Кровь Рима

Это было вызовом, и Катон решил ответить на ее блеф. - Я мог бы сделать именно это. На самом деле, я сделаю это.

Он свесил ноги с кровати, встал и зашагал ко входу в палатку, где ударился ногой о камень. - Дерьмо!

Стоя на одной ноге, он приподнял ногу и потер ушибленное место. Он услышал смех Берниши, сердито оглянулся, и она прикрыла ладонь ртом.

- Караульный! - крикнул Катон.

Мгновение спустя один из дежурных преторианцев вошел в палатку и встал по стойке смирно. - Господин?

- Я хочу, чтобы эту женщину отвели в шатер царевича Радамиста.

- Нет! - воскликнула Берниша. - Ты не можешь!

- Убери ее с глаз долой, - приказал Катон, отступая к солдату. Тот подошел к кровати, и Берниша съежилась перед ним. Преторианец схватил ее за запястье и поднял на ноги. Она боролась, как дикое животное, а затем сильно укусила его за руку.

- Да чтоб тебя, долбанная шлюха! - солдат сжал свободную руку в кулак и занес ее.

- Подожди! - рявкнул Катон. Он встал над Бернишей и схватил ее за плечи.

- Ты скажешь мне настоящую причину, по которой ты боишься Радамиста, и скажешь мне это сейчас. Или клянусь всеми богами, я отправлю тебя обратно к нему.

Она на мгновение посмотрела на него, а затем опустила голову, приняв смиренную позу. - Очень хорошо, повелитель. Я скажу тебе. Если ты дашь мне слово, что ты оставишь меня здесь.

- Это зависит от того, что ты мне скажешь.

Она замолчала, а затем вздохнула. - Я скажу тебе правду. Расскажу все. Но только тебе. - Она взглянула на преторианца, все еще крепко сжимающего ее запястье, в то время как капля крови стекала по его костяшкам из аккуратного полукружного следа укуса.

- Подожди снаружи, - приказал Катон.

Как только солдат покинул палатку, он усадил Бернишу обратно на кровать и встал перед ней, скрестив руки.

- Говори ...

**************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Катон мог наблюдать тоскливое выражение на лице Берниши, пока она тщательно собирала свои мысли, прежде чем объясниться. Он подготовился к тому, чтобы выслушать ее слова с большой долей осторожности и подозрения, пока не сможет определить для себя, оказалось ли то, что она сказала, правдой. Однажды она уже скрыла от него правду. Точно так же она обманула и Радамиста, если только это не было тщательно продуманной двойной игрой, и она все время не шпионила в пользу иберийца, чтобы определить, обманывают ли его римские союзники. Когда он кратко обдумал это, Катон почувствовал себя еще более уязвимым, за себя и своих людей.

- Трибун, - тихо сказала Берниша, умоляюще глядя на него. - Я не испытываю к тебе недоброжелательности. Я клянусь жизнями моей матери, отца, сестер и всех богов, которым я поклоняюсь. Пожалуйста, поверь мне.

Катон ничего не сказал и просто пристально посмотрел на нее, его лицо было маской строгости.

- Я не хочу, чтобы моей семье был причинен вред, - продолжила она. - И поэтому я скрывала от тебя свои знания греческого и латинского языков, и ни по какой другой причине. Я всем сердцем желаю, чтобы я была честна с тобой, потому что я вижу, что ты хороший человек. Несмотря на то, что произошло в Лигее. Не в твоей природе приказывать разрушать город и истреблять его жителей. Радамист подтолкнул тебя к этому. Он отравил твой разум, трибун, и направил твою руку на месть и жестокость. Судьба Лигеи была создана им, а не тобой, и пролившаяся кровь находится на его руках, а не твоих.

- Как то, что ты мне сказала бы, что ты говоришь на других языках, подвергло бы твою семью опасности? - потребовал ответа Катон. - И как именно Радамист манипулировал мной, как ты утверждаешь?

Брови армянской девушки нахмурились, когда она зажала рот свободным кулаком, а затем опустила голову на руки и всхлипнула.

- Довольно! - прорычал Катон. - Скажи мне прямо. Или я клянусь своими богами, что я сам перетащу тебя в палатку Радамиста и скажу ему, что ты шпионила за ним.

Она подняла глаза, ее лицо было маской страха, и слезы блеснули в ее глазах.

- Если я скажу тебе, ты рассердишься. . . будешь в ярости. Если я скажу тебе правду, ты будешь опасен для себя и своих людей.

- Говори! - крикнул Катон.

Она отпрянула, словно от сильного удара, и покачала головой. - Я не могу. Нет, пока твои страсти накалены. Пожалуйста, трибун, не заставляй меня.

Разочарование Катона быстро переросло в гнев, и он почувствовал огонь в своих венах. Он взял себя в руки, сделал долгий, глубокий вдох и заставил себя успокоиться и продолжить низким, ровным тоном, снова обращаясь к ней.

- Берниша, я должен знать все, что ты мне можешь сказать. Сейчас же. Я предоставлю тебе справедливое судебное разбирательство. Если у тебя есть веские причины скрывать от меня правду, я не буду тебя наказывать. Если же нет или ты откажешься раскрыть все, я немедленно верну тебя к Радамисту.

Ее плечи опустились, и она кивнула. - Очень хорошо. То, что я сказала о том, чтобы не дала ему знать, что говорю на твоем языке, правда. Когда его люди забрали меня из моего дома, я надеялась, что если я подыграю им и выдержу то, что они припасли для меня, они в конце концов отпустят меня. Если бы они знали, что я могу говорить по-гречески и по-латыни, они могли бы найти для меня применение, и меня бы никогда не выпустили. Мой отец научил меня ценить молчание, урок, о котором у меня никогда не было причин сожалеть до сих пор. Видишь ли, я подслушивала в палатке Радамиста разговоры между ним и его ближайшими последователями. Кажется, что сильные люди всегда думают, что их рабы и слуги – тупые звери, и часто говорят перед ними без осторожности. Но ничего примечательного я не услышала. До той ночи, когда ты приходил в палатку, и он предлагал тебе меня, - она ​​остановилась и встретилась взглядом с Катоном.

- Ты можешь вспомнить, как я выглядела испуганной?

Катон кивнул. - Я помню. Это причина, по которой я выбрал тебя.

- Причина моего страха в том, что незадолго до этого я слышала, как Радамист отдавал приказы одному из своих офицеров. . . Приказывая вывести из лагеря отряд конных лучников, чтобы выследить и убить добычу.

- Охота, - сказал Катон. - Я помню. В тот день мы разослали несколько фуражных отрядов. В этом нет ничего необычного.

- Но, трибун, добычей, на которую были отправлены эти люди, были ваши солдаты...

Катон почувствовал, как по спине пробежал ледяной холод. - Мои солдаты?

- Я думала, они говорят о животных. Но затем Радамист сказал что-то о римских свиньях и о необходимости их убить, чтобы укрепить хребет их командира. Это были те самые слова, - она ​​испуганно посмотрела на него.

В голове Катона возникли ужасные образы, когда он вспоминал судьбу центуриона Петиллия и его людей.

- Это невозможно, - мягко сказал он. - Конечно, нет?

Берниша хранила молчание, пока не осмеливаясь сказать что-либо еще, наблюдая за его реакцией и осознанием того, что оно в конце концов озарило его лицо.

Катон вспомнил подробности ночи. Он воспринял настойчивое желание Радамиста присоединиться к нему для расследования подозрительных движений на опушке леса как еще одно проявление своей бравады. Но если бы Берниша говорила правду, то Радамист знал бы, что в темноте его не поджидает опасность. А потом был вопрос, который беспокоил Катона, когда он мысленно проигрывал это событие. Как было возможно, чтобы Петиллий и его люди были застигнуты врасплох, так что не было никаких звуков сражения или криков тревоги, чтобы предупредить другие отряды фуража? Теперь это было очевидно. Почему они должны были быть настороже против еще одной группы фуражиров из лагеря? Они считали иберийцев союзниками, друзьями, и это сделало бы их достаточно легкой добычей для убийц, посланных Радамистом.

Катона тошнило от масштабов предательства и интриг иберийского царевича. Радамист хотел, чтобы он разделил его безжалостные амбиции запугать армян и заставить их при этом так напугать, чтобы они не осмелились бы стоять между ним и троном в Артаксате. Катон отказался сотрудничать, поэтому ибериец изобрел способ наполнить его гневом и жаждой отмщения за своих людей. «На этом манипуляции не закончились», с горечью подумал Катон. Когда лигейцы отправили ту делегацию, чтобы обсудить сдачу города, Радамист увидел возможность подлить масла в огонь, пылающий в сердце Катона. Вот почему он так хотел перевести их слова для Катона, почему он сказал, что убийцы Петиллия прячутся за стенами города, прекрасно зная, что это еще больше разожжет гнев Катона.

Он горел от стыда за то, что его полностью провели вокруг пальца. Радамист манипулировал им, словно дешевый уличный артист своей марионеткой, дергая за каждую ниточку, чтобы Катон танцевал под иберийскую мелодию. В результате Лигея была превращена в пепел, а обугленные останки убитых им людей остались похороненными под руинами. Помимо горожан, хорошие люди были убиты и ранены во время штурма. И была проблема тьмы и страданий, которые Катон пережил в последующие дни. Все это – дело рук Радамиста.

Несомненно, царь думал, что цель оправдывает средства. «Достаточно разумная философия, которую можно применить, - подумал Катон, - если только ты не будешь средством».

Он зашипел от разочарования и гнева и сел на противоположный от Берниши конец кровати.

- Что ты собираешься делать, трибун?

Катон повернулся к ней, и ему пришлось перефокусировать свои мысли, прежде чем он смог ответить. - Ничего подобного, если тебя это беспокоит.

Она выглядела обиженной. - Я больше беспокоилась о тебе. О том, что ты будешь делать сейчас, после того как узнал все.

- А? - Катон провел рукой по голове, взъерошив кудри. У него не было желания делиться своими мыслями с этой женщиной, которая уже дала ему достаточно причин не доверять ей. Поэтому он промолчал, обдумывая опасную ситуацию. Он мог приказать Макрону и его центурии последовать за ним в шатер царя и искрошить Радамиста и его придворных, но тогда остальная часть колонны, иберийская и римская, мгновенно схватились бы друг с другом за глотки, и войско было бы уничтожено... Парфяне сделали бы фарш из того, что осталось... Он мог оставить Радамиста, вернуться в Антиохию и сообщить об убийстве Петиллия и других преторианцев. Катон сомневался, что императору будет очень приятно узнать, что его союзник убил римских солдат. Но Нерон мог оплакивать потерю своих людей несколько меньше, чем оплакивать потерю возможности вернуть Армению под протекторат Рима. И за это будет нести ответственность Катон. Кроме того, какие у него были доказательства того, что Радамист действительно виноват? Все, что у него было, это его подозрения и слова какой-то служанки.

Он взглянул на Бернишу. - Я понятия не имею, что делать.

- Но ты мне веришь?

Катон поколебался, прежде чем осторожно кивнуть.

- На данный момент я так думаю. В этом есть какой-то смысл в том, что произошло. Я бы хотел, чтобы этого не было. Было бы легче, будь ты лгуньей или шпионкой. Но пока что я тебе верю, а это значит, что моя миссия здесь, в Армении, более опасна, чем когда-либо. Радамист оказался столь же безжалостным, сколь и амбициозным. Таким людям нельзя доверять, и мне придется каждый момент прикрывать свою спину. Если он обнаружит, что я знаю правду, то я уверен, что он не потеряет сна из-за того, что я пойду тем же путем, что и Петиллий. Лучше это и замести за собой следы, чем позволить мне жить и доложить о его преступлении в Рим.

- Тогда ты в опасности, что бы ты ни делал.

Катон устало улыбнулся. - Это история моей жизни...

- Ты мог бы уйти от него. Идти сейчас же. Бери своих людей и возвращайся в Сирию, - предложила Берниша. - Что тебя останавливает?

Катон наклонился вперед и на некоторое время оперся подбородком на сложенные руки, прежде чем ответил: - Нет. Я должен продолжить миссию. Что еще я могу сделать? По крайней мере, сейчас я должен продолжать, как будто ты никогда не рассказывала мне эту историю. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Радамисту занять трон. Хоть меня это до глубины души возмущает, это то, что я должен сделать. Это в интересах Рима и моего императора.

- Ты позволишь ему безнаказанно убивать твоих товарищей?

- Я этого не говорил. Если ситуация изменится и этот ублюдок когда-нибудь станет бесполезным для Рима, я клянусь Юпитером Наилучшим Величайшим и Немезидой, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы взять его жизнь собственными руками, чтобы он знал, что его преступление не было забыто и прощено. А пока это должно оставаться нашим секретом. Надеюсь, ты никому об этом не рассказала?

- И подвергнуть мою жизнь риску? - Она приподняла бровь. - Зачем мне это?

- Хорошо... Тогда оставим это как есть. Ради всех нас.

- И ты никому не скажешь?

Катон покачал головой.

- Даже твоему другу, центуриону Макрону? Я видела, что вы двое очень близки.

Катон почувствовал себя неуютно из-за того, что она могла подслушать любой их разговор и который мог дать ей какие-либо знания, которые она могла бы впоследствии использовать против них. - А теперь эта уверенность была обманута, - сказал он ей многозначительно. - Как оказалось, в этом мире нет никого, кому я доверяю больше, чем Макрону.

- Действительно? Ни твоей семье? Ни жене?

- Особенно моей покойной жене, - сказал Катон сквозь зубы. - И, помимо моего маленького сына, Макрон – самое близкое к семье, что у меня есть. Тебе стоит это запомнить. Если ты сделаешь что-нибудь, чтобы причинить ему вред или обмануть его, я заставлю тебя за это ответить. Понятно?

- Да, трибун. - Она кивнула. - Что со мной теперь будет?

- Держись поближе к моей палатке и моим телохранителям и старайся держаться подальше от любопытных глаз. Надеюсь, Радамист не заметит тебя, даже если он не забыл о тебе. И да, ни с кем не разговаривай.

- А что насчет центуриона Макрона?

Катон ненадолго задумался. Для него было важно, чтобы о деяниях Радамиста было доложено в Риме, чтобы была возможность однажды отомстить за Петиллия и других жертв. Шансов на это было бы больше, если бы этой тайной о предательстве иберийцев можно было поделиться. И все же он знал, что в Макроне текла кровь даже горячее, чем его собственная. В какой-то момент ему может потребоваться рассказать об этом Макрону, на случай, если с ним что-нибудь произойдет. Катон почти не сомневался, что его друг может быть склонен обеспечить скорую месть, вместо того, чтобы ждать, пока император начнет действовать – процесс, который вполне может занять много лет. Макрон также не был большим хранителем секретов, и был риск, что он выдаст себя. Тогда Радамист обязательно положит конец им обоим, прежде чем сведения о его преступлении распространятся дальше. «Нет, было бы несправедливо говорить об этом Макрону и тем самым подвергать его жизнь опасности», - заключил Катон.

- Я скажу ему, когда сочту, что момент подходящий. Я не могу позволить ему отвлекаться в тот момент, когда кампания подходит к решающему моменту. Как только мы перейдем эти горы и переправимся через реку, через несколько дней мы осадим Артаксату. Наводнение воспоминаний и подозрений о Юлии заполнило его разум, и он понял, что должен быть настороже. Не было никаких причин доверять Бернише больше, чем это было необходимо.

- Больше обсуждать нечего. Час уже поздний, и дорога впереди будет утомительной. Нам нужно спать.

Берниша кивнула и убрала ноги под одеяла и шубы. Она отодвинулась к дальнему краю кровати и приподнялась на локте, удерживая одеяло, чтобы Катон вернулся на свое место рядом с ней. Он вспомнил возбуждающее тепло ее тела и мягкое прикосновение к ее коже. Она была несомненно хорошенькой. Некоторые даже могут назвать ее красивой и соблазнительной. При этом Катон почувствовал отвращение от перспективы насладиться ее чарами той ночью. Он откашлялся и покачал головой.

- Нет. Я сказал, что верю тебе. Но я все еще тебе не доверяю. Это нужно заработать, и тебе нужно поработать, моя маленькая Берниша. Итак, я вытащу тебя из постели. Ты можешь взять одно из одеял и спать на другой стороне палатки. Вон там, - он указал на клочок земли прямо у откидных створок палатки.

Она посмотрела на него, как будто он шутил, и засмеялась. - Конечно, нет... трибун. Ночь холодная. Мы можем согреть друг друга. Также как мы сделали это ранее.

- Вылезай немедленно.

Видя, что она все еще не двигалась, Катон сделался жестче. - Встань с моей кровати, или я попрошу стражу вытащить тебя на улицу, чтобы спать под открытым небом. Двигайся!

Она отшатнулась от резкости его тона, затем выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи плащ и нахмурилась, проходя мимо него. Катон расслабился и откинул одеяло. Он подумал о том, чтобы задуть свечу, потом подумал, что лучше заснуть, держа ее в зоне видимости. Берниша резко легла и забилась в меховое покрывало, так что из-под темной челки виднелись только глаза. Она пробормотала что-то, чего Катон не смог разобрать.

- Что ты сказала?

- Что ты такая же жестокая и безжалостная свинья, как Радамист, - вызывающе бросила она в ответ.

- Ты так думаешь? Тогда тебе лучше начать молиться своим богам, чтобы ты оказалась неправа. А еще лучше все же поспать.

Катон повернулся на бок, лицом к ней, и какое-то время они смотрели друг на друга, пока ветер на улице шевелил створки и гребень палатки. Через некоторое время она опустила голову, и только когда он услышал ее слабое сопение, Катон расслабился и закрыл глаза, прежде чем снова погрузиться в беспокойный сон.

*************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Следующие два дня колонна пробивалась по узкой тропе, пролегающей через горы. Состояние маршрута неуклонно ухудшалось, и иногда Катону приходилось останавливать своих людей там, где склон был достаточно крутым, чтобы фургоны приходилось поднимать по одному, из опасения, что какой-нибудь из них вырвется из-под контроля и скосит людей и упряжки мулов вниз по склону. Каждая задержка тяготила Катона, потому что это означало, что пайки должны были растянуться еще на немного дольше, прежде чем они дойдут до более мягкого ландшафта у подножия гор и снова смогут легче добывать корм на фермах и в поселениях. Здесь, в горах, было мало добычи, и те козы, лачуги и проходящие мимо купцы, с которыми они столкнулись, уже были разграблены Радамистом и его людьми, ехавшими во главе колонны. Ночью, когда их союзники жарили баранину на нескольких кострах, которые им удалось развести, римляне ели свой рацион холодным и старались не обращать внимания на запах жареного мяса, доносившийся со стороны иберийских палаток. Те люди, у которых было достаточно денег и готовность их потратить, торговались за часть мяса, и разногласия, посеянные между иберийцами и римлянами, затем распространились среди рядов преторианцев и пращников, пока другие наблюдали за своми пирующими товарищами.

На второй вечер Катон подошел к Радамисту, чтобы попросить его людей поделиться своей наградой, но получил резкий отказ, поскольку иберийский царевич объяснил, что у его народа не было традиции делиться военными трофеями.

- Военные трофеи? - фыркнул Макрон, когда Катон вернулся в свою палатку после бесплодной встречи. - Не то чтобы ублюдкам пришлось за них сражаться. Единственный враг, которого они встретят в этих долбанных горах, - это какой-нибудь изможденный старый пастух и его мальчишка. И я сомневаюсь, что даже парням Радамиста придется приложить много усилий, преодолевая такое жестокое сопротивление.

Он покачал головой, отломил еще один кусок черствого хлеба в своем котелке и окунул его в стакан с вином, чтобы размягчить его перед тем, как он отправился в голодный рот.

- Я говорю тебе, мы должны поставить иберийцев в тыл колонны на день и отправить наших парней на разведку вперед. В этой местности пеший человек столь же эффективен, как и кавалерия.

- Хорошая идея, - согласился Катон. - Но правда в том, что они нужны нам, чтобы держать парфян в страхе. Меньше всего мне нужно, чтобы стрелы падали на фургоны, когда они застряли на склоне.

Макрон поджал губы и согласился. - Я предполагаю, это так. А пока нам придется довольствоваться сушеным мясом, черствым хлебом и сыром, из которых можно построить сраный акведук. - Он взглянул на Бернишу, вошедшую в палатку. - Еще вина, девочка.

Она тупо посмотрела на него, а затем Катон поднял свою чашу и произнес несколько прерывистых слов по-армянски. Она кивнула и вышла из палатки, а через мгновение вернулась с закрытым кувшином, чтобы пополнить чашу Макрона.

- Так, значит, ты немного усвоил местный жаргон?

Катон кивнул. - Я учу девушку нескольким словам на латыни, и она дает уроки мне.

Когда она повернулась и направилась к углу палатки, Макрон бросил взгляд на ее стройное тело. - Держу пари, что дает. И я готов поспорить, что ты готов поучиться, а? А почему бы нет? Я мог бы.

- Это не так как ты себе это представляешь, - возразил Катон.

- Ну, может, так и должно быть. Такая красивая девушка пропадает даром. Ты мог бы воспользоваться небольшой женской компанией. Прошло много времени.

- Это мое дело, Макрон. Был бы благодарен тебе, если ты не будешь указывать на то, что мне нужно, а что не нужно.

Макрон обмакнул в вино еще немного хлеба и сунул его в рот, пробормотав: - Тебе виднее.

Катон злился на себя за то, что был так резок со своим другом. Он устал, но это не было оправданием тому, как он еще недавно вел себя с Макроном.

- Послушай, я знаю, что со времен того дела в Лигее я был не самым приятным другом…

- Действительно? Не могу сказать, что я что-то вообще заметил, - Макрон коротко усмехнулся. Он был просто счастлив, что Катон выбрался из черной ямы, в которую он упал. - Это ничто. Что сделано, то сделано.

Катон решил перевести разговор на менее тревожную тему. - Как парни держатся?

- Они в порядке. Как обычно, ворчуны там и здесь сочиняют песни и пляски, но никто не обращает на них особого внимания. Несколько дней на жестком пайке под открытым небом напомнят им, что такое настоящая армия. Эти преторианцы хорошие парни, но они склонны ныть о том, чего им не хватает из их службы в Риме.

- Можем ли мы их винить? Вот почему назначение в гвардию стоит на первом месте в списке желаний каждого солдата.

- Как бы то ни было, но я не могу избавиться от ощущения, что нам было бы лучше с легионерами. Не с теми засранцами, которые размякли, сидя в сирийских гарнизонах. Я говорю о настоящих легионерах, таких как парни из Второго легиона. - Он благостно улыбнулся воспоминаниям, которые он разделял с Катоном об их бывшем подразделении, затем поднял чашу. - За Второй Августов. Лучший на долбанный километр легион в армии.

Катон поднял свой стакан и стукнул по сосуду Макрона. - За Второй Августов.

Каждый сделал глоток и на мгновение повспоминал прошлое в тишине, прежде чем Макрон схлопотал кусок хлеба поперек своего горла, закашлялся и вновь закашлялся, пытаясь его вытолкнуть. - Если серьезно, как только эта работа будет закончена, нам следует подумать о возвращении в легионы. Как бы мне не нравились привилегии преторианца, я предпочел бы сохранять хорошую дистанцию ​​между собой и Римом. Мне кажется, это место слишком опасно.

- Легче сказать, чем сделать, - сказал Катон. - Во всяком случае, тебе проще. Любой легион был бы горд, если бы у него была твоя мощь, но для такого трибуна, как я, нет места. Лучшее, что я мог получить, - это командование другой вспомогательной когортой. Если только я не понижусь до центурионата.

- Это возможно так, - размышлял Макрон. - Или ты пройдешь всю дистанцию ​​и попробуешь попасть в префекты Египта. Вот это было бы кое-что.

- Это было бы действительно так. - Катон соблазнял себя подобными амбициями в моменты более глубоких размышлений, но не хотел говорить о них из-за опасений, что такое высокомерие может быть использовано против него. Народ Рима, особенно сенаторы, были скованы традициями и считали неприятным для человека низкого происхождения слишком резкое социальное возвышение. Для человека его всаднического ранга высшей должностью, которую он мог достичь, был префект Египта. Эта провинция – житница Рима – стояла особняком и считалась настолько важной для интересов Рима, что ни один император никогда не вручил бы ее одному из членов Сената, который мог бы в этой связи соблазниться еще более высокими амбициями. С другой стороны, как насмешливо размышлял Катон, императоры имели обыкновение создавать свои собственные традиции и нарушать другие по своей прихоти. Если Калигула смог постановить, что его любимая лошадь, Инцитат, была возведена в звание сенатора, тогда все может быть возможным.

Затем его мысли вернулись к его непосредственным заботам, и легкомыслие исчезло, как поле ярких цветов, погрузившееся во мрак, когда темная туча пролетала над ним, скрывая солнце. Он цинично улыбнулся придуманному им поэтическому образу. Он определенно чувствовал себя окутанным черными угрожающими облаками.

- Что смешного? - спросил Макрон.

- Смешного? Немного. Совсем немного, - угрюмо ответил Катон. Он снова задумался, не лучше ли поделиться своими знаниями со своим лучшим другом. Затем он отклонил эту идею. Это только подвергнет Макрона такой же опасности, как и его самого. Лучше подождать, пока миссия закончится. Поэтому он вынул полоску вяленой говядины из своего котелка и начал жевать, чтобы на время предотвратить дальнейшие разговоры.

Макрон добил остатки своей еды, осушил чашу, прижал кулак к груди и громко рыгнул. Услышав звук, Катон и Берниша посмотрели на него, и Макрон поднял руки. - Что? Лучше снаружи, чем внутри, а? В любом случае, мне лучше пойти сделать обход, господин. Парни устали и замерзли, и если кто-нибудь из часовых решит немного вздремнуть, самое время их накрыть. Если я поймаю кого-нибудь из них, они познают мой витис на своих плечах.

Катон мысленно вздрогнул от такой перспективы. Он вспомнил свое время в качестве новобранца и то, как часто он навлекал на себя гнев центуриона Бестии и много дней после этого носил синяки от его командирского жезла. - Хорошо, но как только закончишь, поспи немного.

- И посмотрите, кто это говорит, - усмехнулся Макрон. - Ты выглядишь вполне дерьмово, господин.

- Благодарю за это, - пробормотал Катон.

Выражение лица Макрона стало более серьезным. - Я думаю, уже видел причину этого настроения. В чем дело?

- Ничего такого.

Они молча посмотрели друг на друга, прежде чем Макрон поднял брови.

- Если ты так говоришь. Но…

- Думаю, тебе лучше идти, - перебил Катон.

Макрон пожал плечами. - Наслаждайся. Увидимся утром.

Центурион встал из-за стола и понимающе подмигнул Бернише, прежде чем покинуть палатку, и створки за его спиной соскользнули. Она подождала мгновение, прежде чем заговорить вполголоса. - Похоже, твой друг охотно бы увидел меня в своей постели. Почему ты не хочешь?

- Потому что я не доверяю тебе, моя дорогая. К тому же у Макрона уже есть женщина. Кто-то намного лучше тебя, так что не стоит и думать о его соблазнении.

Она нахмурилась. - Я не женщина легких нравов.

Катон сухо засмеялся. - Как я обнаружил, ты женщина не такой уж и высокой морали.

- Но главное не вовред тебе.

- Нет? - повернулся к ней Катон. - Если бы ты сказала мне то, что знала раньше, то люди Лигеи были бы спасены. Наши парни, которые умерли, беря его штурмом, остались бы живы. Мальчик … Он остановился и перевел дух. - И с самого начала ты могла это предотвратить. Я бы сказал, что любой человек, не чуждый морали, будет жить с этим тяжким грузом на своей совести. Но ты? Сложно сказать. Интересно, сожалеешь ли ты об этом вообще.

Она отвернулась и заговорила тихим голосом. - Я знаю, что сделала, и уже сказала тебе, почему. Больше мне нечего сказать. Если я тебе больше не понадоблюсь, я буду спать на улице.

Не дожидаясь ответа, Берниша встала, взяла меховое покрывало с постели Катона и вышла из палатки, не оглядываясь. Он посмотрел на створки, когда они встали на свои места, и молча продолжил трапезу.

*******

Прошло еще три дня, прежде чем колонна достигла дальнего края горного хребта и спустилась к последней переправе через реку перед столицей Армении. Два фургона были потеряны накануне. У первого из них сломалась ось, и от него отказались по пути. Второй находился в задней части обозного поезда, когда часть дороги провалилась, и повозка, ее возница, несколько раненых и вся упряжка мулов обрушились в ущелье. Если не считать также смерти некоторых из раненых под Лигеей, остальная часть колонны вышла из гор без потерь, но истощенной и голодной, поскольку последние два дня они получали половину пайка.

Впереди река, длинной шелковой лентой, протекала по равнине с богатыми сельхозугодьями. Небольшие усадьбы и поселения простирались к другому горному хребту, туманно-серому вдали.

- Богатая добыча, - ухмыльнулся Макрон, стоя рядом с Катоном, который спешился на минуту, чтобы облегчиться, на обочине дороги.

- Не в этот раз, - возразил Катон. - Мы всего в нескольких днях пути от Артаксаты. Лучше всего, чтобы мы хорошо относились к местным и платили за припасы, если не хотим оказаться в окружении врагов. Я позабочусь о том, чтобы наши иберийские друзья поступили так же.

- Ты сменил мелодию.

- Что?

- Не так давно ты был также счастлив убивать и разрушать, как наш друг там внизу. - Макрон указал далеко вниз по дороге туда, где Радамист и его кавалерия поили своих лошадей на ближнем берегу реки. Он взглянул на Катона. - Изменения во взглядах?

- Что-то в этом роде, - признал Катон, рассматривая раскинувшийся перед ними пейзаж.

Макрон какое-то время наблюдал за ним, удивляясь изменениям, которые он увидел в своем друге в ходе кампании: спад в темное настроение во время атаки и после Лигеи, медленное выздоровление и теперь это сдержанное поведение последних нескольких дней. Он задавался вопросом, не произошла ли какая-то ссора с рабыней? Она казалась Катону достаточно преданной сиделкой, когда он нуждался в уходе. Со своей стороны, Катон, казалось, был доволен ее вниманием и ее компанией, и Макрон предположил, что их отношения зашли гораздо дальше, чем терпение и забота. Или, по крайней мере, так было до последних нескольких дней, когда Катон проявил холодное пренебрежение к Бернише. Макрон решил, что это потеря прекрасной возможности. Его другу срочно нужно было насладиться объятиями красивой женщины. Не требовалось особой степени проницательности, чтобы понять, что Катон все еще смирялся с потерей Юлии. Не то чтобы это было именно горе, скорее противное ощущение предательства всего, в чем он был так уверен в своей жене. Но если получается, что Юлия была хитрой и амбициозной. И Макрон задумался, а не сожалела ли она о своем выборе низкородного мужа. Пока Катон сражался далеко, в Британии, Юлия была погружена в высшее общество Рима со всей его изощренностью, искушениями и интригами.

Макрон молча поблагодарил Фортуну за то, что он сам не столкнется с такой озабоченностью по поводу Петронеллы. У нее была гораздо более простая жизнь, и Макрон безоговорочно верил в ее верность и твердость характера. Ее сильный голос и громкий, искренний смех согрели его сердце, и он внезапно осознал, как сильно он скучает по ней и жаждет вернуться в ее объятия, и того, что неизбежно последует на обязательно прочной постели. Он весело покачал головой, глядя на эту сторону своего характера, о которой раньше не догадывался. Ему действительно была нужна Петронелла.

- Что, во имя фурий, со мной стало? - пробормотал он себе под нос, нахмурившись. Если бы он не был осторожен, то такими темпами он в конце концов кончил бы каким-нибудь пишущим стишки поэтом, а боги знали, что за кучка бесполезных нарциссов были эти проклятые каракуле-писцы.

Он поспешно отбросил свои чувства и снова обратил внимание на друга.

- Не хочешь ли объяснить, как именно изменились твои взгляды?

Катон на мгновение проницательно взглянул на него, прежде чем он ответил: - Нет, центурион, не думаю.

Он взял поводья у преторианца, присматривавшего за его лошадью, и вскочил в седло. - Я еду вперед. Спускайся к реке с остальной частью колонны как можно быстрее. К тому времени уже стемнеет, но нам еще нужно укрепить лагерь. Я попробую купить коз для парней, чтобы они приготовили сегодня вечером знатный ужин. Должно поднять им настроение.

- Я скажу им. - Глаза Макрона загорелись от образов жареной козлятины.

- Выполняй, центурион Макрон, - официально заключил Катон, и они обменялись приветствием, прежде чем он прищелкнул языком и пустил пятками лошадь рысью, пока он скакал по тропе к видневшимся вдалеке иберийцам.

*******

Когда новая луна поднялась над горами и окутала армянский пейзаж призрачной серебряной пеленой, ночь пронзили костры римлян и их иберийских союзников. Несмотря на тяжелый дневной труд, в этот раз мужчины двух когорт были в веселом настроении, когда они были вне горных холода и ветра, и у них было много дров, чтобы согреть их, а еще жареного мяса, чтобы набить им животы. Было также много чего выпить, благодаря фургону, наполненному флягами с вином, которые Катон купил в соседнем поселеньице вместе с десятком коз. За все это он заплатил серебром из своего личного сейфа. Местные жители нервничали, когда он приближался с Нарсесом и отрядом конных лучников Радамиста. Как только римский офицер объявил о своих намерениях, они быстро оправились и начали торговаться с ним в короткой словесной стычке. Катон почти не сомневался, что он переплатил, но был доволен тем, что его щедрость будет щедро же вознаграждена благодарностью его людей.

Так воздух наполнился ароматом жареного мяса, веселыми разговорами и песнями мужчин, греющихся у костров. Прогуливаясь по лагерю в компании Макрона, Катон был рад видеть, что некоторые преторианцы и иберийцы дружат, а некоторые из первых даже знакомили своих союзников с радостями игры в кости.

- Наши мальчики снимут шкуру с иберийцев, если у них будет возможность, - улыбнулся Макрон. - Ты знаешь, какими они могут быть, когда напускают на себя невинное лицо.

- Тогда, возможно, тебе стоит поговорить с офицерами. Если парни собираются играть в кости, то они сделают это честно или пожалеют об этом.

- Я прослежу, чтобы они узнали об этом, господин.

Когда они миновали конец линии палаток центурии Макрона и повернули к штабной палатке, один из солдат встал и отсалютовал им.

- Простите, господин.

- В чем дело? – В этот момент имя человека пришло к Катону. - Терций…

- Да, господин. - Преторианец с удовольствием улыбнулся своему командиру в ответ на то, что тот вспомнил его имя. – Ну… Господин, ребята слышали, что вы заплатили за мясо из собственного кошелька. Нам было интересно, не хотите ли вы перекусить у нашего костра? - Он отошел в сторону и жестом поднял товарищей на ноги. Мужчины выжидающе посмотрели на Катона. По правде говоря, он очень хотел вернуться в свой шатер и отдохнуть, но знал, что поступит глупо, если не удовлетворит желание его людей в этом случае. Было время, когда нужно было быть суровым, настаивать на жесткой дисциплине и командовать людьми, а в другое время необходимо было относиться к ним как к товарищам. Некоторые офицеры ловко переключались между этими двумя ролями, но Катон не хотел быть слишком фамильярным со своими людьми. Он знал других командиров подразделений, которые пытались относиться к ним скорее как к друзьям, чем как к товарищам, и в результате только заработали в свой адрес презрение и насмешки солдат.

- Очень хорошо. Мы с центурионом Макроном можем уделить немного времени.

- Спасибо, господин. Не могли бы вы? - Терций указал на импровизированную скамейку из бревен, сложенную рядом с огнем, и Катон осторожно сел, убедившись, что скамья устойчива и вряд ли соскользнет и не станет причиной его позорного падения на задницу.

Макрон сел рядом с ним. - Дайте-ка я угадаю, что в меню, мальчики. - Он устроил сложное шоу, понюхав воздух. - Может быть, это козлятина?

Мужчины у костра заулыбались, а некоторые засмеялись.

- Не просто козлятина, господин. Мы приготовили ее по-особенному. Гирций, вон там, был поваром у сенатора Сенеки в Байях, прежде чем он присоединился к гвардии. Он кое-что знает о приготовлении приличной еды, господин. Расскажи трибуну и центуриону, что ты приготовил.

Круглолицый преторианец пухловатой комплекции подобрал у огня два котелка и подошел. Он сделал паузу, чтобы попытаться отдать честь, но в замешательстве нахмурился, когда поднял два котелка. Катон не мог удержаться от смеха над его дискомфортом и сжалился над ним.

- Вот, давай вон тот. - Он наклонил котелок к огню, чтобы осветить его содержимое, и увидел куски мяса, плавающие в темном клейком соусе. - Что это?

- Козлятина, которую вы нам раздобыли, господин. Я потушил все это в вине и приготовил глазурь из гарума и меда.

- Гарум и мед? - Катон приподнял бровь. Идея смешать острую соленую приправу со сладким медом показалась ему невероятной комбинацией.

- Какого хрена ты это сделал? - потребовал ответа Макрон.

Гирций стоял на своем и протянул Макрону второй котелок. - Просто попробуйте, господин. Это одно из любимых блюд сенатора.

Макрон вытащил кинжал и проткнул кусок мяса. - Просто потому, что какой-то занюханный высокомерный аристократ тешит себя всякими кулинарными пристрастиями…

Он сунул капающее мясо себе в рот и стал жевать. Затем его челюсть замедлилась, а глаза расширились. Он сглотнул и с трепетом посмотрел на Гирция. - Это самое нахрен вкусное блюдо, которое я когда-либо ел. Катон, парень просто великолепен! Попробуй.

Катон достал карманный столовый прибор, развернул ложку-насадку и выбрал небольшой кусок нежирного мяса для пробы. Как только соус коснулся его языка, он понял, что Макрон не преувеличивал. Насыщенный вкус был ошеломляющим, и он с жадностью принялся обрабатывать оставшееся содержимое котелка, в то время как Гирций, положив руки на свои широкие бедра, сиял от гордости.

Макрон финишировал первым и протянул свой котелок. - Есть шансы на добавку?

Прежде чем Гирций смог ответить, со стороны иберийской части лагеря раздался взрыв гневных криков. Все повернулись на звук, и на мгновение никто не двинулся с места. Затем, когда крики стали громче, Катон поставил котелок и встал.

- Макрон, за мной.

Сначала Катон сдерживался, чтобы просто идти через ряды палаток, но когда крики усилились, он бросился бежать. Уже ближе к промежутку между римскими палатками и палатками иберов они наткнулись на небольшую толпу. Из ближайших палаток все выходили люди, чтобы посмотреть, что происходит.

- Дорогу тут! - проревел Макрон. - Идет командир!

Солдаты в задней части толпы оглянулись и отошли в сторону, пропуская двух офицеров. Катон шел впереди, проталкивался сквозь тех, кто оказался слишком медлителен, чтобы подчиниться приказу Макрона. Затем они прошли сквозь давку тел и вышли на открытое пространство. Перед ними горел костер. Два человека стояли лицом друг к другу с обнаженными кинжалами: пращник и один из иберийских копейщиков. Последний прижимал к боку свободную руку, и кровь сочилась между его пальцами, пока он покачивался на ногах. Пращник сидел на корточках, не сводя глаз с противника, и медленно водил своим клинком из стороны в сторону, провоцируя иберийца на атаку. Ни один из них не обратил внимания на прибытие двух офицеров. Пращник метнулся вперед и сделал ложный выпад, и иберийец отчаянно рубанул, схватил другого мужчину за предплечье и невольно открыл рану чуть ниже локтя. Пращник издал сердитый рев и приготовился прыгнуть вперед и нанести последний смертельный удар.

- Хватит! - крикнул Катон. - Стоять!

Толпа, кричавшая в поддержку двух мужчин, замолчала, когда пращник остановился и взглянул на трибуна, затем отступил на безопасное расстояние, прежде чем поднялся во весь рост и потянул раненую руку с кинжалом.

- Что, во имя Юпитера, здесь происходит? - спросил Катон.

Пращник напрягся, все еще держась за рану. - Ссора между мной и этим ублюдком-варваром, господин.

Макрон повернулся и встал между двумя мужчинами.

- Ссора? По поводу? - продолжил Катон.

- Он обвинил меня в обмане, господин. Я и несколько ребят играли в кости, и некоторые иберийцы хотели также поиграть. Только они теряли деньги. Когда я попытался забрать свой выигрыш, он вскочил, начал кричать свою чушь и спихнул мои руки с монет, - он указал на землю возле костра, где в свете пламени блестела небольшая россыпь серебра.

- Откуда ты знаешь, что он обвинил тебя в обмане?

Пращник открыл рот, заколебался, затем покачал головой. - Это то, что я предположил, господин.

- А потом?

- Он вытащил свой нож, я схватил свой, и он попытался меня проткнуть. Только я его первым достал, господин.

Катон оглянулся на толпу. - Это правда? Кто-нибудь видел, что произошло?

Опцион выступил вперед. - Я также был в игре, господин. Это было так, как говорит Глабий. Ибериец начал это.

Прежде чем Катон успел попросить дополнительных подтверждений, иберийец упал на колени, тяжело дыша, продолжая поднимать изогнутый кинжал дрожащей рукой. Двое его товарищей поспешили вперед и преклонили колени рядом с ним. Один осторожно взял оружие из его руки, а другой поднял тунику раненого, отвел руку в сторону и обнажил рану. Кровь пульсировала по обнаженной плоти, и товарищ иберийца прижал руку к ране, пытаясь остановить обильное кровотечение.

Катон указал на опциона. - Беги и найди хирурга. Немедленно!

Когда мужчина повернулся и пробился сквозь давку, Катон оглянулся на выражающие одновременно любопытство и враждебность лица. Иберийцы уже отходили в сторону, прислонившись спиной к палаткам, и настроения в толпе становились опасными.

- Макрон, - сказал он спокойно. - Уведи наших людей отсюда. Кроме него –

Глабия. Ему нужно кое-что еще прояснить.

- Да, господин. - Макрон кивнул, затем резко набрав воздуха, обратился к римским солдатам. - Назад в свои палатки! Центурионы! Oпционы! Приведите наших людей в движение! Быстрее нахрен!

Напряженная тишина минутной давности была нарушена, как только офицеры стали выкрикивать приказы своим людям и отталкивать их от места происшествия.

Катон повернулся к Глабию. - И ты обманывал?

- Нет, господин! Это была честная игра. Спросите кого угодно. Все скажут, что Глабий ведет честную игру.

- О, я обязательно спрошу. Во всяком случае, ты знаешь правила и какой штраф за то, что ты напал с оружием на товарища. Если он умрет, умрёшь и ты.

Пращник покачал головой. - Он не римлянин, господин. Он мне не товарищ. Просто какой-то гребаный варвар, вот и все! - он сплюнул в сторону иберийца.

- Закрой свой рот! - яростно рявкнул Катон. - Ни слова, слышишь?

Толпа быстро расходилась, и тут появился опцион с хирургом, шедшим за ним с боковой сумкой, набитой повязками и инструментами, необходимыми для его ремесла. Он увидел раненую руку пращника и поспешил к нему.

- Не он. Он переживет. - Катон вместо этого кивнул на иберийца, который изо всех сил пытался оставаться в вертикальном положении, и его поддерживали его же товарищи. - Этому ты нужнее в первую очередь. Позаботься о нем.

Хирург кивнул, поставил сумку рядом с раненым и вытер кровь, чтобы ненадолго осмотреть рану, прежде чем снова наложить импровизированную повязку.

- У него сильное кровотечение, господин.

- Делай для него все, что в твоих силах, - приказал Катон и оглянулся на иберийцев, которые все еще стояли полукругом, их лица ожесточились, когда они посмотрели на своего раненного товарища. Хирург опустил раненого на землю, когда тот начал дрожать. Еще несколько фигур вышли из палаток позади них, и Катон почувствовал, как его сердце упало, когда он увидел, как Радамист и несколько человек из его свиты шагали к ним.

- О, фурии, потрясающе, - пробормотал Макрон. - Именно то, что нам нужно.

Радамист отдал приказ, и иберы поспешили прочь с его пути. Он остановился и быстро осмотрел раненого на земле и пращника, а затем устремил свои темные глаза на Катона. - Что здесь произошло, трибун?

Катон коротко объяснил, и Радамист кивнул на Глабия. - Он тот, кто зарезал моего человека?

- Да, Ваше Величество. Но он говорит, что драку начал ваш человек.

Радамист повернулся к небольшой группе иберийских солдат и резко их допросил, а затем снова повернулся к Катону. - Говорят, что виноват твой солдат. Он пытался обмануть этого человека и отнять его серебро.

Одно противостояние приводило к другому, гораздо более серьезному, и Катон заставил себя справиться с ситуацией спокойно, хотя он чувствовал учащенное сердцебиение и напряжение мышц плеч, как будто он собирался вступить в драку.

- Мы можем обвинить в этом позже. Прямо сейчас обоим мужчинам нужно обработать свои раны. Глабий, иди в палатку хирурга. Пусть один из санитаров позаботится о твоей руке.

Прежде чем пращник успел выполнить приказ, его противник издал глубокий стон и на мгновение выгнул спину, прежде чем впасть в сильные судороги. Хирург сделал все возможное, чтобы удержать человека, повязка соскользнула, и свежий поток крови хлынул из сморщенной плоти вокруг раны и пролился на землю.

- Держите его! - крикнул хирург. Соратники иберийца не нуждались в переводе и схватились за его конечности, пытаясь удержать его, пока хирург нащупывал свежую повязку в своей сумке. Раненый ибер задыхался, издавая ужасный хрипящий звук, его глаза широко открылись и закатились в смертельном ужасе. Произошла последняя судорога, и его челюсть отвисла, а затем с медленным спадом напряжения его тело обмякло, когда последний выдох сошел с его губ, он уже лежал неподвижно, глядя на звезды.

Некоторое время никто не двигался и не говорил, затем хирург наклонился вперед, чтобы закрыть иберийцу глаза, и поднялся на ноги.

- Он ушел, господин. Я ничего не мог сделать, чтобы спасти его, - добавил он, тревожно взглянув на Радамиста.

Катон указал большим пальцем на Глабия. - Отведи этого в больничную палатку и позаботься о его ране.

- Да, господин. - Хирург запахнул крышку своей сумки и подошел к раненому преторианцу.

- Стой! - Радамист подошел к мертвому иберийцу и ткнул пальцем в труп, глядя на римского офицера. - Мой человек мертв. Его убийца должен ответить за это.

- Подождите-ка минутку, - вмешался Макрон. - Он обвинил Глабия в жульничестве и наставил на него нож. Он начал это. Бой был честным, и он проиграл. В этом нет ничего хорошего, но Глабий не убийца.

Радамист бросил на него взгляд, прежде чем снова обратиться к Катону. - Скажи своему слуге, чтобы он прикусил свой язык, прежде чем я прикажу своим людям отрезать его.

- Слуге? - глаза Макрона выпучились.

- Центурион, - вмешался Катон. - Я разберусь с этим, пожалуйста. А пока я хочу, чтобы ты арестовал Глабия и держал его под стражей. Понятно?

- Да, господин, - проворчал Макрон, а затем добавил проклятие себе под нос. Он подошел к Глабию, как и было приказано.

Катон повернулся к Радамисту. - Как сказал центурион Макрон, Ваше Величество, похоже, что некоторые из ваших людей предпочли сыграть в кости с Глабием. Когда умерший проиграл, он обвинил Глабия в мошенничестве и напал на него. Глабий действовал в порядке самообороны.

Радамист выслушал, а затем спросил копейщиков, стоявших у тела. Удовлетворенный их ответами, он снова повернулся к Катону.

- Говорят, твой солдат первым вытащил свой нож и ударил моего человека прежде, чем он смог защитить себя. - Ибериец указал на Глабия. - Этот человек – убийца и трус. Я требую удовлетворения справедливости и мести. И поэтому он должен умереть.

**************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

- Трахни их всех Марс! - запротестовал Макрон. - Эти ублюдки лгут. Ты слышал, что сказал Глабий, и его опцион подтвердил его рассказ.

Они стояли на небольшом расстоянии от Радамиста и его людей, пока совещались. Двое мужчин уносили тело в сторону иберийских палаток, в то время как иберийский царевич и горстка его знати стояли, ожидая ответа Катона на требование казни Глабия. Раненый пращник стоял в стороне, пока хирург зашивал ему рану при свете огня. Глабий вздрагивал время от времени, когда игла входила и проходила через его плоть, но его взгляд с тревогой переключался между двумя римскими офицерами, обсуждающими его судьбу, и иберийцами, смотрящими на него с враждебными взглядами.

- Опцион, конечно, его поддержит, - возразил Катон. - Так же, как он поддержал бы слово любого римлянина, противопоставленное слову варвара, как он их видимо рассматривает.

- Я не думаю, что есть много сомнений в том, что они варвары. Ты видел, что они сделали в форте. Собираешься ли ты поверить им прежде, чем поверишь кому-то из наших?

- Конечно, нет. Но это его слово против их. Это было сделано сгоряча, и могло случиться все, что угодно.

- Тогда ты должен оказаться на стороне нашего человека, - настаивал Макрон. - Это то, что я делал бы каждый раз. Если бы я был командиром, я бы сказал этой кучке песчаных обезьян, чтобы они сразу проваливали.

- Но ты не командуешь, центурион, - твердо ответил Катон. - Да, и я обязан следить за тем, чтобы каждый, кто нарушает правила, был наказан. На самом деле не имеет значения, кто нанес первый удар или почему они это сделали. Правила достаточно ясны. Если солдат вытаскивает клинок и ранит товарища, его избивают люди его же центурии. Если он использует лезвие, чтобы убить другого солдата, наказание – смерть. Ты это достаточно хорошо знаешь.

- Смерть в случае, если человек убьет товарища, но эти иберы не римляне. Да ведь они даже не в одной с нами армии.

- Ты не прав. Они наши союзники и подчиняются тем же правилам, что и любые другие солдаты в римской армии. Если бы все было наоборот, я бы настоял на том, чтобы иберийец был наказан таким же образом.

- Ты мог бы настаивать, но веришь ли ты хоть на миг, что Радамист согласился бы на это? Я нахрен сомневаюсь в этом.

Катон уже чувствовал себя усталым, и теперь он почувствовал изнуряющую яму отчаяния, из которой он только недавно вышел, снова подкрадывающуюся к нему.

- Послушай, Макрон, как ты думаешь, какой у меня выбор? Обе стороны здесь нуждаются друг в друге, если есть хоть какая-то надежда на то, что Радамист вернет свой трон, а Рим – свое влияние в регионе. С тех пор, как мы покинули Сирию, между нашими людьми и его людьми не было особой любви. Однажды мы испытали на себе последствия разъединения. Если я откажусь от наказания Глабия, мы рискуем тем, что это повторится вновь. Прямо на пороге подготовки к решающему моменту кампании, - он указал на дальний берег реки. - Артаксата – всего в четырех днях пути в этом направлении. Если иберийцы увидят, что Глабий идет на свободе, то это было бы все равно, как если бы я воткнул огромный кинжал посреди колонны.

- А если ты казнишь Глабия, как ты думаешь, как это отразится на моральном духе наших парней? Они с радостью последуют за тобой в бой! Но если ты встанешь на сторону иберийцев и убьешь одного из наших людей, это будет стоить тебе лояльности преторианцев и пращников.

- Я не встаю ни на чью сторону. Я соблюдаю правила.

- Но в этой ситуации эти правила не подходят, и ты это знаешь.

- Правила есть правила, - парировал Катон. - Независимо от ситуации. И в данном случае, именно в этой ситуации, жизненно важно, чтобы мы придерживались их, иначе мы рискуем потерять все. Макрон, я принял решение и не буду его менять. Это конец. Не спорь со мной дальше. Это приказ.

Макрон попытался ответить, затем принял официальную позу и ответил тоном, пронизанным презрением: - Как вы прикажете, господин.

- Совершенно верно, - Катон посмотрел на хирурга мимо Макрона. - Ты уже закончил с Глабием?

- Просто завязываю повязку, господин… Вот! - Хирург откинулся назад, чтобы полюбоваться своей работой. - Такое аккуратное сочетание швов и повязки, которое вы только когда-либо могли найти, господин.

Катон проигнорировал его. - Глабий! Ко мне!

Пращник подбежал и встал перед двумя офицерами. Теперь, когда Катон собирался вынести ему приговор, он внезапно стал гораздо лучше осознавать Глабия как личность, а не просто как лицо в строю. Пращник был хорошо сложенным мужчиной лет тридцати, с темными волосами с проседью, завязанными сзади кожаными ремнями. Его лицо было широким, с глубоко посаженными карими глазами по обе стороны от носа, который выглядел так, будто его ломали не раз. На скуле под правым глазом был шрам, а борода была аккуратно подстрижена. Несмотря на бороду, на его губах появилась естественная улыбка, выдававшая врожденное хорошее настроение. Но в сердце Катона не было ни малейшей капли юмора, когда он откашлялся и заставил себя говорить сухим тоном.

- Ауксилларий Глабий, ты знаком с военными правилами, касающимися боевых действий в составе армии?

- Да, господин.

Сердце Катона упало еще больше, когда пращник невольно усилил свою виновность. Если бы он утверждал, что ничего не знал, у него, возможно, появилась бы малая толика для маневра.

- Тогда ты знаешь о наказании за убийство другого солдата.

- Другого римского солдата, да, господин.

- В правилах четко прописано римского или союзного солдата.

Глабий покачал головой. - Там написано «римского солдата», господин. Я знаю, потому что прочитал их, когда записывался в армию.

«Один из немногих грамотных ауксиллариев в армии», - размышлял Катон. «И все еще только рядовой? По крайней мере, сейчас он должен был быть уже опционом. Он не использовал весь свой потенциал, который у него когда-либо был».

- Тогда ты должен вспомнить текст преамбулы к правилам, где говорится, что правила распространяются на всех союзных солдат, идущих вместе с римлянами. Так что за убийство иберийца тебе грозит такое же наказание, как и за убийство римлянина.

У Глабия отвисла челюсть, но он не осмелился сам озвучить свой приговор.

- Смерть, - медленно кивнул Катон.

- Но, господин, это был несчастный случай. Клянусь жизнью моих детей. Я никогда не собирался его убивать. Он напал на меня, и я нанес удар в порядке самообороны. Это неправильно, что я должен умереть за это.

- Это не имеет значения, - заявил Катон. - Правила применяются при любых обстоятельствах. Ты признался, что знаком с правилами, поэтому ты должен знать, что нет никаких оснований для оправдания убийцы. Тебе следовало подумать об этом, прежде чем нанести смертельный удар.

- Но … - Глабий беспомощно покачал головой. - Но что мне было делать, господин? Позволить этому ублюдку меня зарезать?

- Тебе следовало отступить.

- И позволить ему уйти с деньгами, которые он был мне должен?

- Да. Ты должен был прийти и сообщить об этом своему центуриону, чтобы он принял меры. Как бы то ни было, ты ударил этого человека ножом и в результате осудил себя. И все ради пригоршни серебра.

- Господин, - прервал его Макрон. - Это неправильно. Я бы сделал то же самое на его месте. И ты тоже.

- Тогда я хотел бы, чтобы ты столкнулся с последствиями, как я ожидал бы, что ты также заставил бы меня столкнуться с ними. Исключения не могут быть сделаны ни для кого, ни по какой причине. В противном случае правила будут бесполезны. Им нужно подчиняться, если мы хотим соблюдать дисциплину. Без дисциплины не может функционировать никакая армия. Ты прослужил достаточно долго, чтобы знать, что я говорю правду. . . Это так?

Макрон стиснул зубы и кивнул. - Тогда пусть его высекут, господин. Все, что угодно, только не казнь. Это плохо скажется на остальных парнях.

- Это также плохо скажется на наших союзниках, если Глабию будет позволено жить.

Катон рассердился. Он хотел этой ситуации не больше, чем Макрон. Его тревожила потеря одного из своих людей в дополнение к одному из людей Радамиста. Это были бессмысленные потери, когда для успеха кампании нужен был каждый человек. Он испытывал сильнейшее искушение сделать то, что сказал Макрон, и сурово наказать этого человека, но именно поэтому правила были столь же суровыми. Если бы каждый офицер оставлял решение на свое усмотрение в отношении снисхождения, то никаких значимых санкций не было бы.

- У нас нет выбора в этом вопросе. - Катон выпрямился и пристально посмотрел на пращника.

- Глабий, по твоему собственному признанию и в нарушение армейских правил, ты вытащил кинжал и зарезал товарища, что привело к его смерти. Поэтому, как старший офицер, я должен принять решение о твоем наказании. Я приговариваю тебя к смертной казни способом, который я определю позднее. - Он сделал паузу, затем добавил: - Ты хочешь что-нибудь сказать?

Глабий покачал головой. - Господин, вы не можете сделать это со мной. Я знаю правила, но я защищался.

- Это не имеет значения.

- Но у меня есть семья, которая находится на моем иждивении в Антиохии. Жена и дети. Что с ними будет?

- Я прослежу, чтобы они получили твои сбережения.

- Это нахрен неправильно, господин… Это неправильно… - Его голос затих.

- Ты сказал свое слово, - Катон указал на Макрона. - Возьми его и следуй за мной. Но не говори, пока я к тебе не обращусь.

Они вернулись к Радамисту, который холодно посмотрел на них. - Итак? Что будет с этим убийцей?

- Я осудил его на казнь.

- Хорошо. Тогда передай его мне. Я прослежу, чтобы его казнили подходящим образом.

Катон вспомнил, как Радамист казнил своих людей после набега парфян на их лагерь. Несмотря на то, что ауксилларий должен был умереть, Катон отказался от идеи передать исполнение приговора иберийцам. Он знал, что некоторые смерти были намного хуже, чем другие, и он не хотел, чтобы Глабий страдал неоправданно. Хотя бы потому, что это еще больше разозлит его товарищей по когорте пращников.

- Нет, Ваше Величество. Глабий будет наказан в соответствии с нашим кодексом. Он будет казнен своими товарищами на глазах у всей его когорты. Казнь состоится на рассвете.

- Ты осмелился бросить вызов моей воле? Этот подонок убил одного из моих людей. Поэтому он должен отвечать передо мной. Я требую, чтобы мои люди провели казнь. Ты его отдашь.

- Я не отдам, - твердо ответил Катон. - Если хотите, можете засвидетельствовать его казнь на рассвете. Вы и люди его подразделения. Но не более того, учитывая напряженность между вашими солдатами и моими, Ваше Величество.

Радамист рявкнул приказ своим последователям, и двое из них выступили вперед и двинулись к Глабию. Тут же Макрон вытащил свой меч и толкнул Глабия за себя. Подняв острие в направлении горла иберийцев, он прорычал: - Вы слышали трибуна. Заключенный остается с нами.

Иберийцы обратились к своему лидеру за дальнейшими действиями, и Радамист отрывисто повторил приказ и протянул руку в сторону Глабия, чтобы подкрепить свою волю. В то же время Катон быстро оценивал ситуацию. Его первоначальная ярость на Макрона исчезла в тот момент, когда он понял, что действия его друга поставили в опасность их обоих, независимо от результата. Теперь он обнажил свой гладий и занял место рядом с Макроном.

- Отзовите своих людей. Мы не передадим вам Глабия.

Радамист улыбнулся. - Вас двое. Моих приближенных в пять раз больше, чем вас. Если хотите драться, то вы проиграете.

- Мы еще посмотрим, - ответил Макрон с опасным блеском в глазах. - Кто первый, а?

Иберийцы замешкались, и Катон воспользовался моментом, чтобы попытаться предотвратить бой. - Если нам причинят вред, мои солдаты нападут на вас, и никто из нас не выживет.

- Я не буду повторять это снова, трибун. Вложите мечи в ножны и оставьте своего человека нам.

- Нет, - отказался Катон, внимательно следя за последователями Радамиста, которые рассыпались по обе стороны. - Просто продолжай отступать, Макрон.

Высоко нацелив свои мечи, два офицера попятились, а Глабий отступал за ними достаточно близко, чтобы не отстать от двух офицеров. Некоторые из римлян у ближайших костров уже начали продвигаться вперед, некоторые с обнаженными мечами. Иберийцы не отставали от двух римских офицеров и их пленника, двигаясь на небольшом расстоянии, прежде чем Радамист скомандовал, и они остановились, глядя на римлян, отступавших в безопасное место. Как только он почувствовали себя в безопасности, Катон вложил меч в ножны и приказал Макрону сделать то же самое. Затем, с Глабием между ними, они быстро отправились в штаб, чтобы подготовиться к следующему утру.

*************

ГЛАВА ДВАЦАТЬ СЕДЬМАЯ

- Люди готовы, господин, - доложил Макрон Катону, уже стоявшему перед группой солдат, отобранных для проведения казни. С ним были штандарты обеих когорт, а вокруг Глабия выстроились четверо преторианцев. Ауксилларий был раздет до набедренной повязки и стоял босиком в розовом свете рассвета. Перед ними, с трех сторон, стояла когорта пращников, каждый из них в своем кожаном плаще, накидке, тунике и сапогах. Их плащи были откинуты на одну сторону, обнажая рукоятки мечей. Опционы и центурионы стояли перед своими подчиненными, облаченными словно на парад. Радамист со старшими офицерами и восемь человек из отряда погибшего ибера ждали позади палачей, готовые засвидетельствовать казнь. Остальная часть колонны уже переправилась через реку и расположилась на дальнем берегу, ожидая приказа возобновить наступление, как только казнь закончится.

Катон и Макрон обменялись салютами, прежде чем последний встал рядом с осужденным. Катон сделал небольшую паузу и оглядел товарищей Глабия, пытаясь оценить их настроение, но их лица были бесстрастными, а дисциплина, казалось, не была затронута участью их товарища. Глабий провел ночь под охраной у палатки Катона. Он не спал, но умолял Катона пощадить его жизнь, пока Катон не выдержал и не велел ему попридержать язык за зубами, если он хочет избежать кляпа и не быть связанным. После этого ауксилларий стал что-то жалобно бормотать себе под нос.

Катон оставался один всю ночь, его сон нарушали редкие стоны страданий Глабия, а ночь безжалостно поглощала то немногое время, что ему оставалось. Когда на горизонте показались первые проблески рассвета, Макрон принес ему немного еды, но у пращника не было аппетита, и вместо этого он умолял Макрона помочь ему бежать.

- Не могу. Прости, парень. Слово трибуна – закон, и его не обойти.

- Но у меня есть семья, центурион. Что с ними будет?

- Откуда мне знать? А теперь давай, попробуй что-нибудь съесть. Немного еды в животе тебе не повредит.

- Но и не принесет ничего хорошего.

- Как хочешь. - Макрон поставил миску на землю. - Я вернусь, когда прозвучит утренний сбор.

Убедившись, что Макрон ушел, Катон поднялся с постели, надел сапоги и вышел из палатки. Глабий поднял голову, затем автоматически встал по стойке смирно.

- Вольно, - приказал Катон, затем жестом указал на миску с кашей. - Центурион Макрон прав. Это может пойти тебе на пользу.

Глабий проигнорировал еду и прямо встретил взгляд своего командира. - Почему ты так поступаешь со мной, господин?

- Ты знаешь почему. Ты совершил преступление, которое карается смертью.

- Это твоя интерпретация, господин. Сомневаюсь, что она имела бы силу перед магистратом в Риме.

- Но мы не в Риме.

Это был легкомысленный комментарий, и Катон почувствовал, как в его груди зашевелились вина и жалость.

- Послушай, Глабий, ты убил человека. Это чистый факт. Затем у меня есть рассказ иберийцев о том, что произошло, и твой.

- И рассказ опциона, господин. Кроме того, мы сказали правду. А иберийцы – лживые ублюдки.

- Возможно, - согласился Катон. - Но эти две версии не сходятся. Поэтому все, что я знаю наверняка, это то, что здесь лежит тело человека Радамиста, и что ты признал, что убил его. На этом основании я обязан исполнить наказание, предусмотренное правилами. Ты умрешь в течение часа, Глабий. Ты должен задать себе вопрос: каким образом ты примешь смерть? Умрешь ли ты как трус, завывая и протестуя против своей невиновности? Или ты умрешь как римский солдат? Гордый и непокоренный перед лицом смерти.

- Почему меня это должно волновать, господин? Я умру в любом случае.

- Да, но как ты хочешь, чтобы твои товарищи запомнили тебя? Более того, как ты хочешь, чтобы эти иберийские ублюдки запомнили тебя? Это может показаться не очень важным, но здесь есть небольшая доля мести. Покажи им, как умирает римлянин. С высоко поднятой головой, глядя в лицо Харону и демонстрируя свое презрение к врагам. Если то, что ты говоришь, правда, то человек, которого ты убил, был трусом. Его товарищи опозорили себя, солгав о нем. Они будут смотреть на тебя и надеяться, что ты обесчестишь себя, показав свой страх и взывая о пощаде. Откажи им в этом, и ты одержишь маленькую победу над ними, и оставишь после себя пример, который ободрит твоих товарищей... Понимаешь меня?

Глабий насмешливо фыркнул.

- Я понимаю, что мой собственный командир предал меня ради дружбы со своими иберийскими варварами.

Катон почувствовал, как в его жилах забурлил гнев, но сдержался, чтобы не наброситься на него. Слова Глабия прозвучали как нельзя более остро, чем он мог предположить.

- Тогда не стоит больше ничего говорить. Я бы предложил тебе съесть эту еду. Как я слышал слова центуриона Макрона, это может помочь. В противном случае, помолись тем богам, которым ты поклоняешься. У тебя мало времени. Неплохо было бы, чтобы твои последние слова были весомыми. Прощай, Глабий. Увидимся в загробной жизни.

***

- Господин, - тихо обратился Макрон. - Люди ждут.

Катон зашевелился, внезапно осознав, что уже некоторое время молча смотрит на собравшихся людей, пока его разум вспоминал предыдущие часы. Он кивнул и прочистил горло, после чего приказал: - Хорошо. Сопроводи заключенного в центр строя.

- Да, господин. - Макрон отсалютовал и занял свое место перед людьми, охранявшими заключенного. Отряд … для совершения казни... Вперед!

Они вышли на открытое пространство, Макрон и преторианцы промаршировали, а Глабий изо всех сил старался не отставать, пока они пересекали каменистую почву.

- Отряд, стой! - крикнул Макрон, и шестеро мужчин остановились возле небольшой кучи камней, приготовленной для этого случая.

Возникла короткая пауза, прежде чем Катон шагнул вперед и набрал воздуха.

- Товарищи! Мы собрались здесь в соответствии с военным кодексом, чтобы засвидетельствовать казнь Гая Глабия за убийство товарища. Глабий добровольно признался в преступлении, и поэтому, в силу власти, данной мне сенатом и народом Рима, я приговорил его к смерти через забивание камнями. Приговор должен быть приведен в исполнение его сослуживцами из второй центурии когорты. Приступай!

Макрон повернулся, крепко взял Глабия за руку и отвел его на несколько шагов от преторианцев, затем толкнул его на колени.

- Команда, исполняющая приговор, вперед!

По приказу Макрона семь человек вышли из рядов вспомогательной когорты, подошли к груде камней и, взяв по одному в руки, образовали перед Глабием полумесяц. Никто из них не встречался с его вызывающим взглядом дольше, чем на мгновение. Когда последний из них оказался на месте, Макрон заговорил достаточно громким голосом, чтобы его услышали все, кто собрался посмотреть на казнь.

- Гай Глабий, есть ли у тебя последнее слово?

Катон почувствовал, как его желудок тревожно сжался, когда он смотрел на происходящее, молясь, чтобы Глабий сделал все возможное, чтобы умереть достойно, особенно на глазах у Радамиста и небольшой группы иберийцев, стоявших с ним.

Глабий сглотнул, затем выпрямил спину и вызывающе поднял подбородок.

- Господин, я хочу, чтобы все знали, что я не испытываю никакой неприязни к своему командиру, который выполняет свой долг... Моим товарищам я выражаю благодарность за дружбу в течение многих лет, которые мы служили вместе, за все, что мы разделяли. Как мы раньше скорбели о погибших товарищах, я прошу вас скорбеть обо мне сейчас. Я... Я прошу вас передать весть о моей смерти моей семье в Антиохии и сказать им, что хотя я был предан смерти, я не обесчестил себя... - Он сделал паузу, затем сделал глоток и опустил голову, и Катон испугался, что в последний момент у него сдали нервы и что его достоинство может рухнуть от отчаяния. Он быстрым жестом приказал Макрону, чтобы тот заканчивал.

- Команда... - начал было Макрон.

Глабий вскинул голову и закричал: - Да здравствует император! Да здравствует священный Рим!

- Начинайте!- взревел Макрон, как только последние слова осужденного замерли на его губах.

Его товарищи заколебались, никто не хотел бросать первый камень.

- Сделайте это!- крикнул Глабий. - Сейчас, братья! Давайте покажем этим варварским ублюдкам, как умирает настоящий римлянин!

Человек, стоявший крайним справа, бросил свой камень со всей силы, пожертвовав точностью, и снаряд угодил Глабию в бедро. Он открыл рот, чтобы закричать от боли, но тут же захлопнул его. В него полетел еще один камень, ударив его в грудь, затем еще один, расколовший череп чуть выше уха. Затем все они со всей мрачной решительностью стали бросать в него камни, отчаянно пытаясь как можно быстрее завершить дело и пощадить своего товарища, подарив ему быструю смерть. Катон смотрел, стиснув зубы, как камень пробил лоб Глабия, и кровь потекла по его лбу и стекала по лицу, забрызгивая грудь. Другой камень попал ему в глаз, и он упал на землю. Участники казни подхватили еще камни и начали бросать их в лежащее тело, когда Глабий инстинктивно свернулся в клубок. Звук ударов напомнил Катону о прачечной, которую он посетил в Риме, где люди отбивали мокрые плащи большими деревянными прутами. Время от времени Глабий вздрагивал и бился в судорогах, когда кровь вытекала из прорех на его коже. Его тело уже лежало неподвижно и двигалось только от попаданий камней, которые все еще бросали в него.

Макрон позволил этому продолжаться еще немного, прежде чем отдал приказ остановиться, и мужчины отступили назад, некоторые все еще держали камни, их груди вздымались от напряжения, а на лицах застыли маски страдания. Он подошел к телу и встал над ним. Глабий по-прежнему лежал, свернувшись в клубок, подтянув колени к груди. На его спине было множество синяков, порезов и полос крови. Его ключица была раздроблена, и окровавленный осколок кости выступал сквозь кожу.

- Глабий? - тихо произнес Макрон. Когда ответа не последовало, он носком калиги перевернул тело так, что Глабий перевернулся на спину. У Макрона перехватило дыхание, когда он увидел, что челюсть раздроблена, а в изуродованном остатке рта выбитые зубы окаймляют огрызок языка, который Глабий прокусил насквозь. Затем Макрон увидел, что грудь Глабия все еще вздымается и опадает, а мгновение спустя из его горла вырвался отвратительный булькающий стон.

- Так, парень, с тебя достаточно, - пробормотал Макрон, достав свой кинжал. Опустившись на колени рядом с телом, он упер острие клинка в мягкую ткань туники под подбородком Глабия и вонзил кинжал в тело, крутя его из стороны в сторону, пока кровь стекала по костяшкам пальцев. Конечности Глабия неистово задрожали, пальцы рук и ног напряглись до предела. С усилием Макрон выдернул клинок и поднялся на ноги. От набедренной повязки Глабия исходила вонь мочи и дерьма, и Макрон сморщил нос, найдя чистый лоскут ткани, чтобы стереть как можно больше крови с кинжала и своих рук. Затем он убрал кинжал в ножны и встал, повернувшись к Катону.

- Докладываю, что заключенный мертв, господин!

Катон подошел к Радамисту. - Надеюсь, Ваше Величество признает, что правосудие свершилось?

Лицо Радамиста не выдало никаких эмоций, и он отрывисто кивнул.

- Я удовлетворен.

Затем он повернулся и пошел прочь, его люди следовали за ним, как стая загнанных гончих. Катон некоторое время смотрел на них с презрением, а затем, набрав полные легкие воздуха, отдал приказ распустить когорту. Вспомогательная когорта пращников разбила ряды и отступила назад, чтобы взять свои ранцы и приготовиться к маршу, а штабная группа направилась к броду, чтобы переправиться через реку. По тихому приказу Макрона люди из контуберния Глабия, все еще державшие в руках камни, опустили их и молча стояли у его тела, когда подошел Катон. Он бросил короткий взгляд на изуродованные черты мертвеца, а затем сурово обратился к товарищам Глабия.

- Нет времени на полные похоронные обряды. Положите его на костер и убедитесь, что он будет гореть, прежде чем вы догоните свою когорту. Я знаю, что некоторые из вас считают, что Глабий не должен был быть казнен. Это очень плохо, но сейчас с этим ничего нельзя поделать. Больше не будет никаких проблем с иберийцами и никаких попыток отомстить за Глабия! Если же они будут, то я передам ответственные за это лица в руки Радамиста, чтобы он разобрался с ними. А мы уже знаем, как сурово он расправляется с теми, кто его подводит, в своих собственных рядах. Представьте, что он может сделать с одним из вас... А теперь поднимите тело и положите его на костер.

Он и Макрон отошли в сторону, когда солдаты подняли Глабия с залитой кровью земли, и когда они уходили, его голова откинулась назад, так что казалось, он смотрит прямо на Катона, заставляя его подавить дрожь.

- Жаль, что все так вышло. - Макрон прищелкнул языком. - Я переговорил с его товарищами перед казнью. Похоже, Глабий был хорошим человеком. И достойным солдатом. Такая потеря…

- Да, - согласился Катон. - По крайней мере, он встретил свою смерть мужественно. Я благодарен ему за это.

- Благодарен?- Макрон медленно покачал головой. – От этой благодарности теперь ему не будет много пользы, не так ли?

- Не ему. Но я клянусь перед Юпитером Наиучшим Величайшим, что я позабочусь о том, чтобы его сбережения дошли до его семьи, и что я добавлю из своего кошелька ровно столько же, сколько он оставил своей семье.

- Если это нужно, чтобы тебе стало легче. То дело твоё…

Катон почувствовал раздражение от замечания своего друга. - Мы закончили наши дела, центурион.

Макрон встал по стойке смирно. - Да, господин.

Катон указал на мазки крови, все еще остававшиеся на руках Макрона. - Приведи себя в порядок и присоединяйся к колонне. Выполнять.

***

Пока колонна маршировала от реки по дороге к своей цели в Артаксате, Катон оглядывался на мелькающие ряды преторианцев, на обоз с припасами, на людей из вспомогательной когорты и думал, не переживают ли они потерю Глабия сильнее, чем тех, кого они потерял в бою. Казнь всегда сильно ударяла по боевому духу людей, и это было не вовремя, учитывая, что решающая схватка кампании была не за горами. Смерть Глабия лежала тяжелым грузом на совести Катона, хотя он изо всех сил старался скрыть глубину своих опасений. «Что еще он мог сделать?» спрашивал он себя. На войне полководец всегда должен соизмерять значимость жизни своих людей с желаемым результатом. Уверенность в смерти лишь одного человека была меньшим злом, чем риск гибели многих. Это казалось достаточно разумной политикой, пока не появилось лицо человека, который должен был умереть. Тогда в его голове возникла очевидная мысль. А если бы это был Макрон? Что бы он тогда сделал? Как ни старался, Катон не мог представить, что когда-нибудь отдаст приказ обречь своего ближайшего друга на такую смерть. И это самопознание глубоко волновало его. Не только из-за постыдной глубины лицемерия, когда Глабия казнили, а Макрона пощадили бы, но и потому, что это доказывало, что Катону не хватало необходимой стали, которой, по его мнению, должен обладать человек его статуса. Это была суровая правда, и она эхом отдавалась в его сознании, когда он вел колонну навстречу врагу решить судьбу армянского царства.

*************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

По мере приближения к столице Армении характер ландшафта резко изменился. Холмы уступили место более равнинной местности, омываемой притоками реки Аракс, где по обе стороны дороги раскинулись фермы и сады. Дорога была свободна от камней и неровной колеи, которые раньше мешали уверенному продвижению, и колонна могла преодолевать по двадцать пять километров в день, прежде чем построить укрепленный лагерь. Плодородную землю было легко вскопать для создания вала и рва, и не было недостатка в продовольствии, чтобы пополнять запасы, истощившиеся во время перехода через горы.

Слухи о судьбе Лигеи распространились далеко впереди марширующей колонны, и местные жители спешили заявить о своей верности Радамисту и предложить лучшую еду и вино ему и его солдатам, а также римлянам, шедшим с ними. Продвижение вскоре приобрело карнавальный вид: крестьяне, жители поселений и небольших городов бросали в руки солдат яркие цветы, а многие мужчины делали из них венки, которые надевали на голову. Бурдюки с вином и мясо покупали у местных жителей за горсть бронзовых монет и свободно делились ими, потому что они были такими дешевыми. Хотя в воздухе вдоль дороги все еще висела пыль, мужчины болтали и шутили, и время от времени одна центурия за другой подхватывала походные песни, и солдаты с удовольствием подпевали, как это было принято, когда их голоса усиливались до оглушительной громкости в такой местности.

- У них хорошее настроение, - усмехнулся Макрон, присоединившись к Катону, который сидел в тени кедровых деревьев, когда колонна остановилась на отдых в полдень на третий день после перехода через реку Аракс. Он поднял свою флягу и сделал глоток выдохшегося вина, после чего протянул ее Катону.

- Спасибо. - Катон сделал глоток и в кои-то веки обнаружил, что Макрон разбавил вино настолько, что оно стало приятным на вкус. «Или он просто привык к этому напитку?» спросил он сам себя.

- Хорошо, что так, - сказал Катон, возвращая флягу Макрону. - Завтра мы должны добраться до Артаксаты. Думаю, в конце дня, так что мы разобьем лагерь и начнем осаду на следующее утро. Как только Тиридат будет отстранен от власти, остальная Армения должна встать на сторону жителей столицы и поклясться в верности Радамисту.

Макрон кивнул, затем осмотрел окрестности. Далекие патрули иберийских конных лучников усеивали пейзаж по дуге в трех с половиной километрах впереди колонны. - Забавно, я подумал, что мы увидим парфян, учитывая, как близко мы находимся.

- Я думал о том же. Можно было предположить, что Тиридат захочет попытаться предпринять какие-то действия, чтобы утомить наших людей, прежде чем они достигнут столицы. Это то, что я бы сделал на его месте.

- Возможно, он такой же самоуверенный, как наш друг. - Макрон кивнул в сторону деревьев вдоль дороги, где сидел Радамист со своими дружками и лакомился закусками, которые приготовили для них рабы. - Может быть, Тиридат думает, что городские стены нас не остановят.

Катон покачал головой. - Думаю, мы можем быть уверены, что он знает о наших осадных орудиях. И, судя по тому, что рассказал нам Радамист, стены не крепче, чем в Лигее. Поэтому удивительно, что он не препятствовал нам на всем пути от реки. В какой-то момент его люди должны были оказаться среди повозок осадного обоза и получить возможность сжечь некоторые, если не все, наши онагры. Тогда у нас не было бы никакой надежды прорвать стены Артаксаты. Без рытья подкопов под башнями, а ты знаешь, сколько времени это может занять. - Катон потер челюсть. - Это просто загадка. Я бы хотел знать, что задумали парфяне... Лучше удвоить дозоры на валах сегодня ночью. И пусть центурия Николиса стоит наготове за валом.

- Ты думаешь, это необходимо, господин?

Катон задумался на мгновение. - Лучше перестраховаться, ведь мы знаем, что враг что-то замышляет. Лучше быть осторожным, и пускай это не пригодится, чем думать об осторожности, ничего не предпринять.

Макрон моргнул, переваривая сказанное, и нейтрально хмыкнул. - Я сообщу Николису.

На мгновение они замолчали, каждый предавался своим мыслям. Макрон думал о конце кампании. Как только столица Армении будет взята, а Радамист вновь займет трон, Вторая когорта вернется в Сирию, и он снова увидит Петронеллу. Макрон улыбнулся. Никогда прежде он не испытывал таких чувств ни к одной женщине, даже к той свирепой девушке из племени иценов, с которой у него была короткая связь. Петронелла была смелой и могла постоять за себя в столкновении с любой женщиной или мужчиной, перешедшим ей дорогу. И умной. Возможно, даже слишком, поскольку часто она опережала Макрона по крайней мере на шаг. И свирепой, как львица, когда ей это было нужно... И в постели тоже. «Не позволяй себе думать об этом снова», мысленно укорял он себя. По правде говоря, она также была хорошим другом. Они смеялись над одними и теми же вещами и могли сравниться друг с другом в количестве употребленной выпивки.

Он сделал здоровый глоток из своей фляги и переключил свое внимание на рутинные обязанности, которые он должен будет выполнять, когда колонна остановится и разобьет лагерь.

Мысли Катона были более тревожными и зловещими, когда он устремил свой взгляд на Радамиста и его свиту. Он никогда не чувствовал себя комфортно в обществе иберийца, даже до откровения Берниши о его ответственности за смерть Петиллия и его людей. С тех пор присутствие Радамиста вызывало у него тошноту от подавляемого гнева и тревоги. Он боялся выдать себя и стать мишенью для интриг иберийца. Кроме того, Катон беспокоился за своих людей, учитывая то, на что оказался способен Радамист. В настоящее время ему нужны были римляне, чтобы поддержать его притязания на трон. Но как только он будет благополучно утвержден в Артаксате, что тогда? Удовлетворится ли он тем, что позволит им вернуться через границу, или потребует, чтобы они остались в качестве его «гостей»?

Чем дольше Катон будет вынужден оставаться, тем больше риск, что Радамист узнает о том, что ему известно. Он отчаянно хотел завершить миссию и как можно скорее покинуть Армению. Если бы на карту не было поставлено так много, то он бы взял реванш, и ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем предать Радамиста смерти тем же способом, каким иберийцы убили солдат Катона.

«Жаль»,- подумал он. В Радамисте было столько же поводов для восхищения, сколько и для презрения. Он был смелым и отважным, и вел за собой вперед. Он также был честолюбив, безжалостен и хитер - прекрасные качества для любого деспота, полагал Катон. Но эти же качества делали его опасным для любого, кто осмеливался помешать его амбициям. Таковы были правители, с которыми Риму приходилось иметь дело, чтобы поддерживать баланс сил над своей огромной империей и разросшимися границами. Порой Катон удивлялся тому, что Рим мог оказывать такое влияние при относительно скромном количестве солдат, даже с учетом веса своей репутации в умах союзников и врагов. Они могли быть уверены, что если Рим заключит союз, то никогда не допустит, чтобы союзник потерпел поражение. От этой гарантии зависела его репутация. Именно поэтому долг Катона – обеспечить победу Радамиста над Тиридатом и его парфянами, и именно поэтому он должен нести бремя знания о предательстве союзника Рима. По крайней мере, до поры до времени.

Он зашевелился и тяжело поднялся на ноги. - Пора двигаться дальше. Пусть прозвучит сигнал сбора.

- Да, господин. - Макрон встал, перекинул ремень фляги через плечо и пошел искать буцинатора когорты среди деревьев. Мгновение спустя сквозь негромкий гомон разговоров прорезалась серия медных нот, и раздался гул стонов и охов, когда преторианцы и вспомогательные войска поднялись на ноги, взяли в руки свои походные фурки и зашаркали обратно в строй вдоль дороги. Катон подошел к солдату, державшему его лошадь, и вскочил в седло. Дальше по дороге Радамист и его последователи только-только зашевелились, и их предводитель сделал паузу, чтобы допить кубок вина в вялом темпе, после чего поднялся на ноги и направился к своим лошадям. Римские солдаты и иберийские копьеносцы нетерпеливо наблюдали за ними, пока все они не сели на коней и не направились в голову колонны. Когда они наконец заняли позицию, Катон указал на буцину.

- Подай сигнал к выступлению.

***

На следующий вечер, когда укрепления лагеря были завершены, на валу собрались солдаты с любопытством, желая осмотреть оборону армянской столицы, расположенной менее чем в пяти сотнях шагов. Артаксата была построена в русле небольшой реки, достаточно широкой и глубокой, чтобы обеспечить полезную естественную защиту с двух сторон города. Хотя это и облегчало защиту Артаксаты, это также означало, что защитников было легче запереть. Макрон и Катон взобрались на платформу над воротами, выходящими на город. Солнце еще стояло над горизонтом, и длинные тени от крепостного вала тянулись по открытой местности к стене, окружавшей Артаксату.

Вокруг города виднелись конные патрули Радамиста, высланные для пресечения любых попыток бегства из столицы. Как и многие города, она переросла свои оборонительные сооружения, и горстка кварталов сгруппировалась вдоль главных путей, ведущих из нее. Были предприняты некоторые попытки снести ближайшие к стенам здания, чтобы лишить нападающих возможности укрыться в радиусе выстрела из лука от стены, но укрытий все равно было предостаточно, отметил Катон, указывая на некоторые строения возле главных ворот.

- Сегодня вечером мы направим туда людей и укрепим их. Оттуда пращники смогут держать врага на мушке, пока мы начнем осадные работы.

Макрон кивнул.

- Должен сказать, я удивлен, что парфяне, похоже, предоставили нам возможность установить наши укрепления так близко к стене. А учитывая высоту городских укреплений, мы легко сможем построить наши на том же уровне и очистить стены от защитников до начала штурма. Заставляет задуматься, что за дурак там командует. Если только это не какая-то ловушка.

Катон внимательно осмотрел здания и землю вокруг них, прежде чем ответить: - Я не понимаю, как это может быть ловушкой. Но мы узнаем это, когда пойдем на вылазку сегодня вечером.

- Я полагаю, это означает, что ты будешь возглавлять отряд?

Катон резко посмотрел на него. - Да, и что из этого?

Макрон был недоволен тем, что поднял эту тему, и втянул воздух сквозь зубы, прежде чем продолжить. - После Лигеи будет лучше, если ты останешься в тылу. Ты нужен людям, господин.

- В Лигее я был не в себе, - тихо сказал Катон. - Меня обманули, я...

- Обманули?

- Это не имеет значения. - Катон поспешно собрался с мыслями. - Как я уже сказал, я был не в себе. Но теперь я выздоровел и готов снова повести своих людей в бой. Учитывая то, что случилось с Глабием, я думаю, мне необходимо оправдаться в их глазах.

Макрон покачал головой.

- Тебе нечего доказывать. Это правда, что они обсуждали ту злостчастную казнь, но для тебя это просто солдаты. Они оставили все это позади. Ты видел, какими они были в последние несколько дней. Готовыми взяться за дело. И им нужно знать, что человек, который ими командует, - лучший для этой работы. Это ты, парень. Я был бы плохой заменой.

Катон улыбнулся.

- Нет, мой друг. В любом случае, я решил. Я буду возглавлять отряд. Мне нужно увидеть их оборону вблизи.

- Как пожелаешь, господин, - согласился Макрон. - Это будут твои похороны.

- Поверь мне, я буду осторожен.

Лестница под сторожевой башней скрипнула, и мгновение спустя Нарсес, тяжело дыша, взобрался на платформу. Катон холодно посмотрел на него, на мгновение задумавшись, насколько он был замешан как соучастник в действиях своего господина.

Нарсес склонил голову, прежде чем заговорить.

- Его Величество просит вас принять участие в сегодняшнем пире в честь нашего прибытия в его столицу. Ты и центурион Макрон, господин.

- Пир? - Макрон потер руки. - А почему бы и нет? Я всегда говорил что пир, лучший способ отметить конец долгого похода.

- Правда? - Катон выгнул бровь, затем обдумал приглашение. - И на который час?

- На закате, господин.

«В это время лета дни были длинными, так что оставалось достаточно времени, чтобы поесть, а затем организовать людей для ночной операции», решил Катон. Но ему нужно будет убедиться, что он не выпьет лишнего и не переест. А если он откажется от приглашения, то рискует нанести обиду.

- Передай Его Величеству, что мы с радостью примем участие.

Нарсес почувствовал облегчение и быстро кивнул.

- Я немедленно передам ему, господин.

С этими словами он вернулся на лестницу и поспешил вниз, прежде чем Катон успел бы передумать.

***

В иберийском лагере было оживленнее, чем когда-либо прежде. Некоторые солдаты достали деревянные инструменты, которые они называли дудуками, и играли парами: один мужчина почти постоянно выводил низкую ноту, а его товарищ выдувал ноты основной мелодии, а другие присоединялись к ним, напевая вместе с ними, пока они делили еду и вино у костров. Катон с любопытством отметил, что это совсем не похоже на неистовый смех и грубую болтовню, доносившиеся из римских палаток. Может быть, пока они и союзники, но их язык и культура были столь же чуждыми, как у любого варвара из дальних стран.

Где-то, во время перехода недалеко от реки, Радамист сумел раздобыть более роскошное укрытие и мог с комфортом разместить в своем большом шатре не менее пятидесяти гостей. Когда Катон и Макрон вошли, он приветствовал их широкой улыбкой и указал на подушки на почетном месте справа от себя.

- Добро пожаловать, друзья мои! Добро пожаловать. Присаживайтесь.

Катон склонил голову, Макрон последовал его примеру, а его друг ответил формально: - Мы благодарим вас, Ваше Величество, за приглашение и...

- Избавьте себя от формальностей, друзья мои. Мы все здесь товарищи по оружию. Сегодня вечером мы обедаем как братья накануне битвы. Когда эти парфянские псы будут уничтожены, Артаксата станет моей, и моя возлюбленная Зенобия снова будет рядом со мной. Идите, садитесь и ешьте с нами.

Два римских офицера сделали то, что им было предложено, и уселись на мягкие подушки из тонкого материала. Катон догадался, что это очередное недавнее «приобретение», и они были почти неприлично удобны по сравнению с тонкой подстилкой, набитой конским волосом, которая лежала на его походной кровати. Слуги поспешили через боковую створку и поставили перед ними множество блюд и две фляги с вином. Макрон голодным взглядом окинул все это, затем потянулся к блюду с бараньими котлетами и с чувством вины задержал руку, в ожидании пока его командир не начнет есть первым. Катон, помня о своих планах на вечер, взял из корзины небольшую глазированную булку и откусил уголок.

Радамист рассмеялся.

- Трибун, кто-то может подумать, что ты боишься, что я пытаюсь тебя отравить! Если ты хочешь, чтобы мой дегустатор попробовал твои блюда перед употреблением, я буду рад помочь.

Катон покачал головой.

- Я прошу прощения, Ваше Величество. Просто римские солдаты не привыкли к такой изысканной пище во время похода. Мы считаем, что наши солдаты идут дальше и сражаются лучше на простой пище. Не так ли, центурион?

Макрон с сожалением посмотрел на баранину и корзину с инжиром, затем взял булку из той же миски, из которой выбрал Катон, и согласился по-гречески, чтобы понял хозяин пиршества: - Верно, господин. Хотя, конечно, пока мы в Армении, и все такое…

- Очень здоровая позиция! - Радамист кивнул. - Вижу, вы заметили баранину с пряностями. Настоящий деликатес этого региона. Вы должны попробовать его.

Макрон весело ухмыльнулся, но при этом упорно отказывался встретить суровый взгляд Катона. - Обязательно попробую, Ваше Величество!

Он положил в рот один из больших кусков баранины и некоторое время энергично жевал, после чего его челюсть перестала работать, а затем отвисла, и он пробормотал.

- С пряностями? Да, эта долбанная штука просто горит.

Макрон без тщательного пережёвывания проглотил кусок мяса, затем налил в кубок вина и быстро выпил его, а затем налил еще, при этом пот выступил у него на лбу.

Катон неодобрительно прищелкнул языком.

- Центурион Макрон только что продемонстрировал, почему римские солдаты должны придерживаться простой диеты, Ваше Величество.

Радамист усмехнулся, наклонившись вперед, он взял кусок баранины и с удовольствием прожевал, глядя Макрону прямо в глаза.

- Возможно, наша еда иногда слишком сложна для тех, у кого более тонкий вкус. Не бери в голову, центурион. Налегай на хлеб, как трибун Катон, а?

Макрон слегка нахмурился, отвернувшись и втянув холодный воздух губами, которые все еще пощипывало.

- Как ты собираешься начать осаду завтра? - Радамист направил свой вопрос на Катона.

Катон проглотил кусок хлеба, который он задумчиво жевал, и прочистил горло. Он уже решил не информировать иберийца о ночных действиях, поскольку не доверял хозяину вечера в том, что тот будет осторожен с полученной информацией. Если слухи распространятся и дойдут до врага, то у парфян может появиться возможность устроить ловушку или, по крайней мере, произвести сокрушительную контратаку. Лучше было захватить дальние здания под покровом темноты, а утром сообщить об этом Радамисту.

- Ваше Величество, первым шагом будет послать вперед глашатая, чтобы потребовать сдачи города. Я предлагаю, чтобы вы предложили жителям Артаксаты помилование в обмен на то, что они откроют вам ворота.

- Помилование? Я скорее поступлю с ними так же, как мы поступили с этими вероломными псами в Лигее. Жаль, что я не могу убить всех своих врагов.

Катон подавил свой гнев при воспоминании о том, как им манипулировали, чтобы разрушить Лигею, и заставил себя ответить нейтральным тоном. - Согласно общепринятым принципам, лучше, чтобы царь пощадил хотя бы некоторых из тех, кем он собирается править. Поэтому лучше всего было бы предложить помилование.

- А если жители Артаксаты откажутся воспользоваться моим великодушием? Что тогда?

- Тогда мы поступим так же, как в Лигее. Используя осадные механизмы, мы ворвемся в город. Затем мы убьем Тиридата и его парфян и восстановим вас на троне.

- Ты говоришь об этом очень просто, трибун.

- В принципе, это достаточно просто, Ваше Величество, но, конечно же, это потребует немалых усилий: придется много копать, чтобы возвести укрепления для наших метательных орудий. К счастью, это то, в чем римские солдаты хороши, даже если они не особенно любят тяжелую работу и опасности, которые с ней связаны.

- Могу себе представить.

Катон сделал небольшую паузу, прежде чем вернуться к вопросу, который он хотел задать Радамисту.

- А вы, Ваше Величество. Каковы ваши намерения после того, как вы вернете себе трон? Что вы намерены предпринять, чтобы укрепить свое положение?

Радамист проницательно посмотрел на римского офицера.

- Я полагаю, что мои друзья в Риме предпочли бы, чтобы я проявил умеренность, чтобы завоевать расположение моего народа. Мы уже обсуждали это, ты и я, и моя позиция ясна и неизменна. Народ нужно заставить подчиниться, чтобы он повиновался моей воле так же быстро и бездумно, как выпоротый пёс повинуется своему хозяину. В Армении есть много тех, кто плохо ко мне относится. Тех, о ком я уже знаю, и тех, чьи сердца еще не известны мне. Первых я выслежу и убью, а вторых пощажу, если они научатся на примере первых. Если же нет, то и они будут уничтожены.

- Понятно, - задумчиво ответил Катон. - А как Ваше Величество определит, что в сердцах других? То есть, если у них есть достаточно здравого смысла скрыть свои истинные чувства. Как вы узнаете, что человек плохо к вам относится, если он не признается в этом? Конечно, есть риск, что вы можете казнить верного подданного.

- Это правда...- Радамист поджал губы. - Но это риск, на который я готов пойти.

Катон надулся.

- Ты не одобряешь, трибун?

- Не мне одобрять или не одобрять действия царя. Я просто выполняю приказы, продиктованные мне вышестоящим командованием.

Радамист слегка улыбнулся. - Тем не менее, я чувствую, что ты не одобряешь. И все же. Даже после твоих действий в Лигее? Тогда мне показалось, что ты поддерживаешь идею карательного примера, примененного к горожанам.

Катон почувствовал, как его внутренности переполняет гнев и внезапная горькая ненависть к иберийцу, и ему потребовалось напрячь все силы, чтобы скрыть свои истинные чувства. Прошло несколько ударов сердца, прежде чем он заговорил ровным тоном: - То, что произошло в Лигее, было прискорбно. Я не позволю этому повториться, Ваше Величество.

- Ты хочешь сказать, что мы поступили неправильно?

- Я признаю, что это, кажется, произвело определенное количество положительного эффекта по дороге сюда... Но я бы призвал вас очень тщательно обдумать свои действия, когда трон снова станет вашим.

Радамист с трудом сдерживал себя, пока составлял свой ответ. Когда он заговорил, в его голосе нельзя было не заметить холодного презрения. - Рим – мой союзник. Ваш император – мой друг. А тебя, трибун Катон, я уважаю. Однако твой совет кажется мне несколько самонадеянным. Ты всего лишь командир когорты, солдат. Ты не правитель царства, как я. Государственное устройство – это моя область знаний, а не твоя, и я был бы благодарен, если бы ты помнил об этом в будущем, прежде чем предлагать мне подобные советы.

- Ваше Величество, вы спросили мое мнение о том, что произошло в Лигее. Я просто высказал мнение солдата, но впредь, как вы прикажете, я воздержусь от высказывания мнений по таким вопросам. - Катон смахнул крошки со своей туники и поднялся на ноги. - Я благодарю вас за гостеприимство, но мне нужно подготовиться к началу осады с рассветом. С вашего разрешения? - Он жестом указал на вход в палатку.

Выражение лица Радамиста на мгновение стало мрачным и зловещим, и Катон подумал, не откажется ли он позволить им уйти. Затем ибериец пренебрежительно махнул рукой, обратил внимание на вельмож, сидящих подле него, и поднял золотой кубок в знак тоста.

- Давай, Макрон, пойдем.

Макрон поднял бровь на Катона, а затем, с жалобным выражением лица, жестом указал на еду, разложенную перед ним.

- Вот дерьмо… - Бросив быстрый взгляд на Радамиста, чтобы убедиться, что за ним не наблюдают, Макрон поспешно запихнул в рот маленький пирожок с медовой глазурью, затем схватил баранью ножку и сунул ее в боковую сумку, вскочил на ноги и вслед за Катоном вышел из шатра.

*************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Острием своего меча Катон набросал на земле у костра возле палатки примерный план зданий, главных ворот города и участка стены по обе стороны от них. Сигнал к третьему часу ночи прозвучал незадолго до этого, и солдаты, отобранные для выполнения задания, в темноте пробирались к воротам со стороны лагеря, обращенной в сторону от Артаксаты. Несмотря на то, что ночь была безлунной и тонкие нити облаков прокладывали себе путь по звездному небу, Катон стремился принять все меры предосторожности, чтобы его отряд не был замечен раньше времени. Он выбрал центуриона Игнация в качестве своего второго командира, а Ликий, опциона из когорты ауксиллариев, - в качестве командира тридцати пращников, которые должны были защищать здания после того, как преторианцы их захватят. Макрон и его центурия должны были стоять за главными воротами лагеря на случай, если у отряда возникнут проблемы и потребуется подкрепление или спасение.

Катон вложил гладий в ножны и отошел в сторону, чтобы его грубая схема была хорошо видна остальным. Он указал на коробки, которые нарисовал на земле.

- Эти здания, похоже, лучше всего подходят для наших нужд. Поскольку враги снесли дома между ними и стеной, мы будем хорошо видеть стену с первыми лучами солнца, а дальность стрельбы подходит для твоих пращников, Ликий.

Опцион уставился на диаграмму, затем заговорил. - Если бы мы могли установить пару метательных орудий на вершинах зданий, было бы еще лучше, господин. Тогда парфяне не посмеют даже выглянуть из-за стен.

- Я согласен, - сказал Катон. - Я уже отдал приказ, чтобы две баллисты были выдвинуты вперед, как только мы захватим и укрепим здания. Ты будешь командовать ими. Центурион Игнаций будет командовать всеми отрядами, когда позиция будет готова. - Он сделал паузу, наклонившись вперед, чтобы нарисовать еще один квадрат с одной стороны от зданий, прямо перед воротами. Затем он нарисовал зигзаг, ведущий от коробки к контуру лагеря.

- Центурион Николис, ты будешь командовать рабочей группой. Пока мы занимаем здания, я хочу, чтобы ты наметил линии для подходной траншеи и метательных механизмов. Мы начнем копать до рассвета. К тому времени, когда будет достаточно света, чтобы враг мог видеть, я хочу, чтобы у них не было сомнений в наших намерениях. Они уже знают, что у нас есть осадные орудия, и будут знать, что мы будем использовать их на главных воротах. Они также увидят, что укрепленные здания позволят нам смести защитников со стены напротив и прикрыть людей, копающих подходную траншею и наши механизмы. Я дам им осмыслить это в течение часа или двух, прежде чем пошлю глашатая потребовать их капитуляции.

- Ты действительно думаешь, что они сдадутся? - с сомнением спросил Макрон.

- Они были бы дураками, если бы не сдались, - ответил Катон. - Радамист уже показал им, что бывает с теми, кто бросает ему вызов. И когда они поймут, что мало что могут сделать, чтобы помешать нам взять главные ворота, тогда, я надеюсь, они образумятся и сдадутся, пока у них есть шанс. Это их лучший шанс выйти из осады живыми. И наш лучший шанс убедиться, что нам не придется больше терять людей из обеих когорт. - Он оглядел своих офицеров, чтобы убедиться, что они прислушались к его следующим словам. - Мы должны удивить и шокировать их сегодня ночью. Когда они увидят, чего нам удалось добиться к рассвету, я хочу, чтобы они осознали, что это всего лишь вопрос нескольких дней, когда мы ворвемся в Артаксату и спустим наших людей и людей Радамиста с цепи. Мы сделаем это правильно и напугаем их, заставив сдаться еще до того, как начнем обстреливать их стены... Командирам все ясно?

Макрон и остальные кивнули и пробормотали свое согласие.

- Хорошо. Возможно, сегодня мы сможем взять здания без единого звона меча. Но если мы столкнемся с врагом, мы будем действовать жестко и не дадим ни единого шанса. А теперь, присоединяйтесь к своим людям и ждите приказа выдвигаться. Да, пребудет со всеми нами Фортуна.

***

Катон вывел людей из форта и отошел от стены на милю или около того, а затем повернул к едва различимым очертаниям городских ворот, возвышающихся на фоне чуть более тусклого ночного неба. Его план заключался в том, чтобы подойти к зданиям под непрямым углом, на случай, если парфяне ожидают какого-либо нападения со стороны лагеря. Преторианцы захватят здания и разберутся с защитниками до того, как их займут пращники. Затем бойцы обеих когорт укрепят свои опорные пункты, как смогут, в оставшиеся часы темноты. Кроме оружия, им выдали паек на следующий день и приказали наполнить бурдюки с водой на случай, если враг попытается захватить здания или отрезать их.

Пробираясь по темной земле, Катон не мог не вспомнить ночную атаку на Лигею, и ему приходилось останавливать себя, думая о том, что за этим последовало. На этот раз, если все пройдет так, как он надеялся, жизни будут спасены. Как армянские, так и римские. У Радамиста не было бы повода для того, чтобы народ Артаксаты и сам город предали смерти и разрушению. Конечно, для Тиридата и его сторонников все будет иначе. Катон не сомневался в том, какая страшная участь уготована Радамистом для его врагов. Но он ничего не мог сделать для их спасения.

Он остановил своих людей в ста шагах от ближайшего из зданий и, взяв с собой пятерых человек, отправился на разведку, а остальным тихо приказал сесть и молчать. Катон приближался полу приседая, неторопливо, следя за движением и часто поглядывая вниз, чтобы не споткнуться о какое-нибудь препятствие. Прямо впереди стояло низкое здание, запах навоза выдавал его назначение, но из конюшни не доносилось ни звука движения, и Катон догадался, что животных, должно быть, завели за городские стены. Они миновали проход во двор и, держась ближе к стене, направились к скоплению зданий, которые враг еще не успел снести. За амбаром был участок открытой земли вокруг колодца, а дальше – двухэтажное строение, самое большое, с навесами по трем сторонам. Трактир, догадался Катон.

Повернувшись к остальным, он шепотом приказал.

- Я возьму это здание. Каждый из вас проверит одно из других поблизости. Тщательно обыщите их и следите за любыми признаками врага. Затем доложите мне под навесом на углу, вон там.

Они двинулись по открытой местности и разошлись веером. Когда Катон приблизился к выбранному им зданию, он увидел скамейки и столы под навесами. На некоторых столах еще оставались глиняные чашки. Он направился к арочному входу в таверну, напрягая слух в поисках голосов или движения, но все было тихо. Остановившись у входа, он заставил себя дышать как можно тише, а затем шагнул внутрь.

Хотя его глаза привыкли к ночи, он смог разобрать лишь самые незначительные детали интерьера. Вдоль одной стены тянулся прилавок, напротив него стояли скамейки и столы - все это, как он с удовлетворением решил, даст достаточно материала для укрепления здания. Он пошарил рукой вдоль прилавка, пока его рука не наткнулась на липкое пятно. Он уловил безошибочный запах гарума и вытер пальцы о тунику, прежде чем продолжить путь. В дальнем конце комнаты, за прилавком, находилась узкая лестница. Опираясь одной рукой на грубую штукатурку стены, он поднялся на второй этаж.

Перед ним простирался коридор. С одной стороны находились кладовые, в которых теперь не было ничего ценного, а с другой – несколько маленьких комнатушек обставленных простыми кроватями, где под окнами без ставней промышляли проститутки. Лестница вела на плоскую крышу, где Катон присел, оглядываясь вокруг. Вокруг крыши шел низкий парапет, не выше пояса. Не идеально, подумал он, но вполне подходящая основа для возведения защитных щитов. Другие здания, которые он выбрал, находились достаточно близко друг к другу, чтобы можно было легко возвести соединительные стены, и в целом это был именно тот бастион, на который он рассчитывал: достаточно близко к городским воротам, чтобы подавить защитников, пока осадные орудия пробивают брешь.

Внизу что-то громыхнуло, и Катон замер. Шум повторился, на этот раз с тихим скребущим звуком. Выхватив свой короткий меч, он подкрался к лестнице и стал спускаться по каждой ступеньке, пока не оказался на половицах второго этажа. Звук был уже громче, но все еще доносился снизу, с первого этажа. Он прислушался, нет ли других звуков, но ни голосов, ни шепота, ни шагов не было слышно. Если в трактире и был кто-то еще, то, похоже, он был один. Осторожно продвигаясь к лестнице, Катон опускал вес на каждую ступеньку и низко наклонялся, чтобы заглянуть в самое сердце трактира. Все было спокойно, а потом снова раздался скрежет. Теперь он слышал его достаточно отчетливо, чтобы определить, что это скрежет глиняного горшка по каменному полу, и доносился он из-за стойки. Едва смея дышать, он обогнул конец прилавка, держа меч наготове. Из тени выскочила фигура, низкая и быстрая, и, прежде чем Катон успел среагировать, бросилась ему на грудь. Удар отбросил его назад, он потерял равновесие и рухнул на пол, а нападавший навалился на него сверху, вжимаясь в грудь. Меч выскользнул из его пальцев, и Катон инстинктивно поднял руку, чтобы защитить лицо. Горячее, зловонное дыхание обдало его щеку, затем что-то влажное и теплое обхватило его пальцы, а другая рука потянулась к тому, что он принял за меховой плащ, но оказалось на самом деле мехом. Катон попятился назад и сел, пока собака продолжала лизать его пальцы, а потом он снова уловил запах гарума и не смог удержаться от нервного смешка. Похоже, этот пикантный соус ценился в собачьем мире так же высоко, как и в человеческом. Он нащупал свой гладий и вернул его в ножны.

- Полегче, - мягко сказал Катон и погладил свободной рукой широкую голову собаки. Он смог разглядеть пропорции животного, крупные и массивные. На шее у собаки висел веревочный ошейник с поводком небольшой длины, который заканчивался истертыми лохмотьями. Похоже, собака была оставлена на привязи и прогрызла себе путь на свободу. Катон встал и на мгновение дал собаке облизать пальцы, и она радостно завиляла хвостом.

- Ты напугал меня до смерти, мой волосатый друг, - сказал Катон низким голосом, похлопывая собаку по боку. А теперь, если ты не возражаешь?

Он убрал руку и осторожно направился ко входу в трактир, опасаясь, что звук его падения мог насторожить какого-нибудь врага, затаившегося поблизости. Но тревоги не было, и он сел на скамейку, чтобы подождать возвращения остальных людей. Собака последовала за ним на улицу и села рядом, а затем опустила голову на его бедро и подталкивала его руку, пока Катон снова не погладил ее. В горле собаки раздался тихий, блаженный стон. Затем она вскинула голову, и раздалось низкое рычание. Катон оглянулся, когда один из его людей подошел.

- Один из наших, - сказал он собаке и похлопал ее по боку.

Солдат замешкался, услышав рычание. - Это вы, господин?

- Да, забери тебя фурии! Не шуми. Здесь оставили собаку. Вот и все. Есть что сообщить?

- Здание пустое, господин. Но оно хорошее, прочное и подходит для наших нужд.

- Превосходно. Хорошо, вернись к Игнацию и прикажи ему привести остальных людей.

Солдат рысью направился прочь от зданий, а через мгновение появился еще один. Один за другим они подходили и докладывали, и каждый раз собака настороженно рычала, пока Катон не успокаивал ее. Когда последний человек сделал свой доклад, Катон решил осмотреть подступы к городским воротам, пока не появились остальные его люди. Он легонько подтолкнул собаку.

- Давай, скотина. Иди...

Животное отступило на шаг, затем снова вышло вперед и потерлось мордой о его руку.

- Иди, я сказал. - На этот раз Катон настаивал более решительно, заставив животное отступить на несколько шагов. Оно осталось стоять в темноте, неуверенно склонив голову на одну сторону. Катон жестом подозвал остальных. - За мной.

Они отправились по улице к дому, стоящему в конце. Через мгновение собака поплелась за ними, затем прошла небольшое расстояние перед Катоном, прежде чем он успел схватить конец привязи.

- Проклятое животное, - пробормотал он. Лучше бы это был тот вид обиженных бродячих животных, которые знают, что лучше не подходить близко к людям.

Собака была уже недалеко от угла, когда остановилась и издала низкий рык. Затем Катон услышал бормотание голосов и скрип сапог по гравию улицы, быстро выхватил меч и прошептал через плечо: - Мечи наизготовку.

Из-за угла выскочила тень – крупный мужчина с дубиной в одной руке, и свертком в другой через плечо. Сначала он увидел собаку и остановился, когда она снова зарычала. Затем он увидел римлян вдоль стены. Все замерли, затем мужчина бросил сверток и взмахнул дубинкой, чтобы нанести удар, когда из-за угла появились новые люди.

- Хватайте их, ребята, - быстро шипел Катон. - Пока они нас не выдали.

Он бросился вперед, когда фигура врага замахнулась дубинкой на собаку. Животное вовремя увернулось и отбежало на безопасное расстояние. Катон нанес удар в то место, где, по его мнению, находилась рука мужчины, и почувствовал, как острие прорвало ткань, прежде чем мужчина отпрянул назад. Остальные преторианцы бросились вперед, когда из-за угла появились еще несколько человек, бросая свои свертки и готовясь к бою с дубинками и кинжалами. Становясь в устойчивое положение, Катон направил острие на ближайшего противника, который все еще держал сверток под одной рукой, а другой дико размахивал дубиной. Острие меча зацепило противника высоко в грудь и проникло на несколько сантиметров до кости. За мгновение до того, как булава ударила выше локтя руки Катона с мечом, раздался вздох боли. Удар был сотрясающим, а затем агония пронеслась вверх и вниз по руке. Он сумел удержать оружие, но рука онемела и затекла, и Катон понял, что это не поможет ему в бою. Из разорванной плоти сочилась кровь, и он понял, что оружие его противника должно быть утыкано шипами. Он переложил меч в левую руку и бросился на того, кто его ударил, нанося дикие удары и чувствуя, как его удары снова и снова попадают в лицо. Его противник попятился назад и, пошатываясь, скрылся за углом из виду.