Кто меня оклеветал?

МЫ НЕДООЦЕНИВАЕМ ЯГУ…

Артиста ТЮЗа Семена Григорьевича Мухо-Мушинского отстранили от роли. Тридцать лет он играл Ивана-Царевича, и все было хорошо. Но однажды художественный совет нашел, что эта роль не вполне соответствует индивидуальным особенностям дарования актера. Вспомнили, что Иван-Царевич, по мысли автора, должен отличаться грациозностью и стройностью. Мухо же Мушинский был толст, как голубой кит. Кроме того, артист все время сбивался на сиплый бас, чем пугал дошкольников в первых рядах партера.

Такое несоответствие удручало не только зрителей, но и самого Семена Григорьевича. Поэтому он кротко согласился с решением художественного совета.

— Какого черта, — совершенно правильно рассудил он. — Нельзя быть Царевичем всю жизнь.

Мухо-Мушинский готов был уступить дорогу молодым дарованиям с тем большим удовольствием, что ему поручили новую интересную работу — создать сложный образ Серого Волка. Артист с головой ушел в роль. Уже к очередному спектаклю он готов был предложить вниманию зрителей принципиально новую трактовку волчьего характера.

…Он сидел в грим-уборной и примерял матерчатые лапы с большими когтями. Дали третий звонок, но Семен Григорьевич не торопился. Серый Волк должен появиться на сцене лишь в конце третьего акта.

Скрипнула дверь, и в грим-уборную бесшумно вошла Баба-Яга второго состава. Она была известна далеко за пределами кулис, как страстная изобличительница всех и всяческих злоупотреблений.

— Сема, — сказала она, — мы не разговаривали с тобой восемнадцать лет. Но события последних дней заставляют меня забыть легкое недоразумение во имя священной борьбы за наши права. Они думают, что мы потерпим издевательство над старыми кадрами! Никогда!

— О чем ты говоришь, Зина? — задумчиво удивился Мухо-Мушинский.

— Как о чем? О том, что тебя лишили любимой роли Ивана-Царевича!

— Послушай, — сказал Мухо-Мушинский, — если вот здесь, под волчьим комбинезоном, сделать рычаг, я смогу шевелить хвостом.

— Что? — закричала Баба-Яга. — И они издеваются над таким агнцем! Нет! Я поставлю на ноги общественность! И мы все, от гримера до трагика…

— Оставь, — устало сказал Семен Григорьевич. — Неужели ты будешь интриговать до девяноста девяти лет?

Но Яга уже бежала, цепляясь развевающимися одеждами за косяки дверей.

Мухо-Мушинский с уважением потрогал железный прут, который составлял основу хвоста Серого Волка. Несомненно, с помощью небольшой рационализации можно будет осуществить управление хвостом. Артист представил себе гром аплодисментов и строчки в газетной рецензии: «Следует отметить подкупающе правдивый образ Серого Волка, созданный артистом С. Мухо-Мушинским»…

В комнату постучали.

— Войдите!

Вошли три девушки. В спектакле они играли Гусей-Лебедей и поэтому в разговоре хлопали крыльями, как вспугнутые куры.

— Мы понимаем, — хором закричали Гуси-Куры, — как вам тяжело.

— О чем это вы? — не сразу понял Мухо-Мушинский.

— Это так благородно, что вы решили уступить роль Ивана Царевича Петьке Сазонову. Это его первая человеческая роль! Он чуть не постарел на Грибах-Мухоморах!

Девушки еще сильнее захлопали крыльями и закричали:

— Дорогой товарищ Мухо-Мушинский, уходя от нас…

— Послушайте, я еще не умер! — поморщился актер.

Три грации исчезли, а в дверь снова постучали деликатно, но настойчиво.

— Да, — без всякого энтузиазма сказал Семен Григорьевич и, обернувшись, встретился глазами с представителем месткома.

Этот улыбающийся человек с детства посвятил себя служению людям.

— Нам все известно, — сказал он. — По сигналу общественности меры приняты. Под протестом подписалось одиннадцать человек. Вас ущемили незаконно.

Потом в грим-уборной Мухо-Мушинского побывали Василиса Прекрасная и Кащей Бессмертный с соболезнованием.

В середине второго акта вошел главный режиссер театра.

— Мой дорогой, не печальтесь, — сказал он и включил репродуктор, доносивший голоса со сцены. — Такова судьба всякого великого артиста. Вот, например, меня раз пятнадцать начисто съедали завистники…

Главного режиссера сменил директор.

— Я в курсе, — сказал он, — но материально вы не пострадаете.

Директор тщательно раскурил папиросу и добавил доверительно:

— Поверьте, Семен Григорьевич, я не на стороне этого интригана Петра Сазонова, который, бравируя своей молодостью…

Когда последний посетитель вышел, Мухо-Мушинский почувствовал, что радость творчества безнадежно утрачена.

— Я должен загрызть этого выскочку! — вскричал он, решительно надел голову Серого Волка и побежал на сцену.

…Приближался конец второго акта, и Иван-Царевич и Баба-Яга очень удивились, когда на сцену из-за избушки на курьих ножках неожиданно выбежал Серый Волк. Вернее, даже не выбежал, а выпрыгнул замечательным волчьим скоком.

В зале кто-то тихо охнул. А Петька Сазонов, он же Иван-Царевич, бодро сымпровизировал:

— Здорово, Волк!

— Здравствуй, дружок! — громовым голосом ответил Мухо-Мушинский и в один прыжок оказался рядом с Царевичем. — Постой-ка я обниму тебя покрепче!

— Ах, как страшно! Серый Волк! — пропищала Баба-Яга, тщетно пытаясь обогатить пьесу более талантливым текстом.

Мухо-Мушинский заключил Ивана-Царевича в объятия и зашептал свирепо:

— Дай объяснения, Петр!

— Семен Григорьевич! Неужели вы поверили этим…

Между тем, Баба-Яга, оставшись не у дел, пыталась кое-как склеить рвущуюся нить действия. Сначала она всячески развлекала зрителей — прыгала, кувыркалась, стучала ступой. Но потом она заметила, что Петька и Мухо-Мушинский явно приходят к примирению и растерялась. А так как Бабе-Яге зрители не симпатизировали, то ее замешательство было отмечено неподдельным ликованием. Раздались аплодисменты.

— Ах ты интриганка! — закричал Мухо-Мушинский.

Он подбежал к Бабе-Яге и два раза тявкнул на нее по-собачьи. Актриса присела от изумления и попятилась. Послышался дружный смех.

— Правильно, Волк! — закричал кто-то с балкона.

Но артист уже не нуждался в поощрениях. Он обратил коварную Ягу в бегство и преследовал ее, подвывая от злости.

За кулисами главный режиссер топал ногами и кричал, что Мухо-Мушинский губит систему. Но зал бушевал, овации не смолкали. К тому времени, когда режиссер с пожарником наконец опустили занавес, Серый Волк стал героем спектакля. Обнявшись с Иваном Царевичем, он вышел на авансцену и, раскланиваясь, пошевелил хвостом. Это вызвало новый шквал смеха.

Мухо-Мушинский возвратился в грим-уборную и, не снимая волчьей головы, устало опустился в кресло перед зеркалом.

Робко постучавшись, вошел директор.

— Семен Григорьевич, — прочувствованно сказал он. — Такого успеха наш театр не знал с того момента, как тридцать лет назад, вас, юного Ивана-Царевича, закидали цветами на премьере. Товарищи правы: ваш талант нельзя замыкать узкими рамками волчьей шкуры. С завтрашнего дня вы снова Иван-Царевич, а Сазонова мы переведем на Волка.

Раздались аплодисменты. Это ликовали сторонники Бабы-Яги, без спросу набившиеся в грим-уборную. Но Мухо-Мушинский не разделил их радости. Он возмутился и даже, говорят, пытался кого-то укусить. Но это сведения не очень точные. Вполне определенно можно сказать только, что в ТЮЗе роль Ивана-Царевича до сих пор исполняет человек толстый, как голубой кит, а роль Серого Волка — некто совсем тощий.

Может быть, мы и в самом деле недооцениваем Бабу-Ягу?