или Рассказ о том, как родилась идея написать эту книгу
— Готово! — воскликнул Кен. — Кажется, неплохой материал получился. Вот теперь можем и ехать!
Кен — давний знакомый. Впервые мы встретились с ним в Москве, в дни Олимпиады-80. Сорокапятилетний добродушный (но не в своих комментариях) толстяк, он тогда передавал в свою редакцию «Лос-Анджелес таймс» репортажи об олимпийских соревнованиях, старался писать объективно, хотя это и не всегда у него получалось. Во всяком случае, материалы Кена были более честными, чем кое у кого из его коллег, американских журналистов, его работы отличали класс и стиль, и неудивительно: он был серьезным обозревателем серьезной газеты, не какой-нибудь «Нью-Йорк дейли ньюс». Кен умел смотреть на мир непредвзято, в Москве ему нравилось, и он не боялся сказать об этом читателям, едко критикуя администрацию США, пытавшуюся бойкотировать Игры. Выдавался свободный час — мы беседовали в пресс-центре Олимпиады, и наши дискуссии были пусть жаркими, но всегда дружелюбными. Или же я брал машину, и мы ехали с Кеном по Москве. Бродили по залам Третьяковки, выпивали по чашечке кофе в открытом кафе на Калининском проспекте, смотрели на столицу с Ленинских гор. Я был хозяином, Кен — гостем.
И вот теперь роли переменились. На календаре был февраль восемьдесят четвертого. За окном — жаркий полдень Лос-Анджелеса, небоскреб Международного торгового центра и улица, до краев забитая автомобильной пробкой.
— Готово! — Кен встал из-за дисплея (накануне Игр-84 в редакции было установлено новое электронное оборудование; пишущие машинки ушли в прошлое, пальцы журналистов, правда, по-прежнему бегают по клавишам, но текст появляется не на бумаге — на экране; одно нажатие кнопки — и весь материал убегает по проводам в типографию), и мы пошли по редакционному коридору. Замелькали названия отделов: «Международная хроника», «Региональные новости», «Очерк и репортаж», даже «Рецепты для кухни» (за стеклом — самая настоящая кухня, стол, сотрудники, без всякого энтузиазма жующие что-то: это их работа — проверять на себе рецепты, предлагаемые читателями), затем скоростной лифт, и вот мы уже внизу, на улице, где по-прежнему пробка и машины не продвинулись ни на сантиметр.
— Вот тебе Лос-Анджелес во всей его красе, — засмеялся Кен. Поправил пиджак, и на лацкане блеснул значок «Лос-Анджелес таймс» с олимпийскими кольцами и надписью «Официальный информатор Игр XXIII Олимпиады». — Город не людей, а автомобилей…
Мы сели в машину Кена и принялись ждать — десять минут, пятнадцать, двадцать… Наконец пробка начала рассасываться, мы тронулись с места и, постепенно набирая скорость, выехали с улицы на автостраду — фривэй. Пять рядов в каждую сторону — и бесконечная река автомобилей. До горизонта.
— Лос-Анджелесу исполнилось недавно двести лет, — сказал Кен. — Но еще лет семьдесят назад города как такового не было. Вместо него были маленькие поселки вдоль Тихоокеанского побережья и у гор. Лос-Анджелес создали автомобили. Именно их появление плюс строительство автострад объединило поселки в одно целое. Но расстояния здесь такие — сам в этом убедишься, — что без автомобиля делать нечего.
Мы катили по фривэю, то неслись, то опять стояли в пробках. Нашей целью был «Колизеум», главный олимпийский стадион, где в дни предстоявших Игр должен был проходить легкоатлетический турнир, а еще церемонии открытия и закрытия Игр. До него, судя по карте, было не так уж далеко, но…
— Транспорт — наша головная боль, — вздохнул Кен. — В городе и вообще-то не поездишь, а как будет во время Игр, толком и сегодня никто не знает. Хотели, к примеру, создать специальные олимпийские полосы движения, как это было в Москве. Но идея так и осталась идеей: ее не поддержало транспортное управление города. Президент Оргкомитета Питер Юберрот предлагал закрыть на время Игр часть предприятий — это бы уменьшило концентрацию вредных веществ в воздухе и в какой-то мере разгрузило дороги (ездить-то стали бы меньше). Но бизнесменам такое предложение оказалось не по душе. Наконец, возникла еще одна идея: перевести на время Игр предприятия на четырехдневную рабочую неделю.
— И что ты об этой идее думаешь?
— Так же нереальна, как и предыдущие. На самом деле, нам остается уповать на сознательность лос-анджелесцев.
Кен помолчал. Вдруг указал в окно:
— Смотри, это Уоттс.
Да, мы въехали в негритянское гетто, окружающее «Колизеум». Маленькие фанерные домики, обшарпанные стены. Вид у района, прямо скажем, был безрадостный, и мне вспомнилось письмо, пришедшее в редакцию «Советского спорта» незадолго до того. Автор — житель Уоттса — писал: «В нашем районе, районе бедности, установилась атмосфера неверия, безысходности и горечи. Безработица достигла крайних пределов, отчаявшаяся молодежь встает на путь грабежей и преступлений. Это — символ нынешней Америки».
Сказал об этом письме Кену. Он согласно тряхнул головой:
— По правде говоря, Уоттс еще даже относительно спокойный район. Самое взрывоопасное местечко — никогда не догадаешься — Голливуд. Из всех городков, составляющих Лос-Анджелес, именно Голливуд на первом месте по числу разных безобразий. Там убийства, ограбления банков, изнасилования — каждый день…
Нам еще предстояло побывать с Кеном в Голливуде — знаменитой на весь мир столице американской киноиндустрии. Предстояло вновь увидеть обшарпанные дома, ржавые автомобили, обрывки газет на тротуарах, узнать, что большинство фильмов давно уже делается не в Голливуде, а в других местах, что съехали отсюда и кинозвезды: нашли районы, где поспокойнее. Мы стояли у рассвеченного неоном «Китайского театра», где на тротуаре — следы Мэри Пикфорд и Мерлин Монро, Дугласа Фэрбенкса и Пола Ньюмэна, а в воздухе густел запах наркотиков — сладковатый, дурманящий, эти наркотики открыто продавали здесь же, на перекрестке, а рядом, на земле, спали нищие. Кен отвел меня к ближайшей автопарковке, которая оказалась его собственностью — досталась по наследству.
— От этого наследства одни неприятности, — сказал он. — Только за последний год — два убийства. Прямо вот здесь. Такая реклама мне, сам понимаешь, ни к чему…
Но все это — Голливуд, нищие, парковка — было позже. А пока мы подъезжали к «Колизеуму», старичку стадиону (он был построен в 1923 году), который немало видел на своем веку, был, к примеру, главной ареной еще Олимпийских игр 1932 года. Со временем стал совсем развалюхой, но к Олимпиаде-84 его основательно подновили, так что нас встретили чистенькие, только что покрашенные трибуны и новенький рекортан.
Над башенкой, словно гигантская паровозная труба, высилась черная чаша, в ней предстояло вспыхнуть огню Игр. Справа от нее сияла гигантская реклама «Кока-Колы». Слева предлагала приобретать свою фотопродукцию японская фирма «Фудзи».
— Логичней было бы, — сказал я, — увидеть здесь олимпийские символы.
Кен не согласился:
— До Игр еще несколько месяцев, так что твои олимпийские символы пока никому не нужны. Вот придет июль — все будет по-другому. Ну чем ты не доволен? Стадион — частная собственность, за эту рекламу хозяева «Колизеума» получают немалые деньги. Зачем мешать людям делать деньги? Да и, кроме всего, «Кока-Кола» и «Фудзи» — официальные спонсоры Игр, парни из Оргкомитета на эти фирмы буквально-таки молятся. Так что все нормально…
Я хотел было возразить, но не успел: к нам подошел седовласый сухощавый негр, обнялся, как старый друг, с Кеном. Потом представился мне: организатор легкоатлетических турниров в США Харрисон Диллард.
Я даже не сразу понял, что это был тот самый Диллард. О, он был выдающимся спортсменом. В 1948 году — рекордсменом мира в беге на 110 метров с барьерами, но в олимпийскую команду США в этой дисциплине не попал. Выступал на стометровке — и занял первое место. Плюс еще одно: в эстафете 4х100 метров. А спустя четыре года, в Хельсинки, первенствовал уже на своей коронной дистанции и вновь — в эстафете. Итого — четыре золотые олимпийские медали.
— Так вы из России! — обрадовался Диллард. И стал вспоминать, как впервые увидел советских спортсменов на Играх в столице Финляндии, какие это были веселые и дружелюбные ребята.
— Мы ждем вас в гости летом, — сказал Диллард. — Готовимся принять порадушней. Правда, — тут его лицо посерьезнело, — наши местные идиоты тоже готовятся. Вчера на одной из улиц видел, как устанавливали огромный плакат: «Спортсмены Востока! Свободный мир открывает для вас свои двери!» И дальше: мол, если хотите получить убежище, нужно только позвонить по такому-то телефону… Кучка безмозглых! Неужели они не понимают, что своей провокационной активностью могут развалить Игры?
— Согласен с вами, — кивнул я. — Только вот беда, что у этих, по вашим словам, «безмозглых» есть, судя по всему, влиятельные покровители. Слышали о коалиции «Запретить Советы»? Лидеров этой организации недавно принимали люди из Белого дома.
— Правда? — Диллард вопросительно посмотрел на Кена.
— Правда.
— Тогда плохи наши дела, — констатировал негр. — Развалят они Игры, точно развалят. Жалко… Хотя, — он горько улыбнулся, — может, мне тогда не так обидно будет. Представляете: для ветеранов американской легкой атлетики организаторы Игр не запланировали мест на трибунах. А купить билеты мне, надо же, не удалось: они распространялись с помощью лотереи, и мне не повезло. Вот и придется смотреть соревнования легкоатлетов по телевидению…
А потом мы ехали в Южно-Калифорнийский университет, которому предстояло в дни Игр стать одной из Олимпийских деревень. Это, пожалуй, минут двадцать пешком от «Колизеума», но дорога заняла у нас добрых три четверти часа — вновь пробки. Двух- и трехэтажные зданьица, центральная площадь студенческого городка, кафе, магазин, общежития, стадиончик, почти полное отсутствие зелени.
— Ты только с московской Олимпийской деревней не сравнивай, — предупредил Кен. — Это Лос-Анджелес…
И вновь машина, вновь дороги — через весь город мы ехали в другую Олимпийскую деревню, которой должен был стать Лос-Анджелесский университет. Мы бродили по студенческому городку, зашли в «Поули-павильон», зал, где потом состоялся олимпийский гимнастический турнир. Приняв приглашение одного из студентов (Боб Талли — будущий бизнесмен, он увлекался метанием молота, тренировался у знаменитого Гарольда Коннолли и боготворил советских метателей), поднялись к нему в комнату. Она оказалась совсем маленькой, и было трудно представить, как бы в дни Игр здесь жили по двое и даже по трое…
Напомню, это был февраль восемьдесят четвертого. Бродя по кампусу, я думал о том, что именно тут предстоит жить советским олимпийцам…
Наступил вечер, начало темнеть, и из окна машины я, признаться, с трудом различил очертания штаб-квартиры Оргкомитета Игр: на вид ничем не примечательное здание. Ничего удивительного: раньше оно было цехом, где собирали вертолеты. Потом перед нами появился велотрек, построенный специально для Игр, но построенный как-то в спешке: он открытый (треки в Мюнхене, Монреале и Москве были под крышей), с асфальтовым покрытием.
— Представляешь, асфальт уже потрескался, так что срочно приходится вести ремонтные работы, — хохотнул Кен.
А машина катила дальше — к океану, к городку Лонг-Бич, где недалеко друг от друга расположены «Арена» (комплекс, где предстояло соревноваться волейболистам) и «Конвеш-центр» (зал для фехтовальщиков). Чуть подальше начиналась бухта, она вся светилась огнями.
Мы наконец перевели дух. В одном из ресторанчиков — прямо под открытом небом на берегу океана — заказали креветки и пиво. Нам принесли пухлые бутылочки, на которых надпись «Будвайзер» соседствовала с эмблемой Игр-84.
«Будвайзер» производит ведущая американская пивоваренная компания «Айхойзер Буш». Она без колебаний выложила Организационному комитету 11 миллионов долларов за исключительное право продавать пиво во всех местах проведения Игр. Специально для компании власти штата Калифорния отменили запрет на продажу алкогольных напитков во время соревнований.
Я задумался. Принялся размышлять о парадоксах чисто американского подхода к организации Олимпиады. Надо же, пиво с олимпийской символикой! И ведь это только цветочки. А эмблема фирмы «Макдональдс» (ее продукция — котлеты, запеченные в тесте), которой суждено было украшать буквально все спортивные объекты вместе с эмблемой Игр и пятью переплетенными кольцами? А реклама сигарет в официальных буклетах Игр? А распродажа километров олимпийского огня — по три тысячи долларов «штука»?
Задрал голову. Над нами — в свете прожекторов — проплывал аэростат. На нем огромными буквами пылала надпись: «Покупайте автопокрышки только фирмы «Гудъир». Наши покрышки — лучшие в мире, и не случайно именно мы являемся официальным спонсором Олимпиады-84»…»
Поймав мой взгляд, Кен засмеялся:
— Ну вот, сейчас опять ведь скажешь, что, мол, лучше бы на этом аэростате не реклама была, а любимые твоему сердцу олимпийские кольца… Не забывай: ты — в Лос-Анджелесе, в городе, где парадокс на парадоксе. Мне и самому кажется, что коммерческие вопросы полностью поглотили внимание тех, кто имеет отношение к организации Игр. Но это Америка, здесь все не так, как в Европе.
— Получается, раз вы американцы, то можете готовить Олимпиаду, забыв о традициях, идеалах олимпийского движения?
— Нет, кончено же, нет. Я согласен: к Олимпийским играм здесь относятся прежде всего как к бизнесу, многие не понимают, что это не ярмарка, а прекрасный праздник молодежи мира. Но не судишь ли ты нас слишком строго? В конце концов, Лос-Анджелес был единственным кандидатом на проведение Олимпиады-84. Если бы не мы, Игры вообще не состоялись бы. А у Оргкомитета просто не было иного выхода, как обратиться к частному капиталу — ведь граждане Лос-Анджелеса высказались во время референдума против финансирования Игр за счет средств штата, правительство же нам в субсидиях отказало. Да, Олимпиаду впервые организует большой бизнес, и, получается, мы имеем дело с экспериментом.
— Это рискованный эксперимент…
— Пусть так. Но не спеши с критикой. Вот пройдут Игры — будем делать выводы.
— Давай начистоту, — сказал я. — Ситуация в Лос-Анджелесе, мне кажется, отражает отношение Америки к олимпийскому движению. Жители города проголосовали в общем-то против Игр. Федеральное правительство, с готовностью отпускающее гигантские суммы на разработку и производство оружия, тоже пожалело на Олимпиаду денег. Кто же заинтересовался Играми? Фирмы. Но не станешь же ты утверждать, что ваших деловых людей так интересует спорт? Они видят в Олимпиаде средство наживы. Согласен?
— В общем-то да…
— Не отрицай и другого: в твоей стране спорт вообще служит интересам бизнеса. Не только профессиональный, но и любительский. Вот мы с тобой вчера были на соревнованиях по легкой атлетике. За какие клубы выступают спортсмены? Команда «Пума», команда «Адидас», даже пивная команда есть. По-твоему, это нормально?
Кен промолчал.
— Я много читал о подготовке Игр, — продолжал я. — Немало увидел и здесь, в Лос-Анджелесе. Встречался с представителями Оргкомитета. Знаешь, мне жутко стало: о чем ни спросишь — все переводят в доллары. Может быть, Игры и будут успешными с финансовой точки зрения, но ведь не для того соберутся здесь лучшие спортсмены мира, чтобы помочь вашим деловым людям погреть руки?
Но есть вопрос и посложнее. Думаю, он тебя так же беспокоит, как и меня, как Харрисона Дилларда. Помнишь, он сетовал, как бы «безмозглые» не развалили Игры… Вот сегодня я прочитал в твоей газете заявление организации «Молодые американцы — борцы за свободу». Эти «борцы» открыто говорят о том, что они планируют в дни Игр похищение советских спортсменов. Тебе это по душе?
— Ну на что ты обращаешь внимание? Мы — свободная страна, каждый волен высказывать все, что ему заблагорассудится. Любую глупость…
— А сообщение в «Лос-Анджелес таймс» о том, что ФБР и ЦРУ создали специальные «олимпийские подразделения», тоже глупость? А заявления официальных лиц: мол, «работать» с гражданами из социалистических стран будут пятьсот кадровых сотрудников ваших спецслужб — это что? А плакаты с призывами к невозвращению, вроде того, о котором рассказывал Диллард? А решение госдепартамента об отказе выдать въездные визы советскому олимпийскому атташе? А взрывы у помещений нашего Постоянного Представительства при ООН в Нью-Йорке?
Тогда, в разговоре с Кеном, я был, возможно, слишком резок. Знаю: уж кто-кто, а он искренне хотел, чтобы Игры прошли на самом высоком уровне, чтобы советские спортсмены приехали в Лос-Анджелес и чтобы американцы встретили их радушно и гостеприимно. Но мне хотелось объяснить ему: мне, гостю Лос-Анджелеса, атмосфера олимпийской столицы показалась предгрозовой. Чувствовалось, что нараставшая антисоветская, антиолимпийская кампания хорошо спланирована, что руководят ей не откуда-нибудь, а из Вашингтона. И все-таки хотелось верить, что здравый смысл победит. Белый дом уже один раз — в восьмидесятом — пытался сорвать олимпийский праздник. Неужели же бесславный опыт предыдущей администрации так ничему и не научил администрацию нынешнюю?
Увы. Оказалось — ничему…
— Ты употребил слово «эксперимент», — сказал я Кену. — Для меня это эксперимент со знаком «минус». Ставить опыты на олимпийском движении опасно — это не подопытный кролик, которому хотят привить болезнетворный вирус, чтобы посмотреть: помрет или выживет.
— Ну, раз в дело пошли метафоры, худо мне придется, — попытался отшутиться Кен. — Ты словно не со мной разговариваешь, а уже диктуешь свой очередной комментарий. Или даже пишешь книгу. Об экспериментах над олимпийским движением. Как ему пытаются привить вирус коммерциализации, профессионализма, наживы. Как его пытаются ослабить и сделать игрушкой. Ты ведь в «Советском спорте» об этом уже не раз писал, я в курсе…
— И разве я был не прав? Просто я люблю спорт, он стал делом моей жизни. Мне по душе праздничная атмосфера соревнований, я искренне радуюсь, когда вижу молодых людей, встречающихся на спортивных площадках, сражающихся, жаждущих победы — и улыбающихся, пожимающих друг другу руки. Часто говорят: спорт — посол мира. И ведь это действительно так! Хотя, знаешь, ты подал мне идею. Газетные комментарии — одно, книга — совсем другое. В книге, можно поразмышлять, обобщить, сопоставить…
Мы сели в машину. По дороге Кен принялся рассказывать, что в дни Игр «Лос-Анджелес таймс» будет издавать спортивное приложение на 36 страницах. Технические результаты, подробности соревнований, очерки о чемпионах, информация из Олимпийских деревень. В общем, все-все-все.
— И конечно, реклама?
— Не без этого, — улыбнулся Кен. — Мы же в Америке…
Он включил радио, и для нас запел самый модный тогда американский эстрадный исполнитель Майкл Джексон. Машина поднялась на вершину холма, и нам открылась величественная и одновременно устрашающая картина: освещенные островки-поселки в море темноты и между ними — дороги, фары, дороги, фары. Машин было столько, что казалось, будто в этот предполуночный час все лос-анджелесцы до единого оказались за баранкой, демонстрируя мощь своей автомобильной цивилизации.
Глядя в окно, я размышлял о будущей книге. Мне хотелось, чтобы это была острая книга, чтобы в ней честно рассказывалось обо всем том, что стоит на пути олимпийского движения.
И еще я подумал, что это должна быть очень личная книга. О тех проблемах, которые волнуют меня. О тех людях, с которыми мне довелось встречаться.