Крушение

XIV

Бреясь перед зеркалом, Филипп заметил, что плохо выглядит. Неудивительно — после той ночи, которую он провел! Вместо того чтобы спать, он много часов подряд выстраивал в голове разговор с Кароль. Сегодня утром они должны решительно объясниться. Чаша его терпения переполнилась. Уже больше двух недель прошло с тех пор, как она играет с ним, то приближая к себе, то отстраняясь. Почему, уступив один раз его настояниям, она не дается ему теперь? Каждый вечер у нее занят. Раз уж ей так хорошо с этим Ксавье Болье, пусть переезжает к нему окончательно! «Я скажу ей. Потребую, чтобы она сделала выбор…» Филипп оделся, позвонил в контору, предупредил мадемуазель Бигаррос, что придет к одиннадцати, и спросил у Аньес, встала ли хозяйка.

— Не думаю, мсье, — ответила служанка. — Во всяком случае, она не звонила насчет завтрака.

На часах было уже без четверти десять. Что ж, если он разбудит ее — тем хуже! Внезапно решившись, Филипп постучал в дверь ее спальни. Ему не ответили. Он постучал еще раз, толкнул створку. Никого! Постель даже не была разобрана. Он прошел в туалетную и едва не ослеп от белоснежного сияния фаянса. Эта четкая, прозрачная пустота поразила его, заморозила сердце. Он вдохнул запах новой туалетной воды Кароль, и его тоска мгновенно превратилась в гнев. Ему хотелось кричать, бить, ломать все вокруг. Внезапно он увидел свое отражение в зеркале, висевшем над раковиной: рот приоткрыт, глаза выпучены — глупая безвольная маска взбунтовавшегося рогоносца. Легкий шум за спиной заставил его обернуться: вошедшая только что Кароль стояла позади него в шубке из оцелота, накинутой на плечи, с шарфиком в руке, свежая и улыбающаяся.

— Доброе утро, Филипп! Как дела? — спросила она.

Задыхаясь от ярости, он заставил себя успокоиться. Как она смеет подтрунивать над ним в подобной ситуации? Впрочем, это ее излюбленная манера. Отвечая вопросом на вопрос, он рявкнул:

— Откуда ты явилась?!

Она взглянула на него с холодной жалостью и прошептала:

— Ты действительно хочешь это знать, Филипп?

— Да, — пробурчал он, — это не может так дальше продолжаться!

— Я совершенно с тобой согласна!

— Мы… Нам необходимо объясниться!

— Я сама хотела это предложить…

— Немедленно, Кароль!

Она сняла манто, привычным жестом взбила перед зеркалом волосы, повернулась на каблуках и сказала:

— Ты не пригласишь меня пообедать в ресторан?

Он с удивлением смотрел на нее. Неужели она собралась превратить неприятный для нее разговор в развлечение? Нет, на сей раз он не даст себя поймать! И тут же проговорил невнятно:

— Если хочешь…

— В рыбный! Сама не знаю почему, но мне сейчас ужасно захотелось рыбы!

— Я заеду за тобой в час, — сухо предложил Филипп.

И вышел, не глядя на Кароль, с раздражением понимая, что упустил инициативу, даже не начав действовать.

В конторе его дурное настроение только усилилось. Первым это почувствовал на себе Блондо. Он застрял в разработке дела «Трубай — Пирене», а Филипп, прекрасно зная, что случай сложный, начал упрекать сотрудника в том, что тот не сумел найти решение, которое устроило бы обе стороны. Молодой адвокат подал ему свои записи, и Филипп взбесился:

— Я сыт по горло вашими бумажонками, коллега! Это пустая трата времени! Размазывание дела по тарелке! Вы здесь не для того, чтобы заниматься правом в чистом виде, вам следует помогать людям — живым людям из плоти и крови, эгоистичным, глупым, тщеславным, которые платят нам деньги, — жить разумно. Компромисс! Предложите моему вниманию разумный компромисс! Или передайте дело Виссо. У него нет дипломов, но он знает человеческую природу!

Произнося все это, Филипп смотрел на маленькое сухое личико Блондо, который стоически переносил «порку». Как же приятно — нехорошее чувство! — было сечь этого юнца в белоснежной рубашке! Отчитывая Блондо, Филипп словно ставил на место всех самодовольно-заносчивых молодых соперников. Когда бледный от обиды Блондо ушел, унося под мышкой свою папку, Филипп принялся считать минуты, оставшиеся до встречи с Кароль.

Без десяти час он уже стоял в гостиной, раздираемый тревожным ожиданием. Появилась Кароль — она снова выглядела так, будто приносила свое очарование ожидавшему ее мужчине.

— Ну, — произнесла она, — куда же мы отправимся?

Филипп предложил «Порфир» — новый ресторан неподалеку, на рю Мазарин, в котором несколько раз весьма удачно проводил деловые встречи. Они отправились пешком.

Зал в «Порфире» был маленьким и темным, в глубине располагался большой, подсвеченный снизу садок, в котором плавала форель. Серые рыбы, тупые и жадные, яростно теснились, били хвостами у трубки, подающей воздух. Хозяйка усадила пару за столиком, укрытым за колонной, облепленной ракушками, и подала меню.

— Боже, как я голодна! — радостно воскликнула Кароль.

Она долго со вкусом выбирала блюда и наконец остановилась на полудюжине плоских устриц и зубатке под фенхелем.

— Для меня — то же самое, — сказал Филипп.

Он и думать не мог о еде, и его удивило, что жену совершенно не занимает предстоящий тяжелый разговор. Хозяйка появилась снова, показывая им блюдо, где на водорослях лежали несколько рыбин в серебристой чешуе с белыми брюшками и раскрытыми ртами. Они выбрали одну среднего размера, и официант тут же подал им устриц.

— Они выглядят великолепно! — сказала Кароль.

Официант разлил по бокалам заказанный Филиппом «Сансер» и бесшумно удалился.

— Итак, — начала Кароль, — что же такого важного ты хотел мне сообщить?

— Я — ничего! — ответил он. — А вот у тебя, судя по всему, кое-что изменилось в жизни, раз ты даже перестала ночевать дома!

— Ты прав, — кивнула она, — многое сейчас меняется.

Она подцепила со льда устрицу, выжала на нее лимон, проглотила. Филипп рассеянно последовал ее примеру.

— Это связано с Ксавье Болье? — спросил Филипп.

— Нет, Ксавье — не более чем светский приятель.

— Значит, есть кто-то другой?

— Да, Филипп.

— Так скоро? — спросил Филипп с саркастической улыбкой.

— Ты не способен этого понять, — вздохнула в ответ Кароль. — Ты оцениваешь время с позиции мужской логики. А ведь порой две недели могут оказаться важнее года жизни. Я встретила удивительного человека, Филипп!

Филипп почувствовал, что задыхается, и сделал глоток вина. Кароль съела еще пару устриц.

— Ты влюблена? — Филипп пытался говорить спокойно-равнодушным тоном.

— Да.

Их разделило молчание. Кароль съела сухарик и продолжила, медленно и веско роняя слова:

— Между нами возникло какое-то очень сильное… сильное и настоящее чувство!

Она подняла на Филиппа прозрачно-честный взгляд. Лицо его исказилось, он оттолкнул тарелку.

— Возможно, я жестока, Филипп, — бросила Кароль. — Но я глубоко уважаю тебя, я так к тебе привязана, что просто не могу и не хочу ничего скрывать!

— Уважение? Привязанность? Да ты просто издеваешься надо мной!

— Да нет же! Когда я думаю о нашем прошлом, меня волнуют и трогают объединявшие нас чудесные воспоминания!

— Например, Жан-Марк! — воскликнул Филипп.

Кароль грустно покачала головой.

— Ах, Филипп! Почему ты упорствуешь и портишь все горькими словами? Мы оба знаем, в чем виноваты друг перед другом. Но ведь у нас было и другое. Ты не мог все забыть, Филипп.

На блюде оставалось четыре устрицы. Наконец официант решился их унести.

— Нет… — Спазм перехватил горло Филиппа. — Не забыл… Иначе меня бы здесь не было.

В его душе разрасталась ужасная печаль, он чувствовал, как горечь разливается по жилам с каждым ударом сердца. Рука Кароль легла поверх его ладони.

— Ничто не сможет разрушить нашу дружбу, правда, Филипп?

Готовый взорваться, Филипп замер и убрал свою руку. Интуиция, мощная, как инстинкт самосохранения, подсказывала, что в это самое мгновение он должен перейти в наступление, иначе она окончательно вышибет его из седла.

— Две недели назад, когда мы провели вместе ночь, это тоже была дружба? — спросил он.

Метрдотель продемонстрировал им зубатку, уложенную на решетке гриля, поджег веточки фенхеля. Вверх взметнулось и затрепетало светлое пламя. Люди за соседними столиками обернулись взглянуть на этот гастрономический пожар.

— Ты просто глуп! — возмутилась Кароль. — Две недели назад я была растеряна, любила тебя, любила его, не понимала, на каком я свете…

— Теперь — знаешь?

— Да, теперь… Теперь я знаю, что мы с ним не можем жить друг без друга.

Пламя погасло. Метрдотель ловко разрезал рыбу. Официант поставил перед Кароль и Филиппом тарелки с бледно-кремовым филе, щедро сдобренным травами Прованса. Оживленная хозяйка явилась за комплиментами, но, заметив, что клиентов больше волнуют собственные чувства, чем ее кулинарные изыски, ретировалась, уведя с собой персонал. Кароль попробовала рыбу, пригубила вина.

— Вот что я хотела тебе сказать, Филипп.

— И ты полагаешь, что я соглашусь на подобное существование? — проговорил Филипп сдавленно.

— А кто просит тебя соглашаться?

— Но… но ты сама, Кароль…

— Ты не понял, Филипп! Мы с Рихардом Раухом решили пожениться.

Контраст между мягкостью тона и жесткостью заявления был так ужасен, что Филиппу на мгновение показалось, будто он ослышался. Под воздействием потрясения ему на мгновение показалось, что голова его совершенно пуста. Он посмотрел на Кароль. Она улыбалась. Его охватил всепоглощающий ужас.

— Ты… ты не можешь говорить об этом всерьез! — пролепетал он.

— Конечно, могу, Филипп.

— Но ты едва знаешь этого человека!.. Нельзя быть такой неблагоразумной!.. Сколько ему лет?

— К чему этот вопрос?

— Я хочу знать!

— Нет, Филипп.

— Он моложе? Ровесник Жан-Марка?

— Он мой ровесник.

— Твой ровесник… — прошептал Филипп.

Он почувствовал, как у него сдавило грудь, и решил, что сию минуту умрет от горя. И здесь молодость гонит его и разоряет.

Кароль снова принялась за еду. Как она изящна… Филипп не мог проглотить ни куска.

— Чем занимается твой…

— Он генеральный директор немецкого предприятия по производству станков.

— Так, значит, он немец?

— Да.

— И ты собираешься выйти замуж за немца?

— Для меня не важна его национальность, — ответила Кароль. — Я люблю его.

У нее был одновременно проникновенный и какой-то подавленный вид, словно она признавалась в том, что больна и не способна бороться с болезнью. Кароль выступала сейчас перед мужем бессильной и угнетенной жертвой роковой любви, она почти что просила о снисходительности человека, которому разрывала душу. Теперь главное, думал Филипп, выдержать все до конца. Он закурил, пытаясь собраться с мыслями. Как трудно сохранять внешнее спокойствие с этой адской болью внутри, осознанием, что все потеряно, с готовыми пролиться слезами горечи на губах.

— Полагаю, ты хочешь получить развод как можно быстрее?

— Да, Филипп.

— Это не так просто! У нас есть совместные интересы.

— Какие именно?

— Ну… ты и сама все знаешь… Во всех моих делах ты, в некотором роде…

Кароль одарила его ангельски нежным взглядом.

— Нет, Филипп. Я выше этого. Мне нет никакого дела до адвокатской конторы Эглетьер.

— Так зачем ты прежде угрожала мне?..

— Я боялась: не хотела, чтобы ты меня бросил!

— А теперь не боишься?.. Потому что нашла мне замену!

— Не мучь меня, Филипп! — прошелестела Кароль с улыбкой страдалицы.

Филипп откинулся на спинку стула. Прямо напротив него, в садке, дрались глупые мерзкие прожорливые рыбины, их тела трепыхались в пузырьках воздуха. Он был похож на них. Он тоже бился о стекло.

— А если я откажусь? — внезапно спросил он.

— Откажешься от чего?

— Не захочу дать тебе развод.

Она нахмурилась.

— Это ничего не изменит. В любом случае, в следующую пятницу я уезжаю с Рихардом!

Как же ей нравится без конца произносить вслух имя любимого мужчины!

— Куда вы поедете? — спросил Филипп.

— В Мюнхен.

— А потом?

— Да не все ли равно? Что бы ни случилось, к тебе я не вернусь, Филипп!

Его передернуло: официант сунул ему под нос меню. Какая-то абракадабра из незнакомых названий… Филипп с почти физическим отвращением отложил меню в сторону, отвернулся. Кароль заказала мороженое с ананасами, он решил выпить кофе. Одна из рыбин, отделившись от стаи, медленно проплыла над ракушечным массивом и стремительным броском вернулась в угол, к воздуховоду, где теснились остальные.

— Почему ты хочешь мстить мне?

— О чем ты?

— Ну, раз ты собираешься отказать в разводе, следовательно, задумал что-то.

— А может, я просто не хочу тебя потерять?

Кароль задумалась, потом произнесла почти шепотом:

— Женщину нельзя удержать силой!

Филипп допил кофе, попросил счет и пробормотал:

— Успокойся, я ни в чем не стану вам мешать!

Кароль наклонила голову, глаза ее затуманились. Неужели она расплачется? Нет, справилась с чувствами. Внезапно Филипп подумал, что теперь ему придется подняться и выйти на беспощадный свет дня, встретиться с другими людьми. Все, что в этом полутемном, уютном ресторанчике еще могло показаться диким сном, на улице превратится в жестокую реальность.

— Итак, в пятницу? — спросил он охрипшим голосом.

— Да.

— То есть… через четыре дня?

— Да.

Официант принес на тарелочке сдачу.

Переступив порог, Филипп заморгал, ослепнув на ярком зимнем солнце. Кароль взяла его под руку, приноровилась к его шагам, дружелюбная и притихшая. Он не знал, что сказать. Затянувшееся молчание убивало мысли, иссушивало кровь. Ему даже не было больно. Когда они дошли до угла рю Жак-Калло, он спросил:

— Чем ты сейчас займешься?

— Вернусь домой и отдохну. Хочу быть в форме к приходу детей.

— Детей?

— Ты же знаешь, что они придут сегодня вечером на ужин!

Филипп напрочь забыл об этом. Его охватил гнев. Все против него, ни минуты покоя, никакой надежды на отдых. Принимать родственников в подобный день выше его сил!

— Я отменю ужин.

— О нет! — воскликнула Кароль. — Прошу тебя не делать этого!

— Почему?

— Да потому, что для них сегодняшний день — праздник! И мы не имеем права разочаровывать их!

— Намереваешься сообщить им за столом о нашем будущем разводе?

Кароль посмотрела на Филиппа с состраданием профессиональной сиделки.

— Нет, Филипп. Ты скажешь им сам, позже, когда сочтешь момент подходящим.

— А сегодня вечером мы, что же, станем ломать комедию?

— Я не называла бы это комедией, Филипп. Признаешь ты это или нет, но между нами и твоими детьми существует привязанность, и это очень важно для всех нас…

— Что ж, придется эти связи разорвать! И очень быстро!

— Ты хочешь сказать, что после развода мы не будем встречаться? Что я не смогу видеться с детьми? — спросила Кароль дрожащим голосом.

Вопрос изумил Филиппа. Она остановилась, подняла к нему трагически молящее лицо. Возможно, он не все понял… Неужели она просто попала под власть того человека?.. А что, если в самой глубине ее души действительно живет искренняя привязанность к тем, кого она собирается покинуть? Совершенно неожиданно Кароль превратилась в жертву обстоятельств!

Они снова медленно пошли по улице. До самого дома ни один из них не сказал другому ни слова.

В начале вечера Филипп пребывал в состоянии сомнамбулической раздвоенности. Он присутствовал за столом, слушал, подавал реплики, улыбался, а в душе росло отчаяние, которому не было противоядия. Как обычно, дети говорили без умолку: Даниэль — об учебе, Дани — о ребенке, Николя — о своей школе драматического искусства, Франсуаза — о муже, уехавшем в СССР, и о новой квартире, которую она обустраивала, и все это было бессмысленно и глупо до тошноты. Как Кароль может получать удовольствие от подобной болтовни?!

— Когда возвращается Александр? — спросила она.

— Думаю, через неделю, — ответила Франсуаза.

Кароль восторженно сжала руки над тарелкой.

— Как много увлекательнейших вещей он нам расскажет! Он ведь знает язык! Сможет общаться с людьми напрямую… Это так важно! Я заранее предвкушаю удовольствие…

«Чему она радуется? — думал Филипп. — Тому, что снова встретится с Александром? Но ведь через неделю ее уже не будет в Париже! И она это знает!..» Эта мысль была как удар наотмашь по лицу. Филиппу хотелось кричать: «Она лжет вам! Она меня бросает! Уезжает в пятницу в Мюнхен! Мы разводимся!» Он вцепился обеими руками в край стола, как в спасительный парапет.

— Да, у него там остались какие-то дальние родственники… Двоюродные братья, кажется… Очень интересный проект… Совместный франко-советский журнал… Никакой политики, только литература… — продолжала Франсуаза.

— Все равно все кончится пропагандой, — сказал Даниэль.

— Уверяю тебя, что нет!

— До чего же ты наивна, старушка!

— Но ты же знаешь Александра! Если бы существовал хоть малейший риск… Нет, говорю тебе…

Брат и сестра почти кричали. Кароль с улыбкой успокаивала страсти.

— Ну, а как дела с новой квартирой? — спросила она, чтобы перевести разговор на другую тему. — Я так хочу на нее взглянуть!..

«Она продолжает ломать комедию! — думал Филипп. — Зачем? Из любви к игре? По жестокости? Неосознанно?» Взглядом он умолял ее замолчать.

Наконец все вышли из-за стола. Филиппу казалось, что улыбка прилипла к его лицу, как картонная маска, что окружающие не могут не замечать, скольких усилий ему стоит быть любезным. Но нет, молодые, как всегда, заняты только собой, болтают, не закрывая рта, как четыре плохо закрученных крана, из которых противно капает вода.

— Что случилось, папа? Ты плохо себя чувствуешь? — спросила Франсуаза.

— Нет-нет! Устал немного, наверное…

— Я хотела бы показать тебе ответ домовладельца относительно обмена квартирами.

— Он у тебя с собой?

— Я не сообразила принести его! Так глупо!

— Не страшно, приходи в воскресенье к трем часам, и мы все обсудим.

— Вы не уезжаете в конце недели в Бромей?

— Нет, — ответила за мужа Кароль.

Филипп, не вмешиваясь, смотрел на нее с печальной задумчивостью. Разговор возобновился без его участия. Так прошел еще час, после чего дети наконец собрались уходить.

Филипп остался наедине с Кароль посреди слишком просторной гостиной, в абсолютной тишине. Он внезапно осознал, что весь этот день, начиная с обеда в «Порфире» и до этой минуты, был медленной подготовкой к одиночеству. Кароль была здесь, он мог смотреть на нее, мог коснуться рукой, но она словно перестала существовать для него.

— Какие они милые, — сказала она. — Такие простые и веселые! Признайся, было бы досадно отказаться от сегодняшней встречи!

— Тебе — возможно. Но мне этот ужин показался невыносимым. Я не умею притворяться, Кароль. Когда мне плохо, я должен быть один.

Она подошла ближе, встала перед ним, дерзко задрав подбородок, положила руки ему на плечи.

— Совсем один? — спросила она.

— Да, Кароль.

— Значит, мне нужно оставить тебя?

— Я не это имел в виду… — пролепетал он в ответ.

Кароль смотрела на него с насмешливой и нежной настойчивостью. Незаметно они сделали шаг навстречу друг другу. Губы Кароль приоткрылись. В мельчайших подробностях повторялась вечерняя сцена, произошедшая между ними некоторое время назад. Зачем ей отдаваться ему теперь, когда она объявила, что любит другого человека? Что это, компенсация? Акт милосердия? Прощальный подарок? Он почти прижимал ее к себе — теплую, похотливую, умелую. Их губы соприкоснулись. Филиппу показалось, что у него в мозгу лопнула какая-то жилка. Сделав над собой нечеловеческое усилие, он оттолкнул Кароль.

— Нет, — произнес он. — Только не это. Отныне никогда!..

Она улыбнулась жалостливо-сочувствующей улыбкой, безвольно уронив руки.

— Очень жаль, Филипп! Как же ты заблуждаешься!..

Мгновение спустя она исчезла в своей комнате.

У Филиппа задрожали ноги, и он упал в кресло. Эта победа над собой лишила его сил. Взять назад свои слова, постучать в дверь ее спальни, умолять открыть!.. Он чуть было не поддался искушению, но постепенно самообладание вернулось к нему. По мере того как плоть смирялась, разум освобождался. Отстранившись от сиюминутности, он представлял себе, что будет дальше. Будущее без Кароль! Пропасть, нонсенс, медленное удушение!

Он отправился в свой кабинет, сел за стол и захотел умереть. Все было так просто: прощальное письмо; маленькое черное круглое отверстие револьверного дула у виска; взрыв тысяч солнц; конец всех проблем… Тянулись минуты. Последние. Только от него зависит, когда нажать на курок — немедленно или чуть позже. Нет, он не станет себя убивать. Филипп пошел в бывшую комнату Жан-Марка, разделся и лег, ненавидя свое огромное рыхлое тело и расслабленный рассудок, выживающие в любых, самых ужасных обстоятельствах! Кароль так непостоянна! Возможно, через некоторое время она устанет от Рихарда Рауха и вернется к нему? Филипп закрыл глаза. В его голове зазвучало подобие молитвы.