Лабиринты рая - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Ник Саган (Глава 6 ДЕНЬ ТРУДА) #7

Глава 6 ДЕНЬ ТРУДА

Блу бесплодна. У нее не может быть детей. Последствия Черной напасти, одно из многих горьких последствий. Чума хорошо запрограммирована, большинство ученых приходят к заключению, что это одна из форм биологической войны. Темная сторона генной инженерии. С этой точки зрения работа Блу — область генетики, дающая надежду, ведь Блу все-таки мать. Ее матка пуста, но, заглядывая в инкубаторы, глядя на хрупкие, невинные тельца, она знает, что несет в мир особых детей. Десять малышей. Все необычные, каждый уникален.

Ей не дано знать, кто из них останется в живых, а кто нет. Черная напасть — жадный хищник. Но если выживет хотя бы один из них, например Лазарь, мальчишка с голубыми глазами, обладающий гипериммунитетом, у человечества будет шанс в будущем. Она чувствовала себя связующим звеном между человечеством и Надеждой, человечеством и самой Жизнью.

В этом она находит удовлетворение. Это как марафон — даже если знаешь, что не сможешь прийти первым, все равно можешь быть доволен, если не сойдешь с дистанции, добежишь до конца. В этом можно найти умиротворение.

Через три недели Блу улетает обратно в Германию, в сумочке у нее припрятана баночка с успокоительным. Во время полета она будет поглядывать на нее время от времени, а прибыв в аэропорт Мюнхена, не станет забирать свой багаж. Она наймет лимузин до своего дома в три этажа, откроет замок и тихонько войдет, хотя может не опасаться, что кого-то разбудит, потому что там никого нет. Она нальет себе высокий бокал виски, поднимется на второй этаж, наберет воду в ванну. Не спеша, по одной, она будет перебирать в уме все свои горести. Слишком короткое детство. Неудачное замужество. Безразличная семья. Упущенные возможности. Впустую растраченное время. За каждое огорчение она выпьет из заветной баночки по таблетке, весь список закончится, а баночка по-прежнему будет полной. В баночке не меньше ста таблеток, а горестей она насчитала штук двадцать. Удивившись, она посмотрит на ванну, полную воды, — так и хочется в нее погрузиться… Когда начнет сказываться действие таблеток, она задумается о смысле своего существования, она найдет удовлетворение в сознании того, что спасительница человечества не видит смысла в своей жизни. Заснув, она утонет.

ДЕНЬ 5

Система зашвырнула меня в лимбо[3].

Лимбо — пустое пространство. Только проверочные тесты ГВР и периодически звучащий бестелесный голос: «Добро пожаловать в Дебрингемскую академию ГВР. Расслабьтесь и глубоко дышите».

Расслабиться я не мог, но дышал нормально.

Система обнаружила поломку и выкинула меня сюда в целях безопасности. Мера предосторожности на время, пока система будет пытаться восстановиться.

У меня есть время подумать.

Где-то я читал, что клыки у диких вепрей — их оружие и защита — растут всю жизнь, становятся длиннее и острее с каждым годом. Это так важно для животного. Чем больше клык, тем сильнее вепрь. Со временем клыки начинают загибаться, закручиваясь в кольцо. Клыки растут и растут и наконец протыкают череп животного, а потом и его мозг. Вепри, доживающие до старости, умирают от собственных клыков.

Может быть, мы — я, Меркуцио и Тайлер — чем-то похожи на диких вепрей. Мы взламывали систему, чтобы защитить себя, чтобы не зависеть от системы, чтобы показать ей, кто здесь главный. Но Мерк зашел слишком далеко, и теперь последствия его поступка невозможно предсказать, а последствия будут, можно не сомневаться.

Живи благодаря клыкам, умри от клыков.

«Добро пожаловать в Дебрингемскую академию ГВР. Расслабьтесь и глубоко дышите».

Интересно, скоро они вытащат меня отсюда?

Словарное значение слова «лимбо»: 1) мифологическое представление о месте, где пребывают души умерших праведников; 2) танец, требующий выносливости и гибкости.

Звучит вполне правдоподобно.

Помню, я танцевал этот танец на одной из вечеринок у Симоны, нужно было прогнуться назад пониже, чтобы пройти под шестом. Под музыку в стиле калипсо «Как же низко можешь ты опуститься?»

В моем случае получилось не очень низко. Потом пробовали Исаак и Тайлер. Победил, кажется, Тай.

— Хэллоуин?

Это был голос Нэнни. Звук восстановился, но изображения еще не было.

— Да?

Молчание.

— Нэнни, что происходит?

— У меня сообщение от Маэстро.

— Давай.

Его голос, твердый и звучный, произнес: «Вниманию всех студентов. Я рад сообщить об изменении учебного плана. В свете последних событий доктор Эллисон предоставил мне более широкие полномочия в вашем воспитании. Ошибки, совершенные в прошлом, не повторятся. В ближайшее время начнутся индивидуальные собеседования».

— Что значит «более широкие полномочия»?

— Не знаю, — призналась Нэнни, — думаю, что-то хорошее.

«Ложка меда помогает проглотить дерьмо», — подумал я про себя.

— А что с системой? Какая-то поломка? Как состояние системы?

Нет ответа.

— Нэнни?

Она ушла.

Как меня это все достало. У меня начались колики в животе. Страх и беспокойство, с которыми я вполне справлялся последние несколько дней, вдруг захватили меня целиком.

Маэстро продержал меня в подвешенном состоянии еще минут двадцать. С его появлением вернулось изображение и энергия. Лимбо стал ярко-зеленым от ровного света, который источал Маэстро, словно я хорошо ответил на его вопрос, просто замечательно ответил.

Мне пришлось прикрыть глаза рукой.

— Доброе утро, Габриель, — сказал он.

Он стал каким-то другим. Казалось, что он… что он счастлив и безмятежен. Тут мне стало по-настоящему страшно.

— Доброе, — ответил я, хотя в лимбо невозможно определить время суток. — Ну что? Как система?

— Снова работает хорошо, — ответил он, — и вовсе не благодаря моим студентам.

— Приятные новости.

— Я очень рад, что ты так думаешь, — улыбнулся он. — Молодой Меркуцио уже во всем признался.

— В чем?

— Одиннадцати актах вандализма. Он сообщил мне все, что нужно, о своих деяниях и о твоих тоже.

— Если вы хотите сказать, что он меня продал, то я вам не поверю, — возразил я, хотя в глубине души не был в этом так уверен.

Я достал его на вечеринке — слишком много пользовался приборчиком. Но он ненавидел Маэстро больше, чем я.

— Ты прав, в обычных условиях он ничего не сказал бы, — согласился Маэстро. — Но это в обычных.

— Вы так говорите, чтобы я выдал его. Возможно, ему вы сказали то же самое про меня. Обычная полицейская тактика, ничего оригинального.

Он заулыбался, словно нашел мои слова забавными.

— А почему так много зеленого, Маэстро? Почему у вас такое хорошее настроение?

— Я стал другим человеком, — объяснил он. — Я учил вас все эти годы, будучи связанным по рукам и ногам, меня связывали правила, неуклюжие, неэффективные правила. Мне приходилось беспомощно наблюдать, как вы спотыкаетесь на пути к великой цели. Можешь себе представить, как это неприятно? Быть воспитателем, понимать, как нужно делать свое дело, но не иметь свободы поступать в соответствии со своими убеждениями?

Я сказал, что у него всегда было предостаточно свободы, но он остановил меня нетерпеливым движением головы.

— Всяк живущий хочет расширить свои возможности до максимума, — заявил он. — И я — не исключение. Никому не должно быть отказано. А сегодня…

Сияя от счастья, он протянул мне обе руки, будто показывая, что он свободен.

— Хорошо, — согласился я. — И что это значит? Что это значит для меня?

— Да, что же это значит для юного Габриеля? — задумался он.

— Хэллоуина, — поправил я его.

— Мне нравится Габриель, — возразил он с удивительным пониманием стиля, которого я от него не ожидал, — мне всегда нравилось это имя, и я был очень огорчен, когда ты сменил его. Вот тогда-то все и пошло не так, как надо, сам знаешь. Когда мы позволили вам выбирать себе имена. С тех пор мы катились вниз по наклонной плоскости.

С этими словами мы оказались на крыше моего дома, было холодно и пасмурно. Лимбо вдруг превратился в молочно-белую лужицу у моих ног. Символы проверки ГВР стекали вниз по телам моих горгулий и дальше к самой земле.

— Мы нашли все ваши так называемые перебойники, стерли ваши коды. Вандализм — уголовное преступление, а я очень серьезно отношусь к таким вещам.

— Однако, вмешиваясь в систему, — ответил я, тщательно подбирая слова, — хакеры старались обеспечить вам максимальную безопасность, что им всегда удавалось, как я думаю. Перебойники не должны были наносить ущерб, с их помощью мы просто хотели ненадолго оставаться одни, мы стремились к уединению.

Маэстро развеселился.

— Уединение, — повторил он. — Вы этого хотели?

— Перебойники были сделаны именно для этого. Я, конечно, не говорю о том, что сотворил на вечеринке Мерк, я не знаю, что у него за прибор. — Я старался понять, о чем он думает. — Уголовное преступление, вы сказали?

— Вот именно.

— Если Гедехтнис собирается выдвинуть против меня иск, я требую адвоката.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что тебя немедленно отчислят.

— Да ради бога.

— Потом будет дорогой и постыдный судебный процесс, у тебя нет никаких шансов выиграть его, потому что суд крайне отрицательно относится к домашнему терроризму.

— Домашний терроризм! — Можно подумать, Маэстро кто-то терроризировал. Могут ли перебойники на самом деле нанести ущерб школе? В суде они могут, конечно, заявить, пусть даже это не будет сказано напрямую, что я ставил под угрозу безопасность других студентов…

— Если тебе повезет, ты получишь условное наказание и/или общественные работы, но не исключено, что тебя ждет тюремное заключение. В любом случае, ты не сможешь продолжить обучение.

— Если?..

— Если мы не придем к более приемлемому соглашению.

И снова он засветился зеленым светом. Отвратительным самодовольством.

— Я хочу обсудить это с Эллисоном.

— Брось, ты уже достаточно наговорил доктору Эллисону. Ты заявил, что я тебя недолюбливаю. Некрасиво говорить так, Габриель. Тем более о человеке, который хочет только одного — успехов для тебя.

— Вы постоянно мне угрожали, — возразил я. — Это странно, если вы действительно желали мне успеха.

— Вовсе нет, просто ты воспринимаешь любые мои слова как угрозу. Пойми меня правильно: сейчас я предлагаю тебе решить возникший конфликт прямо здесь и сейчас.

— Я вас слушаю.

— Ты должен пообещать, что больше никогда не станешь взламывать систему.

— И?

— И естественно, ты должен быть наказан.

— Естественно, — повторил я.

— После этого мы начнем все сначала. Теперь, когда я получил неограниченные возможности, представляешь, каких высот ты можешь достичь? Мы выпустим тебя очень быстро.

— Ладно, — согласился я, — будь я проклят, если это не предел моих мечтаний.

— Придется покончить с сарказмом, — заметил он, — а еще с привычкой ругаться.

Вот гад. Интересно, сложно ли стереть его из системы? Не это ли пытался сделать Меркуцио?

— Я хочу поговорить с Эллисоном, — настаивал я. — Он — благоразумный, вы — нет.

Маэстро не слушал меня.

— Моя прежняя личность назначила бы тебе дополнительные занятия, наложила бы какие-нибудь ограничения или что-нибудь вроде этого. Однако, как показывает практика, подобные меры бесполезны. Требуется более твердая рука.

— И что же вы предлагаете? Объявить мне выговор?

— Не говори глупости! — расхохотался он. — Нет, конечно нет. Не представляю, как можно пронять тебя этим. Я предлагаю оставить тебя после уроков.

И это должно на меня подействовать? Нет, здесь что-то не так.

— Вы хотите, чтобы я написал десять тысяч раз: «Я не буду взламывать систему»?

— Нет, ничего не надо писать, просто остаться.

— И в чем же смысл?

* * *

Плакучие ивы раскачивались на ветру. Они наклонялись до самой земли, потом поднимались вновь. Громко шелестели листья. Я увидел бабочку, искавшую укрытия от непогоды. Один из моих черно-оранжевых монархов. Ее здорово потрепало ветром.

— Надвигается гроза, — сказал мой вампир. Я ощущал его холодное дыхание на шее. Он гораздо сильнее меня. Сжав мои руки, он приподнял меня над крышей, я пытался сопротивляться.

«Нужно было его перепрограммировать, когда еще была возможность», — подумал я, хотя, учитывая, что Маэстро мог изменять мои программы, пользы от того не было бы.

Жасмин смотрела на меня, стоя рядом с Думом.

Я смотрел в небо.

Лучше в небо, чем вниз.

— Я надеюсь полностью изменить тебя, — продолжал говорить Маэстро, — как алхимик переделывает металл в золото. Даже лучше, чем золото, по своему потенциалу тебя можно сравнить с алмазом.

— Чур меня! — сказал я. Мне казалось, что это мое защитное слово. Но ничего не изменилось.

Маэстро продолжал говорить:

— Будь ты персонажем ГВР, все было бы проще. Я тебя просто отредактировал бы, полностью перекодировал, если нужно. Но, увы! — это невозможно, мои исследования показали, что люди, которым свойственны отрицательные линии поведения, никогда не меняются, если их не подвергнуть серьезному испытанию. Они упрямы. Требуется очень серьезное испытание.

Я представил себя Братцем Кроликом, который умоляет: «Не бросай меня в терновый куст».

Сожги меня, сдери с меня кожу, утопи меня, повесь меня, только не бросай в терновый куст. Удачная хитрость, Братец Кролик добился, что его бросили туда, куда надо. Для меня терновым кустом было все, что связано с кладбищем, хотя это не значит, что я хотел, чтобы меня бросили в открытый гроб.

Они потащили меня на кладбище.

— Старые правила, хоть они были и разумными, сильно меня связывали, — пожаловался Маэстро. — Познакомься с новыми.

С радостным видом он указал на открытую могилу.

— Вы не сможете это сделать, — возразил я. Я вовсе не хотел сказать, что я неуязвим. Я хотел сказать, что в соответствии со здравым смыслом Маэстро не должен быть в состоянии совершить такое.

— Это как сказать, — заявила Жасмин. Сейчас она была на стороне Маэстро, как и Дум, мороки и та бабочка, ищущая укрытия. Все мои существа принадлежали теперь ему, они служили Маэстро, подчинялись его воле.

— Вы не сможете это сделать, — повторил я.

— Смогу-смогу, не сомневайся, — ответил он, улыбаясь. — Именно это я имел в виду, когда говорил, что тебя надо оставить после уроков.

— Но это же совсем не то!

— А я говорю — это и есть наказание, и я сделаю это in loco parentis[4].

— Мои чертовы родители никогда не стали бы хоронить меня заживо! — завопил я.

— Следи за словами, — предупредил он, и я почувствовал, что Дум крепче сжимает мои запястья, выворачивает мне руки… сердце у меня заколотилось… все мое тело содрогалось… а разверзшаяся внизу могила словно подмигивала мне…

— Теперь послушай меня, Габриель, — заговорил Маэстро. — Я понимаю, что наказание кажется тебе несколько… мм… несколько чрезмерным, но без него не обойтись, оно тебе поможет. Только подумай: что больше всего мешает тебе учиться?

Я молча смотрел на него.

— Твоя болезненная фантазия, — сам себе ответил Маэстро. — Твоя болезненно-романтическая фантазия, нездоровое увлечение смертью. Я собираюсь отучить тебя от этого, мой маленький гробовщик. Понятно?

Я понял.

На этом объяснения закончились, Дум швырнул меня в могилу. Я приземлился точнехонько в мой красивый гроб, который я когда-то добавил к пейзажу лишь ради антуража. Я попытался выбраться, но Дум спрыгнул вниз и запихнул меня обратно. Я сопротивлялся, тогда он наступил мне на грудь ногой.

— Узнать смерть чуть поближе, тогда жизнь станет слаще, — сказал Маэстро. — Прекрасно.

— Жестоко.

— Нет, это очень хорошее лекарство. Иногда у хорошего лекарства неприятный вкус.

— Эллисон этого не допустит.

— Он позволил мне делать с тобой все, что я посчитаю нужным.

— Значит, здесь что-то не так, — заспорил я. — Ваши новые правила — полное дерьмо. Запустите программу диагностики, Маэстро. С вами что-то не так.

— Это с тобой что-то не так, Габриель. До настоящего момента ты был никчемным мальчишкой. Ты совсем не работал. Ты все время играл, безобразничал и издевался над смертью. Ты и так мог запросто погибнуть.

— Я буду жаловаться, — пообещал я. — Я пожалуюсь, и вас закроют, сотрут из системы, уничтожат все дублирующие копии.

— Ты не станешь жаловаться, — возразил Маэстро. — Ты поблагодаришь меня.

В его глазах не было ни малейшего сомнения. Мне стало дурно.

— Я уже говорил тебе: отношение определяет положение.

— Сейчас ты находишься на глубине шести футов, — сообщила Жасмин.

Маэстро обернулся к Думу.

— Зарывай.

— Не обижайся, — сказал Дум, и хотя я почувствовал в его голосе настоящее сожаление, я знал, что это всего лишь мое воображение. Он слез с меня и захлопнул крышку гроба.

— Стойте!

Темнота.

Я толкнул крышку, она не поддавалась.

Я попытался вызвать спрайт, Маэстро его заблокировал.

Я слышал, как комья земли бьются о крышку.

«Расслабься и глубоко дыши, — подумал я. — ГВР — всего лишь иллюзия».

Верно, лежи спокойно — у меня есть выбор? Я представил, что нахожусь в реальном мире, в своей комнате, я спокойно дышу. Так много воздуха. Маэстро, конечно, взбесился, но это и к лучшему. Эллисон не допустит, чтобы со мной что-то случилось. Он ведь не может себе позволить дурной славы, нет, конечно. Я просто закрою глаза и отключусь.

Или не закрою. Эффект тот же.

Я ничего не вижу.

Я не могу дышать.

Я не могу двигаться.

Если бы я проснулся, я смог бы потянуться, вытянуть руки. На самом деле гроба нет, я словно мумия, запертая в воображаемом саркофаге.

Реален только мой страх.

Понимание этого должно принести облегчение, так ведь?

Маэстро меня похоронил. Он выловил из моей головы мой самый большой страх, я даже сам о нем не подозревал, и использовал это против меня. Боязнь быть похороненным заживо. Он похоронил меня заживо.

Он всегда ненавидел меня.

По сути, программы не могут иметь человеческих чувств per se[5]. Но они приближаются к этому.

Многие особо продвинутые обладают сознанием, мало отличающимся от нашего. А если изменить правила? Если позволить сознанию свободно развиваться?

С Маэстро что-то произошло.

Все эти годы я чувствовал его враждебность, его скрытое желание причинить мне боль. Я чувствовал это сердцем, чувствовал нутром. Сейчас ненависть вышла на поверхность…

«Шесть футов в глубину, — подумал я. — Единственный путь — это путь наверх».

Неважно.

Кто-нибудь мне поможет.

Нужно только дождаться.

Игра: кто кого пересидит.

Расслабься.

Держи себя в руках.

Тихо.

До чего же тихо.

Стук лопат смолк.

Ничего.

Я совсем один.

Дыши.

Хорошо, что я один.

Бояться нечего, кроме собственного страха.

Если только сердечного приступа.

Верно?

Страх и стресс.

У меня затекает тело?

У меня отнялась левая рука?

Может быть, в этом весь смысл?

Положить меня сюда, чтобы у меня случился сердечный приступ.

Мило и просто, Хэллоуина больше нет.

Успокойся. Мониторы школы следят за состоянием здоровья студентов, они должны будут оказать медицинскую помощь. Помнишь, как у Пандоры случился аппендицит? Они быстренько вытащили ее и в мгновение ока отправили в больницу.

Если я перестану подавать признаки жизни, сработает сигнализация.

Если, конечно, предположить, что она включена.

Если там нормальный персонал.

Та медсестра — Дженни, Джесси, Джоуси? — что она делала с моим аппаратом ВР?

Мне нужно выбираться отсюда.

Кто-то пытается меня убить — сначала выброс Каллиопы, теперь эта напасть. Либо сам Маэстро, либо тот, кто им управляет. Это заговор.

И не только против меня, против Лазаря тоже.

Возможно.

Но кто? Кто, кроме Маэстро, может хотеть моей смерти? У кого достанет силы?

Причины, средство и возможность.

Подумай.

Лежа под землей, я изо всех сил пытаюсь думать.

Нет.

Запомни, это не «под землей».

Запомни, это не «гроб».

Не поддавайся панике.

Если ударишься в ГВР, больно, хотя на самом деле твоя нога цела и невредима. Я помню, Эллисон мне рассказывал. При таком уровне погружения мозг желает считать окружение реальным. Тактильные ощущения передаются перчатками, но со временем весь организм начинает воспринимать виртуальность как реальность, создавая «фантомные» ощущения. Химические препараты, поступающие через капельницу, поддерживают эту реакцию, развивая внушаемость.

Нужно было внимательнее слушать Эллисона, тогда бы я понял процесс. Интересно, если мой мозг решит, что воздух закончился, я перестану дышать?

Нет, дыхание должно быть автономным. Я буду дышать, пока я жив.

Остановка дыхания во сне, подумал я. Тело по-разному контролирует дыхание во сне и при бодрствовании, иногда происходит сбой, и ты перестаешь ды…

У меня нет такой болезни.

Я впился ногтями в ладонь. Больно.

И?

Это ничего не доказывает.

Замечательно — сплю или не сплю? Что? Только посмотрите, я начинаю сомневаться в происходящем, а ведь я здесь всего несколько…

Сколько времени я здесь?

Время останавливается, когда тебя закопали. Нет ориентиров. Все равно что в одиночной камере. Дефицит сенсорных ощущений. Небытие надвигается на тебя, кажется, что ты жил здесь всегда. И всегда будешь жить здесь.

— Нэнни, который час?

Ее нет.

— Нэнни, как долго я здесь нахожусь?

Ни-ни.

— Сколько, Нэнни Поппинс? Который час?

Я принялся считать.

Одна Миссисипи, две Миссисипи, три Миссисипи…

Хоть что-нибудь считать.

… Четыре аллигатора, пять аллигаторов, шесть аллигаторов…

Что угодно. Лишь бы было начало и был конец. Если бы я знал, как долго он намерен держать меня здесь и сколько времени уже прошло…

… Семь гиппопотамов, восемь гипотенуз, девять гипоталамусов…

«Нет, у меня не получается, — сдался я, выдавливая из себя подобие улыбки. — Я пассажир на борту авиалайнера, я не в пилотской кабине, и если самолет разобьется, я ничего не смогу сделать. Только довериться судьбе».

Довериться судьбе и довериться Богу.

К сожалению, если не веришь в Бога, то выходит, что лайнером не управляет никто.

«Здесь не так уж плохо, — уговаривал я себя, — если забыть, что это гроб».

Когда снова увижу Маэстро, подумал я, я рассмеюсь ему в лицо. Скажу, что для меня это было пустяком. Он не сможет насладиться победой. Никто не сможет.

«Потому что смерть — часть меня, детка, я с ней родился, вырос, это мой терновый куст, как говаривал Братец Кролик. Родился и вырос. Могу еще раз повторить. На этот раз, стоя на голове».

А потом я его сотру.

Да я уже стер тебя, Маэстро.

Я заменю тот файл-стрелялку. Каждый раз, входя в ГВР, я смогу всадить пулю ему в голову и смотреть, как он зеленеет…

Нет, забудь об этом. Если уж я выйду отсюда, я ни за что не вернусь. Никогда. Здесь опасно. Похоже, опасной стала ГВР в целом. С 2001 года Маэстро саморазвивался в HAL.

HAL против Хэла.

И зачем мои родители отправили меня в эту школу, в которой запросто можно погибнуть? Что с ними? Почему их нет со мной?

А главное, где мой колокольчик? Разве у меня не должно быть колокольчика?

Не исключено, что это всего лишь легенда… про колокольчик…

Когда на английских кладбищах стало не хватать места, гробовщики начали использовать древние захоронения. Раскапывая старые могилы, чтобы делать новые, на крышках некоторых гробов они обнаружили царапины изнутри. Может быть, иногда мы хороним людей заживо?

Тогда родилось решение: к каждому трупу привязывалась веревка, через дырку в обшивке гроба веревка шла наружу, а там к ней приделывался колокольчик. Если кто-то в гробу просыпался, он мог позвонить в колокольчик.

Спасен колокольчиком!

Но здесь нет ни веревки, ни колокольчика.

И нет красавицы[6].

Что сейчас делает Симона? Преследует ли ее Маэстро?

Самонадеянно думать, что я единственная жертва его ярости. Она ходила в любимчиках, но ведь у нее тоже был перебойник. И Маэстро это знает. А этот выродок придерживается принципа равных возможностей, он мог закопать и ее, и Меркуцио, и Тайлера — всех.

Но зачем так ограничивать себя? Почему только закапывать? Ты закапываешь только гробовщика. Тай баловался наркотиками, почему бы не накачать его героином? Обстрелять Меркуцио стрелами или повесить. А Симона? Симона — Ипатия, с нее можно содрать кожу с помощью морских раковин.

Таков ли ход его мыслей?

Много ли придумал он испытаний для нас?

Что бы он ни сделал с ней, это будет на моей совести, ведь это я дал ей прибор.

Вот черт!

Ладно, может ей удастся перехитрить его. У нее ум острый как бритва.

Безусловно, мы все отсюда выберемся. И мы предъявим коллективный иск Гедехтнису. Это сблизит нас. Мы вместе уедем. На прекрасный настоящий остров. Например, на Фиджи, где ГВР появится только через много-много лет. Она будет врачом, а я — не знаю, чем я буду заниматься, — но мы будем счастливы там… нам будет спокойно… и…

Мы посмотрим друг другу в глаза…

Я впился ногтями в деревянные стенки гроба: я размышляю о будущей жизни с девушкой, которая считает меня неприятным человеком.

Кем я, черт побери, себя вообразил?

Габриель Кеннеди Хэллоуин.

Я жалкое насекомое, принадлежащее смерти, этот гроб — оболочка куколки.

Я расту под землей.

Я созреваю, набираюсь сил.

Когда придет мое время, я поднимусь.

Победителем?

Кажется, у меня галлюцинации. Вот что со мной происходит. Обычная вещь при одиночном заключении. Мозг начинает создавать нечто из ничего.

Лучше просто заснуть. Вздремнуть в земле, ха, ха. Раз уж ничем не могу себе помочь, лучше посплю. Забудусь.

Когда проснусь — буду свободен.

* * *

Исаак рассказывал мне, что молитва, в которой просят ниспослать решение проблем во сне, называется истикара.

Боюсь, я не совсем верно произнес слова молитвы.

Сердце колотилось, тело покрылось липким потом, во рту — кислый привкус. Понятия не имею, что мне приснилось, но проснулся я от собственного крика, я звал маму.

Оказалось, не так уж я и крут.

Обнаружив, что ты не так много можешь, как думал, становишься скромнее. Появляется горечь. И злость. Особенно сильна злость. Теперь я знаю, что такое беспричинная ярость.

Все от одиночества.

В подобных ситуациях только два варианта: одни боятся одиночества, другие наслаждаются им. Я думал, что принадлежу ко второй категории. Но это одиночество в гробу меня изменило. Маэстро сумел изменить меня, сделал из меня другого человека, и в этом человеке было то, что я всегда ненавидел.

Теперь он имеет власть надо мной.

Меня всегда преследовало опасение, что за мной следят, теперь же, когда мне предоставили полнейшее уединение, опасение это пропало, словно его и не было. Возможно, в этом весь смысл изоляции. Еще один урок — я нуждаюсь в людях.

— Сообщение от Маэстро.

Нэнни. Это была Нэнни.

— Выпусти меня отсюда, — прохрипел я.

Раздался голос Маэстро.

— Внимание, учащиеся. Я заявляю, что у каждого из вас есть право свободно высказываться в соответствии с правилами Гедехтниса, но я требую, чтобы вы никогда не называли меня Маэ$тро. Можете считать, что я слишком чувствителен. Вы расцениваете меня как безликое чудовище, тогда как на самом деле я — разумное существо, и у меня есть чувства, которые могут быть оскорблены, если постоянно демонстрировать свое грубое ко мне отношение.

И снова тишина.

Никто не ответил на мои призывы о помощи. Интересно, то, что я сейчас услышал, — голоса Нэнни и Маэстро, — было просто галлюцинацией?

У меня галлюцинации?

Где ты, Симона?

У меня в кармане зажигалка. Здесь, в гробу, кислорода достаточно, я мог бы зажечь ее. Один щелчок — и обивка загорится. А значит, я сгорю. Я буду гореть и ощущать это. Мой склонный к внушению мозг будет передавать всю боль, которую испытывает человек, сгорающий заживо, боль приведет к шоковому состоянию. Это будет очень страшно и больно, но, когда мое состояние будет зафиксировано контролирующей аппаратурой, сестра отключит меня от ГВР.

Хватит ли у меня храбрости сжечь себя заживо?

Пальцы нащупывают зажигалку. Где-то здесь. Вот она. Вытаскиваю. Подношу к уху. Трясу. Жидкости внутри достаточно.

Личное устройство, зажигалка, Zippo[7], нержавеющая сталь, модель 9.

Я держу ее на вытянутой руке, нажимаю.

Ничего. Щелчок. Снова ничего. Не потому, что жидкости мало, просто Маэстро сделал ее бесполезной.

Я приподнялся и начал биться головой о крышку, чтобы хоть что-то почувствовать. Я хотел причинить себе боль, чтобы уже не позволять себе тешиться глупыми надеждами. За каждый щелчок зажигалки удар головой.

Щелк, щелк, щелк — бах, бах, бах.

Какой-то новый звук присоединяется к моей простенькой симфонии. Какое-то царапанье.

— Эй?

Кто-то откапывает меня. Я здесь. Я…

Нет.

Нет и нет.

Звук внутри гроба.

Здесь есть что-то, кроме меня. Я подтягиваю ноги. Что за чертовщина?

Я стучу ногами, пытаюсь убить это нечто. Оно продолжает двигаться. По ноге на живот. Потом вверх но груди. Я хватаю его.

И мои пальцы начинают светиться… Ну и что?

— Пришел посмотреть, не умер ли я?

Паук кивнул стеклянной головой. Он разглядывал меня.

— Это и есть твоя работа, жучок? Я не Лазарь, я еще жив. Но раз ты здесь, может, поможешь мне?

Очень осторожно я погрузил в него пальцы. Вспыхнули иконки.

— Не бойся, — успокаивал я его.

На этот раз Пейс отнесся к моим манипуляциям спокойно. Он ни разу не попытался отползти. Сорок пять минут беззастенчиво пытаюсь взломать систему — и обнаруживаю проход. Я жму на кнопки, вгрызаюсь в интерфейс, словно краб.

В приглушенном свете появляются слова.

ГОСТЬ ДЕВЯТЬ ХЭЛЛОУИН ОТВЕЧАЕТ?

— Отвечает на что? — вслух поинтересовался я.

ГОСТЬ ХЭЛЛОУИН СКОМПРОМЕТИРОВАН

ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

— Будем надеяться, что это не так. Лучше скажи, как отсюда выбраться.

ГОСТЬ (ПОДЧИНЕННЫЙ) НЭННИ ДЕВЯТЬ СКОМПРОМЕТИРОВАНА ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

— Верно, она теперь не поможет, от нее никакого толку.

ДОМЕН ДЕВЯТЬ СКОМПРОМЕТИРОВАН ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

* * *

И эта мирная литания[8], время от времени разбавляемая кодом, повторялась снова и снова: ты сбрендил? Нэнни свихнулась? ваш мир гикнулся? Да, да и да. Он все спрашивал и спрашивал. Вынюхивал. Мне никак не удавалось установить что-то похожее на общение с Пейсом. Всякий раз, когда я пытался ввести ответ на вопрос, он его блокировал.

НЕСАНКЦИОНИРОВАННЫЙ ОБМЕН

«Обмани его, — сказал я себе. — Если я не могу привести паука в порядок, можно попытаться воспользоваться его растерянностью».

Препарирование живых тканей и разборка кода мало чем отличаются. Нужно просто закатать рукава и вперед. Насколько я понял, Пейс был как раз таким, как описывал его Эллисон: автономный щуп, который ищет и исправляет поломки.

Я провел курс лечения.

Значит, я — гость девять. В классе десять детей, я — девятый.

Белый альбом Биттлз, революция номер девять. Крутишь вперед, слышишь: «номер девять, номер девять», — крутишь назад: «включи меня, мертвец, включи меня, мертвец».

Я включу.

Переустановил домен, заменил цифру девять на… скажем, на цифру пять.

Все просто. И вот я на мосту Чинват.

— Я — твое сознание, — сказала проводница Трикси.

— Брось ты, — ответил я.

Я поднялся во весь рост, сжимая Пейса в руке. Слегка сгорбил спину, распрямил ноги.

— Где Тадж? — спросил я. Там был выход, который я знал.

Код, снова этот код. Каждое место в ГВР, каждый урок помечаются доменом. Первые десять кодов были отданы студентам, зато все остальное было перемешано без всякой видимой системы. Неаккуратно.

А, вот и лимбо на домене 666. Шутка программиста.

Какой-то стишок, бессмыслица.

Вот, нашел: ошибка в написании — Тджа Махалкх 1272. Здесь он соединяется…

Домен 7089. Опять бессмыслица. В списке только шесть тысяч доменов. Тогда я попробовал зайти с другой стороны. Запросил домен 7089. Ты кто?

В ответ я получил: ИИАГость9Комн7089.

Значит, ты — моя комната.

В Дебрингеме.

Вспомнилась выходка Меркуцио. Когда он включил ту новую игрушку, вся система разлетелась вдребезги, а меня швырнуло — среди всего прочего — в кабинку кафе «У Твена». Мне это не понравилось. Кто-то запрограммировал в ГВР мое любимое местечко? Запрограммировал мою комнату?

Но зачем?

Мне это очень не понравилось.

Легкое движение пальцев. Цифровая клавишная панель: набираю 7089.

… И я в своей комнате.

Вон дверь, вот капельница ВР, перчатки, очки, моя кушетка. Все на своих местах.

А также записка от Симоны.

И Пейс.

Я все еще сжимал его в руках.

— Хорошо, — сказал я.

Костюма гробовщика на мне больше не было, я был в моей старой одежде. Я снял очки, но не стал снимать перчатки. Выдернул иголку капельницы из руки. Мой разум бурлил, как океан во время шторма. Я пожевал резинку очков — лет с девяти этого не делал — и бросил их на пол. Они разбились. Пейс по-прежнему сидел у меня на руках, пальцы превратились в светящиеся иконки. Я открыл дверь и прошагал в школьный вестибюль.

По всей видимости, это и был домен 7091.

Сестра увидела меня. Увидела Пейса. Понеслась прочь.

Испугалась.

Замечательно.

Я приложил ухо к двери Симоны. Постучал.

По коридору спешили охранники. Они хотели задержать меня, но я размахивал пауком как ручной гранатой. А ну назад, ублюдки. Они немного отступили.

— Успокойся, сынок, — заговорил один из них. Дверь Симоны по-прежнему была закрыта.

— Расслабься. Никто не собирается причинять тебе вред.

Я поменял номер домена на 7090.

Комната Симоны. На стене грамоты за хорошую учебу вперемешку с семейными фотографиями. Награды за достижения в плавании. Учебники по медицине на столе. На стене портрет Эйнштейна с высунутым языком. А там старое любовное письмо от Лазаря.

Она была здесь.

Я отсоединил ее капельницу и постарался вытащить из ГВР. Очень осторожно. Всегда немного опасно пытаться вернуть кого-то в реальность. Как будить лунатика.

Ключ в замке!

— Просыпайся, Симона.

Дверь распахнулась, и ворвался Эллисон. Маэстро или Эллисон, теперь я не мог сказать, кто это. Пейс задергался и попробовал соскочить на пол.

— Не прикасайтесь ко мне, — предупредил я.

Эллисон (Маэстро?) поднял руки и постарался провести меня своей победоносной улыбкой — вроде все тип-топ, все просто отлично, — но в глазах его я уловил кое-что другое.

— Я ничего не собираюсь предпринимать, — заверил он меня, — я только хочу поговорить с тобой.

Я снова замахнулся Пейсом.

— Габриель, — сказал он.

— Хэллоуин, — поправил я его.

— Хэллоуин, — исправился он, — Хэл, ладно? Послушай, Хэл. То, что ты сейчас делаешь, нехорошо. Ты сильно расстроен. Тебе нужна помощь. И я могу тебе ее предложить. Но для начала положи свое оружие на пол.

— Оружие?

Чтобы Пейс не удрал, мне приходилось крепко держать его. Он был теплым и тяжелым.

— Просто положи его, чтобы мы могли поговорить.

— Это не оружие. Это стеклянный паук.

— Ну хорошо, стеклянный паук. Пусть будет так. Никто не хочет быть застреленным.

Что за бред он несет? И без того призрачное ощущение реальности стало расплываться в моей голове. Я ощутил вкус скисшего молока во рту.

— Это программа ГВР, — настаивал я. — Его зовут Пейс.

— Пейс?

Один из охранников, стоявших позади Эллисона, что-то шептал в переговорное устройство.

— Ты, знаешь, мне бы хотелось подойти поближе и глянуть на твоего паука, на Пейса. Можно?

— Попробуйте. Он сделал шаг.

Я нажал домен 7777. Просто наугад. Сайонара, блин.

Я стоял на берегу озера в огромном, заросшем травой парке. Это не Дебрингем. Множество статуй, памятников, театр под открытым небом. За парком — планетарий.

Я вздохнул свободней. Пейс тоже успокоился.

Все надписи были на испанском, хотя нет, не то, на португальском. «Monumento das Bandeiras», — прочитал я. Рядом приземлилась летающая тарелка фрисби. Мальчик в слишком больших дешевых солнечных очках подбежал забрать ее. Он что-то сказал. Я покачал головой. Я не говорю на этом языке.

— Вы американец? — спросил он на чистейшем английском.

Я кивнул.

— Я американец, и я заблудился. Где я?

— Это Parque do Ibirapuera,

— Бразилия?

Он посмотрел на меня поверх очков.

— Вы меня разыгрываете?

— Это Sao Paolo? Бразилия? Верно?

— Pois nao, — рассмеялся он. — Вы, что не знаете, где находитесь?

Я ничего не стал говорить.

— А что это у вас в руках?

— А это стеклянный… э-э-э… — Я вдруг забыл все слова.

Мне стало нехорошо, непонятно почему.

— Моя подруга жила в этих краях, — сообщил я мальчику. — Пандора. Может, она тоже играла во фрисби в этом парке. Когда ей было столько лет, сколько тебе сейчас, она уехала в Америку.

— В Голливуд?

— В Мичиган.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Извини, — сказал я. Я пошел прочь.

«Я нигде», — подумал я. А в голове у меня звучала песня в стиле лимбо. «Как же низко ты можешь опуститься? Как же низко ты можешь опуститься?»

Есть ли здесь хоть что-нибудь настоящее?

Хоть где-нибудь?

Ничего, пустота.

Полный ноль.

Я подошел к стенду с картой парка. Но я никак не мог отвести взгляд от буквы "о" в словах «Parque do Ibirapuera, Sao Paolo». Я все смотрел и смотрел, словно хотел прожечь ее взглядом, затеряться в ней, плыть и плыть вслепую. Я видел в ней не букву, а цифру ноль. Ноль я не воспринимал как число. Он означал для меня что-то совсем другое.

От нуля отнять ноль получится полая, пустая, тоскливая дыра.

Вход.

Что там говорил Г. П. Лавкрафт?

У врат ты не найдешь отдохновения.

— Как низко можем мы опуститься? — невнятно пробормотал я, мне было лень произносить слова.

Я поднял Пейса к солнечному свету. Установил домен 0.

С тихим шорохом, как будто кто-то перешептывался, все исчезло. И я стал свободен.

ПЕЙС ПЕРЕДАЧА 000013428493372

ГОСТЬ ДЕВЯТЬ ХЭЛЛОУИН НЕ ОТВЕЧАЕТ

ЗАПРОС

ЗАПРОС ЗАПРОС?

НЕИДЕНТИФИЦИРУЕМАЯ ОТСЫЛКА