виду. Хотя нам никто не запрещает есть перед боем, ветераны не раз предупреждали нас, что в таких случаях лучше воздержаться от еды. Считается, что при ранении на пустой желудок у раненого остается больше шансов выжить. Настоящих медицинских объяснений этому факту никто не знает, но такой совет звучит вполне разумно. Многие солдаты, и я в том числе, следуют ему. Другие же не могут удержаться и наедаются перед боем. Кто-то ест даже на бегу, говоря что-то вроде: «Чему быть, того не миновать» или «Не пропадать же добру». У меня возникает впечатление, что многие из тех, кто придерживается подобных принципов, просто стараются таким образом внушить себе спокойствие перед боем, избавиться от нервозности, которая в такие минуты свойственна всем нам.

Страстно надеясь на выздоровление Фрица Кошински, мы бежим дальше по узкой траншее. В одном месте, где грудой лежат тела убитых советских солдат, нам приходится ползти по ним. Бедняги, большинство из них такие же молодые парни, как мы. Они были врагами и хотели убить нас. Теперь они не причинят нам вреда и лежат неподвижно, как и наши погибшие товарищи. Единственное отличие этих мертвых парней, фактически наших ровесников — форма. И те, и другие будут похоронены здесь, на русской земле, неподалеку от деревни под названием Днепровка. С наступлением темноты мы отступаем на небольшое расстояние и занимаем новые позиции. Мы остаемся довольны тем, что по всему переднему краю имеются оборонительные укрепления и противотанковые рвы. Никому не хотелось бы заниматься рытьем окопов в мерзлой земле. Когда нам приходится выкапывать пласты твердой, как лед, земли для маскировки пулеметного гнезда, с нас ручьем льет пот.

Ночью мы слышим, как враг возвращается и начинает окапываться прямо перед нами. Мы хорошо слышим, как звякают кирки и лопаты, которыми русские пытаются выкапывать твердую как камень землю. Они перестают работать только после того, как мы выстреливаем в них пару раз из миномета. Поскольку русские занимаются окопами, мы, таким образом, избавлены от боя, и поэтому привезенные нам боеприпасы и продукты остаются в полной сохранности. От водителей мы узнаем о количестве наших потерь. Убит командир 2-го батальона, а наш бывший командир эскадрона, ныне командир 1-го батальона, ранен. Ранены также еще два офицера из нашего батальона и военный врач. Говорят, будто наш Старик ранен в левую руку. Командовать нашим эскадроном теперь будет какой-то новый лейтенант, которого никто не знает.

Говорят, что в нашем эскадроне потери такие: семь убитых и двадцать один раненый. Среди них Вилли Краузе и молодой панцергренадер по фамилии Ханке. К названному числу следует приплюсовать двух солдат, которые прибыли в наше подразделение всего пару дней назад. В минометном отделении четверо раненых. Особенно высокие потери понес 2-й эскадрон. В нем осталось всего девятнадцать человек. Потери там следующие: двенадцать убитых и много раненых. День был скверный, и это не осталось незамеченным. Чувство уверенности во мне сильно идет на убыль, когда я думаю о той высокой цене, которую мы заплатили за сегодняшнюю победу.

20 декабря. Мы с Паулем Адамом всю ночь работали, пытаясь получше обустроить наше пулеметное гнездо, и поэтому не замерзли. Ночью мороз окреп, но нам удалось раздобыть одеяло. Наступает рассвет. Врага нигде не видно. Русские — великие мастера маскировки.

Примерно через час тучи сгущаются, и с неба начинает валить снег. С точки зрения наших интересов это хорошо, потому что снег позволит нам скрыть свои позиции от противника. Пауль, который постоянно рассматривает окружающую местность через телескопический прицел, замечает вдали пару сугробов, которые кажутся ему подозрительными. По всей видимости, там прячется враг. Однако русские никак не обнаруживают своего присутствия. Ближе к полудню противник начинает обстреливать нас из минометов, а затем на нашем правом фланге начинается перестрелка из стрелкового оружия. Мы также слышим выстрелы из танковых и противотанковых орудий. Однако на переднем крае все по-прежнему тихо.

Становится темно, и мы снова слышим удары лопат о мерзлую землю. Этот шум продолжается всю ночь. Враг укрепляет свои позиции для предстоящей атаки, явно собираясь отбросить нас от главной полосы обороны. Из штаба полка поступает приказ — мы остаемся в окопах до тех пор, пока не минует опасность вражеского наступления. Затем нас сменят горные стрелки. У нас нет ни малейшего шанса!

21 декабря. Уже в самом начале дня устанавливается плохая видимость, однако снег не идет. Ночью нам привезли соломы, которая позволила немного утеплить окопы и согреться. Враг непрерывно обстреливает нас из минометов и пулеметов. Мы не можем высунуть головы из окопов и поэтому не отвечаем на огонь врага. Это к лучшему — мы не позволяем обнаружить себя.

Вечером становится тихо. Вольдемар и Дрейер приходят повидаться с нами. Они сообщают, что русский перебежчик признался, что советское командование готовит крупномасштабное наступление. По этой причине нам привозят несколько дополнительных ящиков с боеприпасами. Ночью стоит очень холодная погода, и мы даже помыслить не можем о сне. Вылетающий изо рта теплый воздух тут же покрывает изморозью наши небритые лица. Предлагаю прорыть нишу в боковой, узкой части окопа, чтобы туда можно было забраться и немного поспать. Пауль одобряет мою идею, и мы тут же беремся за работу.

22–23 декабря. На передовой все спокойно. Мы строим предположения о том, что советские войска, возможно, решили сделать передышку в боях ради Рождества. Это было бы великой любезностью со стороны противника, но мы все-таки не верим в это. Нам сообщают также, что наш Зрвезз готовит для нас на передовой нечто особенное. Мы надеемся, что русские не потревожат нас в тихую рождественскую ночь.

24 декабря. Ночью было очень холодно и сильно подморозило, но мы этого не заметили в нашей «спальне». Я закутался в одеяло и плащ-палатку и между сменами караула крепко спал. Вскоре над нашими головами с противным визгом начинают летать мины. Напрягаю слух — мне хорошо знакомы звуки снарядов и мин разного типа, по которым с некоторой долей вероятности можно определить, в каком месте от меня они разорвутся. Перед нами ничего не меняется, вражеская пехота в атаку пока не идет. Противник еще примерно полчаса обстреливает наши позиции из минометов. Когда снова становится тихо, ефрейтор Плишка, которого мы называем Профессор, уважая его за широкие и разнообразные знания, подбегает ко мне и возбужденно и в то же время горестно сообщает, что штабс-ефрейтор Дрейер убит прямым попаданием вражеской мины. Убито еще два молодых панцергренадера. От одного санитара стало известно, что в медпункте от раны в животе умер Фриц Кошински. Это плохие новости, они снова напоминают нам, что смерть все так же дышит нам в затылок.

К нашему удивлению, день проходит без наступления советских войск. В небе сгущаются облака, и начинает идти снег. Иногда тишину прерывают одиночные винтовочные выстрелы и приглушенные хлопки разрывающихся пуль. Русские снайперы теперь используют разрывные пули, при попадании в цель они вырывают из тела огромные куски мяса. Время от времени наши пулеметчики отвечают короткими очередями.

После наступления темноты нам раздают пайки. По случаю Сочельника мы получаем картофельный салат с куском мяса. Вместо кофе сегодня чай с ромом. Кроме того, каждому из нас достается по так называемому «подарку для фронтовика» — две пачки сигарет и рождественское печенье. Наш командир получил их несколько дней назад и приберег специально к Сочельнику. Мы с Паулем выкладываем полученные из дома подарки на плащ-палатку. Кроме конфет, заботливо завернутых матерью, я обнаруживаю маленькую искусственную еловую веточку, украшенную серебряной мишурой и крошечными грибочками, а также рождественскую свечу в маленьком подсвечнике.

— Здорово! — восхищается Пауль, взяв в руки веточку. — Теперь мы сможем по-настоящему отпраздновать Рождество!

— Конечно, почему же нет? — соглашаюсь я. Завешиваем наш тесный окоп плащ-палаткой. Затем опускаемся на колени и зажигаем свечку, которую Пауль поставил на кусок посылочного картона. Мы вспоминаем о наших близких, о далеком доме и угощаемся печеньем с чаем. Ром, добавленный в чай, слегка ударяет в голову.

Пауль нарушает неожиданно возникшую паузу и говорит:

— Счастливого Рождества!

— Счастливого Рождества, Пауль! — отвечаю я. Удивляюсь тому, что мой товарищ первым запевает рождественскую песню, обычно инициатива редко исходит от него. Он затягивает «Тихую ночь», и я подхватываю. Наши голоса звучат пафосно, и Пауль тоже замечает это.

Спев несколько строчек, он начинает другую песню. «О, придите все правоверные, радостные и торжествующие!..» Голос Пауля звучит мягко и печально. Он прекращает петь и пожимает плечами.

— Не получается!

Я понимаю, что он хочет этим сказать. Сейчас не лучшее время для исполнения рождественских песен — не то настроение, наши мысли заняты недавними событиями, мы не можем не думать о погибших у нас на глазах товарищах. Всего несколько часов назад мы потеряли Дрейера и двух юных панцергренадеров, а три дня назад — Вилли Краузе и Фрица Кошински, не говоря уже о других. Они так же, как и мы, ждали этого Рождества, мечтали, надеялись на лучшее. Мы знаем, что родные прислали им письма и подарки, которые они теперь никогда не получат, но родственники пока не знают об их гибели.

Наши печальные мысли прерывает знакомый свист снарядных осколков. Значит, Иван все-таки не дал нам желанной передышки в канун Рождества. Мы задуваем свечу и вглядываемся во тьму. По всему фронту в ночное небо взлетают цепочки трассирующих пуль.

— По крайней мере, у нас есть праздничная иллюминация накануне Рождества, — горько шутит Пауль.

На передовой по-прежнему все спокойно, однако в следующее мгновение мы слышим знакомый, ни на что не похожий звук.

— «Сталинские органы»! — раздается чей-то крик.

Мы ныряем в окоп, и через минуту раздается оглушительный взрыв — вражеская ракета попадает в ящик с боеприпасами. Русские еще дважды «играют на органе», а затем снова устанавливается тишина.

25 декабря. В восемь утра на наши позиции разрушительным ураганом обрушивается мощный огонь противника. Мы заползаем в траншею и лишь изредка осмеливаемся выглянуть наружу, чтобы оценить обстановку. Мы готовы к обороне, но знаем, что наш ответный огонь будет действенным лишь тогда, когда враг пойдет в атаку. Хотя я уже хорошо знаю, что такое огневой вал неприятельской артиллерии, мне все равно не удается избавиться от страха за собственную жизнь. От бесконечного ожидания мои нервы натянуты до предела. Знаю, что рано или поздно обстрел прекратится и тогда начнется бой. Однако этой минуты придется ждать еще долго, и пока в моей голове крутятся тысячи тревожных мыслей.

Вместе с такими мыслями приходят и воспоминания о прошлых боях. Перед моим мысленным взглядом встают яркие картины сражений близ Рычова на берегу Дона, которые я, наверное, никогда не забуду. Меня охватывает такой же ужас, как и тогда. Я начинаю тихо и истово молиться о том, чтобы выйти из очередного боя живым и невредимым.

Обстрел длится около двух часов. Затем кто-то громко кричит:

— Идут!

Наконец-то! Я облегченно вздыхаю. Однако от тягостных мыслей все равно никуда не деться — я знаю, что не все из нас, поднявшись сейчас в атаку, выживут в этом бою. Тем не менее радуюсь тому, что смертоносный обстрел прекращается. Становлюсь за пулемет рядом с Паулем и чувствую, что сейчас для меня перестает существовать все, кроме наступающего врага. Советская артиллерия теперь бьет не так сильно. Когда мы открываем огонь, то испытываем лишь желание защищать собственную жизнь и не допустить, чтобы противник ворвался на наши позиции.

Прямо у нас над головами пролетают снаряды наших дальнобойных пушек. Кажется, будто огонь открыли одновременно не менее ста орудий. Затем вперед стремительно выдвигаются наши танки и противотанковые орудия, которые начинают прямой наводкой бить по первым волнам вражеской атаки. У врага нет ни малейших шансов приблизиться к нашим позициям. Немецкие пулеметы останавливают группки советских солдат, сумевших в отдельных местах прорваться через линию обороны и намеревающихся обойти нас с флангов.

Вечером мы узнаем, что наши снаряды оснащены ударными взрывателями, увеличивающими их убойную силу. В результате враг несет огромные потери, и мы не можем не испытывать удовлетворения по этому поводу. Противник сам виноват, если пошел в наступление в праздничный день.

Во второй половине дня советские войска пытаются выбить нас с позиций новым огневым валом и наступлением пехоты. Вторая попытка оказывается столь же неэффективной, что и первая. Теперь мы знаем, что противник имел намерение уничтожить нас именно в день праздника — сами русские празднуют Рождество в начале января. Наши потери относительно низки, хотя несколько человек все-таки погибло. Мы узнаем, что советские войска потеряли на нашем участке передовой несколько танков «Т-34». Похоже, что они решили сделать передышку, во всяком случае, в следующие дни боев нет.

28 декабря. День проходит тихо. Мы приходим к выводу, что противник успокоился и дает нам немного покоя.

29 декабря. Нас сменяют подразделения, которые занимали до нас эти позиции. Они устраиваются в наших старых окопах на главной полосе обороны, из которых их выбили русские в дни последнего крупного сражения. Мы с радостью возвращаемся на зимние квартиры и снова хотя бы частично ощущаем себя людьми. Наши товарищи, остававшиеся это время на зимних квартирах, пожалуй, с трудом узнают нас. В этом не будет ничего удивительного, ведь мы на редкость грязны и давно не бриты. Наше настроение меняется поразительно быстро. Сидя в машинах и с каждой минутой приближаясь к долгожданному тылу, мы шутим и весело болтаем о том, чем будем заниматься, когда вернемся в нашу любимую хату. Но как только мы видим Катю, со слезами на глазах встречающую нас у порога, то мгновенно становимся серьезными. Как мы увидим чуть позже, она снова положила на кровати наших погибших товарищей крестики, сплетенные из веток. Чтобы скрыть от нас слезы, она, коротко поприветствовав нас, выскакивает из хаты, бросив на ходу слово «работа». Видимо, ей нужно выполнить какую-то работу.

Помывшись и приведя себя в порядок, мы заваливаемся на койки и спим до позднего вечера. Просыпаемся и получаем пайки. Помимо прочего каждый получает по бутылке шнапса. Свою бутылку отдаю Вольдемару. Он опечален гибелью товарища и одиноко сидит в углу, медленно накачиваясь алкоголем.

Вечером общаюсь с Паулем Адамом, Катей и ее матерью. Мы учим новые русские слова, смеемся над собственными ошибками и пребываем в хорошем настроении. Случайно прикоснувшись к руке девушки, Пауль заметно краснеет. Судя по всему, думаю я, их роман в самом разгаре. Когда я отправляюсь спать, Катя и Пауль продолжают о чем-то оживленно беседовать.