Крушение

XXI

Шарль Совло растворил в воде два порошка аспирина, выпил, поставил стакан на ночной столик.

— Что ты там пьешь? — спросила вернувшаяся в комнату Марианна.

— Ничего… — ответил он. — Аспирин.

— Опять!

— У меня ужасно болит голова! Не хочу вторую ночь подряд мучиться бессонницей, думая обо всей этой истории! Я раздавлен, уничтожен, Марианна!

— Я тоже очень расстроена, Шарль. Но мы не можем сказать «нет», сам понимаешь!

Она сбросила пеньюар и легла. Как легко она смиряется с любыми неприятностями и горестями, исходящими от детей! Она в первую голову мать, ее снисходительность объясняется материнским инстинктом. Он же не способен, подобно жене, вечно одобрять их. Шарль закурил, сделал две затяжки, потушил сигарету в пепельнице и пробурчал:

— Но ты же видела эту малышку!.. Она — пустое место… Меньше, чем пустое место!..

— Для тебя — возможно. Но Лоран ее любит. Она ждет от него ребенка! Не это ли главное?

— Не в том случае, когда речь идет о восемнадцатилетнем мальчике!

— Он очень зрелый человек для своего возраста… К тому же, я не так строга к Беатрис, как ты. У нее интересное лицо, милая улыбка, она так просто держится…

Ну все, теперь ее не остановишь! Неужели ей действительно понравилась Беатрис Мурен или она просто притворяется, желая убедить его. Сам он промучился все то время, в течение которого длилось первое свидание с будущей невесткой. Лоран с глупым победным видом, фальшивая застенчивость девушки, то, как она все время передергивала плечами, как подхихикивала потихоньку, напоминая портниху-поденщицу… И вот теперь они будут иметь это «чудо» в своем доме! Став отцом семейства, Лоран наверняка с удовольствием бросит учебу, считая, что получил право забыть об учебниках. Впрочем, тут-то жалеть как раз не о чем. Если Даниэль, как правило, был доволен тем, как выполнил работу, то Лоран не ждал ничего хорошего от проверки и не надеялся заработать проходной балл. Послушать его, так не стоит даже ждать вызова на экзамен — пора искать другое занятие. Конечно, они найдут Лорану грошовое место, и его зарплата вкупе с заработком его будущей жены позволят им премиленько существовать в этой жизни — при условии, конечно, что родители поселят их у себя. Две молодые семьи на содержании. Выдержит ли он такую нагрузку? А ему даже не позволено пожаловаться! Жесткое лицо Марианны заранее не одобряло поведения мужа. Она внимательно взглянула на него и сказала:

— Ты стареешь, Шарль!

Пораженный, он пролепетал:

— С чего это ты так решила?

— А ты взгляни на себя — у тебя такое лицо, как будто случилась катастрофа! На этом свете есть всего две по-настоящему страшные вещи: неизлечимая болезнь и смерть. Это не наш случай, благодарение Господу! Ты осуждаешь своего сына, руководствуясь принципами времен твоих родителей. Абсурд! Нужно пытаться понять молодых, их идеи и устремления!

— Послушать тебя, так мы, родители, должны соглашаться с каждой их безумной затеей?

— Не передергивай, Шарль! Но, если им хочется пожениться в двадцать лет, ты не должен возмущаться только потому, что сам женился в тридцать три!

— У меня был жизненный опыт, профессия…

— A y них зато полно энтузиазма и иллюзий! Может, так даже лучше.

Шарль скользнул в постель, опустил голову на подушку.

— Забавно, — прошептал он минуту спустя, — ты однажды сказала, что все дети Эглетьеров вступали в неудачные браки по той причине, что разведенные родители плохо за ними присматривали. Но наши дети совершают те же самые ошибки, хотя мы с тобой преданы друг другу, уделяем им массу времени и сил, бесконечно добры с ними!

— Хочешь сказать, что правда на стороне родителей Даниэля?

— Нет, я всего лишь имею в виду, что, поступая иначе, мы пришли к тем же результатам. Выходит, неважно — нежен ты или холоден, деспотичен или великодушен в своей семье, потому что характеры, нравы, веяния времени — сильнее любых воспитательных систем, и мы ничего не можем сделать для наших сыновей и дочерей…

— Возможно… — отвечала мужу Марианна. — Мы живем в переходный период. Мир быстро меняется. Нужно приспособиться или умереть. Лично я умирать не собираюсь! Я вовсе не хочу выглядеть в глазах моих детей черствой, вечно их поучающей, придирающейся к мелочам! И тебе следует брать пример с меня, если хочешь, чтобы Дани и Лоран сохранили к тебе уважение и привязанность!

— Привязанность — возможно! Уважение — весьма сомнительно!

— Я великолепно обхожусь без их уважения! — сказала Марианна.

— Я тоже, я тоже… — вздохнул в ответ Шарль. И добавил: — А они?

— О чем ты? — удивилась Марианна.

— А ты не думала, что дети тоже хотели бы уважать нас? Но мы не дали им такой возможности. Мы сказали им: мы — ваши приятели, мы — ровня, мы — не больно-то важные особы, мы вместе с вами смеемся над своими недостатками! Чего же удивляться, что у них в жизни нет никаких ориентиров, никаких целей?

— То есть ты ставишь нам в вину то, что мы перестали ломать комедию?

— Дисциплины без того, что ты называешь «комедией», не бывает! Сними форму — и армия разбежится. Мы — сознательно или из слабости — отказались играть перед нашими детьми роль всеведущих, всемогущих родителей, почти равных Богу существ! И вот тебе результат!

— Сколько сложностей из-за двух молодых людей, которые любят друг друга и собираются пожениться раньше, чем тебе бы того хотелось! — съязвила Марианна. — Нет, Шарль, тебе, и правда, нравится терзать себя по пустякам! Прошу тебя, успокойся и засыпай!

Она погасила свет. Темнота и тишина побуждали к размышлениям. Шарль спрашивал себя, возникнут ли те же проблемы у Дани, Даниэля, Лорана и Беатрис лет этак через двадцать. Как эти четверо станут воспитывать потомство при нынешнем ритме жизни? Какими будут отношения между «отцами и детьми» после сознательного, систематического разрушения родительского авторитета? Будет ли существовать семья? «В тот день, когда Кристина вырастет…» Шарль попытался представить себе этого ребенка кокетливой девушкой, влюбленной, требовательной, отчаявшейся, и ощутил ужасную тяжесть на сердце. А он сам, каким он будет в те неблизкие времена? Ему исполнится шестьдесят пять, семьдесят лет. Много сотен часов, проведенных в конторе, обеды за семейным столом, отпуск на берегу моря, споры, болезни, расчеты, рождения, бессонные ночи, старость, смерть — жизнь не хуже и не лучше, чем у других! Шарль заворочался в темноте. Если бы земное существование было чуть более сладостным, человеку труднее было бы с ним расставаться. Величайшее милосердие Господа именно в том и заключается, чтобы не позволять людям быть счастливыми на Земле. Эта мысль растрогала Шарля и утешила его. А возможно, наконец подействовал аспирин и у него просто перестала болеть голова. «В конечном итоге, — думал он, — Марианна права! Пусть мальчик женится на этой Беатрис! А там будет видно!..» Шарль смежил веки. Но вскоре снова открыл глаза, потому что жена встала с постели. Она прошептала:

— По-моему, Кристина плачет. Пойду взгляну…

У Шарля не было сил отвечать, и он снова уснул.

Вернувшаяся Дани тихонько пояснила:

— Все в порядке, она уже успокоилась. Мама с ней…

— A-а, ну да, — ответил Даниэль.

— Думаю, я все-таки должна плотнее кормить ее на ночь.

— Врач считает иначе!

— Верно…

— Ну, вот и делай, что велено, и ничего сама не изобретай!

— Какой ты противный!

— Вовсе нет! — проворчал Даниэль, испытывая смутное чувство вины.

— А вот и да! Начинаешь злиться по пустякам. Это из-за Лорана?

— Плевать мне на Лорана! — взорвался Даниэль.

Ему казалось, что он вполне искренен. Главное для него не Лоран, не Кристина и даже не Дани, а степень бакалавра. На сей раз дело вроде бы в шляпе. Он уверен в работах по философии и естественным наукам. Особенно по философии, тут уж он продемонстрировал все свои знания. Тема была — просто конфетка: «В какой степени человеческий разум, чтобы познавать, действовать и творить, должен противопоставлять себя чувству?». Он свалил в одну кучу Канта, Платона, Бергсона и Аристотеля — чтобы доказать на десяти страницах, что наука требует подчинения чувства разуму, а искусству необходимо подчинение разума чувству. Коллере-Дюбруссар, которому он утром показал план, очень его одобрил. Даниэль спокойно ждал оглашения результатов — через две или три недели, хотя и не был совершенно уверен в похвальном отзыве.

У Лорана же, напротив, не было никаких шансов, хоть он об этом меньше всего беспокоился. Он сообщил родителям, что собирается жениться сразу после окончания экзаменов. Была дивная семейная сцена со вздохами матери, стенаниями отца и нежным согласием обоих в завершение. А вечером в дом явилась Беатрис Мурен… Дани протянула томным голосом:

— О, Даниэль, обними меня покрепче!

Она была такой теплой. Так чудесно пахла. Она ждала его ласк. Они предались любви. Потом Даниэль закурил сигарету.

— Дрянной мальчишка, зачем ты куришь в постели! — упрекнула его Дани, проваливаясь в сон.

— Ты же не станешь придираться из-за одной сигареты! — возмутился он в ответ.

Даниэль принял решение проявлять характер при любых обстоятельствах. Как он страдал сегодня вечером из-за бесхарактерности тестя! На месте Шарля Совло он бы отказался принимать в своем доме эту девушку, заставил бы сына порвать с ней — в крайнем случае даже урезав содержание… Через сорок восемь часов Лоран разобрался бы с ребенком и вернулся бы под крышу отчего дома — отрезвленный, чувствующий в душе облегчение и благодарность. А теперь вместо этого вся семья будет вынуждена приспосабливаться к трудному и нелепому совместному существованию. Пусть Лоран с женой садятся на шею родителям, если им так нравится! Но сам Даниэль больше не может выносить великодушия разочаровавшегося в жизни Шарля Совло. Он снимет комнату, и они поселятся там с Дани и Кристиной, он начнет работать… Дебюке, чья сестра работает в крупной фирме по строительству дешевого жилья, пообещала устроить его на замену на коммутатор — на три летних месяца. В следующий понедельник он должен явиться в управление по работе с кадрами. Если все получится, они сразу переедут. Даниэль пока ничего не говорил Дани о своем намерении, но он не позволит ей возражать! Слишком часто в последнее время он замечал пагубные последствия слабости, когда человек всегда уступает капризам избалованных детей. Он не превратится в еще одного Шарля Совло, ни за что! Не станет он и новым Филиппом Эглетьером!

Принимая одно из самых серьезных решений в своей жизни, Даниэль был спокоен, голова работала ясно, душа была на месте. Нежность и твердость, вот что им руководило сейчас. Семья должна быть едина, иначе ничего не получится. Жена — на носу корабля, муж — у штурвала. Дани именно та женщина, которая ему нужна в этой жизни.

Он загасил сигарету и обнял жену. Не для того, чтобы снова заняться любовью, а потому, что хотел подтвердить свое право собственника. Она приникла к нему, не открывая глаз. О чем мечтала его жена в те мгновения, когда он сжимал ее в объятиях? Ответить себе Даниэль не успел — Даниэла протянула ему губы.