Кто ты, Эрна?

Глава первая Другой мир

Маме мы, я и папа, не стали говорить, что мы ходим в Плывуны. Зачем? Кстати, как только папа стал Стасом, то есть вселился в его тело, он больше не мог просто ниоткуда брать деньги. Его «секретный» костюм пропал вместе с рулоном линолеума, не того, который отодрался в комнате Стаса, а того, который оторвался в большой комнате, маминой. Если объяснить упрощённо (так папа выражался), то вся энергия Плывунов наполняла как раз его костюм, и уж «забрать линолеум» для Плывунов было намного легче, чем водить папу всё лето по нашему конечному миру. Кажется, я разговариваю папиными словами… Папа… Папочка… Лицо Стаса очень изменилось, когда он перестал быть Стасом. Оно стало спокойное, доброжелательное. Папа сразу поправился, он ел много, я его даже останавливала. Папа хотел по старой доплывунской привычке и пиво начать пить, но я ему запретила. Пиво вредно для сосудов, у него и так склонность к «густой» крови. Папа надел очки. Вообще глаза — слабое место всех выходцев, не людей (хотя папа теперь — нормальный человек). И потом: через очки они могут видеть, то, что не можем видеть мы, люди. Вроде транслятора что-то.

Случай произошёл уникальный. Оказывается, у Плывунов есть враги — кладбищенские. То есть, король забирал нужных ему с кладбища. И сначала они, в том своём загробном мире были безумно рады (а ум у них есть, это абсолютно точно, поумнее наших, живых). А рады были потому что родня доставала своими причитаниями. Придут на кладбище и рыдают. А ещё хуже — не ходят на кладбище, но всё время помнят, вспоминают. Папа сказал, что в Москве есть такое кладбище — Ваганьковское. Так они все в Плывунах, так по ним убиваются. Папа называл фамилии ваганьковцев, но я таких и не слышала. И вот в один прекрасный момент Плывуны вышли из-под контроля… не знаю как сказать, ну главного их, который зло сеял в мире живых, а в своём кладбищенском мире устраивал умершим вечные пытки за то, что они слушали его, пока жили. Подлый такой злобный разум. Он имеет власть над всеми людьми, его фишка — деньги и драгоценности. Денег у нас с мамой было ужасно в обрез, бриллианты мы продали в ломбард. Отчим хранил всё своё в сейфе. Наверное, в момент его отъезда, когда папа стал ходоком, в сейфе ничего не было, ни денег, ни золота. Бабушка, которая меня признавать не хотела, на кладбище ходила, тосковала, а мама ни разу не была на кладбище, она ни разу не смотрела на плиту-памятник. Не видеть надгробную плиту — это тоже было условие, что плывуну открыт вход в наш мир. Поэтому папа и явился к нам. Тут всё совпало. Наша квартира оказалась без покровительства злых потусторонних сил, денег было совсем мало и квартира, что называется стала «чистой». А любили и я, и мама папу очень. Я так вообще с ума сходила летом от гордости, что папа ко мне вернулся. Ещё важно. И я, и мама сразу поверили в папу. У нас не было сомнений. Игрушки-то в ящике шебуршали и после его смерти. То есть, энергия из плывунов в нашу квартиру посылалась и до этого. Стас падал на ровном месте, и я тоже. Это плывуны пробовали силу — папа мне всё объяснил.

Надпись на надгробии. Вот тут начинается самое интересное. Плывуны такие сильные, что оживили моего папу. Но и кладбищенские сильные. Они любят порядок. Цифры и буквы на надгробии им поменять или ликвидировать — раз плюнуть. И на бывшей папиной плите дата рождения и смерти теперь другие — не Стасовы и не папины. Папа, как это увидел, мы с ним сразу в Плывуны побежали. В Плывуны попасть ничего сложного. Надо прийти к пруду, жаль что его облагородили, за решёткой было бы спокойнее, или подойти к хоккейной коробке на площадке в южной части города — вот и всё. Там у Плывунов официальные выходы и должны быть проводники. Но папа, первый ходок, выходец то есть из плывунов, он по умолчанию и проводник. Нужно держаться за плывуна, и тогда в Плывуны попадёшь. Но папа говорит, что можно и самому попасть. Например, тоскующий родственник, которому плывуны знакомы, он может просто представить их пространство, подумать о них. Но я не пробовала так, я всегда с папой. Мало ли что, всё-таки другой мир. И там всё тени. Но тени — они как люди, могут и взлететь, могут ползать, вытянув руки по швам. У них там отверстия в стенах, как вход в грот, они могут из этих стен выползать. В плывунах ещё — это очень важно! — времени нет, там вечность. Вот мы с папой зашли в плывуны. Побыли. Решили выйти обратно. И вот тут можно представить место, где ты хочешь оказаться, и ты там окажешься. В пределах их резиденции конечно. Резиденция — это их территория. Это наш город и пригород. То есть я из плывунов сразу могу очутиться у двери в квартиру, и войти — типа: мама я домой пришла. Это очень удобно, и за маршрутку платить не надо. Кстати о маршрутках, теперь понятно почему тогда на прогулке в маршрутке злые люди оказались. Потому что там и не люди были, некоторые маршрутки связаны с кладбищенскими. В их подземелье можно попасть, когда едешь на маршрутке. Но как — я не знаю. У них подземелье, потустороннее, понятно, пространство, параллельный мир, а у плывунов пространства не только под землёй, но и в пространстве над землёй, и даже в безвоздушных сферах. Но для дислокации плывунам важна вода, подвижные воды. Они могут воды призвать, притянуть, если местность выбрали, а могут, наоборот, убрать, если дислокация неудачная, и кладбищенские сильные. Кое-где — а у плывунов резиденции по всему миру! — кладбищенские плывунов побеждают, и тогда плывуны вынуждены уползти или улететь. Случается и такое, но всё реже.

В нашем городе Плывуны не просто обосновались, но и выпустили ходока. Город они выбирали, чтобы был древний и стойкий. И в бунтах средневековых последний наш город сдавался, и в первую мировую себя проявил, и во ВОВ город не пропустил врага, не взяли его немцы. Упрямый город, и смертей много. И кладбище большое. И море недалеко, река так совсем почти рядом, отдыхающих много, несчастных случаев соответственно тоже. И народ у нас занудный, особенно это калмыков касается, которые восточнее нашего города. Ну и рельеф степной плывунам «понравился». Деревья изменяют потоки энергии, леса плывунам не подходят. Энергия из тоски вырабатывается, это я уже говорила. Тоске в степи хорошо «гулять», тогда её легко можно собирать или аккумулировать.

Кладбище в городе сильное, старое, древнее, огромное. И кладбищенские возмутились тому, что из нежизни папа перешёл обратно в жизнь. То есть, живёт второй раз, пусть и в другом теле — его-то тело давно разложилось, его нет. И тут нет никакого воскрешения, почти нет волшебства. Всё по-новому у плывунов. Они изобрели такой способ возвращения, попробовали. А кладбищенские, их главный, возмутились и тоже пришли в движение, вышли из вечного спокойствия, встали на тропу войны. Их можно понять: рушатся тысячелетиями установленные законы: мёртвый не может вернуться в конечный мир. Кладбищенские против папы. Папа это понял, когда на своём камне увидел чужую дату рождения, не Стаса. Дата смерти совпадала со Стасовой. Мама говорила папе о Стасе, что это натурально убийство, а папа говорил, что это даже смешно так говорить, потому что он Стас и есть, и всего лишь душу его предательскую извёл и заменил своей, вот и всё. Мама отвечала, что и его душа была предательская, но папа говорил, что да, он не спорит, но он изменял семье с рыбалкой, а не с человеком. На что мама ответила, что у него ещё всё было впереди. А папа ответил, чтобы она успокоилась, не нервничала, не бередила старые раны, не будоражила память, он получил сполна, всё осознал, и достаточно мучился. А мама возражала, что это не дело, сделать, разрушить всё, а потом осознать. Если дело сделано, поступок совершён, говорила мама, то недостаточно сказать: «Ах, я виноват!». Сколько крови и нервов папа ей попортил, и теперь, значит, осознал. На что папа маме сказал, чтобы она поменьше цитировала Достоевского. Мама тогда замолчала, лицо у неё стало недоумённым, и она спросила папу: с каких это пор он знает, что писал Достоевский. А папа ответил, что в Плывунах сильно поумнел, образовывался как мог, это тоже было причиной, что Плывуны доверили ему миссию ходока, небывалую миссию. Тогда мама стала язвить и говорить, что Плывуны, получается, как школа, а папа ответил, что не надо ехидничать. Да: в Плывунах все могут реализовать себя, Плывуны проповедуют светлую душу, у них культ творчества и образования. Мама ответила, что очень рада, что папа наконец полюбил читать. Тут папа взъелся и стал кричать, что если мама думает, что ему было легко, она ошибается, папа сказал, что дикие физические и душевные боли он перенёс этим летом, он до сих пор чувствует себя опустошённым, не привык к новому телу — и это было заметно по движениям, они не всегда были точными. Мама с папой постоянно поругивались. Но ругаться можно по-разному. В нашей семье появилась надежда, появился смысл, мы теперь жили друг для друга и друг друга поддерживали. И вот такая подстава на кладбище. Имя-то папино должно остаться на гранитной плите, а даты должны измениться на даты рождения-смерти бывшего хозяина тела Стаса…

Папа с самого начала меня предупредил, что с ним будут бороться, стараться его уничтожить. Потому что нарушен извечный порядок, нарушены законы мироздания. А как увидел, что дата на плите не та, вздохнул как летом, до обретения тела отчима:

— Начинается.

— Да что начинается? — я так переживала за папу. Я так холила и лелеяла то ощущение, когда рядом с тобой настоящий любящий отец пусть и в ином чем до смерти обличии.

— Началось!

И вот мы с папой побежали в Плывуны после того, как увидели даты. Я с ним и до этого в Плывуны захаживала. Папа меня ознакомил на всякий непредвиденный случай: мало ли что, случиться, стрястись в любой момент может всё, что угодно. Но, просто удивительно: я не очень испугалась. Я была настроена на борьбу. За лето я в этом деле поднаторела, перевоспиталась из тихой и забитой, в если не смелую и решительную, то в хладнокровную это уж точно. Конечно я изменилась! Я выглядела теперь нормально. И одежда на мне лучше сидела. И с шитьём наконец-то стало получаться. А раньше-то никак. На кукол шить всегда получалось отменно. А на себя или маму — кривое-косое всё. Надо сделать всё, чтобы папу не уничтожили. В конце концов уникальный шанс нам всем дан. Отчим пострадал, без вопросов. Но мне его почти не было жалко. Вёл бы себя нормально, как раньше, ничего бы этого не произошло. Я считаю предательство — самым большим злом. Он предал маму. И в какой-то степени меня. Это очень больно. В школе, классе так в первом — четвёртом, меня тоже предавали. Начинаю с кем-нибудь дружить. (Замечу, что первая я ни к кому не лезла, на дружбу не напрашивалась.) А потом меня бросят. Если ссора, это ещё понятно. Но бросали и просто, без ссары, и даже «привет» говорить переставали. Это очень обидно. Мы же в ответе за тех, кого приручили!

И вот я с папой во второй раз в Плывуны зашла, или очутилась, что точнее. Папа мне сказал остаться в комнате, а сам ушёл. Он пробовал в отверстие в стене проползти, но у него ничего не получилось — он же теперь человек. По старой привычке папа пытался полететь, исчезнуть, переместиться, даже меня предупредил, чтоб не пугалась — ничего у него не вышло. И он пошёл обычным пешкарусом, искать кого-то. Кого — не сказал.

Плывуны — сказочное пространство. Ну что-то по аналогии есть общее с волшебным лесом из разных фильмов-сказок. Только леса нет. Плывуны — это помещения и берега водоёма. Лес — не их стиль. Но в Плывунах есть та же черта, что у волшебных лесов. Можно и клубок волшебный встретить, и того, кто тебе нужен, и перемещаться моментально в совсем иное по виду пространство. Новичкам обыкновенно плывуны являются в стиле хай-тек. Многоэтажное здание, множество комнат, и отверстия, как дверь за очагом папы Карло, что-то наподобие.

Я осталась одна в комнате. Комната была совершенно пустая. Но я уже знала, что можно её легко поменять — папа мне рассказал этот секрет. Я представила расписные стены как в мультике «Аленький цветочек», и мебель представила в таком русском духе. В кружке рукоделия нам говорят, что это не русский дух, а псевдорусский, что такой лубок, но в куклах это допускается. И вот я представила. Тут же комната изменилась. На стенах стали проявляться рисунки. Из-под пола, как в убыстренном видео, вырос мощный приземистый стол и лавка. Скатерть тут же постелилась, возникнув откуда-то с потолка.

— Свечи тебе или обычное освещение? — услышала я голос. Вздрогнула, обернулась. Передо мной стояла та женщина, которая подарила мне перчаточных кукол (кстати, любимая горбоносая старушка пропала, как только папа стал живым). Женщина была побрита наголо, одета в прозрачные ткани. Похожа на призрак.

— Я не призрак. — я уже знала по папе, что плывуны читают мысли, но всё равно вторично вздрогнула.

Тут же женщина предстала передо мной с обычной своей короткой стрижкой, в джинсах и в удивительной связанной на крупных спицах кофте с запАхом. Удивительна была и её обувь. Лапти! Но не такие традиционные похожие на калоши, а плетёные прям по ступне, облегающие ступню, и шнуровка по лодыжке. Очень необычно!

— Вот… Решила, что в эстетике комнаты вполне уместно, — она улыбалась. Она была совершенно живая, телесная, и на передних зубах у неё темнели точка кариеса…

— Присаживайся, — женщина протянула руку, тут же возникла мощная табуретка. Я поблагодарила, села. Женщина продолжала стоять, она прохаживалась по полу. Плывуны обычно скользят по полу, я их уже видела в свой первый ознакомительный визит. А женщина просто ходила. Она была жива, это абсолютно точно.

— Ну как ты поживаешь? Полегче стало?

— Угу, — ответила я.

— Угощение не предлагаю. Знаешь, наверное, в Плывунах никто не ест.

— Угу, — повторила я, хотя не знала об этом.

— И время. В земном мире ты не теряешь время. Задержка максимум две секунды. С момента захода и до выхода.

— Угу, — в третий раз угукнула я. Это я знала.

— Папа твой на приёме. Сейчас ему предложат на выбор возможные формулы и схемы поведения. А пока я тебе объясню, что к чему. Готова?

— Конечно. Я всё забываю вас поблагодарить за те куклы. Они у меня самые любимые.

— Ну что ты, мой голубчик.

«Голубчик»… Так называла меня бабушка, мамина мама.

— Это тебе спасибо. Если бы не ты, папа твой так и оставался бы с нами.

— Спасибо, — повторила я. А что ещё я могу сказать людям, то есть нелюдям, которые вернули мне папу и убрали отчима.

— На здоровье. — улыбнулась женщина. Улыбка её была такая открытая, такая искренняя. А не такая, как в журналах про звёзд — оскал, а не улыбка. Эта женщина была такая душевная… Я вспомнила, как она стояла среди старушек у рынка, на газете (бесплатной, для рыболовов) разложены игрушки…

— Забыла представиться. Эрна. Но можешь звать меня Мариной. Как тебе больше нравиться.

— А…ааа… А отчество? — ну как я без отчества буду звать такую супер-тётеньку?

— Отчество у нас не принято, мой ангел.

«Мой ангел» — так обращалась ко мне бабушка, когда нужно было меня уговорить. Однажды я ходила босиком на даче и занозила ступню, истерила, боялась иголки и бабушкиных ковыряний в моей коже. Бабушка всё меня уговаривала…

— Аааа. Тогда Эрна буду к вам обращаться.

— И замечательно, Лора. Плывуны возлагают на тебя большие надежды.

«В смысле?» — подумалось мне. Если честно, я не торопилась в Плывуны. Мне хотелось оставаться живой.

— В смысле, что нам нужны куклы. — рассмеялась Эрна.

— Какие куклы? Мои?

— Только твои! Работы будет много.

— Да пожалуйста, — говорю. — Вам какие из моих? Мягкие, каркасные, с головами и руками из полимера? Ваши тоже вернуть?

И тут я осеклась. Я же не могла дома отыскать свою любимую бабушку с горбатым носом. Она мне так помогала летом, а я её не уберегла…

— Нет, нет, голубчик. Не переживай. Эта кукла, как ты говоришь, бабушка, мы её забрали у тебя сами. Она — стражник.

— Как?

— Понимаешь, Лорочка, это не куклы, то есть не совсем куклы. Ну что-то, если хочешь, вроде шпионов. Но не ищеек. Эта кукла должна была оберегать твоего папу от злых. И сейчас она в вашем конечном мире, тоже на работе. Охраняет кое-кого от кладбищенских.

— Где на кладбище? Что на гладбище?

Эрна не отвечала на мои вопросы, она продолжала свою мысль:

— Она как человек, живая. Она сейчас не кукла. Это достаточно сложно было провернуть.

«Провернуть» — отметила я какое-то не очень честное слово.

— Ну или организовать — раз тебе «провернуть» не нравится.

Ой! Всё читает! Все мысли! Как бы вообще не думать?!

— Думать надо обязательно. Без мыслей голова пуста. Но это отступление. Так вот: сущностью в виде куклы был и твой папа. И бабуля наша подпитывалась, лёжа в вашей квартире, набралась сил. И стала стражником. Она теперь как человек.

— А душа в неё может вселиться?

— Нет. У кукол свои функции. Они наше изобретение. Впрочем, это не важно. А важно то, что ты здесь в Плывунах должна нам мастерить кукол.

— Стражников?

— Не только. Но куклы должны быть сделаны здесь. Тогда мы будем иметь над ними контроль, руководить.

— Бабуля та была добрая.

— Бабуля эта, мой ангел, кукла старая, с биографией. А ты нам сделаешь кукол сама. Ты нам очень поможешь этим. И твоему папе тоже.

— Ему угрожает опасность?

— Не то слово, Лора, не то слово. А твоя главная задача мастерить на кукол. — внушала и внушала одно и то же Эрна. — Разных, и мягких, и с головами. И всё это ты должна делать здесь, у нас. Ты должна как можно чаще посещать Плывуны и работать. Поможешь?

— Помогу, — а что я могла сказать. Я расстроилась. Меня хотели использовать. И я конечно всё выполню, но как-то неприятно.

— Не думай так, — Эрна подошла, села рядом со мной на лавку, взяла меня за руку. Мне сразу стало спокойно. Уж не гипноз ли это?

— Нет. Не гипноз, дорогуша. Вот наш план вкратце. Когда твой папа стал настолько сильным, что уничтожил отчима и вселился в него, духи зла, кладбищенские тени, нашли душу твоего отчима. Они летали по городу и схватили её, как только она освободилась от тела. И вот в это же время в больничке умирает человек. Не старый, но умирает. Как только он умер, твой отчим заселился в его тело.

— А как же душа того?

— Душа того человека в загробном мире. Она теперь над папиной могилой.

— То есть, дата рождения на плите — того плохого человека?

— Ну почему плохого, — Эрна не улыбалась, отпустила мою руку, положила руки на колени как дети в детском саду. — Обычный человек. Его тело умерло от неизличимой болезни, смерть была ожидаема, никто бы не расстроился. И попытают его душу, и помучают в их любимом аду. С его душой ничего особенного не произойдёт. А вот тело…

— То есть Стас теперь в чужом теле?

— Да. И он очень хочет отомстить твоему папе, при помощи наших врагов. Он настроен вернуть своё тело. Нормальное желание. Кладбищенские не сильны, мы сильнее. Они сейчас потратили силы, накопленные чуть ли не за пятьдесят ваших земных лет, они должны восстановиться. Операцию провели очень грамотно. Мы рассматривали такой вариант, но вероятность его была мала. Но что произошло, то произошло. — Эрна вздохнула. — Дальше слушай, голубчик. Твой папа станет руководить в твоём же Доме Творчества кабинетом куклотерапии. Он тебе объяснит, что это такое. Это будет его официальное место работы. Куклы будут сделаны тобой здесь. Иногда, во всяком случае мы так планируем, они, как наша бабуля, будут пропадать…

— Превращаться в стражников? — перебила я. Ну всё! Сейчас Эрна сделает мне замечание, что я перебиваю. Но нет! Вот это интеллигентный человек.

— Наверное, будут стражниками. Всё наши новые разработки. Мы надеемся, что расчёты правильные, и ничто, что касается кукол не пойдёт не так. Стражники — достаточно простая система.

— Какая?

— Они блокируют входы в Подземелье.

— Какое Подземелье? Ваше?

— У нас не подземелье дорогая, — расхохоталась Эрна. У нас новый мир умерших. А Подземелье — исконно кладбищенские территории. Но конечно, — она ещё громче захохотала. — Если будут копать под кладбищам усердные землекопы, как они это делали на нашем выходе, то никакого подземелья они не увидят.

— А зачем блокировать выходы?

— Не выходы. Входы. Обязательно надо мешать кладбищенским. Они итак возмущены потерей своего господства. Они будут стараться затащить к себе и договориться, чтобы живые работали на них. Это действительно похоже на шпионскую игру. Но эта не игра. На тебя мы возлагаем все наши надежды, мы будем очень тебе благодарны. Стражники должны защищать наших.

— Как это — защищать «наших»?

— Наши — это такие же как ты.

— Как я?

— Да. Твои ровесники. С творческими способностями. Они нам нужны. Ты хочешь спросить «зачем»?

— Зачем? — спросила я. Я, наверное, хотела задать этот вопрос. А может и нет.

Эрна встала, заходила вокруг стола.

— Всё просто, Лора. Плывуны хотят насаждать добро. Но разве добро можно насаждать, спросишь ты. А я отвечу: да, можно. Мы пробиваем выходы в мир по всем странам. И насаждаем добро, навязываем его.

Мне стало страшно.

— Не бойся. Хорошим людям это только на пользу. Мы хотим, чтобы плохих стало меньше. Ты спросишь: как мы решаем, кто плохой, а кто хороший. Много критериев. Мы хотим понемногу менять конечный мир. Мы всё делаем честно и справедливо. Кладбищенским это невыгодно. Они карают за грехи после смерти. А мы караем до смерти. Вот наше главное отличие.

— То есть: вы убиваете?

— По-разному, Лора. Лучше выразиться «наказываем». Тогда у человека есть шанс всё переосмыслить и исправиться. Но мы никогда не тронем просто так. У нас на это нет полномочий. Мы же подпитываемся энергией обиженных и оскорблённых, а не только тоской. Теперь вернёмся к «нашим». Мы решили разрешить вход молодым творческим людям. Чтобы они через своё творчество несли добро в ваш мир. Да и просто хотим дать людям возможность творить. Увы, в вашем конечном мире, это иногда бывает сложно. Зло не дремлет ни секунды. Красота и сила искусства — первые враги зла.

— А я творческая?

— Да. Мы искали мастера по куклам. Нам он нужен был прежде всех.

Я вспомнила рынок, разложенные перед входом тряпки и газеты, и разнообразное старьё на них, Эрну… Такая же простая, улыбчивая — все хотят продать свой товар, и она тоже.

— А вы что? Не человек?

Эрна остановилась, улыбнулась:

— А ты как считаешь?

Мда, невежливо отвечать вопросом на вопрос.

— Человек! — уверенно сказала я.

— Верно! — рассмеялась. — Но умею больше, чем обычный человек. Силы у меня другие.

— Потусторонние?

— Я бы даже сказала: внеземные, — Эрна перестала смеяться, стала серьёзной.

— Ну что, Лора? Готова начать?

— Сейчас?

— Сейчас ты устала. А так в любое время подходи в парк между улицами или к хоккейной коробке. Проводник проводит тебя. Единственное… — Эрна запнулась. — Когда на поверхности лёд, мы бессильны и ты к нам не попадёшь. Энергия у нас в жидкостях, а лёд нужно топить нужно. Такой вот выверт. Но есть проводник. Он всё сделает и в лёд. Проводники знают, что надо топить лёд.

— А проводники тоже куклы?

— Нет. Что ты. Они плывуны. Им даже разрешено недалеко от входов прогуливаться. Радиус зависит от погоды, то есть от энергии ветра, солнца, луны и самой поверхности. В среднем, на метров пятьдесят вокруг входа они могут отходить. Дальше — нет.

— А-ааа. Понятно.

— Не волнуйся: проводников видят только их родственники, истосковавшиеся друзья и посланники.

— Посланник — это вы?

— Нет. — рассмеялась Эрна. Смех её был тихий, он успокаивал, он завораживал. Я чувствовала себя спокойно, почти не зажато. — Я посвящённая, а посланница как раз ты, Лора. Посланники — это и есть наша надежда. Те, кто будут нести добро в ваш конечный мир. Об этом мы с тобой уже говорили.

— Угу. — я подумала, что это может быть здорово. Вдруг посланников познакомят и мы будем дружить?

А «угу» я проугукала потому, что вспомнила, что такие же надежды я питала, когда ехала первый раз в лагерь от школы, ну с нашей совсем ничего тогда не умеющей школьной гандбольной командой. Я думала: какой он лагерь, какие там будут корпуса и всё остальное. Я надеялась подружиться там с девочками из параллельных классов. Но вместо этого в лагере меня обижали в десять раз хуже, чем в школе. Э-эх. Нет! Посланники не могут быть обычными, заурядными. Эрна же сказала, что им будет присуще творчество. Интересно: девочки это будут или мальчики?

Но Эрна не ответила на мой молчаливый вопрос. Она просто стояла и смотрела на меня мягким обволакивающим завораживающим взглядом. Она выглядела так, как когда пришла сюда: наголо бритая, в прозрачных многослойных струящихся одеждах… Я почти не удивилась. Я расстроилась. Я поняла, что Эрна прекращает разговор.

— А знаете: я же и посланник, и родственница.

— Да, Глория, — как переоделась, так и обращаться стала официально. — Ты — едина в двух лицах, — улыбнулась. Это очень хорошо. Все посланники будут в этом плане такими как ты — они все потеряют родственников или друзей, будут тосковать по ним, встречаться с ними в плывунах. Гости к нам захаживают. Пускаем далеко не всех. В основном с расчётом на творчество.

— Гости — это люди?

— Да. Выбираем пока.

— А если человек не тоскует, он в Плывуны не попадёт?

— Нет, голубчик, — Эрна перемещалась, плыла как пава, напоминала Царевну-Лебедь с картины Врубеля, не на лицо конечно, а в остальном. — Нам нужны страдальцы. Хотя бывают и исключения. Мальчик, который тебе нравится… думаем его тоже пустить.

Ой! У меня ёкнуло сердце, заныло…

— Не убивайся по нему, Глория. Пустить — не значит выпустить. — сказала спокойно Эрна и стала похожа на Снежную королеву.

Но у меня опять ёкнуло в груди.

Появился папа. Он обнялся с Эрной, начал целовать её руки, благодарить, обслюнявил от восторга ей ладони.

— Ну-ну, успокойтесь, Максим Валентинович — она называла папу его настоящим именем. — Не стоит благодарности. Так встали звёзды.

Комната изменилась. На чёрном потолке — созвездия. По стенам тоже мерцали звёзды. По центру стоял круглый стол, он был белый и подсвечивался, освещая комнату. Воздушные одежды Эрны стали цвета ультрамарин — такой глубокий цвет. Одежды бежали, струились как вода…

— Смотрю: в хорошем вы расположении духа, Максим Валентинович.

— Не в плохом, — папа развёл руки, будто хотел вздохнуть полной грудью. Это движение у него появилось после «переселения». — Настроен на серьёзную работу.

— И на серьёзную борьбу.

— Конечно, Марина Викторовна!

Марина Викторовна! Он называет её земным именем. Или… Или она всё-таки умерла?

Но тогда бы она не могла появляться у нас. Ведь папа же первый ходок! Нет! Она живая! Живая!!!

— Главное не забыли?

— Столько главного, Марина Викторовна, голова распухает. Я же теперь не плывун, а человек почти обыкновенный. Отупел моментально.

— Ну, — развела руками Эрна. — Где-то прибудет, где-то убудет — закон физики. Третий, кажется, Лора, закон?

Я хлопала глазами. Я с физикой не дружу.

— Вот тебе и задание на дом. — расхохоталась Эрна. — Учить законы Ньютона. Ну и все королевские приказы выполнять. Возьмитесь за руки.

Мы с папой взялись.

— Куда хотите?

— Всё равно, — махнул рукой папа. — Где побезопаснее.

Мы оказались в квартире. Часы на стене тикали, показывали время час-двадцать дня.

На кладбище мы с папой вышли в одиннадцать. Пока доехали, пока перекусили в магазине и купили для отвода глаз фиалки в горшочках, пока ехали обратно и неслись к пруду… Как раз два часа, то есть два двадцать — туда-то мы не торопились. Да. Время в плывунах не существует.

— Папа! — спросила я. — А что это за королевские приказы?

— У Плывунов есть Король. Я же тебе говорил.

— Он злой?

— Нет. Совсем нет.

— Он главный?

— Почти совсем да.

— А кто ещё главнее?

— Лора! — сказал папа. — Нас это не касается. Это уровень не наших с тобой средних умов. Тут само мироздание.

— А Эрна. Кто она?

— Посвящённая.

— Это как.

— Она всё знает. За всё отвечает. Регулирует действия Плывунов.

— То есть она у него на службе?

— У кого?

— У Короля?

— Не уверен. — сказал папа. — Честно? — папа посмотрел на меня пристально: — Сам не очень знаю, — папа понизил голос, — иногда мне кажется, что это Король на службе у Эрны.

Глава вторая Любовь

И закипела работа. После школы я сразу шла в Плывуны, с рюкзаком, не заходя домой. Удивительное свойство. Пока я обитала в Плывунах, я не чувствовала усталости. Но, выйдя из них, я чувствовала себя уставшей, выжитой как лимон. Моя радость по поводу того, что время-то ни минуты не теряется, быстро улетучилась. Ты живёшь свою жизнь, тратишь её на Плывуны. Просто в сутках у тебя становится не двадцать четыре часа, а больше на сколько ты захочешь. Заходить в Плывуны надо было через хоккейную коробку или через пруд. Обычно я заходила через пруд, доезжала из школы на автобусе. Папа запретил мне ездить на маршрутках. Выходить же было намного проще. Нужно было только представить, где ты хочешь оказаться. Но надо было звать проводника. Без проводника выйти можно, но на то же место, то есть около пруда или на детской площадке. А с проводником Плывуны мне дарили волшебство перемещений. В Плывунах очень многое зависело от фантазии. Я сразу могла очутиться там, где представляла, а у папы это совсем не выходило. Но он и не мучился, не переживал по этому поводу. Он с радостью шёл домой пешкодралом, он боялся и маршруток, и автобусов, вообще был очень подозрительный. Папа выглядел очень озабоченным, в смысле, что постоянно ждал нападения. Все мы, я, папа, мама, были настроены воинственно. Папа не очень боялся смерти. Всё-таки, при самом неудачном исходе, это у него была бы вторая смерть. В шутку он называл себя «головой профессора Доуэля». Это после того, как увидел в Плывунах, в моей мастерской, головы и ручки наших будущих кукол… Да, папа часто бывал не в духе. Я же была почти всегда в приподнятом настроении и настроена на войну. Мне надоело ходить зашуганной и пришибленной. Но тут важно: с деньгами в нашей семье стало полегче. И пусть такого «золотого дождя», как летом, на нас не сыпалось, но и не было нищеты, как зимой и весной. Кстати, выяснилось ещё, что если бы мы кинулись покупать на папины деньги (на деньги Плывунов) драгоценности и разную технику, то папа бы ничего не смог: испытание деньгами мы с мамой не прошли бы. Но мы с мамой думали только о насущном: о еде и одежде, эта слабость плывунами разрешалась, по отношению к молодым женщинам особенно. А теперь мамина зарплата стала вдвое больше, папа с ноября официально оформлялся в кабинет куклотерапии. Он должен был стать психологом в нашем Доме Творчества. Он должен был помогать детям и семьям.

Я верила, что папу не убьют эти злые старомодные кладбищенские силы. Но я не всё понимала, ещё меньше знала. У меня была в Плывунах задача. Я должна была её выполнять. Мне некогда было сидеть и рассусоливать, размышлять. Когда работаешь руками, то есть, когда у тебя в руках ремесло, всё сразу кажется проще. Да: я больше работала руками, воображение почти не включала. Обычно же в кружке мне надо было выдумать куклу. Тут же образцы были. Они приходили ко мне живые! Эрна представила мне дзанни-плывунов. Это были маски комедии дель-арте. Я о таком и не слыхивала, мы ж всё русское-народное в кружке ваяли. Поэтому мне та бабушка и приглянулась так. Она была народная, но непохожая на кукол, которых мастерили в нашем кружке. Одежда похожа, но без панёвы, а весь образ — другой. И вот, значит, Эрна приводила ко мне прямо артистов. Но она сказала, что такие куклы она ставит мне в долгосрочный проект. А для кабинета психолога нужны зверушки из сказки «Теремок», которая начинается так: «Ехал мужик с горшками», ещё мне было задание сделать деда с бабкой и курочкой рябой, и остальными героями. Я сначала засомневалась — я животных почти не делала, только простецких божьих коровок. Но Эрна показала мне мастерскую, это было что-то необыкновенное. И глина там была такая пластичная, головы у меня с первого раза вышли просто классные, класснее не бывает. А уж мягкие игрушки… Карандаш сам рисовал по изнанке меха выкройку. То есть плывуны помогали моему мозгу, моей руке. Они знали, что им надо, но игрушка должна была быть рукотворной.

Мастерская перемещалась, или я не знаю, как это назвать. Я попадала сначала в комнату, которую папа шутливо называл КПЗ. Это всё были конструкции дома без внешних стен, можно было выйти на балкон и посмотреть А там проводник вёл меня. «Вёл» — это сильно сказано. Я дотрагивалась до проводника и попадала в совершенно другие пространства. Это были и коттеджы, и большие шикарные залы с расписными фресками, барельефами и лепниной — всё зависело от моего настроения. В этих помещениях часть пространства была как бы за пеленой марлёвки, тюля или белого прозрачного шифона, то есть затуманена. Проводник, тень, иногда очень милые лица, спрашивал, вздыхая:

— Отдых или работа?

Я всегда отвечала: работа.

Я была безумно благодарна Эрне за всё. Я считала себя ей обязанной. Повторюсь: я нисколько не жалела отчима, я считала, что он получил по заслугам. (А вот папа и мама так не считали.) Я считала Плывуны высшей справедливостью и была очень рада, что они начнут диктовать свои условия миру людей. А то, что это такое: кладбищенские сначала соблазняют людей, потом доводят их до смерти, забирают к себе и там делают с ними, что хотят, издевательство растянутое в вечности. Они подло поступают. А Плывуны пусть жестоки, но они жестоки к тем, кто делает подлянки, вяжет сети сплетен и интриг, мешает жить другим… И поэтому я работала, старалась.

Эрна сказала, что у меня много будет заданий, и что я познакомлюсь с другими посвящёнными, моими ровесниками и что мы многое должны будем сделать вместе. Ещё Эрна показала мне настоящие Плывуны. То есть они все были настоящие, но Эрна показала пространства, которые появились первыми. Это был замок. С серыми голыми стенами. Эрна объяснила, что это второй этаж замка. Король украсил, обустроил и обставил третий этаж. А второй, там где кухня, не успел украсить. И первые плывуны, обустраивали это пространство. Обустроенное пространство мне не показалось, я видела лишь серые каменные стены, но Эрна сказала, что у меня всё ещё впереди. Пространства подстраиваются под гостей — чем больше Плывуны доверяют гостю, тем разнообразнее помещения. В Плывунах была и природа, были и сады. Но эти сады были всё равно помещением, чем-то искусственным. Вот река или море, или пруд, плывунам удавались лучше. Это всё было как настоящее (или и было настоящее?), всё-таки подземные воды — их стихия. Были в Плывунах и животные. Но никогда нельзя было понять, настоящая эта тень животного или плывун прикинулся. Часто попадались ужи-шахматки, как у нас на дачном пруду, но это я знала — это плывуны, просто им так легче передвигаться. Я поняла, что плывунам легче быть птицей или ужом, чем тенью в образе человека. Так они экономили энергию. Тень в человеческом облике забирала больше энергии. А они ужасно потратились на папу, чтобы его вывести в наш мир, до сих пор ещё не могли вернуть прежние силы — это Эрна объяснила. «Ничего, — говорила Эрна (она по два раза заходила ко мне, пока я мастерила кукол. Мы с ней очень и очень дружили.). — Скоро Новый год. Череда бытовых убийств, смертей от возлияний, подпитаемся».

— Но Эрна, сказочная Эрна, — речь моя в Плывунах менялась, я сама не могла понять почему, всё-таки Плывуны были наполовину сказочным пространством, то есть они были реальным параллельными миром, другой реальностью, но они пытались создавать сказки через обустройство пространств на любой вкус, тут везде всё было пропитано искусством. — Волшебная Эрна! Это же ужасно, так вот ждать чьей-то смерти.

— Мы не ждём, Лора, — Эрна в тот день явилась ко мне в костюме строгого голландского покроя. Знаете: такие чопорные воротники и чёрные закрытые платья 16 века. Я сама не знала, но, попав в Плывуны, стала изучать историю костюма. — Мы не ждём. — Эрна обмахивалась удивительным веером, тоже достаточно чопорным, дополняющим ансамбль с воротником. — Мы как раз за то, чтобы случайных смертей было как можно меньше, это кредо нашего короля. Но, увы, мир устроен совсем не так. Зло испокон веков соблазняет людей…

— Но, Эрна, властительница судеб, вы же уничтожили Стаса, побили, в кавычках конечно, моих мучительниц в лагере. Они и в школе больше ко мне не лезут, я этого очень боялась. Мамины коллеги тоже пострадали из-за вас.

— Да: из-за нас. — платье Эрны из чёрного стало бордовым, а воротник и веер из белого чёрными. — Мы устанавливаем новые порядки. Совершил предательство, убийство, кражу — расплатишься обязательно, нашкодничал — тоже пострадаешь… Только так людей можно перевоспитать.

— Но Эрна, роскошная Эрна, вы же сама человек! А вдруг вы случайно кого-то обидите или предадите?

Она расхохоталась:

— Лора, мой ангел, человека мы судим по его намерениям. И запомни Лора: Плывуны раньше, до ходока и стражников — это жалость к несправедливости; Плывуны после ходока — это борьба с несправедливостью, да — жестокая, да — беспощадная. Но раз мы вывели из небытия нашу тень (пусть тут сошлись воедино сотни тяжело выполнимых условий), значит мы в состоянии поменять мир. Второй ходок нам пока не под силу, хотя кто знает. Но назначить посланников из конечного мира, которые бы донесли до людей мысль об опасности зла для их жизни, это мы можем. У нас большие планы…

— То есть, такие как я с проповедями должны ходить в народ? Так это всегда было. Разные святые и так далее.

— Нет! — Эрна была серьёзна. Теперь платье на ней искрилось, переливалось, как бензиновая лужа под солнцем. — Нет, дорогая моя. Проповеди мы оставим святым. Мы так далеко не планируем, это высшие сферы. Наши же посланники будут через искусство пытаться достучаться до людей, особенно до молодых, у них мозги восприимчивее. От этого и людям хорошим лучше, и нам меньше забот.

— Но вы питаетесь тоской!

Платье Эрны стало цвета глубокого синего бархата:

— Это так. А когда мы установим свои порядки в вашем мире, мы будем питаться раскаянием. Ведь если мы уничтожаем человека, а не кладбищенские, мы забираем его себе. Твой папа и попал к нам из-за раскаяния.

Такие разговоры не часто, но вели мы с Эрной. Я не могла всего понять. Но уяснила одно. Плывуны любят красоту и правду. К остальному они непримиримы и жестоки.

И ещё была причина, по которой я «подсела» на Плывуны. Когда началась зима, я увидела в Плывунах того мальчика, который танцевал в студии «Тип-топ». Я увидела его, потому что в Плывунах гости и посланники, то есть живые, всегда знают о друг друге. До этого я видела ещё мальчика, толстяка; если в нашем Доме Творчества концерт, он играет на красном рояле. И у него всегда брюки короткие, из под них видны носки и полоска голой ноги. Я музыку вообще не особо, пианино ещё ничего, а то как выйдет кто-либо с «дурой» и начнёт пилить смычком по ней — сразу можно бежать из зала. Балалайки с домрами тоже ничего, слушать можно, у балалаечников и костюмы яркие, праздничные, а остальное скучно. На концерте я всегда смотрела на ноги этого парня, и всегда его жалела. Потому что он полный, и я полная. Я видела в нём себя. А ещё я видела, как его мама, симпатичная, хоть и с крупными чертами лица, худая, седеющая и с пучком на макушке, отвешивала ему такой подзатыльник, что у меня сердце защемило — так мне его жалко стало… Тот парень приходил к Нике. Она часто и меня провожала в Плывуны. Это была его сестра. Она мне говорила, что он собирался покончить с собой — так его музыка достала, а точнее мама с музыкой, но Ника стала с ним «работать». Плывуны любое общение с гостями называют «работой». В общем, он прошёл кризис, и даже немного полюбил музыку. Мне про толстяка и Эрна говорила. Она говорила:

— Ты не одна. Ещё музыкант у нас. Театр и музыка — первые из искусств. По ним у нас теперь есть посланники. Осталось остальных выбрать.

Я отвечала в Плывунах за театр. Почему театр — понятия не имею. Толстяк — за музыку. А этот мальчик из «Тип-Топа»… Эрна очень неохотно сказала мне:

— С этим мальчиком путаница произошла.

— Как путаница? В Плывунах — путаница?

— Да, Лора. Бывает, что мы ошибаемся. Мы же огромный вселенский эксперимент. — она помедлила: — Но раз уж попал, пусть занимается, танцует.

Я посетовала, что он не танцевал на последнем концерте, а я так ждала. На что Эрна, спокойно, но очень коротко (что для неё несвойственно) сказала:

— Здесь потанцует.

Мне показалось, что Эрна не довольна им. И я не стала рассказывать Эрне, как ждала этот концерт, как тосковала, когда увидела в Доме Творчества афишу, где он держит на руках девочку, похожую на куколку с кукольным личиком… Да и что рассказывать, когда Эрна мысли читает. Но Эрна не ответила на эти мои мысли, она быстро в тот раз упорхнула.

А тогда… Мы смотрели друг на друга с разных уровней. Я не знаю, что видел он. Меня — это понятно. Я была в пространстве деревенского теремка — я как раз тогда ёжика лепила из глины, а потом шила ему штаны. И папа пришёл. И мы хорошо видели его. А мальчик сидел в «КПЗ», наверное. Он же был новичок. Ещё меня удивило, что он сидел в чёрном кресле. Я впервые такое увидела, но сколько не пыталась поставить и у себя такое, Плывуны отказывались выполнять мою просьбу.

И теперь, начиная новую работу, я всегда думала об этом мальчике. Эрна сказала мне, когда зашла забрать готового ёжика (очень долго я возилась со шляпой, много пришлось клеить по кругу тонких вырезанных из кружев узоров):

— Если ты так уж хочешь его видеть, то он на катке будет кататься. Приходи завтра с папой на каток.

— А где у нас каток?

— Как где? На хоккейной коробке, около площадки. Ты же там с Никой заходишь.

— Ой, Эрна, я глупая. А разве там каток? Там же в футбол играют!

— Нет. Иногда там заливает лёд один очень хороший человек (Эрна обо всех отзывалась так «очень хороший», «хороший», «не очень хороший», «кандидат на наказание», «из тех, кто обязательно будет наказан»). Понятно, когда это позволяет погода. Это недострой, Лора, должна была быть крыша и искусственный лёд. Впрочем, об этом и не стоит говорить сейчас. Так что можешь его там увидеть. — Эрна любила поболтать, пообщаться, она очень простодушно всё рассказывала, не из чего не делала загадку. А то у нас в классе один ботан, так его спросишь, он строить из себя начинает, не может по-нормальному объяснить. Меня это бесило. Учителя и то не с такими важными минами объясняют. А этот…

Поэтому я и удивилась, когда Эрна так мало рассказала о том мальчике с танцев, а на мои вопросы: «Его что? Выгнали?», она не ответила, что ей вообще не свойственно. Ещё я частенько спрашивала о будущем Эрну. Она не могла знать точно, но всегда правильно предугадывала, когда меня в школе спросят, а когда нет.

В тот день, когда она сказала о катке, Эрна была в холщовом платье, оно очень ей шло, это было совсем грубое домотканое платье (В Плывунах тени занимались ткачеством, вся одежда моих игрушек, была из тканей плывунов). Платье было подпоясано фартуком, поверх платья Эрна надела расшитую нерукотоворными узорами жилетку. Узоры реально нерукотворные: мастера — это всё тени. В плывунах, по-моему, было всё, в смысле мебели, одежды, обуви. Но где это было вещью, а где вариацией желания — я не сразу понимала.

— И вот ещё… — сказала Эрна, когда я рассматривала куклу 19 века с фарфоровой головкой и в удивительном платье. — Лора! Слушай внимательно. Может так случиться, что именно на катке на нашего папу (она всегда так называла моего папу «нашим»: ну да, он же был их, плывуном) будут нападать. Поэтому ты должна быть к этому готова. Мы надеемся, что сможем отвести удар. Но ты должна быть готова ко всему.

— Хорошо.

— А мальчик твой там будет, — улыбнулась Эрна и щёлкнула каблуками очень старомодных (под стать костюму) туфелек.

— Но он не мой. У него девочки с танцев.

Эрна как не слышала:

— Артём его зовут. Если что кричи ему: «Артём, помоги! Эрна просила нам помочь!» Это на случай, если кладбищенские нас перехитрят. Им это конечно не свойственно, но они взбешены в крайней степени…

Но я уже невнимательно слушала Эрну, и очень зря. Артём! Его зовут Артём! Он бывает в Плывунах, обязательно надо с ним познакомиться. И не какая куколка ни с каким кукольным личиком не сможет помешать нам поболтать пообщаться здесь, в этом волшебном страшном и сказочном мире, на большее я не рассчитывала.

Глава третья Серьги

Кроме того, что я ненавидела рыболовов (да и теперь не питаю к ним любви), я ненавижу зиму. Это у меня с детства. У меня не было тёплой куртки-пуховика, как у других, мама в холод надевала на меня кофты, одна на одну. Кофты меня бесили. Они были не такие как у девочек в садике. У девочек были лёгкие, мягкие, флисовые — я теперь это знаю, тогда про слово «флис» и не слыхивала. Яркие кофты, с узором или в полоску, у меня же кофты были тяжёлые, жёсткие и колючие — бабушка вязала их крючком. Теперь я эти кофты обожаю, а флиски не люблю — они скатываются. Шерсть же никогда не скатывается. Вот эти кофты надевала на меня мама, в том же вязаном стиле шапку. А у девочек были совсем другие шапки, они были из трикотажа как шлемы, или балониевые ушанки искусственным мехом внутрь. И потом обувь. У девочек были лёгкие непромокаемые сапоги, а у меня какие-то потрескавшиеся сапожки, ещё мамины. Весна тоже стала для меня мукой. Весной, когда все оголялись, когда бушевали почки и трава, я наоборот одевалась чересчур жарко. Я не могла сразу начать ходить в футболке, я стеснялась…

Теперь же в холодную зиму кофты на меня никто не надевал. И я дико мёрзла. Если наступали холода, дутые куртки и пальто начинали ходить по улицам. Я всегда удивлялась. Люди покупали себе одежду на неделю, две, максимум на месяц, тратили деньги. Ходили яркие, праздничные, похожие на цветных, синих и черных снеговиков и снегурок. У нас же юг. Но климат резко-континентальный. Ночью холодно, а днём тепло, по количеству солнечных дней в году мы на втором месте по стране. Каждую зиму я молила Бога, чтобы было потеплее. Пусть снег, — пусть! — но плюс два-плюс четыре — не меньше, ни в коем случае не меньше! Ночью, если мороз, то днём — гололёд. Сколько у нас в многоэтажке переломанных старушек. Все так и валятся в гололёд и ходят потом с подвешенными руками и с двумя палками вместо одной, а то и на костылях прыгают. На костылях обычно дяденьки, и не только в гололёд. Мужики и летом летают, без всякого гололёда. У них же рыбалка: наливай и пей.

К гололёду в нашем городе готовятся. Кто на подошвы пластырь клеит, кто специальные присоски резиновые, что-то вроде стелек, но наружных. Тётя Надя-толстая тоже часто шлёпается в гололёд, раз в три года (а именно с такой частотой случаются у нас непродолжительные морозцы) она покрывается синяками. В этом ноябре с ней случилась комедия. Все шли по льду — это была большая замёрзшая лужа. А под тётей Надей лёд провалился, и она ноги по щиколотку промочила. Ботинки у неё были из замши, такие хорошие ботинки, тёмно-синие. Подпортил сильно им внешний вид этот провал. Но главное не это, а главное то, что она провалилась, а люди стали смеяться. Хорошо какой-то человек в высоких сапогах, двинулся к ней, подал руку и рывком помог ей из лужи в два шага выйти. Она на следующий день прибежала к нам (я как раз из Плывунов вернулась, а папа с работы) и стала рассказывать о мужчине в высоких сапогах:

— Такой галантный, только со зрением что-то, в очках. Но я и на слепого согласна, — она задумалась: — нет, не согласна, но он не слепой.

Мамы дома не было. Тётю Надю слушали мы с папой.

— Я что пришла-то? — тётя Надя сидела в шерстяных гольфах, вязаных, очень красивых, если бы не блёстки, пришитые к ним. Блёстки мерцали, как-то с вязаными гольфами это не вязалось…

— Нравится? — поймала мой взгляд тётя Надя.

Я кивнула:

— Мне нравится, что вы в полуботинках и гольфах. Это сейчас модно.

— Так замшевые всё сохнут. Мой новый кавалер, мой жених…

— Жених? — переспросил папа, он задумчиво размешивал ложкой сахар в кофе, всё размешивал и размешивал, мешал и мешал, брылял и брылял…

Тётя Надя с гордым видом стала чесать пятку о пятку:

— Да: жених. Он мне и гольфы эти подарил, и купил специальный состав. Надо пшикать на замшу и внутрь ботинок и тогда они, когда высохнут, не окаменеют.

— А-аа…

— Но я чего пришла-то, — тётя Надя достала коробочку, в каких обыкновенно продаются драгоценности. Коробочка была чёрная, чернее ночи: — Вот: он мне подарил серьги. А я смотрю: бриллианты необработанные. Это не ваши с мамой, случайно?

Я смотрела во все глаза: да! Это были они — прабабушкины серьги, которые мы в начале года продали в ломбард.

— Не наши, — жёстко сказал папа.

— Да ясно, Стас, что не твои. Ты гол как сокол. А ещё с работы ушёл.

— Я психологом работаю.

— Психолог, — скривилась тётя Надя и её три подбородка затряслись в бешеном танце. — Сколько тебе платят, психолог? В магазине-то у тебя стабильный доход был, должность не самая последняя. Супервайзер! Общение опять же с людьми, не с психами. А теперь что ты заработаешь? А девочка в таком возрасте, много расходов.

Дело в том, что, во-первых, тётя Надя думала, что папа — это по-прежнему Стас. Насчёт того времени, когда папа был ещё плывуном, сгустком энергии в рыбацком костюме, у тёти Нади была своя фантастическая версия, что папа и не умирал, а жил всё это время с мамой, что у него были на это веские причины, он от кого-то скрывался, а похоронен был его близнец. Она считала, что летом он поссорился со своей мамой, моей бабушкой, и поэтому жил у нас, а сейчас вернулся обратно. На кладбище тётя Надя не ходила, и не собиралась, про даты на каменной плите она ничего не знала. Жила в своей правде, по выражению мамы. Тётя Надя была уверена в разных потусторонних силах, выдумка про близнеца папы и про то, что папа не умирал, казалась ей правдоподобной, она в неё верила. Болезненное воображение тёти Нади стало пограничным после постоянных просмотров сериалов и историй о пришельцах. Её любимым фильмом была история про каких-то пришельцев в чёрных одеждах.

Также тётя Надя обожала магазины. Можно сказать, что она в них жила. Получалось, что папа променял магазин на какой-то кабинет, где он с детьми играет в игры, и проводит беседы с родителями (если была свободна, за детьми в игротеке следила я). Тётя Надя работала на военном полигоне, консультантом по компьютерной грамотности, у неё и папа был военный на большой пенсии. Мама тёти Нади тяжело болела. И тётя Надя просто отрывалась в магазинах, закупала всего и много, и ещё побольше. Я однажды видела её в супермаркете в отделе полуфабрикатов (она не любила готовить), так это был хищник, а не тётя Надя-толстая. Казалось, она поселилась в этих морозилках навсегда. Она передвигалась вдоль морозилок и смотрела, буквально выедом ела, коробки с яркими картинками зажаренных котлеток…

— Ну ладно. Раз не ваши, я себе оставлю Просто… я ж не видела эти серьги, а по мамы вашей описаниям вроде похожи.

— Нет, нет, — замотала головой я. — У нас без коробочки были, в мешочке.

— Ну… коробочку можно новую для таких серёг-то… Всё, — выдохнула тётя Надя. — Пойду я. Как гора с плеч. Всё-таки, подарок. Жалко отдавать.

Когда пришла мама, я сразу в коридоре сообщила ей о тёте Наде и серьгах.

— Это они? — спросила мама папу.

Он кивнул.

— И что теперь?

— Не знаю. Ничего, — пожал плечами папа. — По всей видимости, кладбищенские теперь будут всячески пытаться переманить тебя или Лору.

— Лор! Ты слышала?

— Угу.

— А когда это кончится? — мама снова испуганно уставилась на папу.

— Не знаю. Никогда.

Мама, не снимая ботинок, не сняв с плеча сумку, села на кухне, руки её висели как плети:

— Ой!

— Мам! Ну хватит уже! — я решила взять инициативу на себя. — Всё равно сейчас лучше, чем было.

— Это да! — вздохнула мама.

Папа молчал.

— Ну и что ты так переживаешь? Привыкай!

— Легко сказать.

— Я так жила много лет в школе, особенно в лагере.

— Как? — мама посмотрела удивлённо.

— Да так. Не знаешь, кто в следующий момент плюнет в тебя, подножку поставит или толкнёт.

— Ну не утрируй, пожалуйста, Лора!

— Я ничего не упрощаю. Жила так и ничего, ты сама говорила: терпи, деваться некуда. Вот и мы с папой тебе сейчас так говорим.

— Ладно-мармеладно, — сказала мама и пошла в прихожую, стала переобуваться и делать все обычные изо дня в день движения по переодеванию в домашний свитер. — Будь по-вашему. Но ты, Лора, будь поосторожней. Если ходишь в Плывуны, то только домой потом, по городу не шляться.

— Мам! Да когда я шлялась?

— Но пешком безопаснее, чем на маршрутках, — крикнул папа с кухни.

Мама вернулась в кухню, стала прибираться, потом включила воду, налила чайник, рассмеялась:

— Господи! Да никто не ездит на твоих маршрутках. Запугал всех.

Перед кладбищенскими у нас было много преимуществ. Нас с мамой они могли только «заговорить» — так сказал папа, то есть предложить деньги, что-то ещё материальное. Тогда они привяжутся. Если отказываться, то они долго не спорят, главный может от злости топнуть ногой, может угрожать. Но физически никак не уничтожают. Только угрозы. Им вообще невыгодны драки. Жертва потом тоскует, переживает — Плывуны подпитываются. А в свете новых экспериментов ещё могут взять в посланники. Зло кладбища не любит применять физическое воздействие. Зло должно поработить душу. Это с живыми. С папой по-другому. Он был в их загробии, он их (они так считают). Они хотят отнять у него тело. Рядом с Плывунами кладбищенские стараются не появляться. Но сейчас лёд. Лёд плохо проводит какие-то волны. Связь плывунов с нашим миром ослабляется. На пруду, папа сказал, проводник сидит постоянно. Он разбивает лёд — вроде лунки для рыбы. Проводников обычный народ не видит, стражников видит и обычный народ. Папа предупредил меня, что, когда я сделаю всех кукол для его кабинета, Эрна доверит мне делать стражников. А я ответила, что уже видела дзанни, знаю, какие куклы мне придётся делать потом.

Куклы в папином кабинете я не считаю своими. Они реально волшебные. Дети совсем другие, когда играют в них. И чтобы там мама не говорила о жестокости Плывунов, детям их куклы (исполненные моими руками) реально помогают справиться с проблемами. Я очень жалею, что такого кабинета не было в моём детстве…

С такими мыслями я шла из школы домой, мечтая напиться чаю, было очень холодно, снег скрипел под ногами! Мороз и солнце, как в стихе. Хорошо, что шапка и шарф у меня тёплые, прошлой зимой связала. А вот ноги… Ноги мёрзли под джинсами ужасно. Сапоги на меху скользкие жутко, хорошо, что снег. Но я не забывала, что под снегом гололёд.

— Девушка! — голос за мной.

Я не оборачиваюсь, иду себе, только чуть быстрее.

— Девушка!

«Иди ты, — думаю про себя. — Знаю, кто ты такой и что тебе надо».

Он оббежал меня, преградил дорогу:

— Девушка!

— Уйдите! — обошла мужика и пошла дальше. Людей на тротуаре было немного, редко проезжали машины, все на работе…

— Ну что вы! Я хотел спросить, где музыкальная школа?

Я посмотрела на него в упор: помятое лицо, из под шапки с помпоном торчат кудри, приветливый, куртка, как у физрука с коробки. Куртка как-то расположила меня к этому человеку.

— Музыкальную школу вы прошли. Обратно идите.

— Куда?

— Туда. Вниз по улице. Откуда я шла. Мимо неё вы прошли. Тут легко найти.

— А, а, спасибо девушка. Сын у меня там занимается, пиликает. Спасибо!

— Пожалуйста! — и я пошла дальше.

Хорошо, что я мёрзла! Я сунула руки в карманы и нащупала коробочку.

Я сразу поняла, что это, отбросила от себя, выкинула на дорогу, коробочка не легла на серую колею, она приземлилась на белый снег. Чёртов снег. Так бы коробка упала в грязь, в лужу и стала бы неразличима, а теперь она чернела на снегу… И как назло — ни души, ни одной машины.

— Девушка! Вы потеряли!

Я побежала. Изо всех вил. Вот когда я поблагодарила тренировки по гандболу. Но он настиг меня. Не в три шага, но быстро. Мужик тоже запыхался.

— Вот! Вы потеряли! Он совал мне коробочку. Я открыла её, выдернула серьги, он перехватил мою руку:

— Это же ваше, — и улыбается так слащаво. А зубы белые, помпон на шапке такой забавный. — Спасибо бы сказали. Драгоценность. Мог себе забрать.

— Ах да! — спасибо! — я сделала вид, что обрадовалась. — Я думала вас попросили поиздеваться надо мной. Надо мной в школе иногда издеваются. Открою коробочку, а там… Пердокоробка — знаете?

— Н-нет, — он стоял удивлённый, точнее — озадаченный.

— Ну знаете: такие приколы бывают. Пердоподушка, так делает: «брззз, прззз» Прикол такой, знаете?

— Я? — он был озадачен.

— А говорите: сын у вас. Хоть лизунов-то знаете?

— Лизунов? Знаю! В мультике! — обрадовался он. Идиот. Не было у него никакого сына. Все дети и их родители знают, что лизун не из мультика, что лизун — это лизун.

Он засуетился:

— А коробочка? Где коробочка?

Отпустил мою руку, оглянулся, стал её поднимать.

— Точно не пердо?

— Точно, точно! Нет, не это… ни пук-пук.

— Ну ок! — одной рукой я взяла коробочку, а другой быстро запустила серьги под колёса проезжавшей машины. Но не рассчитала, машина ехала медленнее, чем я ожидала. Ну да: под снегом же — лёд! Хотя колея была утрамбована, но всё равно опасно. Серьги попали в лобовое стекло. Следующее мгновение — звон тормозов. Разъярённый водитель, отвратительная холёная рожа, рассматривает лобовое:

— Денег будешь должна.

— Я серьги с бриллиантами выкинула, — ответила я.

— Да ладно, врать-то. — и он стал шарить глазами по снегу.

— Она врёт, она врёт, — заголосил кудрявый.

— Не вру, — вот и упаковка, я подняла коробочку, подошла к машине, поставила её на капот, с трудом оторвала от своей руки. Она уже приклеилась подобно мозольному пластырю.

После слов «врёт», водитель стал бегать вокруг машины, нашёл одну серёжку, во всяком случае, я заметила движение руки в карман брюк, потом стал снова бегать, ещё быстрее, он даже вставал на корточки, на колени. Ему стали сигналить подъехавшие машины, дорога же дворовая, узкая. Тогда он приказал мне стоять на месте, выругался, уехал вниз. Мы с кудрявым всё стояли. Мне это было выгодно, пусть этот водитель хоть полицию вызывает, главное кудрявый мне ничего сделать не может, пока я тут, на людях. Мне и папа об этом говорил. Людей все нелюди боятся, обходят их стороной. Им надо один на один, тогда сила на их стороне. И ещё мне надо было убедиться, что вторую серьгу тоже кто-нибудь заберёт. Но ничего не искрилось ни в колее, ни на снегу. Я стояла и про себя твердила: «Ну вернись! Вернись!» И водитель вернулся. Он стал перекапывать снег. Лопата кляцала о лёд. Противный звук. Раз — кляцание, ещё кляцание… Что-то блеснуло на снегу.

— О! — крикнул водитель. — В расчёте! — Он сунул и вторую серёжку в карман и побежал, подпрыгивая, как пацаны у нас в школе в началке.

Я обернулась: кудрявый пропал, не было нигде заметно его вязаной шапки с помпоном… Коробочка осталась лежать в колее плоская, абсолютно раздавленная — видно, она слетела с капота прямо под колёса. Я обернулась. Недалеко от меня стояли бабули. Как же я им обрадовалась! Две бабули говорили между собой:

— Девочка чуть под машину не попала.

Третья бабуля стояла подальше, на газоне, где летом выгуливают собак. Здесь же возились дети, пытались скатать ком, но он не катался, снег рассыпался у них в перчатках. Эх: вышли, когда этот кудрявый пропал, а когда надо, никого не было. Бабуля кивала мне, улыбалась. Я узнала её! Это была та игрушечная бабуля, которую мне подарила Эрна. Но она была живая. Она — стражник. Она меня охраняет! Какие же у неё глаза. Синие-синие! Как море или небо. Говорят, голубые глаза меняют цвет, в зависимости от освещения. Не знаю. У меня глаза мутного непонятного зеленоватого цвета с коричневыми прожилками… Она кивала мне, как бы ободряла, я буквально слышала скрипучие слова:

— Всё правильно, всё хорошо не переживай, не волнуйся. Спокойно…

Может, это слабый ветерок доносил до меня слова, обращённые к детям, у которых не лепился снеговик… У нас в городе если снег, то он всегда липучий, редко когда рассыпчатый.

Глава четвёртая Драка на катке

От предчувствия необыкновенной встречи с Артёмом не осталось и следа. Я думала только об этом кудрявом помпоне, глотая горячий чай. Язык я обожгла, и тогда только стала приходить в себя. Я заметила, что не переобулась. Так же как накануне мама, я вошла в кухню в ботинках. С них уже натекла лужа. Я сидела. Булькал суп. Отбулькал чайник. А я всё сидела и думала. В конце концов, я избавилась от серёжек, ничего страшного не произошло. Но я запомнила абсолютно чётко своё состояние — я не хотела с ними расставаться. Ведь это были наши серьги! Прабабушкины! Я отдавала себе отчёт, что это привязка от них, от тех, кто над златом чахнет, но от этого не становилось легче. Жалость, что серёжек нет у меня, у нас дома, засела где-то в глубине сердца и скребла, скребла… А какая замечательная была коробочка! На ощупь она была тёплая, мягкая… И такого глубокого бездонного чёрного цвета я ещё не видела. Нет! Без папы я сегодня на улицу не выйду! Я боюсь! Я ужасно боюсь этих настырных людей. Тут мне привиделись люди со двора: старушки, дети, их родители и моя старушка, стражница, меня потянуло в сон. Я прилегла, и, засыпая, прокручивала в голове произошедшее. Оп! Я вскочила как ошпаренная. Ну конечно же! Этого кудрявого, наглого мужика я уже видела в летнем кошмарном сне. Значит, эти кладбищенские постоянно держали нас под контролем. Но сделать ничего не могли. Ну и отл. Пусть держат под контролем и дальше. Главное — не поддаваться соблазну. Тем более, что уши у меня не проколоты. Я опять попыталась заснуть. И стала вспоминать детство, как девочки из детсадовской группы, одна за одной, являлись в садик с проколотыми ушами и хвалились воспе, и вертелись перед мальчиками, которым, впрочем, было глубоко наплевать на их серьги. А мне совсем не было наплевать. Я день за днём канючила, просила маму проколоть мне уши. И мама была согласна. У мамы бывшая одноклассница — медсестра в кабинете прививок в больничке. Она подрабатывала этим, прокалывала уши за сто рублей специальным пистолетом. Но отчим отказался купить мне медецинские серьги и оплатить процедуру. И правильно сделал! Если бы не он, я сейчас бы ходила в каких-нибудь недорогих серьгах, но золотых конечно, самых простеньких, и ничего бы тогда этим летом не произошло. Золото сразу привязывает к кладбищенским. Мне впервые после этого всплывшего из ниоткуда воспоминания стало жалко отчима. Всё-таки, он много сделал нам хорошего, даже когда не хотел этого делать. Получалось, что мы с мамой двигались на встречу с папой, и он двигался, но в обратном направлении, навстречу своему уничтожению.

Просигналило сообщение от папы: «На каток приходи сама. Я на работе».

Уже смеркалось. Я оделась. На ноги — гольфы похожие на тёти Надины. Я такие вязала позапрошлой зимой, да так и не сподобилась их надеть. Вязала просто потому что мода, в надежде, что отчим разорится мне на клёвые ботинки или полуботинки. Настоящие, кожаные. Но увы. И папа тоже не мог позволить себе купить мне такие ботинки. А мама страдальчески закатывала глаза — ведь, на эти деньги можно было купить две пары отличных сапог, и пять пар суперрезиновых сапог в актуальный цветочек. Я натянула свитер, мню же связанный. Теперь я любила колючие свитера-самовязки. Он был с норвежским орнаментом и вывязанными узорами, я всегда ходила в нём зимой в свой рукодельный кружок и все ахали. Мне нравилось, что он колючий: когда я была нездорова, ворот колол горло и от этого оно меньше болело, во всяком случае мне так казалось.

Я утеплилась, и вышла на улицу. Я так осмелела, что решила проехаться на маршрутке. Горбоносая бабушка возникла рядом со мной на остановке. Я не оговорилась она именно возникла, выросла из под земли. Раз я под контролем, то и пусть наблюдают — так решила я, садясь в маршрутку. Но села рядом с водителем, не в салон. Мы с бабулей сели к водителю. Бабушка подмигнула мне и я заплатила за неё. В салоне же назревал скандал. Водитель объявил, что кто-то не передал за билет. Я смекнула, что кто-то очень не хочет, чтобы я доехала до катка, и, тихо, чтобы никто не заметил, заплатила за безбилетника. Водитель сразу успокоился. Но тут кто-то в салоне стал скандалить и требовать, чтобы его выпустили между остановками. Водитель не согласился. Несогласный кричал, размахивал руками, всех доставал. И — самое прикольное! — на следующей остановке не вышел. А вышел там же, где и мы со стражницей. У недавно разбитого парка. И так же свернул во дворы, к детской площадке. Он шёл впереди нас, чтобы я не подумала, что он следит. Но я-то знала, что он следит. Он был одет в пуховик, обут в крутые сапогах с пряжками. Но шаркал устало, загребая ноги, волоча ступни. Что-то в походке этого человека показалось мне знакомым, что-то еле уловимое… Вспомнила: если мы куда-то долго шли, обычно на рынок и обратно, мама, когда отчим уставал и шаркал ногами, говорила: «не шмурыгай!»

Я громко произнесла: «Не шмурыгай!», и он вздрогнул! Нет, он не обернулся, ничего такого, но я видела: он вздрогнул. Понятно: это он, отчим, в другом теле. На площадке к этому типу приблизился огромный детина. Он казался выше из-за коньков. Он и ему протягивал коньки… Я в упор смотрела на них. Человек в пуховике — обыкновенный, немолодой, даже возрастной, с обветренным лицом, в глубоких морщинах, в затемнённых очках. Они сели на лавку под фонарём. Лавка хорошо освещалась. Нет, они бы туда не сели, но остальные лавки были заняты.

Меня позвал папа. Тут же пропала старушка. Была рядом со мной, и — пропала. Папа стоял у хоккейной коробки, у сараюшки-переодевалки, в которую переодеваться злой физрук никого не пускал. И почему это Эрна говорит, что физрук, который за каток отвечает, хороший. По мне так не особо. Только и орёт, чтобы переодевались не у входа, а на скамейках, и отдыхали тоже на скамейках… На катке народу было немного. Но вокруг катка зрители стояли в два ряда. (Я сразу вспомнила, что в Плывунах отвечаю за театр.) Для нас это экзотика. Всегда вокруг катка такие смотрины. Пятница, вечер — вот и пришли на зимушку-зиму во всей красе посмотреть. Я встала рядом с папой, взяла его под руку. Старушка-стражница появилась, протиснулась в первый ряд, недалеко от нас встала. Она опёрлась о деревянный забор и глазела, и улыбалась. Но мне было совсем невесело. Этот красивый мальчик, Артём, он катался с той кукольной девчонкой. У неё, как и на плакате, было два хвоста, только намного длиннее — волосы отросли. Каталась она еле-еле. Иногда он отпускал её руку и носился по кругу с разными поворотами. Это было так классно! Как по телевизору. Но потом, видно согревшись, он возвращался к этой девчонке. Она была как картинка. И тоже в гольфах. Это смотрелась так здорово: коньки на гольфы. Она была не на фигурных коньках, как остальные девчонки, а на таких, как у парней. Я решила, что это Артём ей пару подогнал. Ему малы, а ей в самый раз. Он нас заметил! Подкатил, тряхнул чёлкой (он был без шапки) и поздоровался как будто мы знакомы! Папа кивнул, а я ответила, постаралась улыбнуться… Ну хотя бы так.

Искрился снег в свете фонарей, из-под коньков вылетала снежная пыль. Искрился снег на тёмных волосах Артёма. А на меховой шапке его девчонки снег не искрился. Чего ему искриться на её шапке? Что шапок других нету, что ли, например моя шапка — она точно искрится, и папина… Но папа снял шапку. Он нервничал, это было заметно. То и дело озирался на сараюшку — искал этого мужика, ответственного за каток.

Артём вывел свою кралю с катка. Они пошли к лавкам. Я стала следить за ними… Но тут я вспомнила о том человеке. Из-за Артёма все опасности из головы вылетели! Я посмотрела на другую лавку, как раз напротив. Их стало четверо. Тот мужик, в котором «шмурыгала» душа моего отчима, высокий парень, что-то знакомое, но я не могла вспомнить, где я его видела. Тот кудрявый с помпоном. Он кутался теперь ещё и в шарф. И четвёртый. Это был красавец, но старый. Он был в чёрном прикиде со светящимися полосками модного спортивного бренда. Он был на коньках. Они все были на коньках. Они встали и пошли к катку.

Папа шепнул мне:

— Внимательно смотри. Если не на каток пойдут, а к нам, зови на помощь.

— Кого?

— Да Босхана.

— Кого?

— Тренера. Тренер тут в пристройке, знаешь его?

— Физрука?

— Зови! Не молчи.

Но компания вошла на каток, даже не взглянув на нас, не удостоив взглядом. Этот мужик, в которой — я в этом была уверена — жил отчим, выйдя на лёд, сначала растерялся — Стас же не катался на коньках. Да у нас никто не катается на коньках. Один Артём тут был звезда. Остальные ездили раскорякой, были похожи на неуклюжих медведей, фильм ещё такой мама смотреть любит: там медведь на коньках, и люди на коньках. И медведи катаются, а люди отползают… Вот, и у нас так на катке катались: в большинстве своём отползали. И тут эта четвёрка выкатила. Стас сначала тоже «отползал», а потом вдруг поехал.

— Не знал, что тот катался, — шепнул мне папа.

Но я это поняла и без папиных подсказок. Да, он катил от шага к шагу всё увереннее. Не блестяще, не как Артём, но всё же. Возрастной же товарищ, старше Стаса. А красавец в чёрном брендовом прикиде катался как Артём, даже лучше. Если честно, он катался просто мастерски, лучше даже, чем по телеку. Он вертел фигуры как Плющенко до его позорной Олимпиады или как на чемпионате Ковтун. Кудрявый снял шапку, он обтирал ей лицо, изо рта его шёл пар, он напоминал дракона. Да уж, тяжело ему приходилось, он еле ноги передвигал, они всё разъезжались, он держался за бортик. Здоровенный парень катался тоже нормально. Я мучилась, не могла вспомнить, где я его видела. Ещё двое парней, здоровых-прездоровых, поболтали с физруком и вышли на каток. Они катались прилично, и всё за тем, которого я не могла опознать. Прямо не отпускали его. Я обернулась на скамейку. Артём не шёл. Он сидел на лавке. И эта девочка сидела. Оба грустные-прегрустные. Наконец, девочка, потянула Артёма на площадку. Когда он вошёл на каток, он был замёрзший, и прямиком двинулся к нам с папой:

— Босхан Канурович просил передать… — он не успел договорить. Тот красавец в чёрном сбил его с ног.

Артём упал, но очень удачно, на бок, сгруппировавшись. Я бы сказала, что он упал профессионально. Тут же два парня оставили в покое того, которого я не могла вспомнить, и стали катить за чёрным. Он как ни в чём не бывало делал фигуры, крутился волчком, прыгал одинарные тулупы. Они не отходили от него, как бы обкатывали вокруг… И вдруг он резко оттолкнул двух ребят, опекавших его, и прыгнул на Артёма вторично. Бросился как хищник, как пёс или волк, или змея! Это было ужасно! Какой-то псих. Люди не поняли. Девочка Артёма прижалась к бортику и потихоньку стала двигаться к двери. Кто-то, чьи-то руки из зрителей, её подняли и перетащили через бортик. Это была Эрна! Я узнала её по куртке. У Эрны была необыкновенная куртка, я видела эту куртку в Плывунах. Чёрный красавец опять как ни в чём не бывало катался по кругу. Артём лежал на льду. Я не могла на это смотреть. Я выбежала на каток. Кто-то толкнул меня. Народу на катке не осталось, кроме Артёма и этой компашки. Все остальные на всякий случай вышли за бортик. Я добежала до Артёма. Он лежал и не шевелился. Я постучала по его плечу:

— Эй! Артём!

Он не реагировал, но я видела, что он лежал с открытыми глазами, он процедил мне, не открывая рта:

— Они тут?

— Угу, — сказала я.

— А Влад с Лёхой?

Я подумала, что Влад с Лёхой, это те двое, что опекали психованного мастера.

— Тут они.

— Слушай меня: поднимай меня и тащи к калитке выхода, вроде я сам не могу…

Я так и сделала. Я потащила Артёма к калитке, он на меня опирался, очень правдоподобно играл. Тут я поняла, почему я отвечаю в Плывунах за театр. Больше всего я боялась, что на Артёма сейчас опять нападёт этот чёрный змий. Но вокруг нас все ездили, Лёха и Влад, катились и катались. Я «тащила» Артёма. Он был всё ближе и ближе к бортику, если бы напали, напали бы на меня. И тут раздался странный звук. Я обернулась: на льду лежал распластавшись мой папа. Этот мужик, в которого вселился Стас, каким-то макаром перекинул папу через бортик, бросил о лёд. Я рванула к папе. Он лежал на спине, видно ударился затылком, по льду текла кровь. Я крикнула:

— Артём! Эрна просила нам помочь!

Артём поехал на мужика с душой моего отчима, сбил его с ног, тот так и остался лежать. Я держала папину голову, прикладывала платок, кровь была тёплая. Теперь и зрители убегали. Папа был в сознании, его тошнило. Я видела всё как в кино, как будто не в реале. Артём и два парня кинулись на чёрного. Завязалась потасовка. Я увидела наконец и физрука. Он, вместо того, чтобы разнимать драку и свистеть в свисток, болтающейся на груди, лил из шланга на лёд. Ото льда шёл пар. До меня только потом дошло, что вода горячая, что он лил кипяток. На льду началось какое-то общее молотилово. Кудрявый снял конёк и пошёл на Артёма.

Я крикнула как в боевике:

— Артём! Сзади!

Артём обернулся, поехал на кудрявого, и головой в грудь толкнул его. Сам упал, но и тот упал. Другой здоровенный, которого я не могла вспомнить, где видела, поехал на Артёма, но Артём от него стал уезжать, тот не смог его догнать. Артём вертелся вокруг нас с папой. Его здоровенные друзья Лёха и Влад тоже катились вокруг нас. Чёрный красавец больше ни на кого не нападал, он стоял и смотрел на пар на льду, на растекающуюся воду. В том месте, где кипяток растопил лёд, стояла Ника, сестра толстяка-музыканта. Чёрный змий в сердцах топнул коньком и пропал. Пропали и кудрявый, и тот, кем стал Стас и тот здоровенный, которого я никак не могла припомнить, где видела.

Вошла Эрна, она что-то держала в руках. Вначале она подошла к Артёму, что-то ему сказала. Он пошёл в сарайчик, где обитал физрук.

Эрна подошла к нам с папой:

— В сознании?

Я кивнула.

Эрна держала в руках термос:

— Надо рану промыть! — и стала лить на лёд около папиной головы.

— Он же заболеет!

— Не заболеет.

И мы очутились в Плывунах.

Ника проводила нас и пропала. А так впервые я видела в Плывунах столько теней. Они выползали из своих укрытий в стенах, становились на ноги, и скользили туда-сюда, обрабатывали папе голову. Он просто расшиб затылок.

— Сотрясение есть, — сказала Эрна. — Пусть полежит с недельку. Я его в кабинете заменю.

Папа мычал, видно благодарил.

— А разве так можно? Заменять?

— Мне, Лорочка, можно. Видела, как злятся?

— Да уж. Видела.

И тут я вспомнила того длинного, который был с тем, в кого переселился мой отчим! Он же танцевал на концерте вместо Артёма. Точняк! Этот долговязый, это он! Кажется он воюет против Артёма.

— Они так и будут охотиться на нашего ходока. Или мы их, или они нас.

— Как? — я знала, что война идёт, но всё равно было очень страшно.

— Надо их уничтожить.

— Кого?

— Их ходока. Ты же узнала своего отчима?

— Да, по движениям.

— Ну вот. Только он так хорошо катался… Это становится опасным для нас. Надо же: помощников себе взял этот проходимец.

— Проходимец — в чёрном костюме с полосками?

— Да, он. Отдохни, Лора. Вам надо побыть здесь. Чтобы папа окончательно пришёл в себя. Не надо пугать маму.

— Эрна! А что же нам делать? Что же?!

Эрна всё держала в руке термос. Она поймала мой взгляд и поставила термос на столик. Только сейчас я увидела, что мы находимся в огромной комнате. Она напоминала чем-то дачу, за окном щебетали птицы. Какой-то райский сад. Я перепугалась ещё больше. Может, Плывуны — это рай и мы уже в раю?

Эрна рассмеялась. Она сказала:

— Лора! Ничего дальше плохого не случится. Мы защитим нашего папу.

— Моего папу.

— Именно. Нашего плывуна. Всё из-за льда. Это всё из-за льда… Связь с вашим миром теряется…

Глава пятая Разговор «по душам»

Плывуны нас с папой разделили. Точнее я подумала о своих куклах, и тут же очутилась в мастерской. Но за окном по-прежнему сад.

— Папа! — позвала я. — Ты где?

— Тут! — раздался далёкий папин стон.

— Отдыхай, папочка, и я отдохну.

Вошла Эрна. После битвы на катке она не нервничала. Она была полностью в чёрном, что её стройную фигуру делало ещё длиннее. Эрна была босиком. Эрна улыбчивая как обычно. После битвы на катке она не нервничала. Об этом я и подумала.

— Ты считаешь, я не расстроилась?

Я молчала. Чего говорить, когда Эрна мысли читает.

— Но мы готовы к этому. Всё может случиться. Всё — пойми, Глория! Ты понимаешь?

— Понимаю. Но он же мог всех убить. Этот чёрный красавец, он же мог всех убить!

— Да. Но не убил же.

— Он попугать, да?

— Вот этого я сказать не могу. Он не любит вмешиваться, он любит нашёптывать. А разбираться представляет между собой людям. Он начинает, а потом клубок закручивается, нарастает как снежный ком. Он любит отправные точки. А тут, смотри, как разошёлся. Как он нашего ходока уделал!

— Но он же мой папа!

— Да, извини, твоего папу. И этот, твоя любовь…

Мне стало стыдно, но я спросила:

— Он тут?

— Да. Он тут. Не выпускать же его всего в крови. Ему нельзя дома в таком виде показываться. Вот он ходил по лезвию ножа. Если бы вовремя не подоспел Босхан Канурович, плохо бы пришлось как раз Артёму, а не твоему папе.

— Да уж вовремя… Где же вовремя?

— Но шланг идёт от подвала жилого дома. Надо было дотянуть, и к тому же кипяток, надо было к другому крану подключаться, а он по старой привычке… Он же заливал каток холодной водой, так что заминка, да, была.

— Непредвиденная? — мне почему-то казалось, что если бы Эрна хотела, Босхан намного раньше начал топить лёд.

Эрна покачала головой: это движение можно было расценить и так и этак.

— Ну что? Хочешь увидеть своего Артёма?

— Но он не мой? — с надеждой уточнила я.

— Почему?

— У него девочка красивая.

— Ну и что? Ты считаешь себя некрасивой?

— Да, — выдавила я из себя.

— Не буду тебя разубеждать, — Эрна улыбнулась грустно, очень грустно. — Хочешь с ним поболтать?

Я почувствовала, что опять краснею. Уф!

Эрна пропала.

В комнату постучали.

— Можно?

Это был он!

С заклеенной бровью, с фингалом и красной скулой. Под правым ухом тоже было заклеено. Я узнала пластырь: тот дышащий, из-за дороговизны которого когда-то так переживал отчим.

Футболка на нём белая чистая, и толстовка явно была одета после драки.

— Да. Это мне тут презентовали. Стираются вещи.

— Да ладно, — я сидела красная как рак. — Тут ничего не стирается. Просто, чтобы тебя, не пугать, вещи забрали. Они у них сразу чистыми станут.

— У кого, у них?

— Ты чё, дебил? — я так разнервничалась, что стала нести откровенность за откровенностью. — Не знаешь, где ты?

— Знаю, знаю, — он махнул рукой, обернулся — тут же появился стул, белый резной пластиковый. У всех такие сейчас на даче. Меня это удивило. Я уже хорошо знала Плывуны, ориентировалась в них. Плывуны меня любили, шли мне навстречу. Я чувствовала это отношение к себе во всех тенях, ползающих, порхающих, скользящих. Они все меня знали, они всячески показывали мне своё расположение, старались. Ни разу за три земных месяца (декабрь был четвёртый по счёту месяц, как я очутилась в Плывунах) мне никто не подсунул такой примитивный одноразовый пластиковый стул.

Артём обрадовался, сел в него, и я увидела, что он плачет.

— Что ты! Я не хотела тебя обидеть. Ты в Плывунах, если ты этого ещё не понял, ты в Плывунах.

Артём плакал, сморкался в подол своей футболки, вытирал рукавом слёзы, но он плакал и плакал. Мне стало не по себе. В этот момент он меня раздражал. Я его почти разлюбила.

— Просто ты же бывал здесь. Я тебя видела, поэтому так и сказала. Извини. Не люблю глупых вопросов.

— Значит я в Плывунах, — всхлипывал Артём. — А почему я в Плывунах?

— Тебе надо оклематься. В Плывунах быстро заживают болячки и раны. Я однажды гриппом заболела, зашла в Плывуны, вышла, и, чувствую, — выздоровела. Тут же тебе не больно. Раны же не болят? Ну и что ты нюни распустил? — до сих пор не понимаю, почему я так смело с ним говорила. А впрочем… Плывуны всегда создавали для меня оптимальный вариант во всём: в поведении, в работе, в мыслях. Это они подсказывали, как себя вести.

Он встрепенулся, стал трогать скулу, чесать бровь, осторожно дотронулся ребром ладони у шеи, под ухом.

— Точняк! Не больно! — он почти обрадовался.

— Я и говорю. Ну?

Он улыбнулся.

— Что ты: то плачешь, то смеёшься? — нет! Это определённо была не я. Такое общение мне самой никогда не удавалось.

— Просто ты как мой отец. Он тоже «нукает».

Я улыбнулась в ответ:

— Ну, успокоился? Ну и молоток. — и посмотрела на стол. На столе, лежали головы моих новых кукол, и ещё разные инструменты. И маленький молоточек конечно же, он для нетканых материалов нужен, для кожи и тому подобное.

— Это что? — Тёма испугался.

— Я стражников делаю. Ну и просто куклы.

— А-ааа. Круто. Стражники — это тоже плывуны.

— Да нет, конечно. Можно сказать, стражники — ожившие куклы. Плывуны их программируют и выпускают в конечный мир.

— Ага. Про конечный мир я знаю. Мне Гришаня говорил.

— Пианист? — я поморщилась.

— Да он. — Артём замялся. — И часто ты здесь?

Я рассказала Артёму всё про себя, он слушал меня с каким-то напуганным видом.

— Значит, Лора, ты здесь, потому что твой папа — тень Плывунов.

— Ну да. Он ходил сгустком энергии, ему смастерили оболочку. Не в прямом смысле смастерили. Не как я кукол. А потом он отчима довёл. Отчима хватил смертельный удар, и папа в его тело вселился.

— Но твой отчим теперь ходит в теле моего бывшего друга. — Артём тяжело вздохнул. — Бывшего друга.

— В том-то и загвоздка, из-за этого вся заваруха. Моего папу хотят убить. Но Эрна сказала, что плывуны в отместку убьют отчима.

— Хорошо бы, — сказал он. — А пока этот дьявол чуть не убил меня. Если бы не Босхан Канурович с этим кипятком…

— Он тебя знает? — перебила я. — Неужели тот фигурист… Не может быть! Просто хулиган. Почему дьявол?

— Потому что он дьявол.

— Да ну? Такой красивый? Без рогов и хвоста? — я представляла себе дьявола как в «Мастере и Маргарите», по телеку показывали. Он был старый и жирный. С тремя подбородками.

— Красивый, — усмехнулся он. — А я что некрасивый?

— Ты? Очень!

— Ну вот. — он вздохнул. — Понимаешь, такая фигня вышла. Теперь я понимаю, что и не фигня вовсе. Всё подстроено. Всё везде подстроено. Все против меня.

Мне показалось, что он заговаривается. Я даже хотела предложить ему отдохнуть. Но не посмела. Стала слушать.

— Короче, Лёха и Влад мои друзья. Мы у физрука Босхана Кануровича бегом занимаемся.

— А танцы?

— Про танцы потом. Ушёл я с танцев.

— А я тебя так ждала на концерте. А тебя не было. Я ушла с выступления.

— Ну даёшь! — он улыбнулся. — Вот ты молоток! — он опасливо посмотрел на молоток. — Но не отвлекай. Про этого дьявола. Короче, после утреннего катания идём с Лёхой и Владом домой в обход. А то я ж под лёд провалился. И мы этот пруд обходим стороной.

— Да ладно провалился, — говорю. — Там стражник у плывунов специально лунки буравит. Лёд крепкий. Морозы-то какие.

— Да. Не провалился, — согласился Артём. — Но мы от греха подальше эти пруды стали обходить. Лёха и Влад стали опасаться за моё психическое здоровье. Я же им сказал, что сидел на льду рыбак. А они его не видели. И Босхан не видел.

— Стражников не все видят. И проводников.

— Но я не мог им это объяснить. Но это неважно, точнее — важно. В общем, на следующий день, после того, как я под лёд провалился, то есть сегодня, мы обходили пруды. Мы втроём не пошли в школу, Босхан нас освободил, якобы заливать каток. На самом деле, чтобы мы по хорошему льду покатались, опробовали. Мы сначала побегали, покатались чуток. И пошли по домам, в обход, не мимо прудов, — Артём явно заговаривался, но я молчала, слушала внимательно, пытаясь выудить рацзерно. — Идём по улице и смотрим: Дэн. Тоже, значит, не в школе. Странно, однако, — решили мы.

— Дэн?

— Это мой друг бывший, а теперь враг. Если ты на концерте была, он «Эх, яблочко!» танцевал вместо меня.

— Фу! — сказала я. — А я смотрю сейчас: знакомый длинный такой рядом с моим отчимом.

— А как ты его узнала?

— Дэна? Я в конце его признала.

— Нет, отчима. Он же в теле отца Дэна.

— Он ногами шмурыгал.

Артём улыбнулся.

— Да, да. — начала я доказывать горячо. Папа в теле отчима. А движения у него — не отчима, свои.

— Странно, — рассмеялся он. — Другая должна быть только душа.

— Они же не души, а тени! — возмутилась я. — Они движения не забывают.

— Всё, всё. — он сделал движение рукой, типа: ниже, на полтона ниже, как дирижёр. Наверное, у этого жирного Гришани научился. — Дэн, короче, идёт. А гололёд же. Влад бросает на землю, то есть на снег, бутылку с водой, он воду пил после из бутылки, у Босхана взял из раздевалки, ну, знаешь, маленькую такую бутылку. По двадцать рублей.

— Да знаю.

— Влад не допил, бросил эту бутылку и пнул. И бутылка вверх по дороге покатилась, и так, знаешь, уверено по снежку, ударилась о ноги Дэна и обратно вниз к нам покатилась.

— А зачем пинать бутылку, зачем бросать?

— Ради прикола. Ты слушай, что дальше было. Дэн повернулся, посмотрел на нас. А мы ржём. Он дальше идёт. Тогда Лёха пнул бутылку. И снова она в ноги Дэну впечаталась и к нам вниз откатилась. Утоптанная дорога-то.

— Да. Утоптанная. Я тоже по такой утоптанной сегодня шла. Чуть не убилась.

Но Артём меня слушал, он продолжал:

— Тогда бутылку пнул я. Теперь я понимаю, что Дэн только этого и ждал, он схватил бутылку и швырнул её на проезжую часть. Попал в машину, она ехала. И тут же притормозила. И оттуда вышли трое. Дэнов отец, то есть твой отчим, брат моего репетитора и он…

— Отчим брат репетитора? — я не поняла кто кто. Я вообще тормоз по жизни, сразу много инфы не воспринимаю.

— Да нет, — взбесился Артём, схватился за скулу, выдохнул, спокойно стал объяснять. — Вышли трое. Отец Дэна, в котором тень твоего отчима. Дальше летом у меня была репетитор по английскому, Марья Михайловна, знаешь?

— Да все её знают. Она лучший репетитор в городе.

— Да. А у неё есть брат. Она с ним разъезжается. Как раз в этом доме квартиру себе купила. Этот её брат отца трясёт. Отец у них генерал.

— Как трясёт?

— Деньги требует, пенсию. Ведёт, короче, аморальный образ жизни. Вот он ещё.

— Кудрявый с помпоном — брат этой учительницы английского? — я обалдела.

— Ну да. Смотрю, всё теперь уяснила.

— Да. Он и ко мне сегодня привязался.

— Ну понятно. Ты же их проблема, папа твой — главный их враг.

— Нет, папа не главный. Он просто нарушил все закономерности. Я же тебе объясняла.

— Вот. Этот кудрявый вышел, отец Дэна, то есть твой отчим, и сам он, дьявол. Вышел. Сапоги у него с инкрустацией, на солнце переливаются, пока до тротуара шёл, шпоры звенели.

Идут втроём нас. Влад с Лёхой напряглись. Мы же хотели просто поиздеваться над Дэном. А тут — охрана с ним. Но у нас коньки. Мы коньки быстро из сумки достали, чехлы сняли. Влад так и скомандовал: ребя, достаём коньки. Ну и помахали мы коньками. И, главное, то, Лора…

— Что? — мне было так приятно, что он называет меня Лорой…

— Босхан нам сказал: коньки не оставлять. Мы хотели их в раздевалке оставить. Так мы ещё с ним пособачились из-за этого. А Босхана уже, наверное, плывуны предупредили, как могут события развернуться. В общем, короче, мы, такие, с коньками, руки в них как в боксёрские перчатки засунули, и так двигаемся, оброняемся, в общем, всё по правилам. Они на нас не полезли. Сели в машину вместе с Дэном. Дьявол-то молчал, а кудрявый и особенно Дэн запугивать стали: да мы, да мы с вами, разберёмся. Мы их на смех подняли и забили стрелку на катке. Тогда дьявол галантно приподнял шляпу, — Артём сделал театральный жест, как бы приподнимая шляпу.

— Он в шляпе был? — я удивилась.

— Да уж. Был. Он есть! И он силён.

И тут Артёма прорвало. Он лёг на пол, закинул руки за голову. Пол из деревянных досок сразу стал гранитным… Я подумала, что хорошо бы подушку и матрас, но никакая подушка не появилась. Матрас тем более. Странно… О чём бы я не думала, всё это в Плывунах появлялось, а тут… Артём же замёрзнет, пол был прохладный.

Я не всё поняла. Артём говорил как во сне, как в каком-то забытьи — Плывуны могут действовать на живых как угодно. Он рассказывал страшные вещи. О том, что со всеми дрался, над многими издевался, наглел. Напал на какого-то малыша, и по-подлому так, сзади. Меня тоже так валили в началке. Парни делали подсечки, и я падала. И потом Артёма стали преследовать неудачи. То травмы, то ссоры. И по телевизору его не показали, только на плакате он остался, потому что деньги были уже потрачены на печать. А потом его мама пошла ругаться с преподавательницей, со Светланой Эдуардовной. А она такая хорошая. Я её всегда вспоминаю, как идеал женщины. Эрна конечно тоже идеал, но Светочка (так называл Светлану Эдуардовну Артём) такая танцучая… Она чудо… И ноги у меня исправились после её занятий, в смысле кривизна. И дальше Артём рассказал, как муж Светланы Эдуардовны выгнал его из группы, а она потеряла ребёнка. Потом Артём рассказал, как он стащил у моего папы бумажник, но потом, слава всем богам на свете, вернул… Но всё равно. Они и воровством занимались с ребятами. Ужас! После этого, уже осенью, его начал травить Дэн. Там что-то с этой кукольной девочкой, то ли они её поделить не могут, то ли она к Артёму приставлена Дэном для слежки. Артём рассказывал и про какого-то архитектора, ну про стражницу (тут я улыбнулась), тут я знала в разЫ больше Тёмы. Дальше Тёма сказал: «Зови меня не Артём, а Тёма», а я тебя буду «Лорочка» — это как «розочка». За «розочку» я моментально простила ему все проступки. Но тут он рассказал такое, что у меня волосы дыбом встали. Его мама начальница, связана со строительством. Сначала она подписала какую-то бумагу и на новой детской площадке на каруселях погиб ребёнок. Она переехала к нам в город. Изменила внешность, изменила имя и стала работать чиновницей. А ещё мухлевала с квартирами в новых домах. Там целая схема была, я не поняла, если честно, эту схему. И этот красавец, который чуть не убил Тёму, и который по утверждению Тёмы был сам дьявол, пришёл прямо к ним домой и заявил ей, что Плывуны хотят убить Тёму. А он предлагает маме Артёма сделку: не открывать кабинет куклотерапии. А мама Тёмы отказалась. Потому что она уже знала про Эрну, что Эрна потусторонняя и умеет мстить, и что она может уничтожить кого захочет, а папа Тёмы с Эрной, когда она ещё не была Эрной, а была Мариной, гулял, а потом бросил. В общем, там всё запутано — так сказал Артём. После появились какие-то вымогатели, этот дьявол сдал им Тёмину маму, они не знали, где она, и теперь семья Тёмы в срочном порядке продаёт всё, что у них есть, чтобы отдать огромный долг, и скорее всего Тёминой маме придётся уйти с работы: она боится, что её афёры в городе всплывут на поверхность, получат огласку — дьявол не перед чем не остановиться…

— Хорошо, Тёма, — сказала я. — Но почему Плывуны хотели тебя убить? Это неправда, этого не может быть!

— А почему они твоего отчима убили? И почему, в конце концов, я здесь? — спросил Артём. Теперь он сидел на полу и разговаривал вполне нормально, даже снял с брови пластырь — там рана была почти не видна, только припухлость, и фингал пропал. А я ещё не забыла, как я упала в прихожей, и сколько у меня проходила бровь и гематома. — Тот мужик в сапогах прав. Я в Плывунах, потому что умру. — У меня нет родственников, погибших во цвете лет, я не тоскую по умершим, я и по живым-то не тоскую…

— Но это не значит, что тебя Плывуны убить хотят. Дьявол их враг, на тебя нападает, вот они и спрятали тебя.

— Да, — сказал Артём. — Знаешь: я сегодня днём спал дома. Ну пришёл и завалился спать. И он мне приснился. И вроде бы во сне он просил меня… — Артём запнулся. А может и не он просил, — опять помолчал: — а может этого и не было…

Тут вошла Эрна в моём любимом прозрачном одеянии. Воздушном таком, много лёгких слоёв. Артём аж варежку раззявил и сказал:

— Сдрасссть!

Эрна расхохоталась, подала Артёму его одежду, чистую сложенную аккуратно как после химчистки. Я-то знала, что одежда может просто появиться, просто Эрна не хотела Артёма пугать, а может не хотела пускать до конца в мир Плывунов, выдавать все секреты, а секретов в Плывунах было больше, чем пространств. Пространств — немеряно, а секретов — сколько кому захочется.

— Ну, Артём, — сказала Эрна. — Она не ходила, а скользила по полу, пол стал мерцающий, я такой больше всего любила: смотришь в него как в звёздное небо, и не надо голову задирать. Я уже знала: те светящиеся окружности на небе, кольца, это как-то коррелировалось с Плывунами. Да! Я поумнела в Плывунах. Корреляция — это связь, зависимость одного от другого, но связь бывает разной.

— Ну, Артём, всем ты успел насолить. И мне, и им, — смеялась Эрна.

Артём молчал, он стоял (он сразу встал, как появилась Эрна) как в воду опущенный (буквально он и был опущенным в воду, правда под водой — параллельные миры).

— Эрна! Прости его! Он больше не будет!

Она улыбнулась:

— Если ты думаешь, что достаточно сказать «он больше не будет» и можно вымолить прощение, ты ошибаешься. Человек не может знать, что он будет делать, а что нет.

— Нет! Я честно, не буду. Простите меня! — сказал Артём. — Не убивайте.

Эрна молчала.

— Эрна! Плывуны разве хотели Тёму убить?

Эрна молчала. Это было жутко и страшно. Потом она спросила Артёма:

— Не приходил больше гость?

— Нет.

— Деньги, знаю, собираете.

— Собираем.

— Драгоценности из под пола продаёте?

— Нет. — Артём посмотрел удивлённо.

— Продайте. Иначе мы не сможем помочь. Ликвидируйте счета. Но чтобы не случилось, мама не должна покидать свой пост.

— А что случится? — спросил Артём.

— Я тебе скажу, что может случиться. Но это не точно. Он может поднять людей против твоей матери.

— Повод? Нужен повод, — сказал Артём.

— Он найдёт, уверяю тебя. Мама твоя уже готова идти у него на поводу, если бы не его ошибка.

— А он ошибается?

— Ещё бы. Он, так же как и мы, наперёд знает много, схему чертит, играет на слабостях и пороках, это банально, но точно не уверен ни в чём. Он так был взбешён, что болтнул лишнее. Он сказал, что ты погибнешь. Зная твою историю, он понял, что раз ты попал к нам, значит умрёшь.

— Или… — Артём запнулся, стал копаться в стопке своей одежды. Я видела, что у него слёзы подступают, видела, что уже льются ручьями.

— Не реви, Щеголь, — сказала Эрна. — Что ты ревёшь? Нашкодишь и ревёшь? Попал к нам — что такого?

— Да уж: что такого? — Она (он указал на меня.) здесь из-за отца. У Гришани сестра мёртвая, его встречает. Босхан Канурович к вам прорваться не может, Радий Рауфович тоже. А меня затащили.

— Но ты сам пошёл по льду! — возразила Эрна. Она уже сидела на стуле с высокой спинкой. Стул был деревянный, глубокого ультрамаринового цвета и мерцал, всё вокруг стало синим, ночным и звёздным. Сада уже и не было. Мы как будто летели в космосе.

— Но вы же не забрали Влада и Лёху.

— Вот ещё, — рассмеялась Эрна. — Они же не прикасались к нерукотворному.

— Это, значит, к вещам из Плывунов, — объяснила я Артёму. Мне было неприятно, что Артём назвал меня «она», а не Лора и не Лорочка, и даже не Глория, но я решила подсказать ему, а точнее я хотела показать свою сообразительность Эрне. Я поняла в чём дело.

— Вот видишь, — сказала Эрна. — Украл бумажник, а оказался в Плывунах.

— Но я помогал вам, и мама вам помогла с кабинетом.

— Ты хочешь: «дашь-на дашь» — Эрна грустно улыбалась. — Я оставлю тебе жизнь, Артём. Сам король за тебя попросил. Ему нравится, как ты танцуешь. Можешь приходить к нам на занятия. Ну и меняйся. В лучшую сторону, как бы это назидательно и скучно не звучало. Это долгий разговор. Их у нас с тобой будет достаточно. Помни о том, что ты теперь посредник между нашим миром и вашим, а не кандидат на ничто.

«Кандидатами на ничто» Эрна называла тех, кто должен был умереть. Неужели она и правда хотела его уничтожить? Может, поэтому так долго тот тренер не тащил шланг? Но ведь тот, которого Тёма называл дьяволом, охотился на папу, не на Артёма.

— Спасибо! — сказал Артём. Он уже был в своей одежде. Она сама моментально наделась на него, а плывунская нерукотворная пропала.

— Подойди, возьми меня за руку и представь, что ты оказался дома.

Артём шагнул к Эрне и тут наткнулся на стол, где стояли мои головы. То есть не мои, конечно же, я не змей-горыныч, а кукольные головы, и ручки, и для босых кукол, голые стопи, ну и молоток конечно же (куда ж без молотка, без молотка мне никуда. И Эрна была уже не рядом, в глубине. Такой обман зрения — пять-дэ. Плывуны любили разные оптические обманки. Увидев, мои «произведения», Артёму стало не по себе. Видно было, как он испугался.

— Это куклы мои.

— Ой, — Артём держался за левое подреберье, прям, как моя мама, когда ссорилась с отчимом. — А я уж подумал…

— Артём! Тебе пора!

Я видела, как испугался Артём, увидев Эрну не рядом, а как бы в другом пространстве, как будто она очень далеко, и совсем кажется маленькой.

— Не бойся. Это пространства расслоились, — ободрила, как могла я Артёма.

Он боязливо шагнул к Эрне, и они пропали.

Я решила мастерить куклы, но у меня не получалось даже вывернуть простенькую лапку плюшевой собачки на лицевую сторону. Я волновалась, несмотря на то, что Плывуны — это мир спокойствия равновесия и гармонии. Больше всего меня поразил и возмутил рассказ Артёма, о том, как он у моего беззащитно-нерукотворного папы пытался спереть бумажник. Вот придурок-то! Деньги предназначались для папы и нас с мамой, другие не смогли бы ими воспользоваться — в этом все плывуны, у них всегда помощь конкретная, что сейчас у мамы в конторе называется — адресная. Плывуны не собираются спасать всё человечество. Каждый спасётся по вере своей — они эти догмы оставляют церковникам. Плывуны — дополнение, они считают, что спасётся далеко не каждый, некоторым они помогут, а других, наоборот, потопят.

Скоро папа стал меня кликать. Не в первый раз я вспомнила папины слова, что в Плывунах как в лесу — аукаемся, разве что грибы не собираем. Плывуны не для безделья. Они всегда живым на пользу. Тёма быстро вылечил раны, наверное и папа.

Папа появился из глубокой сини.

— Голова кружится? — спросила я.

— Немного. Я поспал.

— Но папа! В плывунах же не спят?

— А я — спал, — упёрто сказал папа. — Ты с этим пацаном болтала?

— Да. Его Эрна простила.

— Нет. Эрна не простила. Эрна никого не прощает. Король попросил. Сказал, что страсти Артёма разрывают — это неплохо для творца.

— Его должны были уничтожить?

— Да. Из-за родителей. У него родители так себе. — папа поморщился.

— Из-за родителей? — испугалась я.

— А ты как думала? Не можешь отвечать за свои поступки, не сможешь отвечать и за свою жизнь. Мой как раз вариант. Только я не воровал.

— А они воруют?

— Мать-то жульё крупное. Но ей теперь тоже несладко. Не позавидуешь.

— Ой! — я испугалась.

— Да не ойкай ты. Захочет — спасётся. У неё ещё не всё потеряно. А вот нам с тобой может не поздоровиться.

— Нет, папа. Я того убью сама. Не знаю как, но убью. Но тебя ни за что им не дать убить. Если что, я Тёму попрошу помочь. У него и друзья боевые.

— Да, дочь, хорошо. Всё, пошли к маме.

— Папа! Я тебя умоляю: представь нашу квартиру. Я не хочу по улице с тобой, раскрашенным в синеву, плестись.

— Представлю, — неуверенно сказал папа. — Я, пока лежал, чувствовал, что учусь, начинает работать воображение. Это всё из-за удара.

Мы взялись с папой за руки, и… очутились у входной двери. Мама сразу открыла. Она не так давно пришла с работы. В прихожей на стене висели часы — было только полдевятого. Всё-таки Плывуны — великая вещь. Не теряется ни минуты, ни секунды времени.

— Явились, не запылились, — рассмеялась мама. — Что у тебя с лицом?

Я думала мама обращается к папе. Оказалось — ко мне. Папино-то лицо было без тени подтёков и гематом. Ну, Плывуны, ну, волшебники!

А лицо у меня было напуганное, потому что я заметила у себя в руках лапу той игрушечной собачки, лапу из ткани, которую не могла вывернуть! Ой! Из Плывунов нельзя было ничего брать! Верну, ничего страшного. — успокаивала я себя. Я сунула лапу в карман своей куртки, заношенной, старой, с клочками меха вокруг капюшона.

Ночью я вспоминала Артёма и мне становилось сладко и хорошо.

Глава шестая Новый год

Последствия удара о лёд были несерьёзными. Папа пропустил всего два дня работы. Эрна стала приходить к нам в гости. Ситуация становилась серьёзной. За неделю морозов Плывуны ослабли. Каждый день мы с папой встречались у катка. Эрна принесла нам коньки, и мы стали кататься. То есть, после работы папа ещё должен был кататься. Мы были совсем вымотанными. Нам помогали и Артём, и Лёха с Владом, и Босхан. Но всё равно коньки давались нам с трудом. Лёд был гладкий, только поцарапанный за день. Морозы были такие, что вечером Босхан заливал снова. В том месте, где он лил во время драки кипятком, была большая кочка — все её объезжали. А в том месте, где была вмятина от конька — там тот смертоносный субьект оставил след. Босхан первые дни пытался залить эту щель. Но она не заливалась. Вопреки всем законам физики, вода не скатывалась в щель, а растекалась вокруг. То есть щель тоже окаймлял «бордюр» изо льда. Но в целом всё было спокойно. Эрна объясняла это тем, что кладбищенские поняли: на катке им не совладать. Если что, кто-нибудь из нас растопит лёд кипятком. У Босхана в раздевалке стояло пять термосов с кипятком. Воду Босхан менял каждые десять часов. У плывунов кладбищенским сложно. Кладбищенским по жизни сложно. Они действуют так же, как сто, и тысячу лет назад. Но Эрна сказала, что они мощны своей глубинной силой, все пороки нашёптываются ими.

Эта неделя на катке вымотала меня. Пока Плывуны «зимовали», нам с папой приходилось самим возвращаться домой. Артём, Лёха и Влад нас провожали. Они не верили в Плывуны. Они считали, что Щеголь (все так звали Тёму) в меня влюбился и, что бы «вынести мозг», «развести» придумал такую историю. Я радовалась, что не появляется ни Дэн с моим отчимом, ни этот, с помпоном, пытавшийся вернуть мне серьги. Мама радовалась, что тётя Надя-толстая не звонит и не мучает маму своими рассказами о новом поклоннике, что, в общем-то было странно. Эрну это беспокоило. Она каждый день заходила к нам, прохаживалась по комнатам, копалась в моём треснутом ящике из-под игрушек, она была серьёзна. Почти не улыбалась.

Потом морозы прошли. Резко потеплело. Снег таял, бежал ручьями, все по привычке ходили в тёплых куртках, а днём столбик градусникапоказывал плюс десять. Я отвыкла за неделю от Плывунов. Я еле передвигала ноги после этих коньков. Но неделя прошла весело. Мне впервые в жизни не было одиноко. Девчонки из нашего класса видели меня на катке, стали спрашивать в школе о Щеголе и его друзьях. Нельзя сказать, что меня зауважали, но всё-таки…

Я радовалась приближению Нового года. На улице все переобулись в цветастые резиновые сапоги. Бегали по магазинам и рынкам. Иногда я встречала нашу стражницу, бабулю. Она всегда мне кивала, всегда была в неизменной своей длинной юбке, к которой не липла грязь, которая не промокала. Удивительная юбка. На прудах больше не было видно стражника-рыболова у лунки. Я иногда вспоминала его: он тоже был куклой? А может он, всё-таки, проводник? В школе мы рисовали газету на ватмане, украшали школу гирляндами из пластика и лампочками, которые смастерил какой-то мелкий парень. В Доме Творчества лампочки были покупные. Мы украшали ими два дерева справа от здания. Это было здорово. Вечером выходишь из дома, хлюпаешь по лужам, а деревья все в лампочках. И небо глубокое звёздное. Чем не Плывуны? Руководитель кружка заметила, что я почти перестала работать на занятии, но я сказала, что устаю в школе, много подготовки к празднику.

И вот наступило тридцать первое. Моросил дождик, стояла обычная зимняя сырость. Эрна не зашла в этот день. Наверное, была занята. Она жила не в городе, а сразу за ним, в отдельном коттедже. Самые богатые люди у нас жили в таких коттеджах.

Мы собрались за праздничным столом и смотрели телевизор. Родители были грустные.

— Вы как на похоронах. Ну что вы! Выпейте, что ли, шампанского! — я пыталась их расшевелить.

Раздался звонок в дверь. Открывать пошла мама, вернулась в комнату, сказала:

— Лора! К тебе!

Я выбежала. Это был Артём.

— Привет! — сказал. — Пошли погуляем!

Я не могла отказать Артёму.

Я сказала родителям, что иду гулять.

Мама выбежала:

— Лора! Так поздно?!

— Мама! Новогодняя ночь!

И мама отпустила меня. Мы гуляли с Артёмом по нашему родному городу. То и дело попадались запоздавшие парочки с тортами и пакетами в руках, и наши ровесники, тоже гуляющие, группами.

Артём был рад. Он доехал до нашего дома на маршрутке и его никто не «отправил в ад», — так он шутил, и стражницы не появлялась. Артём смеялся:

— Может, у кладбищенских тоже Новый год, сидят и празднуют?

Но я указывала на группы гуляющих подростков, говорила:

— Я этих, которых много, опасаюсь. Мне всё кажется, что их тот дьявол подослал.

Мы дошли уже до центра.

— Ну что? Прошвырнёмся к прудам? — предложил Артём.

Мне было всё равно, куда идти. Я же с Артёмом. Тем более — Плывуны обязательно защитят. И мы пошли теперь вниз, по улице, мимо громадины — так Артём называл новый отстроенный дом-гигант. Артём всё рассказывал и рассказывал. О детстве, о котловане и разорившихся застройщиках, о маме и папе, об Эрне, когда она ещё была Мариной…

Мы погуляли по чавкающим дорожкам, вернулись на асфальт, сели на лавку на остановке. Лавка была мокрая, но мы так устали…

Это было счастье, настоящее счастье! Тёма, я, и вот-вот должен был начаться Новый год. Мы услышали голоса. Очередная компашка наших ровесников дико гоготала. Они подошли к нам. Четыре парня и трое девчонок, и ещё один мальчик, маленький и худенький. Я боялась поднять глаза, я видела только ноги в модных кроссовках и в модных уггах. Хоть и была мокрота, но раз угги куплены, они должны носиться. Я всегда боялась таких компаний, я шарахалась от них. Даже не знаю кого боялась больше: девчонок или парней. Парни в школе обежали меня зло и больно. А девчонки унижали в школе морально и подло. Состроят рожу, скажут пару фраз, пару слов, и ходишь весь день как оплёванная. Я боялась и завидовала этим девчонкам. Они почти всегда были красивые, они вели себя ярко, громко, смело. Они могли обнять парня, взять его за руку. Я же никогда бы не осмелилась взять за руку Тёму или обнять его. Он реально очень симпотный, такой лапочка… А я… Впрочем, если сравнивать с тем, как я выглядела до того, как появился папа, я очень даже ничего сейчас. Иначе бы я с Артёмом не пошла бы гулять, чтобы его не позорить.

— Эй, командир! Подымить не найдётся? — спросил у Артёма самый мелкий и стал кривляться.

Артём молчал.

— Чё не слышишь? Глухой? — это уже сказал другой, здоровенный.

Артём молчал.

— Окей. Тогда покурить?

Артём молчал.

— Ути! Какая милая! — заговорила слащаво одна из девчонок. Я обернулась. Девчонка поднимала с земли мою бабушку, стражницу. Она была сейчас обычной куклой.

Чтобы это значило? — пронеслось у меня в мозгу.

— Маршрутку ждёте? — парни не отставали от нас.

— Да. Ждём, — Артём вперился взглядом в парней.

— Во дебилы, — забегал туда-обратно мелкий пацан. — Все Новый год празднуют, а они маршрутку ждут. Во дебилы.

— На себя посмотри, урод, — процедил старший из их компании, крупный, плотный, сразу видно: если вмажет, не поздоровиться. — Урод недоношенный. А ты пацан знай: маршрутки в такой час не ходят.

«Урод» молчал. Я смотрела на него. Он стоял боком ко мне, тонкие острые черты лица, весь миниатюрный, как кукла. Из карманов его торчали баллончики с краской. Он был из тех, кто размалёвывает стены и асфальт. Я заметила: губы и рельефные крылья носа его трясутся, он глотает слёзы. Он смотрел на небо. И я тоже. Месяц выпрыгивал из облаков. Дул ветер. Тёплый южный ветер. Уже вовсю взрывали питарды и фейерверки. Со стороны полигона озарялось красным небо — на полигоне отличные салюты. Девчонки трясли своими паклями (ненавижу распущенные волосы, они мешают работать), рассматривали бабулю.

— Отдайте! Это моя, — я встала и двинулась на девчонок.

— Да, да, твоя. — девчонки перебросили куклу тому, плотному.

Я подумала: почему Артём не защитит нашу бабулю, он же знал, кто она. А может не знал? Может, он не узнал? Он же видел её в живом виде, не в кукольном.

И тут подъехала маршрутка.

— Эй, ребятки! — высунулся водитель, хотя для этого ему пришлось практически лечь на сидение, — куда везти. Ради праздника бесплатно довезу. На базу еду, в парк, на конечную. Артём сидел, не двигался, хотя лично я бы не отказалась прокатиться до дома. Всё-таки опасно идти обратно пешком. Но и на маршрутке опасно. Вдруг она «адовая»?

— Да нам тут рядом, командир, — ответил за всех плотный парень. — Спасибо, командир, с наступающим тебя.

— Ну раз так… А вы, девушка? — водитель обратился ко мне.

Глаза его сверкали. Он был в очках, в тонкой оправе, с квадратными линзами. Я ужасно испугалась. Но и здесь, на остановке, с этой компашкой оставаться не хотелось. Мне казалось, я чувствовала это, Артём взбешён. Артём вдруг рванул мою руку. Мы заскочили в маршрутку и Артём быстро захлопнул дверь. Бабуля осталась в руках у того плотного. Последнее, что я увидела в окно — это как этот лидер компании, отвешивал пендаль мелкому, а девчонки ухахатывались и всё лезли к нему обниматься. Несчастная моя бабуля, горбоносая, в длинной юбке, откуда ты здесь, зачем далась им в руки?..

Мы полетели. У меня началась паника. Ну конечно же. Это непростая маршрутка, это их маршрутка. Добро пожаловать в ад! Какая-то дикая скорость как на межгалактическом звездолёте. Вроде бы мы ехали, а вроде и летели. Мимо проносились дома. Свет из окон превращал дома в сплошные светящиеся стены, они чередовались с тёмными пространствами с частотой полосок зебры. Я посмотрела на Артёма. Он внимательно следил за водителем. Мы ехали в салоне, а не в кабине. Но Артём сел на то сидение, где развернувшись, легко можно наблюдать за водителем. Ещё на остановке я сунула руки в карманы и сжала их в кулаке — это когда подошли эти наглые. Сейчас я заметила это и расслабила руки. Карманы на куртке были очень глубокие. Когда-то давным-давно порвалась в них подкладка, и я смастерила новую, пошире, поглубже. Палец наткнулся на что-то в самой глубине! Бож-ты-мой! Это была лапка игрушки, так до сих пор и не вывернутая. Она из Плывунов! Я достала лапку и на нервной почве стало выворачивать. Лапка была длинная и достаточно узкая, с поворотом, с изгибом. Такие надо выворачивать спицей или карандашом, или толстой проволокой, но если потихоньку и не жалко маникюр, то можно вывернуть и просто без приспособлений… Маршрутка снизила скорость, водитель притормозил, как-то вопросительно посмотрел на меня.

— Вылазь!

— Вылези! — приказал мне и Артём.

Я испугалась, но посмотрела на Тёму — он уверенно закрыл и открыл глаза, как бы говорил: уходи, всё будет норм. Я не стала спорить, и вылезла.

И оказалась на той же остановке! Как это было возможно? Движение по этой улице одностороннее, а по другой, которая через парк, в другую сторону. Значит, мы сделали круг?

Бабуля валялась в луже. Я подняла её. Около остановки я только сейчас заметила того мелкого, он ревел. Да бож-ты мой! Что ж все пацаны такие рёвы! Я не стала ничего ему говорить. Я сама чуть не ревела. Почему вдруг я послушно вылезла, надо было сказать: нет, не выйду из вашей адовой маршрутки, не выйду и всё! Я побрела домой. Я прижала игрушечную бабулю к груди. Идти далеко, идти страшно. Сначала — вверх, до громадины, дальше — вниз, вниз, до нашего дома. Хорошо, что мама дала мне фонарик-шокер — на всякий случай. Но всё-таки люди попадались. С пакетами почти никого не было, но попадались люди с ёлками. Перед новогодней ночью продавцы бросают нераспроданные ёлки и некоторые малоимущие граждане специально ходят на рынок за выброшенными ёлками. Отчим тоже так всегда делал. Я проходила мимо громады, и тут встретила «адову» свиту с ёлкой. Дэна и его отца, точнее — моего отчима. И конечно же на плече он тащил ёлку — отчим не изменил своим привычкам после «переселения». Главного, которого лично у меня язык не поворачивался назвать так, как называл его Артём, не было.

У громады хлопало шампанское, оттуда слышались голоса. Я резко свернула влево, перебежала дорогу. Троица ринулась за мной. Я бежала к этому тёмному страшному дому изо всех своих сил. Там были голоса, там были люди, там выстреливали букеты огней, там смеялись.

— Эуч! Бабка твоя там осталась! — послышалось от одной из компаний. Это были те. Те— не те, другие, да какая разница.

Игрушки больше не было у меня в руках. Я отвлеклась — она пропала. Тёма остался в маршрутке. Почему я его бросила? А почему я вообще залезла в эту маршрутку.

— Он здесь! — скрипучий надтреснутый голос.

Я обернулась на голос. Среди компаний была и моя бабуля! Ну конечно же! Это она, стражница. Впервые она заговорила. Она улыбалась как обычно. Я ринулась к дому-громадине, я забежала на его «двор». Меня настигла троица.

— Ну что, Лорочка? — слащаво спросил Дэн, — будем праздновать? Я смотрела себе под ноги, теребила в руках игрушечную, наполовину вывернутую лапку игрушки.

— Бабушка! Где ты? — крикнула я.

— Ау! — отозвалась бабуля звонко, но по-прежнему скрипуче. Голос шёл сверху, из дома. Мы все подняли головы. Даже ёлка махала своей верхушкой, пытаясь запрокинуть её, как люди голову. Ёлку отчим поставил на землю, придерживал конечно, не сама же она стояла.

Я как впервые видела этот громадный дом. Я стояла у него в ногах, в ступнях. Два дома были соединены перемычкой, переходом.

— Люди! Я тут! Идите сюда! — это кричал Артём. И мы все побежали туда. Ёлка — нет, не побежала, отчим её бросил, точнее: он бы никогда не бросил, всё-таки и отец Дэна влиял сейчас на характер отчима. Ёлка осталась валяться на бетонных плитах.

Послышался гогот подростков.

— Малолетки! — крикнул кудрявый.

За нами тоже кто-то бежал. Они как бы в шутку подгоняли нас до подъезда. Компашка противных ребят с остановки притормозила около подъезда. Они смеялись надо мной, будто я была без обуви, босиком или в рваной одежде. Адова свита забежала в подъезд просто сняла дверь. Дверь теперь валялась на бетонной плите. Я обернулась. Вдалеке около ёлки стояла бабушка, стояла и кивала, одобряла, что я захожу в подъезд. А кто же тогда кричал сверху, из этого дома? Подростки гоготали, что-то говорили. Я не могла разобрать, что. Я шагнула в подъезд. Там горели тусклые аварийные лампы. Подъезд был красивый, чистый, выложенный светлой мраморной плиткой. Кудрявый, Дэн и отчим побежали по лестнице вверх. Лифты не работали. И я припустила за ними. Ведь, они бежали, чтобы уничтожить Артёма. Там наверху Артём. Мне казалось, что они хотят его убить.

Я шла по ступеням, потом уже не могла идти. Я устала, запыхалась, я потеряла их из виду. Куда я иду? Я слышала голос Тёмы сверху. Откуда-то сверху.

Свет! На одном лестничном пролёте я увидела свет. Не тусклое освещение, а яркий свет. Я пошла на него. Мимо дверей квартир. Одна дверь была открыта. Я зашла в квартиру. Комната была какой-то непривычно большой. Посреди комнаты стоял мой папа, рядом Тёма. Тут же ходил чёрный человек. Сапоги его мерцали, звенели шпоры о паркет, новый лакированный блестящий. Человек был по-прежнему красив, но лицо совсем серое, я знала, что он — опасность. Тут же с ним была и эта троица: кудрявый (на сей раз без помпона, потому что шапки не было тоже), Дэн и отчим в теле отца Дэна. Отчима трясло.

— Дайте ему яд. Только не бейте. Это моё тело! Мне в нём жить!

Ясно: папу сейчас убьют, у меня на глазах прикончат. Отчим предвкушал, наверное, обратное переселение. Он мечтал вернуться в своё тело. Наверное.

Я посмотрела на папу. Он был белым. Реально, кожа была белая. На Артёма я не посмела поднять глаза. Зачем мы с ним сели в маршрутку? Зачем пошли гулять? Зачем столько глупостей в один из лучших новогодних вечеров? Артём! За что Артёма?

Меня тоже схватил кто-то, я даже не поняла кто, втащил в центр комнаты. Мы с папой и Артёмом стояли теперь в шеренгу, как на физре по команде «становись». Чёрный человек оказался высок. Я плакала, я кричала, я звала, но изо рта не вылетало ни слова.

— Вот ты где, лохастая! — В комнату вбежала та компания. Никто не ожидал их. До меня долетел запах винных возлияний. Они были пьяные. Они выследили меня.

— Убрать! — сказал человек в сапогах. Он снял шляпу, взмахнул ей и компания замерла, окаменела.

От испуга, на нервной почве, я опять стала теребить в руках лапу игрушки, и вдруг стала её выворачивать. Пальцы болели. Но я вывернула её. В руках у чёрного мелькнула молния. Может, это были салюты за окном. Окно было за нашими спинами. Раздался какой-то хлопок. Потом звон. Меня больно кольнуло в ногу. Опять вспышка. Зашатался пол. Всё куда-то поехало, потолок, стены, всё рушилось. Встретили, называется, Новый год. Последнее, что я помню, это шпора у меня перед лицом. Золотая, яркая, а может не золотая… Я в золоте и подделках под него не разбираюсь.

Глава седьмая Спасены!

Нас забрали Плывуны. А дом рухнул. Это сказала нам Эрна. Она была в пятнистом костюме, в таком же, в каком ходил папа, пока не переселился в отчима. Эрна была серьёзна и немногословна. На ней были высокие сапоги. Но без шпор и не переливались драгоценностями.

— Всё нормально.

Вокруг меня суетились тени, они доставали из моей ноги осколок стекла. Больно почти не было. Недалеко на полу лежал Артём. Папа сидел, он молчал.

— Ну, Лора! Ну молодец! — смеялась Эрна. — Тебе стражница помогла, напоминала, как могла.

— О чём, Эрна, о чём? Я ничего, ничего не понимаю.

— Хорошо, что с тобой была эта собачкина лапка. Молодец! Любой предмет из Плывунов выводит их из колеи. Они не знали об этой детали, не могли предвидеть даже.

— Но ты же помнила о ней, Эрна! Не говори, что я случайно вынесла эту деталь.

Эрна чуть улыбнулась:

— Думай так, если тебе так нравится.

— Отчим погиб? — это меня волновало больше всего.

— Да. Его найдут под завалами послезавтра.

— А Дэн? А тот кудрявый?

— Они спасутся. Он их спас.

— Как это?

— Ну уж этого я не знаю.

— Но в больнице хотя бы поваляются? — подал голос Артём.

— Не знаю.

— Папе ничего больше не угрожает?

— Относительно. На плите его дата смерти нашего отчима.

«Наш» папа, «наш» ходок, теперь и отчим — их?

— Да, — Эрна не улыбалась. — Отчима твоего заберём к себе, пусть будет с нами.

— Август прошлого года? — спросил папа.

Эрна кивнула:

— Да.

— А отец Дэна? — спросила я.

— Он погиб в новогоднюю ночь. Его похоронят с его датами рождения смерти. — Эрна была почти равнодушна, но я слышала, как торжествовало всё вокруг, все эти тени, вся обстановка. Убранство и атмосфера комнат зависели от настроении Эрны. Раньше я об этом догадывалась, теперь знала наверняка.

Всё переливалось, как в подводном царстве, всё искрилось, то там, то здесь в пространстве возникали бабочки, стрекозы, птицы. Они бесшумно парили. Волны света, то цветного, переливчатого, то взбитого, как сахарная вата, то прозрачного (так что видны расписные стены), как родник… Всё двигалось, плыло, ходило ходуном. Всё пришло в движении. Плывуны выиграли поединок. Они вернули в мир первого ходока. Они победили.

Радость! Я испытывала радость.

— Артём! Что они хотели тебе сделать?

— Убить! — сказал Тёма.

— Но почему? Почему тебя?

— Долго рассказывать. Если коротко я был у них в гостях.

— У кладбищенских?

— Да, Лора. У них. Потом расскажу.

— Да тут и не получится говорить о тех, — сказал папа.

А мне больше не хотелось ничего спрашивать. Тёма жив, Тёма с нами. Будем жить дальше.

Папа поднялся. Он был по прежнему бледен как мел, не смотря на природную смуглую кожу тела отчима. Как это вообще возможно?

Папа сказал:

— Пошли!

— Пошли! — ответила я.

— И маме ни слова.

— Папа! Бери меня за руку!

— Артём! Родители волнуются. Передашь им всё, что я сказала. — сказала Эрна.

Значит, с Артёмом уже успели поговорить.

Артём нехотя поднялся. Появилась Ника. Он взял её за руку.

Эрна ходила по комнате, туда-обратно как какой-нибудь солдат. Она была спокойна, трагически спокойна, но она торжествовала… Она ходила а воздух, пространство вокруг неё рябило, переливалось волнами света.

— Папе привет не передаю, — сказала Эрна жёстко. Пусть короля благодарит, заступился за тебя, за всю твою семью. Мне благодарностей от Пэпса не нужно.

Я поняла, что ничего не поняла из сказанного Эрной, и она не собирается мне ничего объяснять. Да: я очень многого не знаю. У меня своя история, у Артёма — своя. А Эрна… Кажется она живёт и там, и тут. Кто она?

Артём вдруг сказал что-то Нике. Я не слышала что. Ника кивнула, отпустила его руку.

Артём подошёл ко мне, я отпустила папину руку, Артём крепко обнял, шепнул на ухо:

— Ещё увидимся!

— Увидимся! — шепнула я ему.

— И в городе, и в Плывунах? — он на меня смотрел нежно-нежно.

— И в городе и в Плывунах… — повторила я как эхо.

Мы опять разбрелись по парам. Эрна пропала. Помещение стало неуютное, напоминало избу или блиндаж…

Я так разволновалась, что мы очутились рядом с громадой, не переместились сразу домой. Папа тоже был рядом со мной.

— И у тебя не получилось, — сказал он.

— Да уж.

Рядом с нами стояла неизменная наша бабушка, наша стражница. Она улыбалась и молчала.

Лапка! Вывернутая игрушечная лапка! Я проверила карманы: её не было. Так, так. Всё-таки Эрна. Эрна всё предусмотрела. Всё предвидела.

— Ты смотри, что вокруг. Бездна, конец света! — рассмеялся папа и обнял меня. — Пойдём отсюда скорее.

Дома не было, непривычно светился кремль старого города — обычно-то его загораживала громада. Вместо здания лежала огромная, громадная куча.

— Пойдём! Сейчас сюда приедут. Начнётся.

И мы с папой побежали. Дул южный тёплый ветер. Старушка не отставала, охраняла нас. Она летела рядом с нами, как фея из мультика. Всё-таки была новогодняя волшебная ночь.

Дома мы ещё пятнадцать минут ждали Нового года. Мама рассказала, что прибежал какой-то кудрявый парень и стал говорить, что я зову папу. Мама сразу поняла, что это подстава. И даже папа понял. Но пошёл.

— У папы был такой вид, будто он идёт на казнь. — сказала мама. — Но я поняла, что так надо. Как твой мальчик?

— Нормально. Мы недавно познакомились. На катке.

— Ты с ним осторожней. Он сын там одной… — и мама замолчала. — Не обижал тебя? Он наглый. Я уж испугалась при нём тебе это говорить.

— Мам! Всё нормально. Хочется отдохнуть.

И мы все втроём под бой курантов сидели за столом и отдыхали от этого года. Он наконец-то покинул нас. Он принёс много радостей, необыкновенностей, много нервов стрессов и горя. Что ждёт нас в Новом году? Жизнь покажет. Жизнь! Жизнь, а не смерть.

Только кажется, что ты одинок

Только отчасти ты один

Много родственных душ но не бок о бок

Ты броди по свету, на контакт иди.

Если рядом с тобой песня или слово

Или картина скоро будет готова

Если театр танец

Никому тебя не изранить.

Мир идей красивых и прекрасных

Это спасение от жизни ненавистной

Ненастной

Мир благородства и красоты

В нём побываем я и ты

Пусть он не на этом свете

И не на том

Мир чуден

Он создан королём

Король не хотел видеть

Обделённых людей

Тех у кого нет возвышенных идей

Король не хотел пустопорожних речей

Только искусство во всех мирах вечно

А те кто вредит запрещает ограждает

Будет наказан по другому не бывает.

Будет этот кто-то уничтожен

За то что прекрасное не чувствует кожей

За то что пошёл на красоту с агрессией

Много в жизни проклятых бестий.

В плывунах наступает новая эра

Посвящённые нужны им для примера

Обучение длиною в вечность

Жизнь на искусство равно бесконечность.

Эпилог, рассказанный Щеголем

Я сразу понял, что это за маршрутка. В новогоднюю ночь, за час до полуночи. Поэтому и не полез драться с этими лохами, корёжащими из себя супергероев. Да что говорить, я сам таким был…

Последние предновогодние недели мама в панике собирала деньги. Она куда-то ездила, с папками, с бумагами, с документами. Она продала и свою квартиру в громаде, ту, которую она хотела для меня. Передала все бумаге на придержанные квартиру кому-то из Администрации. Деньги хранили в банковской ячейке. Мама продала ещё участок, где собиралась строить мне дом. Да мне ничего и не нужно. Мне ничего не нужно. После моих рассказов о Лоре, папа предложил маме продать все драгоценности из тайника в прихожей. Но мама заартачилась, мы и так набирали денег, без этих драгоценностей. Родители ругались жутко. В итоге к нам пришла Эрна. Надо было видеть моего папу, он стал на коленях вымаливать у неё прощение. После он утверждал, что вымаливал за то, что я обидел её сына. А по-моему он просил прощения за то, что когда-то бросил её. Так же, как я сейчас бросил Катюшу. Она этого, правда, пока не знает. Пока… Но мне нравится Лора. Она необыкновенная. У неё такие головы в мастерской, такие куклы у неё получаются. Лора создаёт красотищу. И так это у неё легко всё получается… Впрочем, я отвлёкся.

Эрна пришла и предупредила маму: она должна уйти с работы, уволиться.

— А жить на что? — мама рыдала.

— Ну у вас же есть муж. Ты же заработаешь, Пэпс, прокормишь семью? — обратилась Эрна к папе.

Хех. То чувство, когда папа Пэпс…

— Заработаю, Маринк, без проблем.

— Ну проблем у вас, допустим, выше крыши.

И Эрна объяснила родителям, как они должны вернуть долг. Эрна сказала:

— К вам придёт бывший педагог Артёма по танцам.

— Серый Иванович!

— Помолчи, Артём, — попросила мама, и опять зарыдала.

Эрна предупредила, что он придёт и станет говорить, что деньги надо передать ему, что он посредник между мамой и этим фондом, где орудуют мамины старые знакомцы, вымогатели. Но Эрна просила ничего с ним не заключать, никаких сделок, а папе ехать в Москву. Пусть папа выступает маминым доверенным лицом. И ещё Эрна сказала, что поедет с ним. Папа вздохнул спокойно, а мама разволновалась.

— Понимаете, — сказала маме Эрна, — ваших вымогателей инструктируют не простые люди.

— Да это я поняла, непростые, — отозвалась как эхо мама.

— Я говорю: не непростые, а НЕ простые, — чётко произнесла Эрна. — Это в некотором роде вообще не люди. И они обманут вас безусловно. А я постараюсь всё-таки минимизировать ваши потери.

— Как это обманут? Обещали, что отстанут.

— Не волнуйтесь. Те-то отстанут. Другие пристанут… Это будет долгая история. Всё будет зависеть от вас. И, пожалуйста, увольняйтесь.

В общем, папа поехал с Эрной в Москву отдавать мамин долг. Мама тем временем увольнялась с работы… Всё вроде бы заканчивалось неплохо для нас. И больше этот тип в сапогах к нам не показывался. Если не считать, что он меня чуть не прибил на катке.

И тут новогодним вечером я понял, что ничего, совсем ничего не понимаю в том, что происходит. Я решил зайти за Лорой, с ней мне всегда становилось спокойно, пропадала куда-то тоска. Сейчас она у меня совсем почти пропала, после последних-то событий…

И на остановке, когда подкатила маршрутка, я понял, куда меня хотят завести. Я решил: пусть будет что будет. Пусть я умру. Мне надоела тоска, и всякие там события от которых у меня реально вскипел мозг. Надо узнать всё, надо поболтать поближе с этим сапожником, человеком в необыкновенных сапогах… И я был у них. Не буду здесь подробно распространяться. Загробье оно на то и загробье, бывать там никому не посоветую. И время там стоит, не движется. Я говорил с ним. Он просил, выражаясь современным языком бандитских сериалов, работать на него. Бывать в Плывунах, а работать на него. Он говорил мне:

— Мама твоя всё равно моя. Она сейчас поддалась панике, она вынуждена продавать своё кровное, расплачиваться за прошлое, я её вынудил. Чтобы не помогала Плывунам. Наказал её. Но мама твоя никогда не станет помогать Эрне. А ты помогай им, но в меру. Я сильнее их, я древнее, у меня все правила увековечены, отработаны веками. Ты ни в чём не будешь нуждаться. А Плывуны хотели тебя убить. Это я тебе точно говорю. Они карают за грехи. Они устанавливают новую систему ценностей. Что ты думаешь, так много случайных смертей по миру — это случайность?

Я ответил в том смысле, что мир изменился. Он расхохотался. Он был роскошен. Вокруг было спокойно, темно, сверкали точки в воздухи как вспышки драгоценностей. Я даже почти согласился с ним, я вместе с ним возненавидел Плывуны. Теперь он со мной сидел со мной в маршрутке. Она «влетела» в громаду. Я не понял, как это произошло. Я сказал этому типу, что всё это напоминает мне сказки Гауфа. На что он расхохотался, дико и страшно.

В этом пустом доме, он завёл меня в мою же квартиру, которую продала мама, он показывал, доказывал, как это несправедливо, что у меня отняли квартиру. Как несправедливо, что я забыл Катюшу и увлёкся Лорой. Но в нашем мире, а не в загробье, я очухался и стал звать на помощь. И тогда появился отец Лоры, его вёл кудрявый и этот страшный нелюдь, тёмный человек сказал, что он прикончит нас. И уж поиздевается над нами на том свете… Потом прибежала и Лора… А дальше…

Плывуны вспороли землю, пропороли себе новый выход. Теперь я думаю, что они всё рассчитали, и использовали меня и Лориного отца как приманку, наживку, мы были крючками, на которые кладбищенские должны были клюнуть. И они клюнули. И вот отчим Лоры, ходок от кладбищенских убит. А эксперимент Плывунов удался.

Вот и всё, что я хотел сообщить.

Конечно, что творилось ночью, а потом утром! Горевала вся страна, съехались комиссии. И к лету причина трагедии — обрушение новостройки — была названа. Это — как несложно догадаться — плывуны, подводные воды, потопившие фундамент. Толчок дала оттепель после аномального снежного похолодания. Всё потекло, дом оказался потоплен. В Южной части города было запрещено строить, сломали все незаселённые новостройки. Опять начались митинги, люди же вложились в квартиры. Маму в каждой газете и на каждом сайте, в каждом блоге, не пинал только ленивый — ведь, мама уволилась, а до этого в срочном порядке продала по дешёвке квартиру в громаде. Это потянуло целые расследования. Как мама могла предвидеть, что здание обрушится. Маму таскали на допросы в прокуратуру. Мама объясняла всё тем, что придерживала квартиры, и у неё стали вымогать деньги, рассказывала правду и о прошлом, и от неё отстали. Что маме вся эта шумиха после того, как сапогастый тип сообщил ей, что я должен погибнуть…

Администрацию сняли с должностей всю. Новая администрация приняла решени застраивать северную часть города, пустыри, которые тянулись недалеко от кладбища и развивать инфраструктуру там.

Радий Рауфович приходил к нам с мамой в гости. Он стал просто звездой местного телевидения и героем города. Вспомнили тот митинг десятилетней давности, на котором он выступал и доказывал свою правоту с плакатами. Его опять звали консультантом по архитектуре, но он отказался. Сказал, что на кладбище привык, ему так спокойно.

Так, в нервах, суете и скорби по погибшим, которые пришли в незаселённый дом встретить Новый год, прошли зима и весна. Настало лето.

Я по-прежнему занимаюсь у Босхана с Лёхой и Владом, я по-прежнему дружу с Лорой, мы встречаемся с ней на детской площадке. Приходит и Гришаня. Ника выходит к нам поболтать. Но поболтать долго мне никогда не удаётся. Максик, сын Эрны, тянет меня играть в футбол. Он стоит всегда на воротах, очкастый хомяк на других воротах. Мне приходится жалеть Максика, не бить сильно. Но он очень способный. Очкастый хомяк это тоже отмечает. За оградой — болельщики. Среди них — Дэн на костылях. У него был очень сложный перелом ноги. Ногу собирали из осколков кости, и собрали. Я чувствую на себе тяжёлый взгляд Дэна. Иногда и Серый Иванович подходит поглазеть на игру. Они на службе у наших врагов. Они ненавидят меня. Что-то будет дальше? Увидим. Поживём — увидим.

Иногда на Детскую площадку приходит Эрна. А ещё приходит погреться на солнышке генерал, отец Марьи Михайловны. Он в лёгкой рубашке и с погонами. Он всё спрашивает у меня, когда же отстроят новые здания, ведь я же — сын бывшей чиновницы, которая «впарила», «втюхала» и так далее, его семье квартиру в обрушившемся доме. Я терпеливо всё рассказываю, объясняю по сотому разу. Удивительно, но генерал никогда не вспоминает о своём чуть не погибшем под завалами сыне, не рассказывает, как долго тот лежал в госпитале, вообще молчит о нём.

В один из своих приходов генерал видит Эрну и теряет дар речи. После её ухода он спрашивает:

— Кто это?

Я объясняю. Генерал растерян и обезоружен, он спорит:

— Я видел её в молодости, на полигоне в Забайкалье. Я там тогда служил. Степь. Сопки. Их было несколько человек. Красивых, молодых, они сидели у юрты, или шатра, не знаю как назвать, и тихо разговаривали. А у нас там рядом проходили учения, — он перешёл на шёпот. — Я запомнил её.

— А вы не могли обознаться?

— Что ты! Забыть такую женщину. В ней не красота — в ней загадка…

Дома я верчу в руках игрушку — птицу-шахматку подарила мне Эрна. Птица стоит на подставке, у неё под ногами, тоже под подставке, ползает уж. Каждый вечер я размышляю:

— Кто же ты, Эрна? Кто ты на самом деле?..

Конец первой книги.

2017