Кубок королевы Розамунды

— Да вот, он у меня еще сохранился в телефоне… — и Ирина нашла в контактах своего телефона запись: «Павел Питиримович Вахтин», там был номер телефона и даже адрес.

Ирина переслала все контакты Марианне и удалилась тихонько, по-английски, стараясь не стучать каблуками.

Тут как раз Белоцерковский закончил свою речь, начали выступать другие посетители выставки, стало шумно.

Под этот шумок Марианна ускользнула с вернисажа, решив, что дальше Анна справится сама. Теперь главное — чтобы шампанского хватило, а уж об этом она лично позаботилась. Заказала двойную порцию, несмотря на то что Анна сопротивлялась.

Выйдя из галереи, она набрала номер Павла Питиримовича, но тот не отвечал.

Ну да, старый художник, наверняка чудак, бросил телефон где-нибудь в труднодоступном месте… удивительно, что он вообще обзавелся мобильником.

Вообще, Марианна сама удивлялась, почему ее так заботит этот череп. У нее сейчас есть куда более насущные проблемы…

Но тут она вспомнила, как проснулась посреди ночи от непонятного зова и как увидела в темноте пылающие рубины глаз…

Нет, она должна узнать, что это за череп и откуда он взялся! И вся надежда теперь на этого Питиримыча… И как раз сегодня очень удобный случай, потому что Юрия она отпустила до восьми часов вечера. А сейчас всего шесть. И Марианна вызвала такси.

Дом, где обитал Павел Питиримович, оказался мрачным краснокирпичным строением конца девятнадцатого века. Нужный подъезд был со двора.

Марианна на всякий случай еще раз набрала телефон старого художника, но он снова не ответил.

Тогда она направилась к нужному подъезду, набрала на домофоне номер квартиры.

Никто не отозвался, но замок негромко щелкнул, и дверь подъезда открылась.

Квартира художника, точнее, его мастерская, была на самом верхнем, шестом этаже, но только войдя внутрь, Марианна поняла, какое ей предстоит трудное восхождение: лестница была крутая и темная, со стертыми грязными ступенями.

Марианна подумала, что если даже ей пришлось передохнуть на четвертом этаже, то как сюда поднимается пожилой художник? Или ежедневные тренировки закалили его?

На пятом этаже она спугнула пеструю кошку, которая с испуганным мяуканьем помчалась на чердак.

Наконец Марианна вскарабкалась на шестой этаж.

Здесь была единственная дверь, обитая протертым, прорванным в нескольких местах дерматином.

Марианна позвонила — но не услышала звонка.

Приглядевшись к двери, она поняла, что провод, ведущий от кнопки звонка, оборван.

Тогда она постучала, но из-за дерматина звук получился едва слышным.

В расстройстве она подергала дверную ручку…

И дверь открылась.

Она подумала, что Павел Питиримович, зная, что звонок не работает, заранее открыл для нее дверь. Эти художники люди легкомысленные. Рассказывала же ей Анна, что была в мастерской, которую держали четверо художников, так у них вообще двери никогда не запирались, потому что кто-то обязательно терял ключи и замок приходилось ломать.

После третьего раза замок отказался работать, и дверь просто подпирали чурбачком, как в деревенском сарае.

Марианна вошла в квартиру и оказалась в длинном полутемном коридоре, заставленном прислоненными к стенам холстами на подрамниках, повернутыми лицевой стороной к стене.

В квартире царила какая-то настороженная, загадочная тишина — не раздавались ни человеческие голоса, ни скрип половиц под ногами, ни звяканье посуды.

Марианна осторожно шагнула вперед и крикнула в гулкую темноту коридора:

— Павел Питиримович, я пришла! Мне ваш адрес дала Ирина Новоселова!

И снова ей никто не ответил.

Но ей открыли дверь подъезда, значит, хозяин дома… может, он задремал или увлекся живописью и ничего не слышит…

Марианна подумала, что раз уж приехала в такую даль и поднялась по крутой и грязной лестнице — она не вернется ни с чем, непременно поговорит с художником!

Приняв такое решение, она быстро пошла по коридору в глубину квартиры.

Глаза постепенно привыкли к полутьме, и она увидела, что кроме повернутых к стене картин были и другие, висящие на стенах, как в галерее. Стены были высокие, как обычно в мастерских художников, и они снизу доверху были увешаны картинами.

И тут Марианна заметила во всех этих картинах пугающую странность.

На каждой из них был непременно изображен человеческий череп.

Это был обычный череп, стоящий на столе, рядом со стопкой книг, или натюрморт с фруктами, позади которых виднелся череп, или шекспировский могильщик с черепом в руке, или, наконец, кубок из черепа, оправленный в золото, — точно такой, как тот, который Марианна нашла в кладовке. Тот, который сейчас лежал в потайном отделении ее туалетного стола.

Этот череп особенно часто попадался на картинах. Он был темным или светлым, маленьким или большим — но всегда два рубина пылали в его глазницах мрачным огнем.

«Тот самый», — поняла Марианна.

И эти пылающие глаза пристально и неотступно смотрели на зрителя, то есть на нее, Марианну…

Одна картина привлекла особое внимание Марианны. На ней был изображен самый натуральный бомж — пожилой дядька с одутловатым лицом, в живописных лохмотьях. Он сидел за столом, опершись на него локтями, перед ним стояла бутылка с какой-то мутной жидкостью, а напротив, на другой стороне стола, красовался тот самый череп с багровыми рубинами глаз. Выглядело это так, будто старый бомж играет с черепом в гляделки. Или разговаривает с ним о жизни. Хотя какая жизнь может быть у черепа…

Марианна прошла уже половину коридора, как вдруг слева впереди нее открылась дверь, и в коридоре появился мужчина.

— Павел Питиримович? — проговорила Марианна, замедляя шаги.

В коридоре было довольно темно, и она не сразу разглядела обитателя квартиры.

Это был высокий худощавый человек лет сорока с небольшим, с коротко стриженными темными волосами. В руке у него была кисть, поверх обычной одежды — джинсов и свитера — на нем был длинный холщовый фартук, измазанный краской. Ну да — он же художник, они всегда во время работы надевают такие фартуки или блузы, чтобы не запачкать одежду краской…

Ясно, Марианна оторвала его от работы, поэтому он не сразу к ней вышел, поэтому у него такой недовольный вид. Ну да — вот и кисть у него в руке…

— Да, это я, — ответил мужчина, откровенно разглядывая Марианну. — А вот вы кто такая?

Последние дни Марианна удивительным образом изменилась. Она перестала доверять людям, в каждом из них подозревая обман, фальшь, двойное дно. Вот и сейчас что-то в этом человеке показалось ей фальшивым, ненатуральным.

Новоселова называла его Питиримычем. Так, по отчеству, называют обычно пожилых людей. Да и само старозаветное отчество могло принадлежать человеку немолодому, родителям которого имена давали еще по святцам. А этому мужчине на вид около сорока… Ирина воспринимала бы его как ровесника и называла бы скорее Павлом, Пашей или даже Павликом…

Да и одет он был совсем не так, как обычно одеваются современные художники.

Марианна во время подготовки к выставке нагляделась на живописцев. Они даже в галерею приходили в вытертых и поношенных штанах и бесформенных кофтах, на которых нет-нет и попадалось пятно краски. Можно себе представить, в чем они ходят в мастерской! А на этом был красивый свитер, аккуратные джинсы известной фирмы… правда, поверх них он напялил перепачканный краской фартук, но этот фартук был ему явно велик, неловко завязан и вообще смотрелся на нем как-то ненатурально, неуместно, как на корове седло…

Нет, среди художников он смотрелся бы как инопланетянин. И что вы там ни говорите, этот человек не нашел бы с подростками никакого общего языка. И ничему бы их не научил, обострившимся чувством поняла Марианна, такого они бы и слушать не стали.

И тут она заметила еще одну странность.

На ногах у мужчины были ботинки.

Уличные ботинки на толстой рубчатой подошве. Хорошие такие ботинки, почти новые, в дорогом магазине куплены, уж это Марианна замечает.

Мало кто станет ходить у себя дома в таких ботинках. Не потому, что жалко, а просто они для улицы предназначены, в помещении неудобно в них, жарко.

Но это было не все.

Марианна заметила, что ботинки мужчины оставляют за собой на пыльном полу коридора отчетливые влажные следы. Она вспомнила лужи во дворе и поняла, что этот человек совсем недавно пришел в мастерскую, даже обувь не успела просохнуть.

Но если он пришел недавно, он, может быть, просто не успел переобуться?

Ага, переобуться не успел, но фартук надел и, судя по кисти в руке, начал работать…

Нет, фартук он напялил наспех, вот и завязать толком не успел, и кисть схватил первую попавшуюся, чтобы выдать себя за художника…

Все эти мысли промелькнули в голове Марианны в считаные доли секунды. И она уже другими глазами посмотрела на мужчину. Он явно не тот, за кого себя выдает!

А тогда где же Питиримыч?

— Так кто вы такая? — повторил мужчина свой вопрос и приблизился к Марианне.

— Я-то? — переспросила Марианна, придав себе максимально глупый вид. — Я — Ма… Марина, — она в последнее мгновение решила не называть свое настоящее имя. — Мне про вас знакомая моя рассказала… тут, понимаете, какое дело… у моего мужа, у Василия, скоро день рождения будет, и даже, можно сказать, юбилей, круглая дата… то есть, вообще-то, полукруглая…

— Какая? — удивленно переспросил ее собеседник. — Как это — полукруглая?

— Ну, круглая — это если, допустим, тридцать или сорок, а ему сорок пять, это не совсем круглая дата, но все-таки и не совсем простая, вот, я и говорю — полукруглая…

— Ничего не понимаю! А при чем тут я?

— Сейчас я вам все объясню… мой муж, он хотя и бизнесмен, но очень культурный…

Во время разговора мужчина ненавязчиво подталкивал Марианну к открытой двери. Он просто подходил к ней вплотную, и она невольно отступала, чтобы не измазать одежду об его фартук. И вот теперь они незаметно, шаг за шагом, переместились из полутемного коридора в большую и очень светлую комнату — видимо, это и была мастерская Павла Питиримовича.

Здесь тоже было множество холстов, законченных и находящихся в процессе работы. Одна незавершенная картина стояла на мольберте посреди комнаты. На ней был натюрморт — букет полевых цветов в глиняной вазе и рядом — неизбежный череп.

— Так вот, — продолжала Марианна сыпать словами, — у него, значит, полукруглая дата, а что ему подарить? Вот что можно подарить человеку, у которого все есть?

Она сделала небольшую паузу и уставилась на своего собеседника, как будто ожидая от него ответа. И он в ответ пробурчал что-то невнятное и невразумительное.

Марианна заметила, как изменилось лицо мужчины за время их разговора. Если вначале он был насторожен и внимателен, следил за ней, как кошка за мышью, то сейчас на его лице было только раздражение и усталость. Он решил, что нежданная гостья — болтливая дура и не представляет никакой опасности. Только хорошо бы от нее поскорее отделаться…

— Не знаю… — недовольно проворчал мужчина, поняв, что от него ждут ответа.

— Вот, и я не знала! — радостно выпалила Марианна. — И я его прямо спросила, что бы он хотел. Конечно, это не очень хорошо, не получится сюрприза, если он заранее будет знать, но что делать? А он как раз в это время альбом рассматривал с репродукциями. Я же вам говорила, что он у меня культурный!

Последние слова Марианна произнесла с неповторимой интонацией гордой мамаши, хвастающейся своим малолетним, удивительно талантливым отпрыском.

— Так вот, я его спросила, что ему подарить, а он взял и ткнул пальцем в репродукцию: подари, говорит, вот эту картину! А там, на странице, такой… как это… натюрморт, голландца какого-то. Фамилию только забыла. Но точно голландская фамилия. Вино там в графине, лимон разрезанный и деликатесы всякие. Креветки королевские, лобстер и прочие морепродукты. Это он, понятно, пошутил — откуда я возьму такую картину? Но в каждой шутке есть ведь доля правды, верно? Ну, я поговорила с одной подругой, она мне и сказала — закажи копию этой картины и подари мужу. Он будет доволен. И адрес ваш мне дала — говорит, вы очень хорошие копии рисуете.

Марианна выдохнула, снова набрала полную грудь воздуха и произнесла завершающий пассаж:

— Вот я потому к вам и пришла. Чтобы, значит, копию той картины заказать. Которая с морепродуктами. Я ее на всякий случай сфоткала на телефон. Если вы так не вспомните.

Ее собеседник тяжело вздохнул и проговорил:

— Нет, я копиями больше не занимаюсь. Раньше, правда, занимался, а теперь больше нет. Поищите кого-нибудь другого, а теперь, извините, мне работать надо.

— Не занима-аетесь? — разочарованно протянула Марианна. — Какая жалость! Что же, это, выходит, я зря сюда приехала и зря на эту верхотуру карабкалась?

— Выходит, зря! — отрезал мужчина и демонстративно взглянул на часы — мол, я и так уже потратил из-за вас уйму времени, а у меня работа стоит.

— Ну что ж, нет так не-ет… — Марианна отступила на шаг. При этом она оказалась рядом с мольбертом и как бы случайно дотронулась рукой до стоявшего на нем холста.

Краска на холсте была влажная, и Марианна измазала руку.

Она сделала из этого простой вывод — художник только что работал над этой картиной. Еще даже краска не успела просохнуть. А поскольку тот мужчина, с которым сейчас разговаривала Марианна, только прикидывается живописцем — значит, здесь совсем недавно был настоящий Павел Питиримович…

Где же он сейчас?

Прячется в глубине квартиры, не желая общаться с посторонними людьми? Или с ним случилось что-то скверное?

Марианна решила извлечь двойную пользу из краски, которой измазала руку. Она показала руку мужчине и проговорила жалобным, полудетским голосом:

— Ой, перепачкалась! Где у вас туалет? Попробую отмыть… не знаю, отойдет ли…

Видно было, что мужчина с трудом сдерживается. На щеках у него ходили желваки, кулаки непроизвольно сжимались.

С трудом справившись с собой, он процедил сквозь зубы:

— Туалет дальше по коридору!

— Спаси-ибо! — протянула Марианна.

Она вышла в коридор, увидела впереди дверь с наклеенным на нее силуэтом писающего мальчика и вошла в туалет, нарочито громко хлопнув дверью.

Туалет был допотопный, с треснувшим бачком и раковиной в рыжеватых потеках ржавчины. Тем не менее Марианна кое-как отмыла краску, благо та не успела засохнуть, вытерла руку и снова выскользнула в коридор.

Из мастерской доносились подозрительные звуки — похоже было, что, оставшись один, мужчина не работает над картиной, а что-то упорно ищет, перекладывая вещи и двигая мебель.

Марианна не вернулась в мастерскую, а тихонько двинулась дальше по коридору.

Вскоре коридор кончился, приведя Марианну в маленькую кухоньку с единственным полуоткрытым окном.

Если Марианна рассчитывала найти здесь Павла Питиримовича, то она ошиблась. На кухне не было ни души, зато, как и везде в квартире, повсюду висели картины и рисунки. Кроме того, здесь имелся узкий диванчик, пара стульев и табуреток, а также стол.

Но все это не стояло, как положено нормальным предметам мебели, а валялось в полном беспорядке.

Стулья и табуретки лежали на полу, диванчик был криво отодвинут от стены, со стола сдернута на пол клеенка в крупную красно-белую клетку. Там же, на полу, валялись осколки посуды — тарелки в цветочек и пары фаянсовых кружек.

Кроме того, там же, на полу, валялся рисунок углем — морда симпатичной собаки с длинными висячими ушами и все тот же непременный череп. Собака осторожно трогала череп лапой, ожидая, надо полагать, от этого непонятного предмета любой неприятности.

Кроме того, на этом рисунке отпечатался грязный след ботинка — след грубой рубчатой подошвы, очень похожий на следы ботинок в коридоре.

Приглядевшись, Марианна заметила на диванчике следы крови.

Все это наводило на мысль, что в этой кухоньке совсем недавно случилась драка.

Допустим, один из участников этой драки — тот мужчина в фартуке, с которым разговаривала Марианна. Но тогда кто же второй ее участник? Питиримыч? И где он?

В кухне было холодно из-за полуоткрытого окна.

Марианна невольно шагнула к окну — и увидела на подоконнике пятно крови, примерно такое же, как на диване.

Может быть, второй участник драки сбежал через окно?

Но это же шестой этаж, причем высокий шестой! Он что, летать умеет, как Карлссон?

Марианна подошла к окну, выглянула в него…

И все поняла.

Это окно выходило прямо на крышу соседнего дома. Так что, выбравшись в него, можно было убежать по крыше, а дальше…

Недалеко был большой балкон, огороженный решеткой, даже не балкон, а целая терраса, на которой, как в теплых краях, стоял столик и пара плетеных кресел.

Добравшись до этой террасы, Павел Питиримович (если это именно он был вторым участником потасовки на кухне) вполне мог попасть в соседний дом.

Марианна высунулась в окно, чтобы проследить предполагаемый путь беглеца.

Ну да, вот здесь вполне можно пройти по крыше, перелезть через ограждение балкона… неизвестно, правда, как войти в балконную дверь, но может быть, она и не заперта…

Марианна посмотрела вниз, под окно, — туда, куда вылез Павел Питиримович.

И там, прямо под окном, где крыша соседнего дома вплотную примыкала к стене этого, она увидела какой-то мятый лист.

Должно быть, это художник уронил его, убегая, и каким-то чудом листок не унесло ветром. И его не заметил тот мужчина в фартуке — листок можно было увидеть, только далеко высунувшись в окно, как это сделала Марианна.

Марианна потянулась за листком, перегнувшись через подоконник, с трудом дотянулась и подняла…

Это был, вообще говоря, не листок бумаги, а фотография, довольно большая и, видимо, старая — еще черно-белая.

На этой фотографии были два человека — двое мужчин. Оба совсем молодые, не больше двадцати лет, но один мужчина — с реденькой растрепанной бородкой и большим, лихо заломленным беретом на голове, а второй — попроще, в мятых поношенных брюках и студенческой брезентовой куртке. Волосы длинные, непричесанные, нос картошкой, глаза смешливые.

Хорошая фотография, видно, что эти двое не просто приятели, а близкие друзья.

Фотография была запачкана и немного помята, но Марианна под воздействием какого-то инстинкта сунула ее в карман.

Тут она услышала, что шум в мастерской затих. Видно, тот мужчина, который хозяйничает в квартире Питиримыча, заметил, что она слишком долго отсутствует, и что-то заподозрил.

Марианна выскользнула из кухни обратно в коридор и тут же столкнулась с ним нос к носу.

— Что это вы тут делаете? — спросил мужчина, подозрительно уставившись на Марианну.

— А я вышла и, видно, не в ту сторону пошла, — затараторила та с прежней глуповатой интонацией, — нужно было, наверное, направо, а я налево…

Сама удивилась, до чего у нее правдиво вышло. И голос такой противный, визгливый…

— Налево — это вы зря! — хмыкнул мужчина.

— Да я уже поняла, что ошиблась… квартира такая большая, я и перепутала. Я всегда путаю, муж даже говорит, что у меня этот… типографический… то есть топографический, кретинизм. Не знаю, правда, что это такое… кажется, болезнь такая.

Мужчина негромко хрюкнул, и Марианна, забеспокоившись было, что перегнула палку, поняла, что все в порядке.

— А вы все-таки подумайте, может, нарисуете мне копию той картины с морепродуктами. Я вам хорошо заплачу, вы не думайте! Вы прямо сразу скажите свою цену…

— Я вам уже сказал — я больше не занимаюсь копиями! Вам что-то непонятно?

— Ни за какие деньги?

— Ни за какие!

Если в первый момент, застав Марианну возле кухни, он что-то заподозрил, то теперь окончательно убедился в ее непроходимой тупости и теперь думал только о том, как от нее поскорее избавиться. И в данный момент намерения Марианны вполне совпадали с его собственными.

Она тяжело вздохнула и проговорила:

— Ладно, нет так нет… поищу другого художника.

— Ищите, ищите…

Марианна направилась к выходу, но уже возле самой двери остановилась и спросила мужчину:

— А вы никого не знаете, кто мог бы мне помочь?

— Не знаю!

— Но как же так? Художники друг друга должны знать! Неужели вы никого не знаете?

Мужчина усмехнулся:

— Репина знаю и Левитана. Еще Серова и Саврасова. Но Саврасов спился.

— Спился? — очень натурально ахнула Марианна. — Это плохо! С алкоголиками нельзя никаких дел иметь. Они все очень ненадежные. А тех, других художников вы телефончики не дадите?

Теперь уже Марианна не боялась, что перегнула палку, ясно же ведь, что он ее за полную идиотку держит.

— Сами ищите, они в интернете есть! — и мужчина захлопнул дверь за Марианной.

Спуск по крутой и темной лестнице занял гораздо меньше времени, чем подъем, хотя и был сопряжен с не меньшими опасностями. Когда на четвертом этаже из-под ног Марианны выскочила знакомая кошка, Марианна от неожиданности едва не скатилась по лестнице.

А на втором этаже Марианне встретилась женщина. Молодая, довольно высокая, одетая подчеркнуто просто — в темные джинсы и серую флиску с капюшоном. Обострившимся чутьем Марианна поняла, что женщина эта имеет отношение к тому типу, что роется сейчас в вещах Питиримыча. Очевидно, ее он ждал, потому и открыл дверь по звонку домофона.

На узкой лестнице было трудно разминуться, не коснувшись друг друга, и Марианна ощутила исходившую от женщины силу. И еще опасность. Она едва успела опустить глаза. Почему-то была уверена, что с этой женщиной не пройдет притвориться непроходимой дурой, она быстро все поймет.

Надо же, до чего все-таки мужчины примитивные создания! До того уверился этот тип, что она полная дура, что предложил ей к Репину обратиться! Да уж про Репина и Левитана детям в начальной школе рассказывают! А у нее вообще диплом искусствоведа…

Наконец, Марианна благополучно вышла из подъезда, обдумывая, что ей дало посещение мастерской.

Питиримыча, который мог раскрыть ей тайну черепа, она не застала. Зато узнала, что старый художник был буквально помешан на теме черепа. Он присутствовал практически на всех его картинах и рисунках, от натюрмортов до портретов.

И сегодня художнику пришлось убежать из собственной квартиры, потому что к нему проник тот подозрительный человек. Который сейчас что-то ищет у него в мастерской…

И Марианна подумала: уж не ищет ли он тот самый череп, который случайно попал к ней в руки?

За этими мыслями она вышла из двора, но с удивлением поняла, что оказалась не на улице, а в очередном дворе, еще более темном и мрачном, чем первый.

Она поняла, что в задумчивости перепутала направление и попала в запутанную систему проходных дворов, которых так много в старом Петербурге.

Марианна огляделась, чтобы найти выход.

Слева от нее был вход в подвал, несколько ведущих вниз стоптанных ступеней. И на верхней ступеньке лежала какая-то тряпка.

Ну подумаешь, грязная тряпка…

Марианна отвернулась, но вдруг ее взгляд словно сам собой вернулся к этой тряпке. В ней было что-то странно знакомое.

Марианна пригляделась к тряпке и поняла, что притянуло к ней ее взгляд. Тряпка была вымазана густой темно-красной краской — краской точно того же оттенка, которым были переданы почти на всех картинах Питиримыча рубиновые глаза, вставленные в пустые глазницы таинственного черепа.

Марианна подошла ближе, наклонилась над тряпицей и поняла, что кроме давно уже засохшей красной краски на ней были и свежие пятна, тоже красные, но другого оттенка.

И это — не краска.

Это — пятна свежей крови…

Значит, здесь совсем недавно проходил Питиримыч.

Он был ранен во время драки с тем человеком, который сейчас хозяйничает в его мастерской, все же сумел сбежать через окно, по крыше перебрался в другой дом и вышел в этот двор.

А потом спустился в подвал, чтобы там отдохнуть, отсидеться и, как говорится, зализать раны…

Значит, она все-таки сможет с ним поговорить!

И несмотря на то что здравый смысл советовал ей немедленно бежать отсюда как можно быстрее и дальше, Марианна спустилась по скользким ступенькам и оказалась перед обитой ржавым железом подвальной дверью.

Тут она увидела, что на этой двери висит большой навесной замок.

Но Питиримыч как-то сюда проник…

Марианна взялась за замок, повернула его к свету и поняла, что этот замок не заперт, а висит в проушинах просто для виду, чтобы отпугивать посторонних да чтобы дверь не распахивало сквозняком.

Она осторожно сняла замок, открыла скрипучую дверь и вошла в подвал.

Там было почти темно — жалкое подобие света проникало только сквозь единственное маленькое закопченное оконце, расположенное на уровне тротуара. Еще там было неожиданно тепло, видимо, от труб, проходящих вдоль стены, и пахло плесенью и пылью.

Остановившись на пороге, Марианна вполголоса, чтобы не напугать старого художника, позвала:

— Павел Питиримович!

Никто не отозвался.

— Питиримыч! — позвала она чуть громче.

На этот раз какой-то ответ на ее призыв последовал, а именно — из темного угла подвала блеснули два рубиновых глаза.

В первый момент у Марианны мелькнула дикая мысль, что там, в темноте, спрятан тот самый красноглазый череп, который бесконечно рисовал Питиримыч. Однако в следующую секунду из того же угла донеслось громкое недовольное мяуканье, и Марианна поняла, что это всего лишь кошка.

Ну да, в подвалах всегда полно кошек! И это очень хорошо, ведь где есть кошки, там нет крыс.

— Не бойся, киска, я тебя не трону! — проговорила Марианна и двинулась в глубь подвала, чтобы поближе познакомиться с его четвероногими обитателями…

Теперь ее глаза почти привыкли к темноте, и она разглядела в том углу, где горели кошачьи глаза, большую груду тряпья. Ну да, кошка нашла уютное гнездо…

Однако, когда Марианна сделала еще несколько шагов в прежнем направлении, груда тряпок зашевелилась, поднялась и оказалась пожилым дядькой в живописных лохмотьях.

В руке у него была ножка, отломанная от стола или табуретки, в глазах светилось возмущение пополам с испугом.

— Не подходи! — прохрипел этот подвальный житель, замахнувшись своим грозным орудием. — Не подходи, вдарю!

— Питиримыч? — неуверенно проговорила Марианна.

Хотя что-то говорило ей, что это не он.

Во-первых, хоть художники и очень просто одеваются, но все же они не напяливают на себя такие откровенные лохмотья. И, во-вторых, Марианна вспомнила, что видела этого бомжа совсем недавно — на одной из картин в мастерской Павла Питиримовича.

То есть это была модель художника, а не сам художник.

— Нет здесь твоего Питиримыча! — пропыхтел бомж. — И вообще, я его знать не знаю! Никогда не видел!

— Ну, не видел и не видел! — примирительно проговорила Марианна. — Я вам ничего плохого не сделаю!

В это время откуда-то из-под ног бомжа вылетела облезлая черная кошка, пронеслась мимо Марианны и скрылась в противоположном углу подвала.

Марианна от неожиданности попятилась, и из ее кармана выпала фотография, спланировав прямо под ноги бомжа.

— Вот, говоришь, что ничего плохого, а сама Мусю напугала! — проворчал бомж, наклонившись и подняв фотографию.

Он пригляделся к ней и перевел заинтересованный взгляд на Марианну:

— Откуда это у тебя?

Марианна удивилась, что бомж смог рассмотреть снимок в темноте подвала. Видимо, его глаза за долгое время привыкли к этому скудному освещению.

— Так откуда это у тебя? — повторил бомж строго.

— Откуда, откуда… от Питиримыча!

— А, так ты правда его знакомая? — протянул бомж и наконец бросил на пол свою дубинку. — А я думал, ты за ним гоняешься… Питиримыч сказал, что на него какой-то хмырь напал, поранил его, и еще баба с ним была. Еле Питиримыч удрал. А тут ты пришла — так я и подумал, что ты с тем хмырем…

— Нет, что вы! — Марианна осторожно приблизилась к бомжу. — Значит, он здесь все же был?

— Был, был! — подтвердил бомж. — У него была щека рассечена, кровь текла, я ее подлатал.

— У вас есть чем? — удивилась Марианна.

— А то! — с гордостью ответил бомж. — У меня тут целая аптечка! Без этого в подвалах нельзя! Иной раз сам поранишься, а то и человек какой-то зайдет, а то кошек лечу…

— Вы прямо доктор Айболит!

— А то! — повторил бомж и сел на ящик, который обнаружился у него в углу. Тут же он выхватил из темноты еще один такой же ящик и пододвинул его Марианне:

— Садись, девонька! В ногах правды нет!

Марианна села. Она подумала, что Павел Питиримович все равно давно уже ушел, так, может, этот бомж сможет рассказать ей что-то полезное. Как ни странно, она совсем его не боялась.

Бомж тем временем вытащил из темного угла еще один ящик, поставил перед собой, тут же извлек откуда-то бутылку с какой-то подозрительной мутной жидкостью, два стакана сомнительной чистоты и спросил Марианну:

— Девонька, будешь?

— Что — вот это? — Марианна не смогла сдержать испуг в голосе.

— А зря! Хорошая самогонка, знакомая старушка делает, исключительно из натурального сырья!

— Нет, спасибо, конечно, но все же не буду. Я вообще не пью.

— А я что — пью? Ну ладно, у нас свободная страна, пить никого не принуждаем. А я, с твоего позволения, выпью!

Старик плеснул в стакан на два пальца, выпил, крякнув, и удовлетворенно проговорил:

— Хорошо пошла! Может, все же присоединишься?

— Да нет, спасибо!

— На, держи свою фотку! — старик вернул ей снимок. — Раз Питиримыч тебе подарил…

Марианна не стала его переубеждать, не стала объяснять, как этот снимок оказался у нее. Она взяла фотографию и хотела уже спрятать в карман, когда бомж прочувствованно вздохнул и проговорил просветленным тоном:

— Как молоды мы были!

— Вы? — удивленно переспросила Марианна.

— Ну да, мы с Питиримычем… это ведь мы с ним на фотографии… надо за это выпить… ты не будешь?

— Нет, спасибо.

— Ладно, мне больше достанется!

Он плеснул себе еще порцию, выпил и задумчиво уставился в подвальную темноту.

— Ну да, в берете — это Питиримыч, — сообразила Марианна, разглядывая фотографию. — А второй, выходит, вы?

— Ну да, я! А кто же еще? — бомж даже обиделся, и Марианна не стала говорить, что сейчас-то он на себя молодого совсем не похож. Зачем человека зря расстраивать?

— Вы с ним с молодости знакомы?

— Не просто знакомы, а дружим! Вот уж лет тридцать… а может, и больше…

— А что же он вас из подвала не вытащил?

— А зачем? Он меня уговаривал, звал к себе жить — но я не согласился. Я, как попал в подвалы, так и понял, что это мое. Здесь я сам по себе, ни от кого не завишу, никакого надо мной начальства нет… а за это, девонька, и выпить не грех!

Бомж снова налил себе, вопросительно взглянул на Марианну, она помотала головой.

— Ну, как хочешь!

Он выпил, осторожно взял из рук Марианны фотографию, мечтательно взглянул на нее.

Движения его после выпитого стали немного неуверенными, голос приобрел ненатуральную теплоту и доверительность.

— Это мы с ним после летнего сезона… приехали в город, отмылись и сфотографировались на память.

— После сезона? — переспросила Марианна. — Какого сезона? Театрального?

— Какого еще театрального? — презрительно проговорил старик и засмеялся пьяным смехом. — После полевого! Мы с Пашкой, почитай, каждое… каждое лето в поле ездили, с этими… с архи… археологами. На раскопки. И заработать немного, и для души… там тоже такая свобода! Такой простор! Опять же, к корням прикасались… к предкам… давай, девонька, выпьем за предков!

— Да нет, спасибо…

— Не хочешь? За своих собственных предков не хочешь выпить? Вот ты какая!

Марианна подумала, что нужно уходить. Бомж постепенно пьянел и мог стать агрессивным.

А старик продолжал с пьяной задушевностью:

— У нас ведь у всех, девонька, общие предки… вот, ты прикинь, сколько у тебя самой предков: мать и отец — это двое… — он загнул два пальца, — дедушек и бабушек уже четверо, прадедов и прабабок уже восемь, в четвертом поколении — шестнадцать… в десятом — уже пятьсот с лишним получается… Не веришь? Я точно считаю, потому как высшее техническое образование имею, математику еще помню…

Марианна только вздохнула, а бомж снова плеснул в свой стакан самогонки.

— Может, вам уже хватит?

— А вот это я сам решаю, когда мне хватит! — проговорил старик строго. — Значит, в десятом — пятьсот с лишним, а ведь десять поколений — это всего двести лет… а в двадцатом — уже пятьсот двадцать тысяч! Полмиллиона — прикинь! Полмиллиона предков у каждого человека, не слабо, да? Это я еще округлил!

«Надо уходить!» — подумала Марианна.

— А ведь двадцать поколений — это только четыреста лет, даже меньше, потому что тогда раньше замуж выходили и женились! А прикинь, сколько предков можно насчитать, если на восемьсот лет углубиться? А если на тысячу?

— Может, вам хватит уже? А то что-то вас на математику потянуло. Мы же не в школе.

— А если на тысячу лет в прошлое углубиться, так это уже триллион предков насчитаешь!

— Что-то вас занесло! И сейчас-то на Земле живет всего несколько миллиардов людей, а вы — триллион! Тысячу лет назад людей гораздо меньше было!

— Ага, дошло! — обрадовался старик. — Конечно, гораздо меньше! А что это значит?

— Что?

— Это значит, что у всех у нас предки — общие! Поэтому, девонька, все люди на Земле друг другу родственники! К примеру, мы с тобой какие-нибудь десятиюродные… или даже восьмиюродные… а за это, девонька, непременно надо выпить! — и он снова разлил по стаканам свое подозрительное пойло.

— Пей, пей, сестренка! — он сунул в руку Марианны стакан. — Пей за наше родство… не обижай родича!

— Какие же мы родственники? Я даже не знаю, как вас зовут!

— Толик меня зовут. Анатолий, значит. Ну а теперь непременно выпить надо! За знакомство!

Марианна тяжело вздохнула, поднесла стакан к губам и сделала вид, что пьет, но, как только ее собеседник отвлекся, выплеснула содержимое стакана на пол.

Все, решила она, надо уходить. Но тут вспомнила картину, которую видела в мастерской Питиримыча, и решила наудачу задать последний вопрос.

— А вот у друга вашего такая картина есть, где вы с черепом в гляделки играете. Так вот что это за череп и откуда он взялся? Ваш друг его очень часто рисовал.

Анатолий выглядел уже здорово пьяным, лицо его раскраснелось, язык заплетался, но при этих словах он немного протрезвел и проговорил, приложив палец к губам:

— Тс-с! Никакого черепа я в глаза не видел! И говорить про него ни в коем разе нельзя! Очень это опасно!

Он моргнул, тряхнул головой и проговорил другим тоном:

— А ты откуда про этот череп знаешь? — в его глазах мелькнула пьяная подозрительность. — Я тебе ничего не говорил! Мы с Пашкой так и условились, чтобы никому про него ни слова! Тс-с! Как приехали тогда в город — так и условились!

— Приехали? Откуда приехали? — спросила Марианна, надеясь осторожно разговорить подвыпившего Анатолия.

— Известно, откуда! Из той злополучной партии… после того раза, после того, что тогда случилось, мы больше никогда на раскопки не ездили. Уж очень напугались!

— Чего же вы так напугались?

— А кто бы не напугался? Думаешь, ты такая смелая? Так вот, послушай…

И Анатолий, запинаясь и заикаясь, начал рассказывать.

В тот год группа ленинградских археологов, к которой присоединились друзья, раскапывала средневековый курган в степях Северного Причерноморья.

— Там кочевники раньше жили, — пояснил Анатолий.

— Скифы? — переспросила Марианна, чтобы продемонстрировать свою образованность.

— Нет, не скифы… эти… как их… авары. Точно, авары.

Про такое племя Марианна никогда не слышала. Впрочем, она никогда не интересовалась историей Средних веков.

— Так вот, мы уже месяц как этот курган копали и дошли до самого главного захоронения. Нашли там скелет в богатых доспехах и много при нем всяких интересных вещей. Начальник наш, Сергей Михайлович, очень обрадовался…

Старик чихнул, потер нос и продолжил:

— Это, он сказал, непременно очень знатный воин, скорее всего, вождь. И об этом захоронении можно будет целую книгу написать, потому что некоторые предметы там были из самой Ломбардии. Так что выходит, что авары доходили до Северной Италии и общались с этими… как их… ломбардами… то есть ланго-бардами! — Анатолий с гордостью взглянул на Марианну, выговорив такое мудреное слово. — Так вот, по поводу этой находки Сергей Михайлович даже праздник устроил — спирта выставил и консервы открыл из неприкосновенного запаса. А на следующий день продолжили копать.

Мы с Пашкой немного в стороне работали, главное захоронение нам Сергей Михайлович не доверял, говорил, что мы недостаточно опытные, можем ценные находки попортить.

Вдруг Пашка мне шепчет:

— Глянь сюда!

Я к нему подошел, смотрю — что такое? А там из-под земли череп выглядывает, золотом украшенный, и у него вместо глаз — два красных камня.

«Наконец-то до дела дошел», — подумала Марианна, ей стало как-то неуютно в этом темном подвале.

— Я хотел Сергея Михайловича позвать, а Пашка говорит:

— Тише! Не поднимай шума! Ты посмотри, какая ценная вещь! Весь череп в золоте и вместо глаз — два рубина! Это должно немереных денег стоить! Давай мы этот череп припрячем и потом в городе продадим. Я таких людей знаю, которые за него настоящую цену дадут. И заживем мы с тобой королями! Или даже лучше!

Я еще немножко сомневался, но Пашка смог меня уговорить. Он такой — кого хочешь уговорит!

В общем, откопали мы с Пашей тихонечко этот череп, сунули в мою котомку и отошли незаметно в сторонку от раскопа, чтобы спрятать свою находку.

Археологи так своим захоронением были заняты, что и не заметили, как мы ушли. А мы, значит, нашли укромное местечко неподалеку от кургана. Там кусты были на холме, а за кустами пещерка, в ней суслик жил. Мы оттуда суслика выгнали и спрятали череп…

Анатолий налил себе еще своего пойла, Марианне на этот раз предлагать не стал, выпил и продолжил:

— Значит, припрятали мы котомку с черепом, хотели уже возвращаться, как вдруг услышали неподалеку шум, как будто несколько машин едут. Я говорю — продукты, что ли, привезли? И хотел к раскопу идти. А Пашка что-то заподозрил — у него чутье как у собаки!

— Подожди, — говорит, — что-то мне это не нравится!

Мы за кустами затаились, смотрим — подъехали два «газика», это тогда внедорожники такие были, затормозили, и выскочили из них несколько человек, по виду то ли милиция, то ли бандиты, то ли то и другое в одном флаконе. И главное, все с оружием.

Подбежали к нашим археологам, положили всех, кроме Сергея Михайловича, на землю, а его стали о чем-то спрашивать.

О чем говорят — нам не слышно, далеко. А только видно, что здорово они на Сергея Михайловича орут, а потом бить стали. Он их к раскопу подвел, показывает — а они все недовольны, еще что-то у него требуют и снова бьют.

А потом… потом один из них в Сергея Михайловича выстрелил. Тот упал, дернулся и больше не шевелился. Тогда эти, из «газиков», между собой ругаться начали, а потом подошли к археологам и всех до одного перестреляли…

— Что? — не поверила своим ушам Марианна. — Всех перестреляли? Не может быть!

— Вот, мы тоже глазам своим не поверили! Всех положили — восемь человек! И начальника партии, и двоих археологов, и студентов, что на практике были, и рабочих!

Я, честно говоря, до того перетрусил, когда это увидел, что едва не заорал, Пашка меня схватил и в землю носом сунул. И так держал, пока я не успокоился. А в это время те люди все из раскопа забрали, в машины свои покидали и уехали.

Мы еще часа два в кустах сидели, боялись выйти. Но потом все-таки выбрались, к раскопу тихонько подошли, осмотрели археологов — думали, может, кто-то еще жив. Но нет — все мертвые были, видно, те люди знали свое дело.

Как осознали мы все это — так здорово перепугались…

Что делать?

— Уходить надо, — Пашка сказал, — уходить как можно скорее и никому ничего не рассказывать!

Я было рванул в сторону станции. Ближайшая станция там была Степная Падь. До нее было километров пятнадцать, для молодых парней — не расстояние. Но Пашка меня придержал. Сперва он вернулся к той пещерке и забрал котомку с черепом, а потом пошел, да только не к станции, а в обратную сторону.

Я ему говорю:

— Паша, ты куда? Станция же на востоке!

Подумал, что у него от жары да от волнения все в голове перепуталось.

А он мне:

— То-то и оно, что ближняя станция на востоке, и там нас вполне могут заметить. Заметить и запомнить. И потом кто-нибудь расскажет…

— Кому?

— Да кому угодно. Если милиции — плохо, а если тем людям, которые археологов положили, — еще хуже. Потому что это дело потом расследовать непременно будут. И те, и другие. И во всем этом только одна хорошая сторона…

— Какая же?

— Та, что мы в эту экспедицию официально не были записаны. Сергей Михайлович нас нанял неофициально, без оформления. Так что нас здесь как бы и не было.

В общем, все правильно мне Пашка объяснил, и пошли мы с ним не на восток, к Степной Пади, а на запад.

Шли мы долго, отмахали, наверное, километров тридцать и вышли на шоссе. Там попутку встретили — какой-то мужик овец на рынок вез, ничего у нас спрашивать не стал, подвез нас в кузове вместе с овцами до станции, не к Степной Пади, а к другой.

Купили мы билеты до Ростова, поехали.

По дороге Степную Падь проезжали.

И там на платформе увидели двоих мужиков.

Пашка пригнулся, говорит:

— Видишь тех двоих? Это ведь они были среди тех, на «газиках»! Я их запомнил!

Я пригляделся — и правда.

Стоят на перроне и пассажиров разглядывают, тех, кто на наш поезд садился.

Тут я еще раз убедился, до чего Пашка умный!

Если бы пошли мы на Степную Падь — тут бы нас и прихватили…

Поезд тронулся, те двое на перроне остались, а мы доехали до Ростова, а уже оттуда до Питера.

Вернулись в город и затаились — недели две на улицу боялись выйти, а уж тот институт, где Сергей Михайлович работал, с тех пор вообще стороной обходили.

— И чем же все это кончилось? — спросила Марианна. — Ведь нашли, наверное, убитых археологов?

— Само собой, нашли. На следующий день и нашли, машина с продуктами должна была приехать. Только нигде ни слова не было, что их убили. Напечатали, что все они погибли в результате несчастного случая. Вроде как глубокий раскоп обвалился, и всех их засыпало. Трупы привезли в Питер… то есть тогда это был, конечно, Ленинград — в закрытых гробах. Так и похоронили. Мы, само собой, на похороны не пошли. Не хотели светиться.

— А что потом случилось с тем черепом из раскопа? Вы ведь его не продали?

— А, с черепом-то… конечно, не продали. Пашка сперва целый год выжидал, потом все же решил попробовать, пошел к одному ушлому человеку, который такими вещами торговал, но когда пришел — нашел того человека мертвым, а рядом с его домом заметил одного из тех, на «газике».

И так перепугался…

Все, говорит, надо забыть про этот череп, если хотим живыми остаться.

Ну, мы и забыли.

Уж куда он его дел, я не знаю…

«Зато я знаю», — подумала Марианна, но вслух ничего не сказала. Она думала, что рассказ Анатолия на этом закончился, но тот тяжело вздохнул, налил себе еще немного пойла и продолжил:

— Прошло с тех пор много лет, только, видно, этот череп не выходил у Пашки из головы, потому что стал он его рисовать. Как какую картину рисует — обязательно у него тот череп на ней появится. Хоть в уголке, но непременно его присобачит.

Я ему не раз говорил:

— Не доведет это до добра! Прекрати его рисовать! Забудь вообще!

А Пашка:

— Не могу, он меня как будто преследует. Глаза закрою — и вижу его. Картину новую начинаю — этот череп как будто сам на ней появляется. И как будто смотрит на меня своими глазами красными, как будто что-то мне говорит, чего-то от меня требует…

Вот и доигрался!

— Это вы о чем? — насторожилась Марианна.

— Да вот о том, что сегодня случилось. К нему же сегодня в мастерскую человек пришел, этот череп искал… И с ним баба, молчит все больше, глазами из-под капюшона смотрит, а только Пашка сказал, что такая в ней сила чувствуется злобная…

Точно, это с ней Марианна на лестнице повстречалась. Даже сейчас ее передернуло, как будто ледяным ветром повеяло.

Тут она заметила, что бомж Анатолий заснул. Вот просто на полуслове склонил голову и уже похрапывает. Ящик, конечно, не кресло, и Марианна была уверена, что через некоторое время он свалится на грязный пол подвала.

Ну, что делать… Прикасаться к нему, чтобы дотащить до кучи тряпья в углу, она не в состоянии.

Однако это и не потребовалось. Бомж всхрапнул, открыл на секунду мутные глаза, потом встал и сделал несколько шагов в нужном направлении. Рухнул на кучу тряпок и затих.

На выходе Марианна столкнулась с кошкой Мусей. Та посмотрела на нее очень выразительно.

— Пригляди за ним, — произнесла Марианна, поскольку хотелось что-то сказать.

Кошка муркнула что-то неодобрительное.

Марианна почувствовала, что очень устала, поэтому вызвала Юрия прямо к дому Питиримыча, едва найдя выход из череды проходных дворов. И так рявкнула в ответ на его вопрос, как она здесь оказалась, что обнаглевший водитель поперхнулся и молчал всю дорогу. Только крутил головой и принюхивался, поскольку одежда хозяйки пропиталась запахом подвала.

Марианна тоже молчала, она думала, что получила ответы на некоторые вопросы, только не на самые насущные.

С черепом все ясно, Питиримыч спрятал его в гипсовую голову, а потом то ли не успел, то ли боялся забрать.

И правильно сделал, в противном случае череп бы нашли эти двое. А так он у Марианны будет в сохранности.

Отчего-то она очень не хотела с черепом расставаться. Он ей нужен.

Равенна, которая в пятом веке от Рождества Христова стала столицей обессиленной Западной Римской империи и где только за двадцать лет сменились девять императоров, в 493 году была завоевана могущественным королем остготов Теодорихом. Теодорих объявил себя наследником римских императоров и вассалом византийского базилевса. В ответ на это и правители Византии признали его законным королем Италии.

Тридцать лет грозный Теодорих со славой правил в своем королевстве. После его смерти городом еще какое-то время правили остготские короли, но в 540 году Равенну заняли войска Велизария, прославленного полководца византийского императора Юстиниана Великого.

Город на двести лет вошел в состав Византийской империи как столица Равеннского экзархата, во главе его стоял экзарх, наместник базилевса.

Сюда-то, под защиту византийского наместника, и направилась Розамунда со своими спутниками.

Беглецы подъехали к воротам города.

Ворота были уже открыты, возле них стояли несколько воинов, проверявших всех приходящих и приезжающих в Равенну.

— Кто такие? Зачем прибыли? — осведомился старший стражник, оглядев запыленных и усталых путников.

— Передайте вашему королю, что в город прибыла королева лангобардов! — гордо заявила Розамунда.

— В Равенне нет короля, — презрительно ответил ей стражник. — Равенной и прилегающими к ней землями правит его милость господин экзарх Лонгин, наместник великого базилевса, Византийского императора Юстиниана, да продлятся его дни!

— Вот ему и передайте!

Экзарх Равенны Лонгин играл в шахматы со своим советником Нарциссом. Экзарх любил эту игру, и в его дворце была специальная шахматная комната. В этой комнате было несколько удобных столиков и кресел и несколько досок из палисандрового дерева и из слоновой кости, и из перламутра. И чудесные шахматные фигуры, сделанные восточными мастерами.

Несмотря на цветущее имя, Нарцисс был старый и уродливый человек, но обладал острым и живым умом и прекрасной памятью. Он помнил все шахматные партии, которые разыграл с экзархом, и потому ему легко было держать в голове все тончайшие хитросплетения византийских придворных интриг, он знал, кто из царедворцев в данный момент влиятельнее, а чья звезда закатывается.

Также он знал все многочисленные племена, населяющие империю и окружающие ее земли, знал имена их королей и вождей и представлял себе баланс сил между этими варварскими народами.

— Вашему королю шах! — проговорил Нарцисс, передвинув тяжелую фигуру коня, выточенную из слоновой кости.

— Ты опять выигрываешь! — поморщился Лонгин. — Как это тебе удается?

— Я смотрю вперед, ваша милость, хотя бы на несколько ходов. Без этого не выиграть никакую игру.

— Я тоже смотрю вперед, но без толку!

В покой наместника вошел слуга, поклонился и доложил:

— Ваша милость, к городским воротам пришла некая женщина с двумя спутниками.

— С каких пор ты докладываешь мне о каждой бродяжке?

— Простите, ваша милость, но эта женщина утверждает, что она — королева лангобардов.

— Королева лангобардов? — экзарх отвернулся от шахматной доски, нахмурился. Могущественное племя лангобардов заняло большую часть Италии и угрожало самой Равенне.

— С какой стати королева лангобардов явилась к нашим воротам и почему с ней только двое спутников? Если лангобарды появляются у наших стен, от их поступи содрогается земля! Должно быть, это какая-то самозванка. Прогоните ее прочь!

— Не спешите, ваша милость! — остановил экзарха Нарцисс. — Пусть стражники спросят, как имя той женщины.

— Они уже спросили, — сообщил слуга. — Ее зовут… Риза… Роза… какое-то ужасное варварское имя!

— Но ты уж постарайся вспомнить!

— О, вот! Ее имя Розамунда!

— Розамунда? Так и правда зовут супругу короля Альбоина. Если позволите, ваша милость, я поговорю с этой женщиной.

— Если тебе угодно, Нарцисс… однако я считаю, что она самозванка. Зачем тратить на нее время? Лучше доиграем партию.

— Если так — с ней поступят соответственно. А пока пусть ее приведут в комнату с картами.

Менее чем через час стражники привели Розамунду в просторный покой, по стенам которого висели большие, искусно нарисованные карты Византийской империи и сопредельных земель, Италии и отдельно Равеннского экзархата.

В глубине этого помещения в резном кресле с высокой спинкой сидел старый уродливый человек в расшитом золотом одеянии.

Женщина в запыленном дорожном плаще остановилась перед ним и спросила:

— Ты правитель Равенны?

— Нет, я — его слуга.

— Я не хочу разговаривать со слугами. Пусть меня проводят к правителю.

— Прежде я хочу узнать, кто ты такая.

— Я уже сказала вашим стражникам. Я — Розамунда, королева могущественного племени лангобардов, дочь покойного короля гепидов Кунимунда.

— И отчего столь знатная дама путешествует без свиты, всего с двумя спутниками?

— Об этом я расскажу твоему повелителю. А пока доложи ему, что королева Розамунда желает с ним поговорить.

— Сказать можно что угодно, женщина. Чем ты можешь доказать свои слова?

— Каких доказательств тебе нужно, старик?

— Ты назвала себя супругой короля Альбоина и дочерью Кунимунда. Мне доводилось встречаться с Кунимундом, это был умный и дальновидный человек, но это ему не помогло…

— Достаточно ли будет тебе его свидетельства?

— Свидетельства Кунимунда? — Нарцисс удивленно взглянул на женщину. — О чем ты говоришь, женщина?

— Вот о чем! — Розамунда достала из-под плаща человеческий череп, оправленный в золото, и подняла его: — Это — череп моего отца, великого Кунимунда. Король лангобардов Альбоин убил его и сделал кубок из его черепа. И, словно этого ему было мало, заставил меня пить из этого кубка. Я убила своего мужа и бежала из владений лангобардов.

— Где это случилось — в Павии?

— Нет, милорд. Мы с мужем и всем двором были в Вероне. Там все и произошло. И теперь я, королева, вынуждена стоять перед тобой, как нищая, и просить у твоего правителя защиты и покровительства. Но я — не нищая!

С этими словами Розамунда протянула старому царедворцу тяжелый золотой перстень, увенчанный пылающим рубином.

— Возьми этот перстень, прими его в дар от королевы Розамунды и скажи своему господину, что я вынесла из сокровищницы Альбоина кое-какие дорогие вещицы, и я щедро одарю вас, если вы окажете мне гостеприимство!

Нарцисс взял перстень, надел на безымянный палец и полюбовался сверканием рубина. Затем он улыбнулся:

— Простите мое недоверие, королева! Времена сейчас смутные, и к воротам Равенны порой приходят самозванцы. Но в вас я сразу разглядел королевское достоинство.

— Ты говорил с той женщиной? — спросил экзарх Нарцисса, когда тот вернулся в шахматную комнату. — Кстати, пока тебя не было, я придумал хороший ход…

— Да, я говорил с ней. Ход и правда неплохой, ваша милость, но вам снова шах.

— Вот как! И что — это правда королева лангобардов?

— Вне всякого сомнения. Она предъявила мне неоспоримые доказательства.

— Зачем же она прибыла в Равенну?

— Она убила своего мужа, короля Альбоина, и ищет у нас защиты.

— Вот как! Но это может быть опасно. Лангобарды многочисленны и воинственны, они захотят отомстить за своего короля…

— Лангобарды многочисленны, воинственны, но не сильны в политике. Кроме того, после смерти Альбоина у них начнется борьба за власть и им будет не до беглой королевы. Напротив, то, что она будет у нас, даст нам определенные козыри в политической игре. Есть и еще один интересный нюанс…

— Какой же?

— Покидая Верону, Розамунда на прощание навестила королевскую сокровищницу и принесла с собой немало ценных вещиц. Она готова поделиться ими.

— Вот как… тогда, пожалуй, с ней стоит поговорить…

Наутро из агентства прислали новую горничную — худую бледную особу средних, как говорится, лет с тихим голосом и неприязненно поджатыми узкими губами. Представилась она Доротеей (с ума сойти!) Михайловной.

— Если вас смущает мой возраст, то вы же сами просили не присылать девчонок, которые ничего не умеют, только хозяину глазки строить, — сказала она, и Марианна не нашлась что ответить.

Далее новая горничная обошла дом, чтобы определить, как она заявила, фронт работ, после чего сообщила, что дом в ужасном состоянии и такое чувство, что уборкой не занимались не три дня, а три года. И это еще она не видела кухни, поскольку ее туда не пустили.

И то правда, Марианна слышала крики и звон посуды, а когда явилась на шум, то застала кухарку в такой ярости, что та употребила даже несколько неприличных слов, чего Марианна очень не одобряла.

— Да что же это такое? — возмущалась Нина Ивановна. — Какая-то мымра сушеная будет мне указывать! Марианна Петровна, так работать невозможно!

Марианна еле ее успокоила. Вот если кухарка уволится — тогда точно муж с нее голову снимет.

— Дадим ей шанс, — сказала она, — проверим, как она с уборкой управляется.

— Очень сомневаюсь, что хорошо, — сказала Нина Ивановна, гремя кастрюлями, — у таких людей вечно другие виноваты, а сами ничего не умеют.

Марианна отвернулась. Возможно, Нина Ивановна и права, но ей все равно. То есть в данный момент ей совершенно не важно, что будет с этим домом дальше. Потому что она не будет его хозяйкой. Вот именно: как бы ни обернулось дело, с мужем она жить больше не станет, а значит, покинет этот дом. Но перед этим отомстит. За все.

Тут настроение ее испортилось, потому что Марианна поняла, что она в тупике. Она понятия не имела, что делать дальше, как получить доказательства того, что муж причастен к ограблению, а стало быть, и к смерти ее отца.

Запершись в спальне, она достала череп. Но он ничем ей не помог, не дал ей понять, как действовать дальше. Возможно, он, так сказать, активизировался только ночью…

Марианна осознала свою мысль и рассмеялась бы, если бы все не было так серьезно. Неужели она и в самом деле думает, что череп может подсказать ей, что делать?

Тут в дверь постучала новая горничная и строго заявила, что в доме нет самых необходимых вещей для уборки и что она не представляет, как можно работать в таких условиях. И протянула список, составленный, очевидно, заранее.

Список состоял из семнадцати пунктов, и Доротея (!) настаивала, что нужно купить именно все, и никакой замены.

— Хорошо, — Марианна решила соглашаться на все, — я съезжу и куплю, а вы пока займитесь глажкой. Там белья накопилось ужасное количество, начните с мужских рубашек.

Вспомнив утренний рык мужа, она так посмотрела на горничную, что та проглотила все возражения.

— Марианна Петровна, я вас здесь высажу, а сам на заправку съезжу, ладно? Вы же долго по магазинам ходить будете, не меньше часа, — просительно пробормотал Юрий.

При этом отвел глаза, из чего Марианна сделала вывод, что не только на заправку он заедет. Ясно, левыми какими-то делами занимается на хозяйской машине.

Раньше бы она такое поведение водителя вообще не заметила, а теперь ей было все равно. Лишь бы мужу на нее не доносил, а так, пусть чем угодно занимается.

— Да уж побольше, — вздохнула Марианна, — вон список из семнадцати пунктов. Я позвоню.

На углу, возле входа в большой торговый центр, сидел на складном стульчике уличный музыкант, мужчина лет сорока в куртке камуфляжной расцветки. Он играл на гитаре и пел какую-то бардовскую песню про романтику костров и походов.

Голос у него был слабоватый и немного дребезжащий, то, что называют козлетоном, но Марианна мысленно отметила, что он хотя бы не фальшивит, что уже приятно отличало его от большинства уличных музыкантов.

На асфальте перед бардом лежала кепка-бейсболка, в которой было немного мелочи. Судя по количеству, прохожие не спешили с пожертвованиями.

Непонятно зачем Марианна остановилась и, приглядевшись к этому музыканту, его вспом- нила.

Это был Николай Васильевич Гусев, следователь, который вел вначале дело об ограблении и смерти ее отца. Ну да, это несомненно он, хоть раньше был аккуратно подстрижен, а теперь длинноватые волосы забраны в хвост, и раньше при встречах на нем всегда был хоть и недорогой, но приличный костюм и брюки отглажены, а теперь вон курточка, как раньше говорили, на рыбьем меху и джинсы вытертые.

О Гусеве у Марианны остались, как ни странно, благоприятные воспоминания — он был к ней внимателен и тактичен и вникал во все детали дела, явно пытаясь в нем разобраться до конца и установить истину. Оттого и запомнила она его так хорошо.

Но очень скоро его заменили другим следователем, который очень быстро спустил дело на тормозах. Но перед этим так хамски себя вел, что Марианна была только рада, что не нужно больше таскаться на беседы с этим типом.

И вот теперь Гусев стал уличным музыкантом! Какой неожиданный зигзаг судьбы!

Марианна подошла ближе, положила в его кепку купюру. Музыкант удивленно взглянул на нее — и в его взгляде вспыхнуло мгновенное узнавание.

— Николай Васильевич! — проговорила Марианна с удивлением и сочувствием. — Это вы? Вы меня помните?

— Девушка, — проговорил музыкант вполголоса, — вы меня с кем-то перепутали.

— Ой, ну что вы! — Марианна недоверчиво усмехнулась. — Ни с кем я вас не спутала! Вы же вели дело моего отца! Я ведь Марианна, Марианна Седых!

Она представилась под своей девичьей фамилией, ведь он знал ее именно под ней.

— Говорю вам, вы меня перепутали с кем-то! — повторил музыкант, настороженно оглядываясь по сторонам.

— Да нет, у меня очень хорошая память на лица! А вас что, уволили из полиции? Или вы сами ушли?

Тут Марианна подумала, что Гусев не признается, потому что стесняется своего падения. А она зачем-то настаивает, внимание посторонних к нему привлекает. Вон старушенция какая-то рядом встала и слушает.

— Ох, извините… — начала она, — я совсем не хотела…

— Говорю же вам… — снова процедил музыкант сквозь зубы, и вдруг на его лице промелькнула недовольная гримаса, и он бросил: — Ну все, рыбка сорвалась! Вы меня здорово подставили, Марианна Петровна!

Марианна про себя отметила, что он назвал ее по имени-отчеству, значит, вспомнил. Вслух же она спросила:

— Какая рыбка?

— Да я здесь под прикрытием работал, следил за одним человеком, но вы мне всю малину испортили.

— Ох, извините… — виновато забормотала Марианна, — я не сообразила… я не думала, что вас поставили на такую работу… вы ведь следователь… обычно следователи работают в кабинете…

— Был следователь, да весь вышел! — вздохнул Гусев. — Бабушка, а вы что здесь стоите?

— А ты, милый, петь больше не будешь? — прошамкала старуха. — А то я послушать хотела… очень хорошие песни ты пел… молодость свою я вспомнила…

— Все, бабуля, концерт окончен! Голос у меня пропал!

Гусев повернулся к Марианне:

— Марианна Петровна, вы кофе не хотите выпить? Тут рядом есть неплохая кофейня. А то я здесь замерз, и голос правда сорвал. Раз уж слежка сорвалась, передохну немножко.

— Кофе? Почему бы и нет? — Марианна не успела удивиться своей радости.

Может быть, оттого, что Гусев был последним нормальным человеком, с которым свела ее судьба? Вот именно, после смерти отца все пошло у нее не так. И дело, наверное, было даже не в отсутствии денег. Было здесь что-то большее.

Гусев поднялся, сложил стул и вместе с гитарой убрал его в большую сумку.

Затем они перешли дорогу и вошли в небольшую, довольно уютную кофейню.

Гусев заказал большую чашку американо и калорийный бутерброд, Марианна — капучино.

Им принесли кофе, Гусев сделал большой глоток, и на лице его проступило искреннее удовольствие.

— Так что, вы теперь не в полиции работаете? — спросила Марианна, выдержав приличную паузу.

— Нет, теперь я в частном детективном агентстве. Как раз после дела вашего отца ушел.

— А что случилось? Если, конечно, это не секрет.

Гусев поморщился:

— Да какой там секрет! Просто долго рассказывать…

— Я ведь помню, что вас на этом деле заменили… новый следователь был какой-то странный, такое впечатление, что он хотел только одного — поскорее закрыть дело да и отвязаться от меня. И манеры у него, конечно… один взгляд чего стоил… прямо как у рыбы мороженой, и вопросы такие… «Значит, не хотите сотрудничать со следствием?» — передразнила она. — Как будто меня подозревает, что я собственного отца ограбила. Теперь-то я понимаю, что это он нарочно все делал, чтобы я жаловаться никуда не ходила и он дело поскорее закрыл.

— Да? — Гусев посмотрел на нее внимательно, очевидно, в его памяти она осталась глупой балованной дочкой, не разбирающейся ни в чем. — Что ж, вы правы, так и было… — он вздохнул и откусил большой кусок бутерброда.

Пока жевал, очевидно, решился и заговорил:

— Там ведь был, вообще-то, один перспективный след, но мне тогда начальство прозрачно намекнуло, чтобы я слишком глубоко не копал. А я сделал вид, что не понял этого намека. Вот меня и заменили… более понятливым.

— А про какой след вы говорите? — Марианна постаралась, чтобы в голосе ее не звучала излишняя заинтересованность.

— Ну, ведь того парня, которого подозревали в ограблении вашего отца…

— Артема, — напомнила Марианна.

— Да, Артема Петрова. Его ведь через несколько дней обнаружили мертвым где-то за городом.

— Ну да. Но, насколько я помню, убийцу так и не нашли. Ни свидетелей, ни улик.

— Да, не нашли. Но я просмотрел записи камеры наблюдения, расположенной неподалеку от того места автозаправки, и за час до предполагаемого времени убийства увидел на пленке машину, в которой на пассажирском месте сидел человек, очень похожий на Артема Петрова. Номер машины мне удалось рассмотреть, и я пробил этот номер по базе данных. И даже сумел установить, что эта машина принадлежала фирме «Азимут». Но когда я собрался провести в этой фирме следственные действия — тут-то мне начальство и сказало, чтобы притормозил.

— Вот как! — протянула Марианна.

— Ну, вот так… я завелся, стал доказывать свою правоту — тогда меня сняли с дела и заменили другим следователем…

— Который все это и спустил на тормозах.

— Совершенно верно. Ну, я, конечно, психанул и подал заявление на увольнение. Тем более что меня один старый знакомый давно звал в свою частную фирму.

Гусев вздохнул и закончил:

— Вот так я с тех пор и работаю частным детективом…

— Ну и как вам?

— Денег больше и свободы больше. Но, как видите, работа трудная, рабочий день ненормированный, и приходится делать не всегда приятные вещи. Правда, теперь я много времени провожу на свежем воздухе, а это, говорят, полезно, — Гусев улыбнулся и отпил еще кофе.

— Так вы говорите, та машина принадлежала фирме «Азимут»? Что за фирма такая?

— Что-то связанное с добычей полезных ископаемых и драгоценных металлов.

— И это все?

Гусев внезапно рассердился. Чего от него хочет эта молодая холеная бабенка? Он тут же устыдился, вспомнив, какая она была тогда, почти пять лет назад — испуганная, придавленная свалившимся на нее горем. И, насколько он помнил, никого тогда рядом с ней не было — ни мужа, ни друга, ни хоть какого завалящего родственника, чтобы поддержал в трудную минуту.

Однако сейчас она вовсе не выглядит бедной и несчастной. По одежде и повадкам ясно, что она при деньгах. Что-то такое говорили тогда, что папаша ее разорился, оттого и сердце не выдержало. Стало быть, никакого особенного наследства он ей не оставил.

Ага, вон обручальное кольцо на руке. Не растерялась, значит, устроила свою личную жизнь…

Отчего-то эта мысль была ему неприятна.

Марианна о чем-то напряженно раздумывала, покусывая губы и не прикасаясь к своему кофе.

«Никому не доверяй! — звучал в голове предостерегающий голос. — Никому не давай против себя никаких козырей, никого не пускай в свою душу!»

И все же она решилась:

— Понимаете, Николай… — вылетело из головы его отчество, отчего-то в последнее время плохо у нее с именами…

— Можно просто Николай, — тотчас напомнил Гусев.

— Понимаете… я тут встречалась с бывшей экономкой отца. Случайно! — заторопилась она. — Это вышло случайно, совсем по другому делу. И разговор зашел про те события… Так вот, она очень хорошо характеризовала этого парня, Артема, она его хорошо знала. И не могла поверить, что он задумал что-то плохое против отца.

— Ну, это еще не доказательство…

— Да, конечно, но вот еще что…

И Марианна рассказала про невесту Артема Машу и про то, как она погибла буквально в тот же день, что и Артем. А до этого три дня о ней не было ни слуху ни духу, по телефону не отвечала.

— Так-так… — Гусев отодвинул чашку и посмотрел на Марианну очень внимательно.

Она ответила ему твердым взглядом.

— Значит ли это, что вы проводите собственное частное расследование? — нахмурился он. — И могу я спросить, что послужило причиной?

— Говорю же вам, это вышло случайно! — Марианна даже махнула рукой.

Еще не хватало рассказывать ему про серьги и про то, что муж устроил в ресторане.

— Что ж, это интересно…

И он на всякий случай записал адрес квартиры Маши Петровой, той квартиры, где был пожар. Она же, тоже на всякий случай, попросила у него номер мобильного телефона — вдруг, сказала, ей понадобятся услуги частного детектива…

Потом Марианна заторопилась, взглянув на часы, и побежала в торговый центр. Гусев же посидел еще немножко в кафе, задумчиво глядя на нетронутый его собеседницей кофе и раздумывая о том, что только что услышал.

— Значит, случайно… — пробормотал он наконец и недоверчиво помотал головой.

Он не верил в случайности.

Дверь открыла новая горничная и тут же зашипела на водителя, который, нагруженный как верблюд, протопал по холлу в ботинках. Рубашки были выглажены идеально и сложены как-то хитро, но из пятнадцати — только пять. Ну ладно, пока и этих хватит.

Уединившись у себя, Марианна включила компьютер и написала в поисковой строке название фирмы «Азимут».

Программа выдала ей несколько фирм с таким названием. Правда, одна из них работала на Дальнем Востоке, еще одна занималась подъемом затонувших кораблей.

Из всех найденных фирм только одна работала в сфере добычи полезных ископаемых и драгоценных металлов, но она больше трех лет назад закрылась.

На всякий случай Марианна проверила, не открылась ли та же фирма под новым названием.

И тут ее ожидал сюрприз.

Если фирма меняет название, она не может в то же время сменить весь персонал. Марианна проверила несколько ключевых сотрудников «Азимута» и узнала, в какой фирме они работали после закрытия этой фирмы. Все они перешли в одну и ту же компанию.

Сомнения отпали.

Фирма «Азимут» действительно изменила название.

Теперь она называлась «Приоритет».

То есть это была фирма, которой руководил ее муж.

Марианна закрыла глаза и несколько минут просидела так, чтобы успокоиться.

В день, когда был убит Артем Петров, рядом с местом, где его нашли, видели машину, принадлежащую фирме мужа. Больше того, предположительно именно Артем сидел в этой машине незадолго до своей смерти.

Значит, он был каким-то образом связан с этой фирмой, а следовательно, и с самим мужем.

И теперь Марианна обнаружила фамильные серьги, пропавшие из сейфа в день ограбления, у своего мужа…

Она давно уже поняла, что это не может быть случайным совпадением. То есть Артема нанял ее муж, чтобы ограбить ее отца. А потом его убил, чтобы избавиться от свидетеля. Сам ли он это сделал или не сам, Марианне не важно.

Возможно, для суда присяжных этого и мало, но для ее собственного суда — вполне достаточно, чтобы вынести обвинительный вердикт.

Федор Иванович Пастухов шел в магазин, когда на него буквально налетел парень в камуфляжной куртке и кепке-бейсболке с надвинутым на глаза козырьком.

— Смотреть надо, куда идешь! — проворчал Пастухов и попытался обойти прохожего, но тот неожиданно схватил его за локоть и радостно воскликнул:

— Федор Иваныч! Сколько лет, сколько зим! А я смотрю, вы это или не вы!

Пастухов поправил очки, пригляделся и узнал в прохожем знакомого когда-то полицейского. Кажется, он работал в семнадцатом отделении. В памяти всплыло даже имя — Николай. А вот фамилия… какая-то птичья фамилия.

— Гусев я, Николай Гусев! — напомнил старый знакомый. — Неужели не помните?

— Как же, помню, Коля… — Пастухов вздохнул. — Ты все там же работаешь, в семнадцатом?

— Нет, Федор Иванович, не в семнадцатом! — Гусев значительно замолчал, как будто хотел продолжить, но вдруг (или не вдруг) у него появилась другая мысль. — Федор Иванович, а вы не торопитесь?

— Ну, вообще-то, я в магазин шел… — неуверенно протянул Пастухов. — А что? Какие-то идеи?

— Да вот такая идея, поражающая своей оригинальностью, — Гусев кивнул на вывеску английского паба. — Может, зайдем, пивка выпьем, о старых временах поговорим?

— Да я, знаешь, на пенсии… на пабы денег нет.

— Да не берите в голову, я угощаю! — Гусев сделал широкий приглашающий жест рукой.

— Ну, коли угощаешь…

Со стороны эта встреча могла показаться случайной, но на самом деле Гусев тщательно ее подготовил. Он сильно заинтересовался тем, что ему сообщила Марианна, и решил получить информацию, так сказать, из первых рук.

Бывшие коллеги вошли в полутемное помещение, отделанное красным деревом и зеленой кожей, заняли столик на двоих в дальнем углу, заказали для начала по большой кружке темного и тарелку закусок — сухариков и колбасок.

— Вы, значит, на пенсии? — уважительно проговорил Гусев для начала разговора.

— На пенсии… — Федор Иванович сделал большой глоток, довольно фыркнул. — Эх, хорошее пиво… на пенсию такого не попьешь… тебе хорошо, Коля, ты молодой, тебе на пенсию нескоро. На пенсии не разгуляешься, а самое главное, Коля, — скучно на ней, на пенсии! Нечем заняться. Вот, в магазин сходишь, телевизор вечером посмотришь — и все на этом!

Тут Пастухов спохватился, что говорит только о себе, а эта тема молодому коллеге вряд ли интересна.

— Ты-то как? — спросил он Гусева. — Говоришь, ты теперь не в семнадцатом? В управление перевелся, что ли? — в голосе Пастухова прозвучали завистливые нотки.

— Да нет, Федор Иванович. Я вообще из полиции ушел, в частном агентстве теперь работаю.

— В ча-астном? — Пастухов взглянул на коллегу с завистливым неодобрением. — И что, хорошо платят?

— Платят-то ничего, получше, чем раньше. Но только работа, скажу вам честно, неинтересная. Мелкая какая-то. По большей части за неверными мужьями и женами слежу.

— Зато видишь, по таким пабам можешь ходить!

— В этом плане да, это правда. Платят нам неплохо, и премиальные бывают, если клиент доволен.

— А вам там, случайно, еще сотрудники не нужны? С большим опытом работы…

— Надо с начальством поговорить. Иногда появляются вакансии. А большой опыт очень ценится.

— Поговори, Коля!

— Непременно поговорю. А пока вы, Федор Иванович, пейте, пейте, не стесняйтесь, я еще закажу!

Он сделал знак официантке, и та принесла еще по кружке.

Гусев опытным взглядом оглядел Пастухова: ему нужно было довести того до разговорчивой кондиции, но не переборщить, чтобы старика не сморило совсем.

— Приятно встретить старого сослуживца! — продолжил он. — Как говорят, бойцы вспоминают минувшие дни…

— Минувшие… — подтвердил Пастухов, пригорюнившись. — Была жизнь, да вся прошла… были дела интересные, резонансные… сейчас по телевизору смотрю только про наших, про полицию. Хоть так вспомнить былое. Но, конечно, все там не так, как на самом деле. Нет этой, как говорится… правды жизни.

— Но там все так гладко, непременно добро торжествует, зло наказано, преступника находят, и несет он заслуженное наказание. А в жизни ведь все не так бывает, правда?

— Правда! В жизни все сложнее! — охотно поддержал Федор Иванович, осмотрел стол, где тут же, как по волшебству, появилась новая кружка.

— У меня в практике не раз были такие дела, где преступника так и не нашли! — вздохнул Гусев. — А у вас?

— Ну, само собой! У всех такое бывало! В жизни ведь не все как в телевизоре… или наоборот…

— А вот вы помните, несколько лет назад такое было дело в вашем отделении… — вкрадчиво начал Гусев. — Пожар был в коммунальной квартире. Погибли двое — молодая девушка и сосед ее, законченный алкоголик?

У Пастухова промелькнула мысль — с чего это коллега интересуется таким старым и не резонансным делом? Ведь он вроде в семнадцатом отделении работал, а дело это было у них, в двадцать втором! Вряд ли его обсуждали по всему городу…

Но Федор Иванович сделал большой глоток хорошего пива, отбросил эту мысль как несущественную и с удовольствием ударился в воспоминания:

— Да, было такое дело… алкаша не жалко, он так и так пропащий был, а девушка молодая, вся жизнь впереди…

Пастухов пригорюнился, сделал еще глоток и подозрительно уставился на Николая:

— А почему, Коля, ты про это дело вспомнил? Это же не в вашем отделении было?

— Так вы же сами сказали — в жизни не всегда все как в кино получается, не всегда удается до правды докопаться, не всегда зло бывает наказано…

— Что, правда это я сказал? — оживился Пастухов. — Хорошо сказано! Точно!

— Так вот, в том деле — тоже ведь не все чисто было? Или это был и правда несчастный случай?

— Вот ты мне напомнил про то дело… — протянул Пастухов. — А ведь и правда, были в нем неувязки всякие…

— Какие же? Или вы уже не помните? Ну, ведь столько лет прошло, не мудрено…

— Отчего это я не помню? — обиделся Пастухов. — Думаешь, если я на пенсии, так уж и память потерял?

— Нет, что вы… так что там за неувязки были?

— Ну, начать с того, что со временем смерти было не все ясно. Один эксперт-криминалист, молодой совсем парень, только из института, утверждал, что время смерти потерпевших не совпадает со временем пожара…

— То есть?..

— То есть оба потерпевших, по его словам, к моменту пожара были уже мертвые. Вроде им в институте про какой-то новый метод рассказывали, так вот, по этому методу не сходится.

— А другие эксперты?

— А другой эксперт — Алексей Макарович Севостьянов, он уже лет сорок в нашем ведомстве работал, опытный дядька, он сказал — не верит этим новым методам и в жизни все не так, как в институте. Нечего сложности выдумывать, нечего огород городить. Время пожара известно, значит, это и есть время смерти… хотя, — протянул Пастухов, — сам пожар тоже странный был. Вроде не такой и сильный, в одной только квартире горело, а оба жильца погибли…

— Правда подозрительно. Ну, допустим, тот алкаш, как всегда, выпивши был, вот и не проснулся. Но девушка-то? Молодая же, должна чутко спать. Вам это тогда не показалось странным?

— Показалось. Я всех соседей опросил — какого она была поведения, да не пила ли… и что насчет морального облика…

— И что?

— Да все про нее, кроме одной тетки, только хорошее говорили. Поведения трезвого, никакого от нее беспокойства, мужиков домой не водила, один только парень к ней приходил. Вроде они пожениться собирались.

— Вы сказали, все, кроме одной. А что же та одна?

— Да это такая баба злющая, зловредная, про всех только плохое говорила. Все-то соседи у нее жулики да проходимцы, а женщины все исключительно шлюхи, пробу негде ставить. Так что я ее показаниям большой веры не дал.

— А все же, что она говорила?

— А говорила она, что вечером накануне пожара видела ту девушку. Вроде возвращалась она домой сильно выпившая, едва на ногах держалась, и с мужчиной…

— Так, может, со своим женихом?

— То-то и оно, что не с ним. Она даже описала его подробно, но только я думаю, что все выдумала…

— Подробно описала? Но вы не помните, как?

— Отчего не помню? Рослый, постарше ее, и даже особые приметы имелись…

— Какие же?

— Нос сломанный, как у боксера, волосы черные, как вороново крыло, а посредине седая прядь. Но только я думаю, что свидетельница все это выдумала.

— Зачем?

— Знаешь ведь, Коля, бывают иногда такие свидетели — чего только не придумают, лишь бы их слушали… жизнь ведь на пенсии такая скучная, такая однообразная, а тут все же какое-то развлечение… вот они и придумывают какие-нибудь интересные детали вроде этой самой седой пряди.

И Пастухов снова пригорюнился.

— Но вы не стали ее показания проверять? Не стали того мужчину искать с седой прядью?

— Да я хотел было, но начальство говорит — незачем на такую ерунду время тратить и деньги государственные! Одно дело, если это несчастный случай, и совсем другое — если убийство. Если убийство — так это верный висяк, а у нас и так статистика раскрываемости не очень хорошая. А какая статистика — такая и премия…

— В общем, закрыли то дело?

— В общем, закрыли, Коля. А показания той злыдни свидетельницы из него на всякий случай убрали. Точно так же, как и мнение того молодого эксперта.

— И премию выплатили?

— Ну, это само собой.

— Ну, так давайте за это и выпьем!

И Гусев снова подал знак официантке.

Через час он доставил подвыпившего Федора Ивановича домой, а сам еще раз прослушал запись их разговора.

Поскольку перед его началом включил свой телефон в режиме диктофона.

Из того, что он узнал от старого коллеги, можно было сделать однозначный вывод. Смерть Маши Петровой не была случайной. Не могло быть такого совпадения — почти одновременно в результате несчастного случая погибла девушка и был убит ее жених. Эти два события наверняка связаны.

А если к этому добавить, что этот самый жених, Артем Петров, по словам всех, кто его знал, был очень порядочным и надежным парнем и вдруг, незадолго до своей смерти, ограбил своего шефа, которому был предан, которому верно служил много лет, значит, для этого ограбления была настолько веская причина, что она заставила Артема позабыть все свои моральные принципы.

А что это может быть за причина?

Например, жизнь любимого человека…

И в голове у Гусева сложилась такая картина.

Кто-то, какой-то неизвестный человек (или, скорее, неизвестные люди) похищает Машу Петрову и грозит расправиться с ней, если Артем не выполнит их требования.

А требуют они, чтобы он похитил из сейфа своего шефа что-то очень важное.

Артем Петров под давлением обстоятельств вынужден пойти наперекор своим принципам, он крадет что-то из хозяйского сейфа, в результате Петр Степанович Седых погибает.

Но Артему его преступление тоже не помогает — и его, и его невесту убивают, чтобы избавиться от ненужных свидетелей…

Вроде все логично.

Но что же такое было в сейфе Седых, из-за чего была задумана и осуществлена такая серьезная криминальная операция?

На этот вопрос Гусев не мог ответить.

Но он знал, к кому можно обратиться за консультацией.

В детективном агентстве, где он работал последние годы, было несколько отделов. Тот отдел, где трудился сам Николай, занимался в основном мелкими бытовыми вопросами — воровством, мошенничеством и супружескими изменами. Но был у них небольшой отдел, сотрудники которого занимались серьезными экономическими проблемами — проверкой потенциальных заказчиков или поставщиков, анализом займов и сделок, а также прочими серьезными делами.

Вот к одному из сотрудников этого отдела и подошел Гусев на следующий день.

Сотрудника этого звали Боря Варшавский, он был крупный, рыхловатый блондин с пышной шевелюрой и прекрасным аппетитом, о котором знали все в агентстве.

В свое время Боря закончил престижный экономический институт, попытался организовать свой собственный бизнес, но у него не хватило для этого связей и средств, а возможно, энергии. Бизнес быстро прогорел, но Боря сумел выйти из этой истории с наименьшими потерями и устроился в один крупный банк в аналитический отдел.

Там он был как раз на месте, но тут на банк наехали по полной программе, владелец едва сумел сбежать за границу, откуда его и вытащили через некоторое время, но Боря до этого успел уволиться вместе со всем отделом.

Через некоторое время бывший начальник его отдела пригласил Борю в другой банк. Там было все схвачено и никто не пытался на владельца наехать, но разразился экономический кризис и банк лопнул.

После чего Боря Варшавский решил с банками больше дела не иметь и устроился в детективное агентство.

За время работы в агентстве он изучил всю структуру бизнеса в нашем городе, лично знал большую часть заметных бизнесменов и стал незаменим, когда нужно было оценить чью-то надежность или перспективы какой-нибудь крупной сделки.

Гусев понял, что без Бори в данном деле ему не обойтись, и вздохнул про себя. Но тут же взял себя в руки.

— Боря, привет! — жизнерадостно проговорил Гусев, перехватив коллегу в коридоре. — Как жизнь молодая?

— Что нужно? — сухо осведомился Варшавский, искоса взглянув на Николая.

— Ты о чем?

— Вряд ли ты ко мне просто так подлетел с таким радостным лицом. Тебе наверняка нужна консультация.

— Ну, Боря, с тобой прямо страшно разговаривать! — усмехнулся Гусев. — Ты людей насквозь видишь!

— Работа у меня такая…

— Но ты прав, конечно. Мне действительно очень нужна твоя консультация.

Борис взглянул на часы:

— Время как раз обеденное. Давай так — ты угощаешь меня обедом в «Сальваторе», а я отвечаю на твои вопросы.

«Сальваторе» был итальянский ресторан, расположенный неподалеку от агентства. И очень дорогой.

— Какой ты меркантильный, Боря! — вздохнул Гусев, хоть и знал заранее, что без этого с Борей не обойтись. — Не забудь, мы же все-таки коллеги!

— Мы коллеги, и поэтому я ограничусь одним обедом. Вообще-то мои консультации стоят гораздо дороже.

— Слушай, но я же все-таки не клиент! — возмутился Гусев. — Мы же вместе делаем одно общее дело…

— Не трать время! — Варшавский демонстративно посмотрел на часы. — Не знаю, как у тебя, а мое время очень дорого.

«Обжора несчастный!» — подумал Гусев, но вспомнил вдруг Марианну. Не ту, что случайно встретил вчера — красивую, уверенную в себе, обеспеченную женщину, а какой она была пять лет назад — испуганная, несчастная, одинокая, придавленная внезапным горем. Была любимая, балованная богатая папина дочка, и в одночасье оказалось, что нет у нее ни отца, ни денег.

Гусев еще раз вздохнул и согласился на Борины условия.

Они отправились в ресторан, заняли столик на двоих в самом дальнем углу.

Борис заказал для начала бокал красного тосканского вина и большую тарелку итальянских закусок — антипасти — и только тогда милостиво проговорил:

— Ну и что же тебя интересует?

— Точнее, не что, а кто. Был такой бизнесмен Петр Степанович Седых. Что ты о нем можешь рассказать?

— Но он же несколько лет как умер!

— А ты знаешь только о живых? Меня, вообще-то, больше всего интересуют как раз обстоятельства его смерти.

— И почему они так тебя интересуют? — Варшавский исподлобья взглянул на Николая.

— Ну, Боря, ты же знаешь наши правила. Тайна клиента — святое, как тайна исповеди!

— Ну уж будто!

— Для меня именно так! Короче, если ты ничего не знаешь про этого Седых, так прямо и скажи… Я тогда пойду уж, у меня, знаешь, тоже время дорогое.

— Почему это я не знаю? — проворчал Боря, взял с тарелки последний вяленый помидор и начал: — Этот Седых родом из Сибири, там он и начал создавать свой бизнес. Сначала работал управляющим убыточной шахты, потом эту шахту выкупил. И как только она перешла в его собственность — сразу же из убыточной превратилась в прибыльную. Такое, знаешь, небольшое экономическое чудо…

Боря помахал официантке и заказал мерлузу по-милански под ореховым соусом и суфле из брокколи.

Как только официантка удалилась, он продолжил:

— Вскоре к первой шахте он прикупил вторую, потом третью. А потом перебрался в наш город — решил, что здесь больше возможностей для ведения бизнеса. И действительно, первое время он процветал, его бизнес-империя разрасталась, и на него смотрели, как на очень перспективного бизнесмена. Но он не понял вовремя, что время энергичных одиночек закончилось, и не сумел пристроиться под крыло какой-нибудь мощной структуры. И тут его интересы, видимо, столкнулись с интересами кого-то гораздо более влиятельного. Его бизнес начали топить — сначала понемногу от него отщипывали, уводили от него одного за другим выгодных клиентов и поставщиков, дальше — больше… В общем, скоро он остался почти ни с чем. То есть какие-то крохи у него оставались, но и это было только делом времени. И тут ему удалось заполучить очень большой контракт на оборудование нескольких шахт в Западной Сибири. Наверное, он сумел задействовать свои прежние связи в Сибири или просто проявил свою знаменитую сибирскую хватку — так или иначе, он уже подготовил все необходимые документы, оставалось только внести залог для участия в аукционе. Аукцион был чисто формальный, у другого участника была слишком большая цена, так что контракт был практически в руках у Петра Седых…

К столу подошла официантка с подносом, заставленным тарелками. Борины глаза загорелись, он принялся за еду.

Гусев нетерпеливо ждал продолжения.

— Коля, а что ты почти ничего не ешь? — спросил Варшавский с полным ртом. — Закажи рулеты из спаржи, это очень вкусно!

— Боря, имей совесть! — взмолился Гусев. — Ты остановился на самом интересном месте!

— Сейчас, сейчас… — Борис прожевал особенно вкусный кусочек, отложил вилку и продолжил: — Итак, я уже сказал, что Седых оставалось внести залог за участие в аукционе. И тут прошел слушок, что у него нет на это денег. Понятное дело, слушок этот пошел от того самого банкира, к которому Седых обратился за кредитом.

— И который ему в кредите отказал? — догадался Гусев.

— Совершенно верно. То ли этот банкир посчитал, что Седых ненадежен, а поручителей у него не было, то ли, что более вероятно, банкиру просто намекнули, что не нужно давать Седых денег, если он не хочет заработать большие неприятности. Короче, банк ему отказал в краткосрочном кредите. Конкурент уже обрадовался, решил, что победа на аукционе ему обеспечена, но тут прошел новый слух, что Седых все же раздобыл деньги. Или, по крайней мере, вот-вот раздобудет.

— И откуда же на этот раз пошел слух?

— Вот чего не знаю, того не знаю. А врать не приучен. Но слух этот был достаточно упорный, и косвенно подтверждало его то, что Седых не снял свою заявку с аукциона, хотя до контрольной точки оставались всего сутки.

И тут… и тут разразилась гроза.

Седых нашли мертвым в собственном кабинете, возле открытого сейфа.

— А что было в этом сейфе?

— Когда нашли Седых, в этом сейфе уже ничего не было. А по логике вещей в нем должен был лежать комплект документов для аукциона. Тот самый комплект, который он должен был на следующий день представить комиссии.

— Вот как… неудивительно, что как только увидел Седых пустой сейф, так сердечко и не выдержало. Понял, что это — конец всему. А скажи-ка мне, Боря… — заторопился Гусев, увидев, что его собеседник уже полностью очистил тарелку и даже соус подобрал кусочком чиабатты, — не знаешь ли ты, кто тогда выиграл тот аукцион?

— Знаю, — Боря с сожалением отодвинул тарелку и махнул рукой официантке, чтобы принесла десертное меню, — вот сейчас десерт выберу и скажу.

Гусев только скрипнул зубами.

— А фамилия его Перегуд. — Боря принял из рук официантки тарелку с чем-то розово-воздушным, и отдельно еще розеточка с ягодным соусом к ней прилагалась. — Перегуд Олег Викторович. Очень, знаешь ли, интересный человек. Поговаривали, что в девяностые был он самым что ни на есть криминальным авторитетом. Причем жестокий, решительный, но далеко не дурак, раз сумел уцелеть в те годы, да еще и разбогатеть. Потом из криминала он ушел, и вовремя, пока не начался передел влияния и вообще всяческие зачистки. Сумел как-то договориться с чрезвычайно влиятельными людьми, — Варшавский выразительно поднял глаза к потолку, — и теперь он — солидный, респектабельный бизнесмен с безупречной репутацией, в дружбе с властями, даже благотворительностью занимается. И про девяностые годы сам не вспоминает, и другим не позволяет.

— Ну, большое спасибо тебе, Боря, за информацию. — Гусев махнул официантке карточкой. — На чаевые уж сам раскошелишься, как совесть велит.

После обеда позвонила Анна.

— Подруга, съезди в галерею, там какому-то англичанину очень хорошо продали две картины Хомякова, нужно оформить бумаги на вывоз, а я не могу, мне срочно нужно в налоговую.

— Нужно так нужно, — неохотно согласилась Марианна, — мы же компаньоны! Должны делить все радости и невзгоды, пока что-то там нас не разлучит…

Она приехала в галерею, где ее уже дожидался англичанин — сухопарый долговязый тип лет шестидесяти, по любому поводу непрерывно улыбающийся, демонстрируя безупречные зубы. Он купил два пейзажа художника Василия Хомякова (холст, масло) и теперь дожидался документов для вывоза этих работ за границу.

— Эти картины напомнили мне мой родной Уэльс! — сообщил покупатель.

Марианна удивленно подняла брови: на одной картине Хомякова был изображен покосившийся домик на болоте, на другой — колхозная птицеферма советских времен. Но слово покупателя — закон. Уэльс так Уэльс, лишь бы деньги платил.

Марианна поздравила англичанина (или он валлиец?) с удачной покупкой, получила в ответ непременную улыбку и приготовила обязательный комплект документов.

Англичанин уже хотел уйти, и Марианна намеревалась отправиться по своим делам, но тут в галерею ворвался, как тропический шторм на коралловый остров, сам автор проданных картин.

Хомяков был здоровенный красномордый дядька с окладистой бородой, похожий на дрессированного медведя.

Ему кто-то сообщил о проданных картинах, и он примчался с авоськой, в которой бренчали несколько бутылок шампанского.

— Такое дело надо обмыть! — радостно гудел художник. — Отказ не принимается!

Он задержал уже уходившего англичанина, притащил девчонок, которые готовили в подсобке картины для следующей выставки, поймал за руку Марианну.

— Надо обмыть, — втолковывал он растерянному англичанину. — Русский обычай! Иначе и через границу не пропустят!

Марианна вздохнула: Хомяков был из тех, кому проще уступить, чем объяснить, что не хочешь. Она махнула девушке Люсе, которая была у них на подхвате, та принесла поднос с бокалами, оставшийся после вернисажа, Хомяков разлил шампанское по бокалам.

Тут же вокруг шампанского образовалась целая толпа. Все разобрали бокалы, и в это время в галерее появился еще один персонаж — Прохор Вареников, приятель Хомякова и тоже художник, такой же крупный и бородатый.

— Вась, мне тут сказали, что ты проставляешься! — радостно завопил тот с порога.

— Да, вот видишь, у меня иностранец картины купил. Вот этот, Джон! Так что есть повод выпить…

Хомяков завертел головой, но бокалов с шампанским не осталось.

— Возьмите мой! — Марианна протянула Вареникову свой бокал.

— А как же вы?

— Мне Люся сейчас еще принесет.

— Ну хорошо! За тебя, Вася! — Вареников, не дожидаясь остальных и не чокаясь, залпом опрокинул свой бокал и завертел головой в поисках бутылки.

Хомяков торопливо подлил приятелю, и тот снова поднял бокал:

— За искусство! Мир-дружба!

Он потянулся, чтобы чокнуться с англичанином, но на полпути замер, словно к чему-то прислушиваясь, покачнулся и выронил бокал. Он шагнул вперед, снова покачнулся, схватился за горло, захрипел и тяжело рухнул на пол.

— Господи, что с ним? — вскрикнула Марианна.

Хомяков опустился на колени рядом с приятелем, приподнял его голову и забормотал:

— Проша, ты чего? Ты мне праздник-то не порть! Давай, возьми себя в руки!

Сообразительная Люся уже звонила в «Скорую помощь», остальные бестолково суетились вокруг.

Вареников тяжело, хрипло дышал, ноги его то и дело дергались, глаза закатились.

— Что с ним случилось? — спросил Марианну испуганный англичанин. На этот раз он даже перестал улыбаться.

— Наверное, сердечный приступ…

— Какой приступ? — простонал расстроенный Хомяков. — Прошка здоровый, как лось!

— Все когда-то в первый раз случается… — прокомментировал кто-то из присутствующих.

К счастью, «Скорая» приехала очень быстро, к Вареникову подбежали двое крепких парней. Один из них осмотрел его, послушал пульс, заглянул в глаза и скомандовал:

— Таз принесите! И воды!

— Что с ним? Сердце? — спросила Марианна.

— Какое сердце! — отмахнулся медик.

Толковая Люся не стала задавать лишних вопросов, быстро принесла из подсобки тазик и большую бутылку воды. Врач сделал Вареникову промывание желудка, что-то вколол в вену.

Вареников задышал ровнее.

Врач поднялся и сказал:

— Жить будет, но сейчас увезем его в больницу.

— Я с ним! — вызвался Хомяков.

— Так все же, что с ним? — повторила вопрос Марианна.

— Отравление, — ответил медик. — Что он пил или ел?

— Вот это… шампанское… но его все пили…

Марианна огляделась.

После того, что случилось с Варениковым, все отставили свои бокалы, но некоторые успели выпить — кто половину, а кто и весь бокал. И все вроде бы чувствовали себя нормально.

— Какой яд, узнаем позднее, — проговорил врач, с напарником укладывая Вареникова на носилки. — Одно могу сказать — он мужчина крупный, большая масса тела. Наверное, это его и спасло. Доза яда была близка к летальной…

— А при чем тут его вес?

— Действие большинства ядов зависит от массы тела. Чем больше масса, тем больше яда нужно, чтобы убить человека.

Медики ушли с носилками, Хомяков, причитая, выбежал вслед за ними. Марианна принялась успокаивать англичанина.

Только когда он наконец уехал и она осталась одна, Марианна задумалась о том, что только что произошло.

Прохора Вареникова отравили, притом что все остальные живы и здоровы… но ведь это она отдала ему свой бокал! Значит, отравить хотели ее…

Больше того, врач сказал, что художник выжил только благодаря своей комплекции. Она, Марианна, весит вдвое меньше его…

Значит, если бы она выпила тот бокал, сейчас, скорее всего, она уже была бы мертва…

Марианна ощутила, как тревожно забилось ее сердце.

Кто мог желать ей смерти?

Или, если подойти с другой стороны, — кто мог отравить ее бокал?

Шампанское принес Хомяков, он же разливал его по бокалам. Но вино в бутылке не было отравлено — иначе плохо стало бы всем, кто его пил, а не только Вареникову…

И потом — уж у кого, но у Хомякова не было ни малейших причин ее убивать. А у кого они были, эти причины?

Прошло немало дней.

Экзарх Лонгин и его старый советник Нарцисс по обыкновению играли в шахматы.

Лонгин двинул вперед ладью (это была крепостная башня, искусно выточенная из черного дерева) и спросил:

— Как там та женщина, Розамунда?

Нарцисс задумался, потом переставил пешку (пехотинца, вооруженного коротким мечом), выдвинув ее из общего ряда, и наконец заговорил:

— Опрометчивый ход, ваша милость, весьма опрометчивый. Вы оставили короля без защиты, а король — важнейшая фигура, и притом очень уязвимая. Обратите внимание на этот фланг. Мои пешки наступают сомкнутым строем, и скоро вашему королю придется туго. Лангобарды угрожают нам и отсюда, с севера, из Фриульского герцогства, и с юга, из Беневента. В таком положении вашему королю долго не продержаться, если у него нет надежной поддержки…

— Ты говоришь о шахматах или о политике?

— Разве их можно разделить, ваша милость? Политика — это шахматы, а хороший шахматист всегда в большой степени политик.

— Но ты так и не ответил на мой вопрос о Розамунде.

— Разве не ответил? В отличие от короля, королева — сильная и опасная фигура. Ваша супруга, госпожа Ксения, недавно скончалась. Скоро завершится приличествующий срок траура, и вам надлежит подумать о новой супруге.

— Не рано ли?

— Я повторяю — король, оставшийся без поддержки, очень уязвим. Взгляните сюда — этот слон может нанести сокрушительный удар. Госпожа Розамунда — дочь короля гепидов. Это племя побеждено лангобардами, но многие гепиды влились в армию победителей, и Розамунда для них — законная королева. Соответственно, ее муж сможет влиять через нее на политику лангобардов. Кроме того, как вам известно, Розамунда привезла из Вероны немало золота, а ваша казна истощена. И наконец — но это, возможно, самое главное, — не забывайте, ваша милость, что базилевс не очень доволен нашими обстоятельствами и намеревается заменить вас на посту экзарха. Однако, если обстоятельства изменятся в вашу пользу, он может передумать.

— Так ты хочешь сказать, что мне следует предложить Розамунде руку?

— Разве мы говорим о ваших планах? Мы говорим о шахматной партии. О том, что королю, чтобы выжить, необходимо усилить свои позиции. Кстати, я научил Розамунду играть в шахматы, и она оказалась неожиданно сильным игроком. Это странно — ведь она выросла среди варваров…

— Что ж, может быть, ты и прав…

— Я? Я ничего не говорил, я лишь рассуждал о шахматах. Вы сами сделали нужные выводы, как мне кажется, правильные.

— Пусть так. Но ведь Розамунда прибыла в Равенну в сопровождении какого-то лангобарда, как его зовут…

— Хелмегис.

— Как тебе удается запоминать эти варварские имена! С ними язык сломаешь!

— У меня хорошая память, ваша милость.

— Так вот… этот Хелме… ну, не важно. Он не может стать препятствием нашим планам?

— Я же сказал вашей милости, что госпожа Розамунда — очень хорошая шахматистка. Думаю, она сама разыграет эту партию, нам не следует заботиться о второстепенных фигурах.

На следующий день после разговора за шахматами советник экзарха Нарцисс послал своего слугу в дом, где поселилась Розамунда со своими спутниками, чтобы пригласить королеву во дворец наместника Лонгина.

Когда Розамунда пришла, Нарцисс прогуливался в одиночестве среди розовых кустов.

— Посмотрите, какие чудесные розы! — проговорил он вместо приветствия. — Какие восхитительные цветки, и какой волшебный запах!

— Вы пригласили меня, чтобы поговорить о розах?

— И о розах. — Нарцисс сорвал распустившийся цветок и протянул его королеве. — И знаете, что интересно? Этот сорт роз чрезвычайно нежен и не пережил бы зиму. Но его привили на дичок, на дикую розу, очень крепкую и жизнестойкую. И вот вам результат — чудесные розы благоухают в садах дворца и им не страшны ни холода, ни болезни!

— Должна признаться, что никогда не увлекалась цветами.

— Что ж, возможно, у вас еще все впереди! Я всего лишь хотел сказать вам, что полезно соединять крепкие и жизнестойкие корни с утонченной культурой. Полезно скрещивать варварство и цивилизацию…

— Вот как? Кажется, я начинаю понимать вашу мысль.

— Я всегда считал вас умной женщиной.

— Правда, мне не нравится слово «варварство», особенно когда его применяют к моим соплеменникам…

— Что вы, я никогда не осмелился бы… ведь мы с вами говорим только о розах, не правда ли?

— О розах… вы хотите сказать?..

— Я хочу сказать, что его милость экзарх, мой повелитель, овдовел. С этого печального события прошло уже достаточно времени, чтобы подумать о новой супруге. И возможно, он подумает о том, чтобы сделать вам предложение. Ведь вы тоже овдовели… правда, не так давно, но я думаю, что это не играет существенной роли. И союз с вами может быть полезен Равенне и всей Италии…

— И самому экзарху!

— Я же сказал — вы чрезвычайно умная женщина. И вы не можете не понимать, что такой союз и в ваших собственных интересах. Ваше положение в Равенне крайне двусмысленно. Если наследники покойного короля Альбоина захотят мести…

— Им сейчас не до меня. Они разбираются между собой, и так успешно, что скоро поубивают друг друга.

— Мне это известно.

— И я щедро одарила и господина экзарха, и многих его приближенных… и вас в том числе.

— Я помню об этом. Но вы прекрасно знаете, что человеческая память ненадежна. Вчерашний подарок сегодня уже не кажется таким привлекательным. Поэтому союз с экзархом и в ваших интересах…

— Вы правы.

— Правда, здесь есть одно незначительное препятствие…

— Что вы имеете в виду?

— Скорее не что, а кого. Я имею в виду вашего спутника, господина Хелмегиса.

— Ах, вот вы о чем! Не беспокойтесь, это препятствие я возьму на себя. Честно говоря, он меня саму последнее время раздражает. Так что об этом вы можете не думать.

— Прекрасно! Я же говорю — вы очень умная женщина.

Вечером, когда верная служанка Альдана причесывала Розамунду, та неожиданно сказала:

— Ты ведь бываешь на рынке, разговариваешь с купцами и торговцами, у которых покупаешь съестное…

— Да, моя госпожа.

— Не могла бы ты спросить, есть ли у них отрава для крыс?

— Для крыс, моя госпожа? Разве здесь есть крысы?

— Есть! Я видела одну сегодня утром. И еще они погрызли мой гребень. Пришлось его выбросить.

— Я спрошу их, моя госпожа. Думаю, у Филиппа, торговца пряностями, найдется все, что угодно вашей милости.

— Да, сделай это, и как можно быстрее! Эти крысы ужасно раздражают меня…

Весь оставшийся день ушел у Марианны на борьбу с новой горничной, которая делала все ужасно медленно, как в замедленной киносъемке. И вдобавок оставляла везде ведра с горячей водой, тряпки и пылесос. Марианна и сама едва не сверзилась с лестницы, споткнувшись о провод, а муж обязательно опрокинет ведро и свалится, хорошо, если ничего себе не сломает.

А что, это метод… Не руку или ногу, а, к примеру, шею… Или получит черепно-мозговую травму со смертельным исходом.

Но нет, так не пойдет. Как-то это ненадежно, непременно начнется разбирательство, полиция, следователи… Марианне и в прошлый раз этого хватило. И если в случае с отцом ее никто не мог определить в подозреваемые, то в данном случае фраза: «Ищи, кому выгодно» имеет к ней самое прямое отношение. И в полиции ее первую возьмут на заметку, скажут, что она подстроила несчастный случай из-за наследства.

Марианна прислушалась к себе и поняла, что она вовсе не хочет для мужа быстрой и легкой смерти. Она хочет, чтобы он знал, за что и кто ему отомстил. А наследство его ей и не нужно вовсе.

Так что ведра на лестнице — это недопустимо. Они с Доротеей (!) пару раз говорили даже на повышенных тонах, что для Марианны было вовсе не характерно. По этому случаю Нина Ивановна закрылась на кухне и не выходила до ужина.

Муж приехал раньше, на этот раз не сердитый, а озабоченный. Сказал, чтобы собрали ему чемодан, он уезжает дня на три. И больше ни слова — ни по какой надобности, ни в какой город.

Марианна хотела спросить, но поостереглась. После событий в ресторане муж был с ней не то чтобы ласков, но сдержанно любезен и насторожен.

Продолжалось это пару дней, не больше, а потом муж перестал обращать на нее внимание, видно, уверился, что она ничего не помнит. А после увольнения Лизаветы муж жутко злился и пытался срывать свое раздражение на Марианне, так что она старалась вообще не вступать с ним в долгие беседы.

Чемодан пришлось собирать ей, к тому времени новая горничная затерялась где-то внизу со своей неторопливой уборкой, и Марианна не могла ее дозваться.

Судя по количеству вещей, муж собирался отсутствовать несколько дней. Ну да, он же сказал, что три или больше. Марианна тщательно скрыла свою радость по этому поводу.

Утром после завтрака муж взял чемодан с собой, сказал, что поедет в аэропорт прямо из офиса. И по-прежнему не сказал жене, куда летит. По его озабоченному виду и по вещам она поняла только, что летит он в командировку, а не прошвырнуться с любовницей.

Так, может, с этой брюнеткой… как же ее… Аленой… у него уже все закончилось? Хотя сейчас этот вопрос Марианну мало волнует.

Муж толком с ней не попрощался, отчего Марианна вовсе не расстроилась.

Она решила использовать это время для того, чтобы разработать план мести. А для этого нужно каким-то образом разузнать, что вообще происходит у него в фирме, чем он занимается, кто его партнеры и каким образом можно отобрать у него фирму, да еще и подставить его так сильно, чтобы он не оправился.

А потом давить и давить — незаметно, анонимно, исподволь, чтобы он опускался все ниже, чтобы от него отвернулись все, кто может. И те, кто не может.

Вот тут Марианна не сомневалась в успехе, потому что настоящих друзей у мужа нет, родственников тоже, а уж компаньоны, как только узнают, что он покатился вниз, тут же пнут еще сильнее, и конкуренты помогут.

Так было с ее отцом, а ведь он был и в жизни, и в бизнесе честным и порядочным человеком. Не чета ее мужу.

И вот все же интересно, для чего он на ней женился… Это она выяснит обязательно, в этом наверняка скрыта тайна.

А пока вернемся к насущным вопросам. Марианна раздумывала, как же ей разузнать все про фирму, и никак не могла выработать план.

И в это время позвонил муж.

Марианна удивленно взглянула на экран телефона. Вроде бы утром они уже распрощались, если можно так выразиться, так чего ему еще от нее нужно?

— Да, дорогой? — проговорила она, поднеся телефон к уху. — Ты что-то забыл?

— Ну да, забыл! — рявкнул он раздраженно. — Забыл кое-какие бумаги…

— Какие?

— Не твоего ума дело!

Тут он, видимо, почувствовал, что перебарщивает, и немного смягчил тон:

— Я действительно забыл кое-какие бумаги. Я послал за ними Вячеслава, он привезет их прямо в аэропорт. Вячеслав приедет скоро, передашь ему синюю папку, которая лежит в левом верхнем ящике моего стола. Ты ее легко найдешь.

— Но твой стол… он же закрыт!

— Ключ лежит в подставке для ручек. Запомнила? Синяя папка в левом верхнем ящике! Только ее достань и отдай Вячеславу! И не вздумай ее открывать! И не ройся в моем столе!

Надо же — даже когда он ее о чем-то просит, никак не может обойтись без хамства! Но Марианна ничуть не удивилась и не расстроилась — так даже лучше.

— Не волнуйся, дорогой, я все сделаю, — пропела Марианна, она чувствовала, что от такого ее тона муж еще больше разозлится.

— Да уж надеюсь! — и из трубки понеслись сигналы отбоя.

— Счастливого тебе полета, любимый! — сказала Марианна в раздраженно пикающую трубку, заметив, что новая горничная тянет шею из дальнего конца холла.

Холл выглядел ужасно. Вся мебель была сдвинута в сторону, ковер скатан, а пол, конечно, блестел, как будто это не холл, а операционная, да к тому же и запах был соответствующий.

— Вы что — пол хлоркой моете? — не выдержала Марианна.

— Антисептик содержит хлорку, — не стала запираться горничная, — и уж поверьте мне, хлорка — самое надежное средство. Все остальное — ерунда, водичка.

— Слушайте, но мы же не в холерном бараке находимся! — закричала Марианна, она терпеть не могла запаха хлорки, горло сразу же начинало жечь и одолевала тошнота.

— Вы уж меня извините, но дом находится в ужасающем состоянии, — отчеканила горничная, — а знаете ли вы, сколько бактерий помещается в одном квадратном сантиметре пола?

— О господи! — вздохнула Марианна, и тут из кухни выглянул Юрий, втянул носом воздух и чихнул.

— Марианна Петровна, мне Андрей Сергеевич разрешил на три дня отлучиться. К матери хочу съездить в Лугу, болеет она…

— Да? Ну конечно, поезжайте! — Марианна едва скрыла свою радость. Надо же, три дня никто не станет ее контролировать.

— Ужас, как воняет здесь! — не выдержал водитель. — У меня от хлорки аллергия начинается.

— Как я вас понимаю! — и Марианна отправилась в кабинет мужа.

Доротея (!) вытирала пыль со светильников в коридоре.

Вроде бы только что в холле была, и когда она успела здесь материализоваться…

Марианна вошла в кабинет, нашла на столе подставку для ручек (малахитовый стаканчик), вытряхнула из него все ручки и нашла на дне маленький ключик.

Этим ключиком она открыла левый верхний ящик стола, сразу же увидела синюю пластиковую папку. На этой папке был написан только какой-то код — две буквы и две цифры, которые ничего Марианне не говорили.

У Марианны было мгновенное поползновение порыться в столе, но она покосилась на стеллаж, откуда за ней внимательно наблюдала игрушечная обезьянка. Нет, сейчас нельзя делать ничего лишнего! Лизаветы, на которую прошлый раз удалось все свалить, больше нет, и нужно быть осторожной.