Лагуна фламинго

Часть 4

Una vida buena — прекрасная жизнь

Ла-Дульче, Эсперанца, Нью-Йорк, Буэнос-Айрес, Тре-Лома, Росарио 1881—1882

Глава 1

Опасаясь того, что увидит, и не решаясь выглянуть наружу, Мина забилась в угол кареты. Они неумолимо приближались к цели, но даже когда Эдуард Бруннер остановил карету и пригласил девушку выйти наружу, она все еще колебалась.

— Отсюда уже видно Ла-Дульче! — воскликнул он все с тем же неизменным восторгом, звучавшим в его голосе, когда он говорил об имении.

Мина уставилась на свои руки, сложенные на коленях.

«Встретила ли мама Франка?»

— Вы не хотите выйти из кареты?

Мина покачала головой. Она не могла себя заставить.

Эдуард выбрался наружу, и вскоре Мина услышала его приглушенный голос. Мужчина что-то напевал.

«Глупо тут сидеть», — упрекнула себя Мина. Собравшись с духом, она дрожащими руками открыла дверцу. Выходя из кареты, девушка споткнулась и чуть не упала, но Эдуард успел ее подхватить.

У Мины слезы навернулись на глаза. «Но я не люблю его! Что же мне делать? Я его не люблю». Ей вспомнились серьезные глаза матери. «Нельзя допустить ошибку. Ни в коем случае нельзя».

Два дня спустя в Ла-Дульче прибыла Аннелия. Ей не пришлось ничего говорить дочери. Женщина приехала одна, и этого было достаточно.

Протянув руку, Аннелия погладила дочь по щеке.

— Он не пришел, Мина, как я и предполагала.

— Я знаю. — Девушка помолчала. — Может быть, он приедет в следующем году?

Аннелия, казалось, хотела что-то сказать, но сдержалась.

— Да, возможно, — наконец заметила она. — Посмотрим. До следующего Дня Независимости еще есть время.

Мина побежала в пампасы. Она все бежала и бежала, словно пытаясь скрыться от собственной боли. Запыхавшись, девушка повалилась на землю. Перевернувшись на спину, она смотрела в небо, ловя губами воздух.

Прошло довольно много времени, прежде чем она заставила себя приподняться.

Вокруг тянулись поросшие чертополохом поля. Сейчас, перед началом зимы, цветы были свекольного оттенка. Еще по пути в Ла-Дульче, когда местность становилась суше, Мина обратила внимание на это часто встречающееся в пампасах растение.

В начале лета, по словам Эдуарда, чертополох настолько разрастался, что дороги превращались в узкие тропы, над которыми колыхалось зеленое море. Позже чертополох усыхал, листья утрачивали былую зелень, стебли становились черными. Они стояли так до февраля-марта, если им удавалось избежать пламени пожаров, часто бушевавших в этих краях летом, как и памперо: в голой степи травы вспыхивали, словно сухие щепки.

Затем приходила зима. Она сменялась весной, и чертополох вновь тянулся вверх, и опять тут воцарялось цветистое великолепие.

В сентябре-ноябре, с весенними дождями, начинали буйствовать травы и поля наливались сочной зеленью, которую так любили коровы и овцы.

Мина вздохнула. Она была одна, вокруг не было ни души. Степь казалась бесконечной. Иной испугался бы такого простора, но Мина не боялась одиночества. Внезапно ее охватила решимость, на которую, ей казалось, она была уже не способна.

«Я не сдамся, — подумала девушка. — Я не сдамся, Франк. Клянусь тебе. Не сдамся, слышишь?! Мы будем счастливы, Франк. Мы найдем друг друга».

Глава 2

Ла-Дульче, может, и не было большим имением, но Мине и Аннелии оно показалось настоящим раем. Рано утром во дворе собирались слуги, чтобы выпить чаю перед началом работы. В небольших котелках, так называемых pava, грели воду, а затем разливали в маленькие сосуды, по форме напоминавшие грушу. Эти сосуды называли калебасами и пили из них чай. Мате передавали по кругу, и все слуги пили его через bombilla, специальную трубочку из серебра или другого металла. Попивая чай, слуги обсуждали планы на предстоящий день и пересказывали последние сплетни. Прислушиваясь к их разговорам, Аннелия и Мина многое узнали о жизни в Ла-Дульче. В первые дни, только приехав, мать и дочь с интересом осматривали дом. Аннелия уже начала строить планы по улучшению имения. Она заметила, что пока использовалась только часть дома. Эдуард почти все время проводил на первом этаже. Здесь находилась огромная гостиная, протянувшаяся во всю длину дома. Мебелью, которая тут стояла, похоже, часто пользовались. Потертые полы были застелены потрепанными ковриками. И все же в доме царила невероятная чистота, которую едва ли можно было ожидать от холостяка. Правда, об этом заботился целый отряд служанок.

В начищенные до блеска окна был виден двор, где всегда кипела работа.

Однажды Аннелия собралась с духом и решила поговорить об этом с Эдуардом.

— Этот дом можно сделать по-настоящему прекрасным, — сказала она.

— Наверное, здесь не хватает женской руки, — буркнул Эдуард.

Аннелия склонила голову к плечу. Она обратила внимание на то, что во всех комнатах мебель была разнородной.

Женщина улыбнулась.

— Возможно, мы с Миной могли бы об этом позаботиться. Если вы не против, конечно. Мы хотели бы хоть как-то отблагодарить вас за ваше гостеприимство.

— Но я ничего от вас не требую. — Эдуард поднял руки. — Сеньор Морильо нашел вам замену на время вашего отсутствия, поэтому вам ни о чем не следует волноваться. Главное, чтобы вы отдохнули и набрались сил. Я же не искал экономку, дорогая моя Аннелия. Пока что все идет не так уж плохо.

— Но я хотела бы быть полезной. Это такой чудесный дом! А мы с Миной не против вам помочь. — Аннелия посмотрела на дочь.

Та, погрузившись в свои мысли, водила ладонями по столешнице.

— Правда, Мина?

— Ну конечно.

Девушка попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получилось. Что же ей делать, если план Аннелии сработает? Что ей сказать, если Эдуард проявит к ней интерес… несколько иного характера?

После двух недель пребывания в Ла-Дульче в честь гостей устроили asado, вечер с жаренным на костре мясом. Раньше такой возможности не было — в имении всегда было много хлопот. При этом работать приходилось в зависимости от погоды, и не имело значения, какое сейчас время года. Мороз или зной, дождь или солнцепек — все это было важнее смены сезонов. В жаркие январские месяцы ягнят разлучали с матерями. В феврале-марте овец лечили от sarna, чесотки. В октябре-ноябре начиналось время стрижки овец. Тепло в декабре, январе и феврале — значит, пора запасать сено. А осенью приходилось клеймить скот, подпиливать рога быкам, разделять стада. Все это могло затянуться до мая. В конце осени появлялись на свет ягнята и телята. В июне кастрировали баранов и следили за тем, чтобы у них не было чесотки. И, конечно, нельзя было забывать о повседневных делах: лечении больных животных, ремонте построек, заборов и колодцев. Во время посева и сбора урожая работать приходилось по восемнадцать часов в сутки.

Праздник, устроенный в честь Мины, затянулся до поздней ночи. Да, жители Ла-Дульче любили погулять!

На следующее утро Эдуард отвел женщин к небольшому озеру неподалеку от дома, скрытому от любопытных взглядов густыми зарослями.

Мина и ее мать изумленно смотрели на открывшееся перед ними великолепие. Какое-то время они молчали, наслаждаясь зрелищем.

— Ты только взгляни! — совсем по-детски воскликнула Мина, заметив неподалеку от берега фламинго.

Эдуард, соединив руки за спиной, повернулся к Аннелии.

— Фламинго предпочитают соленую воду, поэтому пить отсюда нельзя.

— Ой! — Женщина подошла чуть ближе. — А я и не знала.

— Но это маленькое озеро здесь, возле Ла-Дульче, стало родным домом для фламинго, поэтому, может быть, и не жаль, что вода тут соленая, — улыбнулся Эдуард.

— Они прекрасны, — вздохнула Мина.

Она с восторгом смотрела на чудесных птиц с розовым, красным и оранжевым оперением, величаво переставлявших ноги и время от времени опускавших клювы в воду. Некоторые фламинго стояли на одной ноге, запрокинув головы или спрятав их под крыло.

Эдуард кашлянул, и когда Аннелия повернулась к нему, она увидела, что мужчина поднял руку, словно собираясь дотронуться до нее, но смущенно отвернулся. Аннелия опешила, но затем решила, что ей просто показалось. «Он уж точно не думал ко мне прикасаться».

— Я прихожу сюда, когда хочу насладиться покоем, — сказал Эдуард.

— Это очень красивое место, — согласилась Аннелия.

Она оглянулась в поисках дочери и с удивлением заметила, что Мина уже ушла.

— Пойдемте, Эдуард?

Мужчина кивнул. Пройдя по тропинке, Аннелия повернулась к нему.

— Я, пожалуй, вернусь в имение. Отведете мою дочь домой? Мне кажется, она была бы не прочь прогуляться.

— Конечно.

Эдуард увидел, что Мина стоит в некотором отдалении, опираясь на столб. Девушка смотрела вдаль. Шаги Аннелии стали тише.

Подойдя к Мине, Эдуард тихо окликнул ее. Девушка вздрогнула, а затем медленно повернулась. На ее губах играла неизменная улыбка. Иногда Эдуарду хотелось спросить ее, что случилось, о чем она думает, почему грустит, но…

Улыбнувшись в ответ, он похлопал ладонью по столбу.

— Вначале словом estancia, имение, называли столбы из прочной древесины. Эти столбы вбивали в землю, чтобы коровы могли почесать о них бока и спины, ведь у нас тут почти нет деревьев и бедным животными приходится страдать от зуда. И, конечно же, рядом с таким столбом пастух устраивался на ночлег и разводил костер. — Эдуард поднял воротник пиджака. Становилось все холоднее, зима была уже не за горами. — Пройдемся немного, Мина?

— Конечно.

Иногда у Эдуарда складывалось впечатление, что Мина никому не может сказать «нет».

Они отошли совсем недалеко, когда Мина резко остановилась.

— Ох… — судорожно вздохнула она.

— Ох, — согласился Эдуард, увидев, на что она смотрит. — Я как-то об этом не подумал.

В последние годы работники в имении забрасывали глубокие выбоины на дорогах костями животных — это было весьма распространенное явление в этих краях, бедных древесиной. Эдуард раньше не задумывался над этим, но такое зрелище, несомненно, могло неприятно удивить. К этому просто нужно было привыкнуть.

— Э… Ну… Я знаю, это выглядит странно. Но у нас практически нет строительных материалов. Деревья же тут почти не растут… Приходится использовать то, что есть.

— Да. То, что есть… — медленно повторила Мина. И опять улыбнулась.

Эдуард понял, что Мина говорит не о костях.

Аннелия тщательно следила за тем, чтобы она и ее дочь были полезны в имении. Потребовалось какое-то время, чтобы понять, где приложить свои усилия. Женщина вспомнила, как любила раньше готовить, и предложила свою помощь в кухне. Она с любопытством узнавала у кухарки Аполлонии рецепты новых блюд. Сегодня кухарка собиралась приготовить суп locro.

— Для локро нужны бобы, кукуруза, мясо и сушеный перец чили, — рассказывала Аполлония.

Кухарка тут же начала придумывать стишок, с помощью которого легче было запомнить ингредиенты.

Аннелию развеселил такой творческий подход. Вообще, Аполлония оказалась замечательной собеседницей. Оказывается, при помощи чая мате можно было передать послание тому, кому ты его подаешь: горький мате — значит, равнодушие, сладкий — дружба, мате с мятой — обида, мате с лимоном — внимание к собеседнику, мате с коричневым сахаром — духовное родство, мате с апельсиновыми корками — приглашение в гости, мате с кофе — извинения приняты.

— Как же тут хорошо! — вдруг сказала Аннелия.

— Да, — согласилась Аполлония. — Правда, иногда здесь очень холодно. Ну, ты и сама это вскоре почувствуешь. Конечно, в Ла-Дульче тепло, но у себя дома я постоянно мерзла. Иногда было так холодно, что мы с семьей целыми днями валялись под одеялом. — Кухарка покачала головой. — А летом, когда в зарослях чертополоха легко спрятаться, появляются грабители. Раньше приходилось опасаться нападений и со стороны индейцев. Они пытались угонять наш скот, когда чертополох уже засыхал.

Аннелия промолчала. Холод ее не пугал, как и грабители. Ей нравилось здесь, вдали от остального мира. Нравилось, что до Ла-Дульче можно было добраться только на повозке. Сюда почти никто не ездил. Аннелия уже давно не чувствовала себя в безопасности.

В следующие дни Мина все чаще приходила на берег соленого озера. Это место источало какой-то особый покой, но в то же время девушку все еще преследовали воспоминания о прошлом. Мина сидела на берегу и плакала, но постепенно ужасные видения блекли, и в какой-то момент она поняла, что готова двигаться вперед, как и обещала Франку.

Хоть Эдуард и говорил, что часто приходит сюда, чтобы расслабиться, Мина очень удивилась, встретив его там. Они немного смущенно поздоровались друг с другом. Мина подбирала слова, чтобы поблагодарить Эдуарда за гостеприимство. Всякий раз, когда Аннелия заговаривала о том, что им нужно вернуться в Буэнос-Айрес, что они злоупотребляют его щедростью, Эдуард просил их остаться. Он даже предложил им обращаться к нему на «ты».

— Из-за всех этих хлопот я не уделяю вам должного внимания, — говорил он. — Давайте договоримся, что вы пробудете здесь столько, сколько захотите.

Мина кашлянула. Она не знала, что сказать. Молчание все тянулось и тянулось.

— А почему вы вообще приехали в Аргентину? — спросил Эдуард.

Мине показалось, что его голос задрожал, но она не понимала, в чем причина.

— А почему ты приехал в Аргентину? — поинтересовалась Мина и тут же испугалась собственной грубости.

Эдуард немного помолчал, но, похоже, не обиделся.

— Я уехал с родины, потому что не мог добиться успеха. Повсюду преграды, чиновничьи проволочки, малодушие. Денег, которые я зарабатывал, хватало только на пропитание.

Мина кивнула.

— Да, многие уехали по этой причине. — Встав, она подошла ближе к озеру. — После смерти папы мама хотела еще раз выйти замуж. Дедушка все время говорил, что мы сидим у него на шее. Поэтому мы и уехали.

— Вот как… — Эдуард приподнял брови. — Поверить не могу. Твоя мама такая трудолюбивая.

— Да, это правда.

— Где вы жили? Тут, в Аргентине?

Мина лихорадочно обдумывала, что же ей сказать. Не выдаст ли она слишком много информации.

— Неподалеку от Росарио. Но потом он… — Она не могла заставить себя произнести слова «мой отчим», не могла назвать его имя. — Он также умер.

— Соболезную.

Эдуард тоже встал. Заметив, что Мина не хочет говорить о прошлом, он предложил ей руку, и девушка, положив ладонь на его предплечье, пошла по узкой тропинке между кустами. Вскоре они очутились в широкой степи.

Мине стало неловко, когда она поняла, что говорить им не о чем.

Заметив ее смущение, Эдуард попытался ободрить девушку.

— Ты только посмотри, Мина, — мягко сказал он.

Вечерело. Вдали виднелись стада. Мина даже слышала рев быков — раньше она не обратила на это внимания. На мгновение на горизонте появились очертания животных, но затем исчезли в оранжевом от прощальных лучей облачке пыли.

Мина завороженно наблюдала за этим волшебным зрелищем.

— Пойдем домой, — наконец вздохнула она, возвращаясь в реальность.

Глава 3

Так тянулась неделя за неделей, месяц за месяцем, за осенью пришла зима, сменившаяся весной.

Теперь в Ла-Дульче кипела работа — esquila, стрижка овец, шла полным ходом. Мина стояла рядом с загоном, наблюдая за тем, как двое всадников направляют туда животных. В Ла-Дульче было довольно большое стадо. Мужчины и женщины стригли овец уже несколько дней, но это зрелище еще не утратило для Мины своего очарования.

Стригали молниеносным, как ей казалось, движением хватали животных и с невероятной скоростью состригали им шерсть. После этого овец осматривал «доктор» — подросток или старик, который не мог работать так быстро, как молодые мужчины. Но задача «доктора» была не менее важна: нужно было предотвратить инфицирование ранок, оставшихся от ножниц.

Другие рабочие точили ножницы, чтобы дело двигалось еще быстрее. Кто-то складывал шерсть в тюки, которые потом предстояло отвезти в Буэнос-Айрес.

В других имениях в это время года все обстояло точно так же. Повсюду в загонах трудилось по двадцать-тридцать работников. Один человек мог подстричь в день от тридцати пяти до пятидесяти животных. На такую работу принимали и женщин — они стригли медленнее, но гораздо реже травмировали овец, осторожнее орудуя ножницами, и потому пользовались большой популярностью в этих краях.

Во время сезона esquila простой поденщик мог требовать довольно высокую оплату и отлично зарабатывал в короткие сроки. Эти деньги позволяли компенсировать неудобства: во время esquila овцы оказывались важнее людей, и если раньше поденщики в плохую погоду могли рассчитывать на ночлег в сарае, то сейчас главным было уберечь овец от дождя. Влажную шерсть не сострижешь! Поскольку в это же время нужно было сеять пшеницу, владельцам здешних ранчо приходилось бороться друг с другом за рабочую силу.

В качестве оплаты работникам выдавались latas, металлические пластины с названием имения. Их можно было использовать для взаимных расчетов. За сотню остриженных овец работник получал одну пластину. В конце сезона пластины обменивались на деньги.

В честь завершения esquila в каждом имении устраивали большой праздник, и Ла-Дульче не стало исключением.

— Таким поведением вы себе друзей не наживете, сеньор Бруннер! — Дон Мариано пододвинулся к Эдуарду. — Нет ничего хорошего в том, что вы продолжаете содержать работников, даже когда им нечего делать. Мы платим людям не за праздные шатания. И никогда этого не делали. Когда работа выполнена, они должны уйти. Так заведено. Они к этому привыкли. Иначе и быть не может.

— Ни в коем случае. — Эдуард покачал головой. — Я никогда не прогонял своих работников в межсезонье. Я думаю, вы, дон Мариано, вполне можете распределить текущую работу между этими людьми. Круглый год нужно сажать деревья, строить и чинить системы орошения. Нет никакой необходимости нанимать этих работников только весной. Оставьте пару работников у себя, и у вас не будет трудностей с тем, чтобы найти их, когда они понадобятся.

Дон Мариано едко улыбнулся.

— Тех работников, которые мне действительно нужны, я не отпускаю, будьте уверены. Но… — Он буравил Эдуарда взглядом. — Мне не нужно столько народу в имении, а уж жены работников мне и подавно ни к чему.

Эдуард не знал, что на это возразить. Конечно, с экономической точки зрения женщины были бесполезными. И их нужно было кормить. Чтобы предотвратить драки, вызванные ревностью, в некоторых имениях только арендаторам и старшим рабочим разрешалось привозить с собой жен и детей. Некоторые землевладельцы принципиально нанимали лишь холостяков, но Эдуард не мог смириться с мыслью о том, что разлучает семью.

Он набрал побольше воздуха в легкие.

— Знаете, дон Мариано, когда я был очень молод…

— Это, конечно, трогательно, — перебил его дон Мариано, — но к делу не относится. Вы не можете приехать сюда и установить тут свои порядки, сеньор Бруннер. Все должны придерживаться определенных правил.

Определенных правил… Эдуард едва справлялся с нарастающим раздражением. Были времена, когда он не придерживался никаких правил и лишь руководствовался здравым смыслом.

«Если бы только дон Мариано об этом знал…»

Но богатый землевладелец был знаком с управляющим имением Ла-Дульче, а не с доном Эдуардо, в свое время не очень-то ладившим с законом.

Эдуард обвел взглядом присутствующих. Переехав сюда, он в течение пары недель приспособился к здешнему неспешному существованию. Тут, в пампасах, вдали от больших городов, жизнь словно остановилась, и все было так же, как в колониальные времена. Тут нужно было тяжело работать, а в свободное время можно было поглазеть на pelea de gallos, петушиные бои, поиграть в карты или устроить скачки. По воскресеньям бедные работники собирались в кабаках и напивались в стельку. Иначе было только в День Независимости, когда устраивали фейерверки и пышные празднества, да на свадьбах — с танцами, выпивкой и хорошей едой. Популярностью пользовались и некоторые другие праздники — день поминовения, конец hierra, времени, когда клеймили скот, esquila и праздник урожая — minga. В эти дни люди пели и наслаждались изысканными яствами, которые в другое время не могли себе позволить.

Эдуард заставил себя улыбнуться.

— Дорогой мой дон Мариано, — произнес мужчина, стараясь выглядеть беззаботным. — Неужели вы считаете, что этот праздник — подходящее время для ссоры?

И действительно, торжество шло полным ходом. Повсюду витали ароматы еды. Работники пели, смеялись, танцевали, как будто пытались таким образом прогнать усталость, накопившуюся за последние недели.

Дон Мариано помолчал.

— А когда мне еще сказать вам об этом? — проворчал он. — Вас же никогда нет дома. Вы выполняете работу, которую вполне могли бы поручить своим помощникам.

Эдуард улыбнулся. Как и многие богатые землевладельцы, дон Мариано проводил много времени в доме в Буэнос-Айресе и относился к своему имению исключительно как к источнику дохода.

«Они позабыли, как им самим легко было устроиться на этих землях», — подумал Эдуард.

Еще перед войной с Парагваем лучшие земли в пампасах — земли на берегах рек Ла-Плата и Парана, позволявших перевозить товары к морю, — стоили очень дешево. Первые землевладельцы получили свои наделы почти бесплатно. Никто не предвидел такого взлета цен. Когда скудные степные травы, которыми едва могли прокормиться самые непривередливые коровы, сменились люцерной, стало возможным разведение овец. Это привело к экономическому росту в регионе, причиной которого стал высокий спрос в европейских и североамериканских городах и улучшение качества продукции — землевладельцы приглашали из Европы опытных скотоводов и выводили новые породы овец. До 1865 года цена шерсти, которая шла на экспорт, поднялась на сорок шесть процентов. И люди, купившие эти земли, быстро разбогатели. Владельцы старых имений отлично зарабатывали. Аргентинская солонина не пользовалась особой популярностью — она считалась жесткой и жилистой. Сейчас велись работы по улучшению породы коров, ведь экспорт мяса считался прекрасной возможностью завоевать часть мирового рынка. Ходили слухи, что британские инвесторы вскоре построят в Буэнос-Айресе новые склады.

Однако новым переселенцам приходилось искать себе другие земли. Эдуард внимательно наблюдал за этими переменами, с тех пор как поселился в Ла-Дульче.

Если когда-то для того, чтобы имение было рентабельным, нужны были хорошие пастбища и достаточный запас воды, то теперь экономическая польза от земель состояла в продаже скота и приготовленных из мяса продуктов. В основном скот продавали другим землевладельцам, изготовителям солонины, посредникам и армии. На продажу шли шкуры, сало, овечья шерсть, конский волос, жир и перья, а свежее мясо заполонило все рынки Буэнос-Айреса. Кроме овечьей шерсти именно спрос на мясо послужил причиной повышения цены на землю. Для одних нехватка работников была насущной проблемой, как показывала ситуация с доном Мариано, для других же она стала шансом на лучшую жизнь.

— Давайте позже спокойно обсудим это, дон Мариано. Я уверен, мы сумеем прийти к соглашению.

Мариано, казалось, хотел сказать что-то еще, но затем лишь кивнул.

— Договорились. Побеседуем как мужчина с мужчиной.

Преодолевая внутреннее сопротивление, Эдуард хлопнул Мариано по плечу, с трудом подавив вздох. Надо будет на днях зайти к Артуру Вайсмюллеру. Всегда приятно поговорить с умным и уравновешенным человеком.

В степи устроили скачки. Соревнующиеся должны были на скаку попасть копьем в sortija, небольшое металлическое кольцо, качавшееся на ветвях дерева. После этого началось состязание в pialar — гаучо должен был проскакать мимо своих товарищей, набрасывавших на шею его коня лассо. Если лассо удавалось набросить и конь падал, всадник должен был удержать равновесие, спрыгнуть на землю и при этом не выпустить из рук уздечку.

Вокруг толпились мужчины — с пышными усами, обветренными лицами и мозолистыми ладонями. Поблескивал на солнце отполированный металл, сверкали уздечки, лоснились седла, передававшиеся из поколения в поколение, бряцали серебряные шпоры. И, конечно, на каждом соревнующемся были bombachas de campo, штаны с пуговицами. Гаучо заправляли их в сапоги. Такие штаны полностью вытеснили индейские chiripa, шившиеся из одного куска ткани и едва прикрывавшие икры. На талии гаучо носили faja, широкий шерстяной кушак, а под ним — rastra, украшенный серебряными монетами кожаный пояс. А уж без facon, длинного ножа, ни один мужчина в здешних краях и за порог бы не вышел.

Шпоры подчеркивали высокий статус. Часто их делали настолько большими, что они мешали при ходьбе. Дополнял наряд rebenque, тяжелый, подбитый металлом хлыст.

Эдуард смотрел на всадников, браво справлявшихся со своим заданием. Он присоединился к всеобщему ликованию, а затем, полюбовавшись на состязания, пошел дальше. Несколько конюхов собрались у стола и играли в truco, карточную игру, построенную на обмане и тайных сигналах. Чуть поодаль пара пастухов играла в taba, кости. В воздухе витали ароматы жареной говядины.

Увидев Эдуарда, Аполлония радостно улыбнулась.

— Еще немного caldo? — предложила она.

— С удовольствием. — Эдуард взял у нее тарелку. — Превосходно! — похвалил он, съев первую ложку.

Он очень любил этот суп на говяжьем бульоне, приправленный перцем. Среди прочих ингредиентов в суп добавляли zapallo, тыкву, столь распространенную в этом регионе.

Издалека доносилось пение. За годы жизни в Ла-Дульче Эдуард выяснил, что песни тут посвящены только двум темам — любви и тоске по прошлому. Музыка была печальной. Она выражала нежность или смирение, а мелодии повторялись вновь и вновь. Во многих песнях речь шла об утерянной свободе и о счастье былых времен.

Некоторые из гостей танцевали. Работники имения вообще любили отплясывать. Народные танцы имели звучные названия: gato, zamacueca, triunfo, vidalita. Танцуя gato, парочка перебрасывалась шутливыми фразами.

— Красотка черноглазая с алыми губками, — выкрикивал танцор, — твои родители станут моими тестем и тещей! А твой брат — моим шурином!

Толпа расхохоталась. Мужчины хлопали друг друга по плечам.

Хорошенькая темноволосая танцовщица исполнила сложное па и повернулась к нахалу.

— Глаза у меня не черные, — то ли пропела, то ли проговорила она. — Да и губы не алые. Мой отец не станет тебе тестем, а брат — шурином.

Теперь все внимание толпы сосредоточилось на ответе незадачливого ухажера. Но тот не заставил себя ждать:

— Какой огонь горит в тебе, красотка! Твои очи — словно раскаленные угли. Стоит мне приблизиться — и я сгорю и от меня останутся только белые кости.

Но и девушка отплясывала gato не в первый раз и была готова к традиционным для этого танца словесным перепалкам. Ее подружки подбадривали ее радостными возгласами.

— Мои глаза не столь смертоносны, чтобы заставить твою плоть гореть ярким пламенем. Не глаза мои жгут тебя, а выпивка из кабака.

Девушки рассмеялись. Мужчина церемонно поклонился партнерше по танцу и с гордым видом вернулся к своим приятелям.

Мина и Аннелия тоже смотрели на представление. Эдуард с удовольствием отметил, что Мина надела платье, которое он заказал для нее в Буэнос-Айресе и подарил на День Независимости. Аннелия тоже надела его подарок — роскошную шаль. Эдуард покачал головой, вспомнив, как мать Мины отказывалась принимать эту шаль, хотя для него это был всего лишь способ проявить к ней уважение. Иногда он не понимал, что творится в голове у этой женщины. Так было и сейчас. Она стояла среди ликующей толпы и, похоже, чувствовала себя здесь не в своей тарелке. Аннелия была напряжена.

Эдуард уже понял, что она позволяла себе расслабиться только на кухне — и то если считала, что ее никто не видит.

Улыбнувшись, он подошел к Мине и ее матери.

— Вам нравится праздник?

— Да.

Как и раньше, он не понимал, что Аннелия чувствует на самом деле. Иногда у Эдуарда складывалось впечатление, будто ее что-то гнетет.

— Какой чудесный праздник! — воскликнула Мина и рассмеялась.

Эдуард тоже улыбнулся. По крайней мере, Мину ему удалось развеселить. Он надеялся, что однажды ему удастся услышать такой же беззаботный смех и у Аннелии.

Дон Мариано присел в тени особняка Ла-Дульче. Вскоре к нему присоединился дон Клементио, а затем и дон Августо.

— Тебе удалось с ним поговорить? — спросил Августо, усаживаясь.

— Нет. — Дон Мариано покачал головой.

— Он даже слушать не хочет о том, чтобы не пускать в Ла-Дульче женщин.

— Ну, это не наше дело, — заметил дон Мариано.

— Бабам тут делать нечего, — стоял на своем дон Клементио. — Они нарушают порядок, установившийся в наших имениях. Это мужчины должны работать, а не бабы. Женщины только и умеют, что вызывать ревность и ввязываться в неприятности. Кому это нужно?

— Да, это точно. Женщины в имениях не нужны. Ну, кроме кухарок, конечно, — произнес дон Августо. — Я от своей кухарки уж точно не откажусь.

Дон Мариано, рассмеявшись, кивнул.

— Как бы то ни было, Эдуард сказал, что готов со мной поговорить, — сообщил он.

— Время esquila уже закончилось, — пожал плечами дон Клементио.

— Но в следующем году… — проворчал дон Августо. — Нельзя, чтобы в следующем году ему опять достались лучшие работники.

— Да, нужно с ним побеседовать, — согласился дон Клементио.

— Ну ладно, — покоряясь судьбе, вздохнул дон Мариано. — Тогда я опять приму удар на себя, если на то будет воля Божья.

Хотя Эдуард поздно лег спать, и при этом валился с ног от усталости, проснулся он уже через пару часов, еще до восхода солнца. Подойдя к окну, он увидел, как лунный свет заливает Ла-Дульче и окрестности.

Эдуард тихо оделся, спустился по лестнице и вышел из дома. Он был единственным, кто в это время уже не спал — своим работникам Эдуард предоставил выходной. Сегодня они будут выполнять только неотложные дела — ухаживать за животными, — а в остальном им можно будет немного расслабиться, прежде чем суровая жизнь в имении вновь пойдет своим чередом.

Эдуард знал, что его соседи запугивают своих работников, а то и избивают их кнутом, и с презрением относятся к тому, как он ведет дела в поместье, но ему было все равно.

Чуть позже Эдуард оседлал небольшую лошадку креольской породы — говорили, что эти кони ведут свой род от скакунов конкистадоров. Такие лошади, криолло, как их еще называли, были низкорослыми, послушными и довольно прыткими. К тому же они прекрасно приспособились к здешним нелегким условиям жизни.

В степи было свежо. Ветер развевал волосы Эдуарда, и ему пришлось надеть шляпу, да еще и завязать тесемки под подбородком. Вокруг царила тишина, и казалось даже, что сама природа замерла. На Эдуарда нахлынуло восхищение, как всегда, когда он видел бесконечные дали пампасов. Какое-то время он предавался объявшему его восторгу, но затем, помотав головой, вернулся в настоящее.

«Нужно все обдумать».

Когда Эдуарду хотелось остаться наедине со своими мыслями, он часто выезжал в степь, где до самого горизонта простирались необъятные просторы, покачивались на ветру высокие травы, шуршал чертополох да белели кости. Ничто не застило взор, и всему находилось место — и земле, и небу, и травам, и далеким грозам. Если тут, в пампасах, незадачливый всадник свалится с лошади и не сможет встать, то на этих просторах никто и не заметит его, и тогда несчастному не избежать неминуемой смерти.

Сегодня Эдуард решил не оставаться в степи надолго и вскоре свернул к соленому озеру. Он любил это место. Плеск воды успокаивал его. Иногда, приходя сюда в одиночестве, Эдуард думал о том, как впервые оказался на берегу. Тогда он еще не знал, что это не обычное озеро, а соленое. Здесь он впервые увидел фламинго, этих странных и в то же время величественных созданий.

На узкой тропинке, змеившейся между кустарниками, Эдуард спешился и пошел пешком, но, еще не дойдя до берега, заметил на берегу хрупкую девушку, любовавшуюся морщинками волн на водной глади.

— Мина! — воскликнул он.

Девушка повернулась, и на этот раз на ее лице не было ни удивления, ни испуга. Она стала спокойнее с тех пор, как приехала в Ла-Дульче. «Она стала сильной, — подумал Эдуард. — Аннелия может ею гордиться».

— Не спится?

Девушка посмотрела на него, но Эдуард не смог разобрать выражение ее лица.

— Да.

— Мама тоже здесь?

— Нет, она хотела помочь Аполлонии.

Эдуард кивнул. Аннелия всегда хотела кому-то помочь. Как же убедить ее в том, что они с Миной могут оставаться тут, сколько захотят? Не подобрать слов…

При виде Аннелии и Мины Эдуард словно опять становился неопытным юношей, которому впервые предстояло заговорить с женщиной. Он вздохнул.

Мина вновь повернулась к озеру.

— Красиво здесь, правда? — помолчав, спросил Эдуард.

Девушка кивнула.

Эдуард тоже погрузился в раздумья, но затем ему в голову пришел вопрос, который он хотел задать еще вчера.

— Мина…

— Да? — Она повернулась, и вновь на ее лице появилось это загадочное выражение.

Эдуард постарался отогнать мысли об этом.

— Твоей маме всегда было неинтересно на праздниках?

— Ты о чем? — Мина удивленно приподняла брови.

Эдуард кашлянул.

— Ну, мне показалось, что вчерашнее торжество ей не особенно понравилось.

«А ведь я старался сделать все, чтобы Аннелии было хорошо», — подумал он.

Мина молчала, но Эдуард ее не торопил. Ему показалось, что она всерьез задумалась над его вопросом.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Нам не всегда жилось легко, Эдуард. — Помедлив, она подошла к нему поближе. — Первые годы в Аргентине были очень тяжелыми. Я думаю, мама ждала чего-то другого. Она просто не может избавиться от этих воспоминаний.

Эдуард кивнул.

— Я знаю, как это бывает, — протянул он. — Я сам с таким сталкивался, но… наступает время, когда все идет на лад. У вас все будет хорошо, обещаю — и у тебя, и у твоей мамы, Мина.

Они так увлеклись разговором, что не заметили, как над горизонтом встало солнце. В его лучах и озеро, и берег окрасились розовыми, лиловыми и голубоватыми тонами. В воде завозились фламинго. Одна из птиц сделала пару шагов к середине озера, и ее перья блеснули оранжево-золотистым светом. У Эдуарда потеплело на душе.

— Все будет хорошо, Мина. Поверь мне.

Глава 4

Эдуард Бруннер действительно выделил Артуру обещанный участок земли, и молодой переселенец из Поволжья рьяно взялся за работу. Он трудился до полного изнеможения, и ему это нравилось. Благодаря усталости Артура не мучили мысли об Ольге, о том, что с ней случилось, о том, жива ли она…

Первым делом Артур выкопал на своем участке колодец. Затем соорудил две постройки — одну для сна, другую для стряпни. Пол тут был земляной. Крышу поддерживали по четыре угловых столба из твердой древесины. Между столбами Артур натянул шкуры, подаренные Эдуардом. Они на первых порах защищали его от ветра и дождя. Потом Артур сплел стены из хвороста и соломы и обмазал их смесью земли, воды и сушеного навоза. Кое-где он использовал вместо столь редкой в этих краях древесины кости животных — их можно было пустить не только на укрепление стен, но и на изготовление мебели. Крышу в обеих постройках Артур, как и было принято в этой местности, присыпал paja, травой.

Для людей в пампасах такие домики могли на время служить защитой от стихии, но разрушались столь же быстро, как и строились.

Как бы то ни было, Артур испытывал гордость, когда впервые заночевал в собственном доме. Как и большинство здешних построек, его хижины защищали от ледяных ветров, дувших из Южной Патагонии. Обычно хижины строили неподалеку от лаконосов, вечнозеленых лиственных деревьев, прекрасно защищавших домики от солнца и ветра. Но, несмотря на все это, зимой в таких хижинах было холодно, а летом — жарко. Обычно семьи жили в одной комнате, скудно обставленной мебелью. Еще тут плодились насекомые и грызуны, и потому, если погода позволяла, местные жители предпочитали ночевать под открытым небом — летом им досаждали блохи, клопы, тараканы и даже крысы.

Большие дома могли себе позволить только зажиточные землевладельцы. Часто эти сооружения смотрелись здесь совершенно неуместно — богачи предпочитали строить дома в европейском стиле, который скорее подошел бы элитным районам Буэнос-Айреса, куда землевладельцы уезжали в жаркие месяцы.

Артур вздохнул. Он прилагал максимум усилий, чтобы избавиться от насекомых и грызунов, но война с ними была проиграна, даже не начавшись.

Целыми днями поволжский немец работал. При помощи одной только кирки он возделал небольшой участок, сделав землю пахотной. Затем соорудил загон для овец, которых ему на попечение предоставил сеньор Бруннер. Тут была даже специальная поилка для овец, которой пользовались в том случае, если воды не хватало.

Несколько недель спустя Артур занялся садом и огородом. Ольга всегда мечтала об этом. Артур представлял себе, как его жена обрадуется, когда приедет сюда. Вскоре его участок стал похож на настоящий крестьянский хутор в России. Это вызывало у Артура воспоминания о прежней жизни и об Ольге, и тоска настолько подкосила его, что он пару дней не мог работать.

Артур как раз строил сарай для овец, когда вдалеке послышался стук копыт. Мужчина поднял голову и нисколько не удивился, увидев верхом на коне Эдуарда Бруннера. Эдуард часто навещал его. Они прекрасно ладили и любили не только поговорить, но и помолчать вместе. Иногда они просто сидели рядом, думая каждый о своем. Можно сказать, что Артур с Эдуардом подружились. Да, Артур арендовал у Эдуарда землю, но он знал, что ему не придется уезжать отсюда через пару лет, как многим другим. Обычно через три-четыре года арендаторам приходилось искать новые земли, когда почва уже была обработана и на месте степных трав колыхалась люцерна. Но Эдуард обещал оставить Артура здесь до тех пор, пока тот сам не решит уехать. А Бруннер славился надежностью.

— У тебя есть время? — спросил Эдуард.

Кивнув, Артур мотнул головой в сторону поленницы. Мужчины, вздохнув, уселись.

Услышав следующий вопрос Эдуарда, Артур опешил. К такому он не был готов.

— Ты разбираешься в женщинах?

Рождество 1881 года стало первым радостным праздником для Мины и Аннелии. Елки здесь не росли, и потому Эдуард поручил Аполлонии и Иньес, одной из служанок, нарядить два персиковых дерева в саду перед Ла-Дульче. Аннелия приготовила индейку с яблоками и клецки. После ужина все вместе спели рождественские песни и обменялись подарками.

Эдуард ненадолго съездил в Буэнос-Айрес и подарил Аннелии изящные перчатки, а Мине — ленты для волос. Мина связала Эдуарду шарф, а Аннелия — носки.

Когда стемнело, все устроились на веранде, любуясь украшенными деревьями. Над Ла-Дульче взошла луна, и Мина предложила прогуляться к озеру.

— Тут неподалеку нет ни одной церкви, но там, на берегу, я чувствую близость Господа.

«А ведь мне казалось, что я навсегда утратила веру».

— Давайте пойдем на озеро, — предложил Эдуард.

— Озеро фламинго, — улыбнулась Мина.

Все помолчали. В этот миг они были счастливы.

Глава 5

Аннелия и Мина уже год жили в Ла-Дульче. Когда они заводили разговор о том, чтобы уехать, Эдуард даже слышать об этом не хотел. За время пребывания здесь Мина научилась скакать на лошади. Когда у нее спрашивали, зачем она это делает, девушка отвечала, что ничто не сравнится с быстрой скачкой. Кристально-ясное утро, степь, галоп, безоблачное голубое небо, теплый бриз, не знавший преград на своем пути…

Не только Аннелия, но и Мина старалась помогать в имении, чем могла. Иногда она чувствовала себя здесь, в Ла-Дульче, как дома. Но временами девушку охватывал необъяснимый страх. Бывало, она вскакивала от кошмаров — ей снилось, что Филипп сжал руки у нее на горле и душит ее.

Прекрасным мартовским утром 1882 года Мина рано оседлала лошадь и по поручению Эдуарда отправилась к Артуру Вайсмюллеру, чтобы отвезти ему свежий хлеб. Эдуард рассказывал ей, что Артур — переселенец из Поволжья. Бруннер познакомился с ним в Ла-Бока. Трудолюбие Артура понравилось Эдуарду, и тот пригласил его к себе. Вайсмюллер смотрел за стадом овец в Ла-Дульче.

Эдуард привез сюда Артура, как и Аннелию с Миной. «Он словно собирает обездоленных, которым еще можно чем-нибудь помочь», — подумала Мина.

Артур был приятным человеком, но постоянно немного грустил. Мина быстро с ним подружилась, и вскоре Артур рассказал ей трагическую историю об исчезновении жены. Девушка была тронута его верностью и любовью.

«Артур не сдался, и я не сдамся. Я найду Франка», — пообещала она себе.

— Не уезжайте далеко, фройляйн Мина… — сказал Артур, когда она передала ему хлеб.

Мина невольно улыбнулась, услышав его слова. Артур был единственным, кто здесь называл ее «фройляйн». До этого к ней так обращалась только экономка в доме дедушки. Внезапно Мина вспомнила, как носила кружевные платьица и длинные косы. О господи, как давно это было! Тогда она была совсем маленькой.

— Я осторожна, вы же знаете, Артур.

Попрощавшись с немцем, Мина ударила пятками гнедую кобылицу с белым пятном на лбу — едва увидев эту красавицу в конюшне у Эдуарда, девушка сразу же в нее влюбилась. Лошадь перешла на рысь, а затем и на галоп.

Мина старалась не отъезжать далеко от Ла-Дульче, но ей нравилась быстрая скачка, когда ее тело покрывалось пóтом, а щеки горели от жары. Как всегда после конных прогулок, она направила лошадь к озеру. Тут Мина собиралась немного отдохнуть, прежде чем возвращаться в Ла-Дульче.

Подъехав к узкой тропинке, девушка спешилась и повела кобылку под уздцы. Вдруг лошадь фыркнула.

«Словно тут есть кто-то еще».

И все же Мина пошла дальше. Она не боялась. Чего ей бояться в Ла-Дульче?

Как она и предполагала, на берегу кто-то стоял. Это был юноша, которого она еще никогда не видела. На нем были традиционные индейские штаны, chiripa, и пончо. Длинные черные волосы он собрал в хвост на затылке.

«Индеец», — поняла Мина. Теперь она чувствовала себя неуютно. В Санта-Фе встреча с индейцем не сулила ничего хорошего.

Тем не менее юноша нисколько не удивился, увидев ее здесь.

— Добрый день, сеньорита. — Он улыбнулся.

— Добрый день. — Мина нахмурилась. — Разрешите поинтересоваться, кто вы и что здесь делаете? Вы находитесь на территории имения Ла-Дульче.

— Да, я знаю. Меня зовут Пако Сантос. — Юноша подошел к Мине и, как велел этикет, поцеловал ей руку. — Моя мать — давняя знакомая сеньора Бруннера.

«Пако Сантос», — повторила про себя Мина. Она была уверена, что еще никогда не слышала этого имени.

— Пройдемся к дому вместе? — предложил юноша.

Он поймал за уздечку своего пегого коня, который до этого мирно пасся на берегу.

Мина кивнула. Она украдкой посмотрела на юношу. Он был высоким, с крупными, явно индейскими чертами лица.

Если юноша и заметил ее любопытство, то никак на него не отреагировал.

Мина же думала о том, когда Эдуард Бруннер успел подружиться с индейцами.

Вскоре они дошли до особняка.

— Пако! Пако Сантос! О господи, ну ты и вырос! — Эдуард заключил юношу в объятия, а затем отстранился и внимательно оглядел гостя. — Что привело тебя сюда?

Пако улыбнулся.

— Вскоре я буду работать подручным в адвокатской конторе. Хочу посмотреть. Может быть, мне стоит заняться юриспруденцией. Мама сказала, что мне следует зайти к вам в гости, если я буду тут проездом.

— Неужели тебе уже пришло время выбрать себе будущую профессию? — Эдуард покачал головой.

— Мне почти шестнадцать. — Пако улыбнулся.

— Ты еще очень молод.

— Да, наверное. Но мама говорит, что проблемы с репетиторами не оставляют ей выбора. Я должен поскорее встать на ноги.

«Он будет изучать юриспруденцию? — изумленно подумала Мина. — Индеец собирается изучать юриспруденцию?»

Она никак не могла оправиться от изумления. Похоже, ее мать тоже была удивлена — это было заметно по выражению ее лица.

В ходе разговора они узнали, что мать Пако белая, а отец — метис. Оба жили в имении Тре-Лома неподалеку от Тукумана. Насколько поняла Мина, Виктория, мать Пако, была хозяйкой Ла-Дульче, которым управлял Эдуард. Пако собирался связать свое будущее не с работой в имениях, а с защитой прав индейцев в Аргентине. Он с нетерпением ждал, когда начнется его практика в адвокатской конторе.

Тем вечером Мина никак не могла уснуть, думая о Пако и о его планах. Вначале его идеи показались ей безумными — какие-то фантазии, да и только, — но его решимость, безусловно, впечатляла. Пако не так просто было сбить с толку. И этим он подавал пример другим.

Иногда, стоя перед зеркалом, Аннелия видела, как ее отражение расплывается, а вместо него появляется жуткое видение — лицо, залитое кровью, с зияющей раной на лбу. Когда это произошло в первый раз, она закричала так громко, что Мина бросилась ей на помощь — и успела вовремя, подхватив лишившуюся чувств мать.

Конечно, Аннелия не могла рассказать Мине, что произошло. Мина не знала и не должна была узнать о том, что сделала ее мать.

Теперь видение вновь настигло женщину. Она крепко зажмурилась. Оно должно было отступить! Аннелия не хотела это видеть! Не хотела видеть окровавленное лицо Филиппа. «Убийца! Схватите эту убийцу и повесьте ее!»

«Я сделала это ради Мины, — говорила себе Аннелия. — И за это Господь будет судить меня, когда настанет время. Но только не сейчас. Вначале я должна добиться счастья для моей малышки».

Женщина медленно открыла глаза. Из зеркала на нее смотрело ее же отражение. Аннелия вздохнула и взяла с комода филигранную серебряную цепочку с кулоном в виде бабочки. Раз уж мужчина дарит такое ее дочери, то он наверняка влюблен в нее, правда?

Аннелия подняла цепочку и приложила ее к своему декольте. Украшение ей очень шло. Женщина вздохнула.

Она ничего не сказала, когда Мина, вся вспотевшая и растрепанная, словно мальчишка, вернулась с конной прогулки вместе с Пако Сантосом. Аннелия наполнила ванну, добавив в воду эфирные масла, вымыла дочери волосы, расчесала их и заплела в косу, уложив локоны в сложную прическу.

Затем она достала пакет, который Эдуард вручил ей утром. Всякий раз, уезжая в город, он покупал там что-нибудь в подарок. Аннелия всякий раз отказывалась его принимать, но Эдуард настаивал. Ему нравилось, что его гостьи красуются в изящных платьях.

Аннелия открыла пакет. Шелковое платье оказалось нежно-зеленым. Оно прекрасно подойдет к волосам Мины и цвету ее кожи. Эдуард купил его в калле Флорида, у Ленхен, своей сестры. Как и платье для Аннелии. Но, конечно, ей никогда не выглядеть так же роскошно, как выглядит ее дочь.

Тем вечером Аннелия затянула Мину в корсет, так что девушка даже запротестовала, окропила вырез духами и надела ей на шею цепочку. Мать и дочь молча постояли рядом, глядя на себя в зеркало.

Тем вечером, когда они спустились к ужину, Эдуард мельком посмотрел на декольте Мины, но в его взгляде не было и тени вожделения. Аннелия не понимала, почему он так себя ведет. Если он равнодушен к Мине, то почему так щедро ее одаривает?

Затем Аннелия обратила внимание на Пако Сантоса. На следующее утро юноша собирался уезжать в Буэнос-Айрес. Он тоже приоделся: дорожная одежда сменилась костюмом, который был юноше к лицу. Пако подошел к Аннелии и вежливо ее поприветствовал. Мина упрекнула мать в столь сдержанном отношении к этому юноше, но Аннелия ничего не могла с собой поделать. Все новое она вначале воспринимала как опасность. Слишком много бед случилось в ее жизни. «Если бы мне не приходилось постоянно следить за тем, чтобы Мина угождала Эдуарду, мы могли бы чувствовать себя настоящей семьей», — подумала Аннелия.

Вначале она была разочарована упрямством дочери, но потом смирилась. Может, сейчас Мина и сердится на нее, но придет время, и дочь еще скажет ей спасибо. Жизнь предоставила им обеим шанс, и Аннелия была полна решимости им воспользоваться.

Апрельские дожди и холодные ветра, поднимавшиеся в пампасах осенью, знаменовали завершение летней засухи. Начиналось время hierra — скот сгоняли в стадо, а затем на некоторых животных набрасывали лассо и оттаскивали их в сторону. Их валили на землю, связывали и тщательно клеймили эмблемой Ла-Дульче. Быков еще и кастрировали, и отрезанные яйца бросали псам. Мине пришлось привыкнуть к этому пугающему зрелищу. Ей было больно смотреть в испуганные глаза несчастных животных.

Время hierra завершалось пышным праздником — с вкусной едой, спиртным, танцами, пением и состязаниями в метании лассо и boleadoras.

Но жизнь в имении представляла собой не только смену тяжелого труда и отдыха. Иногда и в Ла-Дульче случались беды. Через два дня после окончания hierra лошадь одного из старших работников споткнулась, попав копытом в нору vizcacha — похожего на зайца грызуна. Всадник упал и сломал себе шею. Несколько дней спустя один из слуг напоролся на собственный нож и умер на месте.

Жизнь и смерть шли по пампасам рука об руку.

Глава 6

Герман Блум уже работал не на Дальбергов, а на Мейнеров, в 1877 году основавших в селении фабрику по производству товаров из кожи. Хотя сельское хозяйство и животноводство из года в год приносили все больше дохода жителям этого региона, в особенности за счет благоприятных возможностей транспортировки товаров на кораблях, Блуму работа на земле не принесла удачи.

Ирмелинда остановилась перед дагерротипом Германа. Снимок был сделан на Рождество, и женщина повесила его на стену над фотографией своего старшего сына, его жены и детей. Тут не было дагерротипа Франка, и это было тяжело вдвойне, ведь теперь Герман наконец-то поверил ей. «Франк — наш сын. Я был идиотом. Нельзя мне было прислушиваться к тому, что говорили Амборны». Тогда Ирмелинда широко открыла глаза: «Так ты мне веришь?» — «Я никогда не должен был в тебе сомневаться».

Женщина взглянула на комод и старые часы. В дальнем углу, между окном и дверью в бывшую детскую, стояла красивая железная печь. С тех пор как Герман устроился на фабрику, дела в доме пошли на лад. «Но сердце все так же болит», — подумала Ирмелинда.

Какой-то звук у двери отвлек ее от размышлений.

Она выглянула наружу, удивляясь тому, что кто-то пришел к ней в гости в столь поздний час, и испуганно вскрикнула:

— Филипп!

— Ты рада меня видеть, Ирмелинда?

— Я… — Она не могла отвести глаз от его изуродованного лица. — Ко мне редко приходят гости.

— Вот как?

Ирмелинда попятилась, и Филипп последовал за ней в комнату. Женщина не останавливалась, пока не приблизилась к печке.

— Значит, сегодня особый день. Но буду краток. Птичка мне нащебетала, что ты кое-что знаешь о Мине.

— Нет… — пролепетала Ирмелинда.

Она вздрогнула, когда Филипп замахнулся.

— Не лги мне! Ненавижу лживых баб.

Он продолжал теснить ее к печи. Ирмелинда почувствовала, как в ее душе поднимается волна паники. Она слышала о женщинах, у которых загорались платья оттого, что они стояли слишком близко к огню. Они сгорали заживо. Какая ужасная смерть!

«Я не хочу сгореть заживо!»

— Ну, меня не интересует, где твой сын. Мне интересно, где моя сестра. — Филипп указал на свое лицо. — Ты знаешь, кто в этом виноват?

Ирмелинда, дрожа, покачала головой.

— Она.

— Мина? — удивленно переспросила женщина.

— Да, Мина.

«Я должна что-то сказать, пусть даже я не верю ему, — подумала Ирмелинда. — Иначе я загорюсь. А он будет стоять и смотреть, как я сгораю заживо». И не успела она опомниться, как слова сами сорвались с ее губ.

— В День Независимости, двадцать пятого мая… — пролепетала Ирмелинда.

— Двадцать пятого мая? Что случится двадцать пятого мая? — Филипп оттащил Ирмелинду от печки и прижал острие огромного ножа к ее горлу. — Говори, женщина!

— Они… Они хотели встретиться… Мина… и мой сын…

Ирмелинда полностью утратила контроль над собой. Она почувствовала, как что-то теплое стекает по ее ногам. Женщина даже не поняла, как это произошло, но ее мочевой пузырь опорожнился. На полу образовалась лужа.

Наконец Филипп ее отпустил. Ирмелинда могла бы сбежать, но она словно окаменела и была не в силах сдвинуться с места.

— Ты и правда думала, что я тебя убью? — засмеялся Филипп. — Понимание того, что ты предала Мину и своего сыночка, что ты никогда не узнаешь, что я сделаю с ними… Это станет для тебя достойным наказанием. Мысли об этом покажутся тебе хуже смерти.

Глава 7

— Эй, Блум!

Услышав голос прораба, Франк остановился. Повернувшись, юноша подошел к Рыжему Мику — так его все называли.

— Нужна помощь на другой стройке.

Франк кивнул. Он знал, что неподалеку строилось новое высотное здание, а Франк славился тем, что не боялся высоты. Он мог забраться на самый верх, и при этом не испытывал никакого головокружения. Ему было не страшно. Иногда Франк задумывался о том, было ли так всегда, но вспомнить не мог.

— Так ты пойдешь? — уточнил Мик. — У меня нет работников лучше тебя. Возьмешься за это дело — получишь на следующей неделе два выходных.

— Да ладно, и без них обойдусь, — отмахнулся Франк.

Ему уж точно выходные были не нужны. Когда Франк работал, мысли не угнетали его, и потому он не любил отдыхать.

Вторая стройка находилась минутах в десяти ходьбы. Франк прошел мимо нищих, которых прогонят, как только дома сдадут под ключ. Из бараков доносилась ирландская музыка. Рыжий Мик тоже был ирландцем, но любому, кто отважился бы произнести это вслух, грозила драка. Ирландцев-католиков тут не любили. Все считали их нищим и ленивым народом, грязными пьяницами.

Дойдя до стройки, Франк доложил о своем прибытии десятнику, и тот сразу же отправил его на верхний этаж, оплетенный лесами.

Там Франка уже ждал Джек, индеец из Лакоты, с которым Франк в последнее время подружился.

— Да это же наш wasi’chu, бледнолицый, который не боится упасть! — ухмыльнулся индеец.

— Привет, Джек.

Больше они не разговаривали. Следующие несколько часов, пока не сгустились сумерки, мужчины молча работали. Наконец Джек отложил молоток и уселся на балку, словно на лавочку в парке. Юноша достал из сумки солонину и принялся ужинать, запивая мясо водой.

— Собираюсь навестить семью, — поделился он с Франком. — Моя жена скоро родит пятого ребенка.

Франк устроился рядом с Джеком и посмотрел на улицу. Подступала ночь.

«Да, было бы хорошо, если бы и у меня была семья. Но Мина… Мина мертва, и я должен с этим смириться».

Франк рассеянно достал из кармана куртки кусок хлеба.

Внизу сновали какие-то люди. Отсюда, с высоты, они казались крохотными.

Вдруг что-то отвлекло Франка от мыслей.

По улице шла худенькая девушка. На ней был серый платок и простое платье. Франк был уверен, что заметил прядь рыжеватых волос. И ее походка… Черт побери, он знал эту походку!

«Мина! — завопил голос в его голове. — Это Мина!»

— Мне пора! — бросил он Джеку и помчался к лестнице.

— Наш wasi’chu всегда торопится, — рассмеялся индеец.

Уже через минуту Франк был на улице. Он увидел, как девушка свернула за угол, и побежал за ней. В последний раз он бегал так быстро, когда был ребенком.

Свернув за угол, Франк сначала подумал, что потерял ее, но вскоре снова заметил в толпе. «Мина!»

Она не шла — она пританцовывала, и его сердце билось в такт ее шагам.

Франк вновь пустился бежать. В домах по обе стороны улицы зажегся свет.

Теперь юноша был уверен, что не ошибся. У девушки были рыжеватые волосы, еще ярче, чем раньше.

— Мина! — позвал он.

Но она не слышала.

— Мина! — На этот раз Франк крикнул громче.

Девушка вздрогнула. Похоже, она не знала, останавливаться ей или идти дальше. Франк воспользовался ее замешательством и сумел ее догнать.

— Ми…

Но он не договорил. Это была не Мина. Опять.

— Простите, мисс. — Он почувствовал, что краснеет. — Я принял вас за другую.

Если вначале девушка испугалась, то теперь на ее губах заиграла улыбка.

— С кем имею честь? — насмешливо уточнила она.

— Франк Блум. — Его губы тоже расплылись в улыбке. Что-то в выражении ее лица его рассмешило. — Я строитель. Из Германии.

— Кэти Магвайр, — представилась девушка. — Я ирландка.

Франк улыбался от уха до уха. Ирландка? Похоже, девушка решила его проверить.

Полчаса спустя они вместе пили портер в пабе, принадлежавшем отцу Кэти. Вокруг царил невероятный шум. Франк уже давно такого не слышал. Играли музыканты, посетители — мужчины и женщины — смеялись, кричали, пели и танцевали.

Вначале Франк испытывал огромное разочарование оттого, что это оказалась не Мина, но теперь юноше стало легче.

Он повел Кэти танцевать и так ловко ее закружил, что и сам от себя такого не ожидал.

В какой-то момент музыка стихла — музыкантам тоже нужно было время от времени утолять жажду.

Вспотев и раскрасневшись, Франк и Кэти смотрели друг на друга. Юноша убрал непокорный локон с ее лба. У Кэти оказались ярко-рыжие, блестящие волосы. Почти как у Мины.

Девушка не могла оторвать от него глаз.

А потом музыканты снова заиграли, и Кэти с Франком опять пустились в пляс.

Оба понимали, что теперь они не отпустят друг друга.

Глава 8

В этом году, несмотря на уговоры матери, Мина настояла на поездке в Буэнос-Айрес на День Независимости. Пако, которому очень понравилось в Ла-Дульче, приехал в гости и, узнав о планах Мины, вызвался сопроводить ее. Мина сказала ему, что этот день и эта площадь связаны для нее с воспоминаниями о человеке, которого она потеряла несколько лет назад и по которому очень скучает. Аннелии не очень-то понравилось предложение Пако, но аргументов для отказа у женщины не нашлось.

Для Мины поездка в Буэнос-Айрес с молодым человеком оказалась совершенно новым приключением. Иногда она даже представляла себе, что гуляет по городу не с Пако, а с Франком. Впервые за долгое время в ней вновь проснулась надежда увидеть любимого. Мина не верила в его смерть. Не верила в то, что Франк ее позабыл. «Я бы почувствовала, если бы он умер, — вот уже в который раз повторяла себе Мина. — Я бы это почувствовала».

Они с Пако пустились в путь накануне Дня Независимости, переночевали в гостинице, чтобы отдохнуть перед праздником, а потом отправились на площадь.

Мина оглянулась. Раздавалась громкая музыка. Салют ознаменовал открытие праздника. Мина любовалась украшенными ко Дню Независимости зданиями.

Заметив уличного торговца, Пако купил Мине апельсин. Яркая веселая толпа подхватила пару, и Мина присоединилась к общему веселью. Да, Мина волновалась о том, придет ли Франк, но Пако был так мил, что заставил ее позабыть о тревогах. Он потанцевал с девушкой и даже уговорил ее спеть. Вопреки ожиданиям, Мина отлично провела время, и во многом за это следовало благодарить Пако. Но чем ближе был вечер, тем сильнее нарастало в ней напряжение. Да, Мина танцевала, ела, пила и смеялась, но не забывала время от времени возвращаться к монументу. Однако Франка в толпе не было.

Тем не менее девушка не сдавалась.

День пролетел словно миг. Сгустились сумерки. Мина все оглядывалась по сторонам, но тщетно. Когда совсем стемнело и ночное небо усеяли разноцветные искры фейерверков, Мину охватила грусть. Пако заметил, что девушке тоскливо, и решительно потащил ее танцевать. И правда, это немного помогло. Мина была благодарна Пако за то, что он позволил ей отвлечься.

Полночь была уже не за горами, когда парочка наконец остановилась. Мина совсем запыхалась. Пако отправился за выпивкой и, вернувшись, увидел девушку у монумента Майской пирамиды. Мина казалась такой маленькой и хрупкой, и хотя Пако не знал, что ее гнетет, ему стало жаль ее.

Аннелия давно уже так не тревожилась. Когда же Мина и Пако вернутся? С самого утра женщина была на ногах. Подойдя к окну кухни, женщина выглянула наружу. Что, если Франк придет на площадь? Но зачем ему это делать? Он явно поверил Аннелии, когда та сообщила о смерти Мины. У него не было причин… Или были? Мог ли Франк прийти на место встречи еще раз, зная, что Мина умерла? «Нет», — вновь и вновь повторяла себе Аннелия.

Она глубоко вздохнула, вернулась к столу и принялась за тесто. Женщина собиралась испечь яблочный пирог. Нужно же ей было чем-то заняться, а спать она не могла. С помощью Аполлонии она развела огонь в печи. Теперь же тесто было почти готово, яблоки очищены и нарезаны.

«Господи, ну когда же они вернутся? Уже почти полдень».

После завтрака Эдуард присоединился к Аннелии, но, увидев, что ей сейчас не до него, тактично удалился. Каждый шорох заставлял женщину подбегать к окну или к двери. Она не раз выходила на веранду и всматривалась в даль.

Аполлония тоже сдалась и больше не пыталась вовлечь Аннелию в разговор.

— Твоя дочь вернется, — сказала она напоследок. — Пако — хороший мальчик, он очень ответственный.

Аннелия ей не ответила.

Снаружи раздался шум. Кто-то поднялся по ступенькам на веранду и подошел к двери. Аннелия застыла. Ну вот, Мина вернулась. Кого она встретила? Что видела?

В дверь постучали.

Аннелия вздрогнула. Зачем стучать?

Когда она открыла, у нее подогнулись колени. За дверью стояла совсем не Мина.

— Я ищу господина Бруннера из Ла-Дульче. Я не ошиблась? — спросила девушка с золотисто-каштановыми волосами и черными глазами.

— Да. — Аннелия кашлянула. — Да, он живет здесь.

— Меня зовут Бланка Бруннер, — сказала девушка. — Я его племянница.

Глава 9

Тростник зашелестел — похоже, подул легкий ветерок. Когда поднимался ветер, стебли раскачивались из стороны в сторону, как будто плясали.

Уход за сахарным тростником означал нелегкий труд. Иногда между его стеблями прятались змеи или ядовитые пауки. Отец Марко, Хуан, ловко рубил растения мачете. С таким орудием нужно было обходиться чрезвычайно осторожно — если поранишься, никто тебе не поможет.

Работа на полях была очень тяжелой, а дон Лоренцо платил мало, и Марко это понимал. Денег хватало только на то, чтобы выжить.

Марко привык к такой жизни с самого детства, но, с тех пор как в Тре-Лома переехала новая семья, юноша понял, что существует и другой путь.

Марко нахмурился. У него были зеленые глаза — большая редкость в Тукумане — и курчавые темно-каштановые волосы. Хотя юноша был худощав, его мышцы были словно сделаны из стали, закаленные тяжелым трудом.

Вначале Марко считал, что это всего лишь слухи, но потом уверился в том, что новая семья хорошо обращается со своими работниками. Сантосы приехали с севера, из Сальты, и Марко сам слышал слова дона Лоренцо, мол, они не знают, как обстоят дела в Тукумане.

Вздохнув, Марко уставился на свое отражение в зеркале. Ему удалось уговорить мать позволить ему остаться сегодня дома. Каждый в семье должен был работать. Им нужны были деньги, и работал не только Марко, но и его младшая сестренка Виолетта. Она собирала мусор и отходы на мельнице для сахарного тростника. В детстве Марко и сам этим занимался, и ему это казалось настоящим приключением. Тростник был сладким на вкус, и дети жевали его, пока не оставались одни волокна.

Раньше Марко не понимал, насколько тяжело жилось его родителям, не понимал, как отчаянно они день за днем боролись за выживание. Раньше сахар подслащивал ему жизнь, теперь же вкус тростника казался Марко горьким. Плантации приносили деньги богатым, а бедные так и оставались бедными.

Чтобы преодолеть волнение, Марко взял деревянный гребень, который сам выстрогал, и принялся тщательно расчесывать свои упрямые волосы. Он не хотел показаться неаккуратным. Острые зубцы задели кожу на голове, и юноша тихо выругался. Сегодня он надел свою лучшую рубашку и штаны, на которых почти не было латок. Обычно он наряжался так только в воскресенье. К сожалению, ботинок у него не было, только плетеные сандалии, да и те оставляли желать лучшего. В основном Марко ходил босиком.

Осторожно выглянув в окно, юноша вышел из дома, в котором жил с родителями и сестренкой. Хотя каждому позволялось самому решать, когда работать в поле, а когда нет, дон Лоренцо не терпел лентяев. Он всегда следил за тем, не остались ли его работники дома.

Марко выбрал окольный путь к дому Сантосов. Он все-таки решился зайти сегодня в Тре-Лома и спросить, не нужен ли им работник. Юноша надеялся, что таким образом сможет помочь своей семье. А возможно даже, ему удастся откладывать деньги, чтобы потом он смог воплотить в жизнь свою мечту.

Хотя отец и считал это воздушными замками, Марко строил большие планы. Когда-нибудь он не будет собирать тростник! Это мог делать любой, главное, чтобы он мог удержать в руках нож. Марко не хотел плыть по течению, не хотел зависеть от настроения своего patron, хозяина, или от погоды. Марко хотел освоить настоящую профессию, может быть, даже реализовать свою тягу к изобретательству. Он придумал и собрал уже много всяких штук. Он был неглупым парнем. Может быть…

Неподалеку послышались голоса, громкие и властные. Марко едва не наткнулся на дона Лоренцо и на старшего работника, но успел вовремя спрятаться.

Пригнувшись, юноша пошел дальше. Вскоре перед ним показалось имение Сантосов. Конечно, это было глупо, но Марко почудилось, что сад вокруг их белого дома зеленее и приятнее, чем вокруг дома Лоренцо.

Хотя вначале Педро и Виктория думали, что все сложится иначе, они целый год проводили в Тре-Лома под Тукуманом. Иногда они ездили в Анды, в дом неподалеку от Сальты, но почему-то тут, в Тре-Лома, они чувствовали себя гораздо счастливее. Санта-Селия была неразрывно связана с ужасными воспоминаниями, в особенности о смерти Ионы Васкеса. Виктории и Педро регулярно докладывали о том, что происходит в имении, и новый распорядитель присылал им подробные отчеты, а остальное Викторию не интересовало. Конечно, Педро нелегко было оставить имение, но он последовал за своей возлюбленной.

— Я могу взять на себя ответственность за собственную жизнь, — однажды сказала ему Виктория. — Но я не смирюсь с тем, что кому-то придется погибнуть из-за меня.

В Тукумане они оказались вдали от интриг. Наняли слуг, начали новую жизнь. Тут никто не судачил о них, по крайней мере, об их любви, о том, что касалось только ее и Педро.

Иногда дон Лоренцо жаловался, мол, они слишком хорошо обращаются с работниками в Тре-Лома, но после того, как тростник начал приносить прибыль, дон Лоренцо стал благосклоннее к новым соседям.

Кроме того, он верил, что Сантосы рано или поздно поймут, как для них лучше.

«С тех пор как я сюда приехала, у меня не было времени поразмыслить о том, что думают обо мне другие, — пронеслось в голове у Виктории. — У меня постоянно было слишком много дел».

Пока Педро работал на полях и заботился о работниках, Виктория занималась документами и торговлей. Часть урожая каждый год отвозили в Буэнос-Айрес, Мейерам-Вайнбреннерам в Бельграно. Юлиус предложил Виктории подумать о том, чтобы продавать тростник в Европу. Сахар пользовался огромным спросом.

Умберто, муж Виктории, до сих пор каждый месяц получал от нее денежные переводы и жил в городском особняке в Сальте или в Санта-Селии. После того как ему и его семье удалось выгнать Викторию и Педро, он успокоился. Если бы не денежные переводы, Виктория и вовсе о нем позабыла бы.

Женщина опустила ладони на свою тонкую талию. Она очень хотела родить еще одного ребенка, но после рождения Пако так и не смогла забеременеть. «Может быть, это и к лучшему, — раздумывала она. — Может быть, лучше не приводить ребенка в этот страшный мир».

У нее были Эстелла и Пако — этого достаточно. Эстелла превратилась в очаровательную девушку, настоящую красавицу. Пако пошел по пятам отца, стремясь к справедливости. Он все еще работал подручным в адвокатской конторе в Буэнос-Айресе и хотел когда-нибудь поступить на юридический факультет, хоть и сомневался в том, стоит ли учиться так долго.

Время от времени в Тре-Лома приходили его пылкие письма.

Сегодня Виктория как раз получила очередное послание. Пако рассказывал о Буэнос-Айресе, о работе в канцелярии и о своих увлечениях, которые так беспокоили его мать. Только бы Пако не нажил себе там врагов! Виктория хотела бы поговорить с сыном, но после поездки в Ла-Дульче, а затем в Буэнос-Айрес он еще не возвращался в Тре-Лома. Никогда еще они с Пако не расставались так надолго.

Кроме того, в прошлом году умер отец Виктории. Женщина очень тосковала оттого, что не успела с ним попрощаться. Она даже не смогла приехать на его похороны. После смерти супруга мать стала писать Виктории чаще. Она намекала на то, что хочет увидеться с дочерью и внуками. Может быть, хоть с матерью ей удастся встретиться. Теперь путешествие на корабле стало намного комфортнее.

Виктория подошла к перилам веранды и отщипнула несколько засохших лепестков желтой розы, стоявшей в горшке на полу. На веранде, погрузившись в собственные мысли, сидела Эстелла. Девушка встала сегодня рано утром и, не позавтракав, ушла на прогулку. Похоже, она недавно вернулась.

«Сокровище мое, — подумала Виктория. — Радость моя».

Хотя жизнь с отцом Эстеллы у нее не сложилась и иногда Виктория замечала в девочке черты Умберто, она очень любила дочь. Да и Умберто не забыл о своей наследнице. Иногда он присылал дочери подарки — ткани, украшения и игрушки; похоже, он все еще считал Эстеллу маленькой. Виктория знала, что Эстелла складывает эти подарки в сундук, но, может быть, когда-нибудь она поймет их ценность.

В отличие от предыдущих лет в этом году Эстелла после летних каникул не вернулась в Буэнос-Айрес. Конечно, ее учеба в школе завершилась, но Эстелла ни за что бы не отказалась от поездки к своей лучшей подруге Марлене. Наверное, что-то случилось. Виктория сожалела о том, что дочь не хотела поговорить с ней по душам. Услышав вздох Эстеллы, мать подошла к ней и осторожно погладила по плечу.

— Не хочешь рассказать мне, что случилось у вас с Марленой?

Эстелла покачала головой, играя желваками. Она так крепко стиснула зубы, что у нее задрожала челюсть.

— Это не важно, — процедила девушка.

— Но тебя это волнует, — возразила Виктория.

— Ой, знаешь. — Эстелла цинично ухмыльнулась. — Ты бы сказала, что это необходимый этап в процессе взросления.

— Что?

— Разочарование.

— Кто тебя разочаровал? Марлена?

Эстелла не ответила.

Виктория немного подождала.

— Ну ладно. Если захочешь поговорить — моя дверь всегда открыта.

— Я знаю, мама. Не волнуйся. — Эстелла резко встала и быстро удалилась в сад.

Виктория задумчиво смотрела ей вслед. «Но я волнуюсь. И ничего не могу с этим поделать. Я волнуюсь».

Эстелла, понурившись, шла по тропинке, глядя на белые камешки. Ей до сих пор было больно думать о Марлене. О Марлене и о Джоне. Думать о том моменте, когда она увидела их вдвоем и осознала, что проиграла. Может, и глупо рассматривать все с этой точки зрения, но Эстелла не могла иначе. С тех пор как они с Марленой познакомились, девочки всегда были неразлучны, а теперь все изменилось. И вновь Эстелла почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза. Девушка раздраженно и не очень-то женственно шмыгнула носом.

«Хорошо, что сейчас меня никто не видит», — подумала Эстелла.

И тут же испугалась — она настолько погрузилась в грустные мысли, что опомнилась, только столкнувшись с кем-то на дорожке. Оба пошатнулись и чуть не упали.

— Проклятье! — выругалась Эстелла, размахивая руками, чтобы удержать равновесие.

Незнакомец отреагировал очень быстро и подхватил ее под руку. Только теперь Эстелла смогла его разглядеть. Это был юноша в очень простой одежде. Эстелла сразу обратила внимание на его светло-зеленые глаза. Юноша смотрел на нее, как на привидение.

— Вы кто? — насмешливо осведомилась она.

— Ой… Э-э-э… Вы, конечно, сеньорита Сантос. Я прошу прощения. Я…

«Откуда он меня знает?» — тут же подумала Эстелла. Она почти все время проводила в имении и не принимала участия в общественной жизни. Впрочем, этот юноша не имел никакого отношения к общественной жизни. Виктория присмотрелась к нему повнимательнее и почувствовала, как ее раздражение рассеивается. У юноши были правильные черты лица и курчавые каштановые волосы, торчавшие в разные стороны — от волнения он то и дело проводил ладонью по голове.

— Вы меня отпустите?

— Ко… Конечно, — пролепетал он.

— Итак, кто вы?

— Меня зовут Марко Пессоа. Я один из работников дона Лоренцо… Вернее, я… Я работаю на него и…

Юноша, должно быть, говорил о Лоренцо Суньига. Недавно дон Лоренцо приходил в гости к родителям Виктории и они говорили о традициях землевладельцев, выращивавших сахарный тростник. Похоже, дон Лоренцо считал, что Сантосы слишком хорошо обращаются со своими работниками. Собственно, он уже не в первый раз заводил этот разговор. Дон Лоренцо пытался убедить Сантосов изменить отношение к работникам, с тех самых пор как Виктория поселилась в Тре-Лома.

«Иногда нужно дать людям почувствовать, кто их patron, сеньора Сантос, иначе они себе такое возомнят…» — покровительственным тоном сообщил он при последнем разговоре и благосклонно улыбнулся.

Виктория внимательно выслушала его, а когда дон Лоренцо ушел, посмеялась над его словами. Но Педро оставался серьезным.

«Ты боишься?» — спросила она.

Педро покачал головой.

«Но ты знаешь, что бывает, если нарушить их неписаные законы». Тогда погрустнела и Виктория.

Эстелла с интересом смотрела на Марко.

— А что привело вас к нам? Судя по всему, вы хотели увидеть моих родителей. Вряд ли вы заблудились.

— Нет. — Юноша поднял руку и уже собирался в очередной раз растрепать себе волосы (похоже, он поступал так, когда волновался), но сдержался. — Я хотел поговорить с вашей матерью, сеньорита.

— Вот как. — Эстелле стало любопытно. — А о чем пойдет речь? Возможно, я могла бы вам помочь?

— Не знаю, сеньорита. Я…

— Да говорите же!

Марко опустил глаза, но затем вновь вздернул подбородок и расправил плечи.

— Я хотел бы устроиться на работу к вашим родителям.

Эстелла улыбнулась.

— Но так мы, учитывая обстоятельства, наживем себе новых врагов! — заметил Педро.

— Раньше тебя это не особенно волновало, — рассмеялась Виктория.

Педро выразительно посмотрел на нее, но ничего не сказал. В основном они ладили, но иногда Педро с досадой понимал, что Виктория редко думает о последствиях своих поступков. Однако последствия его поступков угнетали его тем сильнее, чем больше он брал на себя ответственность. Одно дело, когда он отвечал только за себя, и совсем другое — теперь, когда у него есть семья, есть работники, о семьях которых он должен заботиться, как о своей собственной. С другой стороны, Педро всегда гордился тем, что все в округе знают о хороших условиях работы в Тре-Лома.

— Педро, этот юноша хочет получить у нас работу, — вновь заговорила Виктория. — И он имеет на это полное право.

Педро задумчиво кивнул.

Так Марко начал работать на сеньора Кабезаса и донну Викторию. И он произвел на них прекрасное впечатление. Хоть Марко и был слишком молод, когда-нибудь на него можно будет возложить весьма ответственную задачу.

Глава 10

Марлена обняла Джона, опустила голову ему на грудь и стала любоваться его кадыком, ходившим вверх-вниз. Первая любовь сразила девушку, словно молния, и с тех пор не оставляла. Джон был намного старше ее, но Марлену это не смущало. Для нее это не имело значения, и мама наверняка все поймет.

Джон вздохнул, словно раздумывал над чем-то неприятным.

Марлена подняла голову.

— Что-то случилось?

— Нет, — вяло ответил Джон. — Не сегодня.

Марлена вновь опустила голову ему на грудь, чувствуя тепло его тела, прислушиваясь к его дыханию.

— Займись со мной любовью, — прошептала она.

Марлена долго репетировала, чтобы непроизвольно произнести эту фразу. Она не раз задавалась вопросом, есть ли у Джона другие женщины. Марлена не могла себе представить, чтобы такой мужчина, как Джон, довольствовался одними поцелуями.

— Что? — Он отстранился, чтобы видеть ее лицо.

— Займись со мной любовью.

— Но мы… мы не женаты.

Марлена удивленно уставилась на него.

— Ты никогда не был высокого мнения о браке.

— Для мужчины это проще.

Но Марлена уже взяла себя в руки и покачала головой.

— Займись со мной любовью, Джон. Я так решила. Я хочу этого.

— Марлена, тебе еще нет восемнадцати.

— Тссс. — Она прижала палец к его губам.

Джон вдохнул ее аромат, такой манящий, такой обольстительный. Честно говоря, Джон уже не раз представлял себе близость с Марленой. Она была ему небезразлична и, видит бог, он не лгал ей.

Он прижал девушку к себе, провел ладонью по ее спине, приобнял за талию. Помедлив, Джон подвел ее к кровати.

— Ты такая красавица, Марлена. Ты красивая, чудесная женщина. Ты слишком хороша для меня, тебе известно об этом?

— Нет, — дерзко ответила она. — Конечно же, неизвестно.

Они сели на кровать. Марлена прижалась к Джону.

Ей было семнадцать. Скоро она окончит школу, пусть и позже, чем Эстелла. Конечно, мать ожидала, что после школы Марлена займется извозчичьей конторой. А сама Марлена хотела… «Ох, только не контора…»

Марлена хотела стать женщиной Джона, и не важно, будет у нее свидетельство о браке или нет.

Она хотела быть рядом с ним и работать журналисткой. Некоторые ее статьи уже опубликовали, пусть и под именем Джона. Но рано или поздно это изменится.

Марлена облизнула губы.

— Займись со мной любовью, Джон. Прямо сейчас. Возьми меня.

— Марлена, я…

— Ну же! — Она схватила его за руку.

— Но, Марлена, ты же совсем еще ребенок…

В ней поднялась волна ярости, от которой перехватило дыхание.

— Я думала, мы встречаемся! — заявила Марлена.

— Конечно, встречаемся, но я… Я же не могу…

«Ну конечно, можешь, — прошептал мерзкий голосок в голове у Джона. — Ты смог предать своего лучшего друга, чтобы спастись. Ты ничего не объяснил его жене, потому что оказался трусом и не решился сказать правду. И ты определенно сможешь обесчестить девушку из хорошей семьи».

Удивительно, но Марлена принимала ласки Джона совершенно естественно. Это тронуло мужчину. В ее движениях, в ее поцелуях, в ее ласках было столько доверия.

Она не выказывала перед ним стыда и не боялась повиноваться зову природы.

Они разделись, не сводя друг с друга глаз, а затем Марлена обвила руками его шею. Ее полные груди коснулись его тела, и Джон почувствовал, как поднимается его член. Мужчина впился страстным поцелуем в ее губы, в шею. Он больше не мог сдерживаться. Мысль о том, что надо предохраняться, промелькнула в его сознании и исчезла.

— Марлена, о Марлена…

Их тела слились в диком ритме, повторявшем биение их сердец.

Кончая, Джон выдохнул ее имя, она же нежно шептала ему на ухо.

Когда боль отступила, в теле Марлены заискрился фейерверк. Девушка не знала, как с этим справиться. Это невероятное ощущение уносило ее с собой, и она ничего не могла с этим поделать. Да и не желала. Сейчас ей хотелось только одного — быть с Джоном.

Позже, запыхавшись, они лежали на кровати, ловя губами воздух. Джон нежно отбросил влажную прядь с ее лба. Ему не нужно было ничего говорить — Марлена и так все прочла в его глазах. «Джон меня любит, — пел голос в ее голове. — Джон меня любит!»

Через три месяца Марлена поняла, что беременна.

Глава 11

— Мама? — Марлена осторожно постучала в дверь и вошла в комнату.

Девушка испугалась: мать выглядела мертвенно-бледной, ее глаза покраснели.

— Папа… Папа умер, — прошептала Анна.

— Юлиус? О господи… — Марлена так испугалась, что не знала, что и сказать.

— Нет. — Анна покачала головой. — Генрих, твой дедушка. — Женщина спрятала лицо в ладонях. — Мне с ним всегда так тяжело жилось. Я думала, что обрадуюсь, когда он умрет. Когда мне больше не придется смотреть на то, как он сидит пьяный во дворе. Когда мне больше не придется за него стыдиться. Я думала, что желаю ему смерти, но теперь…

Она всхлипывала, но слез больше не было.

Марлена не знала, как себя вести. Собственно говоря, она пришла к матери, чтобы рассказать ей о своей беременности. Но теперь? Словно желая защитить малыша, Марлена опустила ладонь себе на живот.

Она презирала деда. Сколько Марлена себя помнила, он все время был пьян. Самоуверенный старик-самодур, всегда доставлявший дочери одни неприятности. И по этому человеку Анна плакала.

— Мне… очень жаль, мама, — сказала Марлена.

— Спасибо, милая. — Анна протянула к дочери руки. — Давай обнимемся.

Марлена помедлила. Ее живот еще не начал выпирать, но почему-то ей показалось, что обниматься сейчас было бы нечестно.

Анна заметила ее замешательство, и на ее лице проступила тоска. Женщина скрестила руки на груди.

— Прости, я не хотела навязываться.

— Нет, ты не навязываешься, мама… Просто я немного простужена. Не хочу тебя заразить.

Лицо Анны просветлело, и Марлене стало очень стыдно. Она подошла к матери и коснулась кончиками пальцев ее влажной от слез щеки. Анна опустила голову на плечо дочери и опять разрыдалась.

Что же делать? Как рассказать Анне о ребенке?

Это произошло два месяца спустя, перед уроком физкультуры. Марлена была последней, кто задержался в раздевалке. Девушка с ужасом поняла, что белая кофта, которую она всегда надевала, больше не скрывает ее живот.

На прошлой неделе Марлена уже отпрашивалась с физкультуры, сказав, что приболела. Но за это время ее живот резко увеличился. Девушка задумчиво расправила одежду, погладив живот, и осмотрела себя. Вечером, когда Марлена лежала в кровати, ребенок шевелился у нее в животе. Ощущения были еле заметными, но отчетливыми, словно это бил крылышками мотылек. Джон говорил ей, что это нормально — похоже, у него был опыт в таких делах. В остальном же он возлагал решение всех проблем на Марлену. Джон радовался будущему ребенку, но на этом этапе, похоже, считал, что это дело женщины. Марлена знала, что обычно так и бывает, и все же чувствовала себя одинокой. Она даже матери еще ни о чем не сказала.

Марлена сняла пояс, и ее беременность стала еще заметнее. Что же делать? Опять сказаться больной? Да и двигаться ей стало уже трудновато. Иногда при беге Марлене казалось, что ее живот живет своей, отдельной жизнью.

Девушка вздохнула. Сзади послышался какой-то звук, и она резко оглянулась. Изольда и Альма! Марлена не заметила их. Она изумленно смотрела на насмешливые лица ненавистных одноклассниц. Альма зашлась злобным смехом.

— Вы только посмотрите! — воскликнула она.

— Вы только посмотрите! — подхватила за ней Изольда. Ее глаза блестели. Девушка наслаждалась моментом. — Наша Марлена ждет ребенка. Разве ты замужем, дорогая? Что-то я упустила из виду этот факт.

Марлена поджала губы. Она просто не знала, что сказать. Изольда уж точно была последним человеком, которому она хотела бы открыться.

— Ты что, спишь с черномазыми? — Альма покосилась на подругу, словно ожидая от нее поддержки.

Изольда одобрительно кивнула, а затем повернулась к двери.

— Интересно, что скажет госпожа Левандовски, когда узнает эту новость? — с наслаждением протянула она.

Марлену бросило в жар. Она не хотела опозориться перед всей школой. Что же делать? Девушка отпрянула к стене. Изольда и Альма шагнули ей навстречу, но когда Изольда попыталась схватить Марлену за руку, та вырвалась.

— Ну-ка пойдем с нами, мразь! — рявкнула Изольда.

— Изольда! — Даже Альму шокировало поведение подруги.

Марлена воспользовалась минутным замешательством, схватила свою сумку и помчалась к выходу.

— Держи эту шлюху, Альма! — надсаживалась Изольда.

Но было уже поздно. Марлена выбежала из раздевалки, захлопнула дверь, закрыла ее на засов и только потом позволила себе остановиться.

Изольда и Альма начали ломиться наружу, но раздевалка находилась довольно далеко от спортзала, и пройдет какое-то время, прежде чем их обнаружат. Если учительница физкультуры, госпожа Бетманн, никого не пошлет за пропавшими ученицами, девчонки просидят там до конца урока.

«А к этому моменту, — подумала Марлена, — я буду уже далеко отсюда».

Тем временем она дошла до гардероба и надела пальто. Теперь ее беременность не была заметна, просто казалось, что девушка немного располнела.

«Куда же мне идти? — пронеслось в голове у Марлены. — Домой?» Нет, ей нельзя было показываться на глаза родителям. Слишком уж стыдно ей было. Этот стыд удерживал ее от того, чтобы поговорить с матерью. Марлена вздохнула.

Она как раз потянулась за своей сумкой, когда кто-то тронул ее за плечо. Девушка испуганно вскрикнула.

— Марлена, это же я. — Голос был очень приветливым.

— Госпожа Бранд!

— Почему ты не на физкультуре?

— Мне нехорошо. Я… — Марлена лихорадочно придумывала отговорку. — У меня заболело сердце.

Госпожа Бранд внимательно посмотрела на нее.

— Тебе и на прошлой неделе было плохо, да?

Марлена покраснела. И как только госпожа Бранд это запомнила?

— Ну, ты взрослый человек, — продолжила учительница. — И вскоре окончишь школу. Должно быть, ты знаешь, что делаешь.

— Да, госпожа Бранд. — Марлена сделала книксен. — Всего доброго, госпожа Бранд.

— Всего доброго, Марлена.

Марлена уже подходила к выходу, когда до нее донеслась последняя фраза учительницы:

— И помни, Марлена, я в тебя верю. Никогда не забывай об этом.

Марлена кивнула. У нее не было слов. Выйдя на улицу, девушка не смогла сдержать слезы.

Дом, conventillo, в котором сейчас жил Джон, находился в Сан-Тельмо, когда-то престижном районе. Марлена боялась, что Джона не будет дома, но, похоже, он недавно проснулся. Хотя был уже почти полдень, мужчина не расчесался, не застелил кровать и даже не заправил сорочку в брюки. На кровати, среди скомканных покрывал, валялись книги и какие-то заметки.

— Что ты тут делаешь? — Джон настолько опешил, что даже не поздоровался. — Я думал, ты в школе.

— У нас физкультура… — запинаясь, ответила Марлена. — Мне пришлось уйти. Я…

Она посмотрела на свой живот.

— С нашим ребенком все в порядке? — ласково спросил Джон.

Он ничего не предпринимал, чтобы исправить положение — некоторое время Марлена думала, что Джон придет к ее родителям и попросит ее руки, — но хотя бы интересовался ребенком.

— Да, все хорошо. — Марлена потупилась, не зная, что сказать.

— Ты плакала? — спросил Джон, помолчав.

Марлена не ответила. Как рассказать ему о том, что одноклассницы узнали ее секрет? Урок давно закончился. Конечно, вся школа уже знает о ее беременности. Конечно, знают об этом и мама, и Юлиус.

— Джон, Изольда сегодня догадалась…

— Что?

— Она знает, что я беременна. Наверное, сейчас уже все знают о том, что я беременна.

— Ну и что? Ты же понимала, что рано или поздно об этом станет известно.

У Марлены перехватило дыхание. Иногда она просто не понимала, в каком мире живет Джон. Может, и не стоило с ним спать. Но она так его любила!

— Джон… — осторожно начала она. — Наш ребенок — внебрачный. Мы с тобой не женаты.

— Это тебя беспокоит?

— Должно беспокоить.

— Нет, не должно. — Джон обнял Марлену за плечи и притянул к себе. — Мы не позволим старым блюстителям морали испортить нам жизнь. Ты была такой смелой, Марлена. Я тобой горжусь.

— Но мама…

— Тссс, Марлена. — И он нежно ее поцеловал.

Тем вечером Анна вскакивала при каждом шорохе и бежала к двери.

— Мама, ты отвлекаешься! — возмутилась Леонора.

Она попросила маму сыграть с ней на пианино в четыре руки, но та просто не могла сосредоточиться.

— Малышка, я жду твою сестру, — попыталась объяснить Анна. — Она уже давно должна была вернуться домой.

— Ну и что? — Леонора дернула мать за рукав блузки. — Значит, она придет позже. А сейчас давай сыграем.

Анна вздохнула. В последнее время с Леонорой становилось все тяжелее… Она постоянно требовала к себе внимания и очень ревновала к старшей сестре. Анна всегда думала, что из-за разницы в возрасте ревность не станет проблемой, но все сложилось иначе. Марлена и Леонора вели себя как чужие люди.

Но об этом можно будет подумать потом. Ранним вечером к Анне вдруг пришла госпожа Бранд, любимая учительница Марлены. Чуть позже Анна узнала о беременности дочери.

«Я так и думала», — пронеслось в голове у Анны. Она, как будто чувствовала, пришла сегодня домой раньше.

Но где же Юлиус? Анне нужно было с кем-то поговорить. И где Марлена?

«Она не придет. Она не решается вернуться домой».

Узнав эту новость — какой позор! — Анна сначала хотела отхлестать дочь, хоть никогда ее раньше и не била. Сейчас же женщина надеялась только на то, что ее девочка вернется домой. О господи, молоденькой девушке опасно ходить одной по городу в такое время!

Анна ни на чем не могла сосредоточиться и попросила няню заняться Леонорой.

Придя с работы, Юлиус застал жену в слезах. Запинаясь, она рассказала ему о случившемся.

— Мы ее найдем, — сразу же пообещал Юлиус. — Сейчас я прикажу оседлать коня и…

— Нет. — Анна схватила его за руку. — Прошу тебя, останься со мной. Мы не найдем ее в темноте. Нужно подождать до завтра.

«Надеюсь, она ничего с собой не сделала, — пронеслось в голове у Анны. — Надеюсь, с моей дочерью все в порядке».

Хотя Диабло уже не впрягали в повозку и на нем давно никто не ездил, он по-прежнему занимал свое место на конюшне извозчичьей конторы Мейер-Вайнбреннер и конюх возился с ним каждый день. Благодаря Диабло Анна получила место в конторе Брейфогеля, и не забыла об этом. Ей нравилось навещать Диабло: она садилась рядом с конем, иногда прислонялась к его могучему телу и рассказывала ему о своих тревогах. Когда-то нервное, животное стало гораздо спокойнее. Диабло напоминал Анне о первых годах в Аргентине, о счастье и горестях, победах и поражениях.

Анна вздохнула. Она вновь пришла к Диабло за утешением. Марлену так и не нашли. Даже Дженни и Рахиль ничем не смогли им помочь. Девушка как сквозь землю провалилась. Анна прижалась к коню и погладила его теплый бок.

«Что, если она мертва? — подумала женщина. — Что я буду делать, если моя Марлена умерла?»

Глава 12

За ангельским личиком скрывается испорченная душонка? Диего улыбнулся.

Мейзи крутила мужем, как хотела. Лоренс выполнял все ее желания. Он носил ее на руках, не зная, что происходит у него за спиной.

Например, Лоренс понятия не имел, что Мейзи изменяет ему с секретарем.

Сегодня Мейзи впервые позвала Диего в свою комнату. Когда он вошел, она лежала на кровати обнаженной. Легкие занавески были задернуты, но в остальном Мейзи никак не соблюдала меры предосторожности. Диего не знал никого, кто был бы более умелым в сексе. Даже шлюха, в объятиях которой юноша лишился невинности, не смогла бы так удовлетворить его. Мейзи была королевой. Диего знал, что она происходит из богатой и влиятельной семьи. О Касбертах много говорили в городе — они были неотъемлемой частью высшего общества.

— Иди ко мне, — проворковала Мейзи.

От ее глуховатого низкого голоса у Диего мурашки побежали по спине.

— Прямо тут? — спросил он, стараясь скрыть смущение.

«Ты мужчина!» — говорил он себе.

— А почему бы и нет? Это мой дом.

— Но…

— Никаких «но». Я не потерплю никаких «но». — Мейзи улыбнулась. — Такого раньше не было.

— Но твой муж может…

Она уже не улыбалась — с ее губ слетел странный, клокочущий смех.

— Моего мужа здесь нет. — Мейзи протянула к юноше руки. — Ну же, раздевайся.

Он повиновался: снял сорочку, сбросил штаны. Один миг — и ее гибкое тело было в его объятиях. Женщина впилась в губы Диего жарким поцелуем.

«Ты нужен ей», — пронеслось в голове у Диего. Впервые ему показалось, что не только он зависит от Мейзи, но и она от него. Он покрыл ее тело поцелуями, приник к соску, и с ее губ слетел стон. Еще через мгновение женщина выскользнула из-под него и села сверху в позе наездницы. Склонившись, Мейзи принялась целовать и покусывать тело Диего. Ее запах был повсюду — запах духов и страсти.

Диего давно уже возбудился и теперь едва сдерживался. Когда Мейзи ввела в себя его член, юноша застонал от наслаждения. Он быстро кончил, но Мейзи не слезала с него, продолжая раскачиваться, пока и сама, удовлетворенная, не откинулась на подушки.

— Мне уйти? — запыхавшись, спросил Диего. — Я имею в виду, пока твой муж…

— Останься, я знаю, когда он придет.

Диего повиновался. Несмотря на недоброе предчувствие, он не мог не залюбоваться ею. Мейзи была бесстрашна — ангел с сердцем из стали. Диего едва сдержал смех, когда представил себе, как Мейзи, ничуть не смущаясь, принимает своего мужа. А ее тело еще не остыло после секса с любовником.