«Цигун и жизнь» («Цигун и спорт»)-06 (1996)

Христос и карма

Кристер Саирсингх

_{(Перепечатка из журнала Библейско-Богословского института Св. Апостола Андрея «Страницы», 1996, № 2. Дается с сокращениями)}

Порой меня спрашивают: почему вы стали христианином? почему решили отойти от возвышенного древнего индуизма, где выработан глубокий мистический и философский взгляд на относительно новое в истории религий христианство? Что есть в христианстве, чего не было бы в индуизме?

Этот очерк — не защита христианства от тех, кто по интеллектуальным или культурным соображениям его отвергает, а просто рассказ о моем духовном пути к Христу. И все же мне бы не хотелось создать впечатление, что пиком духовной жизни остался сам момент обращения. Обращение ко Христу принесло мне общение с Богом Живым. Христианство изменило иерархию моих ценностей, преобразило душу и затронуло все сферы жизни. Но то было лишь началом волнующего пути веры, пути к бесконечной и неисчерпаемой реальности Божьей.

В своих поисках истины я никогда не думал о том, чтобы перейти из индуизма в христианство. Я вырос с верой в то, что возможность духовной жизни дают все религии. Но мои друзья и члены семьи считали само собой разумеющимся, что только индуизм — через йогу и бхакти — помогает обрести духовное совершенство и высшую самореализацию. Другие религии мы уважали как частичные проявления божественной реальности, но полагали, будто лишь великие индуистские брамины и свами обрели совершенное божественное сознание, которое и есть истинная цель религии. Я был убежден: только гуру и свами, подобные Рамакришне, Вивекананде, Йогананде и Шивананде, полностью реализовали свое высшее «я» через занятия йогой, избавление от страстей и самоотречение. Этот путь к святости был основным. Быть святым, думал я, значит реализовать собственную божественную природу, высшее «я» через медитацию и йогу. Индуистским богам можно было молиться и даже чтить их. Но чтобы Бог из чистой любви сам искал человека, становился ему близок, — такое представление мне было совершенно чуждо. Святость почти не связывалась с отношением к людям, готовность к самоотдаче и примиряющей любовью. Подобные вещи, как я полагал, только отвлекают от истинных целей религии. Я считал, что душа может достичь подлинного освобождения лишь через избавление от всех видов личностного существования. Спасение мыслилось как развоплощение, выход из безжалостного цикла кармы.

В детстве меня очаровывали люди, известные своей святостью. Я нередко навещал одного такого святого. Им был мой дядя, муж маминой младшей сестры. Как и мои предки, он приехал на остров Тринидад из Северной Индии. Было общеизвестно, что вскоре после зачатия их единственного ребенка он принял обет молчания и полового воздержания и вошел в состояние транса путем медитаций и йогических практик.

Его молчание повергало меня в изумление. Помню, как я с его сыном (моим двоюродным братом) вглядывался в его лицо, рассчитывая на отклик — какое-нибудь слово или хотя бы улыбку. Но он ни разу не улыбнулся и не заговорил. Его сын так никогда и не слышал его голоса.

Мы росли в доме дедушки по матери. Это был богатый и влиятельный человек, обладавший определенным весом в индуистской общине, которая составляет около трети населения острова. Каждодневные религиозные обряды не позволяли ни на мгновение заскучать в дедушкиной сильно разросшейся семье. Ибо в нашем доме постоянно появлялись индуистские жрецы, гуру и свами. Когда у нас останавливались свами из Индии, я, бывало, подолгу сопровождал некоторых из них до моря, чтобы только быть в их присутствии. Мне они казались воплощением святости. Я мечтал о том дне, когда один из этих свами станет моим духовным наставником.

Для нашей семьи, как и для всей индуистской общины, явился целым событием приезд из Индии на Тринидад Свами Адвайтананды. В нашем доме он провел неделю. Именно тогда Свами стал моим гуру и дал мне мантру — короткую молитву на санскрите, которую надлежало многократно повторять во время медитации. Хотя он вскоре вернулся в Индию, я берег память о нем и каждый день воздавал хвалу его изображению.

Моя мать и ее младшая сестра отправились вместе с группой молодых женщин по городам и деревням проповедовать учение свами. Браки обеих сестер были заключены по выбору родителей. Хотя большинство браков такого рода вроде бы удаются, ни у матери, ни у ее сестры надежды на удачу не оправдались. В конце концов они вернулись в дом отца и с помощью ученых людей и гуру посвятили жизнь изучению многотомных индуистских писаний и комментариев, имевшихся у нас дома. Хранились они в «пудже» — особой комнате для йогических упражнений и поклонения индуистским божествам, чьи идолы располагались на специально выстроенном алтаре. На стене комнаты висели изображения моих кумиров — Свами Йогананды, Свами Шивананды из Общества божественной жизни и, конечно же, моего гуру.

Поскольку я был старшим ребенком, мать старательно обучала меня по «Бхагавадгите». Но более всего меня пленяли рассказы из «Рамаяны», а также жития великих риши и мудрецов. Еще я с нетерпением ждал чтения журнала Свами Шивананды «Общество божественной жизни», иногда приходившего по почте. В детстве меня захватывала «Автобиография йога» Свами Йогананды, отрывки из которой мне часто читала мать. Я мечтал, что буду святым, как он. Каждый день после ритуального очищения я входил в «пуджу» для занятий йогой, воскуривал благовония божествам и читал санскритские мантры Шиве, Кришне и богине мудрости Сарасвати.

Я рос и ужасно гордился древними индуистскими писаниями и традициями. Считал за честь быть членом столь известной и уважаемой семьи. Когда я учился в средней школе, то старался поддерживать дружбу с теми индусскими ребятами, которые, подобно мне, испытывали гордость за индусское наследие. После завтрака мы обсуждали индийскую философию и читали индийского лауреата Нобелевской премии поэта Рабиндраната Тагора. Иногда мы еще читали стихи вожака нашей компании, чья страсть к литературе и горячая преданность индуизму нас чрезвычайно воодушевляла.

Когда я заканчивал среднюю школу, он стал моим лучшим другом. Нас обоих тревожила угроза ислама и растущее влияние христианства в некоторых слоях индийского общества. Мы так гордились нашими религиозными традициями, что даже договорились посвятить жизнь отстаиванию индуистского образа жизни. Потом он получил в одном из ведущих британских университетов докторскую степень по индийской истории и теперь является в этой области квалифицированным специалистом.

Мой старший дядя, благочестивый индуист, получил в Лондонском университете степень по английской литературе и вернулся домой с внушительной библиотекой, приоткрывшей для меня новые литературные горизонты. Я принялся жадно читать романтиков, особенно стихи Китса и Вордсворта. Произведения Хэзлитга, Чарльза Лэмба и Джорджа Оруэлла, литературная критика Мэтью Арнольда, Элиота и Ливиса повысили мои оценки западной культуры. Дядя показал мне, что можно одновременно быть ученым знатоком западной литературы и в то же время человеком, преданным духовным идеалам индуизма. В обоих этих мирах он ощущал себя необыкновенно легко.

Младший дядя изучал философию и историю искусств в Чикагском университете. Сейчас я вижу, что его советы оказали решающее влияние на направление моего дальнейшего развития. Младшая сестра матери отправилась в Индию для освоения йоги и индийской философии. Около десятка лет мы ее не видали и с нетерпением ожидали ее возвращения. Мы узнали, что под руководством гуру Свами Муктананды она стала направлять людей, добивающихся святости.

Все мы выросли в одном и том же семейном бунгало — бабушка, дяди, тети и двоюродные родственники. После смерти деда ведущую роль в семье стали играть дяди со стороны матери. Некоторые члены семьи, включая мать, сделались учениками Пундита Янки Прасада Шармы, духовного главы индуистской общины. Он часто приезжал к нам домой для совершения некоторых религиозных обрядов. Когда он входил, все ждали его благословения и кланялись ему в ноги. Мы немножко гордились тем, что были членами семьи, для которой искание святости является будничным делом.

Когда я уже почти закончил среднюю школу, мою веру пошатнул один странный случай. Поздно ночью я сидел на кровати и готовился к выпускным экзаменам по химии. Вдруг меня свалил на кровать удар по лицу. Я чувствовал, как что-то физически меня душит. Трудно было двигаться и дышать. Говорить я не мог и стал мысленно повторять мантру, которую получил от гуру. Это не помогло. Тогда я прибегнул к самой священной в индуизме мантре — «Гаятри». Но и она не принесла облегчения. Я подумал, что, наверно, оскорбил Шиву, навлек на себя гнев этого божества созидания и разрушения, как его порой называют. Возможно, по обыкновению исполняя танец перед его изображением и совершая воскурения, я отнесся к своим обязанностям небрежно. Но я совсем не почувствовал, что Шива меня оставил. Стало еще более страшно. В конце концов я освободился. Я начал задаваться вопросом, нет ли в мироздании иных сил, способных избавить меня от терзавших страхов — страха перед смертью, страха перед неведомым.

Наутро я поведал о случившемся своему однокласснику Коссиалу Сингху. Раньше он исповедовал индуизм, но потом перешел в христианство. Мне было интересно, не может ли он объяснить это происшествие. За советом же я пошел к Сингху потому, что он отличался от других людей каким-то исходившим от него светом. Казалось, он связан с духовным миром. Он сказал, что Библия осуждает идолопоклонство. По словам Коссиала, четыре года тому назад, будучи у нас дома, он видел алтарь с несколькими индуистскими идолами. Он был, похоже, убежден, что происшедшее со мной непосредственно связано с тем, кому я поклоняюсь. Идолопоклонство, доказывал он, сделало меня уязвимым для нападения демонов. Что и говорить, такое бесхитростное объяснение меня чрезвычайно оскорбило. Но хоть я и дал ему понять, что отвергаю его нападки на мою религию, мне все же хотелось знать, нельзя ли как-нибудь избежать повторения ужасного происшествия. Коссиал посоветовал обратится к Иисусу Христу. Это прозвучало довольно безобидно. Я подумал, что нетрудно было бы включить Иисуса в пантеон почитаемых мною божеств. Как и все мои друзья-индусы, я был убежден, что, какой бы силой ни обладал Христос, получил он ее от великих индийских учителей. Но Коссиал требовал для Христа большего, чем я мог за Ним признать. Он говорил, что Христос обладает властью над всеми силами в мире, включая индуистские божества и всех, когда-либо живших свами и гуру. Хоть я и находил эту претензию в высшей степени высокомерной и оскорбительной, но подумал, что, будь это правдой, Иисусу надо было бы отвести первое место в ряду чтимых мною божеств. Это было уже чересчур. И все же что-то тянуло меня снова думать об этом. Неужели этот Иисус Христос и вправду может избавить мою душу от наполнившего ее страха и ужаса?

По настоянию одноклассника я принялся читать евангельские рассказы о Христе, чтобы больше о Нем узнать. Христос поразил меня тем, что был особенным, совершенно отличным от всех других, о ком я читал прежде. В Новом Завете я скоро нашел то, чего жаждала моя душа — нашел Того, Кто может сбросить груз кармы или даже разорвать ее узы, уничтожить ее власть.

Христос влек меня к себе, но я испытывал двойственные чувства. Когда я читал Его слова «дана Мне всякая власть на небе и на земле» (Мф 28:18), Обладатель такой власти меня не только притягивал. Я был сбит с толку. Ведь это разрушало весь пантеон индуистских богов и богинь. Неужели Иисус обладал большей властью, чем Шива или Кришна? Я хотел это знать.

Но больше всего меня поразило то, что Христос говорил о своей власти прощать грехи. Я достаточно хорошо знал основы своей религии, чтобы понимать, что в индуистской концепции мира прощению грехов нет места. Закон кармы, по которому за каждый грех мы должны расплатиться в следующей жизни, исключает всякую мысль о прощении. Закон кармы гласит, что для расплаты за грехи предыдущей жизни необходимо перевоплощение. Нынешняя жизнь определяется прошлым воплощением, а будущее воплощение — нынешней жизнью. Каждая душа ответственна за свою участь. После смерти совершенные в этой жизни дела определяют следующее рождение. Закон кармы просто и убедительно объясняет причину страданий в мире. Люди страдают за свои грехи. Существует четко определенная связь между страданиями в этой жизни и поступками в прошлой. Но перевоплощение как обязательное следствие закона кармы никогда не было для меня благой вестью, хотя я и знал, что знание о нем формирует мой духовный и нравственный мир.

Подобно многим другим индуистским семьям, мои родственники лелеяли надежду на то, что ритуальные омовения в реках или океане по особым священным дням могут облегчить груз кармы и как-то помочь в очищении от грехов. Но я никогда этим не обольщался. Я точно знал, что это противоречит неумолимому и безжалостному закону кармы. Из бесконечных циклов рождения, страдания и смерти был только один выход — через совершенствование в благочестии и обретение божественного сознания. Я верил, что этого можно достичь путем йоги, отказавшись от мира, погасив все человеческие желания и добившись затухания разума с его обыденными состояниями сознания. Такой суровый аскетизм напрочь исключал веру в благость сотворенного порядка. Это означало, что прославлять жизнь нечего, ее нужно отвергнуть. Я размышлял о дяде, который для достижения святости и духовного освобождения (мокши) отринул мир, жену, ребенка и все связи с людьми.

Я читал Евангелие и все больше видел свои человеческие пороки: мною руководили не добродетели великодушия и милосердия, а неуправляемые страсти. Мне пришло в голову, что я часто бывал жесток по отношению к многочисленным нищим, стучавшимся в наши ворота. Если я и давал иногда милостыню, то не из сострадания или человеколюбия, а с целью заработать себе хорошую карму, обеспечить лучшее рождение в космическом колесе бытия. Я начинал понимать, как безжалостен был, стараясь отгородится от необразованных низших индийских каст, как сильно не доверял мусульманам и презирал их. Меня охватывало отчаянье, ибо мне было известно, что за все злые поступки придется страдать в следующем воплощении. В каком-то отношении слова Иисуса даже удвоили мучения, ибо Он учил, что мы будем судимы не только за наши дела, но также за мысли и слова. А я знал глубину своих предрассудков и своего расизма. Духовное избавление, освобождение от циклов рождения и смерти казалось по-человечески невозможным. Я чувствовал, что выхода нет.

Кем был этот Иисус Христос, способный разорвать узы кармы и говоривший, что имеет власть прощать грехи? Мне необходимо было это знать. Я все глубже вчитывался в Евангелия. Через два месяца я отправился в поля сахарного тростника помолиться в надежде, что мне, быть может, откроется божественная истина. Больше всего на свете я жаждал истины.

В платоновском «Федоне» Сократ говорит: «А вы послушайтесь меня и поменьше думайте о Сократе, но главным образом — об истине». Со Христом все было совершенно иначе. Вскоре я понял, что в евангельском учении высшая истина неотделима от личности Иисуса Христа. Христос сказал, что познание истины сделает человека свободным. Но истина — это не метафизические построения, не эзотерическое понятие. Истина воплощена в Иисусе Христе. Мне приходилось считаться с тем, что в Евангелиях Иисус именно такой — Путь, Истина и Жизнь. Логика была ясна. Чтобы познать истину, я должен был познать Иисуса.

Шли недели. Личность Иисуса все больше поглощала мои мысли. Я не мог просто так отклонить Его призыв уверовать в Него. Мне стало ясно, что Он не был простым богоискателем: Он свидетельствовал о Боге. Отрицать в Нем истину реальности Божьей было невозможно. Когда я читал Его слова в Евангелиях, мне казалось, что Он обращается прямо ко мне. Как будто Он говорил, что может сейчас прийти ко мне, простить мои грехи, уничтожить содеянное в прошлом и рассеять страх перед смертью.

Смерть была пугающей реальностью. Ведь я видел мертвые тела дедушки и бабушки, к которым был глубоко привязан. Смерть бабушки разрушила волшебный мир моего детства. С тех пор я жил в страхе. Читая Евангелия, я приходил к мысли, что Христос может избавить меня от страха перед смертью, разрушить узы кармы и сделать меня истинно свободным.

Какое-то время я пытался ввести изображение Христа в пантеон богов «пуджи». Каждое утро, воскурив благовония и прочтя мантры перед алтарем, я затем произносил мантры перед изображением Иисуса, которое повесил на стене «пуджи» подле изображений Ганди и других гуру. Но у меня было труднообъяснимое чувство, что Иисус не из их числа, что равных Ему нет, что Он не хочет, чтобы Его чтили как одного из многих, как еще одну аватару. Вскоре я понял, что Он отличен от гуру и даже от божеств на алтаре. Таких, как Он, не было: Он был совершенно другим. Я не имел представления, как Ему молиться, как почитать. Но в глубине сердца я желал склониться перед Ним. Однажды ночью, после раздумий о смерти и воскресении Христа, описанных в Евангелии от Иоанна, я попросил Христа простить мои грехи, избавить меня от уз кармы и стать моим Господом. Я уверовал, что только Он один может это сделать. В «пудже» я читал Иисусу мантру «Гаятри», но той ночью я исповедал свои грехи, вверил Ему свою жизнь и восславил Его как Спасителя и Господа. Я знал, что произошло что-то важное, изменившее мою жизнь.

Проснувшись на следующее утро, я пришел в «пуджу». Посмотрел на идолов алтаря и понял, что никогда больше к ним не вернусь. Они внезапно потеряли для меня всю свою привлекательность. Я закрыл дверь с глубокой уверенностью, что отныне принадлежу Христу и что все мои мысли и молитвы нужно обратить к Нему. Я пришел не к религии, а ко Христу.

До того момента я никогда не заходил в церковь. Теперь я знал, что Тот, Кому дана вся власть не небе и на земле, привлек меня к Себе, простил меня, избавил от страхов и дал такую радость и такой мир, которые доселе мне были неведомы. И все же говорить о своем обращении в христианство не очень хотелось. Что я скажу своим индуистским друзьям и родственникам? Незадолго до моего обращения ко Христу мой самый близкий друг дал понять, что, если я только стану христианином, дружба между нами будет невозможна. Тогда заверил я его, что скорее умру, чем отступлюсь от своей религии.

Я доверился тому индийскому однокласснику, что впервые подтолкнул меня к чтению Евангелий. Узнав о моем решении последовать за Христом, он представил меня пастору нашей городской церкви. Пастор, бывший мусульманин, пригласил меня на богослужение. В первый раз я чувствовал себя слегка не в своей тарелке, поскольку почти все люди там были в прошлом либо мусульманами, либо индусами низких каст. Некоторые имели африканское происхождение. Полученное воспитание склоняло меня к тому, чтобы избегать тесного общения с подобного рода людьми. Но они так любили друг друга, что расовые и религиозные преграды падали. Я с удивлением обнаружил, что больше не испытываю к ним отвращения и недоверия. Вскоре я стал воспринимать их как своих братьев и сестер. В той же церкви при поддержке проповедовавшего Библию преп. Хамида меня наставили в вере, крестили и дали импульс моему развитию. Я стал активно участвовать в жизни общины.

Примерно в то же время, как я обратился к Христу, моей матери предложили почетную должность. Руководители индуистской общины пригласили ее в крупнейший в Тринидаде индуистский храм. Проживая там, она должна была следить за правильным исполнением каждодневных обрядов, а в особых случаях читать лекции. Храм был только что выстроен и располагался непосредственно за пределами столицы Тринидада города Порт-оф-Спейн. Завершение строительства было поводом для торжеств. Наконец-то у индуистов появился большой и красивый храм для празднования особых священных дней.

Предложили это матери потому, что она обладала репутацией образованной и праведной верующей, хорошо знавшей санскрит, язык Священных Писаний индуизма. Включенная в состав Индусской федерации женщин, сурово аскетичная в своем стремлении к самореализации (познанию того, что истинное «я» в человеке есть «я» божественное), она была влиятельной сторонницей возрождения индуистского благочестия. К ней часто приходили пандиты и гуру с просьбой объяснить неясные места в религиозных текстах. Она нетерпеливо ожидала начала жизни в храме и договаривалась об уходе за младшими детьми.

Я упросил ее не сразу перебираться в храм, а повременить несколько недель. Чемоданы были собраны, все было готово к переезду. Может быть, дело в том, что я был ее старшим сыном, но для меня до сих пор остается загадкой, почему она вообще согласилась подождать. Тем не менее ежедневно на протяжении трех недель я читал ей отрывки из Евангелий, и мы обсуждали учение Христа, Его власть, важность Его смерти и воскресения.

Позже мать призналась, что ее планы изменило внезапное преображение моей жизни. Она заметила, что меня больше не терзает страх. Теперь меня не пугали бушующие грозы. Потихоньку она наблюдала, как я, глядя из окна спальни на сверкающие в небе молнии, воспевал Творца. Она говорила мне, что не понимает, как могла такая радость наполнить меня за какие-то несколько недель, когда она, всю жизнь занимавшаяся медитацией и йогой, все еще чувствовала себя под гнетом кармы.

Каждый день в четыре утра мать начинала заниматься медитацией и йогой. Но теперь, как она мне потом рассказала, она простиралась ниц в «пудже» и молилась об истине. В течение трех недель она также пришла к вере в Иисуса Христа. Она попросила Христа простить ее грехи и стать ее Господом. Она полагала, что будет достаточно исповедовать Христа тайно, и какое-то время пыталась жить так. Но она понимала: происшедшее с ней обращение ко Христу и появившаяся радость от того, что она — Христова, не позволяют ей принять должность в храме.

В индуистской общине разразился скандал. Разгневанные друзья и родственники были в шоке. К нам домой приходили пандиты и жрецы, чтобы узнать, правдив ли слух. Руководитель оппозиционной партии в национальном правительстве, благочестивый индуист, явился на религиозное празднество, проходившее на другой от нашего дома стороне улицы, и через громкоговорители обрушился на нашу семью — ибо к тому времени, не далее чем через два месяца после моего обращения, открыто исповедали свою веру во Христа Иисуса как в Господа и Спасителя мира мои бабушка, мама, братья, сестры и двоюродный брат Раби, честолюбивый гуру.

Мы с двоюродным братом убрали из «пуджи» алтарь со всеми идолами и превратили комнату в особое место для христианских размышлений и молитвы. Из христианской литературы мы туда положили только Библию, «Подражание Христу» Фомы Кемпийского и «Желтые одежды», биографию индийского христианина Садху Сундара Сингха.

Нашу некогда строгую благочестивую индуистскую семью теперь часто навещали тринидадские негры, бывшие мусульмане и обращенные в христианство индусы низких каст. Что было еще более удивительно, они ели за одним с нами столом. Теперь мы часто собирались с ними у нас дома поздно вечером для молитвы и пения гимнов. Место в храме заняла вернувшаяся из Индии тетя. Конечно, ей было грустно видеть перемены, происшедшие в том самом доме, который она больше десяти лет назад оставила, уехав учиться после смерти мужа в Бенаресский индуистский университет. Своего единственного сына Раби она тогда вверила опеке моей матери.

В еще большем негодовании был мой старший дядя. Он был главой дома и душеприказчиком наследства деда. Он перестал оказывать нам какую бы то ни было денежную помощь и переехал с женой поближе к университету, где преподавал средневековую английскую литературу. Помню его последние слова, обращенные к нам: «Пусть о вас позаботится Иисус Христос. Я уезжаю».

Меня очень опечалил его отъезд. Он был больше, чем просто дядей. Всем моим братьям и сестрам он был за отца. Конечно, то, что он нас покинул, оставило рану в наших сердцах. Особенно любила его бабушка, ведь он был ее старшим сыном. После его отъезда ответственность за семью легла на меня. На протяжении трех с лишним лет я преподавал в первых и вторых классах государственной начальной школы.

Одним из самых больших моих желаний было пойти по стопам своих дядей и учиться за границей в каком-нибудь известном университете. Я очень об этом молился. Большинство моих бывших одноклассников разъехалось по американским и канадским университетам. А мне, казалось, так и придется всю жизнь провести учителем начальной школы в небольшой деревушке неподалеку от дома. Но затем произошло нечто неожиданное.

Младший брат матери прервал изучение истории искусств и философии в Чикагском университете и вернулся домой, чтобы избавить меня от ответственности за семью. Через него мне открылось много нового. Дядя посоветовал читать Паскаля, Достоевского, Кьеркегора, Тиллиха, Нибура, «Субботнее обозрение» и «Нью-Йоркское книжное обозрение», каждые две недели приходившее по почте.

Он порекомендовал подать заявление о приеме в американский колледж свободных искусств, чтобы выучиться философии и богословию. Обещал, что если я не получу право на стипендию, он продаст часть наследства и поможет деньгами. Выбрать место учебы оказалось нетрудно, поскольку единственным университетом, где можно было получать полную стипендию, оказался Йельский. Меня знала сотрудница отдела культуры информационной службы американского посольства, ибо я часто заходил туда читать журнал «Христианство сегодня» и книги Карла Генри, чьи работы я впервые встретил в том же журнале. Узнав, что я принят в Йельский университет, она ужасно разволновалась и познакомила меня с послом. Оба они уверяли, что посольство поможет мне достать бесплатный билет на самолет в Америку. Так благодаря любезности американского посольства я попал в США…

В центре моих интересов всегда были две темы: святость Божия и уникальность христианства в сравнении с другими мировыми религиями. На мое понимание этих вопросов оказали решающее влияние работы Эдвардса[5]. Здесь, в Москве, в России, где я теперь преподаю богословие, я вновь и вновь возвращаюсь к теоцентрическому подходу Эдвардса, когда пытаюсь изложить в лекциях христианское учение о Боге.

Бог христианства — не «наедине с собой», как выразился один философ. Бог существует не в уютном вечном уединении. В Нем явлена полнота любви, совершенным образом выраженная в тайне Троицы. Слова «Бог есть любовь» означают прежде всего, что Бог — это Тот, Кто существует в отношениях взаимной самоотдачи. Слава и святость Божья связаны с существованием Бога в красоте, красоте любви между лицами Троицы. Святость Божья состоит во взаимной любви Отца, Сына и Святого Духа. Бог свят, ибо в Троице устанавливаются отношения единства и совершенности любви.

По Эдвардсу, путь к истинной духовности, к святости состоит, скорее, не в отвержении благого творения Божьего, а в установлении правильных взаимоотношений с миром. Если мы, люди, должны стяжать святость, это достигается как через связь с Богом-Троицей, так и через правильные взаимоотношения с нашими ближними.

Божественная любовь выражается не только внутренне — во взаимосвязи лиц Троицы, у нее есть и внешнее проявление. В этом внешнем проявлении любви Бог выступает как Творец, Хранитель и Искупитель. Сотворение и искупление также есть акт любви Божьей. В христианстве Бог не обособлен на небесах. Он может сойти к нам, открыть Свой лик, спасти людей от греха и смерти и привести падшее человечество к славе, к единству с Собой. Любовь Божья проявилась в том, что во Христе Бог принес Себя в жертву за нас и таким образом примирил с Собой тех, кто с верой совершает покаяние и обращается к Нему. В этом и состоит благая весть Евангелия, которая привела меня ко Христу, преобразила мою жизнь и которая, как я верю, является единственной и подлинной надеждой всех людей на Земле.