Кубанские сказы

Чертов колодец

Жил на хуторе пан по фамилии Борзик. На кургане, над тихим Бейсугом, стоял его большой дом, крытый белым железом. До самой реки опускался панский сад. Каждое лето был этот сад сначала темно-красным от вишен, потом золотым от жерделей, а к осени желтым от яблок. Далеко за Бейсуг протянулись земли пана Борзика. Каждый год наливалась на этих землях пшеница, росли табуны коней и стада овец. И так сумел устроить хитрый пан, что вся земля постепенно перешла к нему – остались у казаков только дворы, огороды и выгон возле дорога, рядом с панским садом.

Да и выгон пан грозился отобрать. – Съезжу в Екатеринодар и высужу его у вас, – говорил пан. – Докажу, что этой землей деды мои владели… Лучше сейчас платите мне за выпасы, а то дороже выйдет!

С каждым годом богател пан Борзик, но оставался все таким же бледным, худым, похожим на старого кочета. Целыми днями ходил он по своим полям, крутил длинным тонким носом, водил желтыми круглыми глазами и вздыхал. Увидит, что казак-батрак рассыпал горстку пшеницы, и завздыхает:

– Эх, эх! Грабите вы меня, старика! Скоро по миру пустите! Ишь, вот зерно рассыпал. Бог тебя покарает на том свете, а на этом ты мне два денька отработаешь…

Заметит, что батрачка каплю молока на землю пролила, и опять завздыхает:

– Эх, эх! Разоряете вы меня! Бог тебя на том свете накажет, а на этом ты мне четыре денька без денег отработаешь… Эх, эх!

Грызла пана лютая черная жадность. И чем больше росло его богатство, тем скупее он становился. Всегда так бывает. Жадность, как снег в степи: чуть зацепится за бугор пяток крупинок – глядишь, еще и еще цепляется, пока не вырастет целый курган-сугроб.

А когда выкопали казаки у дороги, возле панского сада, колодец и начали доставать из него прозрачную, холодную и сладкую воду, потерял старый пан последний покой.

– Э, эх! Грабители! Мою воду пьете да еще на землю плещете! Вода-то, небось, моя! Жила из-под моего сада идет! А вы берете бесплатно! Эх, эх!

Услышал его молодой казак Трофим Рожков и крикнул:

– Куда деньги будешь девать, пан? В гроб с собой не возьмешь! Ничего мы платить тебе не будем – наш колодец, наша и вода!

Рассердился пан, заплевался, закрутились его желтые глаза, и начал он ругаться:

– Грабители вы! Абреки! Покарает вас господь, а я судом свое возьму!

Однако в суд дело пан все же не передал, потому что слишком ясной была казацкая правда. Чтобы очернить ее даже в неправом царском суде, нужно было пану отсыпать добрую сотню золотых червончиков. А пан не любил с червончиками расставаться.

Так и брали казачки воду из своего колодца, пока не завелась в нем эта самая чертовщина…

Стала как-то казачка спускать цибарку в колодец, а там что-то вдруг как затрепыхается, как застонет:

– Угу! Угу! Угу!

Обмерла женщина, но все же заглянула вниз и видит: в самой глуби, в темноте, шевелится что-то мохнатое, машет, вроде как крыльями, и стонет глухо и страшно:

– Угу! Угу! Угу!

Упустила тут казачка свое ведро и бегом на хутор. Бежит и кричит:

– Ой, беда! В нашем колодце чертяка завелась… Черная, лохматая! Чуть-чуть меня не утащила, а цибарку мою унесла…

Весь хутор всполошился. Собрались все женщины – и туда. Тихо-тихо подкрались понад плетнем панского сада и давай заглядывать в колодец. Темно там, спокойно, только вода на дне чуть поблескивает. Нашлась одна казачка посмелее, стала опускать цибарку. Дошла цибарка до воды, зачерпнула – и ничего. Стали тогда смеяться женщины:

– Вот дура! Нет никакого черта, почудилось!

– Да ты, небось, не черта, а себя в воде увидела! И спустили в колодец сразу пяток ведер.

Тут что-то в колодце опять как заворошится, захлопает, застонет:

– Угу! Угу! Угу!

Побросали казачки ведра – и ходу на хутор. Всем скопом прямо в хату к бабке Матрене ввалились. А эта бабка по всей округе была известна как самая знаменитая ворожея. Начали ее упрашивать казачки, чтобы выгнала она чертяку из колодца.

Подняла бабка серые мутные глаза, тряхнула сухой сморщенной головой и прошамкала:

– Можно! Несите-ка, красавицы, с каждой хаты по курице… А у кого их нет – можно и утку, разрешаю…

Уже к вечеру снесли женщины со всего хутора к ней и кур, и уток, и гусей. Остригла тогда бабка клочок шерсти со своего черного кота, нащипала девять перьев с белых кур, взяла цибарку и заковыляла к колодцу. Только одна она и подошла к срубу, а остальные женщины у плетня остановились. Прижались к плетню, стоят и, чуть дыша, за бабкой наблюдают.

Пустила бабка перья в колодец и давай шептать. Шептала на восход, шептала на закат, а потом положила шерсть в цибарку и начала спускать ее на веревке в колодец. Только коснулась цибарка воды, вдруг ее кто-то как дернет вниз, да как заухает:

– Угу! Угу! Угу!

Бабка Матрена с перепугу прямо в лужу села, раскрыла беззубый рот и обмерла. А казачки – бегом к. хутору.

Уж смеркаться стало, когда бабка Матрена кое-как добралась до хутора и простонала:

– Ой, бабоньки! Нет моей власти над этим чертякой. Потому, чертяка эта особенная, не простых, а дворянских чертячих кровей…

Когда замигали первые звездочки, вернулись казаки со степи. И пошла тут по хатам война. Казаки у жилок сладкой воды из нового колодца требуют, а те им; солонцовую из старых колодцев дают. Ну, ясно, кое-кто жинок за косы…

Жинки кричат:

– Чертяка в колодце завелась… А казаки другое твердят:

– Бабы испортились, лень у них завелась… Поздно ночью один казак, георгиевский кавалер, взял цибарку и сам пошел к колодцу. Луна взошла и своим светом, как медом, землю поливает. А деревья в панском саду стоят темные, строгие, и синие тени от них стелются. Только подошел казак к колодцу – видит: сидит на плетне что-то большое, лохматое, черными крыльями хлопает и вдруг как закричит: – Угу! Угу! Угу!

Плюнул казак, выругался, но все же повернул обратно к хутору, потому что хоть и Георгия за храбрость в турецкую кампанию получил, а с чертями связываться непривычно! Пришел на хутор и сообщил:

– Правду говорят бабы! Завелся в колодце чертяка. Молебен надо служить!

Наутро снесли попу кур и гусей. Нарядился батя в ризу, походил вокруг колодца, погнусавил, дыму напустил и ушел домой.

Стали набирать бабы воду – ничего, тихо в колодце. Казаки поехали в степь, казачки занялись делами: по хозяйству.

Только в полдень снова поднялся по хутору крик. Прибежала одна хозяйка от колодца, бледная, заплаканная, волосы растрепались:

– Опять сидит нечистый! Угукает и цибарку мою утащил…

Вечером собрались казаки на сход и стали думать, как черта из колодца выгнать. Одни говорили, что к архиерею в Екатеринодар надо податься, другие твердили, что, наоборот, ведьму надо найти. А самый древний старик заявил:

– Ничего не выйдет, казаки! Если чертяка завелся в колодце, ничем его не выгонишь… Так и будет: чертов колодец…

Только Трофим Рожков стоял и молчал. Но ему и говорить не полагалось – куда соваться молодому, когда старики спорят… Спорили много, но ничего решить не могли.

Вдруг кто-то из темного угла сказал:

– Хотите, я выгоню черта, казаки? Я такое заклятие знаю, что ни один черт не устоит!

Оглянулись все и видят: сидит в углу пан Борзик, огнем горят его желтые, кошачьи глаза, усы до, худых плеч свисают. Сидит и улыбается.

– Просим, пан! Попытайтесь! – ответили казаки.

– Точно, что выгоню черта, – всеми кривыми желтыми зубами оскалился пан. – Только вы мне дадите за это двадцать червончиков!

Заскучали тут казаки. Конечно, хорошо опять пить свежую и сладкую воду из нового колодца, да откуда деньги взять?

Несколько дней никто не ходил к чертову колодцу. Пили казаки солонцовую воду, ругались и начали уже поговаривать о том, что придется, пожалуй, продать кое-что из скотины и заплатить червонцы пану.

Один лишь Трофим Рожков ничего не говорил, только улыбался. Смелый был казак Трофим Рожков – не боялся ни бога, ни черта! Порешил он сам выгнать нечистого из колодца.

Поздно ночью, когда «а всем хуторе не спали только собаки, побрехивающие на луну, взял Трофим веревку покрепче, прицепил к поясу острый дедовский кинжал и пошел к саду пана Борзика.

Вот и колодец. Заглянул казак в глубину – ничего страшного не видно: круглая луна купается в воде да две звездочки поблескивают рядом. Привязал Трофим веревку к срубу, взял в зубы кинжал и стал спускаться, опираясь ногами о камни. Вот уж и вода близко. И тут вдруг ушла нога казака в пустоту.

«Что за бесовщина?! – подумал удалец. – В стене какая-то дырка получилась! Или это чертова нора».

Влез он в нору. Темно в ней, ничего не видно, а только чувствуется, что идет ход куда-то вбок и кверху.

«Как бы не ухватил меня здесь чертяка! – подумал Трофим. – Но какой же ты казак будешь, если черта испугаешься! Полезу вперед!»

Выставил он вперед кинжал и пополз по наклонному ходу. Долго полз. И вдруг видит, что кончился чертячий ход. Свежий ветерок пахнул в лицо сладким запахом яблок. Листья деревьев зашумели над казаком. Оглянулся Трофим вокруг: впереди стена дома белеется, сзади плетень.

«Э! Да я ведь в саду у пана Борзика! Вон какой черт в колодце угукает», – догадался казак и засмеялся.

И сейчас же залаяли панские собаки, зашуршали листья под их лапами. Нырнул Трофим поскорее в нору, выбрался из колодца и побежал домой.

Утром шли казаки в степь – глядят, а Трофим достал старую дедовскую пищаль и засыпает в нее добрую осьмушку пороха. Потом пыж забил и давай крупную соль сыпать.

– Что делаешь, Трошка? В кого это ты солью стрелять удумал? – спросил самый старый дед.

– В черта, дедушка! – ответил казак.

– Тю, дурень… Да разве черта солью возьмешь? Черта только гвоздями, освященными самим архиереем, можно сбить!

– А она у меня не простая, а заговоренная! – засмеялся Трофим.

Стали казаки переглядываться да чесать чуприны. А Рожков, знай, смеется: купил он эту самую соль в лавчонке на базаре.

Вечером, когда солнце стало спускаться на покой, накинул Трофим на плечи бурку, схоронил под ней пищаль, взял цибарку с веревкой и пошел к колодцу. А за ним весь хутор отправился.

Подошел Трофим к колодцу, стал цибарку спускать.

Посмотрели вниз казаки: ничего не видно, кроме чистой серебряной воды. Ударилась цибарка о воду, замутилось ясное зеркало на дне колодца. И вдруг мелькнула в сумраке лохматая тень. Кто-то схватил ведро и заухал:

– Угу! Угу! Угу!

Женщины – сразу кричать… Даже казаки попятились – так страшно застонал черт. А Трофим выхватил из-под бурки пищаль, да и выстрелил вниз, в колодец.

Здорово грохнула старая дедовская пищаль – недаром всыпал туда Трофим осьмушку пороху. Даже в ушах зазвенело у казаков.

С тех пор исчезла нечисть из колодца.

А Трофим Рожков на следующее утро прямо к пану Борзику пошел. Не пускали его сначала панские слуги, говорили, что заболел старый пан. Но потом, когда сказал Трофим, что умеет заговаривать любые болезни, допустили его в горницу.

Лежал Борзик в постели на животе и стонал. Неизвестно, что нашептывал ему Трофим – всех он выслал из горницы. Но вскоре позвал старый пан к себе приказчика и велел написать бумагу, в которой полностью признавал права казаков на выгон; И колодец признал хуторским, а не панским. И шубу подарил Трофиму с собственного: плеча.

Долго удивлялись казаки и даже сам приказчик: чего это вдруг расщедрился жадный старый пан – и с Трофимом обошелся по-хорошему, и бумаги выправил, как полагается. Только шуба была дрянная, дырявая: сзади, от самого ворота до полы, была она, как решето, будто нарочно в ней кто-то дыры сверлил.

Вот с тех пор и зовут старый колодец, что стоит возле колхозного сада, Чертовым колодцем. Название у него плохое, а вода – лучше не бывает! Нигде не найти такой студеной, сладкой и чистой воды!