Лабиринт розы

24

На протяжении всего ужина они оживленно обсуждали вопрос, что подразумевает под собой выражение «подготовиться к Вознесению». Саймон, на время умеривший свое ожесточение против политиков в обмен на удовольствие поделиться с собеседниками своими ценными мыслями по поводу наиболее смехотворных аспектов их теологии, расшумелся не на шутку. Он разглагольствовал о некой приверженке Вознесения, спроектировавшей туалет для себе подобных: чтобы пришествие Христа не застало вас в неудобный момент, прикрепите его изображение на сливной бачок — это должно уведомить ангелов о ваших религиозных позициях. По его словам, существовали и такие, кто каждый вечер ожидал чудесного события и надеялся, что воспарит во время вечерней семейной трапезы и прямо сквозь стропила понесется на воздусях в небеса. А наиболее громогласные из «вознесенцев» утверждали, что католики в целом все толкуют правильно, но их ввели в заблуждение, а Папа Римский является антихристом по той причине, что не позволяет молиться с иноверцами их богам.

— Поскольку других богов не существует, Господь может приревновать и назвать такой поступок «духовным адюльтером»!

Его аудитория завороженно внимала ему. Настроение за столом, поначалу недоверчивое, сменилось на смешливое, а затем и на подозрительное, не злоупотребляет ли рассказчик поэтическими вольностями.

— Это все правда, уверяю вас! — Саймон воздел руки, заранее защищаясь от нападок. — Я понимаю: все это кажется притянутым за уши, но люди, доверяющие подобного рода идеям, относятся без должного критического подхода к элементу фикции, присутствующему в любой пропаганде. Я решил написать в газету большой очерк на эту тему: «Субботнее обозрение» не откажется от хорошей разоблачительной статьи. Ищите на первой полосе.

Генри чрезвычайно заинтересовался новой информацией, но сразу разграничил вздор, который Саймон смаковал с таким юмором, и действительно опасные аспекты подобных верований, признав и политическую заинтересованность некоторых лиц. С оксфордских времен у него остался друг, теперь заведовавший приходом в Уинчестере, — они и доныне частенько встречались за обедом и не теряли связи друг с другом. Генри собирался порасспросить его насчет «христианских сионистов», так сказать, для полноты восприятия. Он также предостерег Алекса от чрезмерной наивности: пребывая в идеалистическом медицинском мирке, легче всего верить, что большинство людей альтруистически стремятся к спасению жизни ближних.

— Я понимаю, Алекс: ты выбрал именно эту сферу, потому что веришь, что она проторит нам путь к лучшему будущему, к сокращению числа болезней, в особенности детских. Ты непогрешимо убежден, будто стволовые клетки — наша основная надежда, но иногда по возвращении с очередной конференции ты сетовал, что далеко не все разделяют твою точку зрения и что их политическое лобби не только не ослабевает, но даже становится все более крикливым. Мы уже обсуждали с тобой, как они пытались обвинить тебя и твоих коллег в присвоении себе функций Господа и, чтобы заставить вас замолчать, доходили до прямой агрессии и оскорблений. Эти люди, многие из которых далеки от каких-либо моральных идеалов, в своих узких целях хотят загнать ваши исследования в рамки, а самые бескомпромиссные из них — те, кто продолжает нападки на тебя и вне конференций, — по духу очень близки фанатикам, о которых говорил Саймон. И если благодаря фамильному наследию ты окажешься в непосредственной близости к людям подобного толка, будь осмотрителен, Алекс. Твои взгляды на жизнь проистекают из выбранного тобой поприща, но ошибкой было бы игнорировать извращенный энтузиазм этих фанатиков. У них донельзя ограниченное мировоззрение, они всё видят по-своему и не собираются даже обсуждать наличие иного восприятия. В их речах сквозит слепая приверженность идее, ненависть, порой даже страх. Эти люди не могут допустить правоты ни либералов, ни ученых, чем дискредитируют ту основу, на которой базируются их убеждения. Всё, что они вычитали в Библии, они наполняют смыслом по собственному выбору, и им вовсе не по нутру, когда кто-то вступает с ними в полемику. Их манию недооценивать просто опасно.

У Генри был мягкий характер, и его пылкая речь встревожила Алекса. Его насторожил тон отцовского предостережения, от которого в воздухе ощутимо запахло опасностью. Надо будет непременно позвонить Максу и Анне — она уже вернулась и скоро приведет сынишку домой, — но не раздувать страсти, чтобы невзначай не напугать. В любом случае главный удар приходится на него и на Люси: только они двое непосредственно связаны с завещанием и с находкой документов.

Люси слушала Генри очень внимательно и ни разу не перебила, но теперь решилась предложить Алексу, если его отец не против, проявить в фотолаборатории Уилла незаконченную пленку: возможно, так они получат какие-нибудь сведения о предмете, хранившемся в саду под плиткой, или хотя о том, где побывал Уилл, прежде чем сесть на паром во Франции. Для Алекса ее навыки явились новостью — оставалось предположить, что Люси действительно знает толк в фотоделе. Однако он высказал опасение, что день выдался длинный и она устала.

— Уже поздно, Люси. Давай я привезу тебя сюда как-нибудь вечерком на неделе, и тогда ты займешься пленками.

Но Люси, все еще под впечатлением от предостережения Генри, не желала откладывать дело в долгий ящик.

— Я бы все же проявила их прямо сейчас. Время работает против нас. А через час я уже настряпаю вам готовые снимки — если, конечно, вы, Генри, меня поддержите.

— Да я вовсе не против! Люси, вы умеете со всем этим обращаться? Сам я ровным счетом ничего не понимаю в проявке фотопленки. А ты, Алекс?

— Люси — дама многочисленных дарований. — Алекс адресовал ей ласковую улыбку. — Но удастся ли нам управиться хотя бы к одиннадцати? Нам всем завтра рано вставать, и выехать придется в семь с чем-то, если мы хотим добраться до Лондона без приключений. После трех дней выходных мне перед работой еще нужно войти в курс дела.

Алекс попросил принести счет, и в ожидании официанта все вместе принялись планировать утренние сборы. Неожиданно Генри вернулся от стойки бара с благостным выражением лица и объявил, что можно идти. Алекс поглядел на него с усмешкой:

— Что ты такое сотворил?

— Сегодня я угощаю. Для меня огромное удовольствие поужинать в компании с четырьмя светлыми умами. Не вздумай спорить, Алекс. Твои друзья спасли меня от тостов с сыром дома в одиночестве. А скептические излияния Саймона по поводу политической «кухни» словно вернули и усадили к нам за стол Уилла. Я уже много месяцев так не смеялся.

Его слова развеселили Алекса. Он и Люси взяли Генри под руки и дошли до дома в гораздо лучшем расположении духа, нежели были по приезде в деревню.

В четверть одиннадцатого Генри с Грейс уже вовсю обсуждали противоречия в интерпретациях Апокалипсиса. Алекс, убедившись, что у Анны дома все в порядке, и позвонив соседу с просьбой покормить его кошку, налил себе вторую чашку кофе. Саймону не сиделось на месте: ему не терпелось узнать, как продвигаются дела у Люси. Он очень удивился, узнав, что у Уилла была собственная фотолаборатория: в наше время мало таких, кто предпочитает сам печатать снимки. Саймону не раз приходилось наблюдать за процессом проявки, но точную последовательность действий он не помнил и не смог бы сам повторить, поэтому захотел присутствовать лично и посмотреть, как это получается у Люси. Он налил себе кофе и, извинившись, удалился в проявочную.

Фотолабораторией служила бывшая кладовая; позже ее снабдили раковиной и подвели водопровод. Дверь оказалась запертой, и Саймону пришлось сначала громко постучать, а потом еще и позвать Люси.

— Саймон?

Он утвердительно хмыкнул.

— Подожди секундочку! Я уже почти закрепила негативы. Сейчас открою!

Вскоре защелка изнутри отодвинулась, из-за двери высунулась рука в белой хлопчатобумажной перчатке и пригласительно ему помахала. Когда глаза Саймона привыкли к красноватому сатанинскому освещению, Люси жестом указала ему на табурет, а сама вновь возвратилась к бачку для проявки. Она слила закрепитель, промыла емкость под струей воды, затем осторожно открыла бачок, вынула проявленные негативы и развесила пленку над раковиной для просушки.

— Ну что, куда завел вас спор? — покровительственно улыбнулась она Саймону, начиная сгонять кусочком замши излишки воды с пленочных полос.

— К ангелу Апокалипсиса. Генри и Грейс ломают там копья. А я и не подозревал, что она такой знаток истории.

Люси улыбнулась от гордости за подругу:

— Наша Грейс — большая интеллектуалка. А также певунья, обладающая прекрасным тембром. Ты о ней пока маловато знаешь.

— Они обсуждают Откровение Иоанна, написанное в первом веке нашей эры. В этой аллегории предсказаны гибель нечестивых, низвержение Сатаны и установление Царства Христова на земле. Автор по имени Иоанн, обычно отождествляемый с Иоанном Евангелистом — заметь, без малейшего на то основания, — пишет о христианах времен Римской империи. Однако каждая эпоха дает этому пророчеству собственное истолкование.

Саймон говорил с присущим ему энтузиазмом, а сам не отрываясь следил за действиями Люси. Она улыбнулась и продолжила разрезать негативы на более короткие полоски, которые затем складывала в сушилку.

— У него здесь все самое современное. Я не привыкла к такой роскоши, как сушильная камера.

Люси закончила и включила свет. Теперь можно было перейти на «сухую» половину и заняться печатью.

— Ты проявила все пленки?

— Все, кроме одной. Там особые инструкции по проявке. — Люси о чем-то задумалась. — С ней нужно обращаться осторожно — возможно, из-за освещения, при котором ее отсняли. Что до остальных, то стоит сделать одну, как с другими уже не возникает проблем. Сегодня можно кое-что напечатать, но надо сначала просмотреть кадры и выбрать, какие снимки нам нужны.

Саймон, наблюдая, как Люси уверенно обращается с оборудованием, как ловко она заправляет негативы в контактные рамки, не мог на нее надивиться: эта девушка явно была докой в фотоделе.

— Ну ты даешь, Люси… Уилл бы тебя оценил — думаю, Алекс должен чувствовать в этом смысле братскую поддержку. У Уилла одной из самых замечательных черт характера было умение подобрать комплимент для любой женщины! Он всегда находил, в чем заключается ее истинная красота — уникальность, если уж на то пошло, — и превозносил ее за это. Да, он был великодушным человеком, но что касается тебя, наверное, он растерялся бы, какое из твоих достоинств выбрать.

Люси стащила с рук перчатки и растроганно поцеловала его в лоб:

— Спасибо, Саймон. Мне очень приятно это слышать.

Затем она снова включила красный фонарь, вынула из ящика стопку фотобумаги, положила ее на сухую поверхность и на верхний лист наставила контактную рамку. Саймон смотрел, как она на несколько секунд зажигает свет, затем убирает экспонированный лист в темное место, проделывая ту же операцию с каждым листом.

— Сколько тебе еще потребуется времени? Может, сходить за кофе?

— Наверное, минут пятнадцать, не меньше. За кофе спасибо, но не надо: я, видишь ли, сижу на довольно жесткой бескофеиновой диете.

В свете красного фонаря она снова перешла на «мокрую» половину, надела резиновые перчатки и, щипцами подцепляя экспонированные снимки, сложила их в ванночку для проявки.

— Черт, кофе тебе нельзя. Шоколада нельзя. Сливок тоже. Ничего жирного. И соленого. Не курить. Сладкого много не есть. Спиртным не увлекаться… Класс! Надеюсь, хоть какие-то удовольствия тебе разрешены, а?

Люси, наблюдавшая, как появляются первые отпечатки с негатива, громко рассмеялась, радуясь тому, что необычное освещение скрыло румянец, проступивший на ее щеках. Она поняла намек Саймона, но, несмотря на непринужденность их отношений, не могла развивать с ним эту тему — мешала природная застенчивость. Вынув первый лист, Люси ополоснула его, а затем опустила в закрепитель.

— Тебя послушать, так у меня не жизнь, а тоска! Другие удовольствия тоже неплохи… но не думай, что у тебя есть право на вольности.

Люси многозначительно посмотрела на Саймона и, пока промывала очередной лист и вывешивала его для просушки, старательно прятала улыбку.

— Что ж, очень рад.

Саймон не ожидал, что она так отреагирует. Грейс давно проболталась ему, что у Люси роман с Алексом, но сам он долгое время считал, что Алекс просто выполняет послеоперационный врачебный долг, а не ухлестывает за пациенткой. Однако, исподволь наблюдая за Алексом, он заметил в нем после поездки во Францию неуловимые перемены, а сама Люси прямо-таки источала чувственность. «Рад за тебя, лапочка», — мысленно добавил Саймон.

Люси обернулась, и на ее лице он прочитал сдержанную усмешку. Она включила свет.

— Надень-ка перчатки и помоги мне вынуть вот эти негативы из рамок.

В ее тоне слышалось предостережение, мол, дальнейшие расспросы ни к чему. Пока Саймон воевал с зажимами, Люси наклеивала ярлычки на готовые негативы. Вдруг некая подробность привлекла ее внимание. Она схватила лупу и, подойдя ближе к свету, принялась изучать один из кадров. В дверь постучали. Саймон спросил, можно ли теперь открыть, и Люси кивнула, не отрывая глаз от листа. Вошел Алекс с чашкой чая с лимоном: он устал ждать и уже беспокоился. Увидев Люси, застывшую над лупой, он еще больше встревожился, быстро подошел к ней и ласково обнял ее за плечи.

— Что там? — мягко спросил он.

— Эта машина. — Она испуганно поглядела на них и снова уставилась на снимок. — Я не знаю, где именно Уилл сделал эти кадры, но вот машина, на которой меня увезли из Шартра. На которой меня похитили.

— Точно? — вперился в нее взглядом Алекс.

— Абсолютно.

Через несколько минут она сидела на скамье, наблюдая, как все остальные пристально всматриваются в последние оттиски, отыскивая в них знакомые детали. Алекс не отходил от Люси, сосредоточив на ней все внимание, но она внешне казалась безмятежной, почти задумчивой.

— Вот оно! — завопил Саймон.

Он с лупой просматривал кадры последней пленки, которую достали из фотоаппарата, — только тридцать два из сорока были экспонированы.

— Уилл фотографировал какие-то тексты, и их здесь… — он быстро сосчитал, — тоже восемнадцать. Столько же, сколько в первой пачке. На негативе подробности, конечно, не видны, но, кажется, это рукописные тексты, к тому же написанные разным почерком.

Люси с Алексом бросились к столу, желая взглянуть собственными глазами, и Алекс тут же сообразил: вот то, что они ищут и чего так отчаянно домогаются Ги Тампль и его приспешники! Уилл нашел эти документы и сфотографировал каждую страницу двадцатипятимиллиметровым объективом.

— Это тайник из розария, — уверенно объявил он. — Можно предположить, что оригиналы отосланы бандеролью Роланду. Уилл хотел таким образом обеспечить их полную сохранность.

— Значит, — подхватил Саймон, — нам надо все это увеличить и подумать, можно ли получить назад оригиналы. Уилл, очевидно, посчитал, что они либо слишком хрупки, либо опасны.

Он не хуже Люси и Алекса осознавал угрозу и оттого тревожился, тогда как Грейс и Генри были откровенно озадачены. Еще раз наскоро просмотрев очередную проявленную пленку, Генри вдруг попросил:

— Алекс, когда лупа будет тебе больше не нужна, передай ее мне, пожалуйста.

Заметив, как изменился отцовский голос, Алекс тут же подал ему увеличительное стекло, и Генри приставил лупу к одному из кадров.

— Это, скорее всего, собор в Лукке: площадь, на которой он стоит, очень примечательная. И красивая. Мы были здесь несколько лет назад с твоей мамой. Тут припаркована машина… Я уже видел такую; у нас в стране подобные модели — редкость, но даже и в Италии они, судя по всему, считаются классикой. — Генри в упор взглянул на Алекса. — Но вот что я хотел бы особо отметить: похоже, эту самую машину я видел где-то неподалеку, не в Шартре. Разве не странно, как ты считаешь?

Люси посмотрела на него немигающим взглядом.

— Вы точно видели эту машину, Генри?

Она боялась выдать свое волнение, но отец Алекса тыкал пальцем в то самое темно-синее авто, которое она могла представить, едва закрывала глаза, — она помнила запах кожаной обивки, аромат лайма, источаемый сидящим рядом человеком, сигаретный дым, облаком обволакивающий водителя… Люси невольно поежилась. Генри снял очки и задумался. Через какое-то время его лицо прояснилось.

— Да, — убежденно сказал он. — Именно эта машина перегородила мне дорогу, когда я был в Уинчестерской больнице. Я прекрасно помню: утро едва начиналось, и на гостевой стоянке других автомобилей не было, а эта машина перекрыла мне выезд с моего участка — заблокировала путь. Мы с Мелиссой промучились минут пять, прежде чем смогли выехать. За это время я вдоволь на нее налюбовался — все боялся поцарапать эту проклятую тачку! Очень приметная машина: левый руль, иностранные номера… «Ланчия», кажется, темно-синяя. Я тогда еще подумал: не повезло бедолаге туристу — из-за какой-то непредвиденности весь отдых пошел прахом!

— Это было в ту ночь, когда Уилл лежал в реанимации? — спросил Алекс, пытаясь скрыть от отца охвативший его приступ паники.

Генри кивнул. Люси поглядела на Алекса, Саймон — на Люси, а Грейс — на Генри. Неожиданно за дверью, ведущей в миниатюрный кабинет Дианы, раздался мелодичный звон: дорожные часы пробили полночь. В комнате стало зябко. Все всё поняли.

Телепередача «Новости этого часа» прервала одолевавшие Шан беспокойные раздумья — значит, уже полночь. Она взяла пульт и выключила телевизор. На автоответчике ровно горел огонек. Можно утешиться: она не задремала и не пропустила нужный звонок.

Из просторной гостиной Шан перешла в маленькую кухню, достала из холодильника почти пустую бутылку с вином и вылила остатки в бокал, затем вернулась в комнату и через открытое окно осмотрела сумеречную площадь. Все было тихо.

Наверное, слишком поздно пытаться дозвониться до него снова? Пусть бы все оставалось как есть — пусть они с Кэлвином дуются друг на друга и дальше, — но ей хотелось утешить себя, поговорить с ним, ведь уже двое суток прошло…

Шан снова вернулась на кухню, опустила шторы и выключила свет. В гостиной она потянулась было к телефонной трубке, но, взглянув на ручные часики, заколебалась. Всего пять минут просрочила… Нет, все-таки звонить уже поздно — так ей подсказывала гордость. Не развлекается же он сейчас с другой? Но Шан ни за что не польстит ему, сообщив, что пыталась это разузнать!

Ногой она утопила выключатель торшера — свет в гостиной погас — и направилась в спальню. Она докажет себе — и этому Кэлвину, — что может прекрасно спать и в одиночестве.

Желтые глаза человека на площади следили, как в квартире один за другим гасли огни, как возник на фоне окна ее стройный силуэт и постепенно отодвинулся вглубь, в спальню, откуда пробивался слабый свет ночника. Пухлая рука полезла во внутренний карман шикарного темно-синего шелкового пиджака, извлекла оттуда мобильник и в темноте принялась набирать сообщение, докладывая о времени события, уже ставшего для наблюдателя привычным. Затем желтые глаза без всяких признаков усталости вновь вперились в окна квартиры, держа их под своим прицелом.