Круг иных (The Society of Others)

Глава 12

Меня заперли в какой-то комнате без единого окна, которая, впрочем, не имеет ничего общего с тюремной камерой. Я нахожусь в помещении квадратной формы, где стены выкрашены оранжевой краской, а на полулежат сине-серые квадраты коврового покрытия. Прямо передо мной висят две картины в розовато-лиловых и коричневых тонах в стиле Марка Ротко, на которые я смотрел дольше, чем они того заслуживают – подделка под модернизм шестидесятых. Возле журнального столика из многослойной фанеры стоят четыре стула из гнутого дерева с изумрудного цвета обивкой. Над дверью – красная лампа. Все это – обстановка, картины – должно бы указывать на некое назначение комнаты, да вот только особых идей не приходит в голову, а потому не остается ничего другого, как только сидеть и ждать. Окрестим это помещение «перевалочным пунктом».

Боязно мне, и какая-то странная опустошенность внутри: я уже махнул на себя рукой и готов ко всему. И, как назло, время будто остановилось. В конце концов сдвигаю два стула и, кое-как свернувшись клубочком, забываюсь беспокойным сном.

Она сидит, наблюдает за мной и несет тарабарщину, обращаясь непонятно к кому. Кивает, будто получив ответ. На вид ей лет тридцать пять, довольно симпатичная: загорелая, ухоженная, и одежда на ней, сразу видно, дорогая, хотя и без претензий.

– Итак. – Теперь она заговорила по-английски и ясно обращается ко мне. – Вы проснулись.

Принимаю сидячее положение, голову ведет – пробуждение тяжкое.

– Вам принесут кофе с тостами – я уже распорядилась.

Приглаживаю помятую со сна одежду – бесполезный номер. Сейчас бы зубы почистить, умыться; в туалет тоже не помешало бы, и надеть что-нибудь свеженькое. Н-да, мечтать не вредно.

– Хотите в уборную?

Киваю. Она кого-то окликает, открывается дверь, на пороге возникают двое громил.

– Прямо по коридору и налево.

В сопровождении «опекунов» следую указанным маршрутом. Стены коридора увешаны черно-белыми фотографиями с ухмыляющимися мужчинами и женщинами, кое-кто из них с гитарами.

Вот я и в уборной. Мочусь во славу Англии. Боже, какое облегчение! Потом от всей души намыливаю руки: странное дело, чтобы извлечь воду, надо надавливать на краники, а вот затычку в раковину никто сунуть не додумался. И каким образом прикажете ополаскиваться? Боитесь, что кто-нибудь воду таскать начнет? Вообще-то я понимаю, как так случилось. Нас, конечно, всех приучили мыть руки после туалета, но мало кто сильно в этом деле усердствует – тем более если сходил по-маленькому. А тут вроде бы плеснул из краника, и в плане гигиены к тебе претензий нет.

Тут есть держатель для бумажных салфеток и дозатор для жидкого мыла, да только вот незадача: они пусты – ни мыла, ни салфеток. На стене висит автомат с презервативами. Готов поспорить, что и он не заправлен. Здешняя обстановка задумана с расчетом производить впечатление – мол, и мы так можем, и у нас не хуже; да вот только все это такая же пустышка, как и поддельные картины в «перевалочном пункте». Одно ясно наверняка: это не полицейский участок и не тюрьма…

В сопровождении громил возвращаюсь в оранжевую комнату. Со стен улыбаются люди с гитарами, в конце коридора, за моей комнатушкой – тяжелая железная дверь. Над ней висит табло, которое по идее должно зажигаться, но сейчас не горит. Моя собеседница стоит в комнате в той же позе, вцепившись в бумажную папку, и опять разговаривает с воздухом. Вот и завтрак на подносе: кофе и тосты, как обещано. Не прерывая беседы, молодая особа кивком указывает на пищу: ешь, пей.

Я поел, и она прекратила разговоры.

– Что ж, – говорит, – идемте, нас ждут.

Распахивает передо мной дверь – там поджидают верные «опекуны». На этот раз мы поворачиваем вправо по коридору. Перед глазами светится табло. Моя провожатая толкает дверь, за ней еще одну – и тут все становится на свои места: я оказался на провинциальной телестудии. Тоскливый глянец, отживший лоск, поблекшие цвета, жаждущие внимания лица исполнителей с вышедшими из моды стрижками, гостинично-аэропортовский декор, популярный четверть века назад. Если нынешний дизайн не менять еще лет десять, у него есть все шансы выйти на повторный виток моды. Жаль, что этого не случится: кто-нибудь непременно подсунет здешнему начальству контрабандный номер каталога современных интерьеров, и эти стены лишатся своей невинности. Такие мысли помогают немного отойти от реальности – легче притвориться сторонним наблюдателем. На самом деле я страшно напуган – происходящее попросту не укладывается в голове.

Небольшая сцена залита ярким светом. Журнальный столик, два кресла. На столике – кувшин с водой и два бокала. Все это на фоне стены, оформленной под гостиную загородного дома. «Опекуны» остались ждать в коридоре. Судя по всему, в студии только мы двое: я и моя смазливая компаньонка. Она приглашает меня войти в круг света и выбрать кресло.

– Говорите, как получится, не смущайтесь, – советует она. – Мы все равно будем резать пленку: эфирное время ограничено.

За последние дни я выработал для себя манеру поведения, оберегающую меня от неприятностей: ничего никому не рассказывать, принципиально. Однако теперь сложилась настолько невразумительная ситуация, что я подумываю сменить тактику и начать задавать вопросы.

– Зачем я здесь? Где мы?

Она присаживается в кресло, кладет на колени папку и поправляет весьма короткую юбчонку. Ноги у нее красивые и загорелые – можно сказать, самое сильное ее достоинство – и, кстати сказать, колготок или чулок я не приметил.

– Меня зовут Магдалена, – говорит моя новая знакомая. – Сегодня вы – герой нашей программы.

Она откидывает с глаз тяжелую шелковистую прядь.

– Какой программы?

– Ишь вы какой! – грозит мне пальчиком. – Я здесь задаю вопросы! – Заговорщически улыбается. – Скоро начнем. Все будет записываться на пленку, так что мы ничего не упустим, имейте в виду.

Тут я улавливаю вокруг какое-то движение и вижу три камеры на штативах, громоздкие старые «ЭМИ», выставленные полукругом. Кто-то дистанционно наводит на нас объективы, и те вращаются, то выдвигаясь, то прячась вновь. На полу возле треног стоят телеэкраны, на которых я вижу себя; изображение приближается, я становлюсь все крупнее и вдруг резко уменьшаюсь так, что теперь меня видно в полный рост: мы сидим в креслах в бутафорской гостиной загородного дома.

Магдалена слушает инструкции через вложенный в ухо наушник, я осматриваюсь. На дальней стене под самым потолком вижу застекленное звуконепроницаемое окошечко; за ним сидят три кинооператора. Их лица подсвечены крохотной лампочкой на пульте. В царящей за их креслами темени просматривается высокая худощавая фигура, в которой я тут же узнаю своего преследователя. Теперь я стал его узником.

Значит, будем называть это допросом.

– Ну все, мы готовы, – говорит Магдалена.

Она поворачивается к одной из камер и примеряет ослепительную, хорошо заученную улыбку. Загорается красная лампочка. Ведущая что-то бодренько вещает в объектив на своем непонятном языке, в нужных местах акцентируя сказанное обворожительными, на ее взгляд, жестами: то отбросит волосы, то раскроет ладони, то покивает, как умненькая мартышка.

Наконец обращается ко мне.

– Итак, – начинает она, подавшись вперед и тронув меня за колено. – Добро пожаловать на шоу. Вы в нашей стране впервые. Поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями, нам очень интересно.

Она, должно быть, шутит.

– Что-что?

– Каковы ваши первые впечатления? Наша страна не очень отличается от Англии?

– Я так понял, это шутка?

Не переставая улыбаться, ведущая качает головой.

– Это мы вырежем. Не обижайтесь, но вы резковаты. Я знаю, что вы не хотели грубить, ведь вы в некотором роде посол в нашей стране.

– Слушайте сюда! – Мне все это порядком надоело, и напуган я до чертиков. – Меня схватили вооруженные полицейские и привели в это здание под конвоем, и нечего нести всякую дипломатическую ахинею.

– Под конвоем? – Она в шоке. – Что вы, нет! Вы – наш гость.

– Значит, я могу встать и уйти, так?

– Конечно, но только после интервью. Пожалуйста.

– А я не хочу давать интервью.

– Но ведь все уже готово. Зрителям хочется знать. Это создаст хорошее впечатление. – Смотрит на меня с мольбой. – Насколько я в курсе, у вас не все в порядке с документами.

Ее глаза заклинают: подыграйте мне, не уходите. Я смотрю на нее и пытаюсь понять, что же тут происходит.

– Говорите, как есть: чего вы от меня хотите?

– Мы очень популярны: нашу передачу смотрит вся страна. Видите ли, мы – единственный канал; здесь нет коммерческого телевещания. – В ее улыбку прокрадывается отчаяние. – Вы будете знаменитым. Неужели вы ни когда не мечтали о звездном часе?

– Представьте себе, нет.

В глазах читается неподдельное потрясение.

– Такого просто быть не может: все хотят стать знаменитыми.

Тут я начинаю догадываться, что она понимает суть происходящего гораздо хуже, чем я, поэтому и нервничает.

– А вы знамениты? – спрашиваю я.

– Ну, разве что чуть-чуть. – Барышня успокаивается, одергивает юбочку, кокетливо поглаживает стройную икру. – Думаю, у меня все еще впереди.

– Так вы на этой работе новенькая?

– Да, я сюда устроилась не так давно, – признается она.

Чувствую себя немного увереннее.

– Там, в комнате, где сидят операторы, стоит мужчина, видите? Он из службы госбезопасности. И его не интересуют мои впечатления о вашей стране.

– А нам, напротив, очень-очень интересно! Надо же, человек с Запада!

Судя по всему, она наметила себе вопрос номер один, и от него не так-то просто будет уклониться: эта женщина не настолько умна, чтобы тихо его проехать, спустив на тормозах. Таких людей встречаешь сплошь и рядом: они ожидают от тебя какого-то определенного ответа, и все, что не укладывается в заданные рамки, попросту не воспринимают, словно бы вы ничего и не говорили.

А, будь что будет – мне терять нечего, выбора у меня все равно нет. Что ж, поиграем по их правилам, а там, глядишь, и выйдет что путное.

– Ладно. Что вас интересует?

– Ах! Как вы меня порадовали! Мы замечательно проведем время и отснимем отличную программу!

– И не рассчитывайте.

Она делает миленькую гримаску и кокетливо грозит мне пальчиком.

– Вы хитрец! Мы наводили справки и все о вас знаем.

Ведущая устраивается в кресле, и мы снова начинаем. Вступительное слово для камеры, адресованная мне улыбка, мое лицо на напольных мониторах. Судя по всему, я что-то рассказываю.

– Мое первое впечатление о вашей стране, – говорю я, – это всеобщий страх.

Улыбка плавно сменяется выражением озабоченности и понимания.

– Да-да. Это потому, что у нас объявлено чрезвычайное положение.

– Не знаю, что и почему, главное – все напуганы.

– Для нас настали тяжелые времена. Мы столкнулись с очень серьезной проблемой, терроризмом. Впрочем, вам это известно.

– У вас действительно идет какая-то война.

– Да, образно выражаясь. Уже пять лет с нами воюют террористы: они взрывают торговые центры и общественные здания. Убивают сенаторов и судей. Мы все ужасно напуганы. Я тоже всего боюсь. Но страшнее всего молодым родителям. У меня пока нет своих детей. Ноя очень люблю детей и, возможно, со временем, когда появится свободное время и найдется достойный… – Она умолкает и, вспыхнув, поправляет наушник. Сверяется с записями, кивает. – Ах да, терроризм. С тех пор как в стране было объявлено чрезвычайное положение, погибло уже более двух тысяч людей.

Ведущая умолкает, выслушивая реплику суфлера.

– Тут пойдет новостной видеоролик со зверствами. Хотите посмотреть?

На мониторах стали сменяться немые кадры новостей, в основном репортажи с мест трагедии: обрушиваются здания, бегут люди, полицейские разгоняют зевак, изуродованные трупы крупным планом: торсы с выпущенными кишками, разбитые до неузнаваемости лица. Камера будто смакует страшные кадры. У нас такого не практикуют, и я с непривычки отвожу взгляд.

– Да, подобное зрелище выдержит не всякий. Это дело рук террористов. Теперь вы понимаете, почему люди, как вы выразились, напуганы?

– Вы забыли упомянуть полицию. Собеседница растерянно хлопает ресницами.

– Полицейские нас защищают, нам их остерегаться незачем. Пусть боятся террористы и их сторонники.

Пожимаю плечами: разбирайтесь сами, это не моя страна.

– Но вы же, англичане, прекрасно знаете, что такое терроризм. И ваша полиция делает все возможное, чтобы отлавливать негодяев, которые убивают ни в чем не повинных людей.

Киваю.

– И еще: Англия свободная страна.

Киваю. Тут взгляд случайно падает на монитор, установленный чуть дальше Магдалены. Поначалу на нем фигурировало мое лицо, но теперь транслируется нечто совершенно иное. Черно-белое размытое изображение постепенно обретает резкость, подается в сторону, и на экране возникает лицо живого, но сильно избитого человека. Он шевелит глазами. Несчастный уже при смерти, повсюду кровища, на носу и щеках – свежие раны.

Магдалена щебечет как ни в чем не бывало.

– Мы тоже свободный народ. Наша страна – родина великих поэтов и писателей, она славится сырами и красивыми женщинами.

Не в силах отвести взгляда от экрана, я смотрю на страдальца. Знакомое лицо.

– Мне часто говорят, что я – типичная представительница своего народа.

– Что это?

Она глядит на меня, ожидая комплимента.

– Что они здесь показывают?

Едва я раскрыл рот, ужасные кадры исчезли, и я увидел собственное, перекошенное от волнения лицо. Магдалена оборачивается, проследив за моим взглядом, но не видит ничего необычного.

– Это камера номер два, ваша камера. Моя – камера номер один. А третья – для общих планов. Придется вырезать, да? – Вопрос обращен к безмолвным слушателям в центральной аппаратной. Ведущая вслушивается и, кивнув, сверяется со сценарием. Снова кукольная улыбочка на угодливой мордашке. – Продолжаем?

Пожимаю плечами: почему бы и нет. Пусть снова покажут израненное лицо – это зрелище было рассчитано на меня, Магдалена совершенно не в курсе дел.

– Меня очень интересует один вопрос, – говорит ведущая, зачитывая со своих листков. – Как бы поступили в Англии, свободной стране, если бы к вам незаконно въехал какой-нибудь иностранец и стал оказывать поддержку террористам?

Я обмираю. Ведущая хлопает глазками, ждет, что я отвечу. Перед ней мне незачем откровенничать, а вот тем, кто слушает в аппаратной, знать бы не помешало. Пожалуй, теперь самое время переходить в наступление.

– Ну… – тяну время. – А этот человек сознательно пошел на такой шаг или стал невольным орудием в чьих-то руках?

Глаза Магдалены остекленели: она слушает, что ей говорит суфлер в наушнике. Потом произносит:

– Не исключено, что им воспользовались, но ведь он убил офицера службы безопасности.

– И все-таки, может быть, он невиновен.

– Как же так? – недоумевает Магдалена. Это уже ее собственные мысли. И тут она передает мне чужой вопрос: – Если этот человек не злоумышленник, то по логике вещей он при первой возможности сам бы пришел в полицию и во всем признался. Допустим, что вместо этого он сбежал и предпочел укрыться у диссидентов. И в довершение всего напал на стражей правопорядка при исполнении и ограбил их. Что его ждет по законам вашей страны?

– Справедливый суд, – отвечаю я, – по всем правилам.

Я хоть и стараюсь не подавать виду, но в душе здорово напуган. Глупенькая кукла передает мне чужие слова, и я прекрасно знаю, что чревовещатель слышит весь наш разговор.

– Значит, вы не выслали бы его на родину? Качаю головой.

– И сколько бы продлился судебный процесс?

– Порядком.

Это не угроза; во всяком случае, у них еще кое-что припасено. На мониторе за спиной Магдалены появляется следующий эпизод: человек привязан к металлическому стулу, голова пристегнута ремнями к железной спинке. Изо рта вывалился язык, на котором закреплены два металлических зажима с проводами, тянущимися куда-то за кадр. Несчастный, разбираемый страхом и отчаянием, бешено вращает глазами. Тут все его тело содрогается от сильнейшего спазма, лицо деревенеет. Он бьется в путах, язык дергается, пот струится изо всех пор. Он совершенно беспомощен против нечеловеческой боли. Я отвел взгляд, как только все понял, но было уже слишком поздно: картина накрепко засела в мозгу. Ведущая ни о чем не подозревает: смотрит, что у нее дальше по списку.

– Перейдем к следующему вопросу: ваше впечатление о людях. Нас не зря называют радушными хозяевами, мы славимся своим гостеприимством. Вы успели завести себе друзей, верно?

В это время сюжет меняется: вместо изуродованного пытками лица на экране возникает танцующая молодая особа. Дело происходит в ночном клубе: девица в обтягивающем топе и микроскопической юбке крутится вокруг мужчины, который много старше ее. Девица подается к камере, и я вижу ее лицо: это Петра.

– Нет, – слышу свой голос. – Друзей завести я еще не успел.

– А как насчет, – Магдалена меня поддразнивает, сверяясь со своими научными изысканиями, – прелестной молоденькой подружки?

– Нет, – отвечаю. – Ничего такого.

На экране возникает спальня. Свет выключен, кто-то возится на кровати. Скоро возня прекращается, кто-то встает с постели и идет к выходу. Дверь открывается и луч света на миг освещает эротичный изгиб бедра. Это Петра: она обнажена, лежит на боку, спиной к скрытой камере.

Заметив, что я отвлекся, Магдалена сердито надувает губки и оборачивается к монитору – и тут же картина сменяется. Теперь нам показывают корт и шестнадцатилетнюю теннисистку. Эта девчонка – Петра, снятая на видеопленку несколько лет назад. Она здорово играет: подача, стремительный удар по мячу. И тут снова возникает мое лицо.

– Вот, – говорит Магдалена, – архивные материалы. Юная особа, которую вы видите, – наша лучшая теннисистка, звезда, можно сказать. – Эти кадры привели ее в некоторое замешательство. Ведущая прислушивается, кивает, заглядывает в записи. – Хотите, я расскажу вам о ней подробнее?

– Да.

– У меня здесь есть кое-что из ее биографии. Так что могу поделиться. Отец ее был весьма известным бизнесменом, мать – знаменитой актрисой. Девочка училась в лучших частных школах, добилась отличных результатов в теннисе, потом стала моделью. Такому человеку есть за что любить родину, согласитесь.

Киваю.

– Итак, дальше: она – террористка. – Магдалена читает с листа и удивляется: явно не ожидала такого поворота событий. – У нее, этой молодой одаренной женщины, было все, о чем можно мечтать, а она встала на путь разрушения. – Ведущая отрывается от шпаргалки. – Вы можете себе это представить?

Пожимаю плечами: что я вам, психиатр? Впрочем, крупицу здравого смысла я улавливаю. Я и сам рос в довольстве и достатке, у меня было почти все, о чем только можно мечтать. Но вот что странно: когда тебя систематически осыпают подарками, в один прекрасный момент приходит страстное желание взять и все сломать. Да, такой я неблагодарный. Здесь все упирается в благодарность: она обязывает и утомляет. Впрочем, стать сеятелем террора я не додумался.

– Эта молодая женщина, – зачитывает Магдалена, – вбила себе в голову, что применение насилия во имя, как она полагает, благой цели вполне оправдано. Но она заблуждается, замещая следствие причиной, ведь насилие и есть ее самоцель. – Ведущая опускает ресницы. – Таково мнение психолога. Мы, знаете ли, пытаемся понять, что побуждает террористов к действию.

– Зачем вас попросили все это мне рассказать? Теребит листок с записями.

– Мне кажется, вы с ней знакомы. Ну все, пора переходить к главному.

– Я арестован?

Тут требуется указание свыше. Ведущая поглаживает наушник.

– Решение еще не принято.

– В чем меня обвиняют? Пауза.

– Этот момент тоже еще не определен. Не исключено, что вас одурачили, и впоследствии вы действовали исходя из ложных побуждений.

«Да! – кричит внутренний голос. – Именно так все и было. В случившемся нет моей вины, не трогайте меня».

– Также не исключено, что вы страдаете опасным психическим расстройством – тем же, что и наша общая знакомая.

Киваю на монитор, в котором застыло мое собственное напряженное лицо.

– Я не псих, – говорю как можно ровнее.

– Нет, конечно. Вы – гость нашей страны. Череда случайных событий привела вас к тому, что вы оказались в ситуации, в которой не смогли разобраться.

На экране возникает окровавленное лицо, очень хорошо мне знакомое. Это Илзе. Несчастная страшненькая Илзе, которая подарила мне англоязычный томик книги Вицино. Теперь ее уродливость не бросается в глаза: лицо – сплошная маска боли.

– Однако вы, как я погляжу, не понимаете, – начинает Магдалена.

Она вынимает из папки какие-то исписанные тесным почерком листки. Мне стало дурно: списки Маркера.

– Это вам знакомо?

Первым импульсом было все отрицать, но потом я понял, насколько они осведомлены: этим людям известен каждый мой шаг, начиная с самого приезда в страну.

– Да, знакомо.

– Вы не догадываетесь, каким образом эти бумаги оказались в распоряжении полиции?

– Догадываюсь.

– И каким же?

Она преподносит информацию так, будто понятия ни о чем не имеет и просто интересуется.

– Петра все устроила.

– Петра? – Магдалена приподнимает брови и заглядывает в записи. – Здесь нет никакой Петры. А-а, я, кажется, догадываюсь. Она придумала себе новое имя и теперь называет себя Петрой. На самом деле ее зовут Эдит.

Камера фиксирует мою реакцию: я остаюсь безучастен. Да и какое мне дело? Чем больше я узнаю о красивой бунтарке, тем труднее удержать в памяти первое впечатление об этой женщине. Мать-актриса, богач-отец, одаренная спортсменка, бывшая модель… выдача списков Маркера, презрение к Вицино, раскаленный металлический прут, ее настоящее имя.

– Зачем ей понадобилось передавать списки? Чего ради мне лукавить? Я не ее адвокат.

– Чтобы активизировать последователей Леона Вицино.

– Каким, интересно, образом?

Светлая голова – штука редкая; Магдалену природа обошла стороной.

– Начнутся массовые аресты по списку. Друзья арестованных не смогут оставаться безучастными и будут вынуждены принять радикальные меры.

– Понятно. – О чем-то размышляет. – Если я вас правильно поняла, когда эти люди исчезнут, тысячи других поднимут бунт, вынуждая правительство на ответный шаг, что вызовет нагнетание обстановки и обратную реакцию, и это будет продолжаться до тех пор, пока терзаемая распрями страна не падет.

Завершает эту тираду торжествующая улыбка. Ловко завернула – похоже, я в ней ошибся. Возможно, и не только в ней.

– Наверное.

– А каким образом этот список попал ей в руки?

– Через меня.

– А вы знали, что это за бумаги? -Нет.

– Вы отдавали себе отчет, что это серьезные документы и нельзя допустить, чтобы они попали к плохим людям?

– Догадывался.

– Вы чувствуете за собой вину из-за того, что эти бумаги оказались у террористов?

– Пожалуй, да.

– Вам бы хотелось все исправить?

– А это возможно?

– Видите ли, в списках приведены адреса и фамилии ключевых фигур некой ныне бездействующей политической партии. Ее члены подвержены опасному заблуждению: они считают себя прослойкой между двумя противоборствующими сторонами, хотя ничего общего между террором и порядком быть не может. Наша задача – помочь им занять выгодную для них же самих позицию и присоединиться к нам, чтобы мы вместе могли выявлять и устранять террористические группы.

Стелет гладко, без единой запинки – видно, эту речь она произносит не впервые. Впрочем, не надо считать меня полным идиотом. В ее обращении недостает одной маленькой детали: парни в черных куртках отнюдь не похожи на обходительных дружинников из службы охраны общественного порядка.

– Случайно не посредством щипцов? Она спокойно на это отреагировала.

– От случайностей никто не застрахован. И у нас бывают казусные ситуации. Сами знаете: насилие порождает насилие. Потерять над собой контроль может любой; наши сотрудники – живые люди.

– Какой еще контроль? О чем вы говорите?! – Указываю на монитор: – Я все видел. Его методично пытали; никаких, как вы говорите, казусных ситуаций.

Ведущая недоумевает:

– Кого «его»?

– Того парня из видеоподборки, ему электроды на язык повесили.

– Вам кажется, что там, на экране, кого-то пытают?

– Да не кажется мне, там точно пытали. Я видел своими глазами.

– Это же нонсенс, поймите. С какой стати вам кто-то станет показывать подобные зверства? Если они вообще имеют место.

– Чтобы запугать.

– А зачем нам кого-то пугать? Мы ждем от вас помощи.

Вот оно, снова. Не успела она договорить, на мониторе возникает жуткий оскал, лицо корчится в муках, конвульсивно дергаются провода.

– Смотрите! Смотрите!

Само собой, едва она оглянулась, все исчезло. Значит, Магдалена ни сном ни духом не ведает, что там творится. Либо она – бесподобная актриса; не знаю теперь, что и думать. Не буду геройствовать: у меня поджилки трясутся.

– Не вижу ничего особенного.

– Ладно, проехали.

Дело ясно: со мной хотят договориться – отчасти словами, отчасти через зловещие видеосюжеты. Либо я играю по их правилам, либо выхлопочу себе электроды на язык или, как вариант, бессрочное пребывание за решеткой в ожидании липового суда.

– Я только прошу вас говорить правду. Вы – иностранец, англичанин, вам поверят на слово.

– И какую же правду вы хотите услышать? Я не в силах сдерживать сарказм.

– Всю правду: что случилось со списком. Расскажите про то, как террористы передали его полиции, потому что хотят вовлечь страну в бойню.

Н-да, передо мной встал непростой выбор: с одной стороны, Петра – предательница, ее методы и цели мне претят, к тому же, судя по произошедшему с Илзе, Петры скорее всего давно нет в живых. А с другой – я не имею ни малейшего желания помогать властям, которые не уступают террористам в кровожадности. И в то же время страшно хочется поскорее слинять из этой гребаной страны.

Совсем забыл про «ангела возмездия». Вот он, стоит в операторской и смотрит на меня.

– Если вы пойдете нам навстречу, – продолжает Магдалена, – это будет воспринято как акт доброй воли. То есть вы продемонстрируете, что судьба нашей страны вам глубоко небезразлична и, следовательно, вы действовали из ложных посылов, а не по злому умыслу.

– И тогда меня отпустят домой?

– Естественно.

Легко сказать, расскажи всю правду. Мне своя шкура дороже всего на свете, я на многое готов во имя спасения. В том-то и беда.

– Я даже не представляю, как и кому я должен все рассказать. Где они, слушатели?

– Ежегодно общество проводит тайное собрание, день скоро состоится следующая встреча, ждать осталось недолго, до ближайшего воскресенья.

– И при всей его секретности вы прекрасно осведомлены?

– Разумеется.

Заманчивое предложение, тут есть над чем поразмыслить. Если я сейчас соглашусь, получу шанс уйти из студии невредимым и избежать прищепок на языке. К тому же остается время на размышления. Это шоу будет продолжаться до тех пор, пока долговязый не даст отбой. Да и про список они верно толкуют. Можно, конечно, упираться, да только что толку? Все равно никто моих воплей не услышит. Итак, решаюсь. Поднимаю взгляд к окошку, за которым прячется ОН, и говорю, не сводя с него взгляда:

– Ладно, уговор.

Тот еле заметно кивает: я его порадовал, и то неплохо. Может, перестанет ездить за мной на автомобиле и пялиться из окна.

– О-о, это просто чудесно! Я так счастлива!

Видно, у Магдалены камень упал с души: от нее требовалось заручиться моим согласием, и она им заручилась. Интересно все-таки, кто она: манипулятор или жертва? От избытка чувств женщина хватает меня за колени и начинает поглаживать.

– Вам понравилось интервью? Я правильные вопросы задавала?

– Да. Конечно.

– Как вы думаете, моя передача станет популярной?

– Отчего же, запросто.

– А у вас есть невеста?

Это еще что за вопрос? Бросаю взгляд на операторскую – свет погас, никого нет. Напольные мониторы потухли, камеры с дистанционным управлением замерли: шоу закончилось.

– Кто?

– Ну, есть у вас подружка, на которой вы хотите жениться?

– Жениться? Ни за что.

– Значит, ты свободен.

Только свободные могут любить. В стране «радушных хозяев». Она протягивает руку, касается моего лица.

– Какое породистое лицо! Когда мое шоу полюбят, я стану популярной.

Неожиданно в студии гаснет свет. К такому повороту дел я готов не был: остаться наедине в темной комнате с фанатичкой, которая мечтает о звездной популярности.

Ее голос раздается очень близко:

– Хочешь, расскажу, о чем я всегда мечтала?

Кажется, догадываюсь. Вскакиваю с кресла, пытаясь сообразить, в какой стороне выход и где верные «опекуны». Ведущая тоже поднимается.

– Моя тайная мечта – заняться любовью перед телекамерой.

Она каким-то образом обнаружила, где я нахожусь, и крепко ко мне прижалась.

– Да ты спятила! Отвали!

– Я сниму трусики?

– Совсем рехнулась!

Я пячусь назад и, оказавшись на краю, падаю с импровизированной сцены. Магдалена ныряет следом. Мы распростерлись на полу в некоем подобии того, что сторонний наблюдатель назвал бы страстными объятиями.

– О прошу тебя, англичанин! Умоляю! – томно шепчет Магдалена и принимается мусолить мне ухо. Далее следует непродолжительная возня, вызванная тем, что я пытаюсь подняться с пола, а она – расстегнуть мой ремень. Наконец победа остается за мной.

Магдалена лежит на полу в тусклом свете, который отбрасывает знак с надписью «ЕХ1Т» – это интернациональное слово означает для меня путь к свободе. У девицы задралась юбка, она сидит, раздвинув голые ноги, и сверкает белыми трусиками. Непристойно, но притягательно.

– Англичанин, я тебя умоляю! – шепчет она, даже не предпринимая попытки подняться.

Спасибо, не надо. Направляюсь к выходу, стараясь не зацепиться за какой-нибудь кабель, а следом несутся жалобные призывы:

– Я прославлюсь, вот увидишь!

В коридоре никого. Я торопливо прохожу до самого конца, открываю дверь и оказываюсь в фойе. За столиком сидит девушка-администратор и болтает с кем-то по телефону – судя по интонации, с подружкой. Заметив меня, но не прервав беседы, она машет мне рукой. Останавливаюсь в замешательстве. Девушка протягивает какой-то конверт. Я подхожу и забираю его. Она невозмутимо продолжает разговаривать.

С конвертом в руке выхожу на заснеженную улицу. Неужели смылся? Или меня выпустили на время, чтобы я мог сделать обещанное. Интересно, они установили слежку? Оглядываюсь – ничего подозрительного. Отхожу к трамвайной остановке и распечатываю конверт.

Внутри – печатный бланк приглашения: дата, время и какие-то строчки, похожие на адрес. Видимо, это мой пропуск на тайное собрание, обещанное на воскресенье. Одна загвоздка: я не знаю, где оно должно состояться и как туда попасть, да к тому же не имею понятия, какой сегодня день недели.