Кровавый удар

Глава 4

Пултни когда-то был маленьким, аккуратным рыбачьим поселком из тех, где любят проводить время туристы и рыболовы. Пятнадцать лет назад сообразительные торговцы недвижимостью поняли, чего стоит эта гавань в форме подковы, спасательная станция и высокие каменные коттеджи. Сейчас дома сменили владельцев и стоили столько, сколько рыбаки зарабатывали за всю жизнь. Сегодня в гавани Пултни пара рыбачьих лодок соседствует с десятком пластиковых яхт. Ухоженную, обсаженную цветами набережную города облюбовали торговцы моделями яхт и картинами, на которых местные живописцы запечатлели море во всех вариантах. Среди немногочисленных достопримечательностей Пултни можно назвать магазин модных интерьеров и рынок. Супермаркет, открывшийся несколько лет назад, окончательно вытеснил с улиц мелкие бакалейные лавки. В общем, Пултни — обычный уютный английский приморский городок.

Поместье Лидьятс расположено в нескольких милях от Пултни. В прежние времена — роскошное частное владение. Но несколько лет назад его последний хозяин, утомленный борьбой с растущими налогами и ценами на топливо, продал поместье, уехал в Шотландию и основал там агентство по международному туризму. Теперь Лидьятс населяют богатые дачники. Центральный дом усадьбы — большой, элегантный, выстроенный из крашеного кирпича — стоит в конце тихой густой аллеи. Рядом располагаются капитальные хозяйственные постройки, ныне превращенные в фешенебельные дачи.

Моя мать и ее муж живут в западном крыле центральной постройки, известной под названием "Лаун-Хаус". Подъехав к дому, я увидел сразу всех Тирреллов. Милое семейство в полном сборе. Они стояли на террасе возле французского окна, напоминая персонажей какой-нибудь сентиментальной комедии. На первом плане Кристофер — режиссер спектакля, — в элегантных французских брюках и светло-коричневой рубашке. Рядом с ним его жена Рут, дочь Невилла Глейзбрука, в полосатой блузке и короткой юбке, обнажающей каприйский загар ее ног. Приятное личико Рут с полными губками, придающими ей вечно изумленный вид, обращено к Кристоферу, пепельные волосы откинуты назад и сколоты бархатной заколкой. По другую сторону стояла моя мать — полная женщина маленького роста с несколько стеклянным взглядом и неизменным сухим мартини в руке. Рядом с ней я увидел Джорджа — моего отчима, — волосатого, как тролль. В руках он держал бутылку. Он всегда что-нибудь вертит в руках, это помогает ему соображать.

Итак, все семейство приготовилось изобразить радость встречи.

Неожиданно я поймал себя на мысли, что отец, увидев этот спектакль, посмеялся бы от души. Я вспомнил нашу последнюю встречу с ним. Он ждал такси, которое должно было увезти его из дому и из нашей жизни. Его шкиперская борода торчала вызывающе, руки были глубоко засунуты в карманы синей морской робы. Я еще ребенком понял, что мой отец — человек незаурядный, он смотрит на вещи по-своему. Это было неудобно для многих людей. Но не для меня. Я догадывался, что круг интересов моего отца — это и есть то, что можно назвать единственно стоящим в жизни. Но у меня не было возможности узнать его по-настоящему. В те времена, когда отец был с нами, я еще не дорос, чтобы задавать серьезные вопросы.

Я поцеловал мать и Рут, пожал руку Джорджу, который ощетинил мне в ответ свои жесткие усы. Мы завели светскую беседу. Наконец Кристофер увел меня от компании. Мы прошлись по аллее и остановились около клумбы розовых флоксов и поздних дельфиниумов. Кристофер строго произнес:

— Я очень обеспокоен.

На его лице при этом не было заметно и тени беспокойства.

Когда-то журналистка, бравшая у нас с Кристофером интервью для "Братьев", традиционной воскресной рубрики "Трибьюн", высказала мысль, что лицо моего младшего брата — рациональный вариант моего облика. Не такое просторное, как у меня. Волосы приглажены, тогда как у меня торчат во все стороны. Нос прямой, подбородок — аккуратный. И все это расположено компактно, а не вразброс.

Кристофер смотрел на меня изучающе.

Я выжидал. Журналисты и рулевые знают, что всегда надо быть настороже и ждать, пока другие первыми откроют свои карты.

— По поводу "Лисицы", — продолжал брат. — Меня очень встревожил этот ужасный случай в Чатеме. Журналисты не дают мне проходу.

Я сочувственно кивнул.

— Между прочим, — его начинало раздражать мое благодушие, — я не думаю, что в случившемся виноват ты или кто-нибудь из твоих юных головорезов.

Мое молчание выражало полное согласие.

Кристофер был политик. Политики не выносят молчания.

— Ходят разговоры о пьянке на корабле. Множество всяких слухов. Пресса, конечно, все подхватывает и раздувает. Это очень скверно... У меня есть обязательства как у опекуна, — закончил он после секундной заминки.

Я смотрел на сияющие огнями уютные домишки, бывшие некогда конюшнями. На ярко-желтом гравии дорожек распластались похожие на огромных причудливых рыб длинные серебристые машины. Кристофер стоял рядом со мной в своих дорогих французских брюках и натужно улыбался.

С юных лет мы с ним жили в состоянии холодной войны, прерывающейся хрупкими кратковременными перемириями. С появлением "Лисицы" наши отношения обострились еще больше. Отец сделал нас совладельцами корабля, главным образом для того, чтоб я не продал корабль и не истратил деньги на мотоциклы. Моя доля была в три раза больше доли Кристофера, но без его разрешения я не имел права распоряжаться "Лисицей". Правда, я мог выкупить у брата его долю. Двадцать лет назад это было вполне осуществимо. Тогда "Лисица" была симпатичным, но весьма устаревшим парусником. Сегодня наш корабль стал раритетом, и цена его равнялась, может быть, полумиллиону фунтов. Мой отец был помешан на море и знал, что другие члены семьи не страдают его болезнью. Замысел отцовского завещания "Лисицы" состоял в том, чтобы парусник навсегда остался у Тирреллов. Однако он, кажется, плохо знал своих сыновей. Кристофер не любил "Лисицу". Совместное владение устраивало его лишь как прекрасный способ в нужный момент досадить брату.

— Что ты предлагаешь? — спросил я, стараясь скрыть тревогу.

— Я предлагаю продать "Лисицу", — ответил он, — если, конечно, ты не намереваешься выкупить мою долю.

Кристофер самодовольно усмехнулся. Он хорошо знал, сколько статей нужно мне написать, чтобы оплатить четверть такого корабля, как "Лисица".

— Продать? — Во рту у меня стало сухо, сердце гулко застучало.

— Я полагаю, что мы имеем на это полное моральное право.

Я посмотрел, где сейчас Рут. Все там же, на террасе. Она о чем-то беседовала с Джорджем. Он самодовольно улыбался в свои жесткие усы:

Самое лучшее, что получил Джордж, женившись на моей матери, — это возможность лебезить перед дочерью министра.

Я снова почувствовал усталость.

— Послушай, если мы продадим "Лисицу", ее купит какой-нибудь богатый идиот. И все пойдет насмарку: чартерные рейсы в Индийский океан и дети из "Молодежной компании", которых мы вытаскиваем из тюрем. Если Рут не хватает денег, почему бы тебе не войти в руководство какой-нибудь компании?

Едва закончив, я понял, что мне не следовало этого говорить.

— Тебе не в чем меня упрекнуть, — заявил Кристофер. — Ты ведешь себя импульсивно и незрело. Как всегда.

— Если ты решишься нарушить завещание, не забудь, что есть суд и пресса. Ты готов к этому?

— Суд и пресса и так слишком хорошо знакомы с "Лисицей".

Я спросил в упор:

— Чья это идея?

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты не сам придумал продать "Лисицу".

Глаза Кристофера забегали.

Черт возьми, думал я, что за наказание! Что за несчастье с этим завещанием!

Но Кристофер был Кристофером.

— Как доверенное лицо министра Великобритании, я обязан иметь незапятнанную репутацию. Как в личной жизни, так и в общественной. — Произнеся это, он чопорно взглянул на меня.

— Ты всегда выходишь из затруднительного положения за мой счет, — сказал я.

Он криво усмехнулся. Точно такое же выражение лица бывало у него в детстве, когда ему удавалось схватить последний бисквит.

Продолжать разговор было бессмысленно, и братья Тиррелл направились от клумбы флоксов и дельфиниумов к поджидавшему их семейству.

С тех пор как я стал рулевым, мне не раз удавалось побеждать в гонках. Если вы рулевой, вы знаете, что надо сдерживать эмоции и концентрировать всю силу воли на том, чтобы вырвать победу. Кроме того, я был журналистом, а журналисту необходимо умение владеть собой. Сколько раз мне приходилось брать интервью у самых отвратительных людей планеты, и выдержка ни разу не изменила мне. Сейчас этот опыт оказался очень кстати.

Рут встретила нас улыбкой с изрядной примесью уксуса. Мать оглянулась на Джорджа и нервно спросила:

— Все в порядке?

Они были женаты пятнадцать лет. За это время он целиком завладел ее телом и ее мыслями.

— Ну что, мой дорогой? — ласково заговорил Джордж. — Что-то ты совсем нас забыл.

Вообще-то он считал меня исчадием ада и с удовольствием сплясал бы на моей могиле.

— Очень много дел, — сказал я.

— Ясно. Читал информацию в "Телеграф". Неприятный случай. Мертвый русский, да? Ужасно. А главное — все произошло почти на глазах Невилла Глейзбрука. — Джордж произнес это имя с нескрываемым подобострастием — старый ничтожный сноб!

Я кивнул ему и повернулся к матери. Она вся напряглась. Уж она-то знала, как Джордж ненавидит меня.

— Останешься пообедать? — спросила она.

— Я должен встретиться с одним человеком.

Напряжение исчезло с ее лица. Она сказала:

— В этом месяце Джордж едет играть в гольф. Я буду тут одна скучать. Приезжай меня навестить.

— Постараюсь, — ответил я.

Приличия были соблюдены. Она с облегчением вздохнула. Джордж тоже. Да и я сам, признаться, тоже. Проговорив еще несколько минут о погоде и о летних отпусках, мы распрощались. Я поцеловал тех, кого следовало целовать, и направился к машине. Меня нагнал Кристофер. Я его спросил:

— Какие у тебя планы?

— Я должен подготовить необходимые документы.

— А все-таки, признайся, это идея Рут?

Кристофер вспыхнул.

— Не будь ребенком!

— Пара статей в газетах. Ты с Глейзбруком под прицелом журналистов. Неужели из-за какого-то дерьма нужно продавать "Лисицу"?

— Ты доставил много хлопот некоторым очень влиятельным лицам. Учти это.

Я смотрел в маленькое самодовольное лицо Кристофера. На нем было написано: я знаю много такого, чего не знаешь ты, но не скажу. Моему терпению наступил предел. Спокойно! — уговаривал я себя.

Резко повернувшись, я зашагал прочь по рассыпающемуся у меня под ногами гравию, оставляя позади Лидьятс со всеми его важными обитателями и их столь тщательно оберегаемой частной жизнью.

Через четверть часа я подъезжал к бару "Русалка" на набережной Пултни. Этот бар был знаменит всегда грязным полом, грубыми деревянными столами и отличным пивом, которое привозили из Сафолая. Завсегдатаями "Русалки" были мелкие торговцы Пултни, те, у кого не хватало средств, чтобы стать членами клуба, расположенного на другом конце набережной, — там собиралась местная аристократия.

В "Русалке" я нашел Чарли Эгаттера. Он сидел в самом дальнем углу, по-видимому уже давно стараясь отыскать истину на дне пивной кружки. Чарли был классным конструктором яхт. В 1984 году он подбил меня участвовать в Олимпийских играх.

Я взял пинту пива и сел рядом с ним. Мы поговорили о яхтах, и я немного пришел в себя.

— Итак, ты больше не репортер, — сказал Чарли, — и слава Богу! Возвращайся к гонкам.

— Нет времени, — ответил я.

— Есть отличная пятидесятифутовая яхта. Пусть тебе поможет Невилл Глейзбрук.

— Он не будет этого делать. — Я как-то познакомил Чарли с Невиллом.

— Почему? — спросил Чарли. Его вера в человечество возрастала в прямой пропорции с выпитым пивом. — Ты наверняка победишь. Яхта первоклассная.

— Я даже не буду его просить, — ответил я.

Он пожал плечами:

— Ну и зря. Он бы наверняка помог.

Я рассмеялся. Одна из миссий Чарли в этом мире, наверное, заключается в том, чтобы поднимать людям настроение.

Потом я покатил обратно в Бейсин.

Было около половины двенадцатого, когда я подъехал к воротам автостоянки. В дальнем ее конце, рядом с брошенной, проржавевшей машиной, кто-то поставил мотоцикл.

Я закрыл ворота и направился к набережной. На ней не было ни души. Черная водная гладь простиралась передо мной. Темные силуэты кораблей, словно ночные призраки, маячили впереди. Среди них виднелись мачты "Лисицы". Ночь была из тех, когда кажется, что ты один на всей планете.

— "Лисица" уже давно стала не только моим увлечением, моей страстью, моим кораблем, она стала моей семьей, моим домом, моим единственным другом...

Заткнись, Тиррелл! — приказал я одному глупому мечтателю. Это в тебе говорит пиво!..

Я приблизился к кораблю. Выплыл из темноты его остроугольный нос из тикового дерева. Мой экипаж, прежде чем покинуть "Лисицу", до блеска надраил палубу, и теперь она серебристо мерцала в лунном свете.

Я на мгновение остановился, любовно оглядывая свой парусник. И тут мне бросились в глаза какие-то темные пятна. Они тянулись по палубе к люку отсека. Когда я уходил, все было абсолютно чисто, Кто мог побывать на "Лисице" в мое отсутствие? Я поднялся на палубу и громко спросил:

— Кто здесь?

Тишина. Желтый свет, лившийся из окон "Дыры", купался в черной воде. Внезапно мне что-то послышалось. Негромкий, приглушенный крик или стон. Звук доносился из кают-компании. Я бросился туда. Мои пальцы нащупали фонарь в нише возле двери. Пошарив в карманах, я достал спички.

Фонарь горел слабым пламенем. Я увидел на полу свежие пятна крови. Затем неяркий свет выхватил из темноты кусок красно-коричневой стены кают-компании, стол, на котором лежала морская карта, кресло возле стола. В кресле полулежал какой-то человек. Вернее, то, что от него осталось. Я присмотрелся. Клочьями свисала порванная, вся в крови грязная одежда. Но хуже всего было лицо: черное, окровавленное месиво. Алый ручеек сбегал из угла губ.

Это был Дин, изуродованный до неузнаваемости. Дерзкий Дин, хитрый Дин, прошедший путь от мелкого хулигана до всеми признанного лидера.

— Ублюдки! — прохрипел Дин.

Я дал ему глоток воды. Потом освободил его от кровавых лохмотьев одежды и начал смывать кровь с разбитого лица. Должно быть. Дин испытывал адскую боль. Но ни единый стон не сорвался с его губ. Дин был крепким орешком и не хотел распускать слюни перед своим шкипером.

— Порядок, — сказал я, вылив за борт третий таз окровавленной воды. — Хочешь чего-нибудь?

— Ничего, — ответил Дин.

Я сел рядом с ним.

— Ты убежал сразу, как только мы прибыли в Чатем. Сейчас ты преодолел полторы сотни миль для того, чтобы испачкать мою чистую палубу? Какого черта. Дин?

Он посмотрел на меня сквозь щели распухших глаз и опустил голову.

Я встал, открыл холодильник, достал бутылку виски, налил Дину и себе. Нос Дина опять кровоточил.

— Итак? — сказал я, протягивая ему стакан.

— Тот парень, — пробормотал он, — тот русский...

— Что "русский"?

— Ну, тот, которого мы выловили...

— Ну и что?

— Дерьмо! — Его глаза забегали, стараясь не встречаться с моими.

— Ладно, — сказал я.

Давить на Дина бесполезно. Я встречал таких людей, ускользающих из рук, как кусок мыла.

— Они выслеживали Мэри, — сказал он, немного помолчав.

— Кто "они"? — Я отпил глоток виски.

Дин изъяснялся не самым лучшим образом. Не стоило искать логики в его речи. Чтобы понять Дина, надо было просто набраться терпения и дослушать до конца.

— Я прятался, — отрывисто говорил он, — но эти ребята меня нашли. Они хотели знать, где Мэри, — так они сказали. Я ответил им, что не знаю. Они начали бить.

Полиция искала Мэри. Я искал Мэри.

— Кто были эти люди? — спросил я.

— Из службы безопасности, — ответил Дин.

— Чего они хотели от Мэри?

— Не знаю.

— Тогда почему ты пришел сюда?

Ответил он не сразу.

— Эти люди... Я знаю, они снова пристанут ко мне. Они сказали, что не оставят меня в покое. Я подумал, может быть, у вас есть какая-нибудь работа на корабле.

Для Дина эти слова были все равно что крик о помощи.

Я пожал плечами:

— Почему бы и нет?

Дин кивнул и залпом выпил свое виски. Теперь он снова становился непобедимым Дином, неустрашимым Дином, незаменимым Дином.

— Почему ты думаешь, что эти люди были из службы безопасности?

— Полицейские меня бы не нашли. И потом, они не приходят просто так. А эти выбирают удобный случай — и дело в шляпе.

Он налил себе еще виски.

— Эти выследят кого угодно, — продолжал Дин. — Сначала они говорили мирно. Я молчал. Затем один схватил меня за руки, а другой бил. Они кричали, чтобы я не совал свой нос куда не следует и не мешал им делать дело. Я вырвался, выпрыгнул в окно и убежал.

Я сказал:

— Ты что-то начал говорить о русском.

Дин наклонил голову.

— Он был вашим фэном.

— В смысле?

— В Амстердаме я и Мэри... мы выпивали с ним. Он очень много расспрашивал о вас. Говорил, что хочет познакомиться с вами. Затем предупредил Мэри, что обязательно придет к нам на "Лисицу". Он хотел встретиться не с ней, а с вами.

— Предупредил Мэри!

— Она влюбилась в него. Они долго болтали. Он очень хотел повидать вас. — Из-за виски и распухших губ Дин плохо выговаривал слова. — Он обещал, что придет к нам в Чатеме. Может быть, он как раз плыл к нам, когда мы ударили его.

— Может быть, — сказал я.

Глаза Дина затуманились, но я не дал ему забыться.

— Почему ты и Мэри убежали в Чатеме?

— Не хотели иметь дела с полицией. — Дин отвел взгляд.

— Мне пришлось давать показания, — сказал я.

Дин напрягся, его губы дрогнули.

— Показания? — переспросил он.

— Мне задавали много вопросов о том, как все это произошло. Было много всяких неприятностей.

— Да, я читал в газетах. — В голосе Дина не слышалось раскаяния. Он ускользнул в свой прежний мир, где единственным, что его беспокоило, была его собственная персона.

Я потребовал резко и категорично:

— Мне нужно найти Мэри!

— Я ее не видел. — Дин вытер кровь под носом.

— Ты можешь ее найти?

Дин опять избегал моего взгляда.

— Может быть, — ответил он.

Глаза Дина заволокло туманом, и голова упала на грудь. Он уснул. Я укрыл его одеялом и пошел в свою каюту. Служба безопасности... Зачем службе безопасности понадобилась Мэри? Тяжелый от виски и ночных волнений сон навалился на меня, оборвав все размышления.

Когда я проснулся, лучи солнца уже пробивались сквозь щели между досками, расчерчивая каюту желтыми полосами. Часы показывали шесть пятнадцать. Кресло в кают-компании, где я ночью оставил Дина, оказалось пустым. Одеяло было аккуратно сложено. На столе я нашел записку: "Стрэнд, отель "Адельфи".

Я поднялся на палубу. Утренняя прохлада Бейсина приятно бодрила. Пятна крови на палубе за ночь высохли и потемнели. Мотоцикла на автостоянке не было.

Я взял швабру и принялся драить палубу. Солнце стояло точно над башней элеватора.

Я подумал, что был недостаточно настойчив в разговоре с Дином. Три месяца назад я бы заставил его рассказать мне все.

За завтраком, когда я допивал кофе, на "Лисицу" пожаловал инспектор Неллиган.

Стряхивая на сверкающую чистотой палубу пепел сигареты, он расспрашивал меня об обстоятельствах обнаружения тела Леннарта Ребейна, эстонца. Я подробно рассказал обо всем, заявив напоследок, что не представляю себе, где могут находиться Дин Элиот и Мэри Кларк, что было почти правдой.

Не успел белый "форд" инспектора умчаться, как зазвонил телефон.

Я взял трубку.

— Да?

— Надеюсь, что не помешаю твоим утренним медитациям. — Насмешливый голос принадлежал Мартину Карру, моему последнему редактору.

— Что тебе надо?

— Слушай, я подумал, что с тебя уже хватит всей этой истории с мертвым русским. В Мадриде выборы. По-видимому, предстоят жаркие денечки. Наши ребята уже там. Почему бы тебе не присоединиться к ним?

Я представил себе Карра, сидящего, подперев голову рукой за своим столом возле большого окна, из которого открывается живописный вид на Лондон. Большие очки в роговой оправе съехали на кончик носа.

— Нет, — сказал я.

Наверное, Карр сейчас откинулся в кресле и, улыбнувшись, поправил очки указательным пальцем.

— Послушай, — продолжал он, — если бы я очутился на твоем месте, я бы принял любое предложение. Главное — уехать отсюда хотя бы на время.

— Все это — буря в стакане воды, — ответил я. — Сумасшедший министр и весь этот параноидальный парламент. Плевать я на них хотел.

— Я думаю, ты не совсем в курсе дела. Сидишь там на своей яхте, изображая буддийского монаха. Ты не представляешь себе, что здесь творится и что о тебе говорят.

— Я читал ваши дурацкие репортажи о том, какой я негодяй и чудовище.

— Это не самое худшее. К нам приходил некто Сондерс. Спрашивал о тебе.

— Откуда он?

— Он ничего толком не объяснил, но задавал очень интересные вопросы. Например, был ли ты членом коммунистической партии.

— Я в девятнадцать лет вышел из партии и больше не имел с ней никаких дел. Не думал, что это может кого-то интересовать.

— Сондерса интересует. Так же как и тех, на кого он работает.

— На кого же?

— Ты помнишь Джорджа Самюэля? Так вот, он узнал Сондерса. Этот тип уже как-то всплывал. В 1979 году он пытался под чужим именем пробраться в профсоюз угольщиков.

— М-15?

— Что-то в этом роде. Во всяком случае, Джордж уверен, что это он.

— Какого черта им от меня надо? — спросил я, сознавая, что задаю чисто риторический вопрос.

Карр ответил:

— Я полагаю, что это как-то связано с мертвым эстонцем. Есть в этом деле что-то, чего мы не знаем. Я попытаюсь выяснить.

— Сделаешь материал?

— Хорошо бы... — Карр помолчал. — Ладно, позвони нам на днях.

Мы попрощались. Я вышел на солнце, размышляя о Сондерсе. Человек в нейлоновой рубашке, с пятнами пота под мышками прохаживался по набережной. Он не был похож на журналиста. Я спустился на набережную и направился к телефонной будке. Мой телефон могли прослушивать.

Мне нужен был Эндрю Крофт. Карр всегда поручал ему расследования самых сомнительных историй. Он знал очень много.

Крофт ни о чем меня не спрашивал. Мы немного поболтали о радостях летнего отдыха. Потом я заговорил о Сондерсе.

— Хм... — Последовало молчание. — Кажется, он был как-то связан с М-15, — наконец сказал Крофт. — Потом у них там что-то произошло. Он исчез. Кажется, Сондерс — смышленый малый. По-моему, имел какое-то отношение к морским делам. Но толком не знаю. Хочешь, чтобы я выяснил подробности?

— Если будет время.

— Для друзей время всегда найдется, — проворковал Крофт. — Тем более если друзья пользуются славой, да еще дурной. Обменяемся информацией?

— Хорошо, — сказал я. — Приезжай с новостями.

— Чудесно, — заключил Крофт. — Я тебе перезвоню.

Человек в нейлоновой рубашке ушел. Я вернулся на "Лисицу", расчехлил паруса. Сондерса интересовал погибший эстонец. Больше всего мне хотелось, чтобы вся эта возня наконец улеглась и я мог бы спокойно подготовить "Лисицу" к новому походу в море.

Я неторопливо и дотошно проверял паруса...

Мэри знала эстонца, эстонец хотел познакомиться со мной. Дина избили люди из службы безопасности, они искали Мэри. Кристофер хотел продать яхту.

Все эти факты не складывались в одно целое. И все же, все же... Так думал Билл Тиррелл, шкипер "Лисицы".

Билл Тиррелл был любопытен. Биллу Тирреллу особенно хотелось выяснить, связано ли появление Сондерса со страстным желанием Кристофера не запятнать репутацию — и если да, то как именно.

"Любопытство губит кошек", — любила говорить моя мать.

Но любопытство еще и стимул жизни журналиста. А сейчас оно могло спасти мою шкуру.