Курумилла

ГЛАВА XVII. Квебрада-дель-Койоте

Американская природа особенно грандиозна по вечерам, часа через два после заката солнца. Ночная тень окутывает деревья, и они принимают необыкновенно величественный вид, вода в реках течет с глухим шумом, ночные птицы со зловещим свистом прорезывают воздух, хищные звери, пробужденные в своих никому не известных берлогах, приветствуют мрак радостным воем — ночью они чувствуют себя царями пустыни. В воздухе витает что-то таинственное, и человек невольно испытывает суеверный страх.

Отец Серафим ехал в сопровождении молодых девушек по склону высокой горы, поросшей густым лесом. С тех пор как выехали из лагеря, они ни разу не останавливались.

Дорожка была протоптана мулами и извивалась змеей по склону горы. Она была до такой степени узка, что две лошади еле-еле могли идти по ней рядом. Но лошади путешественников шли твердо, не спотыкаясь, тогда как необученные животные едва ли решились бы ступить на эту тропинку.

Луна еще не вставала, тучи заволокли небо и не пропускали блеска ни одной звездочки. Темнота стояла абсолютная, но в данном случае она была очень кстати — если бы путешественники могли видеть то место, где они находились, ту пропасть, над которой, можно сказать, они висели, легко могло случиться, что у них не хватило бы смелости продолжать путешествие, или, еще того хуже, они почувствовали бы головокружение.

Отец Серафим и донья Анжела ехали рядом, Виоланта — несколько позади.

— Святой отец, — сказала Анжела, — ведь уже целых пять часов как мы едем и еще ни разу не останавливались, я устала. Не остановиться ли нам отдохнуть.

— Потерпите, дитя мое, через несколько минут мы спустимся по этой тропинке в ущелье, называемое Квебрада-дель-Койоте, что означает ущелье Койота, а там, выйдя из него, направимся в один бедный дом, отстоящий от ущелья не более чем на две мили. Мы не потратим на этот переезд больше часа, уверяю вас. Там и переночуем.

— Как, мы пересечем ущелье дель-Койоте? Следовательно, мы находимся на дороге в Эрмосильо?

— Да, дитя мое.

— Но ведь ужасно неблагоразумно ехать по этой дороге, которую контролирует армия моего отца.

— Дочь моя, — кротко отвечал священник, — в политике очень часто приходится отваживаться на самые, если хотите, безрассудные поступки… Мы не только находимся на дороге в Эрмосильо, но и направляемся туда.

— Как! В Эрмосильо?!

— Да, дитя мое. По моему мнению, это единственное место, где вы будете укрыты от розысков вашего отца. Ему не придет в голову отыскивать вас там, и он никогда не догадается, что вы находитесь так близко от него.

— Это правда, — сказала Анжела после минутного размышления. — План ваш смел, но поэтому-то он и должен удаться. Пожалуй, действительно, мне лучше всего укрыться в Эрмосильо, там меня не будут искать.

— Я поручу вас тем людям, у которых вы остановитесь, да и сам постараюсь как можно реже покидать вас.

— Я вам очень благодарна, святой отец, иначе я буду чувствовать себя одинокой.

— Побольше мужества, дитя мое. Я полагаюсь на дона Луи, небо должно покровительствовать его экспедиции, так как он предпринял ее с благородной целью.

— Очень рада слышать это от вас, святой отец. Легко может случиться, что предприятие дона Луи не удастся, но в таком случае он падет как герой, и смерть его будет смертью мученика, пострадавшего за освобождение страны.

— Да, граф — это редкая личность. Если современники не отдадут ему должного, то потомки не смешают его с этими флибустьерами и искателями приключений, для которых золото составляет все и которые мало чем отличаются от разбойников… Кажется, дорога становится шире, мы сейчас спустимся в ущелье. Это место не пользуется хорошей репутацией, держитесь ближе ко мне. Хотя я уверен, что нам нечего опасаться, но осторожность никогда не помешает.

Действительно, тропинка расширилась, по ее сторонам возвышались горы, точно две параллельные стены, на расстоянии не более сорока метров одна от другой. Это-то и было ущелье, называемое Квебрада-дель-Койоте. Оно тянулось на полмили и выходило в лощину, покрытую мелким кустарником и крупными цветами далий. Горы у входа в лощину раздавались и соединялись вновь милях в восьмидесяти от этого места.

Когда путешественники въезжали в ущелье, небо очистилось, и луна осветила это страшное место. Ее печальный свет, хотя и очень слабый, дал путешественникам возможность осмотреться и сориентироваться. Они подгоняли своих усталых лошадей, чтобы поскорее проехать мрачное ущелье.

Таким образом они ехали минут десять, как вдруг услышали отдаленное ржание лошадей.

— За нами кто-то едет, — сказал священник, нахмурив брови.

— И, кажется, они очень спешат, — заметила Анжела, — прислушайтесь.

Они остановились. Топот быстро скачущих лошадей слышался теперь совершенно ясно.

— Кто это может быть? — проговорил священник.

— Вероятно, такие же путешественники, как и мы…

— Нет, — сказал отец Серафим, — зачем путешественники будут так спешить? Это погоня, и, по всей вероятности, погоня за нами.

— Но это невозможно, святой отец. Ведь о нашем путешествии никто не знает.

— У этих людей глаза рыси и уши двуутробки, они следят решительно за всем. Да притом, тайна перестает быть тайной, когда ее знают двое людей. Но время не терпит, надо что-то предпринять.

— Мы погибли, если это враги, — с ужасом вскричала Анжела, — нам не от кого ждать помощи.

— Надейтесь на провидение, дитя мое, оно нас не оставит. Быстрый топот лошадей приближался. Он походил на раскаты грома.

Священник выпрямился, лицо его дышало неукротимой энергией, голос стал резок и почти груб.

— Встаньте сзади меня и молитесь, — повелительно сказал он, — или я ошибаюсь, или мы в большой опасности.

Обе женщины машинально повиновались. Анжела считала себя погибшей. Могла ли она рассчитывать на спасение? Всякое сопротивление было невозможно.

Священник подобрал поводья и привязал их к луке седла, обернулся лицом к подъезжающим и ждал нападения.

Не прошло и пяти минут, как показались всадники, скакавшие во весь опор. Их было человек десять.

Шагах в двадцати от путешественников они вдруг остановились, как будто ноги их лошадей вросли в землю.

Люди эти, насколько позволял разглядеть слабый свет луны, были в мексиканских костюмах, лица их закрывали черные маски.

Не оставалось никаких сомнений: это была погоня за доньей Анжелой и ее спутниками.

Отец Серафим в упор глядел на всадников. Наконец он решил прервать молчание.

— Что вам нужно, господа, — заговорил он твердым, громким голосом. — Зачем вы преследуете нас?

— О-о! — послышался насмешливый голос. — Как страшно… Святой отец, уверяем вас, мы не хотим причинить вам никакого зла. Наоборот, мы окажем вам услугу, избавив от миленьких девушек, которые путешествуют с вами.

— Поезжайте-ка своей дорогой и не занимайтесь тем, что вас не касается.

— Послушайте, senor padre, — начал опять тот же всадник, — сдайтесь добровольно, всякое сопротивление немыслимо — нас десять против вас одного, к тому же ведь вы мирный человек.

— Вы подлецы, — отвечал священник, — проезжайте-ка да перестаньте насмехаться, а я поеду своей дорогой.

— Нет, мы вас не отпустим, пока вы не оставите ваших спутниц.

— А-а, так, отлично! Но вижу, вы ошиблись относительно того, кто я! Да, я священник, мирный человек, но я француз… А вы об этом-то и забыли. Так знайте же! Я не позволю оскорбить тех, которые находятся под моим покровительством, будь вас хоть двадцать человек.

— И как же вы будете защищать их, господин француз? — послышался насмешливый голос.

— Вот так, — решительно отвечал священник, вынимая из седельной сумки пару пистолетов и взводя курки.

Разбойники невольно заколебались. Поступок священника был так решителен и в то же время этот человек сохранял такое спокойствие, что бандиты убедились: они имеют дело действительно с сильным человеком, который скорее даст себя убить, чем отступит хоть на шаг.

Мало тех вещей, которые уважаются мексиканцами, но надо отдать им справедливость, они благоговеют перед одеждой священнослужителя. Да к тому же отец Серафим не походил на тех миссионеров, которые, к несчастью, часто встречались среди духовенства Северной Америки. Он славился своими добродетелями на всю Мексику. Оскорбить его, а тем более убить — дело слишком серьезное, но и отступать было уже невозможно.

— Послушайте, святой отец, — заговорил опять тот же незнакомец, — не пытайтесь защищаться. Мы заберем девушек во что бы то ни стало. — И он сделал движение вперед.

— Стой! — закричал отец Серафим. — Еще шаг — и ты умрешь. В моих руках жизнь двоих из вас.

— А в моих — еще двоих, — неожиданно раздался чей-то голос, и новый незнакомец выскочил из чащи, прыгнул вперед, как ягуар, и стал рядом со священником.

— Курумилла! — вскричал тот.

— Да, — отвечал предводитель индейцев, — это я. Сейчас прибудут друзья.

В самом деле, послышался топот приближавшихся лошадей, незнакомцы так увлеклись спором со священником, что не слышали его.

Положение дел осложнялось. Священник понимал, что, пока не будет сделано ни одного выстрела, он останется хозяином положения и что необходимо выждать, пока не придет помощь, о которой говорил Курумилла.

— Господа, — начал он, надеясь как-нибудь выиграть время, — вы видите, теперь я не один. Бог послал мне храброго помощника, и наше положение не так отчаянно… Предлагаю вам вступить в переговоры.

— В переговоры?

— Да.

— Тогда покороче.

— Постараюсь. По тому, как вы обошлись со мной, я предполагаю, что вы разбойники. И вот вы держите нас в своих руках или, по крайней мере, так думаете. Отвечайте, сколько хотите вы за мой выкуп? Не будьте требовательны, помните: я бедный миссионер и все, что имею, это достояние неимущих. Я же готов на все жертвы, которые совместимы с моим положением…

Но незнакомцы уже не слушали разглагольствований отца Серафима, они с беспокойством прислушивались к приближавшемуся топоту.

— Проклятье, — закричал все тот же разбойник, — этот демон сыграл с нами скверную шутку… — И он вонзил шпоры в бока своей лошади, но вдруг благородное животное вместо того, чтобы броситься вперед, рухнуло на землю, заржав от боли. Курумилла своим кинжалом перерезал жилы на его ногах.

После этого поступка индеец закричал во все горло, в ответ послышалось дружное «ура».

Тут священник выстрелил, но не для того, чтобы ранить или убить кого-нибудь, а чтобы поторопить приближавшуюся к ним помощь. Об этом легко было догадаться: враги стояли так близко от него, что не попасть в кого-нибудь было просто невозможно, а между тем все остались невредимыми.

В ту же минуту с быстротой вихря прискакали шесть всадников. Завязалась отчаянная борьба, и пули со свистом прорезали воздух по всем направлениям.

Отец Серафим и обе женщины соскочили с лошадей и укрылись от пуль за деревьями.

Схватка продолжалась недолго, минут через пять мексиканцы бежали с места битвы, вновь прибывшие противники преследовали их. Четверо бандитов были убиты.

Через несколько минут всадники возвратились назад, ибо погоня за мексиканцами была совершенно излишней. Отец Серафим уже позабыл о грубом нападении и обходил убитых и раненых, надеясь как-нибудь помочь несчастным жертвам засады, которую они сами же себе устроили. Но трое разбойников уже были мертвы, а четвертый мучился в предсмертных судорогах.

Священник снял маску с его лица и вскрикнул от удивления, узнав его.

При этом вскрике умирающий открыл глаза и устремил на отца Серафима дикий взгляд.

— Да, это я, — сказал он прерывающимся голосом. — Я заслужил такую смерть!

— Несчастный! Так-то ты сдержал свою клятву?

— Я пробовал… Несколько дней назад я спас того человека, которого вы поручили мне, святой отец.

— А зачем ты хотел убить меня, которому обязан своей жизнью?

Раненый отрицательно покачал головой.

— Нет, — прохрипел он, — никогда… Видите ли, отец мой… есть на свете проклятые натуры… Эль-Бюитр был презренный бродяга… ну, а собаке собачья смерть… это справедливо… Прощайте, отец, но я спас вашего друга — охотника…

Сказав это, он хотел приподняться, но не удержался и упал на землю — он был мертв.

Священник преклонил колени и прочел молитву.

Присутствующие, невольно тронутые этим зрелищем, сняли шляпы и с благоговением стояли вокруг скончавшегося разбойника.

В эту минуту раздались чьи-то крики, послышались ружейные выстрелы, и в ущелье показался многочисленный отряд.

— К оружию! — закричали все, бросаясь к лошадям.

— Стойте, — раздался повелительный голос Курумиллы, — это наши друзья.