Кулибин

XIV Мечта — тиран

Итак, правящие круги крепостной России конца XVIII — начала XIX века погубили один за другим все без исключения грандиозные технические проекты Кулибина, разрешавшие насущнейшие задачи времени.

Единственная задача, которой изобретатель не смог разрешить всю жизнь, хотя и поставил ее перед собой, была задача неразрешимая — изобрести вечный двигатель.

Абсурдность вечного двигателя доказывалась не раз задолго до того времени, когда жил Кулибин. Доказывал ее еще Леонардо да Винчи, потом знаменитый физик Стевин, потом не менее известный изобретатель Дени Папен и другие. Кулибин знал их мнения. Но не верил им. Не надо забывать, что взгляд Кулибина по этому вопросу разделялся в ту пору прославленными и серьезными учеными. Французская академия наук принимала на рассмотрение проекты вечного двигателя вплоть до 1775 года. Только в конце XVIII века все чаще стали раздаваться голоса против увлечения вечным двигателем.

XVII и XVIII века дали столько новых необычных технических открытий, что многие упорно считали возможным создать и вечный двигатель. Только в середине XIX столетия, с открытием закона сохранения энергии (впервые сформулирован доктором Майером в 1842 году), стало ясно, что построение вечного двигателя — источника энергии, ниоткуда не извлекаемой, — невозможно. Поэтому заблуждение Кулибина не было заблуждением «самоучки», как пробовали это представить многие, а заблуждением, весьма распространенным в ту эпоху.

Сам Кулибин признается, что мысль о вечном двигателе стала занимать его около 1770 года, когда он узнал из газет о существовании такой проблемы. Тогда же он сразу загорелся желанием изобрести этот двигатель и начал работу. Он продолжал ее до самой смерти и особенно отдался ей в последние годы жизни в Нижнем Новгороде. Он ревностно следил за известиями в европейских газетах, расспрашивал друзей и ученых, кто и где работает над этим изобретением.

Еще Петр I в 1721 году пытался купить через Шумахера за границей, в Касселе «перепетуи мобилис (вечный двигатель. — Ред.) Орфиреуса». Шумахер представил отчет Петру о заграничном своем путешествии и о мнении образованных стран касательно вечного двигателя:

«Господин професор Справезанд мнит перепетуум мобиле по обычаю математиков не противно есть принципиям математическим, и хотя не истинно утвердить можно, но что орфирейское колесо великую пользу в народе чинить будет, однако же с рассуждением сходно и егда оное в руки искусстных математиков попадет, то может в вящее совершенство привестися. Сие же мнение имеет немецкий математик Кушубер, которого концепт и рисунок я у него уторговал. Господин Маньгольд, медицины доктор в Риншлене, мнит, яко оное такожде нашел, и о том малое писание публиковал. Господина Рейриднера перепетуум мобиле, которое я в Дрездене видел, состоит из холста, песком засыпанной и образ точильного камня сделанной машины, которая взад и вперед сама от себя движется: но по словам господина инвентора не может весьма велика сделаться. Французские и английские математики ни во что почитают все оные перепетуум мобилес и сказывают, яко оное против принципиев математических».

Петр думал пригласить к себе на службу Вольфа[97]. Шумахер об этом говорит знаменитому математику и философу. Вместе с ним он покупал колесо Орфиреуса. Вольф на колесо надежд не возлагал, от приглашения уклонился, а в возможности вечного двигателя будто бы не сомневался. Кулибин, вероятно, знал о тщетных попытках Петра I достать вечный двигатель. И это его только подзадоривало.

Свою задачу он представлял так: «Изобрести машину с колесом, которая чтобы обращалась единственно своею силою до того времени, когда повредится какая-либо материальная часть, его составляющая, не имея в своем сложении никакие посторонние силы, к движению его понуждающие…» (из прошения Александру I). В другом письме он добавляет, что ничего, конечно, нет вечного. Металл стирается, дерево ветшает. Поэтому — двигатель этот понимается «вечным» в том смысле, что, при смене износившейся детали, он начинает двигаться вновь, и так без конца. Это же самое понимают и ученые под вечным двигателем.

Кулибин отлично представлял себе те неисчислимые блага, которые принесет это изобретение, воплотившись в жизнь. Характерно, что прежде всего он думал о разнообразном практическом применении вечного двигателя:

«Ежели совершится опыт ее по предложению с желаемым успехом, то может такая машина в большом состоянии служить по дорогам и перевозке тяжестей возами (да не может ли служить тогда с пользою во время войны, при перевозке тяжелых военных орудий), поднимаясь и на горы с переменою скорости в движении (даже и на морях, во время совершенного безветрия, к движению военных кораблей и других разных морских судов) — и при легких подобно дрожкам возках; а особливо полезны будут для судоходства на больших судоходных реках, как на Волге и ей подобных, на неподвижных же местах действовать могут вместо речных водопадов, ветров, коней, кипячих водяных паров, к действию разных мельниц и других машин».

Кулибин прекрасно знал, что думают о вечном двигателе ученые. Он всегда раздражался, когда начинали приводить авторитетные мнения этих ученых. Пятериков-сын говорит, что Кулибин «даже не любил слушать, когда кто-нибудь советовал оставить это. По этому поводу и отец мой всегда, впрочем, пользовавшийся его приязнью и искренним расположением, нередко навлекал на себя его неудовольствие». По-видимому, Кулибин полагал, что такое изобретение по плечу лишь гигантам технического творчества, тем более, что многое, считавшееся раньше невозможным, со временем было преодолено. Это всегда и подбодряло Кулибина. Он страстно верил в безграничность человеческого разума. Вот что он пишет в своем прошении к царю, ссылаясь, между прочим, на Эйлера, который разделял его увлечение:

«Сей же муж почитался тогда ученостью во всей Европе первым, и в пример его мнения по нынешнее время открылось в свете много таких способов, кои были бы прежде открытия их почтены за невозможные, как-то: Монгольфьеровы шары для воздушных путешественников; способ летать по воздуху на крыльях; мог ли кто почесть возможным силу огнестрельного пороха прежде его открытия в свете, и мог ли бы кто поверить прежде открытия электрической силы удивительным ее действиям? Даже уж собственных моих изобретений — известные в публике зеркальные фонари от одной только свечи увеличивают свет в тысячу раз и более того, который от простой свечи без зеркала обыкновенным образом происходит, и сие самое служит близким примером для тех ученых, кои думают, что от ничего родятся к беспрерывному движению в машине действующие силы. Но я… основываясь на мнении господина профессора Эйлера и руководствуясь открывшимися уже в свете примерами, будучи в Петербурге, делал по ревности моей на собственном иждивении ко взыскиванию сего беспрерывного движения разные машины и опыты».

Изобретатель внимательно следил за публикацией всего, что относилось к опытам такого рода. Еще в 1796 году он рассматривал, по повелению царицы, чертежи иностранца-механика Гейнле и нашел их неверными. В бумагах Кулибина сохранились копии чертежей и описание машины Гейнле. Гейнле конструировал свою машину на основе переливающейся из одних мехов в другие жидкости. Перемещение воды, по мнению автора, должно было приводить машину в движение. Идея эта очень старая, ей отдал дань в свое время и Кулибин. Интересно отметить, что Кулибин отверг у Гейнле не принцип вечного двигателя вообще, а только этот частный случай конструкции — обычное заблуждение всех изобретателей вечного двигателя.

Между прочим, разбирая записку Гейнле, приложенную к его проекту, Кулибин был поражен одной его фразой. Он ее подчеркнул: «Для гонки против течения воды судов и плотов, сколь бы велик груз на них ни был, весьма машина сия удобна. Сколь ни кажется сие невозможно, при всем том достоверность доказывается опытом». Нашел ли он в этом созвучие своей давно лелеемой мысли, легшей потом в основу его «водоходного судна», или это было случайностью — сказать трудно.

Кулибин работал над вечным двигателем совершенно секретно. «Более 40 лет времени занимался я во изыскивании самодвижущиеся машины, упражнялся в делании опытов ее секретно, потому что многие ученые почитают сие изобретение за невозможное, даже смеются и ругаются над теми, кто в том взыскивании упражняются» (Из письма Аршеневскому, 1817 г.).

После Кулибина осталось огромное количества вариантов конструкции этой машины. С 1797 года он вел специальный дневник, посвященный этому делу: десять тетрадей, по двадцать четыре страницы каждая. Последняя тетрадь закончена им в сентябре 1811 года. Кроме того, остались отдельные листки с надписями. Он проделал истинно Сизифов труд. И все это почти невозможно разобрать. Любопытные есть заголовки у него в дневнике: «О сумнительстве», или «Сумнительство вновь усмотренное», или «Еще о сумнительстве». На тетради восьмой, которая начата в сентябре 1809 года, написано: «Прежде сей тетради нужного не имеется». Значит, отринута сразу работа двух десятилетий.

Сорок лет трудился изобретатель над вечным двигателем. Современники знали об этом мало, а теперь выясняется, что эта работа отнимала у него большую часть времени и была любимой. Пятериков свидетельствует, что Кулибин перед смертью убежден был в своем успехе: «Жаль, что моя машина останется неоконченною; а если бы ты помог мне, — так мы бы с тобою оба прославились».

Однажды Кулибин прочитал в «Русском инвалиде» от 22 сентября 1817 года заметку, в которой говорилось, что Петерс из Майнца «изобрел, наконец, так называемое вечное движение, которого тщетно изыскивали в продолжение многих веков, и привел оное к концу в Брюсселе в ночи с 25 по 26 августа». Само изобретение описано в газете так: «Сие вечное движение состоит, по описанию господина Петерса, из колеса, имеющего 2 фута толщины и 8 фут в поперечнике. Оное движется собственною своею силою и без всякой помощи пружин, огня, ртути, электрической или гальванической силы. Скорость оного превосходит вероятие. Если прикрепить оное к дорожной карете или коляске, то в течение двенадцати часов проехать можно 100 французских миль, взбираясь при том на самые крутые горы и опускаясь с оных без малейшей опасности. Сие изобретение вводит совсем новую систему механики, и оное, как кажется, противоречит принятому доселе правилу, что с приложением скорости уменьшается сила, и напротив».

Это характерное для того времени сообщение вывело Кулибина из равновесия и лишило его покоя. Он настолько перепугался, что даже заподозрил, будто Петерс перехватил его принцип. Кулибин рассылает письма Аршеневскому, графу Румянцеву, Аракчееву и даже самому царю. В них он рассказывает, как долго уже трудится над созданием вечного двигателя и скоро надеется разрешить проблему. В связи с этим он просит денег на опыты, чтобы скорее закончить перпетуум мобиле. Ответа на его письма не последовало.

Принцип, который Кулибин клал в основу действия «самодвижной машины», относился к механическим образцам. Он устроил колесо с перемещаемым внутри него грузом. Предполагалось, что расположение груза, безостановочно нарушая равновесие, станет поворачивать колесо в нужном направлении. Подобная идея тревожила умы еще в XIII–XV веках.

Четыре груза были расположены внутри колеса таким образом, что при всех положениях колеса они оказывались на различном расстоянии от центра колеса, и потому не могли, по мысли Кулибина, находиться в равновесии.

У Кулибина много вариантов «самодвижной машины». Дальнейшее усложнение ее схемы начинается с переходом на шесть грузов. Грузы, опускаясь при помощи кулачковой шестерни и перекидной рамы, должны, по замыслу изобретателя, подготовлять другие грузы и передвигать их в желаемом направлении[98].

Кулибинский чертеж «вечного двигателя» с записями на полях.

Бесплодная работа лишала Кулибина душевного равновесия и укрепляла в нем мистические настроения. Перед самою его смертью на чертежах появляются записи вроде следующих: «Предавая себя и все труды свои во власть всемогущего создателя всея твари, святого господа бога, расположить опыты машины следующим образом… прося помощи от всемогущего святого господа бога вседержителя, на сей пропорции утвердиться…» Но даже сам «вседержитель», которого Кулибин почитал «всемогущим», не был в силах побороть неумолимого закона сохранения энергии.

По-видимому, во время этой работы изобретатель переживал минуты отчаяния. Один раз он записал со свойственным ему добродушием: «Моя наседка (вечный двигатель. — Н. К.) клохтала более пятидесяти лет, ломала голову и кружила и так меня объела, что привела в немалые долги. И вот все то время раз до двадцати обманывала насиженными яйцами, как все оказались болтуны».

Вечный двигатель был последней мечтой изобретателя. Здоровье Кулибина все ухудшалось. Он чаще и чаще оставался в постели, но иногда, «вооружаясь против одышки и других нездоровостей», выходил на берег Волги и глядел на караваны судов, идущих с низовьев на ярмарку, посещал приятелей, писал беспокойные письма в Петербург, мучился от семейных неурядиц в доме сына Дмитрия и умолял его писать отцу «сущую правду без утайки и политики».

Последние месяцы он лежал в подушках на постели, окруженный чертежами вечного двигателя. Над ними он работал даже по ночам, в часы бессонницы. Когда его покидали силы и он не мог уже читать, ему читала дочь Елизавета, а он делал пометки и чертил на листке, положенном на подушку. Когда боль становилась невыносимой, он закрывал глаза и сдерживал стон, чтобы не тревожить близких.

За несколько дней до кончины он захотел выйти в беседку и полюбоваться Волгой. Это было 24 июня. Там он сел пить чай. В Нижнем было гулянье — «Ивановское поле». На лугу за Волгою пестрели толпы городского люда, раздавались веселые голоса, звон балалаек. Над рекою поднималась песня бурлаков. Купцы катались в разукрашенных лодках с рожечниками. Словно лебединые стаи, выплывали из-за печерских садов вереницы расшив, издали белея парусами. К пристаням подходили неуклюжие коноводки, грохоча шестернями. И густой лес высоких мачт вырастал на полноводном широченном стрежне, при слиянии Волги с Окою. Из рестораций, из балаганов неслась густая молвь и трактирная песня. Хоры бойких цыганок, барабанщики при каруселях, слепцы у пристаней наполняли воздух суматохой звуков. Всюду кипела жизнь, а старика стерегла смерть.

Больше он уже не поднимался с постели и, хотя предчувствовал приход смерти, украдкой от родных жадно исправлял чертежи. Он умер, точно уснул. 30 июня по старому стилю его не стало. Умер он абсолютно нищим. В доме не было ни копейки. Вдова продала стенные часы, да Пятериков принес немного денег. На это 4 июля 1818 года и похоронили Кулибина.

Нижегородские гимназисты из «благородных семей», по приказанию начальства, провожали на кладбище тело Кулибина. Обыватели недоумевали: зачем гимназисты идут за гробом бородатого чудака, «колдуна», который строил какие-то машины и всю жизнь занимался «бездельем». Пятериков и родные Кулибина несли гроб впереди гимназистов. Учитель гимназии нес подушку с медалью.

Кулибина похоронили на Петропавловском кладбище, в нескольких шагах к западу от церковной паперти.

Над могилою был поставлен деревянный памятник с портретом Кулибина, писанным масляными красками. В 1833 году памятник и портрет сгорели, как утверждает местный историк Храмцовский, «от неосторожности мальчика, прислуживавшего в церкви, который после обедни выбросил из жаровни угли близ поленницы дров, лежавших на кладбище». Через десять лет Елизавета Ивановна Попова, урожденная Кулибина, «поставила над отцовскою могилой незатейливый каменный памятник, в виде суживающегося кверху четырехгранника с венчающей его урною и крестом о четырех концах».

Павел Россиев, известный своими очерками провинциального быта, в ноябре 1907 года посетил эту могилу. С восточной стороны памятник был украшен портретом Кулибина с окладистой седой бородой, которую Владимир Орлов тщетно советовал ему поступиться ради возможности быть возведенным в дворянское звание. Перед портретом — физический прибор. Внизу надпись: «И. П. Кулибину — Кулибинское училище». На южной стороне памятника серебряная доска, слова на которой звучат издевательски: «Верный сын святой церкви и отечества, добрый отец семейства, друг добродетели, утешитель несчастных, честь Нижнего Новгорода, красота сограждан, посвятивший России шестьдесят лет полезных изобретений, удостоенный благоволения царей земных (!). О, да сподобится на небеси милости царя царей».

Очеркист так оканчивает свою заметку: «Что касается до нижегородцев, то они, кажется, не ценили своего земляка достойно. Усердно я искал вида кулибинского памятника, да так и не нашел ни у фотографов, ни в книжных и „художественных“ магазинах Нижнего Новгорода. „Едва ли его и снимали когда-нибудь“, — сказал мне букинист на Большой Покровке»[99].