Культура имеет значение

Майкл Фэйрбенкс
Преобразуя сознание нации: о ступенях, ведущих к процветанию
Предисловие: корова как причина отсталости

Действуя по заказу правительства Колумбии и лидеров частного сектора, консалтинговая компания «Монитор» занималась изучением ситуации и выработкой рекомендаций по поводу того, каким образом производители из этой латиноамериканской страны могут расширить экспорт своих кожаных изделий в США. Мы начали с Нью-Йорка, где разыскивали покупателей кожаных сумок со всего света, а затем опросили около двух тысяч людей, продающих сумки по всей территории США. Из совокупности полученных нами данных вытекал вполне однозначный вывод: цены на колумбийские сумки слишком высоки, а их качество весьма низко.

Мы отправились в Колумбию, чтобы спросить у производителей, что снижает качество вырабатываемых ими изделий и заставляет устанавливать непомерные цены. В ответ мы слышали: «No es nuestra culpa». Это не наша вина. По их словам, виноваты местные дубильщики, которые поставляют шкуры. Последние, конкурируя с аргентинцами, имеют право на 15-процентную протекционистскую пошлину, установленную правительством Колумбии. Она и делает цену шкур слишком высокой.

После этого мы поехали по сельским районам, встречаясь с самими дубильщиками. Владельцы предприятий, отравлявших все вокруг сильными химикатами, с удовольствием отвечали на наши вопросы. «Это не наша вина, — объясняли они. — Виноваты mataderos, забойщики скота. Они поставляют дубильщикам низкокачественное сырье, поскольку стремятся продать мясо подороже, а сил в это дело вложить поменьше. Порча шкур их практически не волнует».

Разумеется, пришлось навестить скотобойни. Там нас ждали ковбои, забойщики и управляющие, вооруженные секундомерами. Мы задавали те же самые вопросы, а в ответ слышали одно: это не их вина, во всем виноваты владельцы ранчо. «Понимаете, — говорили наши собеседники, — скотоводы клеймят своих коров, стараясь уберечь их от банд наркоторговцев, которые крадут скот». А многочисленные клейма портят шкуры.

В конце концов мы добрались и до ранчо, расположенных далеко от региональной столицы. Здесь наши изыскания заканчивались, поскольку больше опрашивать было некого. Скотоводы говорили с заметным местным акцентом. Они утверждали, что не имеют отношения к этим проблемам. «No es nuestra culpa, — рассуждали они. — Es la culpa de la vaca». Это не наша вина. Виноваты коровы. Коровы просто глупы, объясняли нам. Они трутся своими шкурами о колючую проволоку, почесываясь и избавляясь от жалящих насекомых.

Мы проделали долгий путь, калеча наши ноутбуки на ужасных сельских дорогах и обрекая обувь на контакт с едкими реактивами дубильщиков и проселочной грязью. В итоге мы выяснили, что колумбийские изготовители сумок не в состоянии бороться за привлекательный для них американский рынок, потому что их коровы бестолковы.

Есть много вариантов объяснения проблемы, с которой столкнулись наши колумбийские друзья. Можно вообразить, как истолковал бы «коровью вину» макроэкономист: протекционистский тариф надо снять, и «пусть рынок определяет новое равновесие». Негосударственные организации, вероятно, посвятили бы свои усилия усовершенствованию оград из колючей проволоки, а специалист по стратегическому планированию занялся бы более пристальным изучением потребительского рынка. Социолог бы заявил, что «уровень взаимного доверия» в обществе слишком низок. Наконец, антрополог сказал бы, что все дело в «различных стадиях экономического развития», и проблему следует предоставить естественному ходу вещей.

Разнообразие нашего колумбийского опыта проливает свет на различные трактовки препятствий, мешающих процветанию. Прежде всего, процветание с трудом поддается определению. Подобно тому, как одна и та же история с коровами предстает перед различными наблюдателями в абсолютно разном свете, мнения о том, что такое процветание и как его достичь, будут столь же неоднородны. В ходе дальнейшего повествования я собираюсь разложить феномен процветания на составляющие, объясняя при этом, почему процветание важно. Кроме того, я намерен предложить некоторые преобразования, позволяющие добиваться процветания.

Процветание — это способность индивидуума, группы или нации создавать жилища, продукты питания и другие материальные блага, позволяющие людям, согласно их собственным представлениям, вести обеспеченную жизнь.¹ Процветание помогает создать такую атмосферу сердечности и понимания, в которой люди ведут здоровую эмоциональную и духовную жизнь в соответствии с их предпочтениями, не стесняемые каждодневными заботами о хлебе насущном и прочих потребностях выживания.

Процветание можно интерпретировать как некий процесс и как определенное состояние. Многие экономисты понимают под процветанием непрерывный поток доходов: по их мнению, это возможность человека покупать товары и приобретать ценности, созданные другими людьми. Мы используем усложненное понимание дохода, поскольку намереваемся говорить о «покупательной способности».² Например, в Румынии доход на душу населения равен 1350 долларам США, но покупательная способность составляет почти 3500 долларов США, потому что стоимость многих товаров ниже, чем на мировом рынке.

Процветание поощряет создание среды, способствующей более производительному труду. Именно поэтому его можно рассматривать как своеобразное состояние, характеризуемое наличием целого ряда ресурсов.³ Ниже перечисляются семь видов таких ресурсов, четыре из которых представляют социальный капитал:

1. Природное окружение, определяемое местоположением, качеством почв, лесов, побережья, а также климатом.

2. Финансовые ресурсы нации, включающие внутренние сбережения и внешние активы.

3. Созданные людьми материальные ценности — здания, мосты, дороги, телекоммуникации.

4. Институциональный капитал, подразумевающий государственную защиту материальной и интеллектуальной собственности, наличие эффективных государственных учреждений и частных организаций, которые способны максимально наращивать прибыли акционеров, а также защищать и готовить кадры.

5. Научные ресурсы типа системы международных патентов, университетов и специализированных научных организаций.

6. Гуманитарный капитал, представленный навыками, умениями, способностями.

7. Культурный капитал, включающий не только такие явные проявления культуры, как музыка, язык и ритуалы, но также установки и ценности, обусловливающие инновации.

Более широкое представление о процветании, не замыкающееся в рамках среднедушевого дохода, позволяет нам заметно обогатить контекст рассуждений и говорить об инвестиционных возможностях в более насыщенной и производительной среде⁴ Нобелевский лауреат Амартья Сен утверждает, что «преимущество той трактовки процветания, согласно которой оно понимается как совокупность разного рода капитала, позволяет более трезво оценивать производственные перспективы конкретных стран».⁵

Известно, что обитатели разных районов земного шара обладают различной покупательной способностью, а страны наделены неодинаковыми запасами всевозможных ресурсов. По словам Томаса Соуэлла, «мы вынуждены считаться с неоспоримым фактом социальной истории — со значительными перепадами в производительности труда, разделяющими народы, и вытекающими отсюда экономическими последствиями».⁶ Свежие данные Мирового банка показывают, что упадок производительности угрожает жизненным стандартам во многих регионах Африки, Латинской Америки и Азии.

Между бедностью и недоеданием имеется тесная связь: ее плодами оказываются мышечная недостаточность, задержка развития, повышенная восприимчивость к инфекциям, деградация интеллектуальных способностей у детей. В современном мире 84 процента всех детей живут в бедности, которая фиксируется среднедушевым доходом, не превышающим 2 доллара в день. Подавляющее большинство всех младенцев нашей планеты рождается в нищете. Средняя продолжительность жизни, грамотность, доступ к чистой воде и уровень детской смертности напрямую соотносятся с продуктивностью и благополучием нации. В 1990 году в бедных странах из каждых ста тысяч женщин при родах умерли 607, тогда как в странах с развитой экономикой на то же число женщин приходилось только 11 смертей.⁷

Но статистика раскрывает далеко не все грани бедности. Нищета разрушает стремления, надежды и счастье. Это бедность, которую нельзя измерить, но можно только почувствовать. Существует обширная литература, посвященная взаимосвязи между высокими доходами и позитивным отношением к власти, терпимостью к другим, поддержкой гражданских свобод, открытостью к иностранцам, добрыми контактами с подчиненными, самоуважением, чувством собственного достоинства, предрасположенностью к общественной и государственной жизни, межличностным доверием, довольством собой. Например, участник нашего симпозиума Рональд Инглхарт отмечает, что наиболее высокий уровень самооценки как объективного, так и субъективного существования позитивно соотносится с высоким уровнем процветания нации.⁸

В каждом обществе можно выделить сегменты, члены которых имеют различные представления о том, что такое процветание и как его достичь. Признание и понимание данного факта является основой для проведения преобразований. В работе «Вспахивая целину: стимулирование скрытых источников роста в развивающихся странах» Стейс Линдсэй и я выдвинули несколько принципов, затрагивающих функционирование ментальных моделей:⁹

• В состав ментальной модели входят убеждения, выводы и цели, которые личностны, конкретны и специфичны. Это своеобразная «умственная карта», показывающая, как устроен мир.¹⁰

• Убеждения и установки могут быть новаторски ориентированными и нацеленными на создание условий для процветания или, напротив, препятствующими обновлению.¹¹ Различные комбинации формируют разные ментальные модели.

• Ментальную модель можно определить, наполнить содержанием и протестировать, прилагая ее к специфичным, четко намеченным целям. Нобелевский лауреат Дуглас Норт пишет, что «для формирования эффективной экономики» человечество использует «как ментальные модели, так и институты».¹²

• Наконец, ментальные модели способны изменяться. Хотя культура включает в себя передачу смыслов от поколения к поколению,¹³ данный процесс нельзя считать генетически обусловленным.¹⁴

Алекс Инкелес предположил, что в современном мире наблюдается тяга к конвергенции действий и убеждений. Он отмечает наличие «явной тенденции, заставляющей любой народ внедрять те способы производства, которые основываются на применении неодушевленной энергии, получаемой, в свою очередь, с помощью современной технологии и прикладной науки». Этот ученый полагает также, что «производственные новации» создают новые институциональные установления и задают новые роли для индивидов, а также «стимулируют… новые установки и ценности».¹⁵

По словам Джозефа Стиглица, бывшего главного экономиста Мирового банка, «развитие представляет собой трансформацию общества, переход от традиционных взаимоотношений, традиционных способов мышления, традиционных представлений о здравоохранении и образовании, традиционных методов производства — к современным».¹⁶

Если обо всем этом говорят столь известные люди, почему же правительства и международные институты совершенно не уделяют внимания исследованию ментальных моделей? Отчего на общенациональном или региональном уровне практически незаметны усилия по изменению интеллектуальных установок? На чем основываются подобные позиции ведущих организаций, занимающихся вопросами развития? Являются ли они следствием предубеждений, недопонимания, стесненности в средствах, отсутствия единодушия, политического давления со стороны жертвователей и прессы, чрезмерной поглощенности собственными управленческими задачами? Даже Пол Крюгман, один из наиболее влиятельных современных экономистов, признает, что современную «экономическую науку характеризуют поразительно примитивные представления об индивидах и их устремлениях… Экономистам заведомо неинтересно, о чем люди в действительности думают или что они чувствуют».¹⁷

Сегодня, после пяти десятилетий по большей части удручающе медленного развития, теория ментальных моделей может предложить более совершенный путь понимания и преодоления проблем бедности. Организатор настоящего симпозиума Лоуренс Харрисон утверждает, что такого типа переориентация будет нелегкой, «поскольку требует склонности к объективному самоанализу и затрагивает наиболее острые вопросы восприятия собственного “я”».¹⁸ Инкелес также согласен с тем, что интроспекция здесь весьма важна: «Углубление в себя — признак современной нации… Современная нация постоянно занята самосовершенствованием.¹⁹

Как практики, мы постоянно рассуждаем о том, способны ли страны-клиенты, — то есть страны, которые обращаются за помощью в деле стабилизации экономики, — развить большую способность к подобному самосовершенствованию. Отвечая на их запросы, мы должны сделать первый шаг в многоступенчатом процессе преобразований и задуматься: из чего состоит универсальная модель создания процветающей экономики?

Преобразование — довольно хаотичный процесс, который невозможно описать как «правильную», простую последовательность. Несмотря на это, людям, желающим преобразовать кого-то или что-то, необходимо руководствоваться некой признанной схемой, иметь некоторое представление о составляющих процесса, а также обладать широким спектром познаний и навыков, касающихся самых разнообразных сфер действительности.

Руководители, занятые как в частном, так и в общественном секторе, приглашают нас для оказания помощи в совершенствовании экономики, в первую очередь в повышении ее конкурентоспособности на внешнем рынке. По опыту минувшего десятилетия мы знаем, что макроэкономические предписания, разработанные в политических и интеллектуальных столицах Северной Америки и Европы, оказались несостоятельными. Хотя методология трансформаций довольно сложна, поскольку задействует самые разнообразные области духовной жизни, я попытаюсь свести ее к десяти критическим элементам и проиллюстрирую примерами из нашей работы в нескольких государствах. Большее внимание в данной главе будет уделено первым пяти шагам, поскольку именно они создают условия для понимания последующих.²⁰

Страны, которым не удалось стать богатыми, в основном похожи друг на друга. Факты свидетельствуют, что все они чрезвычайно зависимы от наличия естественных ресурсов (включая дешевую рабочую силу). Кроме того, в них весьма распространена вера в элементарные преимущества, задаваемые климатом, географическим положением и благосклонностью властей.²¹ Из-за этого они не в состоянии перейти к производству сложных товаров и услуг, привлекающих требовательных потребителей, которые готовы платить за такие товары и услуги большие деньги.

Сосредотачиваясь на этих элементарных преимуществах и низших формах капитала, они конкурируют исключительно за счет поддержания определенного уровня цен, что, в свою очередь, не позволяет повышать заработную плату. Сдерживание заработной платы допускает единственный вид конкуренции: с помощью такой политики легко выяснить, какая из стран способна дольше всех пребывать в бедности. Это экспорт, основанный на нищете, а не на создании материальных благ. Способность национальной экономики создавать не только стоимостные, но и не имеющие денежного выражения ценности — вот что определяет ее производительность и, следовательно, процветание.²²

Страны, которые принято считать богатыми из-за обладания природными ресурсами, на самом деле не слишком богаты. Венесуэла представляет собой страну размером с Техас, с безбрежными лесами, нефтяными запасами, прекрасными пляжами и смешанным населением, вобравшим в себя представителей коренных этнических групп и выходцев из Испании, Германии, Италии и Ближнего Востока. Многие убеждены, что у Венесуэлы есть потенциал стать богатейшей страной Латинской Америки. Однако с начала 1970-х покупательная способность среднестатистического венесуэльца неуклонно снижается. Если взять доходы, полученные от продажи нефти в 1997 году (14 миллиардов долларов США), и разделить их на численность населения (21 миллион человек), то выяснится, что в среднедушевом доходе венесуэльцев нефтяные деньги составляют менее двух долларов в день. Более того, эти доходы никогда не распределяются по справедливости: по темпам обнищания населения Венесуэла занимает на континенте одно из первых мест. Более 90 процентов экспорта страны приходится на необработанное сырье. Согласно нашим исследованиям, чем масштабнее экспорт сырья из страны, тем менее процветают ее граждане.

Если рассмотреть опыт Венесуэлы, исходя из предложенных выше семи разновидностей капитала, то мы увидим, что это государство богато природными ресурсами, и поэтому, когда цены на сырье высоки, оно не испытывает финансовых затруднений. Тем не менее, в стране разрушается транспортная и коммуникационная инфраструктура, пик развития которой пришелся на конец 1970-х годов, институты власти неэффективны и продажны, а университеты и частный сектор не в состоянии формировать интеллектуальный капитал. Что касается человеческого капитала, то Венесуэла отличается самыми низкими на континенте стандартами начального и среднего образования. Наконец, некоторые ценности и установки, распространенные среди венесуэльцев, не способствуют новациям и прогрессу. Например, среди всех изученных нами стран доверие и уважение к национальным лидерам здесь были максимально низкими. Венесуэла — жертва своих надуманных «успехов», изобилия природных богатств и неумения принимать жесткие решения и внедрять что-то новое.

Одни нации готовы к переменам, другие — нет. Те обстоятельства, которые подталкивают к преобразованиям одних, порой ничуть не беспокоят других. Ощущение безотлагательности перемен возникает там, где ожидания расходятся с действительностью.

В данной связи я хотел бы рассказать об одной африканской стране, которая открыта для преобразований в гораздо меньшей степени, чем следовало бы. В расчете на душу населения ее внешний долг является одним из самых больших в мире. С 1991 года она взяла взаймы 8 миллиардов долларов США, а среднедушевой уровень жизненных стандартов за тот же период снижался на 4 процента в год. Трое из каждых десяти граждан являются носителями ВИЧ-инфекции. Традиционные отрасли экспорта лежат в руинах из-за отсутствия капиталовложений, низкого потребительского спроса и слабой конкуренции. Семеро из десяти жителей этой страны живут менее чем на один доллар в день.

Когда я обсуждал с местными руководителями чрезвычайно низкий уровень финансирования национальной программы борьбы со СПИДом и спрашивал, что, по их мнению, необходимо сделать для пресечения распространения ВИЧ-инфекции, один из министров ответил: «Мы убеждаем людей в том, чтобы они перестали заниматься сексом». Когда я предложил взглянуть на достижения Уганды в тех же областях, мне ответили, что Уганда не представляет для них интереса — ведь двадцать пять лет назад «отнюдь не Уганда занимала третье место в Африке по уровню жизни». Мои собеседники полагали, что достаточно будет пополнить кабинет адвокатами и бухгалтерами; вновь «возвращаться в школу», как это делают другие нации, нет ни малейшей необходимости. В местной прессе они критикуют Мировой банк и Международный валютный фонд, объясняя свои проблемы внешними факторами — наследием апартеида, войной в Анголе и так далее. Их стратегический план состоит в том, чтобы наращивать экспорт маиса, в котором страна «располагает естественным преимуществом», и продолжать занимать деньги у Мирового банка. В текущем году более половины займа — почти 400 миллионов долларов США — уйдет на погашение процентов по прежним заимствованиям.

Возможно, подобное поведение объясняется фатализмом, своеобразной зависимостью от прошлого, когда все дела обстояли гораздо лучше, слепой гордыней, а также недостаточной открытостью, блокирующей тягу к обучению и инновациям. Ясно одно: эта страна обречена на беды до тех пор, пока в обществе не вызреет кризис, который, в конце концов, заставит размышлять о причинах хронических неудач.

Многочисленные варианты выбора, доступные для компаний или правительств, можно структурировать по следующим категориям.

Выбор на микроуровне. Стратегия бизнеса зиждется на совокупности вариантов осознанного и своевременного выбора, предназначенных для достижения определенных целей. В развивающихся странах мы практически не встречаем стратегий, основанных на обширных исследованиях, гласных и разделяемых корпоративными лидерами. На микроэкономическом уровне нам удалось зафиксировать семь образцов бесконкурентного поведения. Таковыми являются: зависимость от природных ресурсов и дешевой рабочей силы; непонимание предпочтений, высказываемых зарубежными клиентами; незнание конкурентных механизмов; слабая внутренняя кооперация; недостаточная интеграция в глобальный рынок; патерналистские отношения между правительством и частным сектором; закрытость органов власти, частного сектора, профсоюзов и средств массовой информации.

Перечисленные образцы являются нормой для стран, в которых уровень жизни среднестатистического гражданина невысок. Результатом этих семи предпочтений оказывается примитивный экспорт, основанный на игре цен (и низкой заработной плате). Причем при возрастающей требовательности рынка отдача от подобной деятельности становится все меньше и меньше.

Для минимизации бесконкурентного поведения требуется разделяемый компаниями набор устойчивых вариантов выбора, регулирующих приобретение новых знаний и принятие решений. Именно в таких моделях кроется возможность достичь процветания.

Выбор на макроуровне. Важнейшим решением данного типа является определяемая правительством степень поддержки частного сектора. Одни говорят, что властям необходимо делать для частного сектора больше, другие настаивают на том, что такое вмешательство в принципе нежелательно. Говоря о степени государственного внедрения в экономику, следует отметить наличие широкого диапазона возможных позиций, начиная с классического социализма и заканчивая монетаризмом. Например, на Кубе правительство взяло на себя всю ответственность за благосостояние граждан, то есть за их пенсионное обеспечение, здоровье, образование, обеспечение работой, пищей, развлечениями и даже новостями. Право собственности утверждается через трудовые коллективы и сочетается с централизованным планированием, предполагающим выработку количественных нормативов производства и наличие фиксированных цен. Распределение доходов тяготеет к уравнительности, а их рост незначителен.

Монетаристский подход представляет собой довольно редкий, но весьма жесткий тип социального контракта между правительством и частным сектором. Согласно такому договору, правительство обязано гарантировать устойчивые макроэкономические условия, в то время как частный сектор обеспечивает рост производства. Подобная стратегия делает акцент на стабилизацию рынка, освобождение цен и рыночный валютный курс; тем самым она позволяет рынку развиваться. Она провоцирует распространение бедности и углубление неравенства в доходах, особенно в краткосрочной перспективе. По мнению ее сторонников, правительства не играют никакой роли в инновационных процессах. Это, как нам представляется, чрезмерная реакция на провал политики государственного вмешательства в экономику (например, на столь популярное в Африке и Латинской Америке в 1970—80-е годы замещение импорта отечественными товарами).

Наша позиция отличается от обеих вышеупомянутых стратегий. Мы убеждены, что правительству положено делать все возможное для того, чтобы поддержать частный сектор и поощрить конкуренцию. Это означает инвестирование (или содействие инвестированию) денежных средств в наиболее передовые формы капитала. В бедных странах правительствам приходится делать больше, чем в богатых. В каждом случае выстраивание подобных отношений имеет свою специфику, определяемую стадией развития страны и возможностями каждого сектора.

Картина светлого будущего порождает ощущение осмысленности, вдохновляющей людей на изменение их деятельности. В процессе работы с лидерами Уганды мы выявили следующие восемь ключевых элементов позитивной ментальной модели:

1. Ориентация на высокий и постоянно растущий жизненный уровень для всех угандийцев.

2. Понимание того, что мир радикально изменился: стоимость коммуникаций, транспорта, обучения в нем быстро снижается.

3. Признание того, что Уганда в высшей степени зависима от преходящих, относительных преимуществ типа плодородной почвы, климата, правительственного фаворитизма и дешевой рабочей силы.

4. Понимание того, что богатство основывается на устремленности в будущее, продвинутом человеческом капитале и конкурентных установках, подстегивающих внедрение новаций и стимулирующих инициативность, стремление к приобретению новых знаний, межличностное доверие и кооперацию.

5. Понимание того, что стратегия Уганды не должна строиться на выборе между экономическим ростом и социальной справедливостью; стране необходим экономический рост, поощряющий социальную справедливость. Столь же верно и обратное: чем больше мы инвестируем в людей, тем выше шансы для развития компаний и страны в целом.

6. Понимание того, что высокая производительность труда не может быть основана только на факторах, которыми Уганда одарена от природы. Основа производительности лежит в конкуренции. Высокая производительность позволяет выбирать, в каких производственных отраслях конкурировать, а также — где и как это делать.

7. Осознание того, что правительство Уганды должно делать все возможное для поддержки частного сектора, не ограничивая при этом конкуренцию. Оно должно вкладывать деньги в людей, специализированную инфраструктуру, образовательные учреждения, открытый диалог с предпринимателями, политической оппозицией, профсоюзами, другими странами.

8. Понимание того, что угандийский частный сектор нуждается в более ясном осознании потребительских предпочтений, знакомстве с законами конкуренции, информации о новых путях реализации товаров, методах инвестирования в совершенствование персонала и продукции.

Таковы главные элементы видения будущего, необходимые развивающимся странам, которые пытаются поднять экономику и улучшить жизнь своих граждан.

После двенадцати лет гражданской войны население Сальвадора энергично занялось выстраиванием новой сети социальных взаимоотношений. Внутри страны этот процесс затронул производителей и зарубежных потребителей, а за ее пределами в него были втянуты сальвадорцы, ранее эмигрировавшие в США. Производители декоративных растений выезжают во Флориду и Нидерланды, обучаясь там навыкам своего дела и осваивая пути реализации подобной продукции. Производители меда заказывают специальные исследования, пытаясь больше узнать о своих немецких клиентах. Даже производители кофе, самые старые экспортеры и наиболее закоренелые сторонники традиционных методов ведения дел, выказывают интерес к нововведениям. Они начинают применять экологически благоприятные технологии выращивания зерен и внедрять на рынке такие новшества, как кофейный туризм.

Правительство начало проводить в жизнь национальную программу развития конкуренции и подготовило группы экспертов, обучающих мелких и средних экспортеров стратегии современного бизнеса. Власти вкладывают средства в образовательные программы, распространяют Интернет в сельских районах и направляют лучших университетских студентов на учебные стажировки в Индию. Организуя различные международные форумы и применяя Интернет-технологии, правительство и частный сектор налаживают контакты с эмигрантским сообществом в США, привлекая проживающих там сальвадорцев в качестве партнеров по бизнесу, открывающих доступ к рынкам, знаниям, технологиям и капиталу.

Лидеры Сальвадора понимают, что взаимосвязи между сельскими районами и капиталом, между местными компаниями и иностранными клиентами, между гражданами страны и эмигрантами рождают приток новых идей и формируют основу для конкурентоспособности и процветания.

Пытаясь изменить господствующий в обществе образ мыслей, государства должны использовать все доступные им средства: электронные и печатные СМИ, рекламу, выступления национальных лидеров, конференции, семинары, базы данных и веб-сайты. Только в этом случае распространение новых методов мышления приобретет предсказуемый характер.

Мы полагаем, что сами новаторы далеко не всегда выступают главными пропагандистами изменений. Фактически, для большинства нации они лишь задают определенную ролевую модель. Занимаясь своими исследованиями, мы искали людей, которые не только восприимчивы к новым путям и методам, но и способны озвучивать и воплощать новые принципы состязательности, производительности и успеха. Мы обнаружили, что люди, наиболее активно распространяющие новые знания и подходы, не принадлежат к числу статусных лидеров; это те, для которых новаторство стало частью повседневной жизни. В Сальвадоре мы встретили и обучили производителя кофе, который критиковал консервативную элиту, укоренившуюся в этом секторе. На Бермудских островах мы познакомились с водителем такси, который, обладая воображением и действуя на довольно плотном рынке, смог разработать специальную туристическую программу с участием таксистов. Главной задачей этих людей была демонстрация нового.

Многие обществоведы полагают, что практические новшества стимулируют развитие новых ментальных моделей. Исходя из этого, мы устраивали еженедельные встречи, нацеленные на поощрение стратегического мышления внутри отдельных секторов той или иной отрасли. На семинарах, призванных углублять межличностное доверие и вырабатывать общее стратегическое видение, особое внимание уделялось людям, которые склонны «винить коров». Практикуя технику «продуктивного мышления», мы создавали условия для разрешения стоящих перед группой проблем, когда таковые возникали.²³

Мы подталкивали менеджеров отелей и профсоюзных активистов к освоению новых сегментов рынка. Мы поощряли покупателей государственных предприятий и мелких торговцев к разработке рациональных стратегических планов. Мы работали с правительственными чиновниками и производителями сельскохозяйственной продукции, которые активно заняты реализацией национальных макроэкономических программ. Такого рода экспериментирование в области «продуктивного мышления» завершается созданием пилотных программ с четко намеченными целями и хорошо продуманными алгоритмами успеха.

Люди более восприимчивы к изменению собственных установок и поведения там, где видят реальные результаты. Эту истину хорошо усвоили политики, неизменно уделяющие данному аспекту повышенное внимание. Добиваясь перемен, мы нуждаемся в примерах, наглядно показывающих, как из нового понимания вещей рождается удача. В ряду подобных доказательств могут оказаться самые разные успехи: разработка нового продукта, освоение перспективного сегмента рынка, заключенное между профсоюзом и руководством предприятия соглашение о выделении средств на профессиональную переподготовку или улучшение условий труда. И хотя такие победы не слишком значительны, они обязательно должны вписываться в контекст достижения нового.

Дуглас Норт пишет, что наличие в обществе институтов следует считать нормой.²⁴ Для формирования новых моделей поведения требуются перемены. Мы не пытаемся создавать новые институты; наша задача состоит в том, чтобы «осовременить» уже существующие, которые из-за глобализации, иных подходов к процветанию, всеобщих ценностных сдвигов достигли своих функциональных пределов. Для решения этой задачи годятся самые разнообразные методы — от совершенствования правового государства и демократии до модернизации начальных школ, частных фирм и гражданских организаций.

Например, мы помогли индустриальной ассоциации преобразовать себя из лоббистской группировки, воюющей с правительством, в организацию, которая занимается управленческим образованием, поощряет исследовательские программы, поддерживает небольшие компании и содействует иностранным клиентам в изучении местного рынка.

Наконец, страну следует обеспечить возможностью самооценки и корректировки собственных действий. Предстоит учреждать общенациональные саммиты и проводить прочие мероприятия с участием лидеров государственного и частного сектора, гражданского общества, академической сферы. В ходе таких встреч руководители нации смогут обсуждать экономические и социальные итоги развития страны на текущий момент, а также стратегию, институциональные механизмы и ментальные модели, обусловившие эти итоги. Среди вопросов, выносимых на рассмотрение подобных саммитов, могут быть следующие: каковы количественные критерии, используемые нами? какие из наших ориентиров не поддаются количественной фиксации? какие инструменты могут быть задействованы в процессе самооценки? какие перемены могут состояться в ближайшем будущем, а какие связаны со сменой поколений?

Стратегия, нацеленная на преобразование и процветание государств, должна отвечать критериям любой действенной стратегии. В ее постулатах необходимо соблюдать баланс прошлого и будущего. Она должна быть гласной и разделяемой обществом, строиться на глубоком анализе, предусматривать несколько вариантов выбора. В конечном счете, с ее помощью люди должны становиться теми, кем они желают стать.

Большинство людей твердо верит в то, что процветание есть благо. Они также знают, что дается оно нелегко. Из двухсот стран мира лишь небольшая горстка смогла обеспечить его для основной части своих граждан. Даже если бы рецепты процветания оказались простыми и ясными, далеко не каждый наставник со стороны сумел бы учить ему. В таких ситуациях неизбежно поднимаются вопросы компетенции, морального авторитета и подлинных намерений внешних наставников.²⁵ Однако те из нас, кто заинтересован и осведомлен в данной теме, просто обязаны внушать государственным деятелям, что «процветание представляет собой результат сознательного выбора»,²⁶ и объяснять, что такой выбор означает.

После полувековой озабоченности исключительно экономическим развитием пришла пора отказаться от простых нормативных схем, всеобъемлющих рекомендаций, узкой концептуализации процветания, примитивизма статистических подходов. Настало время совместных национальных и региональных инициатив, направленных на трансформацию ментальных моделей. Сегодня надо сосредоточиться на макроэкономических основах процветания и распространении самого духа «новаторства».

Говард Гарднер в своих работах проводит различие между формальными лидерами организаций и их косвенными лидерами. Именно последние распространяют новые знания и формируют общественное мнение.²⁷ В работе нашего симпозиума приняли участие член совета директоров крупной компании, руководитель подразделения Мирового банка, бывший администратор Американского агентства международного развития. Эти люди отвечают за выделение ассигнований на цели развития. С другой стороны, среди нас были также видные ученые, занимающиеся экономикой, антропологией, политологией, социологией, которые высказывались по столь разнообразным темам, как доверие, механизмы конкуренции, равенство полов, раннее детское развитие.

В бесконечном потоке социальных и экономических индикаторов, ежедневно ложащихся на наши рабочие столы и появляющихся на экранах наших компьютеров, проступает бедность. Именно бедность виновна в том, что славный индийский мальчик из низшей касты не может посещать школу. Бедность физически угрожает вам, став ножом, приставленным к горлу в переулках Найроби. Та же бедность ужасает, как после встречи в Боготе с девочкой, пальцы которой были съедены крысами, когда родители оставили ее одну в канализационном люке.

Находясь под впечатлением от подобных образов и поощряемые авторами данного сборника, мы пытаемся размышлять, не имеют ли отношения к тематике процветания некоторые из социально-политических проблем Восточной и Центральной Африки или, скажем, Балкан. Вместо этого нам стоило бы задуматься над тем, как дополнить (или даже заменить) воплощаемые в упомянутых регионах политические и военные проекты комплексным процессом преобразований.

Хотя каждый из выступивших здесь докладчиков разделяет стремление сделать жизнь на Земле лучше, болшининство из нас отстаивает подобные позиции, исходя из своей специальности или общественного положения, а также руководствуясь собственной ментальной моделью. Проблема, стоящая перед нами, схожа с затруднением экспертов, пытающихся разобраться с «коровьей виной». Как заменить одни представления другими, как развернуть в развивающихся странах такой процесс внутренне стимулируемых преобразований, который, будучи тщательно продуманным, уверенно управляемым и продуктивно обсуждаемым, вывел бы народы на дорогу процветания? Пока мир еще не видел ничего похожего.

Стейс Линдсей
Культура, ментальные модели и национальное процветание

Культура — весьма примечательная детерминанта способности нации к процветанию, поскольку именно она формирует представления индивидуумов о риске, вознаграждении и перспективах. В данной главе доказывается: культурные ценности играют видную роль в социальном прогрессе потому, что с их помощью оформляются воззрения людей на сам прогресс. В частности, культурные ценности существенны, поскольку под их влиянием складываются принципы организации экономической жизни, а без экономики, как известно, прогресс невозможен.

С одной стороны, глобальная экономика XXI века открывает беспрецедентные возможности для обеспечения процветания по всему миру. С другой стороны, она повсеместно несет в себе потенциальную угрозу устоявшимся культурным традициям. Последнее обстоятельство отразилось в следующей истории. Недавно я выступал с докладом, посвященным экономической конкуренции, перед группой правительственных чиновников и бизнесменов Ганы. После выступления ко мне подошел молодой человек и спросил, следует ли понимать меня так, что преуспеяние в глобальной экономике потребует от его страны культурной трансформации. При этом он добавил, что традиции его этнической группы предписывают безоговорочное почитание старших, а многие старики в его деревне не желают слишком заметной вовлеченности молодежи в дела бизнеса.

Вопрос моего собеседника ставит перед нами серьезную проблему. Нужно ли гражданам развивающихся стран отказываться от своего культурного наследия ради того, чтобы более успешно включаться в глобальную экономику? Может ли регион сохранить свою историю и самобытность и при этом оставаться конкурентоспособным на глобальном рынке?

Над этими вопросами, не имеющими четких ответов, размышляли авторы многих статей, составивших настоящий сборник. Осмысление каждой из звучащих в данной книге тем, будь то культура или социальный прогресс, требует немалых усилий.

В ходе симпозиума Дэвид Ландес, Майкл Портер и Джеффри Сакс анализировали роль разнообразных переменных, влияющих на экономическое развитие, таких как правительственная политика, география, инфекционные заболевания. Другие исследователи отмечали важность культуры в формировании отношения к труду, доверию, власти — факторов, каждый из которых затрагивает социальный прогресс. Но, несмотря на всю проделанную работу, безответным остался фундаментальный вопрос: каким образом можно ускорить преобразования, необходимые для постепенного повышения жизненного уровня в развивающихся странах? И, — продолжая тему, которую поднял Ричард Шведер, — не разрушит ли подобная установка интересующие нас культуры? Не помешает ли она обогащению нашей собственной культуры?

Мои коллеги из компании «Монитор», как и я сам, прилагали немалые усилия, консультируя лидеров бизнеса и политических деятелей по поводу того, как создать более эффективную экономику. Мы занимались своим делом при полном уважении к местному наследию и местным институтам. Мы без устали говорили о необходимости изменения конкретных аспектов политики, стратегий, практик или моделей взаимодействия. В большинстве своем те лидеры, с которыми нам довелось работать, признавали основательность нашей аргументации. Мы выяснили, однако, что качественные ответы на актуальнейшие вопросы экономики отнюдь не обеспечивают перемен, необходимых для реформирования системы. Индивиды нередко воспринимают доводы разума, соглашаются с необходимостью изменений, подтверждают свою приверженность преобразованиям, но потом продолжают действовать по-прежнему. Эту склонность вечного возвращения к старому нельзя объяснить простыми ссыпками на те или иные особенности культуры. По-видимому, она скрывает какие-то более фундаментальные проблемы, стоящие на пути созидателей.

Экономический прогресс зависит от того, как меняются воззрения людей на возникновение богатства. Это влечет за собой изменение подспудных установок, убеждений и предпосылок, которые обусловливают плачевные итоги неразумных экономических решений, принимаемых лидерами. Говард Гарднер в своих ремарках обратил внимание на стремление специалистов, изучающих механизмы познавательной деятельности, выделить ментальные конструкции, с помощью которых окружающему миру приписывается смысл. Именно с этого надо начинать тем, кто видит свою цель в проведении глубинных преобразований. Петер Сенге, в числе прочих, называет данные конструкции «ментальными моделями», определяя их как «глубоко укорененные предпосылки, обобщения или даже картины и образы, предопределяющие то, как мы познаем мир и как действуем в нем».¹

Многие участники нашего симпозиума отмечали, что «базовая ячейка», которая должна исследоваться при изучении соотношения между культурными ценностями и экономическим прогрессом, так и не определена. Что должно выступать в таком качестве — группы стран, объединенных общей религиозной традицией, отдельные государства со специфическими историческими и культурными ценностями или, возможно, сложившиеся внутри наций сообщества (общины), связанные одними и теми же верованиями? Роберт Эджертон утверждает, что экономика только одна, но культур может быть много.

Попытки разобраться в особенностях экономической деятельности с помощью широких обобщений, касающихся религиозных взглядов или других столь же масштабных культурных характеристик, не способствуют продуктивному диалогу культур. Как справедливо заметил Мариано Грондона, сначала конфуцианство использовали для объяснения неудач Азии, затем — ее достижений, а потом — азиатского кризиса. И хотя дискуссии о преимуществах католической трудовой этики перед протестантской (и наоборот) иной раз позволяют делать любопытные открытия, в целом они слишком абстрактны для того, чтобы приносить реальную пользу в деле преобразований. Кроме того, всегда находятся исключения типа производительных, преуспевающих католиков в подавляющих прогресс культурах или протестантов-неудачников в культурах, ориентированных на прогресс. Короче говоря, нам действительно нужна ясность относительно «базовой ячейки» анализа.

Применение фильтра «ментальных моделей» в ходе изучения того влияния, которое культура оказывает на процветание, может стать весьма полезным. Ведь ментальные модели — это основополагающие принципы, формирующие поступки людей. Культура представляет собой переменную макроуровня. А ментальные модели — это микроуровень. Носителями ментальных моделей могут быть индивиды и группы; эти модели поддаются описанию и изменению. Культура вбирает в себя всю совокупность индивидуальных ментальных моделей и, в свою очередь, влияет на их типы, присущие индивидам. Оба эти элемента представляют собой взаимозависимую систему.

Подлинной точкой опоры в деле преобразований может стать корректировка ментальных моделей на индивидуальном уровне, начиная со стереотипов, сложившихся у индивидов относительно создания богатства. Взаимоотношения между ментальными моделями и процветанием исключительно важны; именно они не допускают полной гомогенизации глобальной культуры. Для того, чтобы понять суть этих взаимоотношений, полезно представить краткий свод проблем, которые препятствуют достижению процветания.

Механизмы роста

Самый общий замысел настоящего тома заключается в том, чтобы исследовать взаимосвязь между культурными ценностями и социальным прогрессом. В наших дискуссиях единодушно признавалось, что экономический прогресс исключительно важен для общего прогресса человечества. Перспективы последнего определяются тем, справляются ли политические лидеры с обеспечением экономического роста. Экономический прогресс обязателен, поскольку прочие формы прогресса (здравоохранение, образование, инфраструктура) зависят от производственной деятельности. Следовательно, необходимо понять, каковы механизмы развития экономики, как они работают и за счет чего можно наилучшим образом ускорить экономический прогресс.

Сказанное ведет нас к следующему утверждению. Я уверен, что двигателем роста является успешный бизнес, поскольку богатство создается именно на уровне индивидуальной деловой активности. Как раз здесь производятся товары, оказываются услуги, повышается производительность, генерируется богатство. Без частного предпринимательства экономический прогресс невозможен, а без экономического прогресса нет прогресса социального. Мы, таким образом, приходим к следующему силлогизму:

Социальный прогресс в широком смысле слова невозможен без экономического роста.

Успешно действующие частные предприятия являются двигателями экономического развития.

Следовательно, процветающий бизнес представляет собой необходимое предварительное условие социального прогресса.

Приняв во внимание эти посылки, мы можем перейти к дискуссии о том, за счет чего обеспечивается расцвет частного предпринимательства и как этому расцвету можно способствовать.

Сравнительные преимущества и конкурентные преимущества

Анализ основных экономических показателей различных стран, предпринятый Джеффри Саксом и компанией «Монитор», показывает, что нехватка естественных ресурсов в большей степени стимулирует экономическую активность, нежели их изобилие.² Хотя теоретически обладатели сравнительных преимуществ должны чувствовать себя вполне благополучно, практика свидетельствует, что страны, специализирующиеся на вывозе сырья, имеют меньший среднедушевой доход.

Причина их экономического отставания состоит в том, что естественные ресурсы — довольно примитивный товар, на цену которого производители почти не влияют. Фактические цены на подобные товары на протяжении последних двадцати пяти лет неуклонно снижались. В результате многие государства, имея довольно обширный экспорт, зарабатывают все меньше реальных денег. В современной глобальной экономике сравнительные преимущества, обусловленные доступом к естественным ресурсам, отнюдь не гарантируют изобилия.

Сказанное верно и в отношении стран, которые пытаются извлечь выгоду из такого преимущества, как наличие дешевой рабочей силы. Разрабатывая стратегии, основанные на низкой стоимости труда, национальные компании формируют своеобразный замкнутый цикл. Для того, чтобы конкурировать, им необходимо поддерживать стоимость труда на минимальном уровне. Из-за этого они не могут увеличивать заработную плату рабочих, поскольку в противном случае производимые ими товары окажутся неконкурентоспособными. Принципиально иная стратегия заставит их либо отказаться от конкуренции в интересующей области, либо перенести деятельность в соседние страны, где уровень оплаты труда еще ниже.

Оба рассмотренных примера — стратегии, основанные на изобилии ресурсов и дешевой рабочей силе, — можно назвать «стратегиями сравнительных преимуществ». Ни та, ни другая не способны обеспечить подъем жизненного уровня народа.

Бесспорно, факторы, от которых зависит готовность нации к преуспеянию, довольно многочисленны. Среди них, например, макроэкономическая стабильность, открытые и эффективные институты власти, наличие адекватной инфраструктуры, образованной рабочей силы, качественной медицинской помощи. И хотя перечисленные темы обсуждаются довольно часто, детальные исследования того, что нужно сделать на уровне отдельных компаний и фирм для обеспечения экономического роста в развивающихся странах, по-прежнему остаются довольно редкими.

На протяжении последних двадцати лет конкурентными преимуществами фирм, регионов и стран занимался Майкл Портер. Его исследования заставили по-новому взглянуть на микроэкономические переменные, обусловливающие успех. В 1998 году в докладе, посвященном сравнительной конкурентоспособности стран мира (Global Competitiveness Report), он разработал специальный «индекс микроэкономической конкурентоспособности», фиксирующий качество конкурентной среды в конкретных странах. При этом Портер отмечает: «Сегодня почти никто не сомневается в том, что макроэкономическая политика, предполагающая рациональный государственный бюджет, умеренный уровень государственных расходов, ограничение государственного вмешательства в экономику и открытый доступ на внешний рынок, способствует процветанию нации. Вместе с тем устойчивый политический контекст и разумная макроэкономическая политика остаются необходимыми, но отнюдь не достаточными условиями благополучия. В такой же степени — а может быть, даже и более, — важны микроэкономические основания экономического роста, коренящиеся в тактике и стратегии местных производителей, инфраструктуре, институтах и политике, в совокупности составляющих конкурентную среду, в которой компании и фирмы состязаются между собой. Макроэкономические реформы не принесут желаемых результатов до тех пор, пока не удастся добиться заметных улучшений на микроэкономическом уровне».³

Но консенсус по поводу основ макроэкономического менеджмента и крепнущее осознание важности микроэкономических условий конкуренции ставят перед нами ряд вопросов. Почему неразвитые экономические системы с таким трудом поддаются преобразованиям? Означает ли создание стабильного правительства, рациональной экономики и микроэкономических основ «автоматическое» процветание? Разумеется, в идеальном виде все должно быть именно так. Но экономическое развитие нередко напоминает нам о парадоксе яйца и курицы. Представители бизнеса твердят о том, что эффективные стратегии недоступны для них, пока правительство не заставит их действовать сообща; между тем государственные чиновники сетуют на свое бессилие в условиях, когда предприниматели не понимают пользы конкуренции и всеми силами стремятся ее избежать.

Короче говоря, процветание требует не только необходимой базы, но и такого состояния умов, которое нацеливает на конкуренцию и внедрение нового.

Потребность в «конкурентном состоянии ума»

Наш опыт консультирования бизнесменов и правительственных чиновников говорит о том, что само разрешение стратегических проблем, с которыми они сталкиваются, оказывается не слишком сложным делом даже в неблагоприятных обстоятельствах, задаваемых дурным управлением и слабой инфраструктурой. Что по-настоящему трудно, так это изменить мышление людей. Как правило, в развивающихся странах довлеет представление о решающем значении относительных преимуществ, зачастую укорененное в институтах, законах и политике. Именно это наследие не позволяет здешним лидерам делать правильный выбор.

Нижеследующий список обобщает некоторые устойчивые мотивы мышления, отмечаемые нами у бизнесменов и правительственных чиновников молодых государств. В соответствии с типологией Мариано Грондоны и Лоуренса Харрисона колонку слева составляют присущие фирмам и компаниям характеристики, препятствующие прогрессу. В правой колонке, напротив, приводятся качества, которые прогрессу способствуют.

Следует повторить, что конкурентные установки национальных компаний сталкиваются с самыми разнообразными препятствиями. Среди них — неэффективное функционирование экономики, неразвитая инфраструктура, нехватка квалифицированной рабочей силы. Вместе с тем лидеры бизнеса, намеревающиеся мыслить по-новому, больше не собираются ждать совершенствования инфраструктуры своего государства. Если они не начнут предлагать новаторские пути в собственном бизнесе, положение дел в стране никогда не улучшится. В идеальном варианте бизнес и государство должны объединить усилия в рамках динамичной системы, позволяющей совершенствоваться обеим составляющим.

Экономический рост и социальная справедливость

Модель состязательности, распространенная ныне в развивающихся странах, порождает порочный круг. Компании конкурируют друг с другом на основе дешевизны труда и обилия естественных ресурсов. Это вовлекает их в такой бизнес, в котором очень трудно наращивать доходы. Не получая значительной прибыли, они не в состоянии делать достаточные инвестиции в человеческий капитал; без этого, в свою очередь, нельзя стимулировать инновации.

В противовес этому существует круг иного рода — благодатный круг экономического роста и социальной справедливости на стабильной основе. В данном случае фирмы проявляют инициативу, развивая более сложные продукты и применяя более изощренные стратегии. Таким путем создаются высокодоходные предприятия, с помощью которых поддерживаются серьезные инвестиции в рабочую силу. Чем квалифицированнее рабочая сила, тем больше она склонна к новаторству, а постоянные инновации позволяют производителям продавать все более сложные товары и услуги. Подобный взгляд на мир дает возможность рассчитывать на устойчивую реализацию конкурентных преимуществ и преодоление многовековой статики сравнительных преимуществ.

И хотя в только что описанной модели явно присутствует здравый смысл, переубедить политиков и бизнесменов оказывается совсем нелегким делом. В последние десять лет Майкл Фэйрбенкс и я активно пытались настроить людей, принимающих решения, на реализацию политики и стратегии, поддерживающих устойчивое развитие бизнеса и, тем самым, на отказ от иллюзорных преимуществ «ресурсного» подхода в пользу «конкурентного». На собственном опыте мы убедились, что предприниматели и чиновники постоянно воспроизводят одни и те же стратегические и поведенческие стереотипы, не позволяющие им осваивать более «продвинутые» источники преимуществ и обеспечивать своим странам благоприятное положение в глобальной экономике. Упомянутые стереотипы делятся на две категории:

Усилия, направленные на повсеместный отказ от перечисленных стереотипов, убедили нас в том, что корни микроэкономических проблем следует искать в культуре. В то время как стратегические стереотипы можно преодолеть с помощью аналитических разработок, качественной практики ведения бизнеса и стремления к знаниям, поведенческие стереотипы более сложно увидеть, распознать и преобразовать.

Упомянутые клише позволяют понять, почему некоторые компании просто неспособны к глобальной конкуренции. Что не совсем ясно, так это почему одни и те же тенденции воспроизводят себя в странах с совершенно различным политическим, экономическим, социальным и культурным наследием. Макроэкономические переменные, воздействующие на развивающиеся государства, весьма неоднородны, но микроэкономические процессы удивительно схожи.

В этом наблюдении высвечивается связь между культурой и экономической конкуренцией. Представления людей о бизнесе, экономике или конкуренции предопределяют качество принимаемых ими стратегических решений.

Выявление образа мыслей, присущего лидерам

Одним из способов, позволяющих понять, почему предприниматели организуют свои компании и стратегии именно так, а не иначе, заключается в том, чтобы попытаться воспроизвести их реакцию на повседневные проблемы. Сделать это можно с помощью социологических опросов основных референтных групп той или иной страны.

Общенациональные опросы. С 1992 года небольшая группа сотрудников компании «Монитор» консультирует бизнесменов и политических лидеров развивающихся стран на предмет того, как повысить конкурентоспособность их национальной экономики. Наши усилия начались с инициатив, нацеленных на корректировку правительственной политики и стратегии отдельных компаний. Со временем, однако, мы пришли к осознанию того, что господствующая политика и преобладающие стратегии были не столько причиной фиксируемых нами мыслительных стереотипов, сколько их следствием. Это заставило нас предпринять серию опросов, направленных на прояснение того, что ключевые категории респондентов думают о механизмах формирования богатства. Мы начали с Колумбии, где опросили около четырехсот предпринимателей и чиновников. Опрос был призван оценить отношение лидеров как общественного, так и частного сектора к различным политическим, экономическим и социальным проблемам, стоящим перед страной. С его помощью нам предстояло идентифицировать узловые точки, которым надо было уделить основное внимание.

На первой стадии исследования мы отмечали различия в установках, касающихся ключевых проблем национальной жизни. Нам удалось разработать такой инструментарий, который позволял определить, по каким темам наличествует общее видение, а по каким его нет. Мы обнаружили, в частности, что по ряду вопросов, не считавшихся слишком уж важными, наблюдается высокая степень консенсуса. Среди таковых были, например, двусторонние торговые соглашения и поощрение экспорта. И, напротив, по вопросам, имевшим для элит серьезное значение, согласия почти не наблюдалось. В этом ряду оказались, в частности, обменный курс и меры по обузданию инфляции. Однако, хотя подобные исследования обогащают, с их помощью невозможно наметить путь преобразований. Поэтому, чтобы придать нашему анализу более практическое звучание, мы решили распределить полученные результаты не по проблематике, а по принципу организационной причастности. Нам казалось, что таким способом можно наметить рецепты преобразования отдельных организаций.

Поскольку и правительственные чиновники, и бизнесмены не слишком охотно шли на контакт, мы решили, что было бы полезно обзавестись какими-нибудь косвенными данными, информирующими нас о заботах страны. Нам казалось, что, как только область принципиальных разногласий будет зафиксирована, можно разрабатывать предложения по усвоению представителями и частного, и публичного сектора общей платформы, позволяющей им сообща работать на благо более конкурентоспособной Колумбии.

Мы узнали, в частности, что борьба с контрабандой исключительно важна для текстильной промышленности, заинтересованной в пресечении нелегального импорта, но почти не интересует другие отрасли или правительственных чиновников. Инфляция очень беспокоила представителей цветочного бизнеса, но не имела особого значения для кожевенной индустрии. После этого мы провели серию семинаров с приглашением лидеров всех этих отраслей, пытаясь внушить им идею о том, что парадигма «относительных преимуществ» настолько преобладает в их мышлении и поступках, что блокирует все попытки страны стать конкурентоспособной.

Подобные усилия позволили нам понять, насколько различны позиции колумбийского общества по ключевым вопросам. Правда, профессиональная сегментация была полезной, но не содержала в себе рецептуры необходимых перемен. Разница в восприятии политических и макроэкономических вопросов, несмотря на всю ее важность, ничуть не объясняла поведения конкретных фирм и компаний.

Вместе с тем нам удалось выявить принципиальные различия в оценках не только между представителями бизнеса и государственной власти, но и между лидерами, проживающими в разных городах. Осознание данного факта побудило нас к детальному исследованию функционирования пяти крупнейших городов Колумбии. В ходе этой работы стало ясно, что каждый из них отличается собственным обликом, стилем, отношением к труду и уровнем преуспеяния.

Территориальные опросы. Руководители каждого из рассматриваемых нами городов — в этом ряду были Барранкилья, Букараманга, Кали, Картахена и Медельин — имели собственную точку зрения на то, благодаря чему их города добиваются успеха. «Отцы» Медельина, самого богатого в данном списке, усматривали главные преимущества своего города в том, что сейчас принято называть «социальным капиталом» — в культурных, гражданских, человеческих ресурсах. В Барранкилье и Картахене, гораздо менее зажиточных городах, в качестве основы процветания выделяли естественные ресурсы. Эти данные подчеркивают прочную взаимосвязь между умонастроением региона и уровнем его экономических достижений. Каждый город по-разному оценивал собственные конкурентные преимущества. Причем наивысшие для Колумбии жизненные стандарты обеспечивались в Медельине — в том городе, который в наибольшей степени был ориентирован на конкуренцию.

Итогом наших контактов с руководителями пяти колумбийских городов стал вывод о том, что качество сделанного регионом выбора определяется не культурой как таковой, но скорее индивидуальными воззрениями лидеров на причины возникновения богатства. Здесь имеются в виду личностные установки, вырабатываемые по таким вопросам, как происхождение богатства, социальный капитал, ориентация действий. Иными словами, обнаруженные нами различия представляли собой производные от ментальных моделей, присущих элите упомянутых городов.

Мышление, исходящее из незыблемости относительных преимуществ, является результатом глубоко укорененных предубеждений, касающихся происхождения богатства. Такая ментальная модель противостоит преобразованиям. Вызов, с которым сталкиваются проводники перемен, заключается в том, что им приходится решать проблемы, даже не осознаваемые большинством граждан. Выводы, получаемые посредством самого строгого анализа, должны быть достаточно убедительны для того, чтобы побуждать индивидов меняться. Мне кажется, это вполне соответствует тому, что говорит Петер Сенге: «Новые прозрения с трудом воплощаются в практику, поскольку не согласуются с твердо усвоенными представлениями о том, как развивается мир; именно эти представления удерживают нас в привычном русле мысли и действия. Вот почему дисциплина, с помощью которой можно будет управлять ментальными моделями (то есть раскрывать, тестировать и совершенствовать их), обещает стать грандиозным прорывом в сфере образования».⁴

Преобразование ментальных моделей будет прорывом, с помощью которого лидеры смогут повысить конкурентоспособность своих стран в условиях глобальной экономики. Именно здесь коренится основная проблема: надо изжить ментальные модели, блокирующие становление ориентированных на конкуренцию компаний и конкурентного образа мысли. И хотя культурная трансформация при этом неизбежна, наша задача отнюдь не в том, чтобы изменить саму культуру. Цель в том, чтобы создать условия, способствующие формированию «конкурентных» компаний, ибо как раз они выступают главными двигателями экономического роста и, в конечном счете, социального прогресса.

Наша работа с представителями общественного и частного сектора на общенациональном уровне позволила идентифицировать проблемы, разделяющие общество. Наше взаимодействие с региональными элитами помогло выявить локальные препятствия на пути процветания. Но как только мы попытались изменить status quo, оказалось, что начинать надо с иного, более динамичного уровня: следует найти людей, которые думают так же, как мы.

Решить последнюю задачу вполне можно; для этого нужно понять, кто конкретно выигрывает от предлагаемых преобразований. Общие рассуждения о «властях» или «жителях» ка- кого-то города здесь не помогут. Необходимо выявлять конкретных, живых людей, независимо от их институциональной причастности, опираясь сугубо на их представления о том, откуда берется богатство.

Работая в Венесуэле, а потом и по всему миру, мы выработали исследовательский инструментарий, позволяющий решать подобные задачи. Вместо того, чтобы просто анализировать наиболее спорные вопросы дня, мы самым тщательным образом рассматривали позиции, отстаиваемые теми или иными группами по ключевым спорным вопросам. Такой подход позволил нам структурировать нацию не по критериям институциональной причастности или места жительства, но согласно мировоззренческим системам. В Венесуэле, к примеру, мы выделили пять автономных сегментов, отличавшихся друг от друга благодаря уникальным взглядам на несколько важнейших социальных проблем. Таким образом, «пять Венесуэл» определялись не по профессиональной или географической принадлежности, но в соответствии с групповыми оценками переменных, влияющих на развитие экономики.

Итоги другого общенационального опроса, охватившего в 1997 году четыреста представителей элиты Сальвадора, убедили нас в том, что для преобразователей размежевание согласно ментальным моделям наиболее существенно. Команда компании «Монитор» под руководством Кейи Миллер извлекла из данных этого опроса десятки переменных, сгруппированных потом по одиннадцати категориям, давшим нам, в конечном счете, пять оценок конкурентного потенциала Сальвадора.⁵

Самую большую группу среди опрошенных составили так называемые «недовольные». Их первичная характеристика — недовольство как государством, так и частным сектором. У данной группы нет собственного мнения о том, какая экономическая модель для Сальвадора наиболее оптимальна, но кризисное состояние страны у ее представителей не вызывает сомнений.

В следующую по численности группу входят «государственники». По их убеждению, единственный способ преодолеть нынешние проблемы — передать всю полноту социальных, экономических и политических решений в руки узкого круга высших правительственных функционеров.

«Борцы», в отличие от «государственников», возлагают свои надежды на рядовых граждан. Они убеждены, что при соответствующей поддержке со стороны власти простые граждане выведут Сальвадор к лучшему будущему.

Самую маленькую группу составили «протекционисты». Хотя протекционистская политика, проводимая властями Сальвадора, пользуется поддержкой всех упомянутых групп, «протекционисты» в этом отношении наиболее энергичны. Данная группа открыто поощряет государственные субсидии, защитительные тарифы, прочие протекционистские меры, считая их наиболее выигрышной стратегией глобального соревнования.

Единственной группой, решительно обособляющей себя от всех прочих, оказались сторонники «открытой экономики». Эта группа подчеркивает важность международных связей, устанавливаемых с помощью торговли, образовательных обменов и т. п. Ее представители не удовлетворены той поддержкой, которую частный сектор получает от правительства, и поэтому не слишком рассчитывают на помощь власти.

Стоит заметить, что исследование охватывало разные профессиональные категории: крупных бизнесменов, известных преподавателей и ученых, профсоюзных активистов, высокопоставленных чиновников. Кроме того, оно имело обширную географию, включавшую такие города, как Сан-Сальвадор, Сонсонате, Санта-Ана и Сан-Мигель. Подобно изысканиям, предпринятым пятью годами раньше в Колумбии, профессиональный и географический срезы обеспечили нас кое-какой полезной информацией. В то же время каждая из пяти «ментальных моделей» была представлена во всех географических и профессиональных стратах. Иными словами, линии реального размежевания в стране не зависели от профессиональной принадлежности или места проживания, но определялись фундаментальными убеждениями, стереотипами и установками, касавшимися происхождения богатства.

В Сальвадоре, несомненно, есть собственная национальная культура, коренящаяся в той исторической роли, которую играла эта маленькая латиноамериканская страна, имеющая весьма высокую плотность населения и пережившая затяжную гражданскую войну 1970—1980-х годов. И все же после дискуссий с бывшими партизанскими командирами из Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти и вождями консервативной партии Национальный республиканский союз нам показалось, что даже в разоренной войной стране общее видение вполне возможно, стоит только правильно провести разграничительные линии. Политическая, экономическая, профессиональная или географическая сегментация не дает подлинного представления о том, как люди оценивают реальность. И, напротив, структуризация согласно ментальным моделям может высветить различия в установках и убеждениях, которые тормозят процесс формирования богатств.

Когда мы представили результаты своей работы над ментальными моделями группе высокопоставленных венесуэльцев, кто-то из аудитории поднял руку и попросил нас «вернуть назад одну-единственную Венесуэлу». Этот человек впервые увидел, как из сопоставления ментальных моделей рождается общее видение, стимулирующее перемены.

Культура имеет значение. Но учет всех культурных факторов неимоверно сложен. В данной главе доказывается, что ментальные модели, которые обусловливают поступки индивидов, являются главным инструментом перемен. Возвращаясь к упомянутому в самом начале главы вопросу жителя Ганы о том, должны ли культуры, приспосабливаясь к глобальной экономике, меняться, следует сказать: да, культуры неизбежно будут меняться. Но обсуждать в этой связи надо не культуру как таковую; разговор должен идти об индивидуальных системах убеждений, поскольку именно они играют первую скрипку в процессе преобразований. Упорядочивающие усилия по определению того, как та или иная ментальная модель ограничивает процесс создания богатства, являются важным вкладом в социальный прогресс.

Завершая дискуссию, мне хотелось бы поделиться следующими соображениями.

Успешный, ориентированный на развитие бизнес является необходимым условием прогресса. Это — главный двигатель роста. Для человека прогресс означает повышение жизненных стандартов. И хотя политологи и экономисты постоянно углубляют наше понимание того, каким образом политические режимы влияют на экономический успех, все более очевидным становится осознание следующего факта: по сути двигателем роста выступает частный бизнес. Следовательно, поощрению конкурентоспособного бизнеса необходимо уделять больше усилий.

Некоторые стратегии более перспективны, чем другие. Есть предприятия, которые более склонны к успеху, нежели их партнеры. Им удается развивать продуктивные стратегии ведения дел и инвестировать деньги в дифференциацию и обеспечение конкурентных преимуществ. Потенциалом для этого обладают многие предприятия, но не все способны такой потенциал реализовать.

Конкурентное состояние ума (ментальные модели) формирует стратегию. Первостепенным фактором, ограничивающим развитие бизнеса, является отнюдь не образование. Ни правительственная политика, ни макроэкономическая стабильность также не играют здесь особой роли. Стратегия эффективного бизнеса прежде всего требует конкурентного состояния ума — набора убеждений, установок и предпосылок, определяющих отношение личности к конкуренции и созданию богатства.

Ментальные модели преодолевают профессиональные и географические различия. В отсутствии конкурентного состояния ума нельзя обвинять государственную политику. Ответственность за это не стоит также возлагать на предписания культуры или конкретной организации. Наиболее важный вывод наших изысканий, касающихся ментальных моделей, состоит в том, что они довольно равномерно распространены среди населения. При этом существуют такие ментальные модели, которые ограничивают потенции бизнеса.

Для того, чтобы сформировать преуспевающий бизнес, «ментальные модели» необходимо переориентировать.

Чтобы поощрить экономический рост и социальный прогресс, нужно преобразовать ментальные модели, формирующие индивидуальные представления о риске, доверии, конкуренции, власти и других важнейших переменных.

Наконец, необходимо отметить, что реконструкция ментальных моделей может послужить причиной глубочайших изменений в культуре нации или региона. Но усилия по преобразованию культуры еще не гарантируют оживления экономической деятельности. Ведущую роль здесь играет низовой уровень — уровень «индивид — фирма». Необходимо разобраться в том, какие ментальные модели стоят за принимаемыми на данном уровне стратегическими решениями и на преобразовании каких из этих моделей необходимо сосредоточить первостепенное внимание.

Лоуренс Харрисон
Способствуя прогрессивным преобразованиям в культуре

Ускользнув от внимания американских академических кругов, новая парадигма, главную роль в которой играют культурные ценности и институты, постепенно заполняет эвристический вакуум, оставшийся после крушения «теории зависимости». Пионером в практическом применении «культурной парадигмы», а также в изощренных инициативах, направленных не только на ускорение экономического роста, но и на укрепление демократических принципов вкупе с социальной справедливостью, выступает Латинская Америка. Помимо этого, «культурная парадигма» имеет приверженцев в Африке и Азии.

Неудивительно, что многие аналитики, изучавшие в последние три десятилетия азиатское экономическое чудо, пришли к выводу о том, что «конфуцианские» ценности — такие как устремленность в будущее, добросовестный труд, хорошее образование, личные добродетели и усердие, — сыграли решающую роль в успехах Азии. (Подобные ценности, напоминающие нам о протестантской этике, присущи не только конфуцианству, но также различным культам почитания предков, даосизму и некоторым другим религиозным системам.) Однако культурные трактовки упомянутых экономических свершений до недавнего времени игнорировались — подобно тому, как нарочито не замечались латиноамериканскими интеллектуалами и политиками успехи Азии на мировых рынках, не укладывающиеся в привычные рамки «теории зависимости». Сейчас, правда, Латинская Америка в основном усвоила азиатские экономические уроки. Сегодня этот континент пытается ответить на следующий вопрос: если экономическую недоразвитость, авторитарную политическую традицию и глубочайшую социальную несправедливость нельзя объяснить ссылками на империализм и зависимость, то в чем же подлинная причина всех этих явлений?

Впервые этот вопрос был поднят венесуэльским писателем Карлосом Рангелем в книге, вышедшей в середине 1970-х годов на французском и испанском языках и называвшейся «От благородного дикаря к благородному революционеру». (В английском переводе она называлась несколько иначе.)¹ Рангель был не первым латиноамериканцем, убедившимся в том, что традиционные иберо-американские ценности и установки, а также отражающие и усиливающие их институты являются главной причиной «провала» Латинской Америки в сравнении с «успехом» Соединенных Штатов и Канады. К схожим выводам приходили и другие мыслители континента. В конце XVIII века среди них был, в частности, Франсиско Миранда, помощник Боливара, а сам Боливар пришел к аналогичным воззрениям три десятилетия спустя. Во второй половине XIX века в том же ряду — выдающиеся аргентинцы Хуан Баутиста Альберди и Доминго Фаустино Сармьенто, а также чилиец Франсиско Бильбао. В начале XX века подобные позиции отстаивал никарагуанский интеллектуал Сальвадор Мендьета.

Испанцы, пытавшиеся анализировать медленные темпы модернизации своей страны (Хосе Ортега-и-Гассет, Фернандо Диас Плаха, Мигель де Унамуно и Сальвадор де Мадарьяга), также делали выводы, вполне применимые в латиноамериканском контексте.

Книга Рангеля, снабженная предисловием Жана Франсуа Ревеля, в котором подчеркивалась неспособность латиноамериканцев к самокритике, вызвала негодование интеллектуалов континента и в основном была проигнорирована североамериканскими и европейскими исследователями. Тем не менее, эта работа оказалась переломной. В 1979 году нобелевский лауреат Октавио Пас разъяснял контраст между двумя Америками в следующих выражениях: «Одна, англоязычная Америка, стала дочерью традиции, положившей начало современному миру— Реформации со всеми ее социальными и политическими последствиями, а также демократии и социализму. Другая, испано- и португалоязычная Америка — дитя вселенской католической монархии и Контрреформации».²

Эхо рассуждений Рангеля можно найти в опубликованной в 1994 году книге Клаудио Велиза «Новый мир готической лисицы»,³ в которой сопоставляются судьбы англо-протестантского и иберо-католического наследия в Новом свете. Автор описывает новую парадигму, используя слова выдающегося перуанского писателя Марио Варгаса Льосы. Последний утверждает, что экономические, образовательные и правовые реформы, столь необходимые для модернизации Латинской Америки, не станут эффективными до тех пор, «пока им не будет предшествовать преобразование обычаев и традиций, всего сложного комплекса привычек, знаний, образов и форм, которые в совокупности составляют «культуру». Культура, в рамках которой латиноамериканцы сегодня живут и действуют, не является либеральной и тем более демократической. На континенте есть демократические правительства, но институты, рефлексы, менталитет Латинской Америки далеко не демократичны. Они остаются популистскими, олигархическими, абсолютистскими, коллективистскими, догматическими, перегруженными социальными и расовыми предрассудками, совершенно нетерпимыми к политическим противникам и претендующими на худшую монополию из всех возможных — монополию на истину».⁴

Новейший бестселлер Латинской Америки, «Пособие для идеального латиноамериканского идиота»,⁵ посвящен авторами (колумбийцем Плинио Апулео Мендосой, сыном Варгаса Льосы Альваро и кубинским изгнанником Карлосом Альберто Монтанером) все тем же Рангелю и Ревелю. Книга высмеивает латиноамериканских интеллектуалов XX столетия, пропагандировавших идею, согласно которой во всех бедах континента виноват империализм. Среди последних следующие громкие имена: Эдуардо Галеано — уругвайский автор нашумевшей книги «Вскрытые вены Латинской Америки»,⁶ Фидель Кастро, Че Гевара, Фернандо Энрике Кардозо — нынешний президент Бразилии, Густаво Гутьеррес — основатель «теологии освобождения». Мендоса, Монтанер и Варгас Льоса убедительно доказывают, что реальные причины отсталости континента следует искать в головах латиноамериканцев.

В своей следующей книге «Творцы нищеты»⁷ — упомянутые авторы анализируют пагубное влияние традиционной культуры на поведение шести элитных групп: политиков, военных, предпринимателей, духовенства, интеллектуалов и революционеров (подробнее об этом см. статью Монтанера, вошедшую в настоящий сборник).

Недавняя работа Монтанера — «Давайте не потеряем впустую и XXI век»⁸ — посвящена тем издержкам, которые выпали на долю Латинской Америки из-за нежелания усвоить культурные и политические уроки передовых демократий. В вышедшей в 1999 году книге «Культурные условия экономического развития»,⁹ принадлежащей перу аргентинского интеллектуала и медиа-знаменитости Мариано Грондоны, противопоставляются друг другу восприимчивые к развитию и отторгающие развитие культуры, то есть Соединенные Штаты вкупе с Канадой, с одной стороны, и Латинская Америка — с другой.

Разумеется, по мере демократических и рыночных преобразований, идущих на континенте в последние пятнадцать лет, господствующие в Латинской Америке ценности и установки постепенно меняются. Культура региона трансформируется под воздействием целого ряда сил, включая описанные в настоящей главе духовные веяния, глобализацию экономики и средств коммуникации, подъем евангелического протестантизма. (Протестанты сегодня составляют более 30 процентов населения Гватемалы и около 20 процентов — Бразилии, Чили и Никарагуа.)¹⁰

Книги, утверждающие новую парадигму, и еженедельные газетные колонки Монтанера (он один из самых известных журналистов, пишущих на испанском языке) уже оказали большое влияние на латиноамериканцев. Но в Соединенных Штатах, Канаде и Западной Европе о них практически ничего не знают. Поколение латиноамериканцев, выросшее на «теории зависимости» или на иных концепциях, исходящих из того, что решение проблем континента зависит от великодушия США, считает культурные трактовки неприемлемыми. На одном из семинаров мне довелось услышать видного американского специалиста, называвшего культурные объяснения «вводящими в заблуждение»; на другом форуме утверждалось, что культура не имеет никакого отношения к эволюции континента; на третьем говорилось, что разобраться в запутанной политической истории Венесуэлы с помощью культурных факторов просто невозможно. Боливар, полагаю, с этим едва бы согласился.

Значение упомянутой выше книги Рангеля для меня бесспорно, поскольку, не прочитай я ее, моя первая работа — «Отсталость как состояние ума: случай Латинской Америки»,¹¹ — опубликованная в 1985 году, вряд ли была бы написана. Моя последняя монография — «Панамериканская мечта»,¹² — испанское издание которой увидело свет в 1999 году, также посвящена Рангелю.

В «Панамериканской мечте» выделены десять ценностей (установок, состояний ума), которые отличают прогрессивные культуры от статичных. Вот эти ценности:

1. Нацеленность в будущее. Прогрессивные культуры устремлены в будущее, в то время как статичные культуры ориентированы на настоящее или прошлое. Нацеленность в будущее означает прогресспстское видение мира, предполагающее способность человека влиять на свою судьбу, вознаграждение добродетелей уже в этой жизни, позитивное видение экономики, в рамках которого богатство постоянно наращивается.

2. Труд и успех. В прогрессивных культурах, в отличие от статичных культур, труд и приносимые им плоды считаются главным фактором преуспеяния. В обществах первого типа работа упорядочивает повседневную жизнь, а трудолюбие, творчество и стремление к успеху не только вознаграждаются финансово, но и приносят удовлетворение и самоуважение.

3. Бережливость. В прогрессивных культурах эта добродетель является матерью инвестиций (и финансовой безопасности), в то время как в статичных культурах в ней видят угрозу уравнительным порядкам.

4. Образование. В прогрессивных культурах в образовании усматривают ключ к прогрессу, в то время как в статичных культурах оно считается второстепенной, элитарной ценностью.

5. Поощрение способностей. В прогрессивных культурах индивидуальные способности выступают важнейшим фактором личного карьерного роста; в статичных культурах эту роль выполняют социальное происхождение и связи.

6. Общественная солидарность. В прогрессивных культурах радиус общественной идентификации и доверия выходит за пределы семьи и объемлет более широкое социальное целое. В традиционных же культурах сообщество ограничивается семейными рамками. Социальные системы с небольшим радиусом идентификации и доверия более склонны к коррупции, непотизму, налоговым нарушениям и не тяготеют к филантропии.

7. Строгость этических норм. Поведенческие кодексы, принятые в прогрессивных культурах, обычно более ригористичны. По классификации организации «Transparency International», все передовые демократии (за исключением Бельгии, Италии, Тайваня и Южной Кореи) входят в число 25 наименее коррумпированных стран. Государства «третьего мира» в этом списке представлены лишь Ботсваной и Чили.

8. Справедливость и честность. В межличностных отношениях, отличающих прогрессивные культуры, эти качества являются наиболее ожидаемыми. И, наоборот, для статичных культур справедливость, подобно персональному успеху, представляет собой функцию, реализуемую только за деньги или в силу личных связей.

9. Рассредоточение власти. В прогрессивных культурах власть обычно рассредоточена по горизонтали, а в статичных культурах она сконцентрирована и реализуется вертикально. В данном отношении весьма характерен проведенный Робертом Патнэмом анализ различий между Северной и Южной Италией.¹³

10. Секуляризм. В прогрессивных культурах влияние религиозных институтов на общественную жизнь незначительно, в то время как в статичных культурах оно зачастую весьма существенно. В первых из них поощряются разногласия и плюрализм, а во вторых — ортодоксия и конформизм.

Разумеется, перечисленные десять факторов представляют собой обобщение и идеализацию, а в реальности культуры бывают не только «черными» и «белыми». Культурный спектр более широк, оттенки в нем зачастую перемешиваются. Едва ли есть страны, которые по всем показателям получили бы только «десятки» или «единицы». Но, тем не менее, почти все развитые демократии или отличающиеся высокими достижениями этнические и религиозные группы, подобные мормонам, обосновавшимся в США и других местах иммигрантам из Юго-Восточной Азии, евреям, сикхам или баскам, заслуживают куда более значимых показателей, нежели подавляющее большинство стран «третьего мира».

Отсюда напрашивается вывод о том, что приоритетным фактором является все же стремление к развитию, а не культурные традиции как таковые. Тот же аргумент применим и к упомянутому выше списку «Transparency International». Действительно, каузальная связь между прогрессом и культурой довольно сложна и разнообразна. Могущество культуры, однако, явственно обнаруживается в тех странах, где экономические успехи этнических меньшинств заметно превосходят достижения большинства — как получилось, например, с китайцами в Таиланде, Индонезии, Малайзии и на Филиппинах. Оно наблюдается и в Коста-Рике, где в условиях развивающейся экономики расцвели демократические институты. По мнению Патнэма, эволюция Италии на протяжении многих столетий убедительно доказывает, что культурные ценности оказывали на нее гораздо большее влияние, чем экономические факторы. К тому же выводу приходит и Грондона в упоминавшейся выше книге «Культурные условия экономического развития».

Предложенный мной список факторов развития не претендует на абсолютную полноту. В той типологии культур, которую разработал Грондона, насчитывается двадцать факторов, причем многие из них совпадают с моими. Но из приведенных десяти пунктов, по крайней мере, видно, какие аспекты «культуры» способны влиять на социальную эволюцию. Более того, сторонники новой парадигмы как в Латинской Америке, так и в Африке склонны списывать медленные темпы модернизации своих стран именно на засилье традиционных ценностей и установок. Подобные взгляды вполне согласуются с исследованием Южной Азии Гуннаром Мюрдалем и исламского мира Бернардом Льюисом, не говоря уже о воззрениях таких искушенных культурологов, как Алексис де Токвиль, Макс Вебер и Эдвард Банфилд. Работа «Демократия в Америке» особенно актуальна для тех, кто выступает против преувеличения роли географических или институциональных факторов в демократическом развитии:

«Европейцы переоценивают влияние географии на устойчивость демократических установлений. Кроме того, слишком большое значение они приписывают законам, и слишком малое — нравам… Если на страницах этой книги мне не удалось убедить читателя в важности практического опыта американцев, их привычек, обычаев, мнений, — словом, всего того, что именуют нравами, — значит, цель моей работы не была достигнута».¹⁴

В 1968 году Гуннар Мюрдаль опубликовал работу «Азиатская драма: исследование в области нищеты»,¹⁵ написанную после десятилетнего изучения стран Южной Азии. В ней был сделан вывод о том, что культурные факторы, прежде всего религиозные, выступают главным препятствием на пути модернизации. И дело не только в том, что они предопределяют способы предпринимательской деятельности; культура пронизывает и консервирует любое политическое, экономическое и социальное поведение. Мюрдаль пишет, что кастовая система «закрепляет существующее неравенство» и «усиливает господствующее в обществе отвращение к физическому труду».¹⁶ По его мнению, ограниченный радиус социальной идентификации и доверия порождает коррупцию и непотизм.

Мюрдаль критикует антропологов и социологов за их неспособность «разработать всеобъемлющую систему теорий и концепций, необходимых для научного исследования проблемы развития», признавая при этом, что «установки, институты, образы жизни и, рассуждая более широко, культура в целом… гораздо сложнее поддаются систематическому анализу, нежели так называемые экономические факторы»¹⁷ Автор призывает к культурным новациям под эгидой правительств, прежде всего в образовательной системе.

Темпы модернизации в большинстве исламских стран всегда были достаточно медленными. Неграмотность, в первую очередь женская, до сих пор довольно высока, так же как детская смертность и темпы прироста населения. Несмотря на наличие курдской проблемы, а также активность фундаменталистов, Турция остается единственным государством мусульманской культуры — безусловно секулярным, — отвечающим современным стандартам плюралистической демократии. Относительно процветает Малайзия, но ее экономические достижения приходятся в основном на долю китайского меньшинства, составляющего всего 32 процента населения. Нефтедобывающие страны (Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты и Кувейт) живут в изобилии, оставаясь при этом весьма традиционными во многих отношениях. Сказанное подтверждается, в частности, тем фактом, что половина саудовских женщин по-прежнему неграмотна¹⁸

Отсутствие прогресса в современном исламском мире резко контрастирует с той социальной энергетикой, которая отличала ислам после основания его пророком Мухаммедом в VII веке, а также в период расцвета Османской империи в XV–XVI веках. Среди тех, кто объясняет упадок ислама культурными факторами, видное место занимает Бернард Льюис. Особое внимание он уделяет тем последствиям, которые имело предпринятое мусульманскими учеными в IX–XI веках «закрытие ворот ижтихада» (то есть отказ от независимой трактовки Корана). В результате, указывает этот автор, предпринимательство, экспериментирование и оригинальность оказались на периферии, а фаталистическое мироощущение вышло на первый план.¹⁹

Подвергнув анализу африканскую культуру, Даниэль Этунга-Мангеле установил, что бедность, авторитаризм и социальная несправедливость, присущие Африке, обусловлены традиционными культурными ценностями и установками. Среди них выделяются:

• в высшей степени централизованные и вертикальные традиции власти

• сосредоточенность на прошлом и настоящем, а не на будущем

• отрицание «тирании времени»

• нежелание работать («африканцы работают, чтобы жить, а не живут, чтобы работать»)²⁰

• негативное отношение к индивидуальной инициативе, личным достижениям и умению делать сбережения

• вера в колдовство, питающая иррационализм и фатализм

Для тех, кто рассматривает создание институтов в качестве оптимального пути разрешения проблем «третьего мира» (таких людей особенно много в международных финансовых организациях), Этунга-Мангеле приводит афоризм, напоминающий об изысканиях Токвиля: «Культура — мать, а институты — ее дети».

Около десяти лет назад Сальваторе Терези, основатель Европейского института администрации бизнеса (французская аббревиатура INSEAD), провел опрос представителей частного и общественного сектора Сицилии. В ходе исследования он пытался разобраться в причинах неразвитости острова. Результаты этой работы напрямую отсыпали к тем выводам, которые Эдвард Банфилд сделал в 1958 году в своей книге об итальянской деревне: в сицилийской культуре преобладают «беспредельный» индивидуализм, недоверчивость и подозрительность.²¹ Как и в африканской культуре, ценностная система Сицилии подавляла сотрудничество и не поощряла конкуренцию, в которой усматривалась «агрессия». Кооперацию и состязательность здесь подменил сговор частных лиц с государством. Применительно к Латинской Америке Эрнандо де Сото назвал подобное явление «меркантилизмом».²²

Упомянутое исследование выделило и другие культурные факторы из того же ряда: замкнутость в настоящем, неспособность к стратегическому планированию, отсутствие предприимчивости, засилье патронажных отношений. Итоги опроса, потрясшие сицилийскую элиту, послужили стимулом для долгосрочной программы, нацеленной на преобразование ценностей и установок, а также на совершенствование менеджмента, планирования, координации и предпринимательства.

Отчасти благодаря воздействию авторов, работающих в духе «новой парадигмы», а отчасти из-за личного опыта, приводящего к аналогичным выводам, все большее число жителей Латинской Америки и других областей земного шара обращается к пропаганде и утверждению прогрессивных ценностей и установок.

Октавио Мавила в течение трех десятилетий занимался продажей автомобилей «Хонда» в Перу. Человек, к семидесяти годам добившийся весьма многого, Мавила много раз посещал Японию. В конце концов он пришел к выводу, что единственное по-настоящему серьезное различие между Перу и Японией состоит в том, что японских детей приобщают к прогрессивным ценностям, а перуанских — нет. В 1990 году он основал в Лиме Институт развития человека (испанская аббревиатура INDEHU). Эта организация должна была внедрять в жизнь перуанцев «десять заповедей развития», среди которых любовь к порядку и чистоте, пунктуальность, ответственность, предприимчивость, честность, уважение к правам других, уважение к закону, трудовая этика, бережливость. Курсы, подготовленные институтом, посетили более двух миллионов человек.

Проповедь «заповедей развития» не ограничивается пределами Перу. В двух последних администрациях Никарагуа министерство образования возглавлял Умберто Белли, считавший перечисленные выше нормы основой предлагаемой им программы образовательных реформ. Рамон де ла Пена, ректор пользующегося большим престижем в Мексике Института высоких технологий (испанская аббревиатура ITESM), находящегося в Монтеррее, также пропагандирует «десять заповедей» среди своих студентов.

Эффективность евангелического подхода к культурным преобразованиям нуждается в практической поддержке. Как заметил Луис Угальде, ректор Католического университета Каракаса (Венесуэла), иезуит, если дети, усвоив со школьной скамьи прогрессивные ценности, позже обнаруживают их несоответствие социальной действительности, результат такой проповеди будет плачевным. Вот почему ректор, убежденный в исключительной важности ценностных подходов и установок, поддерживает антикоррупционную кампанию в правительстве и бизнесе.

По моему убеждению, коррупция в значительной мере представляет собой культурный феномен, обусловленный такими факторами, как ограниченный радиус социальной идентификации и доверия, которые ведут к ущербному восприятию сообщества и «эластичности» этических норм. Данный вывод подтверждается и в статье Сеймура Липсета и Габриэля Ленца, опубликованной в нашем сборнике. Для Латинской Америки коррупция стала одной из центральных проблем. В начале марта 1998 года Организация американских государств приняла Всеамериканскую конвенцию против коррупции, четырнадцатистраничный документ, к концу того же года ратифицированный тринадцатью странами. Разумеется, мало кто ожидает, что эта инициатива сама по себе решительно сократит масштабы коррупции, поскольку среди поддержавших ее — четыре из пяти латиноамериканских стран (Парагвай, Гондурас, Венесуэла и Эквадор), которые входят в десятку самых коррумпированных согласно рейтингу «Transparency International». (Пятая страна, Колумбия, пока не ратифицировала конвенцию.) Исключительно важно, однако, что сейчас коррупции уделяют гораздо больше внимания, чем в те недалекие времена, когда ею интересовался только Мировой банк и прочие структуры, поддерживающие развитие.

Обостряется внимание и к гендерной проблематике, бросающей вызов традиционной «культуре мачо». Женщины Латинской Америки все более приобщаются к гендерной демократизации, охватившей в последние десятилетия страны «первого мира». Они объединяются, выдвигая инициативы, направленные на преодоление сексизма, отводящего им второстепенное место в обществе. В нескольких государствах удалось смягчить в пользу женщин законы, касающиеся родительских прав, собственности, разводов, а в девяти государствах предусмотрены обязательные электоральные квоты для кандидатов-женщин. И хотя такое законодательство не везде работает одинаково эффективно, его появление говорит о том, что гендерная революция и связанный с ней пересмотр традиционных ценностей наконец-то достигли Латинской Америки.

В последние годы на континенте спонтанно возникали и другие организации, среди целей которых числилось внедрение культурных новаций. В данной связи можно привести следующие примеры:

• Мексиканская женская организация «Общественная поддержка» (испанская аббревиатура ENLACE) располагает довольно широким членством, но весьма скудными ресурсами, направляемыми в основном на переработку школьных программ. В частности, в учебные курсы внедряются представления о ценности семьи и важности образования.

• Лидеры Центрального объединения кооперативов, действующего в Баркисимето (Венесуэла), убеждены, что реальный прогресс сельских регионов страны невозможен без преобразования традиционных ценностей и установок, которые разделяют крестьяне.

• Общественные организации Колумбии, Коста-Рики и Мексики активно пропагандируют и реализуют на практике идеи филантропии. В предыдущие годы филантропическая деятельность в Латинской Америке почти не осуществлялась, что свидетельствовало об узком радиусе социальной идентификации и доверия, присущем традиционным культурам.

• Аргентинская группа «Гражданская власть», состоящая в основном из адвокатов, считает своими главными целями воспитание гражданской ответственности и вовлеченности, а также борьбу с коррупцией.

Культурные новации внедряют и другие профессионалы. Психиатр из Коста-Рики Луис Диего Эррера сосредоточил свое внимание на формировании личности и передаче культурных ценностей в детстве. Целая сеть политологов и социологов, причастная к всемирным опросам по изучению ценностей, отслеживает изменения ценностных ориентиров и установок. Среди них — Мигель Басаньес, мексиканец, возглавляющий американскую организацию «Marketing and Opinion Research International», и Марита Карбальо, глава службы Гэллапа в Аргентине.

Многие из этих практиков и теоретиков, включая Монтанера, Грондону и Угальде, знают друг друга благодаря двум симпозиумам, посвященным роли культурных факторов в развитии Латинской Америки. Первый из них состоялся в Центральноамериканском институте деловой администрации в Коста-Рике в 1996 году, второй — в штаб-квартире Мирового банка в Вашингтоне два года спустя. Среди выступавших на гарвардском симпозиуме, материалы которого послужили основой для настоящей книги, есть люди, участвовавшие, по меньшей мере, в одном из предыдущих форумов. Это Монтанер, Грондона, Этунга-Мангеле, Фэйрбенкс, Инглхарт, Линдсей и автор этих строк.

В 1983 году в Кембридже, штат Массачусетс, Майкл Портер основал консалтинговую компанию «Монитор». Она быстро развивалась и вскоре стала весьма влиятельной на своем поприще, особенно в «третьем мире». Майкл Фэйрбенкс и Стейс Линдсей, подготовившие две главы настоящей книги, разработали специальную методику по замеру конкурентоспособности стран мира. Их же перу принадлежит и книга «Вспахивая целину», вышедшая в 1997 году.²³ Ее название заимствовано из завещания Боливара, написанного в 1830 году: «Любому, кто делает революцию [в Латинской Америке], приходится поднимать целину».

И Фэйрбенкс, и Линдсей имеют опыт практической работы в «третьем мире»: первый в Африке, второй — в Центральной Америке и Карибском бассейне. Консультируя своих партнеров, они вскоре поняли, что традиционный подход к конкуренции, предполагающий такие составляющие, как анализ рынка, определение потребительских ниш и тому подобное, отнюдь не гарантирует фирмам развивающихся стран высокую конкурентоспособность. Постепенно ими был сделан вывод о том, что главной проблемой являются «незримые» факторы, коренящиеся в культурных ценностях и установках. После этого Фэйрбенкс и Линдсей предложили новый подход к консультированию, опирающийся на ментальные модели. Главной целью здесь выступало преобразование традиционных ментальных моделей, препятствующих творчеству и эффективности, без которых конкуренция и экономический рост просто невозможны.

Реконструкцией ментальных моделей вдохновляется и Лионель Соса; для него основной референтной группой выступают латиноамериканцы, перебравшиеся в Соединенные Штаты. В своей книге 1998 года «Американская мечта»²⁴ этот автор, по происхождению мексиканец, создал своеобразный каталог ценностей и установок, не позволяющих его соотечественникам добиться среднеамериканского уровня процветания. Мы уже сталкивались с чем-то подобным.

• Смирение бедных: «Быть нищим — значит заслужить себе Царство небесное. Быть богатым — обречь себя на адские муки. Страдание в этой жизни есть благо, поскольку в следующей жизни обретешь вечное воздаяние».²⁵

• Пренебрежение к образованию: «Девочкам оно вообще не нужно — им все равно выходить замуж. А мальчики? Им бы лучше работать, помогать семье».²⁶ Здесь уместно упомянуть, что в США до 30 процентов испаноязычных детей не в состоянии закончить среднюю школу; это гораздо выше аналогичного показателя как белых, так и черных американцев.

• Фатализм: «Личная инициатива, стремление к достижениям, уверенность в себе, амбициозность и агрессивность — все эти качества бесполезны, когда торжествует установка на подчинение воле Божьей… Добродетели, без которых невозможно преуспеть в американском бизнесе, в глазах церкви, которую посещают «латинос», выглядят грехом».²⁷ Здесь приходится вспомнить о том факте, что число испаноязычных американцев, имеющих собственное дело, гораздо ниже среднего по стране.

• Недоверие к людям, не входящим в семейный круг, обусловило незначительные размеры бизнеса, принадлежащего американцам испанского происхождения.

В конце книги Соса представляет программу достижения успеха, основанную на «двенадцати добродетелях удачливых “латинос”».²⁸ Они очень напоминают «десять заповедей развития» Октавио Мавилы.

Важное и многообещающее духовное веяние, касающееся культуры и культурных новаций, распространяется сегодня по всему миру. Оно затрагивает как отсталые страны, так и бедные меньшинства в богатых странах. Упомянутая тенденция не нова. Она берет начало в трудах Банфилда, Вебера, Токвиля и Монтескье. Предлагаемые в ее рамках подходы помогают понять, почему одни страны и религиозно-этнические группы добиваются больших успехов, чем другие, причем не только в экономике, но и в консолидации демократических институтов и обеспечении социальной справедливости. Их уроки все чаще находят практическое применение, особенно в Латинской Америке. Более того, они указывают путь к процветанию подавляющему большинству жителей земного шара, для которых благополучие, демократия, социальная справедливость все еще остаются недоступными.