«Эксодус». Одиссея командира

Глава двадцать первая

После совещания в Праге Йоси сразу приступил к работе, но на душе у него было неспокойно. Его друг Шайке Дан хотел, чтобы Йоси отдавал себе отчет в том, что его ждет, и еще раз напомнил ему о судьбе «Струмы» и «Мефкуре».

Йоси, который никогда не был пай-мальчиком, всегда мечтал стать настоящим бойцом и постоянно устраивал себе испытания, чтобы определить границы своих возможностей, и всегда помнил, что его решения должны быть не только смелыми, но и ответственными, — хорошо понимал, почему Авигур выбрал именно его. В агентстве «Алия-Бет» были и другие достойные люди, но в характере Йоси смелость сочеталась с осторожностью, сдержанностью и отсутствием гордыни, и именно эти его качества, впервые проявившиеся еще во время плавания на «Кнессет-Исраэль», Авигуру как раз и импонировали.

Смелости Йоси было не занимать, но тысячам людей, которых ему предстояло доставить в Палестину, грозила смертельная опасность, и он был обязан проявлять крайнюю осторожность и сохранять абсолютную трезвость мышления. Он знал, что по усеянному минами морю ему предстояло везти детей, и понимание этого ложилось на сердце тяжким грузом. Его повсюду преследовали их глаза.

Началось составление списков будущих пассажиров. Кораблям предстояло отплыть из Констанцы, и ответственным за доставку туда людей был назначен Амос Манор. Однако мысли о судьбе «Струмы» и «Мефкуре» не давали Йоси покоя. Он вызвал Авигура на разговор, который получился долгим и тяжелым, и попросил четко, без экивоков ответить на несколько вопросов.

— Прежде всего, — сказал он, — на этот раз я хочу точно знать, какая именно задача на меня возлагается. Также я должен знать, до какого времени будут оставаться в силе мои полномочия. Например, останется ли командование за мной, если мы окажемся на Кипре? Ведь там работают и другие командиры «Хаганы». Но главное, что меня интересует, — должны ли мы оказывать сопротивление, если нас снова атакуют английские эсминцы и крейсеры. Когда я вез людей на «Кнессет-Исраэль» и на «Эксодусе», приказы, которые я получал из штабов «Алии-Бет» и «Пальмаха», все время друг другу противоречили, и мне приходилось принимать решения на ходу.

Авигур, как всегда, попытался уйти от прямого ответа и вместо этого буркнул свое традиционное:

— Понимаю… Понимаю…

Но на этот раз Йоси хотел не туманных ответов в духе толкований Раши[98], а абсолютно однозначных. Одного только «понимаю» ему уже было недостаточно.

— Во время атаки, — сказал он, — английским десантникам будет трудно перебрасывать к нам на борт мостки, потому что оба наших «Пана» выше их эсминцев. Поэтому они могут сделать попытку забраться к нам с кормы. Чтобы затруднить им эту задачу, я хочу обтянуть корму колючей проволокой. Плюс к тому на обоих бортах мы установим выступающие наружу лебедки, каждая из которых весит полтонны, чтобы английским кораблям было трудно подойти к нам близко. Однако проблема состоит в том, что, несмотря на эти лебедки, эсминцы все равно смогут достать нас своими длинными носами, и, если они опять, как это случилось на «Эксодусе», пойдут на таран, — нам конец. Я получил из штаба приказ сопротивляться, и я его, разумеется, выполню. Ведь я солдат. Но на мой взгляд, Шауль, этот приказ — ужасная ошибка, и я хочу знать, что ты об этом думаешь.

— Сколько людей могут, по-твоему, в этом случае пострадать? — спросил Авигур после долгого молчания.

— Ты имеешь в виду, сколько людей могут в этом случае погибнуть? Думаю, не меньше двадцати, а то и все тридцать. — Снова воцарилось молчание. — Пойми меня правильно, Шауль, — продолжал Йоси. — Если ты прикажешь мне сопротивляться, я буду сопротивляться. Но прошу тебя, думай не только головой. Прислушайся также к своему сердцу, к своей совести. Ведь мы будем не в Ханите, и мне предстоит везти не обученных бойцов, а людей, переживших Холокост, людей, которые не доверяют даже собственной тени. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне кажется, ты не можешь этого не понимать. Я никогда не забуду, как один человек на «Кнессет-Исраэль» сказал мне на ломаном иврите: «Эрец-Исраэль — хорошо. Женщина — хорошо. Жизнь — хорошо», — и мне кажется, что наша задача состоит не в том, чтобы использовать этих людей в качестве воинов, а в том, чтобы довезти их живыми. Тем более что битва, в которой им предстоит сражаться, заранее проиграна. Мы не имеем права заставлять их быть солдатами государства, которого еще даже и на карте-то нет. Они едут к нам, чтобы обрести дом, они очень в этом нуждаются. Они измучены своими многолетними скитаниями и уже давно никому не верят, потому что их все предали. Одним словом, я считаю, что мы не имеем никакого морального права заставлять их оказывать сопротивление.

Когда мы плыли на «Эксодусе», — сказал он, помолчав, — англичане блокировали нас в территориальных водах другого государства, и, возможно, они попытаются сделать это снова. Поэтому, если мы сумеем всего лишь прорваться из Черного моря в Средиземное, это уже само по себе будет победой. Это будет прорывом английской блокады. Ведь Средиземное море — это почти Палестина. Мне кажется, что именно такова наша главная задача, и, если мы довезем наших пассажиров живыми, это будет лучшей наградой за наши труды.

Йоси было тогда всего двадцать восемь, и он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Ведь он говорил так не с кем-нибудь, а с самим Шаулем Авигуром — человеком, перед которым преклонялся. Однако он знал, что прав, и говорил очень убежденно.

— Даже сам факт, что мы выйдем из порта, — сказал он, — и тот уже будет огромным достижением. И не важно при этом, сумеем ли мы высадить людей в Хайфе или же их опять отправят на Кипр. Потому что с Кипра у них уже только один путь — в Палестину. Обратно в Европу они больше не вернутся.

Все это время Авигур напряженно молчал и только поигрывал желваками, что делало его немножко похожим на злого бульдога, но, хотя он и производил впечатление человека, высеченного из камня, тем не менее камни тоже иногда дают трещину.

— Продолжай, продолжай, я тебя слушаю, — прервал он вдруг свое молчание и посмотрел на Йоси с печалью.

Это была победа. Йоси понял, что ему удалось пробить в сердце Авигура брешь, и он поспешил довершить свой успех.

— На мой взгляд, — сказал он, — сопротивление вовсе не является нашей главной задачей. Более того, оно нам даже вредит. Ведь англичане именно этого от нас и ждут. Они хотят, чтобы мы дали им повод нас проучить. Я же считаю, что гораздо важнее показать им, что мы способны прорвать их блокаду и что еще не всех евреев уничтожили. Они приложили немало усилий к тому, чтобы нас не было, — так давай же докажем им, что мы еще существуем! Давай не будем уподобляться человеку, которого бросают в море, а он кричит: «Я был прав!» — и тонет. Нет никакого смысла тонуть, если можно не тонуть. Я думаю, что самыми трудными испытаниями для нас станут два пролива — Босфор и Дарданеллы, потому что там англичане могут попытаться сделать с нами то, что турки — под английским давлением — сделали со «Струмой», или даже, не дай Бог, то, что немцы сделали с «Мефкуре». Если они на это пойдут, мы, естественно, проиграем. Однако если мы сумеем оба этих пролива пройти — а я считаю, что это вполне возможно, — тогда победа будет за нами.

Авигур долго думал и наконец пробормотал:

— Ладно, пусть так и будет.

И хотя он не пояснил, что имел в виду под словом «так», Йоси, который хорошо знал его манеру отдавать обязательные к исполнению приказы, понял, что он просто, как всегда, осторожничает. В любом случае было ясно, что Авигур с ним согласился. Потому что, будь это иначе, ему ничего не стоило заменить Йоси кем-нибудь другим.