Кто убил бабушку?

Глава 11

Он вошел в комнату совершенно спокойно, бросив: «Привет, Род! Что вас так взбудоражило?» Я не успел ответить на приветствие, как он, проследив за моим взглядом, подошел к открытому чемодану, увидел пистолет и лежащую рядом стопку журналов.

— О господи! — воскликнул он. — Вы нашли пистолет и решили, что это и есть орудие преступления? Если бы вы мне сказали об этом по телефону, я мог бы сюда и не приезжать.

Он опустился в кресло, а я стоял как вкопанный и смотрел на него, не в силах оторвать взгляд:

— Что вы хотите сказать, Уолтер?

— А то, что этот пистолет ваш. Когда-то он был моим, и я вам его продал.

Я сделал несколько шагов до кресла и тоже сел.

— А зачем, за каким лешим я купил этот пистолет? Я не могу понять! Я не признаю никакого оружия! Я его просто ненавижу…

— Примерно год назад, нет, пожалуй, даже полтора в восточной части нашего города, где был ваш дом, прокатилась небольшая волна преступлений. Было совершено несколько ограблений, несколько квартирных краж и нападений, и одно из них произошло в соседнем квартале, недалеко от вашего дома. Вы как-то разыскали меня — я помню, тогда я работал днем — и сказали, что ваша жена проела вам плешь, настаивая, чтобы вы купили какое-нибудь оружие и имели его дома на всякий случай. Вы лично этого не хотели делать, но считали, что выхода у вас нет и вам все-таки придется его купить, дабы сохранить мир и покой в доме. Вы меня тогда еще спросили, нужно ли получать для этого разрешение, я ответил, что нет, не надо, если вы не собираетесь носить оружие с собой, а будете держать его только дома. Потом вы спросили, не знаю ли я, где можно купить оружие, пусть не новое, и еще добавили, что вам совершенно неважно, стреляли из него или нет, так как сами вы не собираетесь его использовать. Вы считали, что если какой-нибудь жулик заберется к вам в дом, то с пистолетом в руках вы будете чувствовать себя более уверенно. Вы тогда еще сказали, что даже если эта волна преступлений не схлынет, то вероятность того, что вашу квартиру выберут для ограбления, очень мала — одна на тысячу. Но тем не менее, если ваша жена будет чувствовать себя спокойнее, имея дома заряженный пистолет, вы были готовы выполнить ее желание.

— Вы хотите сказать, что этот пистолет заряжен?

— Да что вы! Вы не захотели, чтобы я вам достал патроны. Я предлагал взять несколько штук у меня, но вы категорически отказались. Стрелять из этого пистолета можно, но иногда в нем что-то заедает. В свое время я его показывал двум разным оружейникам, еще до того, как продал вам, и им так и не удалось устранить дефект. Заедает он один раз из двенадцати. Но это бывает. Именно поэтому я его продал так дешево, всего за пятнадцать долларов. Я себе купил новый револьвер, а этот, который стал потом вашим, лежал у меня в ящике стола безо всякой надобности.

— Он тридцать второго калибра, да? Тип пистолета такой же, какой был и у бабушки?

— Да, конечно. У нее тоже был «кольт». Дайте-ка я рассмотрю его поближе.

Он встал с кресла и направился к раскрытому чемодану.

— Не дотрагивайтесь до него, Уолтер, пока не убедитесь, что это именно тот пистолет, который вы мне продали, — посоветовал я. — Сам я до него не дотрагивался… Из-за него я и попросил вас сюда приехать. Если бы я приехал сам, мне пришлось бы взять его в руки. А если это пистолет бабушки…

Лейтенант проворчал что-то себе под нос и склонился над чемоданом с карандашом в руке. Он всунул карандаш в дуло и перевернул пистолет, чтобы осмотреть его с другой стороны.

— Да, точно, вот здесь небольшая вмятинка на корпусе. У меня больше нет сомнений. Это именно тот пистолет.

Он взял пистолет в руки, спрятав сначала карандаш в карман. Снял предохранитель и оттянул затвор. Подойдя ближе к свету, он внимательно осмотрел дуло и снова заворчал:

— Полным-полно пыли и грязи. Разве так хранят оружие! С тех пор как вы его купили, в нем ни разу не побывало ни одного патрона. И уж конечно, из него не выпускалась ни одна пуля. Теперь вы убедились, Род?

— Я очень вам благодарен. Извините, что побеспокоил вас, Уолтер, но все равно очень хорошо, что вы приехали. Я уже почти собрался лечь спать, как вдруг обнаружил пистолет, и, надо честно признаться, этот час ожидания я провел в тягостных сомнениях. Я могу предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, большое спасибо, Род. Я уже заступил на службу. А при исполнении… сами понимаете. А вот вам выпивка совсем не помешает…

Он был прав. То, что я выпил вчера вечером, уже прошло, улетучилось. Я был трезв как стеклышко, но несколько угнетен и растерян. И принять дозу мне совсем не повредит. Я начал готовить себе стакан: налил виски, воду, положил лед. Уолтер наблюдал за мной.

— Ну что, Род, вы еще не избавились от абсурдных подозрений на собственный счет? Или уже излечились?

— Надеюсь, что излечился.

— Надеяться мало, нужно быть точно уверенным. Послушайте, Род, этот пистолет вам сейчас ни к чему. Хотите, я его заберу и продам? Кто-нибудь из наших ребят захочет его иметь в качестве резерва, на всякий случай, или для упражнений по мишени. При тренировках совсем неважно, если он изредка откажет. Я скоро смогу вам вернуть ваши пятнадцать долларов.

— Замечательно, продайте его, Уолтер, за столько, сколько дадут. Но с одним условием: потратим эти деньги вдвоем, когда у вас выберется свободный вечер… Но, Уолтер, у меня есть еще один вопрос, на который я очень бы хотел получить ответ: почему я захватил с собой пистолет, когда переезжал сюда? Ведь наверняка я не хотел этого делать.

— Мне кажется, все объясняется очень просто. Ваша жена всегда думала, что пистолет заряжен. Если бы вы решили его оставить в той квартире, то вам пришлось бы признаться жене, что он не заряжен и что у вас даже нет патронов к нему. Наверное, вы не хотели говорить это вашей бывшей жене, тем более что вы старались сохранить с ней дружеские отношения… и особенно, если у нее были к вам какие-то претензии.

— Да, это вполне логично и не лишено смысла. Вы прирожденный детектив, Уолтер.

— Над этим стоит задуматься, — улыбаясь, сказал он и поднялся с кресла. — Мне пора возвращаться в отдел и изображать по крайней мере, что я являюсь прирожденным детективом. До свидания, Род, и перестаньте терзать себя.

Когда он ушел, я снова сел в кресло со стаканом в руке. Я стал думать о лейтенанте Смите, какой он все-таки рассудительный, логичный, как он точно находит ответы… Наверняка он нашел бы ответы и на некоторые вопросы, которые меня до сих пор волнуют по поводу той ночи, когда произошло убийство, и ответы его были бы такими же простыми и ясными, какими он сумел объяснить наличие пистолета в моем шкафу. И период времени между десятью часами и половиной двенадцатого уже не составлял бы для меня никакой загадки. Конечно, я где-то был, очевидно, пил, пил в одиночку и довольно солидно накачался после того, как оставил Венги одну. Но почему мне это так важно знать?! Ведь все равно я никогда ничего не вспомню, а значит и не узнаю, где я в тот вечер шатался и сколько пил.

А если я вдруг все вспомню, то наверняка придет простое и логичное объяснение причины моего столь позднего визита в дом бабушки. Скорее всего, я приехал туда, чтобы поговорить с Арчи. Я мог знать, а мог и не знать, что он уехал в Чикаго. А может быть, я так много выпил, что просто забыл об этом. Вполне допустимо, что у меня вообще не было особого повода искать Арчи. Может, мне тоскливо было одному, очень одиноко, и я решил с кем-то разделить это одиночество, просто поговорить с любым человеком, хоть с тем же Арчи. Кроме того, не надо забывать, что одиннадцать тридцать ночи — такое время, когда визиты уже не делаются. Значит, я знал, что мой брат ложится поздно: в час или в два ночи.

Я еще посидел немного, подумал, поразмышлял, пока не почувствовал, что пора ложиться… Я провалился в сон, когда рассвет уже занимался.

Проснулся я почти в полдень. Окна были какие-то серо-сиреневые, приблизительно такие же, как и вчера ночью, когда я начал засыпать. Все объяснялось просто: небо покрывали свинцовые тучи, шел мелкий и противный дождь. Это был мой последний свободный день перед выходом на работу… и уже добрая половина его прошла.

Я решил, что вторую половину дня надо провести с пользой, и отправился в библиотеку; заказал там себе несколько самых новых книг, которые могли помочь мне в создании рекламы, различных публикаций, текстов. Все мне в них показалось очень просто, понятно и знакомо. У меня появилась уверенность, что мне будет несложно вновь войти в обойму сотрудников агентства, погрузиться в рутину моей редакторской профессии.

В пять часов я вышел из библиотеки и позвонил Питу Редику. Я спросил его, нет ли у него желания со мной поужинать. Он ответил, что страшно огорчен, так как вечер у него занят деловым свиданием.

— Ах, черт возьми, Род, мне бы очень хотелось принять предложение и встретиться с тобой, но мне предстоит одна очень важная деловая встреча. Я сам пригласил бы тебя присоединиться к нам, но речь пойдет о делах и тебя просто доконает невероятная скука.

— Ничего страшного, Пит. Оставим до следующего раза.

— Я буду ужинать с доверенным лицом одного издателя из Нью-Йорка, который хочет прозондировать почву. Я участвую в создании одной книги, естественно, по психологии. Вчера вечером у него в отеле я дал ему прочитать первые главы. И вот мы договорились сегодня за ужином обсудить кое-какие вопросы. Я еще не знаю, понравилось ли ему то, что я написал. А теперь я хочу объяснить тебе, почему для меня это так важно: если я увижу, что он загорелся идеей, хочу попытаться, если, конечно, смогу, убедить его дать мне аванс в счет книги. А это даст мне возможность работать над книгой все лето, не отвлекаясь ни на что другое, если даже мне удастся получить всего долларов двести. В ином случае мне придется заняться летними курсами, и тогда я смогу писать только по ночам… Имея впереди свободное лето, я думаю, что сумел бы закончить эту книгу.

— Пит, если тебе не удастся договориться об авансе, я смогу одолжить тебе двести долларов. Я завтра начинаю работать, и мне не придется ничего просить в счет наследства.

— Спасибо, Род. Но я не хочу оставаться на лето с долгом. Аванс — это совсем другое дело, мне не надо будет его возвращать, он пойдет в счет дохода от книги. Кроме того, тогда можно почти уверенно считать, что книга будет принята к производству сразу, как только я ее закончу. В любом случае, Род, спасибо тебе за предложение… ведь ты его сделал человеку, которого, как ты помнишь сейчас, видел один-единственный раз в жизни. Или ты уже начинаешь кое-что вспоминать?

— Нет, пока ничего. Хорошо, Пит, я позвоню тебе как-нибудь в другой раз.

— Обожди минуту, Род. У тебя есть какие-нибудь планы, как провести вечер после ужина?

— Пока никаких.

— Я не уверен, что проведу с этим человеком весь вечер. Думаю, ужина нам вполне хватит, чтобы обо всем договориться. Он собирается пробыть здесь еще пару дней, и у него уйма других дел и встреч. Поэтому весьма возможно, что мы с ним после ужина расстанемся. Скорее всего, у него назначена еще какая-нибудь встреча. А поскольку наш ужин сегодня назначен весьма рано — в шесть часов, — то это подтверждает предположение, что именно так оно и будет. Скорее всего, я вернусь домой часов в восемь или в половине девятого, а может быть, даже раньше. Почему бы тебе не позвонить мне в это время, если у тебя, конечно, не намечены какие-нибудь другие встречи? Когда освободишься, приедешь сюда.

— Хорошо, Пит, договорились. Возможно, я так и поступлю.

Я положил телефонную трубку и задал себе вопрос, кого я еще могу пригласить на ужин. Я подумал об Энди Хендерсоне, с которым мне довелось, и не без удовольствия, позавтракать несколько дней назад. Но он был женат, а часы показывали уже больше пяти вечера. Да, уже поздновато приглашать кого-либо на ужин, особенно женатых, и я решил поужинать один. Я был изрядно голоден, ведь, кроме легкого обеда в полдень, у меня маковой росинки во рту не было. Потом я решил сделать круг по центру города, надеясь увидеть афишу какого-нибудь интересного фильма. Кино помогло убить часть времени, и в восемь с минутами я снова позвонил Питу.

— Я только что приехал домой, — ответил он. — Хорошо, что позвонил раньше, чем я тебе сказал. Давай прямо сюда, ко мне.

— Я прихвачу бутылку шампанского, чтобы тебя поздравить?

— Можешь принести с собой бутылку пива, чтобы меня утешить.

— Что, все так плохо?

— Не совсем все. Когда приедешь, я тебе расскажу.

— А сейчас давай серьезно: я прихвачу с собой что-нибудь выпить?

— Если тебя устраивает пиво, ничего привозить не надо. У меня в холодильнике имеется с полдюжины банок, а для меня пива достаточно. Завтра мне на работу.

— Мне тоже. Договорились, будем пить твое пиво.

Я пошел на стоянку, где стоял мой «линкольн», и отправился домой к Питу. Только после того, как мы удобно устроились в креслах со стаканами свежего пива в руках, я стал расспрашивать его о результатах встречи с представителем издателя.

— Я вполне могу гордиться собой. Ему понравились все пять глав, и он считает, что есть все основания полагать, что книгу примут с восторгом, когда я ее закончу. Он взял с меня слово, и я ему это пообещал, что по всем вопросам буду консультироваться в первую очередь с ним. Но он также объяснил, что не располагает полномочиями на выдачу мне аванса за книгу, которую прочел пока лишь он один; часть, которую я написал, должна быть рецензирована хотя бы еще одним сотрудником издательства. Обычно он читает одну часть книги, затем передает ее другим сотрудникам, делая заключение и составляя рекомендации к изданию книги, но купить книгу, права на нее он не может. А выдать мне аванс означает купить книгу, и даже еще более рискованно, чем купить, ведь тот факт, что я хорошо написал начало, совсем не означает, что я ее хорошо закончу. Или вдруг случится что-то непредвиденное…

— Или тебя вдруг собьет грузовик.

— Вот именно. Он хотел забрать с собой в Нью-Йорк эти пять глав и попытаться добиться там для меня аванса, но…

— Почему же ты не согласился?

— Во-первых, это черновик, я печатал один экземпляр и у меня нет копии. И я совсем не хочу выпускать его из рук, ведь это результат нескольких месяцев упорной работы. А вдруг рукопись затеряется, и мне придется все восстанавливать с самого начала! Кроме того, мне иногда необходимо заглядывать в начало книги, что-то увязывать, иначе я не могу писать дальше, а они неизвестно сколько времени будут ее держать у себя, пока решат вопрос об авансе.

Он вытряхнул трубку и начал снова набивать ее.

— Конечно, я мог бы отпечатать эти пять глав в нескольких экземплярах, но там кое-что надо подредактировать, так сказать, довести до кондиции, а мне сейчас не хотелось бы тратить на это время только ради того, чтобы заполучить аванс. Считаю, что заняться редактированием лучше всего тогда, когда книга будет готова, а у меня еще не созрел окончательный вариант. Терпение, мой друг, терпение. Ничего страшного не случится, если я прочитаю несколько лекций на летних курсах. Надеюсь, кое-что мне все же удастся написать за лето.

— Если тебе не хочется брать деньги, почему бы не дать мне возможность тоже поучаствовать в издании? В таком случае ты мне ничего не будешь должен, пока книга не разойдется, если, конечно, она все-таки когда-нибудь поступит в продажу. А ты мне заплатишь исходя из доходов, которые она тебе принесет. Зато все лето ты сможешь посвятить исключительно своей книге.

Мне показалось, его очень заинтересовало мое предложение, но потом он решительно покачал головой.

— Это очень рискованно для нас обоих. Ведь тираж может и не разойтись. Кто знает? Может набежать всего несколько сот долларов, а в таком случае ты окажешься в проигрыше. Но может случиться и другое: книга войдет в список бестселлеров, ведь она обращена к широким кругам читателей, так что такое вполне возможно, — и тогда ты заработаешь тысячи долларов за свои двести, но в сильном проигрыше окажусь уже я… Знаешь, я придумал! Причем мы оба не рискуем ничем. Равные возможности для двоих — или сумма удваивается, или ничего. Я принимаю двести долларов, и если книга разойдется — ты получаешь четыреста.

— Ты сильно занижаешь возможности своей книги, Пит. Если ты хочешь дать мне шанс заработать, то бери у меня эти двести долларов, а мне вернешь двести пятьдесят, разумеется, в том случае, если книга будет распродана.

Наконец мы сошлись на трехстах долларах. При этом я думал, что он может остаться внакладе, а он думал, как бы не ущемить мои интересы. Но ведь так и нужно, очевидно, делать дела по-настоящему… В любом случае, во время каникул он сможет посвятить себя книге целиком, а именно это ему больше всего нужно.

Мы открыли еще по банке пива, чтобы отметить наш устный договор.

— Пит, ты не против, если я снова задам тебе несколько вопросов обо мне самом?

— Давай задавай сколько хочешь. А что тебе хотелось бы узнать?

— Знаешь… может, это не так уж и важно, но Арчи вызвал у меня вполне понятное любопытство, упомянув, что у меня были совершенно бредовые суждения о политике. Я совсем ничего не помню… но, как я полагаю, мое мнение, взгляды остались прежними, то есть такими, какими они были до амнезии. Я не спросил Арчи, что он этим хотел сказать, мы уже заговорили о других, более важных для нас вещах, но это меня сильно заинтриговало.

— Я думаю, Род, ты сам в состоянии ответить на эти вопросы. Что ты думаешь о политике? Погоди, не отвечай сразу, дай мне помочь тебе, задав тот же вопрос более конкретно. Какая система тебе кажется более совершенной, лучшей среди, скажем, таких систем, как социализм, капиталистическая демократия и коммунизм?

— А ты слово «коммунизм» пишешь с маленькой буквы? Я хочу сказать, коммунизм, рассматриваемый абстрактно, а не с прописной буквы, как пишут коммунисты?

— Абсолютно точно — с маленькой буквы.

— Тогда мне кажется, что разница между ними весьма невелика. Каждая из этих систем может функционировать самостоятельно, и каждую из них можно коррумпировать и превратить в тиранию. Как это сделал Сталин с коммунизмом, и как это сделал Гитлер с социализмом. И как это случилось с демократией здесь… но только в уменьшенном масштабе, когда какой-нибудь политический босс дорывается до власти в городе и начинает руководить-действовать, как ему заблагорассудится. Здесь это пока еще не случалось в крупном масштабе, но вполне может произойти, если вдруг однажды мы почувствуем себя голодными и обездоленными. Нет, я не верю, что так уж важна сама система. Что действительно важно — это как система функционирует. Если я склоняюсь в пользу демократии, то потому, что мы имеем эту систему, и мне думается, что именно ее мы должны развивать и совершенствовать, заставлять ее работать на нас, а не пускаться во все тяжкие и рисковать, пытаясь сменить ее на другую, которая еще неизвестно чем может для нас обернуться и куда нас завести.

Пит рассмеялся.

— А ты продолжаешь дуть в свою дуду. Именно так ты думал и раньше. Кстати, Арчи верил в каждую из этих трех систем — и иногда, надо сказать, весьма истово, — но каждый раз только в одну. Вполне естественно, тогда человек не понимает, что кто-то может быть толерантным ко всем трем одновременно. Я, например, нахожусь где-то посередине между ними. Так что, Род, мне, право, трудно сказать, у кого из вас бредовые суждения.

— А что Арчи думает по этому поводу?

— В последнее время мне не приходилось обсуждать с ним эти проблемы… но, наверное, я не очень ошибусь, если прислушаюсь к своему внутреннему голосу и скажу, принимая во внимание, что он теперь владеет капиталом в двадцать тысяч долларов, что он, конечно, будет стоять за ту систему, которая позволит ему сохранить эти деньги.

Впрочем, мне это было безразлично. Я зажег новую сигарету, и какое-то время мы сидели молча, думая каждый о своем.

— Пит, насколько изменилась нынешняя точка зрения — в ту или другую сторону — относительно наследственного безумия?

— Этот вопрос не касается тебя, Род, — он зажег спичку и поднес к трубке, внимательно глядя на меня поверх пламени, — или касается, скажи? — Он не поднес трубку ко рту, а погасил спичку и положил ее рядом с трубкой на стол возле кресла. — Теперь я вспоминаю, что около года назад ты уже задавал мне подобный вопрос. Однако на этот раз ты уж очень старательно изображаешь незаинтересованность и… конечно, сразу увяз в вопросах, близких к психологии. Что происходит, Род?

— Разумеется, я расскажу тебе все, но сначала хочу получить ответ на мой вопрос. Желательно, чтобы ты мне ответил точно так же, как ты отвечал в последний раз… если, конечно, с тех пор в этой области не появилось чего-то нового.

— Нет, Род, ничего нового не появилось. Я тебе сказал тогда, что безумие или сумасшествие по наследству не передаются, но можно унаследовать некую тенденцию, предрасположенность к сумасшествию. Никто не рождается безумным, хотя, и это совершенно естественно, можно родиться с недостаточно развитым мозгом, что и является причиной слабоумия. Но мне кажется, что тебя интересует совсем другое.

— Нет, почему же. Прошу тебя, продолжай.

— Существуют следующие типы приобретенного сумасшествия: шизофрения, паранойя и несколько видов психозов, которые проявляются из-за губительного давления на жизнь человека. Но, как было доказано и как принято считать, мы можем получить по наследству сильную предрасположенность к подчинению этим пагубным давлениям. Вполне возможно, что добрая половина настоящих сумасшедших — из тех, которые переполняют психиатрические лечебницы — родились с наследственной тенденцией, прямой или косвенной, к сумасшествию, у них наблюдается предрасположенность к проявлению психических симптомов перед лицом стрессовых ситуаций. И если эта предрасположенность достаточно сильна, то такие стрессы настигнут их даже в каждодневных заботах, которые здоровые люди воспринимают совершенно естественно, как обыкновенные человеческие заботы. Ну как, Род, такой ответ тебя удовлетворил или я продолжу дальше?

— Нет, не надо, вполне удовлетворил.

— Этот вопрос интересует лично тебя?

— Я бы не хотел… Впрочем, почему бы и нет? Какого черта я должен молчать? Пит, моя мать умерла в какой-то психиатрической клинике, когда мне был всего год от роду.

— Каким типом безумия она страдала?

Я рассказал ему то немногое, что мне было известно о ка-татонических фазах и о попытках к самоубийству.

— Возможно, это маниакально-депрессивный тип заболевания. Ты не знаешь, были ли у нее периоды эйфории и возбуждения?

— Не знаю. А ты как считаешь: существует какая-нибудь разница между маниакально-депрессивным и шизофреническим типами?

— Ну, как тебе сказать… думаю, что нет.

— Пит, теперь я знаю, что должно было случиться в нашей супружеской жизни. По крайней мере кое-что знаю. Предполагаю, когда мы поженились, я не знал, что произошло с моей матерью. Узнал я об этом значительно позже. Вполне допустимо, что Робин хотелось иметь детей, а я, после того как узнал обо всем, скорее всего, возражал, был против…

— Ты полагаешь, что сам рассказал все это своей жене?

— Не знаю. Скорее всего, именно так, потому что у нее были какие-то сомнения относительно моего психического здоровья. Мне кажется, она считает, что это я убил бабушку.

— Господи, как могла прийти тебе в голову такая абсурдная мысль?

Я рассказал ему о том, как вела себя Робин во время последних двух встреч, и о том выражении страха на ее лице, когда она обернулась ко мне в тот поздний вечер.

— В холодильнике осталась еще пара банок пива. Выпьем, чтобы уж разом покончить с ним, а?

Пит отправился за пивом к скоро вернулся с очень серьезным лицом и нахмуренными бровями.

— Что-то не нравится мне вся эта история… и почему Робин должна так думать. Она, очевидно, не знает, что было неопровержимо доказано на основании абсолютно конкретных данных, что ты непричастен к убийству и при всем желании не мог бы совершить преступление?

— Всех деталей она не знает. Я думаю, ей известно то, что было напечатано в газетах. А значит, она знает, что полиция меня не подозревает… Однако ей может казаться, что полиция ошибается. И…

— И что еще?

— А это означает, что у нее есть какое-то основание полагать, что полиция ошибается. Смею признаться, что единственное объяснение, которое приходит мне в голову, совсем меня не утешает… Очевидно, за время нашей супружеской жизни у меня стали проявляться такие психические отклонения, которых было вполне достаточно, чтобы у нее закралась мысль, что я мог совершить убийство в припадке безумия.

Пит снова взял в руки незажженную трубку.

— Я должен поговорить с Робин.

— Нет, Пит, пожалуйста! Это ничего не даст… не надо с ней говорить.

— Ты еще ее любишь… или уже нет?

— Еще и опять… да, люблю. Теперь я уже точно знаю, что я ни в коем случае не должен был приходить к ней — это был, пожалуй, единственный правильный совет Арчи. Мне было достаточно нескольких дн, ей — после того как я ее увидел, — чтобы вообразить себе, что я могу надеяться на примирение. Это было, конечно, до того, как я узнал — снова узнал — историю моей наследственности. И теперь мне не остается ничего другого, для ее спокойствия, да и для моего тоже, как оставить ее в покое и забыть навсегда. Сдается мне, что мое подсознание знало это с самого начала, знало также, что единственное, что я должен был сделать, — это забыть ее, и, наверное, по этой причине я так упорно и категорически отказывался от лечения у психиатра.

— Но если ты ее любишь, какое это имеет значение?

— Не знаю, но это нежелание, отказ, возражение во мне остаются по-прежнему.

Я допил пиво и поднялся с кресла.

— Пожалуй, мне пора, пойду пройдусь немного пешком, уже одиннадцать часов. Завтра я снова начинаю работать в агентстве и хочу хорошенько выспаться, чтобы начать со свежей головой. Большое спасибо за все и, конечно, за пиво.

Когда я возвращался домой, я понял, что иду по улице, где живет Робин. Нет, я шел правильно и не уклонился от пути к своему теперешнему дому. Это был путь, который связывал дом Пита и мой… Но, очевидно, я мог бы постараться выбрать другой маршрут.

На третьем этаже в одном из окон горел свет; я подумал, что это окно Робин. Но проверять не стал, точно ли это ее окно… Я прибавил шагу и продолжил свой путь.