Кто такой Лу Шортино?

В Риме Чеккароли организовал все…

В Риме Чеккароли организовал все как нельзя лучше. На party после премьеры в «Хасслер Вилла Медичи» присутствовал практически весь цвет итальянского кино: Де Анджелис, Ломбардо, Бернабеи, все руководство «Титануса», «Медузы» и «Люкса». Были здесь также многочисленные актеры, актрисы и актрисульки, сценаристы, воинственные критики и папарацци. Подумать только, Чеккароли где-то откопал фотографию, на которой Грета и Камерон снялись вместе: обе с голыми титьками, смеясь, отмахиваются от здоровенного bodybuilder's.[46] Он взял да и передал ее в римские журналы, в результате чего в отель набежала огромная толпа папарацци, которые, едва завидев входящих Фрэнка и Грету, бросились на них как стая бешеных псов.

– You are not ashamed like Cameron, Greta?[47]

– Tell us something about Cameron![48]

– Все отлично, – отвечала Грета, сияя голливудской улыбкой. – Рим великолепен!

Фрэнк, нацепивший ради такого случая белый смокинг с черным галстуком, предостерегающе сжал ее руку. Видимо, сжал слишком сильно, потому что девушка вскрикнула: «Ах!» Вот зараза, подумал Фрэнк, нежная какая, скажи на милость! Тут Грета споткнулась. «Я сделал тебе больно, honey!» – всполошился Фрэнк и, наклонившись, принялся ласково поглаживать ее лодыжку, изо всех сил стараясь не дать брюху вывалиться из белого двубортного смокинга.

– It's nothing, Фрэнк, ничего страшного, – не снимая с лица улыбки, откликнулась Грета.

Какого хрена эта потаскуха все время лыбится, злился Фрэнк, пока фотографы слепили их светом вспышек.

Впрочем, никто не стал бы отрицать, что у Греты хватало причин улыбаться. Во-первых, все эти фотовспышки означали fame and money,[49] а во-вторых… Во-вторых, даже fame and money не занимали сейчас ее так, как другая мысль. Этим утром, приглашая на вечеринку, Фрэнк ласково погладил ее по щеке. Неужели Фрэнк… Нет, быть того не может… Неужели он в меня влюбился?…

Фрэнк почувствовал, как рука Греты сжала его руку. Какого хрена, что на тебя нашло, дура? Но Фрэнк улыбнулся ей в ответ и еще раз легонько сдавил ее ладонь – приходилось сохранять хорошую мину при плохой игре.

У Греты блестели глаза. В ее головке вихрем пронеслась мысль, по меньшей мере раз в жизни осенявшая всех на свете Грет. А чего я хочу на самом деле? Такой жизни, как у Камерон и Шарлиз? Виллу в Беверли-Хиллз и аттик на Пятой авеню? Или с меня довольно, чтобы этот коротышка отвез меня в загородный коттедж и я смотрела бы из окна кухни, как он рубит дрова? А когда я сделаюсь беременна, он будет гладить мой огромный живот?

Нет в мире ничего легче, чем заставить такую женщину, как Грета, да и любую другую, поверить, что она любима, – эту банальную истину наизусть знают все соблазнители и сутенеры.

Они подошли к входу в отель, откуда им навстречу с озабоченным видом спешил Чеккароли.

– Фрэнк, я продумал, как рассадить гостей…

– Чеккаро, я уверен, что ты все придумал отлично, – поспешил успокоить его Фрэнк. – Куда ты посадил Грету, справа или слева от меня?

Чеккароли занимался организацией всевозможных приемов уже много лет, но, несмотря на это, слабо разбирался в тонкостях этикета. Грету он планировал усадить рядом с известным критиком, напротив Фрэнка.

– Разумеется, Фрэнк, Грета сидит справа от тебя, – не растерялся он.

В ресторане на шестом этаже отеля Фрэнку пришлось пожимать сотни потных рук. Один болван сменял другого, пока какой-то тип в блестящем голубом галстуке, с крашенными под седину волосами и рожей прохиндея не вцепился в него мертвой хваткой. Изумительный отель, ах, какой вид, площадь Испании, Пантеон, купол, Эйзенхауэр, английская королева…

– Thank you, но я уже все знаю про «Хасслер», – наконец нашелся Фрэнк. – Лет десять назад мне рассказывал о нем мой друг Джон Готи, который провел здесь two weeks.[50] – Три секунды замешательства – и зануда исчез.

За столом Фрэнка собрались сплошь знаменитости и нужные люди из «Де Анджелиса», «Титануса», «Медузы» и «Люкса». Леонард сидел прямо напротив Фрэнка, рядом с итальянской писательницей, явившейся на прием с кислой миной и с мужем, не то режиссером, не то актером, дальше шли известный критик, какой-то мерзкий тип в таких же мерзких очках и президент престижной литературной премии – неугомонная старушенция, которая то и дело спрашивала Грету: «Ты не хочешь воды, детка? Ты устала, детка?» Детка, по-прежнему сияя, впервые на памяти Фрэнка с аппетитом приканчивала тарелку пасты, шьялателли ди Сорренто with seafood sauce and zucchini flowers.

Разглядывая хрустальный бокал, заляпанный жирными отпечатками его собственных пальцев, Фрэнк почувствовал, как в нем нарастает волна раздражения. Макароны, потаскуха, старуха, мерзкий критик, идиотская идея притащить Грету в Катанию – все это действовало ему на нервы!

Его мрачные раздумья прервал голос мерзкого критика.

– Знаете, за что я люблю ваши работы? – Критик решил, что более подходящего момента показать присутствующим, что его, критика, позвали сюда не напрасно, ему не дождаться, и обратился к Леонарду Тренту, готовый нести любую чушь, лишь бы все его слышали. – За высокий профессионализм. Достаточно посмотреть «Пластиковую любовь», чтобы понять: вы движимы твердым убеждением: кино существует, а значит, есть вещи, которые заслуживают к себе внимания, которые можно и нужно исследовать… Впрочем, аутентичный кинематограф всегда таков, и во все времена он был обращен против династических привилегий в искусстве. Возьмем Де Сику. Что, по-вашему, служило источником вдохновения Де Сике? Идеология? Нет, простое желание увидеть рождение и смерть образов и идей, достойных рождения и смерти.

Мне доставило бы удовольствие увидеть твое рождение и смерть, думал про себя Леонард, улыбаясь фальшивой улыбкой человека, которому приятна положительная оценка его таланта.

Мерзкий критик разошелся не на шутку. Теперь он склонился к очаровательной Грете, более всего напоминавшей ему клона Джейн Мансфелд.

– Вам нравится Де Сика? – спросил он, улыбаясь и демонстрируя желтые зубы с забившимися между ними ошметками zucchini flowers.

Грета в это время мечтала о steamed king prawns with Sicilian couscous, моццарелле и buffalo ricotta, которые она наконец-то отведает в «Баббо», итальянском ресторанчике в Вест-Виллидже, куда Фрэнк теперь уж обязательно ее поведет.

– Объедение! – немедленно отозвалась она. – Я ходила в «Сику» в Квинсе с Дрю и Квентином. A very hip restaurant![51]

Мерзкий критик, на мгновение утративший дар речи, сделал вид, что не расслышал слов Греты. Он снял очки и принялся протирать их уголком скатерти. Фрэнк судорожно сглотнул. Ему стоило немалого труда не надавать Грете пощечин при всем честном народе – впрочем, это был бы далеко не первый случай, когда он прилюдно лупцевал своих дам. Тем не менее он счел разумным просто засмеяться, сначала негромко, потом так, как позволяют себе смеяться за столом только италоамериканцы. Вслед за ним, как по команде, захохотали все остальные, а старушка-президент прошептала Грете на ухо:

– Знаешь, детка, когда я была в твоем возрасте, я часто ходила в тратторию, которая называлась «У Сике». Правда, это было в Неаполе…

Фрэнк понимал, что еще немного – и он взорвется. Боже, как же он ненавидел старуху, мерзкого критика, потаскуху Грету, писательницу с тоскливой физиономией и ее мужа, этих напыщенных итальянских продюсеров и этого придурка Леонарда, прикидывающегося педиком. Ему острой болью скрутило живот. Выпив полный бокал вина, он чуть не лопнул и решил, что отомстит Грете. Значит, объедение? Ну так теперь пей, сука, пей! И он щедрой рукой наполнил ее бокал до краев.

И тут на него снизошло озарение.

– А по-моему, – обращаясь к мерзкому критику, проговорил он, – один из лучших итальянских режиссеров – это Франко Дзеффирелли. «История одной малиновки» – have you seen it?[52] Образы, что ни говори, достойные рождения и… Ну, полагаю, вы меня поняли…

– Эстетский китч, – скривилась писательница с кислой миной.

– What? – не понял Фрэнк.

– Нет, но… – развел руками мерзкий критик. – Не знаю, был ли Дзеффирелли свободен от династически-кинематографических привилегий… К тому же он всем обязан Висконти и…

– Дзеффирелли – один из наших величайших гениев, – перебил его Бернабеи и поднял бокал с вином.

– Браво, Зефирелла! – подхватила Грета, с трудом удерживая в руке свой полный до краев бокал, чтобы его содержимое не выплеснулось на белоснежную скатерть.

– Вива, Зефирелла! – явно придуриваясь, заорал Леонард и вслед за остальными поднял свой бокал.

– Вот именно! – согласился Фрэнк. Своими навыкате зенками он не отрываясь смотрел в смеющиеся голубые глаза Греты. – «Историю одной малиновки» надо изучать в movie's schools. Это прекрасная moving love story, настоящая история любви в восхитительном обрамлении барокко Катании. Накал чувств, взрыв страстей на фоне картины изумительного сицилийского города! На той самой улице… Черт, забыл, как она называется…

– Та, где монастырь? – уточнила старуха-президент.

– Exactly, – кивнул Фрэнк. – Там еще полно церквей, исторических памятников, галерея рядом с монастырем… – Фрэнк задвигал руками, показывая, как расположены галерея и монастырь.

– Это мост Капинера, – сказала старуха, не сводя с Греты выцветших серых глаз. – Иначе мост Малиновки. Туда и сегодня влюбленные приходят целоваться.

– Точно, – повторил довольный Фрэнк.

Грета накрыла своей ладонью руку Фрэнка и испустила глубокий вздох. Почему жизнь иногда такая несправедливая, а иногда, наоборот, такая прекрасная и longing?[53]

– Ты отвезешь меня туда, Фрэнк? – проворковала она.

– Куда? – Физиономия Фрэнка лучилась довольством, как в тот день далекого детства, когда он отделал сыночка Кармине Какаче, несмотря на то, что тот был на три года старше. Парню вздумалось издеваться над ним, Фрэнком.

– На мост Капонера, – шепнула Грета.

– Ну конечно, детка! – улыбнулся ей Фрэнк.