Куда уж хуже?

Хотя все зависело от того, насколько он серьезно, по ее мне­нию, проштрафился.

Что ты опять натворил? — требовательно спросила Люте­ция, как только они отошли в угол зала, подальше от деловито снующих слуг.

Ничего, моя дорогая, — Макс моргнул, невинно глядя на жену. — Ничего, моя любимая.

У тебя проблемы с банкротством. Ты из-за этого вернулся в Нью-Йорк.

И еще чтобы увидеть тебя, моя сладкая.

Чертов самец! Что ты делал в Каррпорте? С кем ты там был?

Ни с кем, моя бесценная! Мне просто было необходимо хоть на вечер убежать от всего этого безумия, уединиться там, где не будут звонить никакие телефоны, не будут приходить никакие сообщения, не возникнет вообще никаких проблем.

С последним плохо получилось, не так ли?

Макс с виноватой улыбкой развел руками.

Кто же мог подумать, что какой-то идиот вздумает забраться в дом именно в этот вечер?

Если бы этот идиот знал, что ты находишься там, то наверняка оставил бы тебя в покое — из профессиональной солидарности.

Ты несправедлива ко мне, Лютеция!

Макс, есть две вещи, которые я запрещаю тебе приносить в мой дом и в мою жизнь. Это скандалы и болезни.

Кисонька моя, я не...

Скандал, конечно, хуже всего, хотя и болезнь — не подарок. Я не боюсь унижения или смерти в муках. Я просто знаю, что их у меня не будет, Макс. Нам обоим хорошо известно, на что спо­собны мои адвокаты, если только захотят.

Но с чего вдруг они захотят? Мой розовый лепесток, скажи, с чего?

Я очень занята сейчас, Макс. И я не намерена ломать свой график из-за мальчика-переростка, у которого кое-где заиграло детство.

Зато ты теперь знаешь, что я вернулся, моя заинька.

И что с того?

Не поужинать ли нам вместе, ненаглядная моя?

Не сегодня, — заявила Лютеция, исключительно чтобы ото­мстить ему.

Она была уверена, что там, на Лонг-Айленде, он был с девкой, чувствуя это всеми фибрами души. Но с другой стороны, ей очень не хотелось знать подтверждающие это факты, потому что тогда ей придется сделать что-то решительное, дабы удовлетворить свою попранную гордость.

Сегодня вечером я ужинаю с друзьями, — сообщила она, затем немножко смягчилась и добавила. — Можем поужинать завтра, если только у тебя останется аппетит после встречи с судьей.

У меня останется аппетит, — заверил он, плутовато ухмыль­нулся и добавил. — Может быть, все-таки увидимся сегодня вече­ром после ужина, мой цветок лотоса?

Лютеция хотела было из принципа отказаться, но игривые огоньки в его глазах остановили ее. Она прекрасно знала этот блеск, возникающий у него, как правило, в постели. Иногда это раздражало, но чаще — забавляло.

- Увидимся, — согласилась она, пряча улыбку.

Позволив ему на прощание шутливо укусить ее за мочку уха, Лютеция вернулась к слугам и строго указала тем, что на столах должны лежать салфетки цвета коралла, а вовсе не персика, и что это понятно любому дураку.

17

Не сказал бы, что я в восторге от этого, — признался Дортмундер.

Почему? — Энди указал на яркую цветную фотографию холла с работающим мраморным фонтаном и темно-коричне­выми плюшевыми диванами. — По-моему, очень симпатично.

- Я не имею в виду, как это выглядит. Я имею в виду, как туда проникнуть.

А! Тогда конечно.

Несколько лет назад Дортмундер и его приятели убедились, насколько облегчают их работу архитектурные журналы с глянцевыми фотографиями резиденций богатых людей и внутреннего убранства всех комнат (включая местонахождение редких картин и расположение дверей), а также подробными планами самих зданий и прилегающих парков¹⁹.

Безусловно, апартаменты Макса и Лютеции Фербенкс в «Н-Джой» не могли остаться без внимания, и их фотографии были опубликованы в одном из цветных журналов, который Энди отыскал в букинистическом магазине и притащил домой к Дортмундеру. Теперь они сидели рядышком на диване, пиво из банок и изучали шесть страниц, заполненных фотогра­фиями и планами. И Дортмундеру все больше не нравилось то, что он видит.

- Главная проблема — это время, — сказал он.

- Да, времени на подготовку у нас нет, — поддакнул Энди.

- Мог бы и предупредить.

- Я говорил про это!

Он собирается провести там сегодняшнюю и завтрашнюю ночь, а потом куда-то там сваливает.

На Хилтон-Хэд. Это остров к югу отсюда.

Не хочу даже думать ни о каких южных островах. Таким образом, если мы хотим застать его в Нью-Йорке, то у нас есть две ночи. Сегодняшняя ночь однозначно отпадает, так что остается завтрашняя. Времени на подготовку чертовски мало.

Как я и говорил.

И первый вопрос — куда туда попасть? Единственный путь в эту квартиру — частный лифт, расположенный в фойе театра.

Там постоянно дежурит лифтер. Слушай, а что если выру­бить этого парня и встать на его место?

Не исключено. Это займет немного времени. Итак, мы покупаем билеты и входим в театр. Не в курсе, в этом лифте нет какого-нибудь окна, через которое лифтер может видеть сцену и отвлечься на спектакль?

С этим проблема. Я был там сегодня утром. На идущий сей­час мюзикл все билеты распроданы на семь месяцев вперед.

Что значит распроданы? — Дортмундер непонимающе нахмурился.

Распроданы, и баста. Джон, посещение театра совсем не похоже на поход в кино, куда ты просто приходишь и берешь билет. Это скорее напоминает покупку авиабилета: ты прихо­дишь заранее, называешь дату, когда ты хочешь полететь, и тебе оформляют билет.

Но на семь месяцев вперед? Как узнать, что ты захочешь пойти в театр через семь месяцев?

Так многие делают. — Энди пожал плечами.

Итак, лифтер не подойдет. Кроме того, персонал театра, воз­можно, знает его в лицо.

Возможно.

Дай-ка подумать.

Энди расслабился, позволяя Дортмундеру подумать, а тот снова и снова перечитывал статью в журнале. Отточенные фразы об объемах пространства, спорном сочетании традиционного и современного стилей и смелых цветовых решениях мелькали у него перед глазами, словно грузовики на федеральной авто­страде.

Здесь говорится, — наконец, заметил он, — что квартиру обслуживает персонал отеля. Наверняка же это горничные. Так?

См. роман «Лучше не спрашивай».

Так.

Горничные с этими здоровыми тележками, где у них лежат салфетки, туалетная бумага, мыло и прочая фигня, и куда они складывают грязное белье для прачечной. Они что, сначала спу­скаются в фойе театра, а потом поднимаются на лифте в квартиру?

Это выглядело бы забавно, если бы они расхаживали по фойе со своими тележками.

Или по вестибюлю отеля. Или по улице, потому что у отеля и театра — разные входы. Наверняка они так нс делают. Значит что?

Значит, есть служебный лифт.

Именно. И он находится где-то в подвале здания.

Там вряд ли есть лифтер. Горничные могут и сами нажимать на кнопки.

Дортмундер задел банку, но успел подхватить ее, прежде чем пиво разлилось.

Итак, у нас есть два дня, — произнес он. — Когда Мэй придет домой, мы соберем скромный багаж и поедем зарегистрируемся в отеле. Мне надо будет еще заскочить к Стуну и купить у него кредитную карту на несколько дней.

Как только вы заселяетесь, — подхватил Энди, — ты зво­нишь мне и говоришь номер вашей комнаты.

Ты приезжаешь ночью...

Около часа...

Мы покидаем отель...

Находим служебный лифт...

И я получаю назад свое кольцо...

А также несколько симпатичных дорогих вещиц. — Энди ласково посмотрел на фотографии в журнале и добавил. — Зна­ешь, этот парень мог бы запросто нанять грузовик, погрузить в него все свое барахло и потом открыть антикварный магазин где-нибудь в центре, скажем, на Бликер-стрит.

Дортмундер отхлебнул пива.

Этим займешься сам. Мне нужно только мое кольцо.

18

Понятие горизонтального расширения в бизнесе означает, что если тщательно сложить взаимопроникающие отрасли, то это принесет прибыль им всем. Было подсчитано, что 23 процента гостей отеля «Н-Джой Бродвей» принимали участие в постановках театра «Н-Джой», а еще 67 процентов выбрали этот отель именно потому, что прибыли в Нью-Йорк, дабы посетить театр. Кроме того, 19 процентов посетителей ресторана в отеле не явля­лись его постояльцами, а заходили туда до или после спектакля. Тут, по мнению руководства, были еще резервы для роста. Итак, хороший театр, хороший отель и хороший ресторан — беспрои­грышная комбинация!

Что касается идущего в данный момент в театре шоу, то это была «Дездемона!» — феминистская музыкальная версия все­мирно известной лав-стори, слегка адаптированная для совре­менного американского зрителя (все оставались живы). В поста­новке звучали такие хиты, как «Скажи-ка мне, Отелло, ну скажи», «Мой дружок Яго» и заводная финальная песня «Вот он нашелся, мой носовой платочек!».

Владельцы располагали статистикой, сколько именно евро­пейцев остановилось в отеле и/или посетило шоу, сколько южноа­мериканцев, сколько японцев, сколько канадцев, а также сколько жителей Нью-Йорка (цифра стабильно колебалась вокруг 11%). Также имелись данные об уровне дохода посетителей, их образо­вании, количестве членов семей и многом другом. Согласно им, комплекс «Н-Джой» был наиболее популярен среди влюбленных парочек, отпускников и иностранных туристов с умеренными доходами и средним образованием. За исключением корпорации «ТЮИ», здесь больше не было офисных помещений, если не счи­тать построенного пять лет назад на верхних этажах конгресс- центра, сдаваемого под различные мероприятия. Таким образом, владельцы комплекса знали свою клиентуру, были ей вполне довольны, и их бизнес развивался, как и планировалось.

Конечно, не обязательно каждый клиент в точности соответ­ствовал статистическим и демографическим данным. К таковым уж точно относилась супружеская пара, прибывшая в среду вече­ром на такси и зарегистрировавшаяся в отеле как Джон и Мэй Уильямс из Гэри, штат Индиана. Как правило, начальным пун­ктом путешествия всех, кто приезжал сюда на такси, был один из трех аэропортов или двух вокзалов Нью-Йорка, реже — автовок­зал. Но еще никто ни разу не добирался в отель «Н-Джой» с пере­крестка Третьей авеню и 19-й улицы. Но об этом, естественно, не догадывались ни швейцар в алой ливрее, ни носильщик, кото­рому мистер Уильямс никак не желал отдавать потертый чемо­дан, пока миссис Уильямс не пнула его в лодыжку.

Кроме того, большинство гостей отеля жило не менее чем в ста милях от Нью-Йорка, а Уильямсы, которые ни разу в жизни не были в Гэри, штат Индиана, — всего в двух километрах к востоку от отеля. У большинства постояльцев были собственные кредит­ные карты — в отличие от мистера Уильямса, который пользо­вался недавно украденной, взломанной и подделанной картой. Ну и, наконец, большинство здешних обитателей проживало в отеле под собственными именами.

Мистер и миссис Уильямс, уверен, что вы насладитесь каждой минутой пребывания в отеле «Н-Джой»! — торжественно возвестил портье, вручая Дортмундеру два магнитных ключа от номера.

Не сомневайтесь! — заверил его Дортмундер.

Нью-Йорк, — выдохнула Мэй с восторженной улыбкой. Она обвела пристальным взглядом вестибюль отеля высотой в четыре этажа, напоминающий древнегреческий храм в честь богини ювелирных украшений. — Вот он какой, Нью-Йорк!

Дортмундер подумал, что она переигрывает, но портье казался довольным.

19

Энди Келп был жестоко разочарован. Он прибыл в «Н-Джой» заранее, рассчитывая присмотреть объекты, которые можно будет посетить ночью, дабы заполнить разными ценными вещами багаж Джона и Мэй, но не обнаружил ничего, что могло бы при­влечь его жадное внимание.

Не то, чтобы здесь не было магазинов, лавок и бутиков. Вестибюль был буквально окружен ожерельем из них. В каждой витрине светились экраны, на которых золотыми буквами были изображены названия городов, где, очевидно, имелись филиалы данных торговых точек. Но зачем? Зачем сообщать, что аналогич­ные вещи можно приобрести в аналогичном магазине в Милане, Лондоне, Париже, Беверли Хиллз? Ну ладно, пусть Беверли Хиллз остается. Но к чему нужна информация, что у черта на куличках в точно таком же отеле, в точно таком же магазине можно при­обрести точно такой же товар? В качестве аргумента, что туда нужно непременно съездить?

Торговля постепенно сворачивалась, и поток покупателей редел. Келп бродил из магазина в магазин в надежде, что там окажется нечто иное, нежели те предметы, что украшали витрины. Но везде было одно и то же, и охарактеризовать это можно было одним словом: блеск. Блестящая кожа, блестящие часы, блестящие меха, блестящие розовые вазы, блестящие обложки глянцевых журналов, блестящие бумажники, блестящая обувь, блестящие украшения. Энди казалось, что он угодил в дьоти-фри для сорок.

Скоро полночь, и все без толку. Келп знал: Джон и Мэй совсем не в восторге от того, что он в последнее время слишком часто вмешивается в их частную жизнь. Поэтому он твердо решил, что не появится в их номере раньше часа ночи. Но как убить остав­шееся время? За стенами здания оживал Нью-Йорк, готовясь к очередному ночному загулу. Поэтому окна в «Н-Джой» посте­пенно гасли, и вскоре все здание было практически темным, если не считать призывно мигающих огней коктейль-бара в углу. Келп решительно направился туда.

Коктейль-бар представлял собой вытянутое полукруглое помещение с низким потолком, нависающим над стойкой. Преоб­ладающим цветом в интерьере был пурпурный, а электрическое освещение отсутствовало. Зато на каждом столике горели свечи в подсвечниках из темно-красного стекла. Именно отражение их колеблющегося пламени в блестящих черных пластиковых поверхностях столов и являлось основным источником света. Вокруг были расставлены низкие мягкие кресла, сесть в которые было равносильно попытке плюхнуться на гигантский пончик с повидлом. Три столика были заняты шушукающимися разнаряженными парочками, пьющими «стингер»²⁰ или нечто и того похуже. У бара находились две женщины: официантка в черном фартуке и посетительница, положившая локти на стойку. Рядом с ней на стуле лежала видавшая виды сумочка. Судя по кислому выражению лица женщины, стоявший перед ней стакан был ско­рее наполовину пуст, чем наполовину полон.

Барные стулья были высокими, с широкими и мягкими фио­летовыми сиденьями. Келп занял один из них, на равном удале­нии от обеих женщин, оперся предплечьями на стойку и уста­вился на строгого усатого бармена, занятого изготовлением двух «стингеров». Официантка унесла стаканы с коктейлями, и бармен обратил свое внимание на Келпа.

- Слушаю, сэр, — произнес он, проводя по стойке бумажной салфеткой.

Бурбон.

Бармен кивнул и замер в ожидании продолжения заказа, но Келп молчал.

- И? — Наконец, не выдержал бармен.

Думаю, полный стакан бурбона. И кубик льда.

Это все? — Под усами появилась слабая улыбка. — Не часто в нашем заведении услышишь такой заказ.

Но у вас же есть бурбон?

Конечно. Но большинство клиентов предпочитает к нему еще что-нибудь. Может быть, немного прекрасного сладкого вермута? Вишенку? Лимонную цедру? Дольку апельсина? Ангостуру²¹? Трипл-сек²²? Амаретто?

Как-нибудь в другой раз.

Ладно, бурбон так бурбон.

Бармен отошел, и женщина, сидящая слева от Келпа, произнесла:

Привет.

Он посмотрел на нее. Ей было где-то в районе тридцати пяти лет, и она была привлекательна той красотой, которая предполагает, что женщина об этом не догадывается и не старается это подчер­кнуть. Настроение у нее было явно не праздничным. Судя по голосу, с одной стороны, ей не очень-то и хотелось общаться, но с другой — это ей было сейчас необходимо, и женщина делала это через силу.

Привет, — ответил Келп.

Она кивнула; начало положено.

Откуда ты? — спросила она.

Кливленд, штат Огайо. А вы?

Ланкастер, штат Канзас. Я подумываю вернуться туда... когда-нибудь.

Логично, если вы там живете.

По-моему, меня тут бросил муж.

Странно. Второго стакана нигде не было видно.

Возможно, он задержался в туалете, — предположил Келп.

Это случилось еще в понедельник.

«Ага. А сегодня — среда», — подумал он. Бармен принес ста­кан с бурбоном и льдом и поставил его перед Келпом на салфетку.

Спасибо, — поблагодарил он и обратился к женщине. — Это случилось здесь, в Нью-Йорке? Он просто исчез?

20 « Стингер» — популярный барный коктейль: коньяк с мятным ликером и льдом.

21 Ангостура — венесуэльская горькая настойка крепостью 45%.

22 Трипл-сек — французский апельсиновый ликер крепостью от 15 до 40%.

Не исчез, а бросил меня. Мы приехали в воскресенье, а в понедельник он сказал:

«Энн-Мэри, у нас ничего не получа­ется», собрал чемодан и свалил.

Грубо.

Да, грубо, потому что это произошло здесь. Он прав в том, что у нас ничего не получается, и именно поэтому я три года кру­тила интрижку с Чарли Петерсеном. Он, конечно, побелел, как лист бумаги, когда узнал про это, но все равно, если он собирался бросить меня, мог бы сделать это в Ланкастере, а не здесь.

Более удобно, — закивал Келп, всем видом показывая, что сочувствует ей.

Понимаешь, эта поездка была нашей последней попыткой сохранить брак. Но мы приехали сюда и принялись действовать друг другу на нервы, как делали это и в Ланкастере. Только здесь мы были вынуждены постоянно находиться в одной комнате, и, в конце кон­цов, Говард сказал, что с него хватит, собрал вещи и смылся.

Обратно в Ланкастер?

Вряд ли. Он — разъездной агент компьютерной компании «Пандорекс» на Среднем Западе. Так что, скорее всего, он пере­брался туда, к какой-нибудь подружке.

Дети есть?

К счастью, нет. Черт, стакан опять пустой. Что это ты пьешь?

Бурбон.

С чем?

С бурбоном.

Правда? Интересно, на что это похоже.

Бармен, — позвал Келп. — Кажется, у нас тут новообращен­ная. Повтори-ка мне и налей то же самое леди.

Хорошо, сэр.

Ненавижу, когда меня называют леди, — заявила женщина.

Извините. Мама учила меня, что обращаться к женщинам просто «эй, ты», — невежливо.

Все леди — шлюхи.

Интересная мысль. Хорошо, буду обращаться к вам как к старой знакомой. Договорились?

Договорились, — неохотно усмехнулась она.

Бармен принес выпивку, новая старая знакомая сделала глоток и скорчила гримасу. Затем выпила еще, посмаковала и заметила:

Интересно. Не сладко.

- Точно.

Интересно. — Она вновь приложилась к стакану. — Если тебе надоест обращаться ко мне просто «эй, ты», можешь назы­вать Энн-Мэри.

Энн-Мэри. Я — Энди.

Как дела, Энди?

Отлично.

Понимаешь, мы заплатили за этот тур заранее. У меня опла­чена комната до субботы, и завтраки — до субботы, а обеды — до пятницы. Вроде как глупо возвращаться в Ланкастер, но какого черта я здесь делаю?

Сидишь в баре.

Я совершенно не хочу напиваться. Я случайно сюда забрела. — Она, нахмурившись, уставилась на полупустой стакан перед собой. — Я от этого напьюсь?

Возможно, и нет. Ведь ты можешь оказаться из тех редких людей, у которых необычный обмен веществ. Слышала про таких?

Она с сомнением посмотрела на него и поинтересовалась:

Ты надолго сюда приехал?

Не очень. — Келп отхлебнул из своего наполовину полного стакана.

Она немного подумала.

А этот отель тебе нравится?

Я остановился не здесь.

А как же ты сюда попал? — удивилась она. — Просто шел мимо?

У меня дело по соседству, — пояснил он и взглянул на часы. — Довольно скоро. Так что я просто убиваю здесь время.

Значит, мы — два одиноких корабля, встретившихся в ночи.

Вероятно. А в здешних номерах есть такие маленькие холо­дильники, набитые всякой всячиной?

Пиво, — подтвердила она. — Шампанское, австралийские орешки и смесь из сухофруктов.

Вот-вот. А бурбон там есть?

Энн-Мэри снова задумалась, затем указала на свой стакан и сказала:

Вот это? Не уверена.

Я мог бы зайти попозже, — предложил Келп, — чтобы про­верить. Думаю, я разберусь со своими делами часам к трем, а то и пораньше.

Какая-то у тебя очень поздняя работа.

Ну это же Нью-Йорк. Город, который никогда не спит.

А я сплю. Хотя плохо — с тех пор, как Говард уехал.

Плюнь на него.

Я живу в номере 2312, — сообщила Энн-Мэри. — Когда закончишь со своими делами, можешь постучать мне в дверь. Если я еще не отрублюсь, то обязательно открою.

20

Когда Дортмундер проснулся, то не сразу понял, где, черт побери, он находится. Какая-то бежевая освещенная коробка и чьи-то тихие голоса. Он поднял голову и увидел незнакомую комнату с работающим телевизором и включенным светом. Сам он лежал поверх плотного коричневого покрывала на большой двуспальной кровати, а слева от него в кресле дремала Мэй. Рядом с ней на полу валялся открытый журнал. На экране телевизора в машины «Скорой помощи» запихивали окровавленных людей. Похоже, это был реальный репортаж. Затем раненые и «Скорые» исчезли, и появились танцующие шоколадные батончики.

Дортмундер сел, начиная припоминать. Отель «Н-Джой Брод­вей». Макс Фербенкс. Кольцо удачи. Служебный лифт. Энди Келп, который подойдет позже, в час ночи.

Около кровати на столике стоял радиоприемник с таймером, красные цифры на нем показывали 00:46. Дортмундер поше­велился, ощущая боль в суставах, и кое-как встал на ноги. Он поплелся в ванную, где обнаружил собственные зубную щетку и пасту, а также мыло и полотенца отеля. Когда Дортмундер вер­нулся в комнату, чувствуя себя немного бодрее, в кресле заворо­чалась Мэй, пытаясь нащупать свой журнал и тоже не понимая спросонья, где находится. Увидев его, она сказала:

Я, кажется, заснула.

Все заснули.

Они зарегистрировались в отеле под вечер, некоторое время пробыли в номере, распаковывая нехитрый багаж, а затем поу­жинали внизу, в гостиничном ресторане. После этого Мэй отпра­вилась обратно в номер, чтобы почитать, а Дортмундер совершил ознакомительную прогулку по отелю. Вернувшись, он сравнил увиденное с поэтажным планом пожарной эвакуации: «Вы нахо­дитесь здесь», «Используйте лестницу А», «Не пользуйтесь лиф­тами». Несмотря на это, все лифты были отмечены на плане.

Отель имел достаточно простую форму. Он напоминал букву «U» с основанием, выходящим на Бродвей, и боковыми крыльями, занимающими переулки. Центральную часть, в которой было шестнадцать этажей, занимали театр, офисы и вестибюль гостиницы со стеклянной крышей. В крыльях, начиная с семнадцатого этажа, располагался отель.

Я отвратительно сплю в креслах, — пожаловалась Мэй. под­нимаясь на ноги.

- А ты старайся расслабиться.

Не помогает.

Мэй отправилась в ванную, а Дортмундер подошел к един­ственному окну и потянул за ручку тяжелую раму. Та не подда­лась, и тогда он прижал лоб к прохладному стеклу и постарался максимально скосить глаза вниз.

Окно выходило во внутренний двор, и из него не открывалось вида на город, но зато не было и шума от транспорта. Все, что смог разглядеть внизу Дортмундер, — стеклянная крыша вестибюля отеля. Вечером она была ярко освещена, но сейчас была тусклой, словно еле тлеющее пламя в очаге.

Часы показывали 00:53.

Дортмундер подошел к двери и наклонился, дабы еще раз изучить поэтажный план здания. Тот представлял собой малень­кие пронумерованные прямоугольники, обозначающие комнаты, с центральным коридором и вспомогательными помещениями: лестницей, лифтами, холодильной камерой и складами полотенец и чистящих средств. Естественно, квартиры Макса Фербенкса на плане не было, но Дортмундер и так знал, что она располагается между театром и гостиничным вестибюлем и выходит на Брод­вей. Значит, и обслуживающий ее служебный лифт должен нахо­диться со стороны Бродвея. Окно номера Дортмундера выходило на юг, значит, когда Энди придет, им нужно будет...

Дверь распахнулась, ударив Дортмундера по носу. Слезы брызнули у него из глаз, и он резко отшатнулся. На пороге возник Энди со словами:

Надеюсь, я не слишком рано.

Ты не рано, — пробормотал Дортмундер, потирая нос.

Джон, — с тревогой заметил Энди, глядя на него, — по-моему, ты подхватил насморк.

Пустяки.

Это из-за кондиционера. Знаешь, эти системы в новых домах...

Пустяки.

- Мэй вышла из ванной. Она больше не казалась заспанной.

- Привет Энди, - поздоровалась она. — Ты вовремя.

- На минуту раньше, - уточнил Дортмундер. Нос, похоже, был свернут.

- Минута не считается, — заявила Мэй.

Спасибо, Мэй, — кивнул Энди.

Дортмундер, не видя смысла сейчас злиться на Энди, оставил свой нос в покое и произнес, указывая на дверь:

У нас есть схематический план здания.

Он объяснил, где они находятся в данный момент и где дол­жен располагаться служебный лифт в квартиру.

Неужели все так элементарно? — удивился Энди.

Возможно, и нет.

- В любом случае надо пойти и посмотреть.

Джон, где пульт? — спросила Мэй.

- Какой?

От телевизора. Я хотела посмотреть телевизор в ваше отсут­ствие, но не могу найти пульт.

Возможно, он на кровати, — предположил Дортмундер.

Или под кроватью, — добавил Энди.

Они дружно поискали и там, и там, но ничего не нашли.

Здесь всего одна комната, — заметила Мэй. — Она не такая большая, и в ней не так много вещей. Неужели мы не сможем найти пульт?

- А ты уверена, что он вообще был? уточнил Энди.

- Да. Во-первых, я включила им телевизор. А во-вторых, Джон переключал каналы.

Значит, он все-таки должен быть на кровати,— решил Дор­тмундер.

Или под кроватью, — повторил Энди.

Они вновь принялись за поиски, но безуспешно, пока Энди не отправился в ванную.

Пульт здесь, — крикнул он и вошел, держа его в руке. — Он лежал на раковине.

Даже не буду спрашивать, как он туда попал, — заметила Мэй. — Спасибо, Энди.

Не за что.

Дортмундер, который был уверен, что это не он отнес пульт в ванную, но не намеренный вступать в разборки, спросил:

- Мы теперь можем идти?

Несомненно, — подтвердил Энди, и они вышли из номера.

Коридор был длинным, плохо освещенным и абсолютно пустым. Тут и там у дверей номеров стояли подносы с остатками ужина. Дортмундер и Энди прошли до конца, повернули направо и оказались в точно таком же коридоре, в середине которого горела зеленая надпись «Выход».

Нам туда, — сказал Дортмундер.

Рядом с надписью находились лифты, слева от которых распола­галась лестница, а справа — помещение, занятое большим холодиль­ником. Напротив лифтов была глухая стена с зеркалом, а напротив лестницы — запертая дверь без опознавательных знаков.

Энди занялся дверью, и та скоро открылась. Они попали в квадратное помещение, забитое деревянными стеллажами, на которых были сложены полотенца, рулоны туалетной бумаги, ящики с салфетками, мылом, шампунем и лосьоном. Слева в углу виднелись двери двух лифтов.

Это должен быть один из них, — произнес Дортмундер, кивая на лифты.

Возможно, как раз он сейчас и едет сюда, — заметил Энди.

Дортмундер прислушался и услышал слабый треск и гудение

идущего наверх лифта.

Не на этот этаж, — неуверенно предположил Дортмундер.

Возможно. Но давай-ка лучше спрячемся и подождем.

Укрывшись за стеллажами, они услышали, как треск прекра­тился и открылись двери лифта. Энди поднял бровь и многозна­чительно посмотрел на Дортмундера: видишь? Тот в ответ нахму­рился: вижу.

В щель между стопками чистых полотенец они увидели, как из лифта выходит парень в черно-белом облачении официанта. Толкая перед собой пустую двухъярусную серую металлическую тележку, он прошел мимо них и исчез за дверью.

Наверняка пошел собирать грязную посуду, — шепнул Энди.

Таким образом, у нас есть несколько минут.

Они вылезли из-за стеллажей и подошли к лифту. Энди нажал на кнопку, и двери тут же открылись. Придерживая их, партнеры уставились на панель управления на стене. Та состояла из черных кнопок с цифрами на них от 17 до 31 (в данный момент горела цифра 26). Под кнопкой «17» были еще две, обозначенные как «Кухня» и «Прачечная».

Похоже, нам нужен другой, — заметил Энди.

Или, — отозвался Дортмундер, разглядывая кнопки и раз­мышляя о том, что удача, очевидно, покинула его, — мы оши­блись в своих рассуждениях.

Вот еще! Давай-ка лучше дождемся, пока не уедет официант, и вызовем другой лифт.

Ну что же, давай.

Они отпустили двери лифта и вернулись за горы полотенец.

Скорее всего, это будет не просто кнопка, — предположил Дортмундер, — а скважина для ключа.

Точно. На втором лифте ты можешь попасть на любой этаж, кроме тех, для которых нужен специальный ключ.

Появился официант с тележкой, которая теперь была перепол­нена подносами и грязными тарелками. С трудом толкая громозд­кий груз, он загнал его в лифт, нажал кнопку, и двери закрылись.

Энди тут же подскочил к кнопке вызова и нажал на нее. Она не предусматривала светового сигнала, и поэтому было сложно сказать, где находится второй лифт. Оставалось только ждать и догадываться.

Конечно, — заметил Дортмундер, — второй лифт может быть отключен ночью.

Почему? У них по ночам как раз самая работа. Кстати, думаю, нам неплохо бы снова спрятаться.

Зачем?

На всякий случай. Вдруг, когда лифт придет, в нем кто- нибудь будет.

Ты прав.

Таким образом, они опять проследовали за полотенца. Но когда приехал второй лифт, в нем никого не оказалось. Энди поспешил к нему и придержал двери. Они с Дортмундером изучили панель управления, которая была абсолютно идентична первой.

Я так и думал, — вздохнул Дортмундер.

Но к ним же должны как-то попадать уборщицы? У богачей вечно полно уборки, они нанимают для этого целые компании.

Поехали посмотрим на семнадцатом.

***

Цвет стен, дверей и ковров в коридоре семнадцатого этажа слегка отличались от двадцать шестого, поэтому изначально могло показаться, что у вас что-то случилось со зрением.

Дортмундер и Энди обшарили весь этаж, но не нашли ничего, что отличалось бы от того, что они уже видели девятью этажами выше. Энди посмотрел на часы и вздохнул:

А все обещало быть настолько простым.

Все просто, — отозвался Дортмундер. — Мы просто не можем войти.

Но ведь должен быть путь! Они что, держат там прикован­ную на цепи девицу? Даже если бы и так: как ей доставляют новое мыло? И как она избавляется от конфетных фантиков?

Они стояли в коридоре возле пассажирских лифтов. Квартира Фербенкса, по идее, находилась прямо под ними. Дортмундер посмотрел в одну сторону, затем в другую и сказал:

Нам нужно найти еще одну дверь без опознавательных знаков.

Это точно.

Они двинулись по коридору и, дойдя до поворота, насчитали целых три неопознанных запертых двери, которые по очереди вскрыли. За первой обнаружилась свалка из тележек и пылесосов, за второй — нагромождение телевизоров и настольных ламп, а за третьей — душевая, очевидно, для персонала. Тогда они пошли в другую сторону. За следующей открытой ими дверью оказалось переплетение труб: отопление, или водопровод, или и то и другое сразу. Наконец, в очередной комнате они обнаружили открытую дверь лифта с тележкой горничной внутри.

Ну что же, взглянем, — без особого энтузиазма предложил Энди.

Кто-то приехал, — насторожился Дортмундер, услышав какой-то шум в коридоре. Невесомо, словно вспугнутые пташки, они впорхнули во вновь обнаруженный лифт и позволили створ­кам сомкнуться за их спинами.

Здесь царила непроглядная темень. Они начали обшаривать стены, и Энди повезло: он нашел выключатель и врубил свет.

Это был ничем не примечательный служебный лифт: прямо­угольный, с кабиной, окрашенной в унылый серый цвет. Панель управления была на редкость проста: две кнопки без подписей. Чтобы окончательно развеять их сомнения, на тележке лежали две коробки с бумагой для принтера, коряво подписанные «МФ» и «ЛФ».

Еще на панели, чуть повыше кнопок, находилась скважина для ключа. Энди наклонился, некоторое время изучал ее, затем выпрямился и резюмировал:

Нет.

Нет? — переспросил Дортмундср.

Это не совсем обычный замок.

Я вижу.

С обычным замком я справился бы, не глядя. Но только не с этим. Я подозреваю, что за панелью имеется сигнализация, кото­рая мгновенно пошлет сигнал тревоги на пульт охраны, если кому-то вздумается покопаться заколкой для волос в этом замочке.

Я почему-то не удивлен.

Я бы предпочел разобрать пол в кабине и спуститься по тросу или ступенькам, если они имеются в шахте, чем валять дурака с этим замком. Конечно, можно попробовать снять панель, но я не уверен, что сигнализация не сработает сразу, как только мы начнем откручивать винты.

Я в этом даже не сомневаюсь.

Поэтому давай взглянем, что у нас с полом.

Они сдвинули тележку в угол кабины, опустились на четве­реньки и начали разглядывать пол, который состоял из четырех толстых листов фанеры, держащихся на винтах и выкрашен­ных все в тот же серый цвет. Дортмундер и Энди постучали по фанере костяшками пальцев и не услышали эха: звук был очень глухой. По-прежнему стоя на четвереньках, они посмотрели друг на друга, словно два пса, встретившихся у пожарного гидранта, и затем поднялись на ноги.

Внизу — сталь, — сказал Энди.

Я заметил.

И нет люка, чтобы проникать в шахту для проверки обору­дования.

И это тоже заметил.

Так что он, возможно, над нами.

Они задрали головы и обнаружили в плоской серой крыше кабины очертания люка. В нем также имелась замочная скважина.

Они начинают доставать меня, — пожаловался Дортмундер.

Такие парни, как мы, не сдаются! — подбодрил его Энди.

Это правда. Хотя я все чаще спрашиваю себя, почему.

Когда дела заходят в тупик, требуется эксперт. Замки — это не самая сильная моя сторона. Вывод: нам нужен опытный взломщик.

Ты хочешь привлечь еще кого-то?

Почему нет? Все, что мы найдем там, поделим на троих, а не на двоих. Хотя тебе-то все равно. Твоя цель — кольцо.

Это верно. Но и против небольшого навара я бы не возражал.

Я поищу Уолли Уистлера или Ральфа Уинслоу, они оба профи. Покажу им фотографии в том журнале, так они еще при­платят нам, чтобы их взяли в дело.

Ну, я бы не стал требовать с них этого, — заметил Дор­тмундер. разглядывая чертову замочную скважину на чертовой панели управления. Мы в нужном месте. Я чувствую кольцо; оно там, прямо под нами.

Мы заберем его, — заверил его Энди и посмотрел на часы. — Но не сегодня. Завтра ночью. Сегодня у меня назначена встреча, и я не хотел бы опаздывать.

Встреча? Сейчас? — нахмурился Дортмундер, глядя на при­ятеля.

Ты же понимаешь — это Нью-Йорк. Город, который никогда не спит. — Энди выглянул в коридор, убедился, что на горизонте чисто, и выскользнул из комнаты.

Дортмундер вышел следом, и за его спиной захлопнулась дверь.

Нью-Йорк, город с бессонницей, — пробормотал он. — Ты уверен, что это удачная мысль?

Увидимся завтра.

21

Большинство постояльцев отеля «Н-Джой Бродвей», встав утром, разбрелись осматривать достопримечательности, но отнюдь не чета Уильямсов. Проснувшись, они, как и все, поки­нули отель, но миссис Уильямс, вновь ставшая Мэй Беллами, отправилась на работу в супермаркет, а мистер Уильямс, превра­тившись в Джона Дортмундера, поехал домой на Восточную 19-ю улицу, где предался своему обычному занятию — безделью.

Они договорились, что встретятся в отеле в шесть часов вечера, дабы поужинать по фальшивой кредитной карте, а затем будут ждать Энди Келпа, который прибудет в час «икс» (то есть в полночь), и в этот раз постараются не заснуть. Так что в пол­шестого Дортмундер вышел из квартиры и начал спускаться по лестнице, и в этот момент натолкнулся на Гаса Брока.

Привет, — удивленно сказал Дортмундер.

Привет, — ответил Гас и остановился.

Как я понимаю, это не совпадение?

Совпадение? Наоборот, я шел именно к тебе.

Я собирался в город.

Я тоже.

Они пошли рядом, и лишь после того, как свернули на Третью авеню по направлению к центру, Гас сообщил:

Я тут прочитал в «Ньюсдэй», что мы сорвали неплохой куш на прошлой неделе

в Лонг-Айленде.

Серьезно?

Ведь это же наша работа? В том здоровенном доме в Карр- порте?

Наша? Что ты имеешь в виду под «наша»?

Ты же все прекрасно понимаешь, Джон. Ты бы не узнал про этот дом, если бы не я. И ты бы не узнал про Главу 11, если бы не я.

Зато я совершенно самостоятельно узнал про парня с пуш­кой, который там оказался. И это перевешивает все твои долбан­ные главы.

Мы вместе проникли в тот дом, Джон. Если ты внимательно рассмотришь эту ситуацию, то поймешь, что будет справедливо, если я получу часть выручки. Я не претендую на половину, я не жадный, но...

Дортмундер резко остановился. Спешащим пешеходам при­шлось огибать его.

Гас, — заявил он, — мы действительно вместе влезли туда, но ты сбежал.

Не надо обвинений, Джон! Ты бы на моем месте поступил точно так же.

Это точно. Но у меня не хватило бы наглости потом припе­реться к тебе и заявить, что мы сделали это вместе.

- Уверен, что хватило бы! Мы, кажется, куда-то шли, Джон?

Дортмундер двинулся с места, и Гас вновь пристроился рядом.

- В центр, — мрачно произнес Дортмундер.

- Ага, спасибо. После того, как мы расстались...

- Нет, Гас, не расстались. Ты сбежал, а меня сцапали.

Да, я читал. — Гас сочувственно закивал. — Надо же, пуля просвистела совсем рядом.

Совсем рядом?! — взорвался Дортмундер. — Это было пря­мое попадание! Меня загребли!

Прохожие начали оглядываться на них.

Не надо так кричать, Джон, — примирительно заметил Гас. — Это же всегда лотерея, и тебе в этот раз не повезло.

По возможности терпеливо и спокойно Дортмундер произнес:

После того, как меня схватили, я сбежал. И мне здесь никто не помогал, в особенности ты. Я просто...

Посторонись, Джон.

...взял и сам сбежал. И только после этого я вернулся в тот дом и снова проник туда. И это было уже другое проникновение, к которому ты не имеешь никакого отношения. Поэтому все, что я там забрал, — мое, а не наше.

Полквартала они шли молча, пока Гас, философски обдумав позицию Дортмундера, наконец, не подал голос:

Джон, мы старые приятели.

Мы — старые партнеры, — поправил его Дортмундер.

Хорошо, назовем это так. Я уважаю твое мнение и тоже, наверное, обиделся бы на своего партнера в подобной ситуации. Но, Джон, я прошу, чтобы ты всего на минуту стал бы на мое место. Я чувствую себя, как человек, который положил деньги на счет, но счет закрылся, а я не получил ни гроша.

Ты должен был оставаться где-то поблизости, — неприяз­ненно заметил Дортмундер, — и помочь мне бежать.

Джон, ты же разумный человек.

Я изо всех сил пытаюсь избавиться от этого недостатка.

- Значит, ты по-прежнему испытываешь ко мне неприязнь.

Дортмундер снова остановился, нахмурился и, повернувшись, испытующе уставился на Гаса, излучающего чувство оскорблен­ного достоинства.

Ты слышал про кольцо? — наконец, спросил Дортмундер.

Про кольцо? Какое кольцо? — искренне удивился Гас.

«Я расскажу ему всю историю, и если он хоть раз улыбнется, пошлю его к черту», — решил Дортмундер и сказал:

Это причина, по которой я вернулся в дом.

Считаю, что это было очень смело с твоей стороны.

Это было необходимо — из-за того, что случилось.

Да что случилось-то?

После того, как меня свинтили, копы спросили у хозяина, все ли вещи на месте. И тот заявил, что я украл у него кольцо и надел его себе на палец. А это было мое кольцо, мне его подарила Мэй! И копы заставили меня снять кольцо и отдать тому парню.

У Гаса отвисла челюсть.

- То есть он украл у тебя кольцо?

Вот именно, — подтвердил Дортмундер, следящий за ним, как ястреб.

Вот же ублюдок! — возмущенно завопил Гас, не обращая внимания на шарахнувшихся от него пешеходов. — Это же каким надо быть сукиным сыном, чтобы пойти на такое?!

Ты действительно так думаешь?

Тебя уже повязали, и понятно, насколько тебе в этот момент хреново, а он выкидывает такой фортель! Вот сволочь!

Это точно.

Они возобновили движение. Гас никак не унимался.

Нет, ну просто слов не хватает! Никогда не слышал про подобную низость! Это все равно что пнуть упавшего.

Вот почему мне пришлось сбежать и вернуться в тот дом. Я хотел вернуть свое кольцо, но этот гад уже ушел. Поэтому я забрал кое-какие другие вещи.

И правильно сделал.

Но я все равно намерен вернуть свое кольцо.

Естественно. Я бы на твоем месте преследовал этого подонка по всему миру.

Я так и собирался. Но оказалось, что он как раз сейчас в Нью- Йорке.

Ты серьезно?

И у него в здешней квартире наверняка еще много ценного.

Бьюсь об заклад, что так и есть.

Мы собираемся туда сегодня ночью. Попытаемся вернуть кольцо, ну и заодно посмотрим, что там еще можно взять.

- Мы?

Со мной идут Энди Келп и взломщик, пока еще не знаю, кто именно. Хочешь стать четвертым?

Ты имеешь в виду — забыть про то дело в Каррпорте и пойти с вами?

Именно.

Что ж, я в игре.

22

Макс был взбешен. Сама мысль о том, что тебя отчитало какое-то мелкое ничтожество, была невыносима. Когда в полтретьего Макс, наконец, вышел от судьи Мэйнмена (полтора часа потрачено на этого идиота!), его трясло от унижения и ярости. Впервые за долгие годы он был готов лично совершить убийство.

- Да я... да я его...

Я бы ничего сейчас не говорил на твоем месте, Макс, — посо­ветовал его личный адвокат Уолтер Гринбаум, идущий рядом.

По крайней мере, пока мы не выйдем на улицу, — добавил замыкающий шествие Джон Вайсман.

Джон был еще одним адвокатом Макса, которому иногда каза­лось, что их у него не меньше, чем тараканов в китайском ресторане. Особенно если неожиданно включить свет на кухне. Джон Вайсман, в частности, вел дела, связанные с банкротством Макса. Он посвя­тил банкротствам всю свою профессиональную карьеру, и они были его коньком, а также способом безбедного существования, что дока­зывало: хочешь жить хорошо — облапошивай богачей.

При этом Вайсман не обладал королевским величием Грин-баума. Это был просто невысокий худощавый мужчина в отлич­ной физической форме. С первого взгляда было понятно, что все свободное время, он посвящает охоте, туризму и скалолазанию. Максу часто казалось, что Вайсману приходится прилагать недю­жинные усилия, чтобы не являться на судебные заседания в охот­ничьем камуфляже.

Хотя сегодня камуфляж больше пригодился бы самому Максу. Судья Мэйнмен, жалкий инквизитор с раскормленной ряхой, разглядывал его с таким презрением и брезгливостью, словно тот собрался нарушить все законы одновременно. Кстати, а почему преуспевающие бизнесмены, покупающие законодателей с потро­хами, не могут пользоваться лазейками в законах, которые те сочиняют? Но ознакомить судью Мэйнмена с этой оригинальной мыслью Макс не рискнул.

Вы же понимаете, что я не могу этого сделать, — заявил Макс, когда они покинули здание суда и, спустившись по лест­нице с широкими невысокими ступеньками (из тех, что застав­ляют постоянно смотреть под ноги), направились к его личному лимузину, у открытой двери которого уже застыл в ожидании шофер.

Все трос залезли в лимузин, дверь захлопнулась, и Уолтер спросил:

Чего ты не сможешь сделать?

Извините, мистер Фербенкс, но у вас нет выбора, — практи­чески одновременно сказал Вайсман.

Уолтер уставился на него.

Какою выбора?

В продаже дома.

Я не могу этого сделать, — повторил Макс. Лимузин мягко тронулся с места, увозя их подальше от здания этого вонючего суда. — Это оскорбляет лично меня! Это оскорбляет мою компа­нию и моих сотрудников!

Но, — осторожно заметил Вайсман, — у нас есть судебное предписание.

Предписание. Этот карикатурный деспот, судья Мэйнмен, когда они вошли в его кабинет, буквально лопался от злости, что кто-то посмел нарушить вынесенные им мудрые решения. Он не поверил ни единому слову Макса, что тот заехал в Каррпорт, чтобы только забрать некие важные документы, и нагло выстав­лял это свое недоверие напоказ в течение всего разговора. Эта ничтожная пародия на судью, видите ли, сочла себя оскорблен­ной. Мэйнмен битый час разъяснял все процедуры, содержащи­еся в Главе 11 и вытекающие из них запреты, неуклонное соблю­дение которых, несомненно, улучшит перспективы кредиторов Макса, а нарушение, напротив, будет стоить последнему очень дорого. Многие миллионы.

Поэтому пришлось унижаться перед этим сукиным сыном: принести извинения, пообещать впредь более серьезно отно­ситься к решениям, вынесенным этим ублюдком, и, наконец, бла­годарить этого конченого кретина за то, что он закрывает глаза на очевидное нарушение законодательства в обмен на предписание продать дом в Каррпорте.

Да-да! Продать дом и направить вырученные средства в фонд банкротства, на погашение долгов кредиторам. Чтобы каж­дый сотрудник «ТЮИ», начиная от менеджеров среднего звена и выше, хоть раз побывавший в особняке в Каррпорте, понял, что их босс потерял шикарную недвижимость по прихоти какого-то жалкого судьишки.

Должен же быть какой-то выход, — раздраженно произнес Макс. — Давайте, думайте оба.

Макс, Джон прав, — отозвался Уолтер. — Тебе придется выставить этот дом на продажу и надеяться, что его не купят до того времени, когда мы отрегулируем все наши проблемы.

Нет, — возразил Вайсман. — Дом теперь помещен в список активов, подлежащих обязательной реализации для покрытия долгов по банкротству. И здесь мы ничего не сможем поделать.

Гм-м-м, — даже обычные звуки, произносимые Уолтером, казались полными значимости и мудрости.

А что если выставить его на продажу по очень завышенной цене? — предложил Макс. — Чтобы никто даже и не подумал его купить?

Это будет расценено как неуважение к суду, — ответил Вайсман. — Вы обязаны выставить дом на продажу по реальной рыночной цене, и я должен буду довести это до сведения суда. Увы, тут ничего не поделать.

Макс погрузился в горькие раздумья, вертя кольцо на пальце. Он настолько уже привык к нему, что делал это машинально, даже не замечая.

Итак, я потерял этот чертов дом, — признал он, наконец.

Простите, мистер Фербенкс, но это действительно так, — подтвердил Вайсман.

Макс, ты просто должен оставить это в прошлом и смотреть в будущее, — воскликнул Уолтер, Даже он порой не мог удер­жаться от напыщенного пустого трепа.

Я могу наведаться туда еще раз? — спросил Макс.

После того, как суд примет официальное решение по данному поводу, вам позволят один раз приехать туда, чтобы забрать вещи, принадлежащие компании и вам лично, — пояснил Вайсман.

«Мисс Сентябрь. Возможно, этот проклятый грабитель снова окажется там, и в этот раз я его пристрелю», — подумал Макс, а вслух проворчал:

Какой чертовски тоненький лучик надежды на фоне огром­ной гребаной грозовой тучи.

23

- Не поворачивайся, — предупредила Мэй, — там Энди. Дортмундер, естественно, тут же обернулся и действительно увидел Энди. Тот сидел в другом конце ресторана вместе с привле­кательной улыбчивой женщиной. На их столике стояла бутылка дорогого красного вина. Женщина перехватила взгляд Дортмундера, и тот снова уткнулся в тарелку со словами:

Ты права.

Я же просила тебя не смотреть в ту сторону, — заметила Мэй. — Теперь она уставилась на нас.

Ничего, поглядит — перестанет, — успокоил Дортмундер и сосредоточился на отбивной из ягненка.

Энди делает вид, что мы незнакомы.

У меня периодически возникает желание сделать то же самое по отношению к нему.

Интересно, кто она?

Дортмундеру это абсолютно не волновало, и он явно не горел желанием развивать данную тему. Таким образом, беседа зачахла, и они молча продолжили поглощать весьма недурной ужин.

Было уже восемь часов вечера, и ресторан отеля «Н-Джой Бродвей» был практически пуст. Большинство туристов уже поели — или в силу привычки ужинать рано, или потому, что сидели на вечерних шоу, или из-за того, что сильно устали за день и уже отправились на боковую. Мэй заказала к ужину вино, но Дортмундер не стал пить. Во-первых, он старался не делать этого перед тем, как идти на дело, а во-вторых, Мэй потом собиралась уехать домой, а в одиночестве Дортмундер мог опять запросто проспать до полуночи.

Прежде чем спуститься к ужину, они тщательно все обсудили. Не исключено, что события предстоящей ночью могут пойти непредсказуемо. Невозможно было угадать, что их ожидает, когда двери служебного лифта откроются на этаже, где расположена квартира. Если возникнут проблемы, и представители закона сообразят, что преступники спустились из отеля, то было бы не самой хорошей идеей оставаться ночевать там под вымышленной фамилией, да еще в номере, оплаченном поддельной кредитной картой. Поэтому было решено, что после ужина Мэй соберет вещи в сумку (большой чемодан останется с Дортмундером — на случай, если тому повезет и в квартире Макса Фербенкса най­дется, чем поживиться) и на такси отправится домой, где будет ожидать в надежде узнать новости непосредственно от Дортмундера, а не по телевизору.

Дортмундер не рассчитывал встретить Энди Келпа в отеле так рано, да еще с женщиной. Может быть, она и есть опытный взломщик? Дортмундер знавал нескольких хороших взломщиц с тонкими проворными пальцами, но спутницу Келпа явно видел впервые. К тому же, будь она в деле, Энди наверняка первым делом познакомил бы их, и они поужинали все вместе. Таким образом, это было явно постороннее лицо, и Энди поступил весьма опро­метчиво, приведя ее именно сюда. И зачем ему это нужно?

- Возможно, — предположил Дортмундер, покончив с отбив­ной и промокая рот

салфеткой, — она является копом под при­крытием, а он об этом не догадывается.

Мэй посмотрела поверх его плеча.

Сомнительно, — заметила она. — Мы будем заказывать десерт?

Конечно. Как обычно.

Официант по сигналу возник возле столика. Оказалось, что у него при себе нет ни меню, ни тележки с образцами, покрутив которую, можно выбрать наиболее понравившуюся сладость. Вместо этого официант знал наизусть весь перечень имеющихся десертов. Он этим очень гордился и явно был готов оглашать его посетителям бесконечно. К сожалению, он вызубрил меню в определенной последовательности, и вопрос: «А вот этот, тре­тий с конца, с ирисками наверху. Он с шоколадом или с вани­лью?» — мог сразу же поставить его в тупик. Бедолаге пришлось бы зачитывать весь список заново, прежде чем он добрался бы до искомого десерта.

В конце концов, Дортмундер ухитрился запомнить меню в нужной последовательности, благодаря чему ему удалось сде­лать заказ: ванильное пирожное с орехами и малиновым соусом для себя, мороженое в шоколадной глазури для Мэй и кофе для обоих. Официант удалился, а Дортмундер задумался, сколько времени ему потребуется теперь, чтобы очистить память от вну­шительного списка десертов. Это было похуже, чем родословная семьи Анадарко из Каррпорта, Лонг-Айленд.

Затем он задался вопросом, могли ли быть знакомы многочис­ленные Анадарко с Максом Фербенксом, и пришел к выводу, что вряд ли.

Не поворачивайся, — вновь предупредила Мэй. — Они уходят.

И Дортмундер, естественно, опять обернулся. Женщина уже

встала, но заметила его движение и во второй раз за вечер посмо­трела ему прямо в глаза. Дортмундер моргнул, словно рыба, и резко отвернулся.

Я же говорила тебе — не смотри, — укоризненно произнесла Мэй.

Если ты не хочешь, чтобы я смотрел на них, тогда не расска­зывай, что они делают, — резонно заметил Дортмундер.

Мэй кинула взгляд ему через плечо.

Они идут к выходу, — сообщила она. — Он обнимает ее за талию.

Плевать, — проворчал Дортмундер.

Он съел весь десерт, прежде чем к нему вернулось хорошее настроение.

24

Ужин у Ламли. Лютеции импонировало это семейство: хотя они были богаты на протяжении уже нескольких поколений, им все еще нравилось говорить о деньгах. Гарри Ламли занимался коммерче­ской недвижимостью по всему миру, и в данный момент оживленно скупал ее в Гонконге и Сингапуре. Мора Ламли специализирова­лась на производстве губной помады и лака для ногтей для студен­ток. «У этих молоденьких дур имеются миллионы, — любила при­говаривать она. — Все, что от вас требуется, — вытрясти их».

Этим вечером в пентхаусе двухуровневой квартиры Ламли на Пятой авеню, окна которой выходили на Центральный парк к северу от Метрополитен-музея, собралось десять человек. Как и хозяева с Фербенксами, остальные три пары также были весьма богаты. Мужчины были промышленными магнатами или, как минимум, крупными игроками на фондовой бирже. Их жены выделялись той броской гламурной красотой, которая харак­терна для женщин, вышедших замуж за недавно сколоченные крупные состояния. Беседа за столом вертелась вокруг политики, налогов и особенностей кухонь мира. Все было как обычно — мило и предсказуемо, и только когда подали мороженое, Лютеция обратила внимание, что Макс на редкость молчалив.

И что с этого? Вся жизнь Макса была заполнена работой, и не всегда самой приятной. Лютеция не возражала против этого, зная, что ему это нравится, но порой ей искренне хотелось, чтобы он бросил все это к чертовой матери. Обычно на вечеринках, подоб­ных этой, Макс был душой компании, сыпля сплетнями и анекдо­тами на политические, этнические, расовые, бытовые и экономи­ческие темы. Но сегодня он просто внимательно слушал других, улыбался чужим шуткам, рассеянно ел, молчал и время от вре­мени поглядывал на часы.

«Он сейчас в миллионе километров отсюда, — подумала Люте­ция. — Но в каком направлении?».

Когда с едой было покончено, все направились на террасу пить бренди и портвейн, глядя на Центральный парк — огром­ное черное спящее животное, раскинувшееся под ними. Лютеция, отведя Макса в сторону, приложила все усилия, чтобы растормо­шить его, встряхнуть, заставить присоединиться к общей беседе. Она даже напомнила ему пару-другую его коронных анекдотов и попросила, чтобы он рассказал их в общей компании. До такого она не снисходила никогда прежде. Хуже всего оказалось то, что Макс с готовностью согласился, но сделал это столь механически, без своих обычных уморительных акцентов и гримас, что все его (а точнее, ее) усилия вызвали лишь умеренный вежливый смех.

Он не выглядел мрачным или сердитым, в его поведении не проскальзывало волнения или враждебности. Он просто не был Максом, вот и все. Лютеция начала опасаться за него.

Когда они уже ехали в лимузине домой через темный Цен­тральный парк, что-то легкое, типа монеты, упало на пол. Люте­ция решила даже не смотреть, что это было. Но этот звук вывел Макса из задумчивости, и он, наконец, заговорил о том, что мучило его весь вечер.

Судья.

Лютеция внимательно посмотрела на него.

Что — судья?

Он, вероятно, думает... Я, похоже, дал ему власть надо мной и... Конечно же, я не думал, что эта юридическая свистопляска так обернется...

Смотрю, он тебя сильно достал.

Если бы он сейчас переходил перед нами дорогу, — Макс показал на слабо освещенную асфальтовую дорожку, петляющую между деревьями, — я бы приказал Чалмерсу переехать его.

Чалмерс был их водителем.

Ты думаешь, Чалмерс сделал бы это? — мягко спросила Лютеция.

Черта с два он меня бы ослушался!

Что же такого натворил судья, дорогой?

Несмотря на то, что лицо Макса было в тени, Лютеции показа­лось, что на нем появилось болезненное выражение.

Он унизил меня.

Боже правый! Лютеции было отлично известно, что для Макса это равносильно смерти. Она сама могла бесконечно спорить, ставить ультиматумы, даже издеваться над ним, но, черт побери, она скорее бы предпочла бы навсегда уехать за границу, чем действительно унизить его — например, разводом или публичным романом с бедняком. В порыве благодарности к Максу за то, что он поделился с ней своей болью, Лютеция взяла его за руку и произнесла:

- Ты даешь этим людишкам власть, Макс, но они не всегда правильно ею распоряжаются.

В мимолетном проблеске уличного фонаря она увидела его благодарную улыбку, улыбнулась в ответ и попросила:

Все-таки скажи, что он сделал?

Сначала он пригрозил применить все положения Главы 11, что будет стоить нам миллионов. Буквально — миллионов! Уол­тер и этот второй — Вайсман — были готовы лизать ноги этому ублюдку, пока я спокойно сидел у них за спинами...

Молодец.

В конце концов, он согласился на компромисс. Но его суть я понял только потом, когда мне все объяснили адвокаты.

Они выехали из парка на хорошо освещенную Седьмую авеню, и Лютеция получила возможность нормально рассмо­треть Макса. То, что он прятал у Ламли за маской вежливого дру­желюбия, на самом деле оказалось муками уязвленности и неуве­ренности в собственных силах, столь нетипичными для него. Не выпуская его руку, она спросила:

И что это за компромисс?

Он забрал наш дом в Каррпорте.

Это прозвучало столь нелепо, что Лютеция едва не рассмея­лась, но вовремя сообразила, что Макс ей этого не простит. С тру­дом подавив смешок, она воскликнула:

Что значит — забрал дом?

Он должен быть продан, а вырученные деньги пойдут на погашение долгов

согласно Главе 11.

Они остановились на светофоре. Макс покачал головой, злясь на себя, и уставился на оживленные полуночные улицы.

Полагаю, что я сделал из этого дома фетиш, — признался он. — В нем мне очень нравилось... А ты там ни разу не была.

Это ты не хотел, чтобы я туда ездила.

Ты сама никогда не хотела туда ездить.

Это было правдой. Дом в Каррпорте являлся частью бизнеса Макса и был ей абсолютно безразличен. Он использовался для различных корпоративных мероприятий, которые ее не интере­совали, а также, как подозревала Лютеция, для проворачивания разных темных делишек, о которых она и знать не желала.

Мне всегда было плевать на этот дом, — согласилась она. — Но почему он так важен для тебя?

Я чувствовал себя там хозяином. Настоящим главой клана. Я наслаждался этим, отдавая оттуда приказы, был этаким властели­ном, что ли. Только там я физически ощущал себя главнокомандующим своими армиями, по первому зову готовыми сплотиться вокруг меня. Такой, знаешь ли, феодализм. Это может звучать глупо...

На самом деле, это звучит довольно правдиво. Не как обычно.

Правдиво... — Макс покачал головой. — Я сам раньше не понимал, как важен для меня Каррпорт.

Значит, этот судья не просто отнял имущество, а украл у тебя символ наслаждения жизнью.

Безвозвратно, — подтвердил он.

Нет, дорогой! Ты переживешь это и найдешь другой сим­вол. Другой дом, самолет, корабль... Кстати, ты не задумывался о корабле?

Он, нахмурившись, уставился на нее, словно пытался найти в ее словах подвох:

Корабль? О чем ты, Лютеция?

Многие мужчины, — она тщательно подбирала слова, — такие же финансовые гиганты, как и ты, находят кайф в управ­лении яхтой. Ты мог бы поставить ее здесь, в Нью-Йорке, и путе­шествовать на ней по всему миру, проводить на борту совещания с руководством, в общем, делать все, чем ты раньше занимался в Каррпорте.

Макс смотрел на жену со все растущим подозрением.

Ты же никогда не любила корабли и вообще находиться на воде.

Я также никогда не интересовалась Каррпортом, если пом­нишь. А яхта, считаю, будет исключительно твоим местом. Вла­делец собственного судна в экстерриториальных водах.

Утвердившись в подозрениях, что дело нечисто, Макс спросил напрямую:

Лютеция, с чего это вдруг ты стала так внимательна ко мне?

Потому, дорогой, — искренне ответила она, — что ты стал внимателен ко мне.

Автомобиль остановился перед театром. Шоу «Дездемона!» закончилось час назад, и через стеклянные двери было видно пустое фойе с приглушенным освещением. Артур, совмещающий обязанности швейцара и лифтера, вышел наружу, пересек широ­кий тротуар, все еще заполненный пешеходами, и открыл заднюю дверь машины. Вылезая первой, Лютеция услышала, как у нее за спиной Макс коротко бросил Чалмерсу: «Жди!».

Вслед за Артуром они направились к зданию, и Лютеция поинтересовалась:

- Ты приказал Чалмерсу ждать. Куда-то еще собираешься?

В Каррпорт.

Они вошли в дверь, услужливо придерживаемую Артуром.

Ты что, действительно идиот? Ты же только что сказал, что судья забрал у тебя дом!

Мне разрешено еще одно последнее посещение. Чтобы забрать личное имущество, которое не пойдет с молотка. И я сде­лаю это сейчас.

Перед ними открылись створки лифта.

Сейчас? Но ведь уже почти полночь!

А когда еще у меня будет для этого время? — Лифт устре­мился вверх, и Макс подарил Лютеции откровенный и честный взгляд, который всегда вызывал у нее недоверие. — Завтра мне необходимо уехать в Вашингтон, оттуда — в Чикаго, потом — в Сидней, потом — в Неваду и так далее. А дом выставят на про­дажу немедленно.

Двери открылись на их этаже.

Подожди меня, — велел Макс Артуру.

Пока они шли по гостиной, Лютеция уточнила:

То есть ты сюда завтра не вернешься, а сразу из Каррпорта направишься в аэропорт Кеннеди и улетишь на юг?

Не вижу смысла возвращаться. Я возьму нужные бумаги и соберу сумку. Я в одиночестве нормально высплюсь, и у меня будет еще полдня, чтобы попрощаться... с домом.

«И с какой-то цыпочкой», — подумала Лютеция. Интуиция ее никогда не подводила. Проследовав за ним в спальню, она заявила:

Я еду с тобой.

Он резко остановился, словно налетел на невидимую стену, обернулся и произнес:

Не стоит.

Нет, поеду. Мне хочется. Ты прав. Я никогда не была там, и это — мой последний шанс. Теперь, когда я знаю, как много этот дом для тебя значит, я просто обязана быть там, когда ты будешь прощаться с ним. — Она нежно взяла его за руку. — Я хочу быть рядом с тобой, Макс. Я хочу помочь тебе пережить это.

А не хочешь ли... У тебя так много дел здесь.

Вовсе нет. — Она улыбнулась самой лучезарной своей улыб­кой. — На следующие два дня мой график абсолютно свободен.

Я не могу представить ничего более романтичного, чем поехать вместе с моим властелином в его замок и разделить с ним про­щальную ночь там, у камина. Признайся, там ведь есть камин?

Макс попытался изобразить дружелюбную улыбку.

Лепесток моей любви, зачем тебе это? Незнакомый дом. Масса неудобств. Ты будешь оторвана от привычной обстановки, окажешься в...

Все, что мне нужно, — это ты, милый, — проворковала Люте­ция. Затем, позволив тени сомнения набежать на ее лицо, она спросила. — Хотя... Ведь у тебя же нет иных причин ехать туда в одиночку, а?

Конечно, нет, моя маленькая развратница. — Он спонтанно обнял ее и тут же отпустил.

- И ты знаешь это лучше меня, мой пушистый крольчонок!

Тогда решено! — радостно провозгласила Лютеция. — Едем вместе!

Едем вместе, — отозвался Макс без особого энтузиазма, выглядя так, словно ужин, съеденный у Ламли, с ним не согла­сен. Затем он вздохнул и, решительно улыбнувшись, заявил.

- Я только заберу... кое-что.

25

Взломщиком оказалась вовсе не женщина из ресторана, а Уолли Уистлер. Энди Келп вообще не упоминал ни о женщине, ни об ужине, ни вообще обо всей этой сцене. Это вполне устраи­вало Дортмундера, который не любил совать нос в чужую жизнь. Он не возражал, что Энди предпочел не замечать его за ужином и имел какие-то тайны. Ему это было безразлично.

Поскольку Гас Брок уже прибыл пару минут назад, появление Уолли Уистлера и Энди Келпа означало, что вся команда в сборе. Уолли Уистлер был веселым парнем и отличным специалистом по замкам, чьим единственным недостатком была изрядная рас­сеянность. Однажды он провел некоторое время в тюрьме штата только потому, что, посещая с детьми зоопарк, чисто машинально открыл замок на клетке и выпустил на свободу льва. Царь зверей, очевидно, был в плохом расположении духа и устроил немалый переполох, пока его не удалось усыпить стрелой с транквилизато­ром и водрузить обратно в клетку. В другой раз Уолли как-то ночью помогал знакомым парням (те не желали обременять себя запол­нением большого количества различных деклараций) проникнуть на таможенный склад в Бруклинских доках. По обыкновению играясь с замками, он не заметил, как забрел в трюм сухогруза, и понял это, только когда тот уже вышел в море. Таким образом, Уолли прибыл в Бразилию, у которой, на его беду, не было дого­вора с США о выдаче преступников. Уистлеру, как и некоторым другим приятелям Дортмундера, нравилось путешествовать по миру посредством подобных договоров. Оказавшись за границей, они признавались местным властям в совершенном в Штатах пре­ступлении (на которое у них заранее было готово четкое алиби), и правонарушителей выдворяли из страны на родину, где они легко доказывали свою невиновность. Но без такого договора на возвращение из Бразилии Уолли потребовалось довольно много времени, но в итоге все окончилось благополучно, и вот он был здесь, в отличной форме и по-прежнему рассеянный.

Мы в моем номере, — указал Дортмундер, вовремя заме­тив, что Уолли задумчиво дрейфует в направлении внутренней двери. — Здесь ничего вскрывать не надо.

А, действительно, — встрепенулся тот.

Сезам, откройся! — воскликнул Гас.

Все уставились на него.

Чего-чего? — переспросил Дортмундер.

Мы же направляемся в пещеру Аладдина, — пояснил Гас. — Почему бы нам не сказать так?

Все согласились, что это недурная идея, после чего вышли из номера. Уолли нес набор необходимых инструментов, а осталь­ные шли налегке. Они были готовы к любым неожиданностям, которые могут подстерегать их в квартире. С Максом Фербенк­сом следовало держать ухо востро (по крайней мере, Дортмундер запомнил это надолго), но они рассчитывали, что элемент неожи­данности и численное превосходство позволят им справиться со всеми проблемами.

Они спустились на обычном лифте на семнадцатый этаж и направились к нужной двери без опознавательных знаков, с которой Уолли справился еще быстрее, чем Энди прошлой ночью. Вскоре все четверо уже толпились в служебном лифте, плотно обступив по-прежнему стоящую там тележку горничной. Уолли, напевая, присел на корточки перед панелью управления.

Классно, — прокомментировал он. — Изготовители замков умнеют просто на глазах. Вот, взгляните.

Какие-то проблемы? — осведомился Дортмундер.

В ответ лифт поехал вниз.

Похоже, нет, — сказал Энди.

Поездка была недолгой, и в ее конце их поджидала точно такая же деревянная дверь, что и наверху, с одним исключением: она была не заперта.

Мамочке меньше работы, — удовлетворенно пробормотал Уолли и осторожно приоткрыл ее.

Перед ними была прихожая: кремовые стены, украшенные подлинниками импрессионистов и поддельными римскими под­свечниками. Уолли высунул голову, чтобы расширить угол обзора, но тут раздались голоса.

Черт кого-то принес, — прошипел Дортмундер.

Уолли поспешно отпрянул и прикрыл дверь, оставив узкую щель, через которую до них донесся обрывок разговора двух чело­век, прошедших мимо.

...залезем в постель, — произнесла женщина.

С нетерпением жду этого, — отозвался мужчина. (Макс Фер­бенкс! Дортмундер сразу узнал этот ненавистный голос).

Они ложатся спать, — прошептал Энди.

Отлично, — ответил Гас.

Дортмундер представил, как через полчаса, а то и раньше, он входит в спальню, и кольцо, мерцающее на пальце Фербенкса, становится все ближе и ближе.

Между тем удаляющийся женский голос продолжал говорить:

Утром я поеду с тобой в аэропорт, а потом...

Голос затих, Уолли вновь медленно толкнул дверь, и все чет­веро прокрались в роскошный холл, увешанный произведениями искусства, с двумя выходами в разных его концах.

Они намеревались двинуться дальше, когда вновь раздался женский голос. Очевидно, эта дамочка была из породы тех людей, которые всегда в разговоре со слугами повышают тон.

Мы готовы, Артур. Можешь отправляться домой, я вернусь только завтра днем.

Что? — вырвалось у Дортмундера. Он рванулся на голос, в то время как трое остальных попытались удержать его.

Ой, подожди, — сказала женщина, раздался громкий хлопок, и квартира погрузилась в абсолютный мрак. Послышался звук отъезжающего лифта.

Они уехали! — завопил Дортмундер.

Тс-с-с! Ш-ш-ш! — зашипели остальные, а Энди вполголоса пояснил. — Здесь может оставаться еще кто-то.

В темноте?! Они уехали, мать их!

Как тут включается свет? — поинтересовался Гас.

Да какая, к чертям, теперь разница! — рявкнул Дортмун­дер. — Мы пришли слишком поздно! Этот сукин сын смылся вме­сте с моим кольцом на своем сраном жирном пальце!

Шум стих. Сукин сын с женщиной прибыли на первый этаж.

Что значит — какая теперь разница? — возмутился Гас. — Так ты знаешь, как включается свет?

Конечно, — кивнул Дортмундер. — Но надо подождать, пока они уберутся подальше. А то этому ублюдку с моим кольцом еще взбредет в голову посмотреть на свои окна.

Наступила тишина. Наконец, Энди не выдержал:

Я понятия не имею, как здесь включается свет. Ты думаешь, здесь какая-то хитрость?

Все очень просто, — сказал Дортмундер и хлопнул в ладоши. Свет зажегся.

Все непроизвольно зажмурились.

Чтобы включить свет, надо похлопать? — поразился Гас.

И чтобы выключить, — добавил Дортмундер. — Разве вы не слышали звук, когда они уезжали? Это такой трюк с электриче­ством, я с ним уже несколько раз сталкивался. Вы сидите в оди­ночестве, занимаетесь своими делами, и вам лень вставать, чтобы погасить свет. Достаточно хлопнуть в ладоши, и все в порядке. Люди обычно устанавливают это у себя в гостиных. Но чтобы во всей квартире — я с этим сталкиваюсь в первый раз.

А что если кто-то зааплодирует по телевизору? — спросил Гас.

У них, наверное, от этого головная боль, — предположил Дортмундер. — Но, как бы то ни было, Макса Фербенкса с моим кольцом здесь нет.

Разочарованный и расстроенный, он отвернулся, пересек холл, свернул направо и оказался в зале для приемов, где нахо­дился пассажирский лифт.

Две минуты! Всего на две минуты раньше, и Макс Фербенкс был бы у него в руках, и он, без сомнения, вернул бы свое кольцо. Без сомнения.

Нет, даже не две минуты! Сделать всего один шаг из-за двери, когда этот подонок проходил мимо, схватить его за руку, сдернуть с пальца кольцо и дать деру. Но нет. Осторожность всегда была его проблемой, черт побери! Проклиная свою нерешительность, он нажал на кнопку вызова лифта.

Джон!

Дортмундер гневно повернулся и обнаружил блаженно улыба­ющегося Гаса, который держал в руке массивный золотой браслет, а в другой — небольшой изящный рисунок импрессионистов.

Джон, — заявил он. — я про то дело в Каррпорте. Хочу, чтобы ты знал: мы квиты.

Счастлив за тебя, — сухо произнес Дортмундер.

26

Тележка горничной. Лежавшие на ней чистящие и моющие средства свалили на пол в прихожей, а взамен загрузили кар­тины, драгоценности и прочие симпатичные вещицы, после чего на лифте поехали наверх, в отель.

Семнадцатый этаж. Гас и Энди отправились ловить обычный пассажирский лифт, а Дортмундер и Уолли поджидали их с награ­бленным. Пока Энди держал лифт, Гас вернулся и сообщил, что на горизонте все чисто. Дортмундер и Уолли, с усилием толкая тяжеленную тележку, закатили ее в лифт. Поднявшись на двад­цать шестой этаж, они отправили вперед Гаса, и пока тот стоял на стреме, благополучно достигли номера Дортмундера. Разгрузив добычу на кровать, они вернулись в квартиру, повторно загру­зили тележку и повторили маршрут.

Если бы кто-то заметил их, то вполне могло запахнуть жаре­ным, поскольку никто из четверых, даже несмотря на тележку, совершенно не походил на горничную. Но отель «Н-Джой Брод­вей» был не тем местом, где в три часа ночи можно наткнуться на живую душу, и, таким образом, все прошло гладко.

Когда все более-менее ценное из квартиры переехало в номер Дортмундера, сообщники расслабились и стали похожи на фер­меров, собравших обильный урожай (кроме самого Дортмундера, разумеется). Но у троих остальных вспыхивали искры и крути­лись значки доллара в глазах. Великолепная работа.

Дальнейший план состоял в следующем. Энди, Гас и Уолли уходят по одному, забрав по небольшой сумке с добычей, а также набив карманы всякими мелкими вещами. Дортмундер встает в шесть утра, выписывается из отеля и с четырьмя чемоданами грузится в такси. Он громко говорит водителю: «В аэропорт Кен­неди», но, отъехав, меняет решение и называет адрес Стуна, скуп­щика краденого, который живет двадцатью кварталами к северу, в Вест-Сайде. Там он встречается с тремя партнерами, и они быстренько меняют товар на деньги.

Пока они тщательно все упаковывали, Уолли увлеченно воз­ился с входным замком номера. Не прекращая своего занятия, он улыбнулся и произнес:

- Для такой работенки зовите меня в любое время, парни.

- Оставь в покое мою дверь, — заметил Дортмундер.

Прошу прощения, — извинился Уолли, забрал сумку и ушел.

Следующим был Гас, который заявил на прощание:

- Правильно говорят: сделай кому-то добро, и оно вернется к тебе с лихвой.

М-м-м, — с сомнением промычал Дортмундер.

Увидимся, — кивнул Гас и выскользнул за дверь. В его карма­нах бренчали ювелирные изделия.

Пришла очередь Энди. Поднимая сумку, он сказал:

Джон, не будь таким кислым. Посмотри, сколько добра нам досталось.

Но не кольцо. А все затевалось прежде всего ради него. Я готов хоть сейчас поменять у этого сукина сына все, что мы взяли, на мое кольцо.

Не уверен, что остальные парни согласились бы на это, Джон.

У остальных парней не крали кольца.

Что да, то да.

Ты понимаешь, что это значит?

Нет. И что же?

Вашингтон. — Дортмундер был мрачен, словно не находился в комнате, буквально набитой сокровищами. — Мне нужно ехать в Вашингтон, округ Колумбия. И что же я про него знаю?

Энди на секунду задумался, потом кивнул.

Я воспользуюсь твоим телефоном?

Дортмундер равнодушно пожал плечами, не преминув, правда, уточнить:

- Звонок местный?

Местнее не бывает. По отелю. Тебе пора познакомиться с Энн-Мэри.

27

Энн-Мэри Карпино, в девичестве Энн-Мэри Херст, понятия не имела, как можно переделать человека, которого она знала, как Энди Келли. В принципе, она вообще не была в этом уверена. Возможно, он уже сформировался как личность и переделке не подлежал.

Этим он отличался от других мужчин. По собственному опыту Энн-Мэри знала, что все мужики — это потные существа, дерга­ные и вечно куда-то спешащие, расталкивая друг друга, неуверен­ные в собственных силах и мозгах, чувствующие себя некомфортно в любых обстоятельствах. Скоропостижно сбежавший от нее муж продавец компьютеров Говард Карпино, принадлежал как раз к этой породе людей, живущих от продажи к продаже, постоянно велере­чивых, но бесполезных. Таким же был и ее отец, конгрессмен из Кан­заса, который посвятил двадцать семь лет жизни исключительно предвыборным кампаниям и умер от сердечного приступа за обедом во время встречи с избирателями в клубе «Киванис»²³.

Энди Келли совершенно не походил на них. Не то чтобы он казался ничем не интересующимся или скучным — он просто был расслабленным. Например, он однозначно дал понять при первой же их встрече, что не прочь переспать с ней, но при этом было видно, что в случае отказа он особо не расстроится. Большинство же муж­чин, которых она знала, в этом случае устроили бы истерику, угро­жая покончить с собой, а затем просто пошли бы на попятную.

Именно это его отличие от остальных и привлекло ее внима­ние тогда в коктейль-баре. К тому моменту она уже послала троих претендентов — явно женатых, прячущих в глубине глаз вину перед женами, спящими наверху. И ему она тоже была готова отказать, тем более что он проигнорировал ее, вступив в забавную перепалку с барменом. Этим он напомнил ей человека, который не сразу вскрывает коробку с подарком на день рождения, а сначала встряхивает ее, чтобы угадать, что внутри. И тогда она первой ска­зала: «Привет!». А все, что было потом, стало уже историей.

Несмотря на его лаконичный стиль общения, она сразу почув­ствовала, что заинтересовала его, но облом не станет для него концом света. Он вообще вел себя так, будто ничего не может стать для него концом света. Как же здорово общаться с челове­ком, который так просто относится к жизни!

С другой стороны, она никак не могла выяснить, чем он зани­мается и каковы его финансовые и социальные возможности. Энн- Мэри, несмотря на всю свою внутреннюю раскрепощенность, все же была еще недостаточно готова к тому, чтобы провести ночь с чело­веком, не обладающим достаточным финансовым и социальным статусом. У Энди, казалось, было достаточно денег, чтобы не волно­ваться о них (хотя он вообще ни о чем не волновался, что придавало ему особый шарм). Однако, его одежда и манеры не предполагали, что

он — богатый наследник; об этом говорило и его появление в «Н-Джой» в столь неурочный час. Она задавала ему наводящие вопросы, надеясь получить намек на род его занятий, но тщетно.

Не адвокат, конечно, не врач, и уж точно не бухгалтер или бан­кир. Пилот авиакомпании? Вряд ли. Не бизнесмен — эти потеют больше всех. Может быть, изобретатель?

Самое ужасное, до чего она додумалась, был таксист, научив­шийся равнодушно торчать в пробках. Круто ли для нее в сло­жившейся ситуации спать с таксистом? Заинтригованная сверх меры, она нетерпеливо ожидала его возвращения сегодня ночью с очередного «дела».

Дела после полуночи, две ночи подряд. Было ли это подсказ­кой? И какой? Это точно не была другая женщина. Энн-Мэри была в этом абсолютно уверена, исходя из его поведения с ней прошлой ночью. Но какое еще дело на час-два может быть у муж­чины столь поздно?

Возможно, он шпион? Но за кем шпионить в наше время? Все шпионы давно вышли на пенсию и пишут книги, в которых зада­ются вопросом: ради чего они гонялись друг за другом на маши­нах все эти годы, пока мимо проходила настоящая жизнь? Теперь это отчаявшиеся люди, с каждым днем опускающиеся все ниже и ниже. Нет, это точно не Энди Келли.

Шла ночь с четверга на пятницу. А в субботу она, как предпо­лагается, улетит в округ Колумбию и через весь штат отправится из Вашингтона домой, в Ланкастер. Это был самый обычный расклад, но в колоде вдруг оказался джокер по имени Энди Келли. И она все время задавалась вопросом: «А что если он скажет: не уезжай?».

23 «Kiwanis» — международный клуб, занимающийся образовательными проек­тами. Основан в 1915 году и в данный момент насчитывает более 600 000 членов.

Скорее всего, конечно, он так никогда не скажет, с чего бы вдруг? Кем бы он ни оказался на самом деле, в одном она была уверена точно: он житель Нью-Йорка, а не Ланкастера, и никогда не уедет с ней. И хотя вряд ли он скажет ей это, она должна быть готова к этому и ответить. Но что?

Она не знала и была все еще погружена в раздумья, когда без десяти три ночи зазвонил телефон.

Размышляя, Энн-Мэри сидела в изголовье кровати перед включенным телевизором, где без звука шел какой-то старый фильм. Не отрывая взгляд от скачущих на экране всадников, она потянулась к телефону, стоящему на прикроватном столике и сняла трубку.

Алло.

Привет, Энн-Мэри, это Энди.

Тебе повезло, обычно я не отвечаю на звонки в такое время.

Немного припозднился. Дело заняло чуть больше времени, чем я рассчитывал.

Угу.

Но все прошло на редкость успешно.

Это хорошо, — автоматически ответил она и удивилась: о чем это мы говорим?

Тут такое дело... Я с другом.

«Ого! — пронеслось у нее в голове. — Неужели он намекает на групповуху?».

У него небольшая проблема, — продолжал Энди, — и я пола­гаю, что ты — лучшая кандидатура, чтобы помочь ему.

И ты хочешь привести его с собой, — ледяным тоном произ­несла Энн-Мэри.

Ну да. Вы пообщаетесь всего несколько минут и... Эй! Мину­точку. Ты о чем подумала?

О чем надо. — Она с каждой секундой разочаровывалась в нем все больше и больше. — Пошел ты!

Энн-Мэри, — горячо заговорил он, — немедленно выбрось эту мысль из головы. В жизни есть вещи, которые лучше делать командой, но есть и такие, которыми нужно заниматься только вдвоем. Ты понимаешь, о чем я?

Не совсем.

Моему другу просто надо задать тебе несколько вопросов про Вашингтон, округ Колумбия и...

Зачем?

Он все объяснит. Ему нужно всего лишь пять минут пооб­щаться с тобой, а потом он уйдет.

Кто он такой?

Мой друг. Я приведу его, ладно?

«Я доверяю Энди? Я доверяю собственной интуиции?». Она задумчиво оглядела комнату. Кровать была в беспорядке, повсюду валялась одежда, беззвучно работал телевизор.

Через сколько вы будете?

Через пару минут.

Вы что, в баре? — удивленно воскликнула она.

- Ближе. Будем через пару минут, — и Энди повесил трубку. Через две минуты, когда раздался стук в дверь, кровать была застелена, одежда убрана, а телевизор выключен. Энн-Мэри все еще не до конца разобралась в происходящем, но Говард сбежал ее неделя в Нью-Йорке подходила к концу, будущее было абсо­лютно непредсказуемым, и ее новым жизненным девизом вполне мог стать лозунг: «К черту осторожность!». Так что она без коле­баний открыла дверь, и на пороге появился лучащийся весельем Энди в сопровождении своего мрачного приятеля.

Отлично. Этот незнакомый парень не производил впечатления опасного, хотя не первый взгляд и не казался человеком, способным являться другом Энди. Он совершенно не выглядел живчиком, а, скорее, принадлежал к хорошо знакомому ей типу мужчин: упо­требив все силы на достижение цели, он в самом конце потерпел неудачу; его энергия была растрачена впустую, и он был близок к тому, чтобы впасть в отчаяние. Ему было где-то между сорока и пятьюдесятью, и годы явно оставили на нем свой отпечаток. Весь его облик — от тусклых редеющих волос и уныло поникших плечей до видавшей виды обуви — источал безнадегу. Он смотрел на нее так, словно заранее знал, что ему уже никто не сможет помочь.

Привет! — произнесла Энн-Мэри и подумала, насколько проще была бы жизнь, если бы все люди говорили друг другу «привет». Она сделала шаг назад, и мужчины вошли в номер.

Энн-Мэри, — представил Энди, — это Джон. Джон, это моя подруга Энн-Мэри.

Здрасьте, — буркнул Джон и протянул руку.

Она нашла его рукопожатие весьма крепким.

Очень приятно. Может быть... э-э-э... присядем?

Если не считать шкафа, всю мебель в номере составляли кро­вать и один стул.

Я ненадолго, — сообщил Джон. — Энди говорил, что вы выросли в Вашингтоне.

А также в Канзасе. У нас были дома и там, и там. Я закон­чила школу в Канзасе, а потом поступила в колледж в Мэриленде и несколько лет жила в Вашингтоне. С отцом и его

женами — сна­чала со второй, а потом — с третьей.

Дело в том, — сказал Джон, которого явно не заинтересовала ее семья, — что на следующей неделе я собираюсь в Вашингтон по делу. Но я вообще не знаю этот город. Энди предположил, что вы сможете ответить на несколько вопросов.

Я постараюсь, — неуверенно согласилась она, не представ­ляя, что Джон имеет в виду.

Но давайте не сейчас. Я вижу, что вы заняты. Я лучше составлю список вопросов и позвоню завтра. Теперь вы меня знаете.

«Нет, не знаю», — подумала Энн-Мэри и произнесла вслух:

Чем вы собираетесь заняться в округе Колумбия?

Да так, небольшое дельце.

Это вряд ли можно было считать ответом. Она задалась вопросом, а не пора ли начать волноваться? С кем она связалась? С террористами? С фанатиками?

Вы же ничего не собираетесь взрывать, правда?

Что?! — Джон с изумлением уставился на нее.

Энн-Мэри, мы совершенно не... — начал было Энди, но, увидев выражение ее лица, покачал головой и повернулся к при­ятелю. — Джон, думаю, будет лучше, если мы расскажем ей все.

Джон, похоже, не считал, что так будет лучше. Он посмотрел на Энди так, словно тот предложил ему сменить религию, и поин­тересовался:

Все? Ты имеешь в виду, все-все? Или просто все?

Энн-Мэри, — сказал Энди, — что ты скажешь, если узнаешь, что — чисто

гипотетически — мы не совсем честные парни?

Абсолютно честных людей не бывает. В какой области нечестны вы?

Ну-у-у, в основном, мы специалисты по вещам.

Точно, — подтвердил Джон. — Именно специалисты по вещам.

Она непонимающе покачала головой.

Понимаешь, — пояснил Энди, — мы видим разные вещи, лежащие вокруг, и находим им лучшее применение.

Перед Энн-Мэри забрезжил свет понимания. Она не вполне понимала, как выразить свой следующий вопрос, но тем не менее, попыталась:

Вы имеете в виду... Вы хотите сказать, что вы — воры?

Энди испытал невероятное облегчение, что до нее, наконец,

дошло, но, тем не менее, заметил:

Лично я предпочитаю слово «грабители». Это более емко.

Вы — грабители.

Видишь? Правда, круче?

Эти дела по ночам...

Да, по ночам мы занимаемся ограблениями. Или же плани­руем их.

Специалисты по вещам. — Энн-Мэри изо всех сил пыталась обрести душевное равновесие. Сначала она думала, что Энди слегка загадочен, но забавен, затем — что он сексуально притя­гателен, но при этом немного опасен, и, наконец, — что он смертоносный террорист. А оказалось, что он — обычный вор. Или грабитель. Или все-таки вор. Слишком много превращений для одного человека. Пытаясь понять, что же все-таки она думает про вновь открывшуюся истину, Энн-Мэри спросила:

И что же вы взяли сегодня ночью?

Не то, что искали, — проворчал Джон.

Но хороших вещей много, — уточнил Энди. — Я сказал бы, что сегодня была одна из наших самых удачных ночей за долгое время.

Не знаю, не знаю, — вздохнул Джон. Он выглядел очень недовольным.

И что же вы искали, но не нашли? — спросила она у Джона.

Он передернул плечами, словно ему неприятно было об этом даже вспоминать, а Энди подбодрил:

Расскажи ей, Джон. Она поймет. Я знаю Энн-Мэри совсем недавно, но уже убедился, что у нее доброе сердце. Давай, рас­скажи.

Меня уже воротит от этой истории, — сообщил Джон. — Самое хреновое — что у нее каждый раз один и тот же конец.

Тогда не возражаешь, если расскажу я?

От этого концовка не изменится. Ну да ладно, валяй.

Джон с наигранным интересом уставился в темный экран теле­визора, как будто там передавали прогноз погоды, а Энди начал:

Все это случилось около недели назад. Джон и еще один чувак оказались в доме, который, как предполагалось, был пуст...

В качестве специалистов по вещам, — предположила Энн- Мэри.

Точно. Только в доме оказался хозяин с пушкой.

- Ой!

Джон почувствовал примерно то же. Но это — профессио­нальный риск, таковы правила игры. Ну, ты понимаешь. Но затем случилось то, что никак нельзя назвать справедливым.

Джон, не отрывая взгляда от телевизора, негромко зарычал.

Хозяин дома вызвал копов, здесь тоже никаких проблем. Но когда те приехали, он заявил, что Джон украл у него кольцо и надел себе на палец. Только это было кольцо Джона, который подарила ему его близкая подруга Мэй. И колы заставили Джона отдать кольцо хозяину дома.

Это подло, — заметила Энн-Мэри. Хотя она и решила, что все это весьма забавно, но, посмотрев на понурого Джона, сочла за лучшее не упоминать про это.

Невероятная подлость, — согласился Энди. — Так вот, после того, как Джон сбежал от копов...

Вы сбежали? — удивилась она.

Да. — Казалось, что эти воспоминания не греют душу Джона.

О! А я подумала, что вас отпустили под залог. Или что-то похожее.

Нет, он ушел чисто. Но с тех пор он жаждет найти хозяина того дома и вернуть кольцо. Оно ему дорого как память. Ну, ты понимаешь.

Потому что это подарок его подруги, — кивнула Энн-Мэри.

Потому что, — поправил Джон, — он кинул меня. И у меня будет постоянно свербить в заднице, пока я не верну это кольцо.

Тот парень очень богат, — добавил Энди. — Я имею в виду, что он совершенно не нуждался в кольце. Кроме того, у него куча жилья, включая квартиру в этом здании.

Значит, прошлой ночью... — догадалась она.

Точно. Можешь не договаривать. Вчера мы изучали подходы.

Конечно.

А сегодня мы проникли туда и совсем чуть-чуть размину­лись с тем парнем — он как раз выходил из дверей. Таким обра­зом, Джону не удалось вернуть свое кольцо.

Снова не удалось, — уточнил Джон.

Но зато мы обнаружили много других вещей, — добавил Энди. — И очень недурных. Поэтому пришлось там задержаться.

- И этот человек уезжает в Вашингтон? — спросила Энн-Мэри.

На следующей неделе. У него там тоже есть жилье. И Джон планирует нанести туда визит.

И в этот раз, — мрачно произнес Дортмундер, — я его точно там застану.

И где именно расположен его дом? — спросила Энн-Мэри.

Не дом — квартира, — поправил Энди. — В «Уотергейте».

На сей раз ей не удалось скрыть изумленного веселья:

Джон? Вы хотите провернуть кражу в «Уотергейте»?

Я уже пытался отговорить его, но не сработало, — пояснил Энди. — Джон — не самый большой знаток истории.

Вот почему у вас возникли вопросы про Вашингтон. Вы хотите войти туда, забрать кольцо и без проблем выйти.

Именно, — кивнул Энди.

Поскольку подробное изложение его горя, наконец, заверши­лось, Джон отвернулся от телевизора и сказал:

Если вы не возражаете, я позвоню вам завтра, когда скажете, и задам несколько вопросов.

Конечно. Хотя... — Энн-Мэри запнулась, посмотрела на Энди, который одарил ее пламенным взглядом, и продолжила. — Энди рассказывал вам про ситуацию, в которой я оказалась?

Он ничего не говорил. Только о том, что вы хорошо знаете Вашингтон.

В общем, мой семейный корабль получил пробоину и зато­нул. Теоретически в субботу мне надо возвращаться домой, но я не уверена, что отныне считаю то место своим домом. По правде говоря, я сейчас вообще ни в чем не уверена. У меня в голове пол­ный бардак.

Энн-Мэри, — оживился Энди, — даже боюсь спросить про это. Ты имеешь в виду, что не против поехать с нами и дать ряд ценных советов по пути?

Давненько я не бывала в округе Колумбия.

Джон поднял голову. На его лице расплывалась улыбка, и он выглядел почти нормально.

Вы это серьезно? — спросил он.

Энн-Мэри! — восхищенно завопил Энди. — Ты поедешь с нами?

Если никто не против.

Против? Кто может быть против? — Энди посмотрел на Джона, и они усмехнулись друг другу. — Джон? Ты не против?

Только не я, — отозвался Джон.

Энди посерьезнел и повернулся к Энн-Мэри.

А тебя не смущает, что мы специалисты по вещам и иногда берем их себе? Это не проблема для тебя?

Энн-Мэри улыбнулась и покачала головой. Она понятия не имела, что происходит в данный момент и что случится с ней потом. Но у нее не было других путей в будущее. Перед ней открывалась новая жизнь, возможно, сулящая интересные перспективы.

Энди, — сказала она, — я — дочь политика. И меня ничто не может смутить.

28

К счастью, непосредственно перед отъездом из «Н-Джой» Максу удалось запереться в туалете с сотовым телефоном, позво­нить Мисс Сентябрь и дважды повторить, чтобы она ни в коем случае не приезжала сегодня в Каррпорт... Мы скоро увидимся, мой пушистик, я непременно позвоню, когда в следующий раз буду на северо-востоке, не вздумай соваться в Каррпорт... После чего, волей-неволей, он отправился в путь с Лютецией.

В тот момент это не казалось чем-то ужасным. Старая любовь в новой обстановке, что-то новенькое в жизненном ритме. А вос­поминания о Мисс Сентябрь на черной шелковой простыне — хорошо бы, если ее уже постирали только добавляли ситуации пикантности.

Макс был так доволен собой, жизнью, собственной изворот­ливостью и свежему решению о замене дома в Каррпорте корпо­ративной яхтой, что наутро, за кофе с десертом, гордо и радостно похвастался перед Лютецией своим новым кольцом и рассказал его историю.

Ее реакция — восхищение и потрясение — была ровно такой, на какую он и рассчитывал.

Макс, ты чудовище! — смеясь, воскликнула она. — Так обой­тись с этим бедолагой!

Видела бы ты его лицо, — ответил Макс. — Это просто улет. Он был похож на обиженного бассет-хаунда.

Будем надеяться, что он никогда не соберется еще раз посмо­треть на твое лицо.

Не думаю, — Макс с наслаждением покрутил кольцо на пальце, — что мы вращаемся в одних и тех же кругах.

После завтрака Макс в последний раз обошел дом, практи­чески не обнаружив там ничего ценного для себя. Всякие безде­лушки, подходящие для корпоративного особняка, но не дающие ничего для сердца или души. Пусть все остается как есть, пусть все это продадут с молотка. Чертов грабитель унес все, имеющее хоть какую-то ценность.

Лютеции приглянулась приземистая коричневая ваза.

Она напоминает мне тебя в те времена, когда ты был плохишом и постоянно опасался, что тебя посадят, — сообщила она Максу.

Сладкая моя, — пропел Макс, скривив рот и подражая Сидни Гринстриту²⁴, — не пойму, о чем ты.

Я поставлю в нее сухие цветы, — решила она, рассматривая вазу на свету. — Она замечательно впишется в нашу квартиру. Я найду для нее идеальное место, где она будет незаметна, но вне­сет определенный эффект в обстановку.

Забирай, — великодушно разрешил Макс. — Если обнару­жится, что она числится на балансе компании, скажем, что ее спер грабитель.

Конечно, он ее спер, — согласилась Лютеция. — У твоего гра­бителя неплохой вкус.

Особенно по части колец, — добавил Макс и хитро при­щурился.

Лютеция захихикала и удалилась упаковывать вазу, а Макс отправился в библиотеку, чтобы забрать единственную вещь, которая по-настоящему интересовала его в этом доме. Книга, его путеводитель по жизни, источник его силы и вдохновения, талис­ман его компании «ТЮИ», источник радости. «И Чинг» — «Книга Перемен», средоточие мудрости Востока. Макс спрятал ее в сумку.

Теперь они были готовы к отъезду. Чалмерса с лимузином они отпустили еще вечером. Грабитель угнал «Лексус». В гараже оставались минивэн «Хонда» для поездок менеджеров среднего звена и «Мазда RХ-7», отличный образец небольшого красного спортивного автомобиля. (Небольшие красные спортивные авто­мобили еще недавно выпускались исключительно итальянцами и французами, но все течет, все меняется). Так пусть Главе 11 достанется «Хонда», но, черт побери, «Мазду» Макс им не отдаст ни за какие коврижки!

Так, не оборачиваясь, Макс на «Мазде» и с Лютецией на сосед­нем сиденье, в последний раз покинул дом в Каррпорте. Он был полон планов относительно новой яхты (которая будет назы­ваться «Источник радости») и поэтому, когда встал вопрос про обед, сомнений не возникло. Они остановятся где-нибудь у воды.

В этот чудесный день, со свистом рассекая по Лонг-Айленду в небольшом красном автомобиле, весело болтая, перебрасыва­ясь шутками и находясь в приподнятом настроении, они нашли симпатичный ресторанчик морепродуктов с видом на Атлантику. Максу было приятно сознавать, что в свое время, когда у него была потребность вступить в брак, из огромного стада телок он выбрал именно Лютецию. (Хотя, конечно, в этом ему помогла «И Чинг» ).

Затем они направились в аэропорт Кеннеди, откуда Макс вылетал в Саванну, где его встретит автомобиль и отвезет на Хилтон-Хэд. Лютеция же намеревалась отогнать «Мазду» в город и спрятать ее в подземном гараже под «Н-Джой».

- Я сделаю несколько остановок по пути, — сообщила она на прощание. — Надо пробежаться по антикварным магазинам, ну и вообще. Так что ты, скорее всего, уже будешь на острове, когда я вернусь домой. Я позвоню тебе.

Так она и сделала.

24 Сидни Хьюз Гринстрит (1879 —1954) — английский актер, известный обаятельных негодяев и мошенников в голливудских фильмах 40-х годов.

29

Дортмундер лежал под ванной, когда зазвонил телефон. Ему пришлось лезть туда с молотком, отвертками, плоскогубцами и жидким раствором из-за внезапно свалившейся кучи наличных денег. Обычно тайника за верхним ящиком гардероба в спальне вполне хватало, но в этот раз куш оказался слишком большим.

Это была просто какая-то денежная лавина. Сначала двадцать восемь штук за трофеи из дома в Каррпорте, затем тысяча триста пятьдесят за «Лексус» оттуда же, и теперь — еще двадцать четыре с половиной тысячи, которые являлись его долей после визита в «Н-Джой Бродвей» позапрошлой ночью. Оказалось, что у мис­сис Фербенкс очень неплохой вкус на дорогие вещицы. Даже после некоторых трат на себя и Мэй, в загашнике у Дортмундера остава­лось еще больше пятидесяти штук. Пришлось о них позаботиться.

Вот почему он торчал под сливной трубой, обустраивая там новый тайник, когда раздался телефонный звонок. «Это Энди, — подумал Дортмундер, пытаясь выбраться из-под ванны. — Ай! Черт возьми! Больно! Это точно Энди!».

Но не тут-то было.

Привет, Джон! — раздался в трубке приветливый голос. — Это Ральф.

Ральф? Дортмундер был знаком с несколькими Ральфами. И какой из них звонит?

А, да, — неопределенно ответил он. — Как дела?

Отлично, — с воодушевлением сообщил Ральф, и тут на заднем плане раздался слабый звон ледяных кубиков о стекло.

О! Значит, это Ральф Уинслоу, другой взломщик, к которому намеревался обратиться Энди, если бы Уолли Уистлер оказался занят. Даже работая с очень сложными сейфовыми замками, Ральф Уинслоу всегда держал в одной руке стакан, наполненный ржаной водкой со льдом.

У него есть предложение? Если да, то Дортмундер вынужден будет отказаться. Макс Фербенкс полностью занимал все его время.

- Что нового? — поинтересовался Дортмундер.

- Я просто звоню сказать, что я с тобой на все сто процентов.

Хотя эта фраза не имела никакого смысла, Дортмундер побла­годарил:

- Спасибо, Ральф.

- Я слышал про ту историю с кольцом.

Брови Дортмундера мгновенно съехались к переносице.

- Вот как?

- И я хочу, чтобы ты знал: такое могло случиться с любым из нас.

- Это точно. — В Дортмундере клокотала злость.

- И вне зависимости от того, с кем это случилось, тот парень — полный говнюк.

- Это точно, — повторил Дортмундер, слегка успокаиваясь.

- И можешь рассчитывать на любую поддержку, чтобы вер­нуть кольцо.

- Спасибо, Ральф. Я ценю это.

- Если понадобится моя помощь, дай только знать в любое время.

- Я так и сделаю.

- С нами так нельзя обращаться, понимаешь меня?

С нами? Дортмундер почувствовал прилив благодарности.

Я понимаю, — сказал он. — И еще раз спасибо, Ральф.

Ну ладно, мне пора. Увидимся.

Конечно, — ответил Дортмундер и вернулся обратно под ванну, размышляя, что жизнь не так уж и плоха, несмотря на многочисленные царапины и ссадины, являющиеся итогом его плотницких работ. Через пять минут опять зазвонил телефон.

На этот раз точно Энди, — проворчал Дортмундер, выкараб­киваясь из-под ванны. — Ой! И почему бы ему не прийти сюда, если у него назрел разговор? Помог бы заодно.

Но это вновь оказался не Энди.

Джон? Это Фред Ларц.

О, привет, Фред! Как поживаешь?

Фред Ларц был водителем, точнее, раньше был водителем. Но по негласной договоренности между его друзьями, они по прежнему считали его таковым, хотя он больше не садился за руль с того памятного дня, когда, возвращаясь в подпитии со свадьбы кузена, повернул не туда со скоростной магистрали Ван Вик и оказался на взлетной полосе номер 17 аэропорта Кеннеди, где в этот момент совершал посадку рейс «Истерн Эйрлайнз» из Майами. После выписки из больницы он сильно изменился, хотя для всех остальных оставался тем самым Фредом Ларцем, луч­шим специалистом по отрыву от полицейских погонь. Только теперь за рулем находилась его жена Тельма, а он всегда сидел рядом и помогал советами. Таким образом, Фред теперь был как бы един в двух лицах, и никто против этого не возражал. (Кроме того, хотя никто этого не говорил вслух, Тельма оказалась более классным водителем, чем Фред в лучшие годы).

Все в порядке, Джон, — произнес Фред. — Я просто хотел сказать, что мы с Тельмой в курсе твоей проблемы и считаем, что это отвратительно. Ты не должен оставить это безнаказанным.

Ты имеешь в виду... э-э-э... кольцо?

Ну да. Мы с Тельмой полностью на твоей стороне, и если тебе понадобятся наши услуги, звони без колебаний.

Спасибо, Фред.

Позвонишь?

Непременно.

Они попрощались, а через пять минут вновь раздался теле­фонный звонок.

По-моему, мне чересчур много сочувствуют, — сообщил Дортмундер своему молотку и, бросив его, выбрался — ой! — из-под ванны. На этот раз звонил Джим О’Хара, специалист широкого профиля, типа Гаса Брока или Энди Келпа. Он также услышал об украденном кольце и жаждал выразить свои соболез­нования и заверить в солидарности. Дортмундер поблагодарил его, повесил трубку и решил некоторое время не возвращаться под ванну. Вместо этого он открыл банку с пивом и в ожидании уселся у телефона.

У кого-то оказался слишком длинный язык — у Гаса или Уолли Уистлера. Или у обоих. Или, к настоящей минуте, у всех.

В течение следующего получаса ему позвонили еще пятеро знакомых по работе, выразивших пожелания успеха в скорейшем разрешении проблемы. Он почувствовал себя пациентом боль­ницы, разве что цветы никто не приносил. Дортмундер размяк от благодушия, выпил еще два пива и решил на сегодня завязать с обустройством тайника под ванной. До завтра деньги вполне могли полежать там, где находились сейчас — за диваном в гости­ной, на котором сидел Дортмундер, в бумажном пакете из супер­маркета, перевязанном скотчем.

Опять зазвонил телефон.

Алло! — добродушно сказал Дортмундер.

Привет, Джон! Это Уолли.

Уолли? Уолли Уистлер? Зачем Уолли звонить ему со словами сочувствия, если он сделал это, когда они были вместе в «Н-Джой»?

Привет, Уолли, — тем не менее, с симпатией ответил Дортмундер.

Я хотел предупредить, — голос Уолли звучал хрипло, словно тот простудился, — что твой друг больше не на Хилтон-Хэд.

Уолли! В голове Дортмундера произошло мгновенное превра­щение взломщика Уолли Уистлера в компьютерного гения Уолли Нурра, который следил за перемещениями Макса Фербенкса. Осознав смысл услышанного, Дортмундер вскинулся с широко распахнутыми глазами:

Что? Где он?

Не знаю. Его подчиненным пришел факс, что он недоступен с субботы до утра понедельника.

И где он намерен быть утром в понедельник?

О, тут без изменений. Он обязан предстать перед этим коми­тетом в Конгрессе, так что с понедельника его график тот же самый. Непонятно только с выходными.

Спасибо, Уолли. — Дортмундер повесил трубку и некоторое время сидел, уставившись на пустую пивную банку и размышляя. В принципе, ничего не изменилось, поскольку он не собирался захватывать остров у побережья Южной Каролины (пиратство не входило в список его рабочих профессий), но возникшие неяс­ности вызывали смутное беспокойство.

Недоступен? Макс Фербенкс недоступен? Он никогда прежде не был недоступен для своего персонала. Что же случилось?

И где находится Макс Фербенкс?

30

Я совсем не предполагал быть сейчас здесь, — пожаловался Макс детективу и растерянно пригладил пальцами растрепанные волосы. — Я собирался готовиться к даче свидетельских показа­ний перед Конгрессом. Я должен выступать в понедельник в Кон­грессе, знаете ли. Я вообще не понимаю, зачем здесь нахожусь. Вообще! Мне здесь абсолютно нечего делать, я вообще не должен быть здесь!

Детектив спокойно и равнодушно ждал, пока Макс выгово­рится. Он был невысоким, лет тридцати с небольшим, с густыми темными волосами и длинным мясистым носом, и представился как детектив второго класса Бернард Клемацки. Хотя в своем мятом сером костюме и криво завязанном синем галстуке он больше походил вовсе не на детектива, а на учителя математики в средней школе. Но все же он был детективом, расследующим квартирную кражу в отеле «Н-Джой Бродвей», немногословным и имеющим в запасе несколько вопросов.

Вопросы были и у Макса. Например: что, черт возьми, здесь произошло? Как будто по квартире пронесся торнадо и аккуратно ее почистил. Все громоздкие вещи остались на своих местах: и рояль, и антикварный комод в хозяйской спальне, и длинный средневековый обеденный стол в гостиной, и прочая мебель. Зато все, абсолютно все, что можно было засунуть в пакет или под пас­сажирское сиденье, отсутствовало в принципе. Было вынесено подчистую в ту единственную ночь, когда Лютеции не было дома.

«Слава Богу, что она не ночевала здесь, — подумал Макс. — Страшно представить, что могло бы случиться, будь она дома, когда влезли грабители». Как бы то ни было, Лютеция, которую доктор накачал успокаивающим, уже несколько часов спала (точ­нее, пребывала в прострации) в своей спальне, оставив Макса в разоренной гостиной один на один с этим тупым детективом, который, похоже, так до сих пор и не понял, куда он попал.

Макс никак не мог взять себя в руки, чтобы поинтересоваться: «Вам, вообще-то, известно, кто я?!», но он был уже довольно близок к этому. Главным, что не давало ему этого сделать, было подозрение, что этот медлительный, сонный, недалекий детек­тив давно ожидал этого вопроса и наверняка заготовил на него какой-нибудь хамский ответ.

Это было нелепо, просто смехотворно, торчать здесь час за часом по прихоти какого-то жалкого копа. Конечно, когда вчера вечером он услышал в трубке вопли Лютеции, из которых с боль­шим трудом разобрал, что произошло нечто чудовищное, то при первой же возможности изменил свой маршрут: утром маши­ной до Саванны, затем частным самолетом до аэропорта Кен­неди и, наконец, лимузином до «Н-Джой» — чтобы поддержать супругу в этой непростой ситуации. И, конечно, сначала он был рад видеть здесь этого детектива, Бернарда Клемацки, ответить на его вопросы, помочь, чем только может. Было приятно видеть человека, настолько ответственно подходящего к своей работе. Но всему есть предел!

Должен же наступить момент, когда Макс сможет пожать руку детектива, пожелать ему успехов, дать номер телефона, по кото­рому тот сможет связаться с ним в случае необходимости, и отва­лить. Назад, на Хилтон-Хэд, к чрезвычайно смазливой секре­тарше, которая ждет его, чтобы помочь подготовиться к даче сви­детельских показаний в Конгрессе; назад к нормальной жизни.

Вместо этого чертов Клемацки, этот недоделанный Коломбо, продолжал держать его здесь. Вежливо, но непреклонно.

Надеюсь, вы уделите мне немного своего времени, мистер Фербенкс. Я жду несколько телефонных звонков, после которых вы сможете помочь мне разобраться с парой незначительных деталей.

Почему бы мне не помочь разобраться с вашими деталями прямо сейчас, после чего благополучно уехать?

Весьма сожалею, мистер Фербенкс, — заявил Клемацки, даже не пытаясь изобразить сочувствие, — но мне необходимо дождаться этих звонков, чтобы точно сформулировать вопросы к вам.

И так, час за часом, он торчал здесь всю субботу, которая уже близилась к вечеру. Лютеция в отключке лежала у себя в комнате, а детектив Клемацки был столь же мягок, как диета при язве желудка, которая точно понадобится Максу, если все будет про­должаться по-прежнему.

Но что он мог поделать? Он позвонил в нью-йоркский офис, приказал не соединять его ни с кем (вряд ли что-то еще могло произойти вплоть до понедельника) и остался сидеть в ожида­нии. Всякий раз, когда звонил телефон, к трубке просили Кле­мацки. Да кто здесь, в конце концов, проживает?

Наконец, Клемацки, вернувшись после очередного телефон­ного разговора, оказался готов побеседовать и с ним. Детектив принимал все звонки в соседней комнате, и поэтому Макс, слы­шавший только невнятное бормотание, понятия не имел, ради чего устроен весь этот цирк, но был рад, что скоро все закончится. Валяй, задай свои чертовы вопросы и покончим с этим. Меня ждет личный самолет с личным пилотом, так что дай мне возможность улететь туда, куда я хочу

И вот пришел черед первого вопроса.

В этой квартире проживает ваша жена Лютеция?

- Мы оба проживаем. Просто она гораздо больше, поскольку интересы бизнеса вынуждают меня много путешествовать по миру.

- Значит, она больше, чем вы?

- Да.

Она проживает здесь практически постоянно, не так ли, мистер Фербенкс? — Клемацки извлек записную книжку и листал ее, периодически сверяясь с какими-то рукописными помет­ками. — Она ведет в Нью-Йорке образ жизни домохозяйки, верно?

Моя жена любит развлекаться, — сообщил Макс, недоуме­вая, какой смысл во всем этом.

Но прошлой ночью ее здесь не было?

Нет, слава Богу.

Вы куда-то уезжали вместе?

- Да.

Всего на одну ночь?

Я уже говорил, что у меня очень мало времени, я собираюсь выступать в Вашингтоне...

И куда же вы ездили?

Моей корпорации принадлежит... точнее, принадлежал — сейчас он выставлен на продажу — дом на Лонг-Айленде, кото­рый использовался для совещаний с персоналом. Мы ездили попрощаться с ним. Грустно, знаете ли.

Вам грустно продавать дом на Лонг-Айленде?

Он принадлежал нам много лет.

И ваша жена тоже грустит по этому поводу?

Полагаю, что да. — Макс изо всех сил старался ответить на эти опасные вопросы, не скомпроментировав при этом себя откровенной ложью. — Мне кажется, она испытывает примерно те же чувства, что и я.

То есть вы ездили попрощаться с домом?

- Да.

А ваша жена — заодно и познакомиться, не так ли?

Что? — разинул рот Макс.

Разве ваша жена приехала в этот дом, да и просто увидела его, не впервые в жизни?

Как, ради всего святого, он узнал об этом и как, черт побери, это может быть связано с ограблением?

На самом деле она давно хотела побывать там, но ей не позволял собственный график, так что это была последняя воз­можность.

Перед тем, как вы продадите дом.

Точно.

А почему вы продаете его, мистер Фербенкс?

«Будь осторожен, — напомнил себе Макс. — Этот парень откуда-то знает самые неожиданные вещи. Но почему он к ним так прицепился?».

Это часть судебного урегулирования, — пояснил он. — Юри­дическая процедура.

Банкротство, — уточнил Клемацки.

Ха! Ему и это известно.

Дело в том, — пустился в объяснения Макс, — что часть моих компаний подпадает под действие Главы 11...