Кровавый удар

Глава 33

Через два часа я сидел с перевязанным плечом на сиденье второго пилота в поплавковом гидросамолете, который я нанял от имени "Трибьюн". Он завис над островами, раскиданными в красном тумане закатного Ханко. Вдалеке на западе по-прежнему рокотали раскаты грома. Внизу была "Лисица", белое лезвие, тянущее за собой кильватерный строй[30]. Они шли в гавань, где стоял "Ксеркс". Внизу была и "Вильма" — на глубине сто пятьдесят пять футов в Балтийском море, отмеченная мерцающим буйком.

Я взял микрофон рации. Пилот, смуглый парнишка по имени Янни, улыбнулся и поднял большой палец. Я попытался улыбнуться в ответ. Это удалось лишь частично.

Оператор соединил меня с гостиницей "Сибелиус". Дикки заговорил, едва услышал мой голос. Я включил передатчик, заглушив его слова.

— Невилл все объяснит, — сказал я.

Что может объяснить Невилл? Невилл уйдет в отставку. В ближайшие несколько месяцев ему только и придется без конца объяснять.

— А-а... — протянул расхоложенный Дикки.

— Что-нибудь известно о мисс Вуорайнен?

— Она не покидала страны.

— Найдите судно "Звезда Науво". Не выпускайте его из порта.

— Что это за дьявольщина творится?

— Вы же говорили с Кристофером, — сказал я. — И с Невиллом. Можете позвонить еще своим приятелям в "Противовес". Спросите, что их сотрудник — черноволосый, с короткой стрижкой и короткими усами — делал в "Школе лидеров" в Северном Уэльсе, а потом в качестве привратника у Варли Фицджеральда. Потом подайте в отставку в знак возмущения тем, что вы узнаете.

— Что-о?

— Вы слышали. Спросите. Ответы понадобятся вам, чтобы избежать тюрьмы.

Через пятьдесят минут самолет уже парил над огнями Хельсинки, он сел на воду за гаванью и вздыбил две дорожки пены в грязной воде, направляясь к синим прожекторам торгового дока. На берегу нас ждала полицейская машина и фургон. Из полицейской машины выскочил человек. У него был курносый нос, узкие татарские глаза.

— Лейтенант Кауконен, — представился он. — Мне приказано помогать вам. — Он смотрел скептически, хотя казался дельным полицейским. — Насколько мне известно, вас интересует судно "Звезда Науво".

— Вот именно.

— Мы задержали корабль. Для таможенного досмотра.

— Когда он начал загружаться?

— Вчера.

— А что за груз?

— Это очень старый корабль, — сказал он. — Возит все.

Не знаю, что сказал ему Дикки, но это сработало. Он посадил меня в машину и повез в доки.

"Звезда Науво" стояла под погрузчиком у старой набережной. Возле горы ящиков и тюков скучали несколько таможенников.

Водитель фургона распахнул задние дверцы и выпустил овчарку.

— Ищейка, — сказал Кауконен.

Я присел на тюк. Я давно ничего не ел, горсть свинцовых пилюль, всаженная мне в руку, давала о себе знать.

Мартин Карр хотел, чтобы я бегал с блокнотом, брал интервью у людей, ловил атмосферу. Это была расплата. Но я не мог заставить себя думать обо всем этом. Надя исчезла. Мой отец мелькнул и исчез. Лицо в иллюминаторе пускало пузыри и захлебывалось, а я смотрел. Королевский министр перевернулся в своем портфеле, как в гробу.

Обалденный репортаж, Тиррелл.

Но это не репортаж. Это жизнь. Репортажей я больше писать не буду — никогда.

Крюк погрузчика нырнул в трюм "Звезды Науво". У люка в лучах прожекторов громоздились все новые тюки. Прожектора разрезали кромешную тьму. Мои часы показывали час ночи.

Кауконен откашлялся. Он сказал:

— Судно должно отплыть утром. Боюсь, что капитан не в восторге. Эта линия принадлежит влиятельному лицу.

— Когда отправляется корабль? — спросил я.

— В одиннадцать тридцать.

— К пяти управимся, — сказал я.

Груда тюков на набережной росла. В четыре часа на восточном горизонте забрезжил жидкий серый свет.

Кауконен зевнул.

— Думаю, пора загружаться снова.

Собака залаяла.

Она стояла на ящике, царапала его и скулила. Кауконен перестал зевать. Он принялся отдавать команды нескольким здоровенным подчиненным. Потом он с улыбкой повернулся ко мне:

— А я-то вам не верил. Мы даже лома не взяли с собой. Я прошу прощения.

Принесли лом, с ящика сорвали крышку. Послышались возгласы. Я вскочил.

Надя была привязана к креслу. У нее были завязаны глаза, рот стянут липкой лентой. Ее голова упала на грудь.

— Не мертвая, — весело сказал Кауконен. — Ее усыпили. Ничего, ничего. Вызовем "скорую помощь".

Я поехал с ней в больницу. Там сказали, что ей были введены барбитураты. Мое плечо разрывалось от боли. Я улыбнулся им и вырубился.

Я пришел в себя в белой комнате. Рука онемела. Бинтов на ней стало больше. В дверь заглянул врач.

— Ага, — сказал он. — Мы извлекли из вашего плеча несколько пуль, под местной анестезией. Шестнадцать штук.

Я больше не мог переносить финской жизнерадостности. Я спустил ноги с кровати. Комната завертелась. Я спросил:

— Как мисс Вуорайнен?

— Ждет снаружи. Сейчас войдет.

Действуя одной рукой, я кое-как оделся. Она вошла. Губы у нее были мягкие, как утиный пух. Медсестры оставили нас вдвоем.

Она была бледна. Казалось, она притворяется бодрой ради меня. Она сказала:

— Они меня ждали в гостинице. Я вела себя как дура.

— Кто — они?

— Какие-то паскудные эстонцы. — Она улыбнулась. — Мой английский стал лучше, правда?

— Правда. — Я взял ее за руку. При ней мое чувство одиночества прошло. Но холод оставался. Сейчас что-то случится.

— На этот раз ты спас мне жизнь. Теперь мы квиты.

Мне не очень понравилось направление, которое принимали ее мысли. Она улыбнулась, пригладила волосы. И продолжала:

— Мерзавец Грузкин. Это он подослал людей.

— Об этом можешь больше не беспокоиться.

— У меня еще есть друзья в Эстонии. Я говорила с ними по телефону. Грузкин — человек старого режима. Он говорил по телефону с кем-то из ваших. Из бывших ваших. Теперь они все на одной стороне. Против нас.

— С Отто Кэмпбеллом.

— С Отто Кэмпбеллом, — повторила она. И замолчала. Я тоже молчал, потому что знал, что она сейчас скажет.

Именно это она и сказала.

— Я возвращаюсь в Эстонию.

— Ты сошла с ума, — возразил я. — Они пытались тебя похитить. Что ты докажешь своим возвращением?

— У нас есть люди старых и новых взглядов. Грузкин старого закала. Они отживают свое. Новые люди сделают мою страну страной.

— Но тебя убьют.

— Мы бережем друг друга. Без опасностей не бывает побед. У меня билет на двенадцатичасовой рейс.

Я посмотрел на часы. Было одиннадцать. Я не знал, что сказать.

— Ты меня проводишь? — спросила она.

У нее был маленький саквояж. Я повесил его на здоровое плечо. Мы шли к набережной, небо над узкими улочками образовало сеть из блестящих голубых лент. У входа на паром она меня поцеловала. Щеки у нее были влажные.

— До свидания, — сказала она.

— До скорой встречи, — ответил я.

Она улыбнулась одними глазами.

— Я надеюсь, — сказала она. Она шутила. Мы оба шутили. — Ах да! — вспомнила она. — Я же хотела отдать тебе это.

Она сунула мне в руки толстый коричневый конверт и направилась к сходням своей легкой походкой. Я отвернулся.

Какой-то миг я не соображал, куда иду, и мне было все равно.

— Эй! — послышался голос. — Шкипер!

Я поднял голову. Это оказался Дин.

— Только что пришли, — сообщил Дин. — Что, русская пташка улетела?

Я подошел к краю набережной: вот она, "Лисица", старая зверюга.

— Поплыли домой, — сказал я и двинулся вниз по лестнице.

— Как, — удивился Пит. — Уже?

— Уже, — ответил я.

Мы отчалили. Я стоял у кормового подзора, уцепившись здоровой рукой за бакштаг. Нос "Лисицы" разворачивался в гавани. Подходили парусные суда. Прозвучала сирена, долгая и тоскливая. От паромного причала отделилось старое четырехугольное судно. Крошечная фигурка махала с верхней палубы. Светлые волосы развевались по ветру.

Я поднял руку. Паром уходил на юг, винты взбивали белую пену, вырывавшуюся из-под кормы. Фигурка становилась все меньше и наконец исчезла из виду.

Теперь "Лисица" была на выходе из гавани. Пит ворчал на молодежь. Паруса подняли. Я раскрыл конверт, который мне дала Надя.

Тридцать шесть цветных фотографий и тридцать шесть негативов. Вот Невилл Глейзбрук, а вот и Леннарт Ребейн.

Оба они ушли в тень. Туда же уйдут и их мелкие грязные тайны. Я смял негативы. Ветер подхватил их. Они улетели, тоненькие, блестящие двухмерные штучки, улетели в огромное пространство моря и неба. Волна накрыла их, и они исчезли. Я швырнул следом снимки и отвернулся, глядя на палубу.

Я сказал:

— Выключить двигатель.

Наступила тишина. Моя правая рука поднялась и уцепилась локтем за бакштаг. Колени согнулись, приноравливаясь к качке большого судна на низких балтийских волнах, "Лисица" накренилась под порывом ветра, и ее палуба, похожая на огромный серый наконечник стрелы, понеслась на синий юго-восток.