Круг зари

Металл не любит грубой обработки.

Холодный, неуступчивый на внешность…

Вы чувствовали в гомоне работы

стальную необузданную нежность?

Он жалуется, сдавленный в тисках,

он забивает взвизгиваньем уши.

И пота накипь зреет на станках,

и голубой слезою льется стружка.

Металл не любит грубой обработки.

И ты к нему идешь по-человечьи

с отцовскою и строгою заботой:

живое очень просто изувечить!

А он, руке умельца благодарен,

в деталь преобразится на глазах.

Металл — он тоже, брат, хороший парень,

когда взлелеян на твоих руках.

Веду трамвай.

Едва по склону ночи

он к проходной, замедля, проскользнет,

увижу, как в вагон взойдет рабочий

и полукружья рук своих внесет.

Завидую, горжусь и удивляюсь:

каких людей я бережно везу!..

А человек сидит, и рук усталость

спокойно остывает на весу.

Чугун натужился. Вспотел.

И закипел. Пробита летка.

Он, заполняя ковш, хрипел

во всю свою чугунью глотку.

Дышала домна тяжело,

бока тугие раздувая.

Литейный двор ходил на сваях,

швырялось пламенем жерло.

А горновой, влюбленный в домну,

ее младенца привечал

и в колыбели многотонной

новорожденного качал.

В детстве,

светлокудрый и босой,

по утрам я бегал

за росой.

А пырей

по пяткам больно щелкал,

но катались росы по иголкам

мягкой хвои,

зябкой, шелковистой,

да по жилкам

маслянистых листьев.

Капли собирал зачем-то в кружку —

может, это было и ненужно?

Колотил ногою в дверь упрямо:

— Синие утрянки! Глянь-ка, мама!

Пахла мама хлебом и росою.

— Мама! Я лицо твое умою!

…На асфальте звезд рассветных сыпь.

Я хочу опять собрать росы,

принести утрянок светло-синих,

чтобы маме стать еще красивей.