Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

О чем пойдет речь в этой книге

Обращаясь к обычаям и нравам в Верхней и Нижней Шотландии в первой половине XVIII в., сэр Уолтер Скотт не только отдал должное романтической традиции в европейской литературе первой половины XIX в. В данном случае перед нами еще и любопытный пример эволюции образа шотландского горца. Скотт в своих исторических изысканиях и литературных опытах проводником в Горный Край, каким тот был во времена действия романа «Уиверли, или Шестьдесят лет назад», избрал современника и очевидца, никогда бы не наделившего «Робин Гудов» Хайленда теми удивительными качествами, которые вызывали восхищение образованной британской публики в первой половине XIX в.[1] Принимая активное участие в формировании романтической традиции восприятия Горной Страны, Уолтер Скотт в чем-то сам оказался под воздействием ее очарования.

И этот не только историографический факт по-прежнему играет важную роль в нашем восприятии прошлого[2]. По меткому выражению известного британского историка Т.Б. Маколея, до середины XVIII в. на Горную Шотландию смотрели «сквозь завесу предрассудков, которая затем сменилась яркими красками романтической поэзии, и было навсегда упущено время, когда могла быть нарисована во всей полноте истинная картина»[3].

И действительно, в первой половине XVIII в. в Соединенном Королевстве опубликовали более 50 различных по жанру и содержанию книг, представлявших географию, этнографию, политэкономию, историю, культуру Шотландии, — чуть меньше, чем за весь XVII в., но в три раза меньше, чем во второй половине XVIII в.[4] Лишь в следующей половине XVIII в. путевые заметки и дорожные дневники «открыли» рядовому читателю Хайленд.

В последние десятилетия феномен «открытия» Хайленда во второй половине XVIII — первой половине XIX в. плодотворно изучается зарубежной и отечественной исторической наукой[5]. Однако то же нельзя сказать о предыдущем периоде. Когда применительно к событиям 1688 г. на Британских островах говорят «Славная революция», то, кажется, дружно соглашаются с тем принимаемым многими «фактом», что она была такой еще и потому, что, помимо прочего, оказалась «бескровной» (выгодно отличаясь в этом смысле от бурной истории гражданских войн британского XVII в.). Но такая интерпретация революционных событий в действительности далека от реалий тех лет. В Горной Шотландии и Ирландии Славная революция увенчалась успехом только после подавления вооруженного сопротивления на гэльских окраинах в 1689–1691 гг. Окончательно революционное устроение вышло из-под угрозы реставрации изгнанных Стюартов только к концу 1759 г.

Такое положение дел во многом было связано с тем, что Шотландию и в начале XVIII в. отличало значительное региональное разнообразие, выражавшееся в разном понимании ее жителями социальных, экономических, политических норм и традиций.

С одной стороны, несмотря на перипетии революционного устроения в островных королевствах, 15 января 1707 г., после продолжительных и жарких дебатов, 110 голосами против 69 шотландский парламент принял решение о вступлении в унию с Англией. Английский парламент также принял этот договор, а через два дня королева Англии, Шотландии и Ирландии Анна Стюарт утвердила союз, коснувшись бумаги жезлом и заявив: «От наших подданных обеих наций мы желаем и ожидаем отныне, чтобы они обращались друг с другом со всем уважением и любезностью, чтобы всему миру стало ясно, что в своих сердцах они намерены стать одним народом»[6]. 1 мая 1707 г. договор вошел в силу и стал законом. Флаг Великобритании, как стало называться новое государство, удачно сочетал на синем фоне два креста — покровителя Англии святого Георгия и покровителя Шотландии святого Андрея — знаменитый «Юнион Джек», обозначающий британское присутствие и поныне. Такая приверженность друг другу Англии и Шотландии представляется следствием долгого и непростого сближения двух королевств, формально начавшегося с «унии корон» 1603 г., когда шотландский король Яков VI Стюарт стал еще и английским королем (как Яков I Стюарт). В этом смысле договор, объединивший в 1707 г. Англию и Шотландию, только укрепил давно существовавшие культурные, экономические и политические тесные связи между двумя королевствами.

С другой стороны, если протянувшаяся на равнинах от Глазго до Эдинбурга Нижняя Шотландия, Лоуленд, к 1707 г. во многом сблизилась с Англией (сохранив при этом традиционные институты страны в церковной, образовательной, юридической сферах), то Горная Шотландия, Хайленд, и после заключения унии сохранила фактическую культурную и политическую обособленность. Достижения и трудности Шотландии стали общим достоянием Соединенного Королевства, и вместе с ними — проблема Горной Страны, мятежности вооруженных и лояльных прежде всего собственным вождям кланов Горного Края — «Хайлендская проблема» Великобритании в конце XVII — первой половине XVIII в.[7]

Славная революция 1688 г. не только подвела черту под эпохой Реставрации монархии Стюартов, но и ускорила политическое объединение «британского архипелага». Однако прежде общим факторам британского единства еще предстояло проявить себя в Верхней Шотландии. Изгнанный в 1688 г. король Яков Стюарт призвал кланы Хайленда выступить за дело «законной династии»[8]. Это обращение к вождям и магнатам Горного Края за вооруженной поддержкой отчетливо обозначает не только границы реальной власти Лондона и Эдинбурга в Шотландии к концу XVII — началу XVIII в., но и пределы различавшихся социально-экономических и политических традиций и практик, бытовавших тогда по обе стороны Грэмпианских вершин.

В четырех из пяти выступлений сторонников изгнанных Стюартов горцы Шотландии приняли самое значительное участие. Поддержку делу лишившейся трона династии жители Горного Края оказали и в 1689–1691 гг., когда военные действия в Шотландии ограничивались главным образом Горной Страной; и в 1715–1716 гг., когда в решающем, хотя и нерешительном сражении якобитов в Шотландии, под Шериффмуром 13 ноября 1715 г., из 20 пеших полков и 8 конных отрядов Джона Эрскина, 6-го графа Мара, возглавлявшего армию Якова III (VIII) Стюарта, «старшего Претендента» на британский престол, 18 пеших полков составляли именно горцы; и в 1719 г., когда вооруженную силу восставших, за исключением испанского десанта в 300 человек, образовали исключительно жители Горной Страны; и в 1745–1746 гг., когда вступавшая в ноябре 1745 г. в Англию армия Карла Эдуарда Стюарта, «младшего Претендента», более чем на 40 % состояла из полков, сформированных горцами, и почти на 32 % — из частей, сформированных на феодальной основе в той же степени, что и на клановой. При этом в пеших полках (около 5000 человек против 500 в кавалерии) эта цифра достигала 79 % от их общего числа[9]. Во время попытки вторжения Якова III (VIII) Стюарта на Британские острова в 1708 г. его организаторы также рассчитывали на поддержку в Хайленде[10]. Поэтому не случайно, что армии «Претендентов» из Стюартов на британский престол в исторической памяти прочно ассоциировались с жителями Горной Страны[11].

После восстания якобитов, как стали называть сторонников изгнанных Стюартов, в 1715–1716 гг., впервые в их длинной череде завершившегося вторжением поддержавших претензии Стюартов горцев в Нижнюю Шотландию, а затем и собственно в Англию, правительство Соединенного Королевства было вынуждено не ограничиваться одним рассеиванием, пленением и наказанием жителей Горного Края (как в тех редких случаях прежде, когда это вообще было возможно). Потребовалось продолжительное военное присутствие в Хайленде, чтобы основательно утвердить военно-политический контроль правительства в этой части страны[12].

В то же время в конце XVII — первой половине XVIII в., когда укрывшаяся на континенте династия находила вооруженную опору главным образом в Горной Стране, правительственные чины и их агенты в Шотландии составили более сотни различного рода аналитических записок, отчетов, мемориалов и рапортов о положении на мятежной гэльской окраине[13]. Многие из этих сочинений принадлежали перу чинов, отвечавших за хайлендскую политику Лондона, их явных и тайных агентов. Именно эта аналитическая литература послужила источником основных сведений и рекомендаций при определении правительственных курсов в отношении британского присутствия в Горной Стране.

Таким образом, умиротворение Горной Шотландии сопровождалось не только увеличением числа британских гарнизонов, но и формированием определенного корпуса текстов (записки, рапорты, мемориалы, описания, отчеты, травелоги, памфлеты, военно-политическая корреспонденция), отражавшего восприятие края в Англии и значительной части Нижней Шотландии и послужившего идеологическим обоснованием для политики Лондона на гэльской окраине. Их разбор помогает понять, как на Горную Страну и горцев смотрели из Лондона, как британские чины «прочитывали» действительность Горной Шотландии в 1689–1759 гг., в какой степени такое «прочтение» формировало политику Лондона в крае[14].

Кроме того, растет интерес историков к изучению природы, характера и особенностей взаимодействия гуманитарного знания и политической власти в рамках колониальной и окраинной политики европейских держав эпохи раннего Нового времени в целом. При этом их усилия по экономической модернизации, политическому переустройству, социальной инженерии, формированию новой идентичности и укреплению лояльности в заморских колониях и на внутренних окраинах метрополий являются предметом пристального интереса не только среди профессиональных историков[15]. Современная антропология (как область профессионального научного знания) и гуманитарные интервенции (как область провокационной политической практики) в иной этнокультурной среде состоят между собой во многом в тех же отношениях с точки зрения содержания и характера познавательных практик, что и колониальное знание о новообретенных землях и империализм эпохи Просвещения и первых глобальных империй[16].

Обилие этих типологически и содержательно сопоставимых примеров позволяет выводить генеалогию такого колониального знания от лидеров империалистической гонки раннего Нового времени к мировым и региональным державам современного мира, в той или иной мере также реализующим в своей внешней и внутренней политике различные колониальные и имперские практики[17]. Обращение к историческим прецедентам способствует лучшему пониманию их специфики на современном этапе.

Разумеется, существует вполне определенная разница между профессиональными гуманитарными исследованиями и работами, обслуживающими интересы и нужды отдельных держав. Однако с точки зрения исторического анализа в сложной и многогранной области (пост) колониальных и имперских исследований эти сочинения представляют собой весьма продуктивный объект для изучения стремительно набиравшей вес в рамках проекта Просвещения политики знания. В том числе в вопросах, связанных с особенностями и характером колониальных народов.

В этом плане опыт решения «Хайлендской проблемы» посредством интеллектуальной колонизации Горной Шотландии ответственными за ее умиротворение чинами, пытавшимися вскрыть конфликтный потенциал местных социально-экономических, политических, культурных норм и традиций и соотнести их с принципами, провозглашенными Англо-шотландской унией 1707 г., представляется сейчас особенно важным для изучения, особенно в свете современных проблем регионализма, сепаратизма и интеграции на государственном, региональном, глобальном уровнях.

Игнорирование регионального своеобразия затрудняет правильное понимание исторического опыта и логики современных событий, препятствуя интеграции и испытывая на прочность единство государств. Между тем изучение интеллектуальной колонизации Горной Страны в свете британского присутствия в крае позволяет вписать ее в более широкий процесс модернизации Шотландии в XVIII в. в рамках Соединенного Королевства и, шире, Британской империи, дополнив представления о его содержании, характере и формах пониманием значения и роли колониального знания в умиротворении и реформировании гэльской окраины; формировании универсальной британской идентичности в общеимперском контексте одновременно как продукта и инструмента этой модернизации.

Как соотносились формирование региональной, национальной и имперской идентичностей в Великобритании и картографические практики в Горной Стране в рамках усилий британских чинов и их местных агентов по географическому воображению гэльской окраины и определению географических и этнокультурных границ «Хайлендской проблемы»?

Какие основные категории и способы этнографической классификации жителей Горного Края, аргументы и риторические приемы ее обоснования были выработаны в ходе решения «Хайлендской проблемы»? В чем проявлялась связь дискуссий по поводу этнографического содержания «Хайлендской проблемы» и интересов военных и штатских чинов в Хайленде, правительства в Лондоне и представителей местных элит?

Что представляли собой особенности осмысления чинами, правительством и представителями местных элит феодально-клановых отношений в Горной Шотландии как основного содержания политэкономии «Хайлендской проблемы»? Как эти представления пытались использовать и корректировать с помощью рационализирующего статистического описания в рамках интеллектуальной колонизации Горной Шотландии?

Как военные и штатские чины на службе в Шотландии, их агенты, представители местных элит и правительство в Лондоне смотрели на значение и возможности колониального знания о географических, этнографических и политико-экономических особенностях «Хайлендской проблемы» в умиротворении и реформировании Горной Страны? Как соотносились между собой теоретические построения британских чинов, представителей местных элит и правительства в Лондоне по реформированию социально-экономических, политических, культурных традиций горцев и практические меры по решению «Хайлендской проблемы»?

Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо обратиться к изучению хайлендской политики Лондона по расширению и укреплению британского присутствия в Горной Стране, сделав основной упор на интеллектуальную колонизацию Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. как совокупности аналитических практик и риторических приемов, необходимых для приобретения и применения колониального знания в умиротворении и реформировании Горной Страны, в полемике чинов по поводу колониальной и окраинной политики Лондона. Настоятельно необходимо, таким образом, выявить и изучить характер, логику и содержание интеллектуальной колонизации Горной Шотландии, а также ее роль и значение в решении «Хайлендской проблемы». Этому и посвящена настоящая книга, предлагаемая вниманию читателей.

Категории анализа, понятия, методология

Основные категории анализа и понятия, применяемые в исследовании, требуют дополнительной конкретизации. Интеллектуальная колонизация Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы» Великобритании в 1689–1759 гг. понимается как аспект расширения британского присутствия в Горной Стране. Имеются в виду ее воображаемое присвоение, аргументация хайлендской политики Лондона, а также инициированные властями сбор, систематизация и анализ сведений о крае, необходимых для решения «Хайлендской проблемы».

Возможности использования этого колониального знания военными и штатскими чинами, их агентами и заинтересованными представителями местных элит позволяют говорить об интеллектуальной колонизации Горной Шотландии и как о способе аргументации в политической полемике — как по поводу решения «Хайлендской проблемы», так и в связи с колониальной политикой Великобритании за океанами.

Понятие «британское присутствие» применительно к Горной Шотландии после заключения Англией и Шотландией унии в 1707 г. может вызвать удивление. Однако в исследовании оговаривается содержание этого казуса. Принятые в историографии обозначения подобного рода (британское присутствие в Ирландии после унии с Великобританией в 1800 г.) также подтверждают правомерность такого терминологического выбора.

Используемые в работе названия — «Верхняя Шотландия», «Горная Шотландия», «Горная Страна», «Горная Область», «Горный Край», «Хайленд» — обозначают регион Шотландии (северо-западнее Грэмпианских гор вместе с островами западного побережья), границы которого определялись пределами распространения социокультурных практик местного населения, основанных прежде всего на феодально-клановой системе, формировавшей социально-экономический, политический и культурный облик этого края.

Понятие «Хайлендская проблема», как уже отмечалось, представляет собой устоявшийся в англоязычной историографии термин, обозначающий обусловленные региональной спецификой трудности централизации государственной власти в Горной Шотландии в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени.

Методологическая основа исследования характеризуется широтой тематических и дисциплинарных границ, позволяющей рассматривать его объект и предмет «как на перекрестках социально-гуманитарных наук, так и в общем пространстве научного знания»[18]. Особенности процесса интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. обусловили необходимость обращения к анализу взаимоотношений различных типов и стадий цивилизационного развития, вопросам формирования национального самосознания, изучению роли элиты в модернизирующемся обществе, трансформациям культурной и национальной идентичности под давлением иной модели общественно-исторического развития, роли гуманитарного знания в эпоху Просвещения и первых глобальных империй.

Изучение этих узловых проблем современных гуманитарных наук в рамках темы предлагаемой работы было бы невозможно без обращения к методам новой исторической науки, разработанным в результате целого ряда «поворотов» в развитии гуманитарного знания во второй половине XX в., включая «антропологический», «лингвистический», «культурный», призывающие изучать восприятие мира, поведение человека в прошлом в контексте всей совокупности социально-экономических, политических, культурных практик, принятых в изучаемом обществе в данное время.

В частности, важное значение для исследования имеет проблема культурного перевода, акцентирующая внимание не на событии и/или явлении, а на их отображении в сознании и последующей репрезентации. Именно эти культурные и интеллектуальные практики рассматриваются в рамках «культурного поворота» в исторической науке как исторический факт. В результате применение этого методологического подхода к анализу характера и логики интеллектуальной колонизации Горной Шотландии позволило дать более «плотную» (используя понятие антрополога Клиффорда Гирца), более разноплановую и более контекстную данной эпохе историю решения «Хайлендской проблемы», а выводы сделать более взвешенными.

С методологической точки зрения в изучении окраинной и колониальной политики государства раннего Нового времени в процессе консолидации политической власти важное место занимают труды по истории этого института. Властные отношения в эту эпоху приобретают во многом новый характер. Для его описания французский философ, историк и социолог Мишель Фуко предложил использовать концепцию «дисциплинирующей власти», которая вполне прилагаема к хайлендской политике Лондона в конце XVII — первой половине XVIII в. Отличающее ее «искусство распределений» предстает как искусство управления, например, в контексте статистических обозрений Хайленда. Фуко, заимствовавший его подходы американский филолог, историк и публицист палестинского происхождения Эдвард Вади Саид и другие (Джозеф Митчелл, Бруно Латур), приравняв знание к власти на методологическом уровне, заложили основы концепции интеллектуального завоевания, объединившей «научный» империализм и проект Просвещения, и оказали значительное влияние на активно формировавшиеся под влиянием стремительного распада европейских колониальных империй во второй половине XX в. методы постколониальных исследований[19].

Исследовательская оптика, применяемая в данной работе, требует дополнительного комментария в связи с методологическим прорывом в этой области в 1970–1980-е гг. В конце 1970-х гг. Саид, опираясь во многом на теоретические положения Фуко, задал новые рамки изучения взаимоотношений культуры и власти, определяя их через роль литературных произведений в укреплении идеологических основ империализма в эпоху Нового времени. В конце 1983 г. Эрих Хобсбаум предложил концепт «изобретенной традиции», связав создание наций с формированием объединяющих «традиционных» историко-культурных начал этого воображаемого сообщества[20]. Последнее — аналитическая категория, предложенная в том же году другим британским историком, Бенедиктом Андерсоном, и использованная Хобсбаумом при выработке концепции «изобретенной традиции»[21]. Для современных исследователей империй и национализмов концепции Саида, Хобсбаума и Андерсона по-прежнему являются обязательным методологическим чтением и часто отправной точкой научного поиска.

Однако наша трактовка их исследовательского потенциала имеет ряд принципиальных отличий. В отличие от схематичной концепции «дисциплинирующего государства» Фуко, настоящее исследование предполагает выяснение того, кто именно представлял это государство в каждый конкретный момент умиротворения Горной Страны в 1689–1759 гг. В противном случае познавательные возможности идей Фуко будут ограничены выявлением еще одного примера, подтверждающего его необоснованную исходную позицию о всесилии государственной власти в связи с чрезмерным значением, которое он придавал идеальным моделям анализа, что, в свою очередь, приводило к схематизации исторического процесса и сужению возможностей компаративных исследований[22].

При этом, отталкиваясь от двойного методологического видения проблемы реформирования Горного Края Кристофера Бэйли («улучшения» как выражение мышления эпохи Просвещения и как практические меры по социальной инженерии), к анализу различных форм интеллектуальной колонизации Хайленда целесообразно подойти не только как к аналитическим инструментам, способам постижения местных реалий, но и как к способам, инструментам социальной инженерии на гэльской окраине — одновременно как к технике власти и процедуре познания, о чем писал и Фуко[23].

В отличие от Саида, мы не сводим постижение «другой» реальности лишь к ее интерпретации в интересах господства и подчинения (интеллектуальная колонизация Хайленда была не только способом расширения британского присутствия в крае, но и средством использования горцами институтов британского государства, административного аппарата и армии).

Имея в виду в том числе недавние исследования шотландских коллег, невозможно согласиться с тем, что до изобретения романтической версии шотландской истории шотландский горец, как полагает Хью Тревор-Рупер, один из авторов организованного в 1983 г. Хобсбаумом сборника, принадлежал миру гэльской Ирландии. Горная Страна, по его мнению, была лишена культурной специфики, что упрощает представление об историческом контексте решения «Хайлендской проблемы»[24].

Касаясь концепции воображаемых сообществ Андерсона, необходимо учитывать, что, хотя она описывает модель нациестроительства в рамках отдельного национального государства, имперская идентичность европейских империй эпохи раннего Нового времени формировалась во многом по тому же самому принципу.

Продуктивным ответом на методологические вызовы «поворотов» современного гуманитарного знания и постколониальных исследований стала новая история империй, постулируемая в качестве альтернативы нарративу центра и власти, с одной стороны, и нации и национального государства, с другой[25]. Когда речь идет об имперском измерении интеллектуальной колонизации Горной Шотландии, о Горной Стране как лаборатории империи в связи с перенесением хайлендского опыта в заморские владения британской короны, методологические возможности обращения к новой истории империй представляются весьма перспективными.

Речь идет об исторической реконструкции сложной ткани взаимоотношений Лондона, военных и штатских чинов на шотландской службе и представителей местных элит как в Лоуленде, так и в Хайленде в контексте интеллектуальной колонизации гэльской окраины; об учете асимметрии административных и правовых норм и традиций в Горной Стране; об отношении к интеллектуальной колонизации как к теории и практике социальной инженерии и способу расширения британского присутствия в Хайленде; о роли и значении колониального опыта чинов в его умиротворении и реформировании (ирландские корни генералов Уэйда и Блэнда); о реакции местных элит на политику Лондона; о пересечении и связи имперской экспансии за океанами с решением «Хайлендской проблемы».

Помимо конкретно-проблемных методов исследования в работе использовались общенаучные (анализ и синтез, индукция и дедукция, описательный, количественный, сравнение и аналогия) и специально-научные (историко-генетический, историко-сравнительный, историко-системный, историко-типологический) методы.

В частности, историко-сравнительный метод позволяет рассмотреть интеллектуальную колонизацию Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы» как в контексте окраинной политики европейских государств раннего Нового времени, так и в свете колониальной политики Великобритании за океанами. Изучение вопроса в таком компаративном ключе создает благоприятные возможности не только для определения характерных особенностей формирования и применения колониального знания о Горной Стране в хайлендской политике Лондона, но и для изучения его динамики и эволюции, что способствует выявлению определенных закономерностей интеллектуальной колонизации гэльской окраины.

Особое значение имеет историко-системный подход. Его применение позволяет раскрыть целостность объекта и предмета исследования, выявить многообразные типы, формы связей между ними и свести их в единую историческую картину. Таким образом, изучение интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в. напрямую связано с учетом всех остальных аспектов решения «Хайлендской проблемы». Кроме того, системный характер изучения заявленной темы исследования предполагает рассмотрение различных направлений, форм и способов формирования и применения колониального знания о крае в тесной связи с анализом его функционирования и транслирования на различных уровнях принятия решений по умиротворению и реформированию гэльской окраины.

В целом исследование осуществлялось на основе принципов историзма, конкретности и системности, в соответствии с которыми интеллектуальная колонизация Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в. в ходе решения «Хайлендской проблемы» изучается как процесс, в изменении и развитии, что позволяет изучать влияние отдельных военных и штатских чинов, их агентов и представителей местных элит на Корону и правительство в Лондоне, с одной стороны, и обратное воздействие внутренней и внешней политики Великобритании на них, с другой, в свете заявленной темы исследования.

Свидетельства источников, оценки и споры исследователей

Источниковая база исследования включает опубликованные документы и архивные материалы, хранящиеся в фондах Британской библиотеки (Лондон), Национального архива (Кью), Библиотеки Хэллворда (Университет Ноттингема), Национальной библиотеки Шотландии (Эдинбург), Национального архива Шотландии (Эдинбург) и Шотландской национальной портретной галереи (Эдинбург).

При этом часть документации дублируется, что позволяет последовательно сопоставить позиции ключевых фигур в интеллектуальной колонизации Горной Шотландии при решении «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. в диалоге с разными чинами, министрами, ведомствами. Кроме того, необходимо отдельно отметить, что источники по теме исследования в некоторых из указанных архивов и библиотек образуют самостоятельные комплексы документов, что создает благоприятные возможности для их всестороннего, комплексного анализа[26].

Комплекс использованных источников включает письменные и изобразительные материалы, многие из которых впервые введены в научный оборот или практически не привлекались для изучения поставленных в книге проблем. Для характеристики комплекса использованных источников целесообразно классифицировать их по видам и разделить по степени значимости для исследования на несколько групп. К письменным документам относятся аналитическая литература; официальная и частная корреспонденция; государственно-правовые акты и журналы парламентских сессий; следственные материалы и материалы судебных процессов; манифесты, резолюции и прокламации; мемуары и воспоминания; путевые заметки, дорожные дневники, хорографические сочинения; памфлеты, публицистика, художественная проза; трактаты; оды, поэмы и проповеди; военные уставы и наставления. Изобразительные материалы представлены портретной живописью и картографическими материалами: обычными и военными топографическими и этнографическими картами, планами фортов и укрепленных казарм, схемами сражений.

Аналитическая литература, представленная мемориалами, рапортами, отчетами, обозрениями о положении в Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в., занимает особое место в раскрытии заявленной нами темы исследования. Источники этого типа практически неизвестны российским историкам и крайне слабо проработаны или вовсе не исследованы в зарубежной историографии. В результате в существующих работах отсутствует полноценный анализ содержащегося в этих документах материала, отсутствует оценка их роли и значения в интеллектуальной колонизации Горной Страны в ходе решения «Хайлендской проблемы».

Важнейшие аналитические сочинения, принадлежащие перу наиболее влиятельных и деятельных в Горном Крае в 1689–1759 гг. военных и штатских чинов, их агентов и представителей местных элит, представлены мемориалами Саймона Фрэзера, лорда Ловэта и вождя клана Фрэзер, лордов-клерков Сессионного суда Шотландии Джеймса Эрскина, лорда Грэнджа и Эндрю Флэтчера из Сэлтоуна, лорда Милтона; записками лорда-адвоката, затем лорда-президента Сессионного суда Шотландии Данкана Форбса из Каллодена; лэрда Никола Грэма Гэртмора; рапортами командующих королевскими войсками в Шотландии генерал-майоров Хью Маккея из Скоури и Джорджа Уэйда, капитан-генерала Уильяма Августа, герцога Камберленда, и генерал-лейтенанта Хамфри Блэнда[27].

Именно эти активные участники интеллектуальной колонизации Горной Шотландии сформулировали основные категории описания и анализа «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. и применили их на практике в процессе умиротворения и реформирования Горного Края. Значение и познавательные возможности составленных ими документов, таким образом, состоят в том, что позволяют увидеть конечные, итоговые результаты накопления, отбора и анализа колониального знания о мятежной гэльской окраине.

При этом большое внимание уделяется разбору аргументации, выбору стратегии доказательства необходимости следовать тому или иному курсу в решении «Хайлендской проблемы», личным и политическим мотивам авторов. Особый интерес в этой связи представляют столкновения мнений, в которых дискурсивные стратегии становились наиболее явными, заочные дискуссии чинов в результате единовременного представления ими своих соображений правительству в Лондоне.

Так вырабатывалось колониальное знание о Горной Стране в 1724 г., когда Корона поручила генералу Уэйду перепроверить сведения, приведенные в мемориале лорда Ловэта, о чем командующий доложил в своем рапорте, а королевские министры поручили изложить свою версию состояния Хайленда представителю гражданской администрации Шотландии лорду Грэнджу, чтобы сопоставить ее с информацией, собранной в крае командующим. Схожим образом комментаторы конкурировали между собой и после подавления последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг.

Аналитические сочинения активных участников интеллектуальной колонизации Горной Страны ограждают необходимые в интересах полноты предпринятого исследования позиции фигур, занимавших разное положение в местной среде и вместе с тем связанных общими интересами. Лорд Ловэт был уроженцем Хайленда и олицетворял «Хайлендскую проблему» в конце XVII — первой половине XVIII в. Лорд Грэндж занимал ответственный пост в гражданской администрации Шотландии и служил Короне в бурное время якобитских восстаний. Генерал Уэйд исполнял обязанности командующего в Шотландии, где столкнулся с необходимостью решать многие вопросы не только военного, но и административного характера, в конечном итоге выработав стратегию расширения британского присутствия в Горной Стране и решения «Хайлендской проблемы», которой его преемники на этом посту во многом придерживались вплоть до окончательного исчезновения якобитской угрозы к концу 1750-х гг.

Следующей по значению группой аналитических сочинений о состоянии Горной Шотландии и мерах по решению «Хайлендской проблемы» являются мемориалы и рапорты, представленные в Лондон не высокими чинами, а рядовыми исполнителями программ умиротворения мятежного края. В отличие от комментариев лордов Грэнджа и Милтона или генералов Уэйда и Блэнда, эти документы фиксируют не социально-экономический, политический, культурный идеал развития Хайленда, а реалии, характерные для Горной Страны во времена якобитской угрозы. Эти источники представляют особый интерес для изучения повседневных методов и способов интеллектуальной колонизации гэльской окраины, реакции вождей и магнатов, их клансменов и вассалов на попытки властей решить «Хайлендскую проблему» и реформировать край.

В этом смысле значительный интерес представляют отчеты и обзоры оценщиков и управляющих, работавших под началом Комиссии специальных уполномоченных по конфискованным имениям в Горной Шотландии[28]. Эти документы позволяют составить представление о том, в каких категориях реформаторы анализировали содержание «Хайлендской проблемы» на начальном этапе сбора и систематизации сведений о крае. С одной стороны, в них содержится характеристика особенностей социально-экономической и военной организации клана до перехода хайлендской политики Лондона в фазу решительного реформирования местных порядков и окончательного решения «Хайлендской проблемы». С другой стороны, эти отчеты и обзоры последовательно фиксируют изменения, происходившие в шотландских горах в результате умиротворения и реформирования края.

Таким образом, при изучении интеллектуальной колонизации Горной Страны в ходе решения «Хайлендской проблемы» можно проанализировать механизмы и логику всей цепочки культурного перевода британскими чинами местных реалий на язык политики, принятый в остальном королевстве, — от оценщиков и управляющих, их агентов в местной среде, к высшим гражданским чинам и командующим королевскими войсками в Шотландии и далее к Короне, правительству и парламенту в Лондоне.

Кроме того, эти документы свидетельствуют, что общие цели, которые ставились перед Комиссией по конфискациям после подавления мятежей якобитов в 1716 и в 1746 гг., были реализованы по-разному и имели различное значение для решения «Хайлендской проблемы».

Уникальность эпистолярного наследия для изучения интеллектуальной колонизации Горной Страны в конце XVII — первой половине XVIII в. заключается в том, что оно позволяет взглянуть на ситуацию в Хайленде глазами участвовавших в умиротворении края чинов, их агентов, а также представителей местных элит в процессе повседневной деятельности на мятежной гэльской окраине[29]. Сопоставление их корреспонденции с аналитической литературой разного уровня создает благоприятные возможности не только для выявления преемственности и новаций в подходах к решению «Хайлендской проблемы», но и для уточнения характерных особенностей представлений о роли и значении экспертного знания о крае, о возможностях и пределах его применения.

Показательным примером с точки зрения значения корреспонденции как источника для предпринятого исследования служит эпистолярное наследие Форбса из Каллодена, лорда-адвоката с 1725 г., затем лорда-президента Сессионного суда Шотландии с 1737 г. Масштабы его переписки впечатляют. Из 485 писем Форбсов из Каллодена между 1690 и 1747 гг. 216 писем фиксируют события между крупнейшими мятежами якобитов 1715–1716 и 1745–1746 гг. 201 из них непосредственным образом (включая корреспондентов — военных и гражданских чинов, вождей и магнатов Горного Края) связано с Хайлендом. 112 писем из этих 201 принадлежат перу либо адресованы лэрду Каллодену, а 30 из этих 112 писем представляют собой по форме, сути и содержанию мемориалы и рапорты на имя государственных секретарей и чинов, курировавших антиякобитскую агентурную деятельность (остальные письма к этим отчетам имеют прямое отношение как по кругу обсуждавшихся проблем, так и по вопросам позиции официальной шотландской администрации и фактических местных властителей)[30].

Фамильная корреспонденция Форбсов до мятежа 1715–1716 гг. и Данкана Форбса в мятежные 1745–1746 гг. и после расширяют наши представления об эволюции подходов к реализации и практическому применению результатов интеллектуальной колонизации Горной Страны в виде различных планов по расширению присутствия Короны в Хайленде.

В том, что касается информативных возможностей такого рода источников, как официальная корреспонденция, необходимо отметить обширную переписку Джорджа Мелвилла, 1-го графа Мелвилла, государственного секретаря по делам Шотландии в 1689–1691 гг., Уильяма Энна Кеппела, 2-го графа Эбемарла, командующего королевскими войсками в Шотландии в 1746–1747 гг., и Эндрю Флэтчера из Сэлтоуна, лорда Милтона, лорда-клерка Сессионного суда Шотландии в 1746–1748 гг.[31] Почти 562 письма из 588 в эпистолярном наследии графа Мелвилла затрагивают вопросы умиротворения Хайленда (совпадая по времени с первым восстанием сторонников Якова Стюарта), 201 письмо графа Эбемарла и 52 письма лорда Милтона посвящены исключительно проблемам умиротворения края, вновь вставшим перед правительством во весь рост с подавлением мятежа 1745–1746 гг.

Таким образом, переписка этих военных и штатских чинов способствует более точному анализу закономерностей и особенностей британского присутствия в Горной Шотландии в 1689–1759 гг., помогает многограннее представить процесс решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., а следовательно, и рамки интеллектуальной колонизации гэльской окраины благодаря установлению круга респондентов ответственных за умиротворение Горного Края чинов, их агентов, министров в Лондоне и заинтересованных представителей местных элит.

С другой стороны, необходимой для полноты исследования представляется корреспонденция, например, Джорджа Локхарта из Кэрнуэза, одного из важнейших резидентов агентуры «старшего Претендента» в Шотландии. Из 129 писем 23 связаны с британским военным присутствием в Горной Стране, 15 из этих 23 за август-декабрь 1725 г. позволяют составить подробное (подтверждающее сообщаемые командующим королевскими войсками в Шотландии сведения) представление об участии горцев в процессе их разоружения генералом Уэйдом[32].

И конечно, самый живой интерес для любого исследователя Горной Шотландии первой половины XVIII в. представляет эпистолярное наследие капитана Эдуарда (Эдмунда) Барта, одного из интендантов в Горной Стране при генерале Уэйде и инспектора конфискованных имений в Хайленде[33]. В фокусе анализа — письма не просто чужестранца в Горной Стране, но англичанина, не просто стороннего наблюдателя, но военного чина, не просто офицера, но интенданта, сборщика налогов с конфискованных у вождей якобитов имений, хотя в полковых списках того времени имя капитана Эдуарда (Эдмунда) Барта не значится[34].

Капитан вознамерился познакомить анонимного (вполне реального, если верить первым издателям писем) столичного приятеля (столь же уместно предположить, что это лишь весьма популярная в ту эпоху литературная форма письма) не с «предрассудками» и расхожими мифами о Горной Стране, а с известными ему в силу различных служебных обязанностей сторонами жизни на гэльской окраине[35]. Познавательные возможности этого единственного в своем роде источника первой половины XVIII в. о состоянии Хайленда в передаче как восприятия британским агентом реалий, так и собственно фактов повседневной жизни умиротворяемого края (не таким высоким военным чином, как генерал Уэйд, но более свободным в суждениях от официальных условностей) очень значительны.

«Письма джентльмена с севера Шотландии» считаются одним из немногих подробных свидетельств очевидца о нравах и обычаях жителей Горной Страны между крупнейшими выступлениями якобитов в 1715–1716 и 1745–1746 гг. Характерное, хотя и не вполне справедливое замечание оставил в этой связи Роберт МакКиннон: «Основные источники о Хайленде времен принца Карла Эдуарда Стюарта происходят от двух человек: Данкана Форбса из Каллодена, лорда-президента Сессионного суда, и английского солдата, капитана Эдуарда Барта»[36]. Почти полвека спустя Чарльз Уизерс, во многом пионер в смежной и динамичной области исторической, политической, этнокультурной и лингвистической географий Шотландии, в схожей манере рекомендовал новое издание «Писем»[37].

В этой связи остается только добавить, что даже в относительно недавнем обзоре К.В. Шьюзер, призывающем к привлечению более широкого круга источников при изучении якобитских восстаний, упоминается корреспонденция, имеющая отношение к разоружению Хайленда весной 1716 г., рапорт генерала Уэйда 1725 г. о положении в Горной Шотландии (наименее значимый среди известных рапортов этого командующего в Шотландии), но при этом ни разу не говорится о возможности использовать эти и другие документы эпохи, включая «Письма джентльмена с севера Шотландии», в изучении интеллектуальной колонизации Горной Страны в качестве самостоятельного исторического феномена[38].

Сложность работы с этим крайне примечательным документом эпохи заключается в том, что определить его репрезентативность в качестве образчика полевого исследования в рамках интеллектуальной колонизации края весьма затруднительно. С одной стороны, капитан Барт предстает одним из наиболее деятельных офицеров генерала Уэйда в Горной Шотландии[39]. С другой стороны, большая часть достоверных сведений о капитане связана с «Письмами». История и обстоятельства их создания и последующих публикаций — это во многом и есть документально подтвержденная история капитана Эдуарда Барта. Биография как источниковедческий анализ оказывается едва ли не единственным решением данной проблемы.

Обращение к парламентским документам дает возможность составить представление об отношении коммонеров к политике правительства в Горной Шотландии, роли и значении присутствия Короны в Хайленде. При этом законодательные акты воплощают собой результаты работы парламентских сессий, а официальные журналы обеих палат парламента отражают состав участников, повестку сессии, стадии прохождения биллей[40].

Показательным представляется поведение парламентариев при вотировании военных бюджетов, а также актов о разоружении, амнистии и конфискациях в Горной Стране, что позволяет выявить динамику финансирования Лондоном отдельных мероприятий программ британского присутствия в крае в конце XVII — первой половине XVIII в. и степень заинтересованности властей в решении «Хайлендской проблемы»[41]. Анализ парламентских документов позволяет реконструировать законотворческую деятельность и процесс принятия решений в хайлендской политике Лондона, основанных на результатах интеллектуальной колонизации Горной Шотландии — с точки зрения парламентской деятельности уточнить, каким образом соотносились между собой теория и практика решения «Хайлендской проблемы».

Государственно-правовые акты проясняют, какими Лондон желал видеть результаты британского присутствия в Горной Стране[42]. Напротив, манифесты, резолюции и прокламации демонстрируют желательную картину на фоне действительной с точки зрения изгнанных Стюартов[43]. При этом первые, таким образом, юридически фиксируют некоторые результаты интеллектуальной колонизации края, которые вошли в обиход официальных властей в качестве аналитических инструментов (например, категория «клан»). Вторые отражают претензию «Претендентов» и их сторонников на знание и понимание нужд и чаяний шотландского народа, в том числе горцев Хайленда (с точки зрения специфики их социального устройства).

Резолюции приведших кланы под штандарт «младшего Претендента» вождей дают возможность расширить представление об основе армии Карла Эдуарда Стюарта и ее возможностях в противостоянии регулярным частям британской армии в Хайленде в 1745–1746 гг., а это — оценка достигнутых результатов и нереализованных возможностей британского присутствия в крае в предшествующие десятилетия из самых взыскательных уст, пожалуй, во всем Соединенном Королевстве в то время[44].

Значительным исследовательским и познавательным потенциалом обладают следственные материалы и материалы судебных процессов по делам о государственной измене, в которых были замешаны шотландские горцы (бунт в 43-м (с 1749 г. 42-м) Королевском (с 1758 г.) горцев пешем полку «Черная стража» в 1743 г. против вывода из Горной Страны; связь с якобитами лорда Ловэта во время мятежа 1745–1746 гг.; история разгрома «армией горцев» командующего королевскими войсками в Шотландии генерала сэра Джона Коупа в 1745 г., в результате попавшего под трибунал)[45]. Эти документы демонстрируют, как власти оперировали категориями описания социальной реальности Горной Шотландии, выработанными или наполненными новым содержанием в ходе интеллектуальной колонизации края.

В этой связи большой интерес также представляют протоколы судебных заседаний по делам о грабежах и разбое в Хайленде, связанные с семейством Роб Роя (он же Рыжий Роберт, Роберт Кэмпбелл или МакГрегор)[46]. В сопоставлении с документами, иллюстрирующими агентурную деятельность Роб Роя на службе у генерала Уэйда, материалы судебных преследований его сыновей фиксируют изменения представлений о географии «Хайлендской проблемы» и постепенное исчезновение ее воображаемых границ в середине XVIII в. как в сознании авторов аналитических сочинений об умиротворении Горной Страны, так и в повседневной юридической практике.

Любопытные и порой уникальные сведения сообщают мемуары и воспоминания современников и участников рассматриваемых нами событий, позволяющие дополнить личными впечатлениями авторов представления о Шотландии, бытовавшие в Англии; проследить поведение союзных Лондону вождей Хайленда между мятежами якобитов; проникнуть за кулисы тайной дипломатии и агентурной деятельности Ганноверов и Стюартов; побывать в открывшем ворота армии Карла Эдуарда Стюарта Эдинбурге и посмотреть на ее состав и вооружение, круг сторонников правительства в Горной Стране, а значит, четче расставить акценты в вопросах лояльности и враждебности новой династии в крае; познакомиться с впечатлениями современников о последнем вооруженном восстании якобитов, с их оценкой усилий правительства по решению «Хайлендской проблемы» в свете интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в.[47]

Путевые заметки и дорожные дневники второй половины XVIII в. способствуют выявлению представлений современников о результатах применения накопленного в конце XVII — первой половине XVIII в. опыта умиротворения и реформирования Горной Страны посредством обращения их авторов к недавнему прошлому Хайленда для сравнения с современным им состоянием Горного Края[48].

Хорографические сочинения, некоторые из которых целесообразно отнести к этой группе источников, представляют собой одну из распространенных форм интеллектуальной колонизации, в том числе Горной Шотландии. В этой связи они, разумеется, представляют исследовательский интерес, позволяя увидеть, как собранные в Шотландии по распоряжению властей агентурные сведения преобразовывались в распространенные среди читающей публики представления о Горной Стране и формировали информационную среду принятия решений по «Хайлендской проблеме»[49].

Более полному раскрытию этого аспекта интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы» способствует работа с памфлетной и художественной литературой, а также таким своеобразным жанром печатной продукции, как оды, поэмы и проповеди[50].

Кроме того, эти источники отражали в публичном пространстве дебаты и дискуссии, которые велись в парламенте и правительстве по поводу решения «Хайлендской проблемы», что позволяет по-новому взглянуть на хайлендскую политику Лондона, так как не все соображения парламентарии и правительственные чины облекали в форму аналитических сочинений о положении и реформировании Горной Страны.

При этом именно памфлеты (в сравнении с периодическими изданиями) оказались наиболее распространенной формой публичного обсуждения «Хайлендской проблемы», поскольку их формат в наибольшей мере соответствовал пространным рассуждениям и комментариям, которыми хотели поделиться с политической нацией их авторы[51]. Это обстоятельство создает благоприятные возможности для анализа признанной властью и обществом системы легитимации колониального знания о крае с применением различных дискурсных практик, механизма создания и административного продвижения таких аналитических текстов в рамках интеллектуальной колонизации Горной Шотландии.

Значение использованных в работе трактатов определяется тем, что их авторы сформулировали аналитические рамки интеллектуальной колонизации Горного Края в ходе решения «Хайлендской проблемы». Философские, научные, военные трактаты позволяют четче представить мировоззрение, моральные и этические взгляды чинов, ответственных за умиротворение и реформирование Горной Страны, в свете взаимоотношений «варварства» и «цивилизации» как одной из основных антитез Просвещения, накладывавшей определенный отпечаток на процесс культурного перевода местных реалий на язык официальных властей[52]. Словари проясняют историю отдельных понятий категориального аппарата авторов аналитических сочинений «о состоянии Хайленда»[53].

Особый исследовательский интерес представляют сочинения сэра Уильяма Петти, до 1654 г. организатора, руководителя и автора-составителя описания земель, конфискованных в Ирландии после ее повторного завоевания Оливером Кромвелем[54]. Одним из результатов его деятельности на этом посту стало создание политической арифметики — области научного знания, предметом которой оказалась «ирландская проблема» в колониальном контексте протестантского землеустройства на «Изумрудном острове» во времена Протектората, Реставрации и Славной революции.

При этом политическая арифметика была задумана как универсальный аналитический инструмент социальной инженерии в колониях и на окраинах пока еще Английской империи, о чем свидетельствуют оформленные в виде конкретных проектов предложения Петти приложить модель описания и статистического анализа, апробированную в Ирландии, к американским колониям, британским королевствам и отдельно, но вскользь — собственно к Горной Шотландии.

В рамках данного исследования этот факт чрезвычайно важен, так как для конца XVII — первой половины XVIII в. основной целью мер правительства в области социальной инженерии, политического, экономического переустройства Горного Края являлось его умиротворение, а основным средством интеллектуальной колонизации Хайленда в той его части, которая касалась политэкономии, выступала политическая арифметика в ее исконном, колониальном значении «ирландского» решения «Хайлендской проблемы» (не забытом к началу XVIII в. на мятежных окраинах, что, помимо прочего, позволяет пересмотреть некоторые взгляды на интеллектуальное и политическое наследие сэра Уильяма Петти).

Важным аспектом изучаемой темы являются особенности британского военного присутствия в Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в., в том числе проблема участия европейской армии в «Горной войне» в процессе умиротворения гэльской окраины. Сопоставление военных уставов и наставлений для рядового состава и офицерского корпуса британской армии и особенностей «малой войны» в Хайленде позволяет обнаружить интеллектуальный зазор между теорией и практикой умиротворения Горного Края[55].

Кроме того, уставы представляют интерес еще и потому, что военные чины были активными участниками интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы». Обращение к этому виду источников позволяет более предметно исследовать этот феномен, в том числе в свете высказанной Плэнком идеи о том, что именно в Горной Стране после подавления последнего мятежа якобитов в 1746 г. армия под началом герцога Камберленда впервые заявила о себе как об эффективном корпоративном колониальном агенте Короны в колониях и на окраинах Соединенного Королевства и Британской империи.

Изобразительные материалы представлены портретной живописью и картографическими материалами: обычными топографическими картами для продажи и открытого распространения; военными топографическими и этнографическими картами, составленными Артиллерийской палатой по распоряжению командующих королевскими войсками в Шотландии; планами фортов и укрепленных казарм; схемами сражений.

К портретной живописи автор обращался лишь в тех редких случаях, когда это было возможно при анализе восприятия и репрезентации Горной Страны ответственными за ее умиротворение чинами, поскольку не все их портреты можно рассматривать в качестве пропаганды успешной интеллектуальной колонизации Горного Края в конце XVII — первой половине XVIII в.[56] Внимание к портретам генералов Уэйда и Уотсона, представлявших разные этапы умиротворения гэльской окраины, способствует уточнению времени трансформации географического воображения Хайленда и географии «Хайлендской проблемы» от эмпирического познания местных реалий к их научно выверенной фиксации на военной топографической карте.

Картографические материалы были задействованы в интересах исследования существенным образом, так как источники этого вида являются в буквальном смысле самой наглядной иллюстрацией успехов и провалов интеллектуальной колонизации Горной Шотландии с точки зрения решения «Хайлендской проблемы». Более того, они являлись одновременно инструментами и результатами накопления колониального знания о крае в руках чинов, ответственных за его умиротворение и реформирование. Самый яркий пример — первая масштабная топографическая съемка Хайленда, завершившаяся составлением грандиозного по меркам своего времени «Военного обозрения Шотландии» в 1747–1755 гг. под руководством Дэвида Уотсона, генерал-квартирмейстера королевской армии в Шотландии, и при непосредственном участии генерал-майора Уильяма Роя — знаменитой «карты Шотландии герцога Камберленда»[57].

Многие военные карты являлись составными частями этого масштабного картографического проекта. При этом процесс их составления был связан не только с описанием маршрутов в Горной Стране, но и с административным этнографическим контролем в Хайленде, поскольку военные отряды расквартированных в крае полков были призваны помимо ведения картографической съемки еще и следить за соблюдением введенного правительством в 1746 г. запрета на ношение «горского наряда»[58]. Таким образом, картографический материал позволяет уточнить не только воображаемую, но и реальную географию «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., полнее реконструировать процесс сбора и обработки колониального знания в рамках интеллектуальной колонизации Горной Страны, а также расширить устоявшееся представление о роли армии в этом процессе в ходе решения «Хайлендской проблемы».

Некоторые карты и схемы сражений правительственных войск и якобитов служили скорее средством выражения взглядов их составителей, чем отражением реалий на поле боя, топографической или этнографической ситуации в Горной Стране. Такова, например, составленная Джоном Бастидом схема сражения при Гленшиле между войсками генерала Джозефа Уайтмена и мятежными горцами и испанским десантом в 1719 г., на которой генерал восседает на белом коне, а горцы спасаются паническим бегством[59]. В этом же ключе следует рассматривать и карту кланов Горного Края, составленную в 1731 г. гравером и картографом Артиллерийской палаты Клементом Лемприером и являвшуюся, по сути, наглядным пособием к рапортам командующего в Шотландии генерала Уэйда[60].

Таким образом, использованные в работе над книгой письменные и изобразительные источники позволяют охватить многообразие документов, относящихся к британскому присутствию в Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в. Именно они являются наиболее показательными с точки зрения раскрытия сложного и многогранного процесса интеллектуальной колонизации Горной Страны в ходе решения «Хайлендской проблемы». Жанровое разнообразие, репрезентативность, высокий уровень информативности источников, нашедших применение в данной работе, позволили выявить основные аспекты изучаемой проблемы и представить целостную картину хайлендской политики Лондона.

В исторической литературе, имеющей отношение к Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в., присутствует устойчивый интерес к определенному набору изучаемых проблем: движение якобитов (сторонников изгнанных в результате Славной революции Стюартов); уния, заключенная в 1707 г. между Англией и Шотландией, и ее последствия, включая споры о национальной идентичности; вопросы управления Шотландией в составе Великобритании, ее социально-экономического, политического и культурного развития[61]. Такая историографическая традиция побуждает при изучении интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в ходе решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. оперировать весьма обширной литературой, в той или иной мере касающейся прошлого гэльской окраины.

Помимо работ в рамках указанных сюжетов, привлечены исследования, посвященные истории Горной Страны, ее развитию в шотландском и британском историческом контексте[62]. Задействована литература по военной истории края, организации и особенностям британского военного присутствия в Хайленде, в том числе по истории хайлендских рот и полков на британской службе, организации, финансированию, положению и роли армии Соединенного Королевства в политической системе страны в XVIII в.[63]

Кроме того, характерная особенность такого положения вещей заключается в том, что наряду с огромным количеством работ, посвященных социально-экономической и политической истории Горного Края, существует, во многом не соприкасаясь с такой традицией историописания, обширная историография шотландского Просвещения[64]. Между социально-экономической, интеллектуальной и культурной интерпретациями истории Хайленда до сих пор зияет историографическая пропасть. Работы, восполняющие эту лакуну, предлагая анализ взаимодействия научного знания, идеологии Просвещения и хайлендской политики Лондона и заинтересованных представителей местных элит, пока единичны[65].

Таким образом, до середины XX в. происходило постепенное накопление научных знаний об истории решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., необходимых для появления концептуально новых работ, позволивших уже во второй половине XX в. взглянуть на особенности хайлендской политики Лондона в свете концепции внутренней колонизации, с помощью методов интеллектуальной, социальной и культурной истории. В свою очередь, в начале XXI в. эти работы сделали возможным обращение к истории решения «Хайлендской проблемы» через призму интеллектуальной колонизации гэльской окраины.

Начало историописанию событий, связанных с решением «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., было положено подавлением первого из двух наиболее крупных якобитских восстаний, в ходе которых армия мятежников спускалась из Шотландии в Англию. Написанная Паттеном история мятежа якобитов 1715–1716 гг., едва ли не первая в этом ряду, впервые была опубликована в Лондоне в 1717 г.[66]

Разделение британских авторов исторических сочинений на представителей зарождавшейся торийской и вигской историографий только усиливало тенденцию рассматривать историю решения «Хайлендской проблемы» в свете истории якобитизма. Авторы стремились обосновать свои исторические концепции, в результате в шотландской истории конца XVII — первой половины XVIII в. проблемы якобитизма и заключенной Англией и Шотландией унии всецело привлекали их внимание, позволяя поднять вопросы, которые их особенно волновали: значение, последствия и результаты Славной революции 1688 г. и смены династии в 1714 г.

При этом «романтизм… провозгласил эпизод якобитизма своим собственным, так яростно встречая любое посягательство на свои владения, что история покинула это поле боя в отчаянии»[67]. Романтизированный во второй половине XVIII — первой трети XIX в. образ горца, превратившегося из «мятежника» в «верного подданного» своего короля, что не без оснований можно называть «изобретением» хайлендской «традиции», и рождение якобитской саги, ставшей ее неотъемлемой частью, накрыли и исказили собственной тенью другую часть британской, шотландской, хайлендской истории — между, до и после «особых» для якобитского мифа 1715 и 1745 гг. Этот не только историографический факт примечателен неочевидной очевидностью и по-прежнему играет важную роль в восприятии прошлого[68].

Среди работ, содержащих некоторые сведения об истории решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. и вместе с тем показательных в том, как этот вопрос решался в британской историографии в XIX в., отметим обзорный по форме, но внушительный по объему и обстоятельный по содержанию труд Дж. С. Келти[69]. Помимо особенностей социально-экономического развития Хайленда, работа включает политическую историю решения «Хайлендской проблемы» — наиболее известные факты из истории британского военного присутствия в Горной Шотландии, ее умиротворения после якобитских восстаний. В частности, Келти приводит списки первых составов и историю хайлендских полков на службе британской Короны в XVIII в., что для анализа военного сотрудничества Лондона с местными элитами представляет большой интерес.

Любопытной частью исследования является представление о Верхней Шотландии как источнике внешней опасности для королевства. Желание соперницы Великобритании, Франции, использовать традиционные связи с Шотландией и интриги в отношении не желавших мириться с утратой трона Стюартов укрепляло представление о Горной Стране как возможном плацдарме иностранного вторжения. Участие на стороне якобитов частей испанской регулярной армии в мятеже 1719 г. и французских военных инженеров и ирландских частей на французской службе в мятеже 1745–1746 гг. еще показательнее, если учесть, что только смена политического курса Парижа, последовавшая за сменой монархов, предотвратила значительную помощь Франции вторжению якобитов на Британские острова в 1715 г. и сильный шторм и опытность британского военного флота в 1744 г.[70]

А поскольку противостояние «Великой Британии» и «Великой Франции» вовлекло в конфликт и колониальные территории, то якобитизм шотландских кланов очень быстро превратился в потенциальный источник кризиса всей Британской империи в целом[71]. Это еще очевиднее, учитывая возможность расторжения англо-шотландской унии 1707 г., предполагавшуюся в манифестах и Якова III (VIII) Стюарта в 1715 г., и Карла Эдуарда Стюарта в 1745 г. — программных документах обоих восстаний[72].

Вместе с тем в этом свете еще более показательной представляется позиция автора по отношению к истории решения «Хайлендской проблемы», отнесенной им на дальний план своих изысканий. Традиция рассмотрения различных аспектов присутствия Лондона в крае главным образом в контексте движения якобитов характерна для большинства подобных исследований. Авторы раз за разом отвечали на вопрос о том, как мятеж 1745–1746 гг. стал возможным, вместо того чтобы объяснить, почему он в конечном итоге оказался последним, а в течение предыдущих почти 30 лет (за исключением провальной авантюры 1719 г.) так ни разу не свершился, несмотря на бурную активность сторонников изгнанных Стюартов.

В 1920–1930-е гг. появляются первые специальные работы о некоторых аспектах британского военного присутствия в Горной Шотландии, которые затрагивают отдельные вопросы эффективности военного строительства и деятельность в крае наиболее значимых в процессе его умиротворения личностей[73]. Продолжают выходить исторические сочинения, посвященные различным вопросам социально-экономического и политического развития Шотландии вообще и Горной Шотландии в частности[74].

1940–1960-е гг. не принесли заметных изменений в историографию проблемы и касались традиционных вопросов хайлендской истории[75].

Знаковой в переосмыслении оснований присутствия Лондона в Горном Крае стала работа Р. Митчисон, вышедшая в 1970 г.[76] В затрагивавшей концептуально новую тему статье автор наметила многие ключевые вопросы присутствия Короны в Горной Стране в первой половине XVIII в. В том числе речь шла об особенностях сбора, систематизации и интерпретации сведений о крае и значении этих аналитических процедур в выборе оптимальной стратегии решения «Хайлендской проблемы» — об отношении ответственных за умиротворение Горной Шотландии военных и штатских чинов и представителей местных элит к причинам мятежного состояния Хайленда, о предлагавшихся ими подходах умиротворения гэльской окраины.

Вместе с тем составившие основное содержание британского военного присутствия в Горной Шотландии меры по разоружению горцев, военному строительству, военному сотрудничеству с представителями местных элит были только упомянуты автором, а аспекты интеллектуальной колонизации края остались на периферии ее интересов. Впрочем, Митчисон была ограничена рамками статьи в раскрытии аспектов британского присутствия в Горной Стране, не говоря уже о том, чтобы уделить особое внимание его военной или интеллектуальной составляющей.

Высказанная автором позже мысль подтверждает прежний взгляд на решение «Хайлендской проблемы»: «Если бы Ганноверы ввели эффективную армию в центральный Хайленд для удержания основных перевалов, то, возможно, большая часть кланов [поддержавших претензии Стюартов в 1745–1746 гг.] разошлась бы по домам»[77]. Значение такого поворота событий в условиях участия Великобритании в уже отвлекшей большие и лучшие силы королевской армии войне за Австрийское наследство 1739–1748 гг. переоценить очень трудно. Таким образом, автор свела «Хайлендскую проблему» к вопросам военного присутствия и административного контроля Лондона в Горной Стране.

С одной стороны, в 1970–1990-е гг. интересы исследователей, связанные с британским присутствием в Горной Шотландии и решением «Хайлендской проблемы», вновь сместились в сферу изучения якобитизма[78]. В 1979 и 1987 гг. прошли две международные конференции по его изучению, вновь обошедшие феномен интеллектуальной колонизации Горной Страны в ходе решения «Хайлендской проблемы» как самостоятельный и самоценный объект исторического анализа дружным молчанием[79].

С другой стороны, именно в это время были предложены новые интерпретации хайлендской истории, позволившие взглянуть на решение «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в. как на совокупность колониальных практик Лондона в рамках политики на кельтских окраинах. 1970-е гг. отмечены в англо-американской историографии появлением принципиально нового подхода к истории Горной Шотландии, в том числе к истории решения «Хайлендской проблемы», отразив на академическом уровне рост валлийского, шотландского национализмов и обострение этнополитического конфликта в Северной Ирландии в 1960-е гг.

Противопоставляя тезис о внутренней колонизации представлению о взаимопроникновении экономик ядра и периферии Соединенного Королевства, Майкл Хечтер во-многом преувеличивал степень эксплуатации Лондоном ресурсов Горного Края, а в некоторых случаях ошибочно предполагал ее наличие (факт очевидный, если вспомнить, как много шотландцев приняло участие в имперских предприятиях и извлекло из этого выгоду)[80]. Однако в историографии проблемы значение этой работы, ангажированной политическими реалиями шотландского, валлийского национализмов и кризиса в Ольстере, состоит в первую очередь в последовательном применении концепции внутренней колонизации в изучении хайлендской политики Лондона.

С теоретической точки зрения этот подход занимает важное место в изучении интеллектуальной колонизации Горной Страны и решения «Хайлендской проблемы» в контексте имперской политики Великобритании конца XVII — первой половины XVIII в. В работах, анализирующих опыт «классических» европейских империй, внутренняя колонизация обычно рассматривается как феномен вторичный или второстепенный по сравнению с внешней, «заморской». Однако колонизация Ирландии и английское проникновение в Уэльс, рассматривавшиеся Хечтером наряду с политикой Лондона и Эдинбурга в Горной Стране, начались значительно раньше, чем «золотой век» британской имперской экспансии. По мнению ряда исследователей, причина такой историографической ситуации заключается в том, что внутренняя колонизация часто рассматривается как составная часть формирования наций в Европе Нового времени[81].

Между тем восприятие «Хайлендской проблемы» в Соединенном Королевстве и Британской империи находилось в центре взаимосвязанных процессов нациестроительства и создания Британской империи. Формирование британской идентичности — это не только предмет изучения для современного историка, но и насущная, имперская по характеру задача для британского государства Нового и Новейшего времени (как для реализации имперских проектов в XVIII в., так и для конкуренции с национализмами в империи в XIX и XX вв.). Британская идентичность являлась идентичностью имперской, и ее компоненты приобретали имперское значение и измерение. В том числе представление о шотландских горцах, олицетворяемой ими «Хайлендской проблеме» и путях и способах ее решения, сформированное в результате интеллектуальной колонизации Горной Страны.

В 1988 г. Чарльз Уизерс наполнил подход Хечтера новым содержанием, предложив взглянуть на разносторонние процессы внутренней колонизации и модернизации Горного Края в конце XVII — первой половине XVIII в. как на целенаправленную, инициированную властями и поддержанную представителями местных элит трансформацию социально-экономических, политических и культурных традиций Хайленда с целью его реальной интеграции в Великобританию[82]. При этом автор уделяет внимание тому, какую роль в этих процессах играла информация о крае и его мятежных обитателях, имевшаяся в распоряжении военных и штатских чинов.

Уизерса, изучающего гуманитарную географию и социологию географической науки в Шотландии раннего Нового времени, занимала проблема региональных особенностей модернизации в Хайленде. Вместе с тем его работа заслуживает особого упоминания, поскольку в ней впервые подвергнуты систематическому историко-социологическому анализу основные направления реформирования Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в. и показана связь теоретических построений реформаторов и практики реформирования в Горной Стране. Более того, анализируемые Уизерсом направления реформирования края являлись важным предметом обсуждения ответственных чинов и правительства в рамках интеллектуальной колонизации гэльской окраины при решении «Хайлендской проблемы».

В 1990–2000-е гг. исследователи стали уделять большее внимание проблемам умиротворения Горной Страны после подавления мятежей якобитов[83]. Этот интерес не случайно совпал с повышенным вниманием к проблемам умиротворения, нациестроительства и восстановления государственности в некоторых странах современного мира после окончания холодной войны, распада ряда устоявшихся государственных образований и начала продолжающейся борьбы с международным терроризмом[84].

Военные усилия Короны и ее правительств представлены в этих работах в узком смысле слова — как поддержка королевской армией намеченных Лондоном мероприятий по умиротворению Хайленда. Однако эти изыскания следует рассматривать как своеобразный историографический мост к первой и пока единственной в своем роде работе Джоффри Плэнка по проблеме британского военного присутствия в Горной Шотландии после подавления последнего мятежа якобитов 1745–1746-е гг.

Американский историк рассматривает британскую армию в Горной Стране скорее как корпоративный институт с собственными представлениями о роли и задачах военных в умиротворении гэльской окраины и решении «Хайлендской проблемы». Генералы предстают не простыми исполнителями реформаторских проектов правительства, а активными участниками и инициаторами дискуссий на эту тему, сформулировавшими и пытавшимися реализовать на практике перспективу едва ли не ведущей роли армии во взаимосвязанных процессах «цивилизации» колоний и окраин и укрепления лояльности трону с целью формирования идеального подданного и, соответственно, дальнейшей интеграции разбросанной по миру Британской империи под властью Короны и парламента в Лондоне[85].

Плэнк также обращает внимание на тот примечательный факт, что армия Соединенного Королевства к 1745 г. подобным опытом уже обладала — приобрела в Горной Шотландии в 1725–1745 гг. Нижним хронологическим рубежом автор считает прибытие в Горную Страну генерала Уэйда и переход нового командующего королевскими войсками в Шотландии к более активной деятельности на этом посту по сравнению со своими предшественниками. Перечислены и ее основные направления: разоружение, военное строительство и военное сотрудничество[86].

Несколько абзацев во введении, конечно, не раскрывают тему британского присутствия в Хайленде в 1720–1730-е гг. Кроме того, за скобками автор оставил такие важные мероприятия по умиротворению Хайленда, как амнистия и попытки учреждения в крае лорд-лейтенантств.

Тем не менее такой подход позволяет по-новому проанализировать и оценить характер и особенности принятия решений по «Хайлендской проблеме» после подавления последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг. В особенности важно прояснить эти вопросы потому, что в конечном итоге реформирование социально-экономических отношений и политических практик в Горной Шотландии перешло в руки гражданских чинов и связанных с ними общественных организаций, созданных активными и весьма заинтересованными сторонниками преобразований в Горной Стране.

Более того, научная ценность проведенных Плэнком исследований состоит также в том, что мы теперь значительно предметнее представляем себе логику и отправные представления интеллектуальной колонизации края в ходе решения «Хайлендской проблемы» военными, хотя об участии других заинтересованных сторон в интеллектуальной колонизации мятежной гэльской окраины (и не только с точки зрения аргументации взглядов на перспективы имперского строительства) как до, так и после подавления мятежа якобитов 1745–1746 гг. мы информации в работе не найдем.

Вопросы, которые Плэнк обошел вниманием в силу особенностей разбираемых проблем, поднимаются авторами некоторых недавних исследований, впервые посвященных связи научного знания и политической власти в решении «Хайлендской проблемы»[87]. Фредерик Джонссон и Кэролайн Андерсон — первый в области политэкономии второй половины XVIII — первой трети XIX в., вторая в области военной картографии конца XVII — начала XIX в. — весьма аргументированно показали, кем, каким образом, в рамках каких институций осуществлялась интеллектуальная колонизация Горной Шотландии. При этом речь идет как о расширении информации о географии, этнографии и политэкономии «Хайлендской проблемы», так и о попытках применить эти знания на практике — в социальной инженерии и масштабных картографических проектах королевской армии в Шотландии.

В этой связи необходимо отметить, что Джонссон, с одной стороны, продуктивно соединяет проблему внутренней колонизации в Горной Стране, обозначенную Хечтером, и роль экспертного знания в вопросах социально-экономического развития и модернизации гэльской окраины, в том числе в контексте имперской политики Лондона. С другой стороны, автор практически игнорирует аналогичные процессы, происходившие в крае в первой половине XVIII в. Джонссон сосредоточился на тех направлениях и формах внутренней колонизации Хайленда, которые были подчинены реформированию социально-экономических и, следовательно, иных практик горцев с 1760 г. Между тем в 1689–1759 гг. Корона и правительство, ответственные за умиротворение Горной Шотландии чины и другие заинтересованные стороны также прибегали к интеллектуальной колонизации гэльской окраины. Только в этом случае их целью были не столько реформы и модернизация Горного Края, сколько решение «Хайлендской проблемы».

Что касается Андерсон, то ее обстоятельный, основанный на внушительной картографической базе и во многом новаторский труд характеризует только одно направление в интеллектуальной колонизации Горной Шотландии и только с точки зрения накопления сведений о военной географии и топографии края. Особенности воображения границ «Хайлендской проблемы» в связи с хайлендской политикой Лондона и конструированием британской идентичности, этнической картографии, методики и специфики сбора необходимой для нее информации остались за пределами исследования.

Таким образом, интеллектуальная колонизация Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в. в ходе решения «Хайлендской проблемы» не получила заметного освещения в англо-американской историографии и не стала предметом специального комплексного исследования. За редкими исключениями (Джонссон, Андерсон, Плэнк), когда внимание акцентировалось на отдельных аспектах взаимодействия колониального знания и политической власти в Горной Стране в процессе ее умиротворения и модернизации, нет ни одного исследования, поставившего целью анализ интеллектуальной колонизации Горного Края.

С другой стороны, обширная историография периферийных для данной работы проблем — социально-экономической, политической, культурной истории Хайленда; якобитского движения; вопросов, связанных с заключением Англией и Шотландией унии, расширением британского присутствия в крае, в том числе в свете различных подходов к концепции внутренней колонизации; институциональных особенностей британской армии в связи с колониальной и окраинной политикой Великобритании в XVIII в. — создает благоприятные условия для изучения данной проблемы.

Отечественная историография во многом продолжает рассматривать британскую историю в первую очередь как историю Англии. Российское англоведение дореволюционного и почти всего советского периода полностью оправдывало свое название. Упоминавшиеся факты из шотландского прошлого, как правило, служили лишь иллюстрацией к английской истории[88]. В результате сложный комплекс научных проблем, связанных с интеллектуальной колонизацией Горной Шотландии и решением «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., оказался за пределами научных интересов отечественной историографии.

Тем не менее необходимо отметить, что шотландские сюжеты пополнили копилку исторического знания в России уже в XVIII в. В 1794 г. по инициативе А.Т. Болотова в Москве увидела свет книга «Жизнь и странные приключения умершего в 1788 году Карла Эдуарда, Претендента Великобританской, Французской и Ирландской корон»[89]. После длительного перерыва у российского читателя появилась возможность получить новые сведения об истории Шотландии конца XVII — первой половины XVIII в. — из первых переводов Т.Б. Маколея и Г.Т. Бокля во второй половине XIX в.[90] Переводы зарубежных работ в незначительной мере компенсировали отсутствие собственных научных исследований. Однако из них можно было получить некоторые сведения о военно-политической и социально-экономической организации сообществ Хайленда, а также их взаимоотношениях с центральными властями в данный период.

Первое специальное изложение шотландской истории появилось в нашей стране только в 1987 г. и принадлежало перу Галины Ивановны Зверевой. Эта работа не являлась специальным монографическим исследованием. Представляя учебное пособие для студентов, она носила естественный в этом случае общий характер, охватывая всю шотландскую историю до 1980-х гг. Разумеется, в этой ситуации уделить прошлому Горной Шотландии в XVIII в. больше нескольких страниц текста не представлялось возможным. Тем не менее необходимо отметить, что «История Шотландии» — первое последовательное изложение истории этой страны в российской историографии и поэтому сохраняет свою актуальность[91].

В 1988 г. прошла защита диссертации Г.С. Зарницкого по теме «Якобитское движение в Великобритании в конце XVII — первой половине XVIII вв.». Из работы можно узнать о шотландской части общей для королевства партии сторонников изгнанных Стюартов — ее идеологии, социальной базе, движущих силах, общей канве связанных с движением событий. Значительно меньше сведений содержится в ней об особенностях развития Горной Страны, а те, которые автор приводит, служат главным образом иллюстративным материалом к истории шотландского якобитизма и взяты из работ британских исследователей (также посвященных якобитскому движению). Почти отсутствует информация об истории Горного Края между выступлениями якобитов конца XVII — первой половины XVIII в. О самом Хайленде можно по большей части узнать только то, что по отношению к правительству в Лондоне он продолжал оставаться враждебным[92]. Впрочем, разбирая проблему якобитизма, соискатель и не рассматривал интересующие нас вопросы в качестве самостоятельного предмета исследования.

Дальнейшее изучение истории Шотландии в данный период касалось вопросов экономического развития страны (главным образом, применительно к Нижней Шотландии), ее международных отношений и связей, становления и развития в Шотландии философии эпохи Просвещения[93].

Отдельно необходимо выделить группу исследований, раскрывающих особенности клановой организации горцев Шотландии и политику властей в отношении гэльской окраины: работы С.В. Игнатьева и В.Ю. Апрыщенко, затрагивающие историю Горной Шотландии позднего Средневековья и раннего Нового времени[94]. Несмотря на то что хронологически работы относятся к более раннему периоду, они позволяют ознакомиться с причинами, особенностями и традициями значительной политической независимости вождей и магнатов Горного Края и таким образом существенно дополняют наши представления об особенностях клановых отношений в Хайленде в конце XVII — первой половине XVIII в.

Виктор Юрьевич Апрыщенко дает довольно ясную картину взаимоотношений Эдинбурга и Горной Шотландии в XVI — начале XVII в., мероприятий, с помощью которых центральная власть стремилась воспитать в вождях и магнатах лояльность Короне. Раскрытие этих проблем позволяет глубже понять события, происходившие в Горной Стране в конце XVII — первой половине XVIII в. и раскрываемые автором в контексте истории британского военного присутствия в Хайленде[95].

Апрыщенко также автор первого и пока единственного в отечественной историографии исследования становления шотландской национальной идентичности в XVIII — первой половине XIX в. в контексте истории Англо-шотландской унии и последовавшей модернизации Шотландии, в том числе Горной Страны[96]. Некоторые аспекты этой работы представляют особый интерес для предпринятого нами исследования.

Во-первых, это тема шотландского якобитизма, ангажированная непростыми отношениями Лондона и Эдинбурга в свете деволюции Соединенного Королевства. Оговариваются противоречивые мотивы поддержки изгнанных Стюартов, характерные для вождей и магнатов Горной Страны, что с точки зрения понимания особенностей взаимодействия правительственных чинов и представителей местных элит имеет большое значение.

Во-вторых, представляется весьма перспективной высказанная автором мысль о модернизации как функции унии в Шотландии, вполне применимая и к характеристике ситуации в Горной Стране. Одной из важнейших составляющих интеллектуальной колонизации края в ходе решения «Хайлендской проблемы» являлось представление о неоспоримом модернизационном потенциале британского присутствия на гэльской окраине.

В-третьих, важен раздел, характеризующий реакцию горцев на усилия властей по умиротворению и модернизации Горного Края, в котором раскрывается конфликт между теоретическими построениями реформаторов и реалиями Хайленда.

Вместе с тем к истории решения «Хайлендской проблемы» до подавления мятежа якобитов 1745–1746 гг. автор практически не обращается. Что касается мер, предпринятых правительством в отношении Горной Страны после 1745 г., то среди них Апрыщенко упоминает относящиеся к политической и социально-экономической истории, но не затрагивает связанные с приобретением и расширением колониального знания, необходимого для умиротворения и модернизации гэльской окраины.

Автор уделяет значительное внимание идеологическому «присвоению» Горной Шотландии в XVIII в. Однако, во-первых, речь в основном идет о публичном пространстве, в то время как для нас особый интерес представляет позиция официальных властей и их агентов в Хайленде. Во-вторых, в работе акцент сделан на проблеме восприятия англо-шотландской унии 1707 г., а для данного исследования особый интерес представляют взгляды современников на решение «Хайлендской проблемы».

Имея в виду тесную связь данной темы со многими вопросами внешней и внутренней политики Великобритании, существенную помощь в более основательном изучении исторических процессов в Горной Стране оказали отечественные исследования по общим темам британской истории раннего Нового времени. Прежде всего это работы Н.А. Ерофеева, М.П. Айзенштат, А.Б. Соколова, А.А. Киселева[97].

В частности, Марина Павловна Айзенштат уделяет внимание политической истории Британии конца XVII — первой половины XVIII в. Обстоятельно разбираются такие вопросы, как соотношение прерогатив Короны и парламента, возможности и полномочия королевских министров, роль патронажа, оформление парламентских группировок, развитие парламентаризма и формирование кабинетной системы правления.

С точки зрения более глубокого понимания особенностей принятия политических решений в Соединенном Королевстве, характера и логики политической полемики в парламенте и на уровне министров и ведомств эти сюжеты представляются для предпринятого нами исследования крайне существенными. Понимание различных аспектов механики политической власти в Британии раннего Нового времени способствует более точному анализу риторических и политических стратегий реформаторов Горной Страны в процессе интеллектуальной колонизации гэльской окраины и решения «Хайлендской проблемы».

Андрей Борисович Соколов и Александр Александрович Киселев затрагивают ту же проблематику применительно к внешней, колониальной политике Лондона в XVII–XVIII вв. Их исследования великолепно дополняют друг друга, позволяя сопоставить отношение и поведение представителей политической нации Великобритании по отношению к этим вопросам на различных уровнях власти — как в парламенте и публичной сфере, чему особое внимание уделяет Соколов, так и в правительственных кругах, о чем пишет Киселев. При этом проблемы управления империей занимают в их работах особое место.

Авторы обращаются к таким актуальным вопросам из области современных имперских исследований, как механизмы принятия решений в колониальной политике, особенности функционирования административного аппарата империи, пути и способы обмена информацией между периферией и центром, способы ее получения и обработки как на институциональном, так и на персональном уровне отдельных королевских чиновников. Значительное внимание уделяется роли патронажа, коррупции и родственных связей в колониальной политике Британской империи, при этом по-новому интерпретируются эти традиционные для Британии XVII–XVIII вв. формы социального взаимодействия и политической практики как в метрополии, так и в колониях.

Вместе с тем, анализируя интеграцию новых владений в состав Британской империи и дебаты по этому поводу, Соколов и Киселев в качестве объектов колониальной политики Лондона традиционно для отечественной историографии рассматривают исключительно заокеанские владения. Такая интерпретация имперской географии оставляет за рамками исследования опыт внутренней колонизации, приобретенный метрополией в Ирландии и Горной Шотландии в XVII–XVIII вв. Необходимо учитывать, что с момента провозглашения в 1707 г. Британской колониальной империи на смену Английской и вплоть до конца 1750-х гг. Горная Страна являлась самой близкой и опасной лабораторией по испытанию различных проектов формирования, укрепления и расширения лояльности Лондону в условиях перманентных мятежей и угрозы вторжения иностранной державы.

При этом приобретенный в Хайленде опыт вместе с участвовавшими в умиротворении края военными и гражданскими чинами в результате административных назначений переносился в заморские владения Британской империи. Последствия таких кадровых решений Лондона вновь ставят вопрос об особенностях функционирования внутренних механизмов ее управления. Преувеличивать влияние опыта решения «Хайлендской проблемы» на колониальную политику не стоит. Но игнорировать его также не следует, учитывая географию административных назначений британских офицеров, участвовавших в умиротворении и реформировании Горного Края (Северная Америка, Менорка, Гибралтар, Ирландия).

Таким образом, несмотря на давнюю и богатую историографическую традицию британских исследований, в целом отечественная историческая наука пока не обнаружила должного внимания к общему британскому прошлому Англии и Шотландии в Горной Стране, в том числе в контексте ее интеллектуальной колонизации в ходе решения «Хайлендской проблемы». Тема британского присутствия в Горной Шотландии в конце XVII — первой половине XVIII в. в отечественной историографии требует в настоящее время не просто разработки новых подходов, но исследования концептуального характера, которое позволило бы заполнить эту лакуну в отечественной традиции британских исследований и определить характер, формы, направления, логику, роль и значение интеллектуальной колонизации в решении «Хайлендской проблемы» в данный период.

Такая историографическая ситуация в России и за рубежом оставляет открытыми ряд вопросов, не менее значимых, чем разбираемые при изучении традиционных сюжетов британской истории. Формирование социально-экономического, политического, культурного пространства Соединенного Королевства — это не только вопрос шотландского «сепаратизма» якобитов, противоречий Унии или сложных, запутанных отношений между Короной, ее институтами и шотландскими подданными.

Помимо и во многом ради решения этих проблем новым традициям, заложенным Славной революцией, Англо-шотландской унией и сменой династии на британском престоле, еще предстояло укрепиться в Горной Шотландии. Необходимым условием стало расширение присутствия Лондона в Горной Стране, а одним из важнейших способов практической реализации этого направления в политике властей — интеллектуальная колонизация края и решение «Хайлендской проблемы».

Данная работа представляет собой первое в отечественной и зарубежной историографии исследование интеллектуальной колонизации Горной Шотландии в процессе решения «Хайлендской проблемы» в конце XVII — первой половине XVIII в., которая рассматривается как целостное историческое явление в своей теоретической и практической эволюции. В этой связи формирование представлений британских чинов об основных проявлениях «Хайлендской проблемы», накопление необходимых для ее решения сведений и их использование в полемике по поводу колониальной и окраинной политики Великобритании рассматриваются не столько как локализованный в пространстве и во времени исторический факт, сколько как составная часть общей тенденции к расширению присутствия Лондона в Горной Стране в конце XVII — первой половине XVIII в.