Лафкадио, или лев, который отстреливался

9.

Наконец мы прибыли в отель и, после небольшого катания вверх и вниз на лифте (всего-навсего двадцать восемь раз), постучались в номер к директору цирка. Он немедленно отправил льва в ванную, чтобы смыть мармелад, а мне предложил выпить с ним по стаканчику простокваши, на что я охотно согласился.

Потом мы еще долго сидели втроем, шутили, курили большие черные сигары и распевали Мармеладную

Песнь, которая, после нескольких стаканчиков простокваши, выходила у нас совсем неплохо.

— А теперь пора и на боковую, — промолвил наконец директор цирка. — Завтра у нас премьера: впервые на арене Лафкадио Великолепный, звезда цирка Финчфингера.

— Кто такой этот Финчфингер? — поинтересовался лев.

— Это я, — ответил директор.

— А кто такой Лафкадио Великолепный? — спросил лев.

— А это ты.

— Но меня же зовут Гроагр, или Грыгрр, или как-то так, — удивился лев.

— Не глупи, малыш, — сказал директор. — Нельзя сказать «Великолепный Гроагр», или «Великолепный Грыгрр», или даже «Великолепный Как-Тебя-Бишь». Отныне твое имя Лафкадио Великолепный, и поверь мне, что завтра это имя и впрямь воссияет как яркая звезда!

Нет, старый Финчфингер не шутил. На следующее утро, когда Лафкадио отправился в цирк, от самого отеля его сопровождало великолепное шествие: играла музыка, светило солнце, и Лафкадио катился, окруженный ликующей толпой, в длинном раззолоченном кабриолете. Музыканты наяривали «умпа-умпа-умпа!», публика кричала «Ура! Ура, Лафкадио!» и осыпала его горстями конфетти. Лев был совершенно счастлив, он одарял всех своей широкой улыбкой, махал хвостом во все стороны, подкручивал усы и нажимал на клаксон, который делал громкое «Би-бип!».

Конечно, ваш дядюшка Шелби тоже был приглашен на премьеру, но, если хотите знать, мой будильник не зазвонил вовремя, и когда я наконец встал и позавтракал двумя яйцами всмятку, колбаской и белым хлебом с джемом, шествие закончилось и тысячи людей уже сидели в цирке, ожидая выхода Лафкадио.

Музыканты снова заиграли свое «умпа-умпа-умпа», барабаны выбили дробь.

Шпрехшталмейстер с длинными усами воскликнул: — Дамы и господа, представляем вам Величайшего Лъва-Суперстрелка, единственного в мире Лафкадио

Великолепного!

Все закричали «Ура!», и на арене появился Лафкадио: на нем был белый с иголочки костюм, купленный мистером Финчфингером, огромная желтая ковбойская шляпа и желтые сапоги; в лапах он держал новенький серебряный револьвер с перламутровой рукояткой, на поясе у него висела украшенная алмазами кобура, через плечо был перекинут патронташ с пулями из чистого золота.

Он помахал лапой публике и — бэмс, бэмс, бэмс, бэмс, бэмс, бэмс — сшиб со стола шесть бутылок подряд.

Потом он подбил сто шариков, висевших под куполом, ни разу не промахнувшись: бэмс, бэмс, бэмс, бэмс, бэмс, бэмс… и так далее.

Потом он велел всем, кто был в цирке, положить себе на макушки по мармеладке — и меткими выстрелами сшиб их с макушек всех зрителей, не исключая детей и даже нескольких мартышек.

Затем он велел всем поднять в руке карту с пиковым тузом и выстрелил 12 322 раза, продырявив все карты точно посерединке (по чести сказать, выстрелов было 12 323 — один раз он промазал). Люди кричали «Ура!» и прыгали от восторга.

Он стрелял задом наперед между ног, из-под мышки, лежа, стоя на голове, вертясь вокруг себя волчком — и больше не промахнулся ни разу. Зрители скандировали: — Лафкадио Великолепный — величайший стрелок в мире!

Так оно и было.

Вот как случилось, что Лафкадио Великолепный сделался профессиональным артистом цирка.

Теперь я виделся с ним очень редко: всем известно, как он был занят, гастролируя по разным городам — из Нью-Йорка в Илиаду, оттуда в Мураками и так далее. И везде его стрельба сражала наповал миллионы детей и взрослых — конечно, не в буквальном смысле.

Лафкадио становился все известнее и известнее, и вскоре вся Америка говорила только о нем.

Тогда он полетел в Лондон и стрелял для Королевы.

Оттуда он поехал в Париж и стрелял для Премьер-министра.

Потом он поехал в Иран и стрелял для Шаха.

Затем он приехал в Россию и стрелял для Вождя.

После этого — в Югославию и стрелял там для Маршала.

Он съездил даже в Вашингтон и стрелял для Президента.

Он очень-очень разбогател, и я стал получать от него такие письма: мол, сегодня утром я пил чай с Принцем Уэльским, или весь день катался на яхте в Бермудах, или только что познакомился с такой-то кинозвездой… и прочее в этом духе.

Спустя еще немного времени я стал получать от него только красивые открытки с Эйфелевой Башней, или с Пустыней Сахарой, или с Мемориальной Библиотекой Эллиса в Ист-Рокфорде, штат Иллинойс. Это значило: «Все хорошо!», или «Тебе бы на это посмотреть!», или просто «Привет».

И, конечно, Лафкадио узнал много нового, чего никогда в жизни не знал.

Он научился давать автографы; при такой известности многие хотели получить у него автограф.

Но даже в этом он превзошел всех: он умудрялся давать по шесть автографов одновременно: два передними лапами, два задними, один хвостом и один — зажав карандашик зубами.

Но со временем, конечно, он сделался скупее на автографы и писал их только правой передней лапой — по-человечески, а не по-львиному: он вообще все больше и больше делался похож на человека. Например, ходил на задних лапах, научился сидеть на стуле и не расставлять локти за столом.

Он больше не грыз ресторанное меню.

Он научился носить темные костюмы с белой рубашкой и строгим галстуком, а также коричневые твидовые костюмы с шотландской рубашкой и расстегнутым воротом.

Он даже научился носить фрак.

Он прятал свой хвост и очень редко допускал его болтаться снаружи, разве что уж совсем забывшись или перебрав простокваши.

Частенько я видел его в ночных клубах — танцующим с самыми красивыми девушками.

— Привет, Лафкадио, говорил я ему.

— Привет, дядюшка Шелби, — говорил он. — Садись-ка за мой столик и тяпнем по стаканчику простоквашки.

И я подсаживался, и он говорил о старых временах, когда Лафкадио еще не знал, что такое парикмахерская.

Время шло.

Популярность Лафкадио все росла и росла, его фотографии были во всех газетах.

Он все больше и больше походил на человека.

Он полюбил играть в гольф. Он начал играть в теннис.

Он научился плавать кролем и нырять.

Он стал рисовать картины (хотя, сказать по правде, никогда не мог провести даже прямую львинию, ха-ха… я, конечно, хотел сказать — линию).

Он занимался со штангой, чтобы держать себя в форме.

Он катался на коньках.

И даже на велосипеде.

Свои выходные он пролеживал на пляже в Каннах.

Он начал петь, аккомпанируя себе на гитаре.

Он стал играл в кегли.

И он очень редко говорил «ГРАУГРРР», разве что по очень серьезным поводам.

Все приглашали его к себе в гости, на вечеринки, приемы и гулянки.

Он стал светским львом.

Потом он написал автобиографию. И ее тут же раскупили.

Так он стал литературным львом.

Одежду ему шили на заказ — и никак иначе!

Так он стал модным львом.

Думается мне, он был так счастлив, богат и знаменит, как только можно пожелать.