Кровь времени

7

Раннее утро было серым и шумным. Первые удары бури обрушились на аббатство ночью и неоднократно будили Марион. К утру ураган прошел дальше, оставив после себя непрерывно дующий ветер, завывавший в стенах зданий, и превратив залив в огромное туманное облако, где невозможно было отличить море от неба.

Марион медленно открыла глаза: на ночном столике лежал листок кремовой бумаги отличного качества; на нем элегантным почерком были написаны следующие слова: «Браво! Браво и добро пожаловать!» Накануне, перед сном, женщина все-таки открыла конверт — и тут же в порыве раздражения смяла короткое послание. А теперь поднялась с постели, в ночной рубашке, «позаимствованной» в хорошем лондонском отеле, где останавливалась во время проведения международной конференции по судебной медицине, куда она сопровождала даму-директора парижского Института судебно-медицинской экспертизы.

В прихожей на мощенном плиткой полу лежала маленькая записка, попавшая сюда через щель в ящике для писем; вздохнув, Марион подняла ее: к счастью, на этот раз ни бессмысленных загадок, ни анонимных посланий — сестра Анна просто извещала гостью, что ждет ее в монастырских покоях. Наступила Страстная пятница, никто из монахов в этот день ничего не ест — Марион предстоит завтракать в одиночестве. В конце записки высказывалась надежда, что буря не помешала гостье выспаться.

Марион подняла брови и уронила записку на пол; чувствуя, что еще не совсем проснулась, открыла холодильник и вытащила пакет апельсинового сока. Расположившись на большом диване, съела печенье, рассеянно глядя в окно поверх деревенских крыш. Она не испытывала никакого желания общаться сегодня с монахами и монахинями и особенно — слышать какие бы то ни было рассуждения о Христе, Господе, Церкви или религии… У нее была одна страстная мечта — пусть ее оставят в покое, совершенно одну…

Марион приняла душ, натянула джинсы и пушистый шерстяной свитер, а затем позвонила в монастырские покои по номеру из списка, прикрепленного рядом с телефонным аппаратом: вежливо уведомила сестру Анну о желании побыть одной и повесила трубку. При этом не прозвучало ни слова о вчерашней загадке или последовавшей затем прогулке — все либо прояснится само собой, либо нет.

День прошел быстро; утром, не побоявшись все еще сильного ветра, женщина решила пройтись по Гранд-рю: кроме ресторана «У матушки Пулар», в деревне работал лишь один магазинчик. Горстка самых упорных зимних туристов исчезла после объявления, что приближается буря, — на улице, кроме Марион, не было ни души. Когда она вошла в сувенирную лавку, продавщица одарила ее самой очаровательной улыбкой и упросила приобрести почтовую открытку, чтобы не оказалось, что весь день магазин проработал впустую. Они весело посмеялись, тут же почувствовали взаимную симпатию и выпили несколько чашечек кофе в честь знакомства. Продавщицу звали Беатрис, ей было сорок четыре года; она жила в деревне возле аббатства вместе с восемнадцатилетним сыном по имени Грегуар. Во время беседы Марион несколько раз обращала внимание на красоту этой женщины, рыжеволосой, коротко стриженной, с тонким носом на белом скуластом лице. Жаль, что ей приходится жить одной на краю света, как в изгнании. Вряд ли здесь, среди постоянных посетителей, можно встретить привлекательных мужчин, раз она не смогла найти себе пару… Беатрис вскоре сообщила новой подруге, что живет в разводе, и уже довольно давно, и спросила:

— А ты?

Марион ответила нервным смехом.

— Никогда не была замужем, не имела детей, не разводилась — короче, не рисковала! — выпалила она на одном дыхании.

— Ты работяга или тебе еще не выпадал счастливый билет?

— Полагаю, одно связано с другим.

— Черт, ты говоришь так, как будто все уже решено раз и навсегда. Ты очаровательна, Марион, и это не пустая лесть, честное слово! Сколько тебе лет?

— Тридцать девять.

Беатрис выпустила изо рта облачко сигаретного дыма, искоса поглядывая на нее.

— Так, значит, ты приехала в поисках своего грааля в Мон-Сен-Мишель? Моя дорогая, не стоит искать услужливого кавалера, прости, прекрасного принца, там, где вообще никого нет…

— Я здесь на отдыхе, живу при аббатстве.

Говоря так, Марион придерживалась версии, к которой ей советовала прибегнуть сестра Анна. Дескать, она тут отдыхает, пробудет всю зиму или несколько недель, хочет прийти в себя после стрессов городской жизни и обрести душевный покой. Сестра Анна просила ее никогда не упоминать истинных деталей своей биографии и, если понадобится, придумать себе другую фамилию. Благоразумие требует, чтобы никто за пределами монастырской общины не знал, кто она такая.

Самое ужасное, констатировала Марион, что врать у нее получалось на удивление легко. Ее квартира в Париже, возле Восточного вокзала, превратилась в особнячок в Шуази-ле-Руа,[14] на смену работе в Институте судебно-медицинской экспертизы пришла должность художественного директора в небольшом рекламном агентстве. Аналогичным трансформациям подверглись и все прочие «формальные части» ее существования. Самым сложным оказалось сочинять о духовных аспектах пребывания в аббатстве: ее не привлекали христианство, буддизм, фэн-шуй или иные мистические учения; Марион черпала духовную опору в дисках Ареты Франклин, Дженис Джоплин и Рики Ли Джонс.

Беатрис пригласила вновь приобретенную приятельницу пообедать у нее, в комнате над сувенирной лавкой. Грегуара дома не было; год назад он бросил учебу и сейчас искал работу в небольших местных компаниях. Он взял у матери машину и проводил почти все свое время вне деревни. Женщины много шутили и рассказывали друг другу о себе. Марион предложила посмотреть за магазинчиком день-другой, если это окажется нужным Беатрис, а та в ответ обещала отвезти Марион на материк проветриться, когда ей станет совсем невмоготу за крепостными стенами.

Марион вернулась домой ближе к вечеру и приготовила ужин из свежих овощей, найденных в холодильнике. Сестра Анна описала ей порядок приобретения продуктов: достаточно раз в неделю отдавать список всего, что ей нужно; монахи делают покупки в соседнем городке Авранш. Таким образом, еду доставляли ей прямо на дом.

С наступлением вечера буря возобновилась; ливень с небывалой яростью обрушился на крыши домов. Трубы каминов тут же исчезли за сероватой пеленой, периодически расцвечиваемой отдаленными вспышками молний.

Марион начала привыкать к новому жилью; главную роль здесь играло длинное окно: через него открывался вид на здешнюю жизнь — на деревню, залив и отдаленную полоску континента. Заснув перед телевизором, она пробудилась глубокой ночью: шум дождя стал более приглушенным, а раскаты грома вообще прекратились; лишь на горизонте иногда вспыхивали одиночные молнии. Марион долго наблюдала за этим пейзажем; наверное, примерно так же выглядела со стороны высадка союзников в Нормандии в 1944 году, призрачные огни, разрывающие ночную мглу, и отдаленное эхо орудийных залпов. И ни одного человеческого голоса во всем этом хаосе… Выключив телевизор, она отправилась спать.

Выходные прошли примерно так же; братья и сестры отслужили мессу в монастырской церкви перед толпой самых ревностных верующих, которые, несмотря на ужасную погоду, приехали в Мон-Сен-Мишель. Все эти дни Марион предпочитала оставаться в одиночестве: нанесла визит Беатрис, а последующие два дня провела в доме, занимаясь перестановкой мебели.

Буря кончилась в понедельник утром. Как оговорили заранее, за Марион зашел брат Дамьен, чтобы отвезти ее в Авранш и вместе поработать в библиотеке. Старая «симка»[15] остановилась на площади перед мэрией, среди рытвин, в которых темнела вода. Законопослушный брат Дамьен прилежно здоровался с каждым встречным чиновником, а Марион молча следовала за монахом. Они поднялись по лестнице, украшенной почетными досками с именами выдающихся горожан, и вошли в библиотеку. Женщине показалось, что она очутилась в деревянном соборе. Стеллажи уходили далеко вверх; до многих книг можно было добраться только с помощью приставной лестницы. На уровне второго этажа шел узкий проход, изогнутый буквой «U»; он вел к верхним стеллажам, расположенным на высоте пяти метров от пола. Брат Дамьен вывел Марион из задумчивости:

— Знаете ли вы, что среди хранящихся здесь манускриптов имеются фрагменты Библии восьмого века? Феноменально, не правда ли?

— Я потрясена, — пробормотала Марион.

Пол у них под ногами скрипел, как палуба старинного судна.

— Они хранятся в соседней комнате, в огромном сейфе. Представляете, прежде чем прикасаться к рукописи, следует надеть белые перчатки!

— Вот это да…

Брат Дамьен переговорил с хранителем, маленьким жизнерадостным человечком в узких очках, держащихся на самом кончике носа; затем по винтовой лестнице они поднялись на верхнюю галерею. Ровные ряды книг выстраивались в линии таким образом, что каждый том в далекой перспективе казался не толще и не больше ногтя. Марион взглянула вниз, опершись локтями о парапет…

С юных лет она полагала, что все тайны мироздания собраны именно в библиотеках. Человек, который прочтет все книги хотя бы в нескольких библиотеках, постигнет Вселенную, вплоть до самых сокровенных и далеких ее частей; путем обычного сопоставления фактов узнает то, что ускользнуло, порой самым глупым образом, от ученых. Истина вполне достижима, но распылена в пространстве; разум призван лишь собрать все факты воедино. Существуют эксперты в отдельных областях, но пока никто так и не познал всего. А ведь для этого достаточно только правильно выбрать библиотеки, может быть, всего дюжину: они сыграют роль низших, материальных сфирот[16] на пути к Абсолюту, и разум станет обладателем Знания. Способность к логике поможет провести анализ, поиск недостающих фактов и через сделанные выводы прийти к Пониманию. Невыполнимость этой задачи усилиями одного человеческого разума и в рамках одной человеческой жизни отражает истинность «предельного» знания: оно неподвластно человеку.

Марион часто размышляла на эту тему; почему бы просто не признать, что мы не способны действительно познать все сущее. Разве вы ожидаете от кошки, что она поймет теорию относительности? Но это вовсе не означает, что кошка не способна думать над своими проблемами на доступном ей уровне. Не стоит делать вывод, что не нужно вообще стремиться к постижению истины. Просто человек должен стать более скромным и не таким жадным, а знание — основываться в большей степени на размышлении, чем на разрушении познаваемого явления. Ибо рано или поздно Земля на своем уровне вернет нам долги сторицей.

Пальцы Марион сжались на балке парапета… Давненько такие мысли не приходили ей в голову. Какое-то жалкое подобие идей активиста экологической партии или результат помутнения в мозгах у хиппи! Хотела-то видеть себя кем-то совсем другим, однако нудная, повседневная работа, потребность быть частью общества, иметь свой банковский счет и наличные деньги, играть определенную социальную роль — все это год за годом удаляло ее от той, кем она была в молодости: от почти экстремальных, нонконформистских воззрений. Но однажды так называемые зрелые взгляды на жизнь показались ей лишь результатом массированного промывания мозгов. И тогда она в один миг очутилась в изоляции, перестала видеться с немногочисленными друзьями, заперлась в своей квартире, где можно было спокойно размышлять. Мало-помалу это пробудило ту часть ее личности, которую она считала забытой или по меньшей мере полностью изменившейся.

— Осторожнее! — закричал хранитель откуда-то снизу. — Не опирайтесь на парапет так сильно — он не очень-то хорошо держится!

Марион очнулась и поблагодарила его коротким кивком. Брат Дамьен исчез; она прошла вперед по единственно возможному пути и за поворотом увидела четыре ступеньки, которые вели к открытой дверце.

— Входите, не бойтесь! — пригласил ее брат Дамьен дружелюбным голосом.

Марион оказалась под самой крышей, в прямоугольной комнате с низким потолком. Комната была забита рядами стеллажей, прогнутых под тяжестью книг, древних рукописей, местных периодических изданий, географических карт и рисунков с изображением разных видов птиц. Редкие форточки пропускали внутрь немного света — его едва хватало для того, чтобы пройти, не наступив на стопки энциклопедий или старых журналов, тут и там лежавших прямо на полу.

— Здесь в ближайшие дни будет располагаться наш офис, — пошутил монах.

— Все это часть наследия Мон-Сен-Мишель?

— Вовсе нет, это фонд города Авранш, мы приехали сюда, чтобы составить его опись. Собственно, для этого нас и наняла мэрия: каждый брат или сестра в нашей общине является государственным служащим — ради обеспечения собственного существования, а вовсе не с целью обогатиться. Как правило, мы работаем по совместительству. Ну что же, приступим — работы у нас по горло!

Брат Дамьен дал ей тетрадь, ручку и предоставил в ее распоряжение всю левую часть комнаты. В обязанности Марион входило скрупулезно выписывать названия всех томов и книг, стараясь соблюдать порядок, в котором они располагались на полках. Оказавшись одна среди нагромождения сотен потертых книжных переплетов, женщина принялась за работу. Полагая, что придется пробыть в библиотеке несколько дней, она предложила брату Дамьену завтра взять с собой радиоприемник — хотя бы иногда слушать музыку. В ответ на эту идею он состроил недовольную гримасу и заявил, что работа в тишине способствует размышлениям и молитве. Марион напомнила себе, что, несмотря на неизменно отличное настроение, брат Дамьен все равно остается монахом.

Более трех часов Марион перебирала и вносила в опись периодические издания, журналы и обозрения текущих событий, датируемые второй половиной девятнадцатого века и первой половиной двадцатого. Обложки книг сохранили забытый аромат колоний, «безумных годов»,[17] фокстрота, путешествий на пакетботе — двухмачтовом судне — и дилижансе и, конечно, атмосферу войны и индустрии смерти. К полудню давно отжившие, но не потерявшие очарования образы культуры минувших дней привели Марион в настроение меланхоличной мизантропии.

В полдень брат Дамьен повел ее в закусочную на городской площади. Здесь к ним присоединились хранитель и несколько служащих мэрии. Во время обеда Марион хранила молчание; брат Дамьен представил ее как послушницу, поступившую в их общину. Во время десерта она покинула компанию и, купив газету «Уэст-Франс» в кафе напротив, стала читать ее тут же, у прилавка. Скандал, побудивший Марион покинуть Париж, по-прежнему оставался темой номер один — в газете говорилось только о нем. Она пробежала статьи глазами; затем взгляд ее упал на телефонный аппарат у входа в туалет. Марион страстно захотелось позвонить матери, услышать ее голос, еще раз сказать, что все в порядке, что ни о чем не надо беспокоиться… Агент ДСТ категорически запретил ей делать это — ради безопасности ее собственной и тех, кто ей дорог. Перед отъездом у Марион было несколько часов на прощание с родными: за это время ей пришлось объяснить им, что она должна укрыться в надежном месте, до тех пор пока все не успокоится, может быть до начала процесса, — если он вообще окажется возможным.

Рядом с телефонной картой в кошельке лежала кредитка, предоставленная ДСТ. Прежней кредиткой категорически запретили пользоваться агенты — до особого распоряжения. Денег на счету было в три раза больше, чем нужно, чтобы произнести самые необходимые фразы. «Сделать всего один короткий звонок… услышать родной голос… в результате все пойдет к черту!»

Марион заплатила за кофе и вышла на улицу; ее спутники все еще сидели за столом. Женщина пересекла площадь и вошла в здание мэрии; поднялась в чердачное помещение и вновь принялась за работу, несмотря на то что ей не удалось найти выключатель для ламп дневного света. Между стеллажами было совсем темно, названия на корешках книг оказались практически нечитаемыми — приходилось брать каждый том с полки и открывать титульный лист. Марион работала таким образом в течение пятнадцати минут, затем перешла к самой нижней части стеллажей. Колени затекли, и она села прямо на пол, посасывая кончик ручки. Внизу в полном беспорядке стояли книги меньшего формата; их покрывал толстый слой пыли. В угол стеллажа воткнута картонная карточка с надписью: «Часть библиотеки аббатства Мон-Сен-Мишель (1945 или 1946) — сортировать и составить опись». Карточка совсем пожелтела от времени, — вероятно, торчала так не менее пятнадцати — двадцати лет. Все, что находилось в этом зале, представляло собой макулатуру, не имеющую интереса для библиотечных фондов. Самые ценные экземпляры хранились в нижних залах, а никому не нужные книги давно дремали здесь в полном забвении.

На фолианты из монастырской библиотеки Марион обратила особое внимание: около пятнадцати томов, причем на первый взгляд все — на иностранных языках. Во время беглого осмотра она пришла к выводу, что большинство книг на английском, некоторые на голландском и несколько на немецком. Марион всегда питала слабость к древним изданиям, особенно к книгам для детей; эти книги пахли пылью, сыростью и стариной… По-английски она прекрасно читала, и поэтому ее особенно заинтересовали названия произведений из самой большой группы. О первых попавшихся ей авторах она никогда не слышала; но вот мелькнуло имя Генри Джеймса… Марион уловила это имя краем глаза, вынесла книгу на свет, чтобы посмотреть подробнее, на секунду прикрыла глаза, а затем вернула том на место и продолжала осмотр полки. Сборник романов Вирджинии Вулф затерялся среди учебников о том, как правильно вести себя в обществе.

Взгляд Марион упал на том небольшого формата, отличающийся от прочих черной обложкой. Книга была порвана, нижняя часть корешка висела на нескольких покосившихся нитках; имя автора между двумя выпуклыми бугорками от бинтов наполовину исчезло, источенное десятилетиями. Марион сумела разобрать заголовок на английском языке, который еще поддавался прочтению, потому что некогда был позолочен. Когда она взяла книгу с полки, вниз посыпались обрывки белой бумаги, проваливаясь в щели дощатого пола. Она обожала это произведение — «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара Аллана По; только этот роман среди всех прочих, известных Марион, обрывался на середине фразы и не имел окончания: книга сохранилась до середины главы, до развязки еще далеко… У Эдгара По есть что-то общее с Прустом…

Она склонилась над томом — от него веяло характерным запахом древности. В детстве Марион часто бывала в гостях у бабушки, хозяйки роскошной библиотеки, где хранилось немало старых книг; она обожала их запах — представляла себе, что этот непередаваемый аромат появляется в результате прикосновения пальцев тысяч читателей…

Края переплета слегка разбухли, кожа покрыта трещинами… Марион открыла книгу и, стала листать страницы. Ее глаза округлились от удивления: текст на страницах действительно был на английском языке, но не напечатан, а написан от руки, прямым почерком, некоторые соседние буквы сливались друг с другом.

«March, 16. I asked Azim to fetch…»[18] Марион перелистала страницы, все они, до самого конца книги, исписаны тем же почерком. Она отыскала начало текста, — вероятно, это чей-то дневник.

«March 1928. Cairo».[19] Поскольку у Марион еще оставались вопросы, она стала заглядывать между листов книги, стараясь понять, как они сшиты: кто-то снял обложку с книги и вложил в нее эти страницы. Нет сомнений: в ее руках чей-то дневник, написанный в Каире и датированный мартом 1928 года. Кто-то явно пытался замаскировать рукопись под том сочинений Эдгара По. Марион закрыла книгу.

По стеклам форточек забарабанили первые тяжелые капли; дождь постепенно становился сильнее, уверенно выбивая по крыше такты грустной мелодии.